CC BY
98
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 7. ФИЛОСОФИЯ. 2016. № 5
ИСТОРИЯ ФИЛОСОФИИ
И.А. Патронников*
КРИТИКА ПЛОТИНОМ АРИСТОТЕЛЕВСКОЙ ТРАКТОВКИ КАТЕГОРИИ СУЩНОСТИ
В статье анализируется центральный аспект плотиновской критики учения Аристотеля о категориях — его критика аристотелевской трактовки сущности. Его аргументы на этот счет делятся на две группы: аргументы, исходящие из традиционных платонических допущений, и аргументы, призванные продемонстрировать непоследовательность построений самого Аристотеля. Первые предсказуемо исходят из постулата об онтологическом приоритете универсального перед единичным. Вторые, в свою очередь, показывают, что два критерия, которым должна удовлетворять аристотелевская первая сущность (быть вот этим, т.е. единичной вещью, и быть независимой от других объектов) не могут выполняться одновременно. По логике Плотина, единичная вещь зависит от своей формы, что находится в согласии с аристотелевским принципом о первенстве актуального перед потенциальным; по этой причине, она не отвечает второму критерию. Таким образом, онтология единичных объектов, содержащаяся в «Категориях» и «Метафизике», оказывается под вопросом.
Ключевые слова: онтология, история философии, Античность, категории, Аристотель, Плотин, Платон, Эннеады, первая сущность.
I.A. Pat ro nniko v. Plotinus' critique of Aristotle's account of the category of substance
The paper is concerned with Plotinus' critique of Aristotle's account of the category of substance. All the arguments that he proposes against it could be divided into two classes: the arguments based on standard platonic assumptions and the arguments aimed to demonstrate the incoherence of Aristotle's thought. The arguments of the first class start off from the premise that universal properties hold ontological priority over particular ones. The second class of argument demonstrates that the properties which an object should hold in order to be called a primary substance (to be a particular, this object and to be independent from other objects) cannot be held simultaneously. According to Plotinus, the particular is dependent on its form, eidos, which seems to be in agreement with Aristotle's principle of priority of actuality over potency. If this argument is solid, a particular doesn't fulfill the second condition (to be independent from other objects), and the ontology of the Categories and the Metaphysics thus becomes open to objections.
Key words: ontology, history of philosophy, Antiquity, categories, Aristotle, Plotinus, Plato, Enneads, primary substance.
* Патронников Илья Андреевич — аспирант кафедры истории зарубежной философии философского факультета МГУ имени М.В. Ломоносова, тел.: 8 (915) 392-47-36; e-mail: patrilya@gmail.com
Основная задача, которой посвящена настоящая статья, состоит в анализе плотиновской критики учения Аристотеля о категориях. Плотин уделяет ей достаточно много места: три первых трактата шестой Эннеады (VI.1—VI.3), имеющие заглавие «О родах сущего» ("Peri ton genon tou ontos"), целиком посвящены проблеме категорий. Первый трактат имеет критическую направленность: в нем Плотин критикует аристотелевскую и стоическую систему категорий. Во втором трактате он формулирует собственное учение о пяти категориях умопостигаемого мира, kosmos noetos (правда, он предпочитает использовать термин «роды», gene вместо термина «категории», kategoriai). Наконец, в третьем речь идет о чувственно воспринимаемом, или материальном, мире, kosmos aisthetos, для описания которого, как считает Плотин, необходим свой набор категорий. Интересующая нас критика содержится в первом и третьем трактатах, анализу которых будет посвящена большая часть статьи.
Интересно, что предшествовавшая Плотину традиция платонизма, за редким исключением, не видела в «Категориях» ничего принципиально противоречащего платоновской философии. Более того, общим местом было возводить многие элементы аристотелевской логики (куда включалось и учение о категориях) к самому Платону. Достаточно процитировать пассаж о диалектике из «Учебника платоновской философии»1: «Проведя расчленение и разделение видов философии, скажем сначала, как понимает Платон диалектику... Диалектика рассматривает то, чем является всякая вещь, сверху вниз — путем разделения и определения — и снизу вверх — путем анализа; принадлежащие сущности свойства она рассматривает, идя от менее общего — путем индукции и от более общего — путем силлогизма. Поэтому части диалектики суть разделение, определение, анализ, а также индукция и силлогизм» [Алки-ной, 1994, с. 629]. Как видим, автор «Учебника» выделяет пять способов познания — разделение, определение, анализ, индукцию и силлогизм и недвусмысленно возводит эту классификацию к самому Платону. За исключением «разделения» (diairesis) — метода, описанного в таких диалогах, как «Федр» и «Софист», остальные термины восходят к Аристотелю. Платон, несомненно, пользовался
1 Вопрос об авторстве этого сочинения решен не окончательно: вплоть до 70-х гг. ХХ в. исследователи считали автором этого учебника Альбина, но после статей Джона Уиттакера (John Whittaker) его было принято атрибутировать Алкиною. Однако в последнее время вышел ряд статей, в которых доказывается, что автором «Учебника» является все-таки Альбин. В настоящей статье я буду употреблять имя Алкиной в отношении его автора просто потому, что Алкиноем его называет цитируемое мной издание «Учебника».
не только процедурой разделения в своих диалогах, но было бы неправильным считать, что он держал в голове целую теорию приведенных способов рассуждения, а Алкиной, похоже, именно так и думал. Далее, он делает интересное замечание об индукции («индукция более всего способна пробудить природные понятия»), которое интересно прежде всего тем, что термин «природные понятия» ("physikai ennoiai") имеет стоическое происхождение [Д. Диллон, 2002, с. 282], и приводит различные примеры использования Платоном силлогизмов. В завершение очерка диалектики Алкиной упоминает, что «на десять категорий есть указания в "Пармениде" и в других диалогах» [Алкиной, 1994, с. 632].
