Кризис идеи фундаментализма в эпистемологии и проблема соотношения научного и вненаучного в знании в рамках рассмотрения науки как подсистемы культуры Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

Раздел II

Наука и религия как формы межкультурной коммуникации

И. Ю. Александров

Кризис идеи фундаментализма в эпистемологии и проблема соотношения научного и вненаучного в знании в рамках рассмотрения науки как подсистемы культуры

Науку принято определять как сферу человеческой деятельности, функцией которой является выработка и теоретическая систематизация объективных знаний о действительности166. В эпоху Просвещения оформилось ставшее классическим представление об особом статусе науки в культуре, как об единственной, имеющей дело с объективной истиной и объективными знаниями. Успехи зародившегося в XVII веке математического естествознания были столь впечатляющими, что граница между научным и вненаучным казалась интуитивно ясной, а проблема обоснования научного знания поначалу возникала лишь эпизодически. Содержание научной деятельности эпохи Просвещения может быть выражено девизом французкого механика, математика и философа Даламбера «Идите вперед, и вера к вам придет», т. е. главным в этой деятельности было решение конкретных задач, получение результатов. XVIII век в физике был веком торжества ньютоновской механики, экстраполированной благодаря усилиям Л. Эйлера и Ж. Лагранжа, а также других создателей аналитической механики, на многие смежные явления. При этом идеология механицизма, предполагавшая трактовку всего и вся как проявления перемещения массы в пространстве и времени, обычно под действием какой-либо силы, использовалась (совсем не так эффективно как в физике!) далеко за пределами того, к чему практически прилагалась механика, - в химии, биологии. Неудачной оказалась выдвинутая во второй половине XVII века программа, в которой все химические явления предпо-

166 Философский энциклопедический словарь. М., 1983. С. 403.

лагалось объяснить, исходя из представлений о движении малых частиц материи (корпускул) и универсальности действия законов механики. В ХУП-ХУШ веках механистические представления переносились и в область социально-политических теорий. Так, согласно Гоббсу, человеку свойственен «порыв, стремление (сопаШБ)» к самосохраннению, присущий всем неодушевленным предметам в их механических перемещениях, столкновениях, толчках и ударах. Гоббс и Спиноза сопоставляли естественное поведение людей с кривой, описываемой падающим грузом. Подобные механико-социологические изоморфизмы можно встретить и у других мыслителей Нового времени (Декарта, Лейбница, Бонне), когда по характеристике Ю. Хабермаса, «поведение людей привлекается к рассмотрению только как материал. Инженеры подлинного порядка могут абстрагироваться от категории нравственного общения и ограничиться конструированием обстоятельств, при которых люди, подобно природным объектам, принуждаются к калькулируемому поведению»167. Сходные идеи можно найти в творчестве Ш. Фурье, проводившего аналогию между существованием тяготения природных тел и тяготением людей друг к другу. Фурье писал о существовании двух типов законов, которым подчиняется мир: ньютоновского закона материального притяжения и социального закона притяжения по страсти, выступавшей, по его мнению, определяющим свойством человеческой природы168.

Следует отметить, что классические нормы научной рациональности, представления о том, что есть наука, во многом связаны с механическими «просвещенческими» представлениями. Каждый тип системной организации объектов требует категориальной сетки, в соответствии с которой затем происходит развитие конкретно-научных понятий, характеризующих детали строения и поведения данных объектов169. Естествознание ХУП-ХУШ веков было ориентировано главным образом на описание и объяснение механических объектов, представляющих собой малые системы. При освоении малых систем можно считать, что части аддитивно складываются в целое; причинность понимать в лапласовском смысле и отождествлять с необходимостью; вещь и процесс рассматривать как внеположенные характеристики реальности, представляя вещь как относительно неизменное тело, а процесс - как движение тел. Первоначально, когда естествознание только приступило к изучению больших систем, оно пыталось рассмотреть их по образу уже изученных объектов, т. е.

167 Цит. по: Дмитриев И. С. Неизвнестный Ньютон: силуэт на фоне эпохи. СПб., 1999. С. 39.

168 Степин В. С. Философия науки: общ. проблемы: учеб. для асп. и соиск. уч. ст. канд. наук. М., 2007. С. 290.

169 Степин В. С. Теоретическое знание. М., 2003. С. 261-263.

малых систем. Физики долгое время пытались представить твердые тела, жидкости и газы как чисто механическую систему молекул. Но уже с развитием термодинамики выяснилось, что такого представления недостаточно. Постепенно начало формироваться убеждение, что в термодинамических системах случайные процессы являются не чем-то внешним по отношению к системе, а внутренней, существенной характеристикой, определяющей ее состояние и поведение. Но особенно ярко проявилась неадекватность подхода к объектам физической реальности только как к малым системам с развитием квантовой физики. Категориальный аппарат, которым пользовалась классическая физика, оказался неприменим для описания закономерностей процессов микромира. Физикам пришлось отказаться от сведения причинности к лапласовскому детерминизму и использовать при описании состояний микромира категорию потенциально возможного. В XX веке заметно возрос авторитет статистического подхода к описанию природы. Строго детерминистические законы дают точные предсказания лишь в тех немногочисленных областях, где можно абстрагироваться от сложного характера взаимодействия между телами, отвлекаться от случайностей и тем самым значительно упрощать действительность. Представляется, что эпистемологический фундамента-170

лизм в качестве примеров из истории науки мог подкрепляться разве что ньютоновской механикой, подправленной под соответствующий методологический идеал в эпоху Просещения.

Современная постпозитивистская философия науки очень критична к рационалистическим идеалам и бессознательным методологическим ре-гулятивам Просвещения. Так последователи Карла Поппера отстаивают тезис о погрешимости научного знания, объясняя фундаменталистские претензии молодой науки в темную в методологическом отношении эпоху Просвещения необходимостью победить в идеологической борьбе со схоластическими логиками, «гуманистами» и натуральными магами. Передача власти от Откровения фактам экспериментального естествознания, разумеется, встречала оппозицию Церкви. Схоластические логики и «гуманисты» не успевали предрекать печальный исход индуктивистского предприятия, показывали на базе аристотелевской формальной силлогистики, что не может быть законного вывода от действий к причинам, и научные теории, следовательно, не могут быть истинными, они могут быть лишь инструментами погрешимых предсказаний, т. е. «математическими гипотезами». Тем самым они провоцировали последователей

170 Или джастификационизм в терминологии И. Лакатоса, т. е. философская позиция, согласно которой научное знание состоит из доказательно обоснованных высказываний. См.: Лакатос И. Фальсификация и методология научноисследовательских программ. М., 1995. С. 12.

Фр. Бэкона, отвергавших аристотелевскую логику и проповедовавших неформальную индуктивную логику и индукцию. Новоевропейское представление об индуктивном открытии научных фактов, а также картезианский дедуктивизм в XVII веке защищали науку от унижения и боролись за ее высокий статус. В то время индуктивный канал истинностных значений не выглядел очевидно невозможным, как он выглядит теперь: ведь тогда дедукция базировалась на картезианской интуиции, а аристотелевская формальная логика принижалась. Если существует дедуктивная интуиция, то почему бы не составить ей пару в виде индуктивной интуиции? Однако, как показал И. Лакатос, история логики (или теория каналов истинностных значений) от Декарта до наших дней была в сущности историей критики и совершенствования дедуктивных каналов и разрушения индуктивных каналов171. Первоначальная версия индуктиви-стской программы была разрушена скептической критикой. Можно вспомнить в этой связи скептицизм Юма, стимулировавший Канта на трансцендентальное обоснование истинности научного знания, но Кант, как известно, полагал, что априорные формы мышления присущи самой структуре человеческого сознания и как все философы-рационалисты не допускал общественно-исторического характера категориального аппарата. Современная неклассическая и постнеклассическая философия, в отличие от философии классической, между субъектом и объектом обнаруживающая жизненный мир, человеческую практику и т. п., к концу XX века пришла к полной неопределенности представлений о том, что понимать под трансцендентальным. Уже в марксистской гносеологии (тоже вариант неклассической теории познания!) кантовский априоризм преодолевается на основании истолкования категориально-понятийного аппарата мышления как квинтэссенции человеческой практики. Однако марксистский тезис о практической природе истины несовместим с фундаментализмом в эпистемологии. Эмпирицистские методологии не дают фундаментально обоснованной истинности. В XIX веке Дж. Ст. Милль отказался от явно неразрешимой проблемы индуктивного доказательства - выведения универсального из частных высказываний, - значительно менее очевидна неразрешимость выведения одних частных фактуальных высказываний из других. Эмпирицистский вариант пробабилизма172 Карнапа и в целом неопозитивистская замена доказательной обоснованности вероятностью была серьезным отступлением джастификационистского мышления. Но и оно оказалось недостаточным. Поппер показал, что при

171 Лакатос И. Бесконечный регресс и основания математики // Современная философия науки: знание, рациональность, ценности в тр. мыслителей Запада: хрестоматия. М., 1996. С. 112.

172 От лат. ргоЪаЪШз - «вероятностный», «правдоподобный».

весьма общих условиях все теории имеют нулевую вероятность, независимо от количества подтверждений; все теории не только равно необоснованны, но и равно невероятны173. Критикуя вероятностную версию теории индуктивного вывода, Поппер показал, что снизу вверх не может идти даже частичная передача истины и значения. Он также показал, что введение смыслового и истинностного значений теорий снизу теории совсем нетривиально, что нет «эмпирических терминов», а есть только «теоретические», и что нет ничего окончательного в истинностных значениях базисных положений, и тем самым осовременил древнегреческую

174

критику чувственного опыта .

В период с XVII по XX в. евклидианский дедуктивизм совершал грандиозное отступление. Представление о теории как об аксиоматикодедуктивной системе было идеалом новоевропейской научной рацио -нальности. Некоторые трактаты с этической и политико-правовой тематикой того времени писались с подражанием структуре «Начал» Евклида (достаточно вспомнить «Этику» Спинозы). Гипотетико-дедуктивные теории, такие как ньютоновская классическая механика, следует отличать от строго дедуктивных, в которых аксиоматизация проведена с большей полнотой и которые не связаны непосредственно с экспериментальными данными. Известно, что возможности аксиоматического метода даже в математике ограничены (добиться понятийной строгости в естествознании еще сложнее). Уже в арифметике натуральных чисел ее содержательно истинные утверждения не удается вывести из конечного числа аксиом и правил вывода, т. е. она не может быть полностью формализована. Известная теорема Геделя утверждает принципиальную неполноту аксиоматизированных систем, невозможность доказать некоторую формальную систему при помощи логических средств, допускающих формализацию в этой же системе. Историк науки М. Клайн в своих работах убедительно показал, что развитие математики - этой самой строгой из наук - имело алогичный характер. Это алогичное развитие включало в себя не только неверные доказательства, но и пропуски в доказательствах и случайные ошибки, которые можно было бы избежать, если бы математики действовали более осмотрительно. Такие досадные изъяны не были редки. Но алогичность развития математики заключается также в неадекватном толковании понятий, в несоблюдении всех необходимых правил логики, в неполноте и недостаточной строгости доказательств. Иными словами, чисто логические соображения подменялись интуитивными аргументами, заимствованными из физики, апелляциями к наглядности и

173 Лакатос И. Фальсификация и методология научно-исследовательских программ. М., 1995. С. 15.

174 Лакатос И. Бесконечный регресс и основания математики. С. 114.

ссылками на чертежи175. Сокрушительный удар по рационалистическому фундаментализму был нанесен в XIX веке появлением неевклидовых геометрий. Если математики платоновской Академии стремились к доказательствам геометрических теорем без ссылок на опыт, то Георг С. Клюгель в 1763 году и еще раньше И. Ньютон впервые сформулировали идею о том, что весомость аксиом определяется их соответствием опыту, а не самоочевидностью. Гаусс был первым, кто не только с уверенностью заявил, что неевклидова геометрия применима к физическому пространству, но и осознал, что мы больше не можем быть уверены в истинности евклидовой геометрии. Если И. Кант, в «Метафизических началах естествознания» (1786) признавший законы Ньютона и следствия из них самоочевидными, рассматривал математику и естествознание в качестве примеров чисто априорного синтетического познания, то Гаусс уже полагал, что геометрию надлежит помещать в один класс не с арифметикой, носящей чисто априорный характер, а с механикой, истины которой требуют экспериментальной проверки. Мысль о том, что евклидова геометрия - это геометрия реального физического пространства, т. е. абсолютная истина о пространстве, настолько глубоко вошла в сознание людей в эпоху Просвещения, что любые идеи противоположного толка, в частности идеи Гаусса, на протяжении многих лет отвергались. На протяжении почти тридцати лет после выхода в свет работ Н. И. Лобачевского и Я. Бойаи математики за редкими исключениями игнорировали неевклидовы геометрии - их считали своего рода курьезом. Немецкому математику Георгу Риману, чья неевклидова геометрия была позднее использована Эйнштейном при создании общей теории относительности, удалось убедить математиков в том, что неевклидова геометрия может быть геометрией физического пространства и, что любые априорные утверждения о том, какая из геометрий является истинной, лишены всяких оснований. Различные версии неевклидовых геометрий одинаково хорошо согласуются с наблюдаемыми данными о структуре пространства и при этом противоречат друг другу, т. е. не могут быть одновременно истинными. У математиков впервые появились основания усомниться в том, что природа построена на чисто математической основе.

