CC BY
62
маленькой кудрявой нимфы... Все вокруг исчезло. Только она. Только она и все. Ничего больше. Ни меньше, ни больше! Только она и ее пальчик... [3, с. 9-10].
С помощью перечислений в парцеллированных конструкциях автор создает эффект нагнетания эмоций, их возрастания до эмоционального взрыва. Например:
И запахи. Еще - это. Они принесли другие запахи. Совсем другие, совсем-совсем другие. Я сидел неподвижно, уставясь в пол! Как перед побегом! Да! Точно! Как перед прыжком! Запахи, запахи, запахи... Во мне все металось! Запахи... Я их сразу почуял! Сразу! Как только девочка и мать вошли! Совсем другие! Я повторяю -совсем другие запахи! Что?! Что это было?! Цветы?! Духи?! Их тела?! Подмышки?! Шея?! Шоколад?! Ладони?! Их рты?! Карамель?! Хлопок на солнце?! Запах пыли? Запах чего?! Город? Бензин? Пот? Усталость? Нет? Тогда что?! Кожаные сандалии молодой женщины?! Губная помада? Чем пахли эти женщины? Мать и дочь. Чем? [3, с. 10].
Постоянный повтор-рефрен (запахи, другие запахи, совсем другие, совсем-совсем другие, запахи, запахи, запахи и др.) сочетается с восклицательной интонацией, постоянными односложными уточнениями (Да! Точно!). Усиление эмоций отражает намеренно алогичный перечислительный ряд, оформленный в виде парцеллированных вопросов-восклицаний, что придает повествованию диалогический характер, делает его похожим на отчаянный выкрик. Такая манера (проза-крик, повествование «взахлеб», требовательное вопрошание) в полной мере воплощает образ рассказчика-ребенка.
Следовательно, в романе Д. Бортникова «Спящая красавица» наблюдаются элементы модификации, затрагивающие, главным образом, синтаксический строй текста, такие, как сочетание парцеллированных конструкций со словами-предложениями, немотивированная пунктуация, нанизывание восклицаний-перечислений и др., при этом указанные явления моделируют образ рассказчика.
Список литературы
1. Ахметова Г. Д. Языковая композиция художественного текста (проблемы теоретической феноменализации, структурной модификации и эволюции на материале русской прозы 80-90-х годов XX в.). М. ; Чита : Изд-во ЗабГПу, 2002. 264 с.
2. Ахметова Г. Д. Языковые процессы в русской прозе конца XX - начала XXI вв. // Гуманитарные науки 2006. Вызовы и достижения : материалы Междунар. симп. (7-9 сентября 2006 г.). Scientific articles. Humanities 2006. (www.sciencebg.net www.ejournalnet.com) -4 International symposium. September 7-9, Sunny Beach, Bulgaria (ISBN 954-9368-17-3). - P. 39-56.
3. Бортников Д. Спящая красавица. М. : РИПОЛ классик : Престиж книга, 2005. 448 с.
3. Валгина Н. С. Активные процессы в современном русском языке : учеб. пособие для вузов / Н. С. Валгина. М. : Логос, 2001. 303 с.
4. Георгиевский А. С. Русская поэтика малых форм последней трети XX века: духовный поиск, поэтика, творческие индивидуальности : учеб. пособие по спецкурсу / А. С. Георгиевский. М. : Альфа, 1999. 192 с.
УДК 82.09
ББК 83
М. Г. Куликова С. В. Плевако
Критик как трикстер: способ предъявления субъекта в критическом дискурсе
В основе данной статьи идея о том, что литературная критика обладает художественной (творческой) самостоятельностью, и это дает возможность моделировать внутренний мир критического текста. Суть данного типа художественности и дискурсивности, с точки зрения авторов, зиждется на специфической форме авторского самовыражения: Критик как проявление авторской субъективности, носитель критического сознания является стержнем и основой дискурса. Ключевая ипостась автора-критика - трикстер.
Ключевые слова: критический дискурс, критический субъект, авторская субъективность в критике, Критик как трикстер.
M. G. Kulikova
S. V. Plevako
The critic as a trickster: the way of subject presentation in the critical discourse
The fundimental idea of the article is that literary criticism has its own art independence and it gives the opprtunity to make the inner world of critic text. From the author's point of view the artistry and dicourse essence is the specific form of author's self-expression: the critic as the author's subjectivity has the specific critical consiousness. The main role of the critic is a trickster.
Keywords: critical discourse, critical subject, author subjectivity in critique, the critic as a trickster.
Рефлексия по поводу статуса литературной критики и роль критика в литературном процессе - одна из распространенных тем как самой критики, так и теории. С одной стороны, за критикой прочно закрепилась репутация служанки, постулируется ее вторичность по отношению в литературе. С другой стороны - много пафоса вокруг неоценимой роли критика в литературном процессе (им же самими и позиционируемого).
Традиционное понимание критики как рефлексии по поводу словесного творчества неизбежно влечет за собой постулирование вторичности критики по отношению к литературе: «Во взаимосвязи «художественная литература - литературная критика» всегда первична сама литература: её рассматривают, осмысляют, анализируют, комментируют и т. д. Литературно-критический текст призван вторить самой литературе с существенной поправкой на очевидное активное сотворчество критика» [7, с. 9].