Приведенные цитаты подтверждают мысль Армстронга о том, что в среднем платонизме того периода можно найти «определенное стоическое влияние и, что куда более важно (по крайней мере, с точки зрения развития неоплатонизма), примесь аристотелевской философии» [A.H. Armstrong, 1953, с. 18]. Плотин не был исключением и вполне унаследовал и аристотелевскую терминологию, и аристотелевский способ мысли, однако в тех местах, где философия Аристотеля противоречила философии Платона, он безоговорочно брал сторону последнего. Тот факт, что он подверг «Категории» такой развернутой критике, свидетельствует о том, что он воспринимал их как антиплатоническое сочинение, т.е. как сочинение, основные допущения которого несовместимы с центральными положениями платоновской философии. В отличие от многих средних платоников, видевших в «Категориях» логико-грамматический трактат2, Плотин прочитывал их как сочинение об онтологии, и тогда становятся понятными и мотивы, и стратегия его критики.
Критические замечания Плотина в адрес Аристотеля интересны по двум причинам. Во-первых, из них становятся понятны допущения, на которых строится собственная философская система Плотина, включая его учение о категориях. (В частности, становится понятным, что он придерживается платоновского разделения всего сущего на умопостигаемое и чувственно воспринимаемое, где первое обладает онтологическим приоритетом перед вторым. Их полная гетерогенность вызывает необходимость двух фактически независимых друг от друга систем категорий, о которых пойдет
2 Формально они были правы: тема трактата, как заявлено в его начале, анализ того, что говорится без связи (Xsyô^svov aveu CTU^nXoKqç), то есть, на первый взгляд, это исследование логико-грамматическое. Кстати, Порфирий, желавший реабилитировать «Категории» после такой критики со стороны своего учителя и вообще примирить философию Аристотеля с неоплатонизмом, избрал именно эту стратегию интерпретации — прочитывать «Категории» как сугубо логическую работу, не содержащую особых онтологических импликаций.
речь в У1.1 и У1.2.) Во-вторых, полемика Плотина и Аристотеля по поводу категорий представляет собой отголосок более масштабного конфликта — столкновения двух онтологических систем: платоновской онтологии умопостигаемого и аристотелевской онтологии единичных вещей. Из всего многообразия плотиновских аргументов я предпочел остановиться на тех, которые направлены против категории сущности в трактовке Аристотеля, поскольку именно они способны нанести наибольший урон его построениям. Все прочие категории — количество, качество и т. д. — определяются через их отношение к логическому подлежащему, каковым в системе Аристотеля является сущность. Например, качество находится в некотором подлежащем, но не сказывается о нем; если убрать из этого построения подлежащее, или сущность, формулировка потеряет всякий смысл. Кроме того, всю онтологию Аристотеля можно назвать «усиологией», оиз1а1о§1а, — наукой о сущности; критикуя категорию сущности, Плотин критикует онтологию Аристотеля, что возвращает нас к только что упомянутому конфликту двух онтологических систем.
По этой причине, прежде чем перейти непосредственно к анализу плотиновского текста, имеет смысл изложить онтологическую схему Аристотеля, реконструированную на основе текста «Категорий», и онтологию Платона, которая в основных чертах совпадает с плотиновской, после чего можно будет, наконец, приступить к изложению основных линий аргументации.
Онтологии Платона и Аристотеля: основные положения
Платоновская онтология в ее классическом варианте представлена в таких диалогах, как «Федон», «Пир», «Государство»; этот этап развития платоновской мысли принято называть «средним платонизмом»3 из хронологических соображений. По этой причине онтология этих диалогов называется «средней онтологией». Схематично она выглядит следующим образом.
Есть два типа вещей, существующих в неравной степени и смысле и наделенных набором противоположных предикатов. К первому типу относятся неизменные и умопостигаемые объекты, для обо-
3 Не стоит путать этот термин, применяемый для характеристики определенного этапа в философском развитии Платона, со «средним платонизмом» как названием этапа в развитии платонизма в целом, который предшествовал неоплатонизму. Принимая подобную периодизацию творчества Платона, я солидаризируюсь с целой группой исследователей, которые полагают, что взгляды Платона по ряду философских вопросов (онтологии в том числе) довольно сильно изменялись на протяжении его жизни. Эта позиция разделяется не всеми исследователями и требует аргументов, однако в данной статье нет смысла останавливаться на этом подробно.
значения которых Платон использует разные термины: "auto kath' hauto" («вещь, существующая сама по себе»), "ontos on" («подлинно сущее») и, наконец, "idea" «идея»). Из этих терминов "auto kath' hauto" является наиболее употребимым и содержательным. Второй тип — все материальные объекты, они, по Платону, находятся в постоянном становлении и познаются через ощущения. Они обладают «деривативным» существованием, т.е. существуют не в полном смысле, не сами по себе, а pros ti, в отношении к другому, а именно к идеям. Схематично отношения между двумя типами объектов выглядят так: «Вещи f(a), f(b), f(c) и т.д. (где f — это любое свойство в широком смысле этого слова, а f(x) — это конкретный объект, обладающий этим свойством) существуют благодаря F-ness (идее этого свойства)». Используя более современную терминологию, можно сказать, что идеи — это универсалии, т.е. общие свойства («белое вообще», «белизна»), воплощенные в единичных вещах, или партикуляриях («вот это белое»). Если сформулировать в этих терминах, то основная интуиция Платона заключалась в том, что универсальное обладает онтологическим приоритетом по отношению к единичному. Онтологический приоритет одной вещи перед другой означает: Х обладает онтологическим приоритетом перед Y, если Х способно существовать без Y, а Y не способно существовать без X.