Программы ригоризации176 математики, направленные на ее строгое обоснование сталкивались со все новыми противоречиями. В результате к 30-м годам XX века возникло четыре основных подхода к математике (несколько взаимоисключающих подходов имеется в рамках одного лишь теоретико-множественного направления, не говоря уже о существовании других самостоятельных направлений: логицизма, интуитивизма и фор-

175 Клайн М. Математика: утрата определенности. М., 1984. С. 14.

176 От лат. rigor - «строгость».

мализма. То, что считается алогичным и отвергается одной школой, другая объявляет здравым и вполне приемлемым. Дух дружеского сотрудничества между школами уступил место духу непримиримого соперничества. Вместо единой, вызывающей всеобщее восхищение и одинаково приемлемой для всех математической науки, доказательства которой считались наивысшим достижением здравого смысла, хотя порой и нуждались в коррекции, мы имеем теперь различные, конфликтующие друг с другом подходы к математике. История математики свидетельствует о том, что если бы математики вздумали ждать до тех пор, пока им удастся достичь уровня строгости, они не смогли бы продвинуться ни на шаг. К примеру, если бы Ньютон и Лейбниц знали, что непрерывные функции необязательно должны быть дифференцируемыми, математический анализ никогда не был бы создан и, соответственно, не была бы создана классическая механика. Сложилась парадоксальная ситуация: основоположник новоевропейской философии и науки Декарт полагал, что философия, чтобы быть строгой и научной, должна быть создана по образцу евклидовой геометрии. Кант считал научность синонимом математической исчисли-мости. Однако труд Евклида страдал логическими изъянами (в частности с нарушением требований логики Евклид дал определения геометрическим понятиям не через исходные неопределяемые понятия)177. Великие математики Нового времени Паскаль, Лейбниц, Гаусс обратили внимание на аксиомы и понятия, неявно использованные Евклидом. Парадоксальность ситуации заключается в том, что с обнаружением погрешимости

177 Существует полемика о философских и методологических взглядах Евклида. Так, М. Я. Выгодский (Выгодский М. Я. «Начала» Евклида: ист.-мат. ис-

след. Вып. 1. М.; Л., 1948) считал его стороннником Платона. Оппоненты Выгодского сближали Евклида с Аристотелем. А. О. Маковельский сближал Евклида с пифагорейцами (Маковельский А. О. Древнегреческие атомисты. Баку, 1946). Оригинальную гипотезу о близости метода Евклида к методу Демокрита высказал В. А. Смирнов. См.: Смирнов В. А. Генетический метод построения научной теории // Философские вопросы современной формальной логики. М.: Изд-во АН СССР, 1962. С. 263-284. В этой статье В. А. Смирнов высказал важную для методологии науки идею метанаук, подобных метаматематическим (в широком смысле). Указав на недостаточность представлений о научной теории как об аксиома-тико-дедуктивной либо гипотетико-дедуктивной системе, В. А. Смирнов дополнил соответствующие методы генетическо-конструктивным методом. В математике генетическо-конструктивный метод к тому времени был известен. В. А. Смирнов ссылается на «Основания математики» Д. Гильберта и «Введение в метаматематику» С. Клини, различавших два метода построения теорий: аксиоматический и генетический. В статье В. А. Смирнова приведены убедительные аргументы, позволяющие рассматривать метод Декарта как прототип генетической системы мышления. С его точки зрения, Евклид и Декарт мыслили скорее генетически-дедуктивно, чем аксиоматически-дедуктивно.

логической обоснованности математики «самая строгая из наук» в XX веке превратилась в эмпирическую науку. Теперь уже не физическую науку обосновывают строгостью теории математической, но математическую теорию считают эффективной, ссылаясь на ее востребованность в естествознании и технических разработках. Наряду с упомянутой выше теоремой Геделя о неполноте по аксиоматическому методу серьезный удар был нанесен и теоремой Левенгейма-Сколема, согласно которой любая система аксиом допускает намного больше существенно различных интерпретаций, чем предполагалось при ее создании. Следовательно, математическую реальность невозможно однозначно включить в аксиоматические системы.

Можно констатировать, что восходящее к «Началам» Евклида представление о математике как о своде абсолютно надежных, бесспорных и неопровержимых истин, имеющих под собой прочное основание, ложно. Но что изменилось с признанием того факта, что ни одно доказательство не является окончательным? Попперианский критический фаллиби-лизм178 принимает бесконечный регресс в доказательстве и определении со всей серьезностью, не имеет иллюзий относительно «остановки» этих регрессов, воспринимает как свою собственную скептическую критику любых заявлений о безошибочном вводе истины. При таком подходе основания знаний отсутствуют как в верху (как у дедуктивистов-евклидианцев), так и внизу теории (как у эмпирицистов), но могут быть пробные вводы истины и значения в любом ее месте. «Попперианская» теория может быть только предположительной. Мы никогда не знаем, но только догадывапемся. Но что потеряла наука от крушения сциентистских идеологических установок Просвещения? Почему не принять честно математическую погрешимость и не постараться защитить достоинство погрешимого знания от циничного скептицизма, тем более что в реальной науке (а не в ее искаженных образах) значение и эффективность

179

применения математики только возросла .

Поразительно, что нормы научной рациональности историчны даже в математике. Такой авторитетный математик как М. Клайн утверждает, что «вполне допустимо (и даже неизбежно) сосуществование в одной стране и в одно время совершенно разных уровней строгости допустимых доказательств в зависимости от научных школ или даже математических дисциплин (скажем математическая логика и дифференциальная

178 Т. е. философская позиция, согласно которой все научные теории изначально погрешимы.

179 Лакатос И. Бесконечный регресс и основания математики // Современная философия науки: знание, рациональность, ценности в трудах мыслителей Запада: хрестоматия. М., 1996. С. 114-115, 131.

геометрия)»180. Потеря надежд на осуществление фундаменталистского идеала знания в методологии науки чревата релятивизмом, однако сами математики признают, что доказательства одного поколения ученых воспринимаются другим поколением как ворох логических ошибок. Строгого определения строгости не существует и в самой строгой из наук - математике. Доказательство считается приемлемым, если оно получает одобрение ведущих специалистов своего времени или строится на принципах, которые модно использовать в данный момент181. Попперианская методология «работает» и на материале истории математики182. Поппер в работе «Предположения и опровержения» (1963)183 обращает внимание на то обстоятельство, что механика и теория тяготения Ньютона были выставлены как смелая догадка, которая была осмеяна и названа «темной» Лейбницем. В эпоху Просвещения - при отсутствии опровержений его аксиомы дошли до того, что были признаны истинными. Подозрения были забыты, критики получили клеймо «эксцентрических» или «обскурантов»; некоторые из его наиболее сомнительных допущений стали рассматриваться настолько тривиальными, что учебники даже никогда не упоминали их184. Дебаты от Канта до Пуанкаре шли уже не об истинно -

180 Клайн М. Математика: утрата определенности. М., 1984. С. 422.

181 Историчность методологических регулятивов деятельности ученых - это характерный тезис постпозитивистской философии науки. Наиболее яркая аргументация в его защиту см.: FeyerabendP. Wider den Methodenzwang. Frankfurt am Meine: Suhrkamp Verlag, 1980. Социологи науки, воспринявшие постпозитивистские «разоблачения» классических норм и идеалов научной рациональности, как правило, настаивают на историчности этих норм. Философы науки, напротив, признавая относительную их историчность, стремятся выявить в науке «фиксированную методологию», рациональные метакритерии, действующие на «длительном пробеге» теорий. См., например: Мамчур Е. А. Существуют ли границы социологического подхода к анализу научного знания? // Наука: возможности и границы. М., 2003. С. 216-236.

182 Лакатос И. Доказательства и опровержения: как доказываются теоремы. М., 1967. Автор на примере доказательства стереометрической теоремы, касающейся соотношения между числами сторон, вершин и граней многоугольника показывает, что математика развивается не кумулятивно, как монотонное возрастание количества несомненно доказанных теорем, но только через непрерывное улучшение догадок при помощи размышления и критики, при помощи логики доказательств и опровержений.

183 Поппер К. Р. Предположения и опровержения: рост научного знания. Ч. 1, гл. 2. М., 2004.

184 Так физика Ньютона не могла справиться с фактом аномальности перигелия Меркурия, а теория Эйнштейна справилась с объяснением этого факта. См.: Лакатос И. Фальсификация и методология научно-исследовательских программ. М., 1995. С. 19.

сти ньютоновской теории, но о природе ее достоверности. Интерес представляет и тезис Поппера о том, что геометрия Евклида, по-видимому, была предложена как космологическая теория. И ее «постулаты» и «аксиомы» (или «общие понятия») были предложены как смелые, вызывающие предположения, направленные против Парменида и Зенона, учения которых влекли за собой не только ложность, но даже логическую ложность, непредставимость этих «постулатов». Только позже «постулаты» были приняты как несомненно истинные, и смелые антипарменидовские «аксиомы» (вроде «целое больше части») были сочтены настолько тривиальными, что были опущены в позднейших анализах доказательства и превращены в «скрытые леммы». Этот процесс начался с Аристотеля; он заклеймил Зенона как любящего спорить чудака и его аргументы как «софистику». Лакатос в работе «Доказательства и опровержения», упоминающий этот пример применения Поппером своей методологической концепции к античной философии и математике, ссылается на историкоматематические исследования Арпада Сабо185. Сабо показал, что в эпоху Евклида само слово «аксиома», как и «постулат» обозначало предложение в критическом диалоге (диалектическом), выставленное для того, чтобы проверить следствия, причем партнер по дискуссии не обязан был принимать его за истину186. Вершина авторитета Евклида была достигнута в век Просвещения. Клеро побуждал своих товарищей «не затемнять доказательства и не раздражать читателей», выставляя очевидные истины: Евклид делал это лишь для того, чтобы убедить «упорствующих софистов».

Упрощенное кумулятивистское представление о развитии науки неадекватно даже на материале истории математики (не говря уже о физике и других естественных науках). Для позитивистов-кумулятивистов научное знание подобно постепенному заполнению клеточек в периодической таблице химических элементов Д. И. Менделеева, по их мнению, существуют вечные научные истины, а все прочее относится к области заблуждения человеческого разума. Упрощенный кумулятивистский подход к истории науки недооценивает фактор научных революций и качественные изменения научных представлений о мире. Для историка-кумулятивиста ученые всех времен и народов работают по единым стандартам научной рациональности. В такую историю науки вписывается

185 Szabo A. Anfänge des euklidischen Axiomensystems // Archive for History of Exact Sciences. 1960. 1. Р. 37-106.

186 Различие между греческим а£,1юца и новоевропейским principium rationis рассмотрено Хайдеггером в «Положении об основании» (Хайдеггер М. Положение об основании. СПб., 1999. С. 39-43). Верна или ошибочна «попперианская» трактовка античной аксиомы, но очевидно, что в идеологии просветителей XVIII в. положения евклидовой геометрия имели статус незыбленмых истин.

лишь ставшее неотъемлемой составляющей западной техногенной цивилизации. Альтернативные цели и задачи знания и пути их решения учеными безжалостно отбрасываются, тем самым реальная история науки искажается. Постпозитивизм, наоборот, апеллирует в своих представлениях о научных методах и структуре научных теорий к реальной истории науки. Для постпозитивистов наряду с общепризнанными теориями ценны и отвергнутые по тем или иным причинам идеи. Наиболее крайний вариант этого взгляда на историю науки выражен П. Фейерабендом в тезисе о том, что «не существует идеи сколь бы устаревшей и абсурдной она не была, которая не способна улучшать наше познание»187. Фаллиби-лизм попперианцев способствовал, если не потере наукой особого привилегированного статуса в культуре, то, во всяком случае, появлению новых методологических подходов в социогуманитарных науковедческих дисциплинах с размытыми границами: между научным и вненаучным, между наукой и философией, между наукой и политикой, между наукой и мифом, между наукой и искусством и т. д. Можно (да и нужно!) по-прежнему придерживаться ортодоксальной классической эпистемологии (к примеру, представители аналитической философии не собираются отказываться от корреспондентной теории истины, а ученые в большинстве своем даже и не подозревают о том, что кто-то критиковал теорию кор-респондеции; разве возможны вразумительные ей альтернативы?), но следует признать, что постпозитивистская критика способствовала большей реалистичности представлений об истории науки. Сама наука не пострадала от того, что ее образ лишился ложных представлений, паразитирующих на ней с эпохи Просвещения. В социогуманитарных дисциплинах вот уже три-четыре десятилетия наука рассматривается как подсистема культуры. Такой подход позволяет вместо подгонки фактов под сциентистскую идеологию (мертоновские представления о научной деятельности) реально исследовать деятельность ученых. Когнитивная социология, отказавшаяся от таких понятий как «истина», имеет полное право на существование и должна способствовать более объективным представлениям о функционировании науки как социального института. Многие отечественные философы науки (С. В. Илларионов, Вл. П. Виз-гин) принципиально дистанцируются от вторжения социологии в методологию науки. Показательно в этой связи мнение З. А. Сокулер о том, что «признание конвенционального характера эмпирического базиса науки; вероятности, но не достоверности принимаемых в науке утверждений, их временного и предположительного характера; социальной природы научного знания; роли научных традиций; влияния отношения авторитета и власти на оценку научным сообществом тех или иных теорий и

187 Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки. М., 1986. С. 179-185.

гипотез - все это не дополняет, не уточняет или развивает классическую гносеологию, а ее полностью разрушает», ведь центральная для классической гносеологии проблема обоснования знания путем сведения его к абсолютно достоверному основанию теряет смысл188.

Проведению строгой границы между методами философов науки, социологов науки и историков науки могло бы помочь создание строго научного представления о том, что представляет собой структура научной теории. Традиционная трактовка гипотетико-дедуктивной теории189 давно не выдерживает критики. Современная философия науки является постпозитивистской, потому что в любых своих разновидностях вынуждена отталкиваться от неопозитивистских представлений о структуре научной теории. Построения неопозитивистов принято критиковать за априоризм, отрыв от реальной научной практики. Вместе с тем это была первая и последняя попытка экспликации норм классической научной рациональности. Уже «просвещенческая» попытка представить Ньютона чистым эмпириком («гипотез не измышляю!») предполагала существование строгой границы между физикой и метафизикой. Конечно «математические гипотезы» Ньютона отличались от «качественных» гипотез средневековых перипатетиков. Но полностью быть выведенными из опыта гипотезы не могут, поскольку теоретический уровень знания всегда богаче эмпирического уровня. В любой теории есть некоторое «избыточ-

190

ное» по сравнению с эмпирическим, «сверхэмпирическое» содержание . Тезис о недоопределенности теории эмпирическими данными в последние годы используется представителями когнитивной социологии, указывающими на необходимость обращения к социальным факторам для реконструкции научного познания. Сторонники «Сильной программы»

191

социологии познания утверждают, что недоопределенность теории эмпирическими данными не дает возможности выбирать между конкурирующими эмпирически эквивалентными теориями, оставаясь на почве когнитивных факторов. Допущение в той или иной мере социологических объяснений создания научных теорий несовместимо с классическим

188 Сокулер З. А. Знание и власть: наука в обществе модерна. СПб., 2001. С. 213.

189 The Structure of Scientific Theories / Ed. by F. Suppe. Urbana, 1974; Карнап Р. Философские основания физики. Ч. 5. М., 2003.

190 Мамчур Е. А. Проблема выбора теории: к анализу переходных ситуаций в развитии физич. знания. М., 1975. С. 19.

191 Bloor D. Knowledge and Social Imagery. London, 1976; Golinski J. Making Natural Knowledge: Constructivism and the History of Science. Cambridge, 1998. Из переведенных работ можно упомянуть: Малкей М. Наука и социология познания. М., 1983; Гилберт Дж., Малкей М. Открывая ящик Пандоры: социол. анализ высказываний ученых. М., 1987; Латур Б. Нового времени не было: эссе по симметричной антропологии. СПб., 2006.

представлением о том, что наука обладает объективными знаниями о действительности. Но обладать объективными знаниями наука может только в том случае, если проведены строгие границы между наукой и философией, теоретическим уровнем научного знания и эмпирическим уровнем, между знанием научным и знанием обыденным и т. д. Логический позитивизм попытался провести строгие разграничительные линии, но не был в состоянии объяснить избыточное содержание теории в рамках своей ранней редукционистской программы. Согласно критерию научности (познавательной значимости) неопозитивистов Венского кружка: теоретическое предложение (или термин) является познавательно значимым только в том случае, если можно указать конечное число совместимых предложений наблюдения, из которых оно выводимо по правилам логики (верификационная теория значения). Научное знание содержит в себе высказывания с неограниченной квантификацией (законы науки), поэтому оно не может быть сведено к конечному числу предложений наблюдения192. Таким образом, редукционистская версия неопозитивистской программы просто игнорировала специфику теоретического зна-ния193. Позднее неопозитивисты пришли к концепции частичной интерпретации, которая легла в основу традиционного толкования гипотетико-дедуктивной теории. Но допущение «сверхэмпирического» элемента противоречило исходным принципам концепции эмпирического значения. В рамках традиционной интерпретации гипотетико-дедуктивной теории попытки объяснения природы сверхэмпирческого содержания приводили либо к редукционистской модели, либо к трактовке «верхних» уровней знания как чисто формальных конструкций. В обоих случаях необъяснимыми становились возможность предвидений и предсказаний, которой должна обладать каждая научная теория, а также возможность объяснения соответствующего фрагмента реальности. Критиками неопозитивизма неудачи их программ объяснялись абсолютизацией формально-логического подхода. Напрашивался альтернативный подход, «пред-

192 Дискуссионным в философии науки остается вопрос, что же является элементарной структурой, способной адекватно представить особенности строения и функционирования научного знания: теоретическое предложение (или термин) или гипотетико-дедуктивная система (неопозитивизм), нетрадиционная интерпретация гипотетико-дедуктивной системы со встроенными в нее социокультурными факторами (Е. А. Мамчур), научно-исследовательская программа (И. ЛакАтос) или научная дисциплина (В. С. Степин).

193 Противоречия неопозитивистских программ подробно рассмотрены в следующих работах: Швырев В. С. Неопозитивистская концепция эмпирического значения и логический анализ научного знания // Философские вопросы современной формальной логики. М., 1962. С. 285-232; Швырев В. С. Неопозитивизм и проблема эмпирического обоснования науки. М., 1972.

полагающий исследование процессов выработки нового мысленного содержания, действительно имеющих место в истории мышления и обна-

194

руживаемых в частности в истории науки» .

Рассмотрение научного знания не в статике, а в динамике его развития уже не претендует на проведение строгих границ между научным и вненаучным. Границы эти несомненно существуют, но как границы между теоретическим и эмпирическим уровнями знания, между наукой и философией, между знанием научным и обыденным, - они достаточно гибкие. Нетрадиционная интерпретация гипотетико-дедуктивной системы уже допускает историчность научной картины мира, историчность исходных теоретических предпосылок ученых и методов их исследования. Введение в историю культуры и науки таких понятий как «стиль мышления определенной эпохи» (А. Койре), «эпистема» или «эпистемическое поле» (М. Фуко) включало научные представления в более широкий социокультурный контекст195. Когда П. Фейерабенд в немецком издании «Науки в открытом обществе» на внутренней обложке книги помещает свой гороскоп и начинает при этом доказывать, что наука - лишь одна из традиций, ничем не рациональнее магии и астрологической традиции (неплохо бы, с его точки зрения, сопоставить нормативы медицины астрологической и медицины западной «научной»), то, очевидно, что это умная провокация. Философам науки, если они способны не на уровне веры доказать превосходство науки над вненаучным знанием, необходимо решить сверхзадачу - показать, что же собой представляет структура подлинной научной дисциплины. При всей, казалось бы, тривиальной очевидности различия между научным и вненаучным, на уровне логики его не удалось провести н неопозитивистам, ни постпозитивистам, ни отечественным философам науки. Далее, я остановлюсь на попытках решения этой проблемы в концепциях двух известных отечественных философов.

Произошедший в 60-70 годах в философии науки поворот от неопозитивистского сведения философии науки к логическому анализу языка науки - к реальному анализу становления научных теорий в их историческом развитии оказался созвучен идеям диалектического материализма. В материалистической гносеологии социальная обусловленность познания трактуется как его детерминация обществом в целом, его историей и культурой. Марксистский экстерналистский подход в качестве наиболее

194 Швырев В. С. Неопозитивистская концепция эмпирического значения и логический анализ научного знания. С. 321.

195 Путь социологии науки от О. Конта через Р. Мертона и его учеников к современной когнитивной социологии обстоятельно рассмотрен в ст.: Маркова Л. А. Трансформация оснований историографии науки // Принципы историографии естествознания: XX в. СПб., 2001. С. 69-124.

непосредственного воздействия на развитие науки рассматривал выработанные предшествующими поколениями теоретические представления, а в конечном счете с этих позиций научное знание «детерминируется теми коллизиями, которые возникают при столкновении знания с потребностями производства»196. С одной стороны диалектический материализм, служивший в советские годы фоном методологических исследований философов, «уберегал» их от ошибок и заблуждений, которые были свойственны философским подходам, ориентированным на анализ зна-

197 а

ния вне его деятельностного и социокультурного контекста . А с другой стороны, философы-марксисты не хотели замечать, что диалектикоматериалистические тезисы постоянно переходят границу между внутренними и внешними факторами, обусловливающими развитие научных теорий. В отличие от современных сторонников «Сильной программы» социологии познания, экстерналисты и интерналисты середины XX века рассматривали научное знание вне зависимости от социального окружения: интерналисты изучали «внутреннюю» - исключительно рациональную логику развития научного знания, а экстерналисты все свое внимание сосредотачивали на исследовании «внешних» - социальных условий в истории науки, не претендуя при этом на анализ самого знания какими бы то ни было социальными, психологическими и прочими обстоятельствами. Марксистский деятельностный подход, тезис о практической природе познания в корне своем противоречили представлению кумуля-тивистской эпистемологии о том, что наука имеет дело с вечными и неизменными истинами198. Жонглируя терминами, конечно, можно было сослаться на диалектику относительной и абсолютной истины, мол, на каждом этапе развития ее законы и факты объективны в соответствии с общим уровнем развития производительных сил, а на следующем этапе, дескать, они становятся еще объективнее. Отечественная марксистская гносеология своими постулатами была опасно близка к претензиям когнитивной социологии исследовать средствами социологического анализа не только «плохую» науку, но и «хорошую» науку, теории которой традиционно получали объяснение с помощью имманентных рациональных положений. В работе «Проблема выбора теории» Е. А. Мамчур, рассмотрев решение этой прооблемы в модных в те годы постпозитивистских

196 Мамчур Е. А. Проблема выбора теории: к анализу переходных ситуаций в развитии физического знания. М., 1975. С. 223.

197 Мамчур Е. А. Анализ структуры развития научного знания в отечественной философии науки: 60-90-е годы // Философия естествознания: ретроспект. взгляд. М., 2000. С. 83.

198 По-видимому, это хорошо осознавал С. В. Илларионов, принципиально дистанцировавшийся от деятельностного подхода. См.: Илларионов С. В. Теория познания и философия науки. М., 2007. С. 51, 62.

концепциях Поппера, Лакатоса, Агасси, Фейерабенда, Куна, Полани, Тулмина и Холтона, пришла к выводу о невозможности решения проблемы выбора теории при помощи какого-либо внеисторического объективного критерия. По ее словам, «история научного познания свидетельствует, что оценка некоторой теоретической системы в качестве истинной зависит не только от того, как она соответствует экспериментальным данным, но и от того, как она «укладывается» в сложившуюся интеллектуальную атмосферу, насколько соответствует она сформировавшемуся идеалу теории. Почему именно та, а не другая из конкурирующих теорий была взята в качестве фундаментальной системы объяснения, невозможно понять вне связи с той системой культуры, в рамкой которой происходит «борьба» между теоретическими концепциями. Таким образом, понятие истинности теории включает в себя не только эмпирическую значимость, т. е. соответствие теории экспериментальным данным, но и, так

199 т!