Онтологическая интуиция Аристотеля прямо противоположна платоновской. Первое отличие заключается в том, что для него метафизика — это наука о сущем как сущем, а о сущем, в свою очередь, «говорится в различных значениях» («Метафизика», 1003b)4, но все эти, зачастую периферийные, значения термина «сущее» группируются вокруг центрального значения — сущего, понятого как сущность: «О сущем говорится в различных значениях, но всякий раз по отношению к одному началу; одно называется сущим потому, что оно сущность, другое — потому, что оно состояние сущности, третье — потому, что оно путь к сущности, или уничтожение и лишенность ее, или свойство ее, или то, что производит или порождает сущность и находящееся в каком-то отношении к ней; или оно отрицание чего-то из этого или отрицание самой сущности, почему мы и о не-сущем говорим, что оно есть несущее» («Метафизика», 1003b0-15). Сущность, в свою очередь, — это единичные вещи5, составленные из формы и материи. Такова позиция Аристотеля в «Метафизике» — сочинении, несомненно,
4 Здесь и далее цитаты из «Метафизики» приводятся в переводе А. Кубицкого.
5 Не всякая единичная вещь может называться сущностью в аристотелевском смысле. Об этом см. далее.
более позднем, чем «Категории», однако уже в них можно увидеть некоторые зачатки этой онтологии. Речь идет об аристотелевской трактовке сущности. Чтобы дать точное определение сущности, Аристотелю приходится ввести два технических термина: «сказываться о подлежащем» ("^йа каШ' Иирокетепои") и «находиться в подлежащем» ("еп Иирокетепо ета1"). Они означают два вида предицирования. К первому виду — «сказываться» — относится предицирование подлежащему сущностных свойств. Например, в случае с Сократом о нем сказываются свойства «быть человеком» и «быть животным». Все остальные свойства Сократа (его курносость, возраст и прочее) являются акцидентальными, привходящими, они относятся ко второму виду: находятся в нем, а не сказываются. Итоговое определение сущности формулируется следующим образом: «Сущность, называемая так в самом основном, первичном и безусловном смысле, — это та, которая не говорится ни о каком подлежащем и не находится ни в каком подлежащем» («Категории», 2а15)6. Этому определению удовлетворяют только единичные вещи. (Сущности, которые сказываются, но не находятся в подлежащем, называются «вторыми сущностями».) Используя приведенную понятийную схему, можно легко понять, почему сущности отдается приоритет перед прочими категориями. Действительно, прочие категории сказываются или находятся в первой сущности: сущностные свойства (вторые сущности) сказываются о них, а все остальные — в них находятся. «Поэтому, если бы не существовало первых сущностей, не могло бы существовать и ничего другого» («Категории», 2Ь)7.
Таким образом, уже в «Категориях» Аристотель переворачивает платоновскую онтологию. Если у Платона «реальность» свойства возрастала по мере увеличения его универсальности, то у Аристотеля она, напротив, уменьшается.
Второе отличие платоновской онтологической схемы от аристотелевской касается предицирования свойств различным объектам. Платон объяснял предицирование в терминах приобщения вещей к идеям. В его схеме наличие любого свойства («быть четным», «быть справедливым», «быть человеком» и т.д.) у объекта объясняется приобщением к соответствующей идее. Схематично это выглядит так: «Х есть F через приобщение к F-ness», где х — партикулярия, F — свойство, F-ness — идея этого свойства. Эта схема имела в глазах Платона одно несомненное преимущество
6 Здесь и далее цитаты из «Категорий» приводятся в переводе А. Кубицкого.
7 Эта цитата говорит в пользу плотиновской интерпретации «Категорий» как сочинения не только о видах того, что «говорится без связи», т.е. терминов языка, но и о том, что существует.
перед предшествующей натурфилософской традицией: по его мнению, натурфилософы подменяли подлинное объяснения причин явления указанием его материальных причин («Федон», 99b). Так, материальная причина факта «Сократ — человек» состоит в том, что он состоит из определенных элементов: жил, костей и т.д. Платона не устраивает такое объяснение, и он отвергает его и все прочие объяснения за исключением того, что Сократ — человек вследствие приобщения к идее человечности («Федон», 100с). Этот метод он называет исследованием с помощью «отвлеченных понятий (logoi)». Почему это объяснение более убедительно, чем материальное, ясно не до конца, и этот вопрос заслуживает отдельного пространного обсуждения [R.J. Hankinson, 1997, p. 75]; кроме того, в этом рассуждении содержится ошибка предвосхищения основания: аргументы, которые приводит Платон в защиту своего объяснения, являются не чем иным, как повторением этого объяснения. То есть в качестве аргумента Платон предлагает положение, которое как раз и требует доказательства.