сказать, ее культурную значимость» . Из приведенной цитаты остается

неясным, в какой мере понятие истинной теории связано с эмпирической значимостью (соответствует экспериментальным данным), а в какой мере истинность теории объясняется ее культурной значимостью. По словам Е. А. Мамчур: «Личностные факторы, так же как и групповые (в частно -сти классовые) интересы влияют на отбор теории. Но детерминируют процесс выбора, формируют его внутреннюю логику лишь те из них, в которых оказалась верно «схваченной» генеральная тенденция развития научного познания»200. Марксизм, как и его источник - гегельянство, постулируют некую логику мировой истории. Научным оказывается не знание объективных свойств материи, а знание, соответствующее данному историческому моменту, «схваченное» судом самой истории в лице «генеральной тенденции развития научного познания». По сути своей в методологической концепции, которая была предложена в работе «Проблема выбора теории» Е. А. Мамчур все научное знание становилось социально, исторически и культурно детерминируемым. Нужно отдать должное исследовательнице, в условиях необходимости подгонять методологическую концепцию под догмы марксистской гносеологии, поставившей саму проблему выбора конкурирующих между собой за лучшее объяснение эмпирических фактов и лучшие возможности дальнейшего развития теорий. Для кумулятивистской эпистемологии с ее декларируемыми строгими границами между научным и вненаучным, между теоретическим и эмпирическим, между объективным - имманентным самому научному знанию и внешним - менее строгим социокультурным слоем зна-

199 Мамчур Е. А. Проблема выбора теории: к анализу переходных ситуаций в развитии физич. знания. М., 1975. С. 225.

200 Там же. С. 224.

ния, - проблемы выбора теории не существует, потому что кумулятиви-стская эпистемология, многие представления которой совпадали с идеалами неопозитивизма, предполагала наличие прямого канала перетекания истинности от эмпирического уровня знания к теоретическому уровню. Отмечу, что неприятные вопросы, поставленные перед философией науки постпозитивистами, зачастую просто игнорируются. Однако известный релятивизм, проникший в философию науки вместе с постпозитивистскими интерпретациями тех или иных эпизодов в развитии науки, может быть преодолен только созданием адекватного представления о структуре и развитии научного знания. Необходимо выяснить механизмы включения социальных факторов в процесс развития науки, характер осуществляемой ими детерминации, способ соподчинения в процессе этой детерминации, их удельный вес в общей системе детерминирующих моментов (соотношение между внутренними и внешним факторами) и т. д.201 В отличие от традиционной интерпретации гипотетико-дедуктивной системы в работе «Проблема выбора теории» была предложена модель, учитывающая (пусть пока еще и в недостаточно расчлененном виде) вклад, вносимый в содержание теории исходными предпосылками. Эта модель наряду с собственно теоретическим аппаратом естественнонаучной теории включает в себя картину природы и интеллектуальный фон. Согласно Е. А. Мамчур, картина природы является источником «сведений» о характере абстрактных объектов теории и способов их сочленения в модели. Вместе с тем она выполняет и другую функцию: несет в себе указания на метод познания исследуемого фрагмента реальности. Более опосредованное влияние на формирующийся объект знания оказывает духовная атмосфера, интеллектуальный фон, «культурный климат» эпохи, в формировании которого принимают участие наука, философия и другие формы культуры202. В этой концепции Е. А. Мамчур вопросы вызывает статус картины природы. Если это понятие строго научное, а не философское, то не превратится ли картина природы по мере развития науки в заблуждение (ньютоновский механицизм, к примеру, перестал быть научным после работ Эйнштейна)? Возникает «логический круг» в объяснении: понятие картины мира научно, потому что подтверждается эффективностью построенных на нем научных теорий; при этом все научные теории существуют благодаря этой изначальной парадигме, предопределяющей характер внутритеоретических связей. У понятия «картина природы» странный, пограничный между научным и вненауч-ным знанием статус. По словам Е. А. Мамчур, картина природы занимает некоторое промежуточное положение между интеллектуальным фоном и

201 Там же. С. 230.

202 Там же. С. 34.

более специализированными слоями знания - принципами, теоретическим аппаратом естественнонаучных теорий; она осуществляет связь между общими культурными данностями и специальным знанием. Утверждение о том, что исходные теоретические посылки, ответственные за появление сверхэмпирического содержания, «имеют сложное строение, являясь иерархией представлений, из которых ближе всего к научному знанию лежат представления о строении исследуемого фрагмента реальности (иногда говорят «картины природы»), а в качестве наиболее удаленных слоев выступают взгляды и представления, выражающие общую духовную атмосферу эпохи»203, - наталкивается на естественные вопросы: как возможно вненаучное внутри научного? Что означает быть «чуть ближе» или «чуть дальше» от научного знания?

В монографии «Проблема выбора теории» заметно увлечение ее автора идеями постпозитивизма. Так в этой книге практически не встречается словосочетание «научный факт». Утверждение о том, что «в науке нет «голых» фактов»204 чревато сближением с «ересью» пантеоретизма. Постпозитивисты «эксплуатировали» в своей риторике тезис Дюгема-Куайна, однако вопреки этому холистическому утверждению, сама по себе идея эмпирической проверки теоретического знания имеет смысл только в том случае, если возможна раздельная проверка каждого положения теоретической системы. Собственно постпозитивисты и не стали бы отрицать возможность операциональных определений, которую эпи-стемологи-кумулятивисты рассматривают в качестве первичных фак-тов205. Если же для кумулятивистов «голый факт» - это впечатляющее «нечто» на относительно низком в сравнении с более объективными этажами теории уровне (к примеру, отклонение пламени свечи между полюсами магнита в опыте Майкла Фарадея), то и постпозитивисты согласятся

203 Там же. С. 33.

204 Там же. С. 36. Для сравнения у С. В. Илларионова (как это ни парадоксально, соавтора нескольких статей Е. А. Мамчур) читаем, «существуют эмпирические факты, не зависящие ни от какой теории - чистые факты, голые факты. И в то же время существует теоретическая нагруженность многих фактов научного знания. Для того чтобы совместить оба этих тезиса, я предлагаю вашему вниманию следующую позицию. Существуют факты не зависящие ни от какой и не включающие в себя никакой нагруженности. Я их называю первичными фактами. Эти первичные факты подвергаются интерпретации на основе каких-либо теоретических представлений, и таким образом получаются теоретически интерпретированные вторичные факты. Вторичные факты в свою очередь подвергаются теоретической интерпретации, и появляются третичные факты. И так далее. Таким образом, в науке мы имеем иерархически организованную систему фактов...» (Илларионов С. В. Теория познания и философия науки. М., 2007. С. 66).

205 Фактов наличия или отсутствия меток и фактов совпадения или несовпадения меток (С. В. Илларионов).

с этим в несколько иной формулировке объяснения. Различие в том, что постпозитивисты указывают на неоднозначность сведения теоретического уровня знания к эмпирическому. Конвенциональны уже сами понятия теоретического и эмпирического уровня206. Понятие научного факта так же гибко и конвенционально. Ошибочна лишь крайняя - холистическая,

207

пантеоретическая точка зрения .

По-видимому, Е. А. Мамчур понимала некоторую двусмысленность своей концепции, предложенной в работе «Проблема выбора теории». Термины «социально обусловленный» и «социально детерминированный», которые в этой работе употреблялись как синонимичные, в более поздних работах получили более строгую интерпретацию. Более слабое воздействие социальных факторов на научное познание было охарактеризовано как социальная обусловленность познания, а более сильное -как социальная детерминированность познания208. Социальная обусловленность - это такое влияние социального, которое, будучи достаточно глубоким, тем не менее, не затрагивает внутреннюю логику развития науки. Тезис о социальной обусловленности предполагает, что какие бы социальные факторы ни влияли на научное познание, реальной движущей силой его развития оказываются когнитивные факторы. Тезис о социальной детерминированности, напротив, предполагает, что основной движущей силой его развития являются именно социальные факторы, что они воздействуют даже на содержание научных теорий. Если в своих ранних работах Е. А. Мамчур утверждала, что любые внеэмпирические

206 Это не оспаривает и неопозитивист Р. Карнап. См.: Карнап Р. Философские основания физики: введение в философию науки. Ч. 5. М., 2003.

207 В современной науке существует огромный массив фактов, выраженных в эмпирических языках разных уровней, связь которых с той или иной теорией либо неоднозначна, либо даже вовсе не очевидна. См.: Казютинский В. В. Истина и ценность в научном познании // Проблема ценностного статуса науки на рубеже XXI в. СПб., 1999. С. 111. В то же время то, что классическая кумулятивистская эпистемология истолковывала как истинный результат, полученный в решающем эксперименте, на деле оказывалось следствием сильнейшего социальнопсихологического воздействия нового факта на научное сообщество. В. В. Казю-тинский приводит пример открытия в 1965 г. реликтового излучения, не предсказанного, но вытекавшего из теории горячей Вселенной Г. Гамова. В результате воздействия впечатляющего, случайного, а не в итоге целенаправленных поисков совершенного, открытия, сторонников альтернативных космологических гипотез, например, теории Хойла-Нарликара, которые пытались его объяснить, - уже никто не слушал. См.: Там же. С. 118.

208 Мамчур Е. А. Проблемы социокультурной детерминации научного познания. М., 1987. С. 4-6; Мамчур Е. А. Существует ли граница социологического подхода к анализу научного познания? // Наука: возможности и границы. М.,

2003. С. 225.

критерии оценки истинности теоретических систем (критерий простоты, эстетические соображения, критерий большей плодотворности теории и т. п.) являются лишь вспомогательными, поскольку «критерием истины выступает не соглашение с частной эмпирической ситуацией, а практика,

209

понятая прежде всего как широкий производственный эксперимент» -

этот тезис от теоретических критериев выбора теории отсылает к социальным критериям, сближая философию науки с социологией, - то в более поздних работах упор делался на нахождении более конкретных теоретических критериев истинности теории. Е. А. Мамчур показала ошибочность доведенных до своего логико-методологического предела постпозитивистских тезисов, стремилась указать строгие границы их применимости, отстаивала классические неизменные идеалы и нормы научной рациональности, «срабатывающие» и в трансформирующейся неклассической и постнеклассической науке. В частности, было показано, что постпозитивистский тезис о теоретической загруженности языка наблюдения имеет свои пределы. В теоретически интерпретированном экспериментальном результате удается вычленить «интерпретацию-описание» относительно независимую от «интерпретации-объяснения». Интерпретация-описание хотя и оказывается категориально нагруженной (в этом ее отличие от протокольных предложений логического позитивизма), вовлекаемый в нее теоретический материал формируется из других, отличных от испытываемых теорий. В идее «решающего» эксперимента было выделено два относительно независимых утверждения. Менее сильное из них: «может быть осуществлен эксперимент, самым решительным образом подтверждающий одну из теорий (и не подтверждающий другую)» - безусловно справедливое в исторической и логической перспективе служит объективным основанием убеждения естествоиспытателей в существовании «решающих» экспериментов. Напротив, неадекватность более сильного тезиса: «На основании полученного результата может быть сделан надежный выбор между теориями» является столь же объективным основанием для отрицания постпозитивистской методологией самой возможности его существования. Было показано, что если идею «решающего» эксперимента связывать с оценкой теоретической концепции (возможностью отбора теории), можно говорить только о степени «критичности» экспериментальных результатов. Насколько существенной окажется роль того или иного результата в «судьбе» теоретической концепции, зависит от сложившейся познавательной ситуации: наличия альтернативных теорий, их объясняющей мощи и способности справляться с трудностями экспериментального и теоретического поряд-

209 Мамчур Е. А. Внеэмпирические критерии в обосновании истинности теоретического знания // Практика и познание. М., 1973. С. 246.

ка210. Таким образом, полностью исключить роль социокультурных факторов (научной традиции) в ситуации выбора теории полностью не удается. Постпозитивисты были правы в том, что «решающим» эксперимент становится, как правило, ретроспективно в случае окончательного утверждения одной из теорий.

В статьях последних лет Е. А. Мамчур стремится показать, что для постнеклассической науки (если воспользоваться терминологией

В. С. Степина), для неклассической науки актуальны те же самые регуля-тивы научной деятельности, что и для науки классической. Несмотря на радикальные изменения в содержании эпистемологических оснований современного научного знания, благодаря существующей в науке тенденции «максимального наследования» эти изменения не являются глобальными211. Согласно стандартной интерпретации квантовой механики точного значения координаты частицы, так же как и точного времени распада атома (в упаковке атомов радиоактивного вещества), не знает не только познающий субъект - не знает сама природа. Таким образом, квантовая механика предложила отказаться от важнейшего принципа мышления - принципа достаточного основания, поскольку она предлагает принять ее результаты без достаточного основания. В квантовой физике были поставлены под сомнение такие регулятивные принципы классической физики, как реализм и объективность описания микромира; подверглась сомнению способность познающего субъекта описывать явления без ссылки на наблюдателя - такой способ теоретической реконструкции объекта был само собой разумеющимся в классической физике. Постквантовое развитие научного познания бросило вызов не только универсальному характеру причинности. Изменился сам характер законов науки. Законы стали не только вероятностными; они стали необратимыми. В отличие от классической термодинамики, в которой необратимость носила вероятностный характер, в современной термодинамике открытых систем необратимость становится принципиальной. Согласно современным синергетическим представлениям, утверждение о том, что законы природы обладают обратимостью, справедливо только для определенного класса систем. В общем же такое утверждение неверно. Еще одно изменение в понятии законов природы состоит в признании их исторического характера. В классической физике предполагалось, что фундаментальные законы остаются неизменными и существуют вечно. Со-

210 Мамчур Е. А. О статусе «решающего» эксперимента в процессе эмпирического обоснования теории // Эксперимент. Модель. Теория. М.; Берлин. С. 274-289.