Тем не менее подобное объяснение дает ему некоторые преимущества (в первую очередь, позволяет показать, как возможны объективность и универсальность знания), однако трактовка пре-дицирования как приобщения порождает одну серьезную трудность. Платон сам формулирует ее в «Пармениде» в виде дилеммы. Вот ее несколько упрощенный вариант. 1. Либо вещи приобщаются к идеям как целому. В таком случае идея, будучи неделимой и самотождественной, находясь во многих единичных вещах, оказывается «отделенной от самой себя» («Парменид», 131a). 2. Либо вещи приобщаются к «частям» идей. В этом случае идея оказывается многим. Обе альтернативы не очень привлекательны: в первом случае предицирование остается попросту необъяснимым (действительно, как один объект, не имеющий ничего общего с другим, может находиться в нем или как-то с ним взаимодействовать); во втором — объясняется, но ценой бесконечного регресса (если две вещи f1 и f2 приобщаются к F1 и F2 — частям идеи F; однако в платоновской схеме объяснения F1 и F2 являются тем, чем они являются, в силу причастности к F, и теперь уже эта причастность требует объяснения).
Аристотель несколько усложняет платоновскую схему преди-цирования, вводя уже упомянутое различие между сказыванием о подлежащем и нахождением в подлежащем. Рассмотрим два высказывания: «Х есть белое» и «Y есть белое». С точки зрения Аристотеля, правильный анализ этих высказываний состоит в следующем: в каждой из единичных вещей х и у находится белый цвет, однако в каждом из случаев «белое» — это не универсалия, а еди-
ничное свойство. В свою очередь, белизна — универсальное свойство, т.е. фактически свойство второго порядка, не находится ни в одной из единичных вещей, но сказывается о находящихся в них единичных свойствах.
Как видим, платоновский анализ предицирования в терминах приобщения не свободен от некоторых онтологических допущений: в частности, из него следует, что высказывание «х есть Г» («Сократ — человек», на месте Г может быть любое свойство), если оно истинно, предполагает существование некоторого универсального свойства Д которое обладает онтологическим приоритетом по отношению к Г и благодаря которому х имеет свойство Г. Анализ Аристотеля, напротив, более номиналистичен: свойства обладают меньшей реальностью, чем единичные вещи, о которых они предицируются; степень реальности свойства зависит от его близости к единичному: вид более реален, чем род; «вот этот белый цвет» более реален, чем белизна.
Теперь в свете изложенного легко сформулировать допущения, из которых исходит плотиновская критика. Несмотря на то что он частично использует терминологию Аристотеля (например, термины «синонимия» и «омонимия») и учитывает проведенное тем различие между нахождением в подлежащем и сказыванием о подлежащем, вся содержательная часть его онтологии, несомненно, платоновская в своих основных чертах. Так, уже в начале первого трактата он постулирует существование двух миров — умопостигаемого (уое1оп) и чувственного (aisthëton) и недвусмысленно называет умопостигаемый мир первичным ^ prбtoi ontes), а чувственный — следующим за ним (husteroi ontes) \Phtmus, 1988, р. 13]. Анализ предицирования также ведется им в терминах приобщения, со всеми отмеченными онтологическими импликациями.
Предварительные замечания относительно плотиновской
критики «Категорий»
Прежде чем перейти непосредственно к плотиновской аргументации, остановимся на основных моментах его критики аристотелевского учения. Безусловно, Плотин не считал систему перипатетической философии полностью ошибочной; более того, некоторые ее термины и идеи он адаптировал для изложения своих философских взглядов. Однако в случае с категориями о такой адаптации не могло быть и речи по одной простой причине: большая часть8 категорий неприложима к умопостигаемому миру, сле-
8 Так, категории времени и места, бесспорно, не могут осмысленно применяться к умопостигаемому в платоновском смысле.
довательно, их ценность невелика. Тем не менее он отводит их критике большую часть первого трактата. По всей видимости, это связано с тем, что для построения собственной системы категорий ему был нужен некоторый исходный материал, который и предоставили ему стоики и Аристотель, чьи системы категорий были гораздо более детализированы, чем все, что было написано на эту и смежные ей темы Платоном [L.P. Gerson, 1994, p. 79].
Большая часть критических замечаний сосредоточена в первом трактате, однако они появляются и в третьем трактате, где он пытается приложить свою систему категорий к чувственному миру и отталкивается от аристотелевского способа описания партикуля-рий как составленного из формы и материи. Основные аргументы Плотина направлены на выявление слабых мест аристотелевской трактовки сущности, постольку развернутая критика именно этой категории способна нанести наибольший урон его построениям.
Плотин начинает анализ сущности с указания на неуниверсальный характер этой категории. «Уже было сказано, что в умопостигаемом и чувственно воспринимаемом не может быть ничего общего в отношении сущности [to tes ousias]. Кроме этого, это общее [если бы оно и было] сказывалось бы о них обоих и не было бы ни телесным, ни бестелесным. Ведь [в противном случае] тело было бы бестелесным, а бестелесное телом» [Plotinus, 1988, p. 15]9. Он рассуждает здесь следующим образом: если предположить, что термин «сущность» употребляется в одинаковом смысле в отношении умопостигаемого и чувственно воспринимаемого, значит, в определение этого термина не должна входить ни телесная, ни умопостигаемая природа. (Например, если определять его как «идею», он будет неприменим к телесному, разве что по аналогии.) Этот вывод в глазах Плотина является абсурдным, поэтому он делает вывод о том, что категория сущности не может охватывать оба мира, следовательно, в лучшем случае, она приложима к одному из них. В случае с Аристотелем это чувственно воспринимаемый мир.
Соответственно, в дальнейшем Плотин пытается проследить, насколько адекватен аристотелевский анализ категории сущности, приложимой к чувственно воспринимаемому миру. Аристотелевское определение сущности — то, что «не говорится ни о каком подлежащем и не находится ни в каком подлежащем» («Категории», 2а15), — не устраивает Плотина, поскольку оно лишь указы-
9 Здесь и далее перевод фрагментов Плотина выполнен мной с греческого языка по билингвальному изданию: Plotinus: In 7 vol. / Transl. by A.H. Armstrong. L., 1988. Vol. 6. P. 15.