211 Мамчур Е. А. Принцип «максимального наследования» и развитие научного знания // Философия науки в историческом контексте: сб. статей в честь 85-летия Н. Ф. Овчинникова. СПб., 2003. С. 312-334.

гласно же современным космологическим представлениям физические законы не существуют вне времени: они возникают на определенных этапах развивающейся Вселенной. В современной физике происходит изменение представлений об унифицирующей функции научного знания. Стремление найти за видимой сложностью невидимую простоту всегда полагалось важнейшей особенностью научного познания. Но теоретики синергетики (в частности И. Р. Пригожин и И. Стенгерс) утверждают, что идеалы простоты и единства были правомерны только в период генезиса научного знания, что в современной науке, приступившей к исследованию больших сложноорганизованных систем, эти поиски потеряли свою актуальность212. Аналогичные аргументы выдвигаются некоторыми фи-зиками-теоретиками в связи с программой «эффективных теорий» в физике элементарных частиц. В отличие от теорий суперструн, которые претендуют на статус окончательных, но в настоящее время численно умножающихся, программа «эффективных теорий» предполагает бесконечную и несводимую к некоему конечному состоянию серию теорий, каждая из которых справедлива лишь для одного из уровней организации материи. Считается, что эти уровни связаны между собой каузально и являются, таким образом, лишь квазиавтономными. Тем не менее, законы, управляющие поведением объектов на разных уровнях, несводимы друг к другу. Так же несводимы они и к некоему «окончательному», «последнему» уровню. По мнению Е. А. Мамчур, и в случае синергетики, и в случае физики элементарных частиц проявление скепсиса в отношении эффективности идеалов единства и простоты не являются обоснованными. Как бы не изменялись представления о законе, остается неизменным одно: поиски законов продолжаются во всех областях знания и на всех уровнях организации материи. Они осуществляются даже при исследовании хаотических систем, - уже существует новый концептуальный аппарат, использующий вероятностное описание в терминах ансамбля траекторий. Аналогичная ситуация складывается и в методологии физики элементарных частиц. Какая бы множественность при реконструкции микрореальности ни открывалась, физики отнюдь не отказываются от поиска единства в многообразии. Методологические идеалы единства и красоты теоретического описания действительности теперь приобретают черты полифундаментализма213. Существующая в науке тенденция «максимального наследования», несмотря на все трансформации научной ра-

212 Пригожин И. Р., Стенгерс И. Порядок из хаоса: новый диалог человека с природой. М., 2005. С. 50.

213 Мамчур Е. А. Является ли все еще единство и простота идеалами научного знания? // Человек. Наука. Цивилизация: к 70-летию академика В. С. Степина. М., 2004. С. 222, 223.

циональности, позволяют сохранить: в концепции закона - приверженность к тому, что фиксирует повторяющееся в явлениях; в идее объективности знания - тот аспект объективности, который делает науку наукой, отличая от всех других видов деятельности людей, - стремление к истине; в идеале единства и унификации знания - поиски локального единства, которые ученые надеются сохранить даже в том случае, если придется отказаться от идеи глобального единства физического знания214.

Концепция Е. А. Мамчур позволяет преодолеть только крайние релятивистские выводы, вытекающие из поставленных перед методологией науки постпозитивистами проблем. В целом диагноз состояния философии науки, поставленный Фейерабендом, Лакатосом, Тулминым и Куном остается в силе. Е. А. Мамчур признает, что различие между «сильным» и «слабым» аспектом таких регулятивов деятельности ученых как простота или эстетический критерий и признает, что ни простота, ни большая плодотворность теории не является однозначно детерминирующими отбор теории215. «Слабый» же аспект методологических регулятивов лишь косвенно направляет деятельность ученых, но не является строгой нормой216. Методологические регулятивы относительны и историчны в своих функциях. Несомненно, для научного познания характерна тенденция к «максимальному наследованию», но чтобы преодолеть куновский релятивистский тезис о несоизмеримости парадигм, необходимо показать, как именно осуществляется кумуляция знания. Поскольку кумулятивизм всегда ассоциировался с позитивистской программой исследования научного знания, утверждение Е. А. Мамчур о том, что реабилитация тезиса о существовании кумулятивного аспекта развития знания возможна только на радикально-антипозитивистских позициях, звучит довольно неожиданно. Позитивисты всегда стремились найти возможно более жесткие критерии демаркации между наукой и такими сферами интеллектуальной деятельности людей как философия, мировоззрение, обыденное сознание, третируя эти последние как мифологические и противопоставляя их науке как заблуждение истине. Е. А. Мамчур, напротив, показывает, что в причастности науки этим сферам культуры заключаются важные источники кумуляции знаний. Для теоретического воспроизведения преемственности знания на концептуальном уровне необходимо зафиксировать существование инвариантности содержания терминов. По словам Е. А. Мамчур, «принцип максимального наследования действует и здесь, проявляя себя довольно своеобразно: для сохранения части смысла теоретических понятий физика

214 Мамчур Е. А. Принцип «максимального наследования» и развитие научного знания // Философия науки в историческом контексте: сб. статей в честь 85-летия Н. Ф. Овчинникова. СПб., 2003. С. 332.

215Мамчур Е. А. Проблема выбора теории. М., 1975. Гл. 3, 4.

216 Мамчур Е. А. Является ли все еще единство и простота идеалами научного знания? С. 219-220.

прибегает к помощи «метафизики» - философии и мировоззрения»217. Получается, что вненаучное («метафизика») чудесным образом отвечает за сохранение научного знания - спасает инвариантность содержания теоретических терминов. Е. А. Мамчур пишет: «В самом деле, проблема изменения смысла касается главным образом первичных терминов, т. е. тех которые применяются для обозначения наиболее общих свойств реальности: пространства, времени, причинности, длины, состояния и т. д. История познания показы-вет, что некоторые, правда довольно расплывчатые и неопределенные, как говорят интуитивные, предварительные представления о структуре реальности, а вместе с тем о пространстве, времени и т. д. естествоиспытатели имеют еще до того, как они начинают их уточнять в рамках конкретных теорий. Эти интуитивные представления содержатся в мировоззренческих и философских предпосылках теорий, точнее, в той системе категорий, которая на данном этапе развития знания служит естествоиспытателям в качестве рабочего мыслительного аппарата. Смысл исходных понятий состоит, таким образом, как бы из двух частей: одна соответствует тому смысловому содержанию, которое понятие имеет до его включения в теорию, оставаясь в рамках мировоззренческих предпосылок, другая соответствует более точному смыслу, которое оно получает уже в контексте теории. Теоретическая часть термина меняется радикально, предпосылочная (категориальная) остается инвариантной»218. В приведенной цитате удивительно то, что научное поня-

217 Мамчур Е. А. Проблемы социокультурной детерминации научного знания. М., 1987. С. 89.

218 Там же. С. 90. Наличие обыденного (вненаучного) слоя знания внутризна-ния научного констатировал и далекий от постпозитивизма логик А. А. Зиновьев: «С логической точки зрения научные знания можно отличить от вненаучных (от полученных вне сферы науки) лишь тогда, когда берутся сложные формы знаний и методы их приобретения, для овладения которыми нужна профессиональная подготовка и которые вне сферы науки не встречаются в силу отсутствия соответствующих навыков и целесообразности. Но в науке фигурируют и простые формы знаний и методы их получения, которые с логической точки зрения ничем не отличаются от форм и методов, фигурирующих вне ее». См.: Зиновьев А. А. Основы логической теории научных знаний. М., 1967. С. 5. Тот же А. А. Зиновьев пишет: «Граница между научным языком и обыденным языком относительна, исторически условна. Часть терминов и высказываний из научного языка переходит в обычный. С другой стороны, многие термины и высказывания обычного языка используются в науке. С помощью обычного языка вводятся специальные термины науки, разъясняется смысл ряда научных высказываний. Навыки построения терминов и высказываний в обычном языке используются для тех же целей в научном языке и т. д.». См.: Зиновьев А. А. Логика науки. М., 1971. С. 9. Отмечу, что А. А. Зиновьев дает определение науки не при помощи логикометодологических процедур, но ссылаясь на особые научные навыки, требующие профессиональной подготовки.

тие как бы раздваивается, «размноживается», фундируясь в социокультурном. Для сравнения вспомним, что классическая эпистемология в качестве важнейшего условия аксиоматизации знания указывала на жесткую фиксацию содержания научных понятий. Рассмотрение науки как подсистемы культуры неизбежно «размазывает», «растворяет» научные понятия в социокультурных основаниях. С другой стороны, а не мифична ли классическая эпистемология? Собственно, каким примерам из истории науки она соответствует? В приведенной цитате удивительно и то, что неизменной остается лишь донаучная, обыденная составляющая понятия, а научная составляющая - изменчива. Цитирую далее: «При переходе от классической физики к релятивистской масса начинает зависеть от скорости, время перестает быть независимой переменной. Но остаются инвариантными представления, скажем, о времени как о чем-то текущем независимо от событий. Это представление, будучи неосознанно использовано при объяснении теоретических ситуаций, ведет к парадоксам (парадокс близнецов), вместе с тем оно необходимо для взаимопонимания между сторонниками столь разных парадигм, как классическая и релятивистская физика, оно оказывается вполне работающим в экспериментах, связанных с измерением времени и т. д. Таким образом в каждом понятии и в каждой конкретной теории помимо эмпирического и даже специфически научного, есть содержание, делающее теорию причастной к таким уровням знания, как философия, мировоззрение, обыденное сознание. И именно эта причастность дает возможность понять, каким образом возможна кумуляция знания на уровне концептуального аппарата теории»219. В примере Е. А. Мамчур обыденное, донаучное представление о времени оказывется связующим для теоретических, научных представлений о времени в различных концепциях. Получается, что и в каждом понятии, и в каждой теории есть «специфически научный уровень», эмпирический уровень (если есть «специфически научный», то присваивает ли Е. А. Мамчур эмпирическому уровню статус научного?) и, наконец, есть и уровень знания, связующий («делающий причастным») науку с вненаучны-ми социокультурными видами знания. Если точнее, то Е. А. Мамчур говорит не об уровнях знания, а о «содержании каждого понятия и теории», в котором нерасчлененно присутствуют и «специфически научное» и эмпирическое и «содержание, делающее теорию причастной к таким уровням знания, как философия, мировоззрение, обыденное сознание». Противоречие заключается в том, что если границы между научным и вненаучным у нас гибкие и если научные понятия или целые научные теории нерасчлененно содержат в себе социокультурное, то все это социокультурное содержание автоматически онаучивается, ведь границ не провести (у нас нет строгих определений

219 Мамчур Е. А. Проблемы социокультурной детерминации научного знания.

С. 90.

науки и вненаучного знания) и научным становится любое знание220. Другое противоречие заключается в неопределенном статусе эмпирического, ведь Е. А. Мамчур, все-таки, отличает его от «специфически научного», пусть и в нерасчлененных на уровни понятиях и теориях.

Е. А. Мамчур признает, что теоретическая нагруженность фактов разрушала неопозитивистскую концепцию роста знания, но подлинную угрозу преемственности на уровне фактов (так же как и объективной проверке и соизмеримости теории), по ее мнению, представляет не само по себе участие научных теорий в интерпретации фактов, а вовлечение в эту интерпретацию конкурирующих фундаментальных теорий, претендующих на объяснение одного и того же фрагмента действительности и разделенных научной революцией. Вот на этом уровне и происходит «переключение гештальта» у ученых, о котором писал Т. Кун, и преемственность научного знания становится проблематичной221. И все-таки тенденция максимального наследования действует на фактуальном уровне. Роль независимого слоя эмпирического знания, независимого от сменяющих друг друга теорий выполняет та часть экспериментального знания, которая в концепции Е. А. Мамчур была охарактеризована как «интерпретация-описание». Интерпретация-объяснение осуществляется понятийными средствами фундаментальных теорий и в процессе научных революций замещается. В интерпретации-описании эти понятийные средства не участвуют. И эта особенность делает их фактами, сохраняющими свое значение, несмотря на самые радикальные теоретические изменения. Таким образом, если даже теории и несоизмеримы (имеют разные онтологии из-за различных языков описания - на что указывали в 60х годах XX века Т. Кун и П. Фейерабенд), то уж во всяком случае они сравнимы222. По мнению Е. А. Мамчур, «можно указать по крайней мере

220 Если воспользоваться излюбленной метафорой В. С. Степина, подобно легендарному царю Мидасу, который к чему бы ни прикасался, все обращалось в золото, нерасчлененность научного и социокультурного в научных понятиях и теориях влечет превращение в научное любого знания. Только в сказках и мифах «нечестное» золото могло в конце концов трансформироваться в менее благородное состояние. См.: Степин В. С. Теоретическое знание. М., 2003. С. 41. У методологической концепции В. С. Степина аналогичные трудности, что и у концепции Е. А. Мамчур. Далеко не так очевидна граница между научным и вненауч-ным на основании предлагаемых В. С. Степиным критериев: 1) объективность и предметность научного знания, 2) нацеленность науки на изучение объектов, которые могут стать предметом массового практического освоения в будущем.