вает на свойства, которыми не обладает сущность. «В общем, невозможно сказать, что такое сущность" (ti estin he ousia) [ibid., p. 17]. Действительно, у Аристотеля нет положительного определения сущности, которое вдобавок соответствовало бы структуре defini-tio per genus et differentiam, однако это вряд ли можно считать серьезным возражением, поскольку Аристотель дает остенсивные определения сущности («этот человек», «эта лошадь»), которые не оставляют сомнения в том, что он имеет в виду под сущностью. «Всякая сущность, надо полагать, означает определенное нечто (tode ti)» («Категории», 3b10)10, — и хотя эта формулировка не является строгим определением, нельзя отринуть аристотелевскую трактовку сущности только на этом основании. Плотин понимал это, поэтому последующая критика носит менее формальный характер и концентрируется уже на концептуальных сложностях отождествления сущности с tode ti.
Стоит отметить, что онтология Аристотеля (а вместе с ней и его трактовка сущности), изложенная, например, в «Метафизике», несколько отличается от онтологии «Категорий». Плотин, несомненно, принимал во внимание эти тексты, критикуя категорию сущности, поэтому приведенная выше онтологическая схема Аристотеля нуждается в некоторых корректировках.
Можно утверждать, что основная интуиция Аристотеля оставалась неизменной со времен «Категорий» — приоритет единичного существования над индивидуальным. Однако необходимо сделать уточнение: не всякий единичный предмет можно назвать сущностью в полном смысле этого слова. Так, произведение искусства не будет сущностью, поскольку оно не существует самостоятельно: например, движущая причина картины находится в нарисовавшем ее живописце. «Тест» на самостоятельность проходят только природные объекты: они имеют источник движения в самих себе (материальная причина также находится в них, равно как и формальная; целевая причина у природных объектов совпадает с формальной).
Таким образом, вещь, чтобы называться сущностью в полном смысле этого слова, должна удовлетворять двум критериям: 1) быть вот этим, tode ti, и 2) существовать независимо от других вещей. («Ведь считается, что существовать отдельно и быть определенным нечто больше всего свойственно...» («Метафизика», 1029а30).) Понятая именно таким образом категория сущности и подвергается критике со стороны Плотина.
10 В дальнейшем вне цитат я буду переводить х65е и как «вот это».
Основные аргументы Плотина против аристотелевской
трактовки сущности
Все аргументы Плотина на этот счет, разбросанные по разным местам двух трактатов, можно разделить на два типа. К первому типу относятся аргументы, призванные расшатать систему Аристотеля изнутри: с их помощью Плотин пытается показать, что при ближайшем рассмотрении аристотелевские сущности не удовлетворяют двум указанным критериям и, следовательно, позиция Аристотеля, по крайней мере, непоследовательна. Второй тип аргументов исходит из стандартных для платоновской онтологии постулатов о существовании двух миров, идей и вещей. С позиций этой онтологии единичные вещи ни в коем случае не могут существовать независимо и самостоятельно, что непосредственно следует из этих постулатов.
Начнем с аргументов первого типа.
Если отойти от ясных и простых онтологических схем, позиция Аристотеля по этому вопросу и впрямь является запутанной. Его онтологическая интуиция, отдающая приоритет единичному, действительно неизменна и в «Категориях», и в «Метафизике», однако подкрепляется ли она вескими аргументами? Здесь не все так однозначно и при внимательном чтении «Метафизики» видно, что его аргументация не слишком последовательна.
В седьмой книге «Метафизики» Аристотель обсуждает лучшего кандидата на роль сущности. В третьей главе этой книги он пишет: «О сущности говорится если не в большем числе значений, то по крайней мере в четырех основных, ибо и суть бытия вещи, и общее, и род считают сущностью всякой вещи, и наряду с ними четвертое — субстрат; а субстрат — это то, о чем сказывается все остальное, в то время как сам он уже не сказывается о другом. Поэтому прежде всего надо точно определить его, ибо в наибольшей мере считается сущностью первый субстрат. А как такой субстрат в одном смысле обозначается материя, в другом — форма и в третьем — то, что из них состоит». Далее он почти полностью повторяет определение сущности из «Категорий»: «Таким образом, мы сказали в общих чертах, что же такое сущность, а именно: она то, что не сказывается о субстрате, но о чем сказывается все остальное». Однако теперь это определение не кажется ему ясным; более того, из него следует, что на роль сущности больше всего подходит материя, с чем Аристотель никак не может согласиться. Действительно, материя сама по себе лишена всякой определенности, поэтому она не может называться 1оёе И («определенное нечто» в переводе Кубицкого), ведь 1;оёе й обозначает обособлен-
ные, а значит, до некоторой степени определенные объекты. И еще более убедительный аргумент: материя, по определению, нечто потенциальное, а значит, по логике Аристотеля, зависимое от актуального, поскольку потенциальное всегда возникает от актуального, а не наоборот11.