221 Попутно отмечу, что преемственность фундаментальных теорий «весьма проблематичной» считают не только Кун с Фейерабендом, на что, как правило, указывают отечественные философы науки, но и Е. А. Мамчур.

222 Полную несравнимость сменяющих друг друга теорий методологической концепции Куна иногда приписывают. Кун же признавал существование обще-

три уровня, на которых возможна кумуляция знания: уровень математического формализма, уровень категориального смысла терминов и факту-альный уровень, роль которого выполняет теоретически нейтральный язык наблюдения. <...> Два из отмеченных уровня кумуляции - категориальный смысл терминов и теоретически нейтральный язык наблюдений уже не являются собственно теоретическими: они лежат на границе между теоретическим знанием и другими сферами культуры. В категориальный смысл терминов вовлекаются философия, мировоззрение, научная картина мира. Язык, в котором осуществляется интерпретация-описание, по отношению к последовательно сменяющим друг друга теориям, также выступает как метаязык: он представляет собой смесь обыденного языка с теми теоретическими терминами, которые необходимы для того, чтобы зафиксировать результаты эксперимента, сделать его понятным для коллег и доступным для дальнейшего теоретического истолкования. Наука как бы «передает» часть своих знаний на хранение другим компонентам культуры, с тем чтобы они на новом этапе вновь вернули их ей в форме предпосылочного знания»223. Из приведенной цитаты следует, что кумуляция научного знания, не нарушающая границы научного и вненаучного (научного и социокультурного), осуществляется только на уровне математического формализма. И категориальный смысл терминов и фактуальный уровень, т. е. теоретически нейтральный язык наблюдения пронизаны философскими, мировоззренческими, обыденными представлениями в некой смеси с теоретическими представлениями, что позволяет кумулировать знания, опираясь на существующие традиции, но не дает гарантии, что эти знания заслуживают статуса научного. Кумуляция знания с опорой на традицию происходила, к примеру, и в древнегреческой и в древнеримской медицине. Но ведь трактаты Гиппократа, Эрасистрата, Г ерофила, Г алена и Цельса далеки от научных представлений, хотя они и опирались на натурфилософские взгляды того времени. Кумуляция знаний происходила и в средневековых европейских университетах, ориентированных в своей деятельности на сохранение классических трактатов. Наконец, кумуляция знаний налицо в герметических науках: европейские средневековые астрологи и алхимики после «крестовых походов» освоили богатейшие знания арабских астрологов и алхимиков, которые, в свою очередь, усвоили традиционые знания многих восточных народов. Однако знания эти в большинстве своем кроме

принятых критериев оценки теорий и настаивал только на том, что их использование опирается на субъективные основания. Фейерабенд, выдвинувший тезис о несоизмеримости теорий, не утверждал их несравнимости, но искал рациональные средства для такого сравнения. См.: Мамчур Е. А. Проблемы социокультурной детерминации научного знания. М., 1987. С. 89.

223 Там же. С. 92-93.

некоторых математических и астрономических теорий так и не стали частью новоевропейских научных знаний, поскольку не соответствовали идеалам математического естествознания и механическим представлениям о мире. Получается, что принцип максимального наследования не позволяет отделить научное знание от вненаучного. Это слишком абстрактный, «внешний» по отношению к структуре научного знания, социокультурный принцип, ничего не говорящий о том, какова структура научного знания и чем же эта структура отличается от структур прочих видов знания. Можно согласиться с Е. А. Мамчур в том, что кумуляция осуществляется на уровне математического формализма - в определенном смысле в математической формуле физика скрыт предшествующий опыт исследователей этой науки. Представляется однако, что классический интер-налистский идеал развития науки при всех своих недостатках является единственным последовательным идеалом научной рациональности. Экстернализм в объяснении развития науки имеет тенденцию незаконно переходить границу и вторгаться в объяснение структуры научного знания методами социологии. Представление о культуре как хранительнице

224

части научных знаний между витками ее развития не позволяет провести границу между социальной обусловленностью научного знания и его социальной детерминированностью. Социологи с «крепкими нервами» и «должной волей» объявят, что абсолютно все научное знание социально детерминировано - речь в данном случае идет не только о тех ситуациях, когда принятие научной идеи или отказ от нее не поддаются рациональному объяснению и требуют объяснения социологического, некоторые социологи готовы по-своему объяснять весь объем научного знания225, философам же, если они не располагают строгим представле-

224 Там же. С. 91-92.

225 Там же. С. 13. Е. А. Мамчур предложила в качестве наглядного представления о существующих в постпозитивистской философии науки точках зрения по поводу границ социологического подхода к анализу научного знания три фигуры, состоящих из двух квадратов, при этом меньший квадрат вписан в больший квадрат. Внутренний квадрат с чистым полем представляет собой область исследования, предметом которой является развитие научного знания (область теоретической реконструкции процесса развития научных идей); заштрихованное поле внешнего квадрата - сфера действия социологии познания. У фигуры 2 в отличие от фигуры 1 заштрихованная область несколько увеличена за счет части внутреннего квадрата с чистым полем. Фигура 1 олицетворяет точку зрения «когнитиви-стов» (Поппера, Лакатоса и др.). Фигура 2 дает представление о решении этой проблемы «социологистами», настаивающими на том, что социология познания должна решать часть вопросов, которые ранее числились по ведомству философии науки (точка зрения Л. Лаудана, У. Ньютона-Смита). В фигуре 3 оба квадрата и внешний и внутренний полностью заштрихованы более редкой штриховкой. По замыслу Е. А. Мамчур, третья фигура представляет решение проблемы той

нием о структуре научного знания, остается только с недоверием относиться к «сомнительному тезису о социальной детерминированности науки»226, но не мочь его опровергнуть.

В. С. Степин в своей методологической концепции также включает науку в совокупный культурный контекст, придерживается понимания активно-деятельностной природы познавательного процесса. Будучи критически настроен по отношению к неопозитивистским представлениям о структуре научного знания, В. С. Степин усовершенствовал «сетевую» схему Г. Маргенау, в которой некоторые теоретические понятия при помощи эпистемических связей имели выход на эмпирический уровень, другие же в высокой степени абстрактные понятия непосредственного выхода на эмпирический уровень не имели, но были связаны с другими понятиями внутритеоретическими связями. В. С. Степиным было показано, что эта сеть имеет уровневую организацию. Каждый уровень имеет свое ядро, небольшой набор теоретических конструктов, которые в своих связях образуют теоретическую модель исследуемой реальности. В отличие от «аналоговых моделей», применяемых в качестве средства построения теории, теоретические схемы включают в состав теории и обеспечивают особое видение реальности. Высказывания теории, формулировки теоретических законов непосредственно относятся к теоретическим схемам, и лишь в той мере, в какой эти схемы могут быть обоснованы опытом, теоретические высказывания могут применяться для объяснения опытных фактов. В концепции В. С. Степина теоретический уровень знания имеет два подуровня: фундаментальный с соответствующими ему законами и частный с частными теоретическими схемами и зако-

частью социологистов, которые утверждают, что социология познания должна иметь равные права с логико-методологическим подходом и наряду с ним объяснять все познавательные явления. Более редкая штриховка указывает на то, что сторонники такого решения исходят из более «слабых» представлений о социокультурной детерминации, чем в двух предыдущих подходах, и отождествляют социокультурную детерминацию с социальной обусловленостью и социальной природой познания. Е. А. Мамчур показала, что некоторые высказывания весьма радикально настроенного Д. Блура, провозгласившего «сильный» тезис социологии познания в качестве центрального для своей программы, на самом деле подразумевает только слабое влияние. Философы науки неоднократно отмечали, что если социокультурные факторы и оказывают влияние на развитие науки, то оно имеет место в «снятом», опосредованном внутренними факторами виде. Но если классическая новоевропейская наука стремилась убрать человека из научного познания, то современная когнитивная социология стремится убрать из научного знания природу, и схема, предложенная Е. А. Мамчур, нуждается в фигуре 4 с заштрихованными частой штриховкой внешним и внутренним квадратами.

226 Мамчур Е. А. Существуют ли границы социологического подхода к анализу научного знания // Наука: возможности и границы. М.: Наука, 2003. С. 230.

нами, которые предстают как следствие фундаментальных, но могут существовать и относительно самостоятельно. В. С. Степин подверг критике упрощенное представление о научной теории как стандартной гипоте-тико-дедуктивной системе. Анализ реальных ситуаций вывода применительно к физической теории обнаруживал, что выведение частных теоретических законов в качестве следствия из фундаментальных законов предполагает сложную работу по модификации фундаментальной теоретической схемы к построению частных. И здесь уже нет одностороннего движения «сверху» от теории к опыту, а возникает «челночное» движение между теоретическими представлениями и опытом, где взаимодействуют дедуктивные и индуктивные методы. В. С. Степин развивал идеи В. А. Смирнова, различавшего гипотетико-дедуктивный и генетическо-конструктивный методы. На примерах развертывания физической теории было показано, что генетическо-конструктивный метод доминирует в опытных науках. Эмпирический уровень научного знания в методологической концепции В. С. Степина состоит из двух подструктур. Первая изних представлена реальными экспериментами и ситуациями наблюдения, к которым относятся данные наблюдения (фиксируемые в протокольных высказываниях). Вторая - особыми схемами экспериментально -измерительной деятельности, которые построены из эмпирически идеальных объектов и их связей. Такие схемы часто фиксируются в текстах в форме чертежей и эмпирических описаний - это схемы опыта и схемы ситуаций наблюдения. В. С. Степин назвал их эмпирическими схемами и показал, что с ними непосредственно соотносятся такие формы знания, как эмпирические зависимости и опытные факты. В первой половине XX века (особенно ярко в попперианской методологии) было показано, что теория не возникает как простое индуктивное обобщение опыта. В отличие от неопозитивистов, в методологических концепциях которых элементарной клеточкой анализа выступали сперва теоретико-познавательные термин или предложение, а позднее - гипотетико-дедуктивная теория, в отличие от Е. А. Мамчур в работах 70-х годов в качестве таковой клеточки, предлагавшей гипотетико-дедуктивную теорию, со встроенными социокультурными факторами, обусловливающими ее развитие, в отличие о попперианца И. Лакатоса, считавшего наиболее адекватной единицей методологического анализа целую цепочку теорий, переходящих друг в друга - т. е. научно-исследовательскую программу227, -

227 Основной упрек В. С. Степина в адрес методологии научноисследовательских программ Лакатоса заключается в многозначности и неопределенности исходного термина, в которой одновременно была скрыта проблема выявления иерархии исследовательских программ науки. См.: Степин В. С. Теоретическое знание. М., 2003. С. 210.

В. С. Степин полагает, что исследовать следует целую научную дисциплину. Рассмотрение в качестве единицы анализа отдельно взятой научной теории в ее отношении к опыту, казавшееся очевидным, неявно предлагает образ научного знания как простой системы, свойства которой однозначно определяются свойствами ее элементов (теорий и фактов). Но теоретическое знание относится к другому, более сложному типу - исторически развивающихся систем. Поэтому, с точки зрения В. С. Степина, адекватным этому системному представлению является выбор в качестве единицы методологического анализа не отдельной теории, а научной дисциплины как системы развивающихся теорий, рассмотренных в их взаимодействии между собой и опытом, а также включенных в междисциплинарные взаимодействия228. В. С. Степину удалось показать, что новые теоретические конструкты возникают не путем обобщения опыта, а путем преобразования прежних конструктов за счет переносов их из одной области знания в другую и погружения в новую сеть отношений. Предложенная В. С. Степиным процедура конструктивного обоснования теоретических объектов и теоретических схем позволила существенно прояснить процедуру генезиса частных теоретических схем, проследить логику построения научной теории. Как и постпозитивисты В. С. Степин обосновывает свои методологические модели становления теорий на материале исторических реконструкций. Но в отличие от постпозитивистов ему удалось существенно уточнить представления об уровнях организации теоретических конструктов; была конкретизирована специфика объектов картины мира и объектов теоретической схемы, была выяснена типология научных картин мира, проведено трех их основных типов: а) специальных научных картин (дисциплинарных онтологий), б) естественнонаучной и социально-научной картины мира, в) общенаучной картины мира; были прослежены функции картины мира в научном познании: ее функционирование как исследовательской программы эмпирического и теоретического поиска, ее функции как интегратора научного знания, ее роль в объективации результатов исследования и их включения в культуру.