Соответственно, остается выбор между формой и составленным из материи и формы. Относительно последнего Аристотель оставляет не до конца ясный комментарий: она есть «нечто последующее и очевидное». В каком смысле составленное из материи и формы есть «нечто последующее»? Речь может идти о последовательности в логическом смысле: понятие составленной вещи образуется соединением понятий материи и формы, и в этом смысле оно следует за ними. Однако это словосочетание может означать последовательность в онтологическом смысле. В самом деле, если материя есть нечто потенциальное, а форма — актуальное, то в этом случае составленное из них должно обладать меньшей актуальностью, чем форма. И, применяя здесь ту же логику, что и в рассуждении о материи, можно сказать: актуальное предшествует потенциальному, следовательно, форма предшествует составленному. В таком случае составленное уже не может называться первой сущностью, ведь в соответствии с двумя аристотелевскими критериями первой сущности только существующее независимо от другого годится на эту роль. Согласно этой интерпретации, существующим в полной мере является форма, которая, будучи реализованной в материи, лишь ослабляет свою актуальность. Аристотель вряд ли бы согласился с такой интерпретацией, ведь она возвращала бы его к платоновскому представлению о самостоятельно существующих идеальных (они идеальны, поскольку не реализованы в материи) сущностях, которые фактически отделены от партикулярий. Однако нельзя не признать, что некоторая возможность такой трактовки имеется, и она только усиливается некоторыми замечаниями из седьмой книги.
Так, в конце шестой главы, которая посвящена вопросу, является ли отдельная вещь тождественной своей сути бытия ^о й 6п етаО, Аристотель замечает, что «бытие каждой вещи, обозначаемой как первичное и само по себе (каШ' hauta ^ошеш^ сущее, и сама эта вещь тождественны и составляют одно» («Метафизика», 1032а5). Далее, в одиннадцатой книге, он поясняет, что имеется
11 Эта или подобная ей формулировка, насколько мне известно, не встречается в текстах Аристотеля. Фактически же многие его аргументы, будь то аргумент о необходимости Перводвигателя как той первой актуальности, что сообщает действительность прочим видам движения, или аргумент о nous poietikos (De anima iii,5 ), который является «актуальностью по своей сущности» (te ousia energeia), имеют ее в качестве скрытого допущения.
в виду под «вещами, обозначаемыми как первичное и само по себе»: «Кроме того, было сказано, что в некоторых случаях суть бытия вещи и сама вещь — одно и то же, как у чистых (prêtai) сущностей; например, кривизна и бытие кривизной — одно, если кривизна — чистая сущность (чистой я называю такую сущность, о которой сказывают не поскольку она находится в чем-то другом, отличном от нее, т.е. в материальном субстрате)» («Метафизика», 1037b). Перевод prêtai ousiai как «чистые сущности» неточен, точнее было бы перевести «первые сущности», что рождает терминологическую путаницу. Воспользуемся примером Аристотеля. Что является сутью бытия такой единичной вещи, как медный круг? Возможны два варианта: либо это бытие кругом, либо это бытие медным кругом. Второй кажется более адекватным, ведь он более точно описывает эту вещь. Однако в действительности слово «медный» в описании сути бытия медного круга ничего не добавляет к его определению («...ни медь, ни камень не относятся к сущности круга, так как круг отделим от них» («Метафизика», 1036b). Получается, что именно круг является первой сущностью, потому что он совпадает со своим определением. Вообще любое добавление материального компонента к вещи препятствует формулировке ее точного определения: курносость — не что иное, как вогнутость плюс некоторый неопределимый материальный компонент (нос)12, следовательно, их определения совпадают (потому что материальный компонент в определении не учитывается).
Обозначая круги, кривизну и прочие формы, не реализованные в материи, как первые сущности, Аристотель только укрепляет подозрения в некотором приоритете формы над составленным из материи и формы. Опять же здесь речь может идти как о логическом (приоритет в определении), так и об онтологическом приоритете. Сам Аристотель, несомненно, настаивал бы на первой трактовке, однако его терминология, а также принцип о первенстве актуального перед потенциальным дают простор для второй трактовки.
Теперь попытаемся разобраться, на какие именно из указанных нестыковок направлена критика Плотина.
В третьем трактате он пишет следующее: «Мы уже разобрали в других местах, что материя не является чем-то первичным (proton)13. Если же кто-то берется утверждать, что некоторые вещи не могут существовать не в материи (me epi tes hules), мы согласимся с этим
12 Аристотель указывает на круговую природу определения материальной вещи: курносость — это вогнутость плюс нос, однако «нос» содержится и в определяемом, и в определении («Метафизика», 1037а30).
13 Плотин имеет в виду критику стоической системы категорий в первом трактате.
в отношении чувственно воспринимаемого. Но ничто не препятствует тому, чтобы она была после (husteron) многих вещей и всего умопостигаемого (tön ekei pantön), поскольку ее бытие более темное и слабое, чем у того, что в ней существует (ta ephi hautes)" [Plotinus, 1988, p. 196]. Иными словами, Плотин соглашается с аристотелевским способом описания материальных объектов как составленного из материи и формы. Материальный компонент в некотором смысле необходим: «...некоторые вещи не могут существовать не в материи». Однако следует ли из этого, что материя является чем-то самостоятельным и независимым от формы?14 По логике Плотина, нет: «последующее» онтологически зависит от предыдущего. Но Плотин, как будет видно из следующего отрывка, также полагал, что подобное следует и из логики Аристотеля.
«Если же кто скажет, что она [материя] дает бытие тому, что находится ней, подобно тому, как Сократ дает бытие белому, которое находится в нем, на это нужно ответить, что существующее в большей степени (to mallon on) дает бытие тому, что существует в меньшей степени (tö etton onti), существующее же в меньшей степени не дает его существующему в большей» [ibid., p. 198]. Это вполне традиционное для платоников размышление не так чужеродно смотрится и в перипатетической философии. Действительно, достаточно заменить термин «существующее в большей степени» на «актуальное», а «существующее в меньшей степени» — на «потенциальное», и мы получим уже неоднократно упомянутый принцип философии Аристотеля: актуальное предшествует потенциальному, а не наоборот.
Таким образом, материя (существующее в меньшей степени, или потенциальное) не может быть концептуально и онтологически независимым компонентом сущности, потому что это означало бы, что потенциальное предшествует актуальному.
Далее Плотин переходит к анализу «атома» аристотелевской онтологии — к партикулярии. «Однако, если форма (eidos) существует в большей степени, чем материя, существование не будет чем-то общим составленному из них (составленное их них также будет существовать в другой степени); в таком случаем сущность не будет родом, охватывающим материю, форму и составленное; и хотя между ними много общего, как мы и говорили, в отношении бытия они различаются. Когда существующее в большей степени приближается к существующему в меньшей степени, последнее
14 Речь идет о концептуальной, а не о физической независимости: по Аристотелю, материя может существовать только постольку, поскольку в ней реализована одна из форм (и в этом смысле она зависит от формы); однако на уровне понятий материя и форма независимы друг от друга, они концептуально независимы.
будет первым по порядку, но последующим по сущности15. Поэтому, коль скоро материя, форма и составленное не равны по бытию, сущность не будет для них общим в смысле рода» [ibid.]. Попытаемся реконструировать этот аргумент. Термин «сущность», если употреблять его строго, обозначает объект, обладающий определенной актуальностью, точнее даже — наибольшей актуальностью по отношению ко всем прочим объектам. Однако и материя, и форма, и составленное из них обладают разной актуальностью, абсурдно было бы предполагать обратное. Следовательно, термин «сущность» не может употребляться в одном и том же смысле в отношении этих трех объектов. И лучший кандидат, в отношении которого этот термин должен употребляться, — форма, поскольку именно она существует в наибольшей степени, как это было показано предыдущими рассуждениями. Однако признать, что форма, например, кривизна, не реализованная в материи, является сущностью par excellence, означает вернуться к платоновской онтологии. Для Аристотеля подобные выводы из его собственной философской системы были бы неприемлемы, но это не означает, что они некорректны.
Таков был первый тип аргументов Плотина против аристотелевской трактовки сущности. Их отправной точкой была некоторая нечеткость формулировок самого Аристотеля. Постулируемая им онтология партикулярий плохо согласуется с предложенным им же принципом — «актуальное предшествует потенциальному» — и терминологической путаницей, связанной с употреблением термина «первые сущности» в отношении чистых форм.
Аргументы второго типа исходят из допущения существования идей, к которым приобщаются партикулярии. Первым шагом на этом пути становится некоторое терминологическое уточнение, которое Плотин делает относительно категорий. Он подмечает, что внутри каждой категории можно провести различие между универсальным и индивидуальным: «Что же касается первых и вторых [сущностей] — вот этот огонь и огонь — то между ними есть различие, поскольку одно — индивидуальное (kathekaston), а другое — универсальное (katholou), но это не различие в сущности. То же самое относится и к качеству, например вот к этому белому и белому или вот к этой образованности и образованности» [ibid., p. 205]. Действительно, индивидуальными и универсальными («пер-
15 Здесь может иметься в виду аристотелевское различие между «первым для нас» и «первым по природе». Составленное из материи и формы — первое, с чего начинается наше познание, в этом смысле оно «первое по порядку». Форма, хотя мы и постигаем ее после составленного, онтологически ему предшествует, поэтому она первее по сущности.
выми» и «вторыми» в терминологии Аристотеля) могут быть не только сущности, но и прочие категории, например качество. В таком случае различие между «первым» и «вторым» оказывается более общим, и оно применимо к большему числу терминов, чем это казалось Аристотелю.
Таким образом, о любом свойстве в широком смысле можно говорить как об универсальном или индивидуальном. Показав, что это фундаментальное для платоника различие можно провести и в системе Аристотеля, Плотин попросту предлагает читателю принять платонический постулат о приоритете универсального перед индивидуальным: «...ведь образованность не является чем-то последующим по отношению вот к этому образованному, скорее, образованность в тебе существует благодаря образованности». Формально уже на этом шаге Плотин достигает своей цели, показав, почему единичное не может быть сущностью. (Вынесем за скобки убедительность этой аргументации.) Но, по-видимому, сам Плотин чувствовал здесь какую-то недосказанность, поэтому к этому основному аргументу он присоединяет некоторые рассуждения, которые могли бы косвенно защитить его позицию. Эти рассуждения посвящены проблеме предицирования, появляющейся сразу, как только возникает необходимость объяснить онтологический приоритет универсального перед индивидуальным. Платон не смог ее адекватно решить, удалось ли решить ее Плотину?