Заслуги В. С. Степина перед отечественной философией науки общеизвестны. И, все-таки, позволяет ли его методологическая концепция провести строгие границы между научным и вненаучным, между научным и социокультурным? Т. Кун характеризовал нормализированную науку как деятельность по решению задач, предполагающих использование парадигмальных образцов таких решений. Понятие образцов у Куна четко не было определено. Лишь из контекста куновской работы можно

228 Степин В. С. Философия науки: общие проблемы: учеб. для асп. и соиск. уч. ст. канд. наук. М., 2007. С. 87.

установить, что под образцами он понимает способы оперирования модельными представлениями, которые обеспечивают вывод из одних формул математического аппарата других формул. В терминологии В. С. Степина эта деятельность может быть описана как редукция фундаментальной теоретической схемы к частной229. В реконструкции, реализованной Куном, такие компоненты как идеализированная модель, равно как и представление о деятельности, связанной с мысленным экспериментированием с абстрактными объектами теории, в явном виде не содержится, поскольку Кун продолжал оперировать еще неопозитивистским представлением о теории как системе высказываний. Используя генетическо-конструктивный метод, В. С. Степин предложил логикометодологическое решение куновской проблемы образцов. Однако о фундаменталистском идеале классической эпистемологии речь в этом случае не идет. В своих работах В. С. Степин неоднократно отмечал, что процессы перехода от фундаментальных теоретических схем к частным и переходы от частных теоретических схем к эмпирическим не могут быть описаны в рамках жестких алгоритмов, представляя каждый раз творческие задачи для исследователей. Физики-исследователи, обладающие разными наборами норм и ценностей, могут из одной и той же фундаментальной теоретической схемы сконструировать разные частные теоретические схемы. Аналогично, при развертывании научной теории из одной и той же частной теоретической схемы могут быть получены разные эмпирические схемы. В силу ценностной нагруженности научного познания переходы от высших уровней организации теоретических схем к низшим

230

носят неоднозначный характер .

Отмечу, что В. С. Степин не любит постпозитивистскую терминологию, избегает тех острых и неприятных вопросов, которые были поставлены перед методологией науки постпозитивистами. Неопозитивисты полагали, что философия науки сама должна быть нормативной наукой. Попперианцы, придерживавшиеся уже деятельностного подхода, рассматривавшие научное знание в его генезисе, опять-таки, надеялись на создание строго научной методологической концепции, которая позволит провести строгие границы и систематизировать факты истории науки. В претендовавшей на нормативизм методологии научно-исследовательских программ Лакатоса, в значительной мере благодаря критике этой методологической концепции Фейерабендом, были выявлены недостатки (лишь ретроспективная возможность отличить «прогрессивную» стадию развития НИП от «регрессивной» и т. п.), которые понизили ее статус с норма-

229 Степин В. С. Теоретическое знание. М., 2003. С. 135.

230 Нугаев Р. М. Ценностные измерения процесса смены научных теорий // Наука: возможности и границы. М., 2003. С. 244.

тивной до дескриптивной. Постпозитивизм породил множество методологических концепций, каждая из которых обосновывается фактами из истории науки и, действительно, успешно решает отдельные проблемы, но, очевидно, что с надеждами на создание общепризнанной теории, описывающей строение и развитие науки, можно расстаться. Процедура конструктивного обоснования, предложенная В. С. Степиным, и его методологическая концепция в целом опираются на факты из истории науки (В. С. Степин начинал с успешной реконструкции максвелловской электродинамики, обнаружил факты, ранее не описанные историками науки, потом перешел к исследованию состава и динамики естественнонаучного знания в целом и далее к включению науки в широкий социокультурный контекст и анализизу цивилизационной динамики), однако реконструкция эта не может претендовать на статус нормативной. В. С. Степин включает в структуру научного знания помимо теории специальный блок, получивший в его работах название «оснований научного знания», - речь идет об «открытости» научного знания, погруженности его в культуру, при этом различие между социокультурной обусловленностью научного знания и социокультурной его детерминированностью (если воспользоваться значением этих терминов из работ Е. А. Мамчур) В. С. Степиным в явном виде не проводится231. В ранних работах

В. С. Степина схемы структуры научного знания не содержали плоскости культуры, пересекающейся с плоскостью теоретического уровня знания и с плоскостью эмпирического уровня232. В более поздних его работах помимо соприкасающихся теоретической и эмпирической плоскостей с каждой из них соприкасается плоскость оснований культуры, при этом граница между культурой и научной теорией, являющейся ее подсистемой, проходит где-то внутри специальной научной картины мира233. По сло-

231 К примеру, в работе «Теоретическое знание» на с. 14, 41 говорится о социокультурной «обусловленности», а на С. 337, 556 о его «детерминированности» социокультурными факторами. Степин В. С. Теоретическое знание. М., 2003.

232 Так в схеме В. С. Степина плоскость «картины мира» не имеет пересечения с плоскостью «эмпирического материала» и имеет выход только на плоскость теории. О социокультурном опосредованном влиянии на науку и, тем более, о социокультурной детерминации научного знания речь еще не идет (Степин В. С. К проблеме структуры и генезиса научной теории // Философия. Методология. Наука. М., 1972. С. 177).

233 Схема эта оставляет много вопросов. Так плоскость оснований науки пересекается с эмпирической плоскостью на схемах на с. 287 «Теоретического знания» и на с. 207 учебника В. С. Степина, на с. 539 «Теоретического знания» плоскость оснований науки ограничена пунктирной линией и пересечения с эмприче-ским уровнем знания здесь нет. Круг теории, отделяющий ее от культуры, проведен сплошной линией на С. 207 учебника и пунктирной линией на с. 287 «Теоре-

вам В. С. Степина, «основания науки предстают особым звеном, которое одновременно принадлежит внутренней структуре науки и ее инфраструктуре, определяющей связь науки с культурой»234. Спрашивается, где же проходит граница между наукой и культурой? Сколько же процентов содержания научных теорий объясняется «голосом самой природы», а сколько социокультурными факторами? Если постановка вопроса о процентном соотношении между объективными и социокультурными составляющими научного знания является некорректной, т. е. граница между научным и социокультурным существует, но является гибкой235, то у представителей «Сильной программы» социологии познания есть все основания утверждать, что никакой абсолютной истины не существует, а любое научное знание является социально сконструированным. По мнению В. С. Степина: «Крайние версии как интернализма, так и экстерна-лизма гипертрофированно выделяют только один из аспектов исследовательской деятельности. Ослабленные версии более перспективны в том отношении, что они не отрицают важности оппонирующего подхода для исторического развития науки»236. Отмечу, что эта неопределенность, невыраженность границ («ослабленность версий») очень характерна для концепции В. С. Степина. В качестве альтернативы по отношению к крайнему экстернализму микросоциологии К. Кнорр-Цетины он указывает умеренный экстернализм концепций Р. Мертона, Дж. Бернала, Б. Гессена, Дж. Ниддама; сильная версия интернализма, по его мнению,

тического знания». В последнем случае означает ли это, что строгую границу между наукой и культурой провести невозможно?

234 Степин В. С. Теоретическое знание. М., 2003. С. 286; Степин В. С. Философия науки: общ. проблемы: учеб. для асп. и соиск. уч. ст. канд. наук. М., 2007. С. 206.

235 В. С. Степин, если и не может напрямую указать границы научного и вне-научного, то косвенно указывает их через доведение до абсурда логики скептиков: действительно, само сравнение науки и мифа Фейерабендом уже предполагает их предварительное различение - Фейерабенд интуитивно проводит это различение. См.: Степин В. С. Теоретическое знание. М.: Прогресс-Традиция, 2003.

С. 336. Можно довести до абсурда и тезис когнитивной социологии о том, что познавательное отношение «природа-научное знание» - внешнее для науки и не раскрывающее механизмы формирования знания, главные же механизмы суть социальные отношения внутри научной лаборатории. В. С. Степин предлагает представить сообщество халтурщиков - «ученых», живущих внутренней социальной жизнью коллектива, получающих зарплату, но не производящих реального научного знания. Сразу становится очевидным, что абстрагируясь от содержательных аспектов научной деятельности, ориентированной на познание исследуемых объектов, невозможно выявить механизмы роста научного знания. См.: Степин В. С. Философия науки: общие проблемы: учеб. для асп. и соиск. уч. ст. канд. наук. М.: Гардарики, 2007. С. 77.

236 Степин В. С. Философия науки. С. 77.

была представлена в позитивистской традиции, которая вообще игнорировала социокультурную детерминацию научного познания. Ослабленная же версия представлена рядом постпозитивистских концепций философии науки, которые признавали влияние социокультурных факторов на научное познание. Но они рассматривались как интегрированные в логику объективного роста знания (К. Поппер, И. Лакатос, С. Тулмин)237. Просто удивительно, что такие последовательные интерналисты как Поппер и Лакатос оказались (что совсем не случайно, поскольку В. С. Степин умышленно уходит от проблемы строгих границ!) у В. С. Степина в одной компании со С. Тулминым, полагавшим, что рациональность научного знания определяется его соответствием «матрицам» понимания, принятым в научном сообществе, то есть делавшим существенную уступку социологическим объяснениям. Процедуры конструктивного обоснования теоретических объектов и теоретических схем, детально разработанные В. С. Степиным, исследуют познавательные циклы, которые, многократно повторяясь, обеспечивают построение теорий в классической науке. От картины мира - к гипотезе - к конструктивно обоснованной теоретической схеме - и вновь к картине мира. Казалось бы, налицо простое и ясное объяснение кумуляции знания; проблема конкуренции научно-исследовательских программ, ставшая камнем преткновения для постпозитивистов, отходит на второй план. При этом В. С. Степин саму идею конкуренции исследовательских программ (или парадигм) ставит в заслугу Лакатосу и Куну. Однако тезис о недо-определенности теории эмпирическими данными остается в силе. Нет возможности выбирать между эмпирически эквивалентными теориями, оставаясь на почве только когнитивных факторов. В. С. Степин ведь признает, что переходы от более абстрактных высших этажей теоретического знания к частным не имеют жестких алгоритмов, в силу ценностной на-груженности научного познания они носят неоднозначный характер. С другой стороны размытость границ не позволяет определенно указать и на каналы «проникновения» социокультурных факторов внутрь научной теории238. В. С. Степин указывает в частности, что воздействие ценност-

237 Там же. С. 76.

238 Р. М. Нугаев полагает, что одним из каналов «проникновения» социокультурных факторов является генезис, эволюция и взаимодействие присущих парадигмам ценностей. По его мнению, новые нормы и ценности, присущие новой парадигме, возникают в результате взаимодействия норм и ценностей, принадлежавших старым, «столкнувшимся» друг с другом парадигмам. В любом случае, если социокультурные факторы и оказывают влияние на развитие науки, то оно имеет место в «снятом», опосредованном внутренними факторами виде. Влияние социокультурных факторов не затрагивает содержательные аспекты научных

ных факторов на выдвижение конкретно-научных гипотез всегда предстает опосредованной картиной мира239. Не сложно показать социальную обусловленность научного познания, но тезис о социокультурной детерминированности науки весьма сомнителен.

Можно согласиться с самим определением научного знания как сложной исторически развивающейся системы, включающей как аспект саморегуляции, так и переходы от одного типа саморегуляции к другому, системы с формирующейся уровневой иерархией элементов, такой, что историческое развитие сопровождается появлением новых уровней организации, которые воздействуют на ранее сложившиеся уровни, трансформируют их, видоизменяя предшествующую организацию, при этом система каждый раз обретает новую целостность, несмотря на увеличение разнообразия ее относительно автономных подсистем240. Вряд ли возможна какая-либо вразумительная альтернатива рассмотрению науки как развивающейся системы, - неопозитивистское рассмотрение научной теории в статике - это прошлое философии науки. Системный подход требует признания тезиса о многообразии идеалов научности в их социокультурной и исторической размерности. В. С. Степин подчеркивает, что победа того или иного идеала научности над конкурентами не исключает их преемственности; такого рода преемственность осуществляется по разным пластам содержания идеалов научности и связана с сохранением того пласта, в котором фиксируются базисные черты научной рациональности, отличающие ее от вненаучных форм познания241. Системный подход в исследовании научного знания ставит проблему исторической изменчивости всех компонентов научного знания, начиная от уровня эмпирических фактов и теорий и кончая методами науки, ее целями и ценностными установками, выражающими тип научной рациональности. Философы науки пытаются показать наличие неизменного ядра в изменяющейся научной рациональности. Отсутствие строгого представления о структуре научной теории (в идеале философия науки должна располагать не интуитивными, но логико-методологическими критериями, позволяющими отличить научную теорию от теории, научной не являющейся) оставляет возможность ссылаться только на косвенные внешние характеристики, позволяющие провести границу между научным и вне-научным. Трудно не согласиться с выделенными В. С. Степиным «двумя основными характеристическими признаками науки»: установкой на по-

теорий. См.: Нугаев Р. М. Ценностные измерения процесса смены научных теорий // Наука: возможности и границы. М., 2003. С. 237-252.