«Ведь находящееся в тебе является индивидуальным, поскольку оно находится в тебе, но само по себе оно тождественно универсальному. И не сам Сократ дает не-человеку бытие человеком, но человек — Сократу: ведь вот этот человек приобщается к человеку», — вот вкратце его решение, оно состоит в отождествлении универсального и индивидуального. Здесь не обойтись без дополнительных пояснений. Понять, что имел в виду Плотин, поможет следующий пассаж: «Когда я предицирую (kategorö) свойство "быть человеком" Сократу, я говорю это не в том смысле, что "Дерево есть белое", но в смысле "Белое есть белое". Ведь говоря, что Сократ — человек, я говорю, что вот этот человек находится в человеке, предицируя человеку в Сократе человека» [ibid., p. 192]. Очевидно, что вслед за Аристотелем Плотин различает здесь пре-дицирование сущностных и привходящих свойств («сказывание о подлежащем» и «нахождение в подлежащем», говоря терминами «Категорий»), однако, анализируя высказывание «Сократ есть человек», он опирается на платоновский анализ высказываний в терминах приобщения: Сократ приобщается к идее человека. Но Сократ — это не что иное, как вот этот человек, следовательно, исходное высказывание будет иметь следующий вид: «Вот этот че-
ловек есть человек». Это тавтологичное высказывание Плотин предпочитает рассматривать как аналог суждения о тождестве («Белое есть белое»). Такая трактовка предполагает отождествление универсального с индивидуальным («...находящееся в тебе является индивидуальным, поскольку оно находится в тебе, но само по себе оно тождественно универсальному»). Ясно, что Плотин пытался решить дилемму Парменида, уменьшая зазор между вещами и идеями, универсальным и индивидуальным, вплоть до их отождествления, как в вышеуказанном пассаже. Нельзя сказать, что его анализ убедителен. Если универсальное и индивидуальное в действительности тождественны (таким образом, что индивидуальное оказывается универсальным), получается, что индивидуального на самом деле не существует, и оно оказывается своего рода иллюзией, связанной с ограниченностью точки зрения наблюдателя. Если они все же различаются, то их отождествление означает противоречие в терминах16. В итоге обе альтернативы кажутся неубедительными.
Такими были основные аргументы Плотина против аристотелевской трактовки категории сущности. Попытаемся разобраться, насколько убедительной выглядит критика в целом.
Аргументы, опирающиеся на каркас платоновской онтологии, вряд ли можно считать убедительными. Они исходят из тех допущений, которые Плотин пытается доказать, поэтому являются прекрасной иллюстрацией логической ошибки реШо рппарп (предвосхищение основания). Кроме того, попытки Плотина решить проблему приобщения, что могло бы стать дополнительным свидетельством в пользу платоновской онтологии, еще больше все запутывают.
Куда более интересны аргументы «изнутри» аристотелевской системы. С их помощью Плотин действительно достигает своей цели, обнажая изъяны центральных положений онтологии Аристотеля — учения о сущности. Если аргументация Плотина на этот счет верна, основная онтологическая интуиция Аристотеля оказывается в противоречии с прочими элементами его системы. Сущность не может одновременно удовлетворять сразу двум необходи-
16 Более подробный анализ этого места см.: [Х.Р. Gerson, 1994, р. 89—90]. Общая идея, позволяющая распутать это противоречие, состоит в том, что под Сократом в высказывании «Сократ есть человек» могут иметься в виду две различные сущности — идеальный, условно говоря, Сократ и материальный Сократ. Если материальный Сократ действительно не тождествен идее человека, то идеальный Сократ представляет собой не что иное, как эту идею. В высказывании «Сократ есть человек» речь идет об идеальном Сократе, поэтому анализ Плотина корректен. На первый взгляд, это решает проблему, но, присмотревшись, можно обнаружить, что отношение между идеальным Сократом и материальным Сократом остается по-прежнему непроясненным.
мым критериям: быть вот этим вот и существовать независимо от других вещей. Если она удовлетворяет первому из них, она зависит от формы, из которой составлена любая единичная вещь. (Если пойти еще дальше, то все формы зависят от Перводвигателя, что делает единичную вещь еще более несамостоятельной.) Если она удовлетворяет второму, являясь, например, формой, она не может более существовать как единичная вещь. Это классическая дилемма, обе альтернативы которой неприемлемы для Аристотеля.
Теперь, когда подведены основные итоги, можно задаться вопросом о ценности плотиновской критики. В этой связи стоит отметить два момента. Во-первых, корректные аргументы, касающиеся важных философских проблем, важны сами по себе, и, я думаю, аргументы Плотина можно отнести к их числу. Во-вторых, они обладают и историко-философской значимостью. Трилогия «О родах сущего» открывает целую традицию неоплатонического комментирования «Категорий» Аристотеля. Порфирий, Дексипп, Аммоний, Симпликий — вот лишь некоторые философы, написавшие отдельные комментарии, посвященные одноименной работе Аристотеля. Плотиновская критика, однако, стоит особняком. В отличие от перечисленных философов, Плотин не ставил перед собой задачи подробно комментировать «Категории» как текст, имеющий свою историю и структуру. Его не занимали вопросы, которыми будут задаваться более поздние комментаторы: кто является автором «Категорий»; какое название трактата стоит считать правильным; как соотносятся между собой части этого текста, и многие другие. Его интересует само учение Аристотеля о категориях и его применимость к реальности, как она представлялась Плотину. И на этом пути он достигает, по крайней мере, одного: ему удается показать полную неприложимость аристотелевских категорий к умопостигаемому миру. Эта мысль станет отправной среди неоплатонических комментаторов, которые будут исходить из того, что категории могут быть использованы только для описания чувственно воспринимаемого.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Алкиной. Учебник платоновской философии / Пер. Ю.А. Шичалина // Платон. Собр. соч.: В 4 т. М., 1994. Т. 4.
Диллон Д. Средние платоники. 2-е изд. СПб., 2002.
ArmstrongA.H. Plotinus. L., 1953.
Gerson L.P. Plotinus. Routledge, 1994.
Hankinson R.J. Cause and explanation in Ancient Greek thought. Austin, 1997.
Plotinus: In 7 vol. / Transl. by A.H. Armstrong. L., 1988. Vol. 6.