239 Степин В. С. Теоретическое знание. М., 2003. С. 337.

240 Там же. С. 8.

241 Там же. С. 291.

лучение предметного и объективного знания о мире и установкой на рост этого знания, позволяющих выходить за рамки предметных структур научной деятельности и открывать возможные миры будущего практического освоения. В. С. Степин полагает, что историческое развитие средств, методов, исследовательских процедур и форм научной коммуникации (определяющих тип и особенности субъекта научной деятельности) не меняет этих двух главных признаков, которые можно рассматривать в качестве инвариантного ядра идеала научности и, что в принципе различные фундаменталистские, редукционистские и антиредукционист-ские версии в современной методологии науки так или иначе вынуждены считаться с этими инвариантным чертами идеала научности242. Но так ли универсальны эти две характеристики? Сами понятия предметного и объективного знания о мире нуждаются в прояснении, логико-методологической экспликации. Ссылки на универсальность этих идеалов рацио -нальности в истории науки приводят к логическому кругу в объяснении. Понятия истинности, предметности, объективности научного знания интуитивно были ясны и регулировали деятельность ученых многие столетия, но эксплицированы никогда не были. Допустим, способны ли эти два критерия, предложенные В. С. Степиным, ответить на вопрос: была ли

243

античная астрономия, только спасавшая природные явления , но не устанавливавшая причинно-следственные связи в движении планет, предметным и объективным знанием? Не слишком ли тривиальны и не конкретны эти критерии? Не случайно, В. С. Степин дает очень уклончивые ответы на вопрос: когда же зарождается наука. Установка на рост знания также не позволяет провести границу между научным и вненаучным, если предварительно не определены предметность и объективность знания. Согласно тепину, в системе познавательных идеалов можно выделить следующие основные формы: 1) идеалы и нормы объяснения и описания; 2) доказательности и обоснованности знания; 3) построения и организации знаний. В содержании любого из выделенных идеалов и норм науки (объяснения и описания, доказательности, обоснования и организации знаний) можно зафиксировать по крайней мере три взаимосвязанных уровня. Первый уровень представлен признаками, отличают науку от других форм познания (обыденного, стихийно-эмпирического познания, исскуства, религиозно-мифологического освоения мира и т. п.). С точки зрения В. С. Степина, «в разные исторические эпохи по-разному понималась природа научного знания, процедуры его обоснования и стандарты доказательности. Но что научное знание отлично от мнения, что оно должно быть обосновано и доказано, что наука не может ограничиваться

242 Там же. С. 241-242.

243 ою^егу та фга.уоц£уа.

непосредственными констатациями явлений, а должна раскрыть их сущность, - все эти нормативные требования выполнялись и в античной, и в

244

средневековой науке, и в науке нашего времени» . Это утверждение по

меньшей мере спорно. Может быть, древняя натурфилософия с ее умозрительными доказательствами для В. С. Степина и есть наука? Или средневековая физика импетуса, ведь она была по-своему доказательной? Тогда и концепция антиперистасиса Аристотеля тоже доказательная наука? Но тогда и какой-нибудь современный «доморощенный» астролог (речь не идет о глубоких астрологических теориях Птолемея, Бируни, Кеплера и некоторых других выдающихся ученых) объявит, что его астрологические изыскания не ограничиваются непосредственными констатациями явлений, а раскрывают их сущность, что его знания являются обоснованными и доказательными (сошлется, к примеру, на тезис о тождестве микро- и макрокосма), - интересно каким образом академик В. С. Степин, располагая столь расплывчатым критерием научной рациональности, опровергнет подобного «выскочку»? Отмечу, с античным восхождением от релятивного чувственного мнения (бо^а) к вечному и неизменному умопостигаемому знанию (етсютщлл) дело обстоит не так просто. Общеизвестно, что в У1-У веках до н. э. в древнегреческой философии происходит выделение логоса от мифа и эпистемы от доксы (считает ли В. С. Степин знания восточных народов, предшествующие греческому качественному скачку, «научными»?). Здесь можно вспомнить «путь знания» и «путь мнения» в «Поэме» Парменида, специфический древнегреческий жанр научных сочинений Хто1%£Ш или Хто1%£1юоц245 и т. д. Но, к примеру, для Платона восхождение из области чувственной доксы в область умопостигаемой эпистемы при помощи диалектики связано с нравственым очищением и преображением души, а Аристотель напротив низвел в «Топике» главную науку Платона (диалектику) до уровня вспомогательной эвристической дисциплины, противопоставив ей теорию аподиктического («доказательного») силлогизма, который исходит из достоверных и необходимых посылок и приводит к «научному знанию» - етсютпмл. Не было у древних греков единого представления, что понимать под доксой и эпистемой. Может быть, для В. С. Степина платонический катарсис и восхождение в область умопостигаемого - это тоже наука? Отмечу также, что в современной философии соотношение доксы и эпистемы, во-многом, пересмотрено246. Так, К. Поппер утвер-

244 Там же. С. 245.

245 Т. е. «Начала» или «Элементы». См.: Прокл. Начала физики / предисл., пер. и коммент. С. Месяц. М., 2001. С. 19-22; Месяц С. В. Аристотелевская физика в античности и в Средние века. М., 2000. С. 274-289.

246 См., к примеру: Кассен Б. Эффект софистики. М.; СПб., 2000.

ждает, что естествознание не есть несомненное етсютщлл (знание), но совокупность бо^аг (мнений, предположений), контролируемых как посредством критического обсуждения, так и посредством экспериментальной (умения, искусства, технологии)247.

Второй уровень содержания идеалов и норм исследования представлен исторически изменчивыми установками, которые характеризуют стиль мышления, доминирующий в науке на определенном этапе ее развития. В. С. Степин ссылается на известные отличия древнегреческой математики от математики Древнего Востока (рецептурный характер математики Древнего Востока - напротив древнегреческий идеал организации знания как дедуктивно развертываемой системы), недооценку роли опыта и символический характер знаний средневековых схоластов, требование экспериментальной проверки знания в Новое время, изменения в идеалах и нормах научной рациональности в квантовой механике. Многие историки и философы науки могли бы возразить В. С. Степину, что экспериментальная проверка - это вневременной, а не исторически изменчивый идеал научной рациональности. Если под наукой понимать математическое естествознание, а оно зародилось в XVII веке, то не окажутся ли знания с альтернативными для новоевропейских идеалами и нормами в числе донаучных? В. С. Степин выделяет также третий уровень идеалов и норм, в котором установки второго уровня конкретизируются применительно к специфике предметной области каждой науки (математики, физики, биологии, социальных наук и т. д.). По причине размытости границ в методологической концепции В. С. Степина с объяснением идеалов и норм научного познания возникает выше обозначенная проблема: поскольку, по его словам, идеалы и нормы познания помимо специфики объекта обусловлены и образом познавательной деятельности, имеющим социокультурную размерность, - концепция В. С. Степина «не расщепляет» объективное и социокультурное, ничего определенного не говорит о том, какой процент в изменяющейся вместе с исторически трансформирующимися идеалами и нормами «сетке метода» принадлежит объективным, а какой социокультурным факторам. Концепцию В. С. Степина с методологическими концепциями М. Полани и Т. Куна сближает утверждение о том, что функционирование знаний в качестве образцов, демонстрирующих идеалы и нормы науки, определяет

248

неосознаное использование этих норм в исследовательской практике . Согласно В. С. Степину, идеалы и нормы науки регулируют становление и развитие не только картины мира, но и связанных с ней конкретных

247 Поппер К. Р. Предложения и опровержения: рост научного знания. М.,

2004. С. 204.

248 Степин В. С. Теоретическое знание. М., 2003. С. 254.

теоретических моделей и законов, а также осуществление наблюдений и формирование исторических фактов. Они как бы запечатлеваются в соответствующих образцах знания и таким путем усваиваются исследователем. В идеале, если это вообще возможно, философия науки должна ответить на вопрос: каким образом идеалы и нормы науки «запечатлеваются» в соответствующих образцах знания и какова конкретная роль социокультурных факторов в этом процессе. Согласно В. С. Степину, на стадии «нормальной науки» идеалы и нормы воспринимаются как нечто само собой разумеющееся и лишь на стадии научной революции необходимость вырабатывать новые регулятивы исследования порождает потребность в их осмыслении и рациональной экспликации, результатом которой выступают методологические принципы, в системе которых описываются идеалы и нормы исследования249. Философии при этом отводится функция рефлексии над основаниям культуры. Генерируя категориальные модели возможных человеческих миров, философия в этом процессе попутно вырабатывает и категориальные схемы, способные обеспечить постижение объектов принципиально новой системной организации по сравнению с теми, которые осваивает практика соответствующей исторической эпохи. Тем самым создаются важные предпосылки для становления собственно науки и ее дальнейшего развития. Философия в концепции В. С. Степина находится на стыке культуры и науки и делает осознанными, с одной стороны, усваиваемые вне рефлексии в процессе социализации, универсалии культуры, а с другой, идеалы и нормы научного знания, становящиеся в определенном смысле бессознательными на стадии «нормальной науки». На стыке между философией и конкретной наукой осуществляется совместно философами и учеными

250

специалистами в данной науке генерирование новых смыслов .

Подводя итоги сказанному, сформулирую выводы:

1. Утверждение о кризисе фундаменталистского идеала научного знания связано в первую очередь с несоответствием этому идеалу положения дел в математике, фундирующей естествознание.

2. Несмотря на релятивистскую интерпретацию постмодернистскими философами (Р. Рорти и др.) положения дел в методологии науки, наука в наши дни авторитетна как никогда прежде, а математика «непостижимо эффективна» в описании природных явлений.

3. Получившая широкое распространение во второй половине XX века попперианская методология науки отказалась от упрощенного ку-мулятивизма, допуская качественное преобразование научной картины мира на каждом витке развития науки.

249 Там же. С. 255-256.

250 Там же. С. 286.

4. В рамках традиционной интерпретации научной теории как гипо-тетико-дедуктивной системы не удается объяснить природу сверхэмпи-рического содержания теории.

5. Философам науки не удалось пока создать адекватную модель научной теории со встроенными в нее социокультурными детерминантами. Это привело к возникновению социальной эпистемологии с размытыми границами между методами философов, социологов и историков науки.

6. Постпозитивизм, вопреки расхожему эмоциональному неприятию этого этапа в развитии философии науки, отнюдь-таки, не был преодолен отечественными философами. Поставленные Фейерабендом, Лакатосом и другими постпозитивистами острые вопросы о структуре под-линой научной дисциплины, отличающей ее от знания вненаучного, о возможности или принципиальной невозможности внутреннего без признания зависимости от культурных факторов решения судьбы научных программ, остаются актуальными для современной философии науки.

7. Если методологическая концепция Е. А. Мамчур, предложившей нестандартную интерпретацию гипотетико-дедуктивной системы со встроенными в нее социокультурными факторами, встречается с затруднением: каким образом возможна различная степень приближенности к статусу научности внутри различных слоев научного знания, то В. С. Степин в своей методологической концепции принципиально игнорирует проблему проведения строгих границ между научным и вненауч-ным знанием, между объективными и социокультурными компонентами знания. Граница между научным и вненаучным интуитивно ясна, но ее не удается строго, логико-методологически эксплицировать.

8. Наряду с известными негативными моментами (релятивизация представлений о научном знании и др.) становление социальной и культурной истории науки способствовало избавлению от ложных представлений о научном знании, возникшем в эпоху Просвещения.

9. Классические, неклассические и постнеклассические идеалы и нормы научной рациональности взаимодополнительны, образуют неразрывное единство и являются односторонними, будучи противопоставлены друг другу.

10. Рассмотрение науки как подсистемы культуры (в частности в концепции В. С. Степина с гибкими границами ее понятий) способствует большей открытости, демократичности внутри самой науки как социального института, а также диалогу с вненаучными формами знания.