Предлагались различные способы преодоления неравноправия между критикой и литературой. В. Г. Белинский настаивал на их сотрудничестве: «... искусство и литература идут об руку с критикою и оказывают взаимное действие друг на друга» [2, с. 287], Б. Ф. Егоров ставит вопрос об эстетическом начале в критике [5], нами был предложен текстоцентрический подход, снимающий оппозицию «язык - метаязык» [8] и т. д. Не отмахиваясь от множественных разговоров о служении критики и господстве литературы, попытаемся прояснить генезис такого рода толков.
Вопрос о вторичности при рассмотрении критики-Текста («слова как такового») неактуален: критический текст (как и любой другой) прорастает в другие тексты и из других текстов. Отношения критики и литературы интертекстуальны, ризоматичны. Текст равнодушен к иерархии, отношениям первенства и т. п. Следовательно, в парадиг-
ме «текст - текст» отношения базиса и надстройки невозможны. Не возможен, вероятно, и разговор о вторичности в парадигме «текст - субъект», постулируемой формальной и структуральной литературоведческими школами. Отношения соподчинения (или восприятие их таковыми) рождаются исключительно в диалоге двух субъектов (Автор - Критик1) и высвечивается при обнаружении дискурсивности критического текста, выявлении специфики самопредъ-явления Критика в тексте.
Суть авторской субъективности в критическом дискурсе прочитывается через понятие «трикстер». Согласно концепции Т. А. Богумил (выведенной на основе анализа исследований К. Г. Юнга, Е. М. Меле-тинского, М. Элиаде и др.), трикстер:
«1) всегда вторичен, но доказывает свое «первородство»;
2) способен к трансформациям и перевоплощениям согласно образцу, в силу чего многолик и многоименен;
3) ему присущи «наоборотные» признаки, инверсивный характер перетворения, ироничность и пародийность;
4) «неуспешность» трикстера обусловлена производимым им упрощением претек-ста (reduction) или несвоевременностью его новаторств;
5) потенциальная успешность трикстера дает возможность прогнозировать следующий биографический миф: от трикстера к культурному герою;
6) доминанта бессознательного начала в трикстере не позволяет ему проанализировать собственную вторичность, осознать ее как прием, создать соответствующую теорию» [3, с. 56-57].
1 Под Автором в дальнейшем понимаем внутритекстовый субъект литературного произведения, в отличие от автора в широком смысле (каковым является и критик); Критик - внутритекстовый субъект критического текста, в отличие от критика (субъекта конкретного рода деятельности - написания критических трудов).
Вторичность - ведущая черта трикстера [9, с. 639]. Трикстер вторичен по отношению к культурному герою (демиургу). Литературная критика появляется только там, где есть персонифицированная литература. Факт рождения критики в момент появления литературы бесспорен, различны его трактовки. По мнению М. Н. Эпштейна, критика появляется когда «произведение из процесса превращается в предмет, внутри себя законченный и имеющий четкие границы»: «Чтобы могла возникнуть критика как самостоятельный, отдельный от произведения способ суждения и высказывания, нужно, чтобы это произведение осознавалось как чужое, как уже сделанное и законченное, не подлежащее вмешательству и видоизменению со стороны самого критика, иначе его суждение превратится в продолжение творчества» [13, с. 304-305].
Однако завершенности и целостности предмета для критики недостаточно. Важна еще и «особая сущность (индивидуальное творчество, оригинальный стиль)» [13, с. 307] литературы. Причем, на наш взгляд, такая индивидуальность (субъективность) творчества первостепенна. Принципиальным условием существования критического дискурса есть его отношение к персонифицированному тексту, в отличие от литературоведения (исследование фольклора и древнерусской литературы возможно, критический отзыв на эти тексты трудно себе представить).
Итак, Критик не существует сам по себе, но только в отношении к другому субъекту, в диалоге с ним. Стержнем авторской субъективности Критика является осмысление отношения с Автором. Это объясняет, на наш взгляд, само появление идеи о вторичности критики. Мысль о соперничестве критики с литературой, восприятие критики как низшего рода духовной деятельности невозможны вне критического сознания. Дело не в том, что критику «мерили высокой меркой творчества» [13, с. 306] и она проигрывала. Осмысление критики как творчества низшего разряда обусловлено феноменом авторской субъективности в критическом дискурсе: Критик изначально избирает поведенческую стратегию трикстера. Только в самой критике существует осознание ее как служанки.
Функция культурного героя - «добывать или впервые создавать для людей различ-
ные предметы культуры» [9, с. 25]. Автор-демиург как инвариант культурного героя (в рассматриваемой нами диаде) создает и творит. Поведение трикстера направлено на «профанизацию святыни» [9, с. 27], переворачиванию ценностей. Как правило, такое антиповедение реализуется через воровство, обман и т. д. Функция Критика, заявленная им самим - оценивать. Оценивая, Критик разрушает область художественной тайны, профанирует сакральное. Установка на разрушение и оценку органична Критику. Основой всякого критического текста является «игра собственных эстетических переживаний» [4, с. 112]. Апелляция к ценностным категориям (аксиологичность критики) - специфика языка критических текстов, через который Критик обозначает свое существование в мире: «Когда мы говорим «хорошо — плохо», этим мы проясняем себе (и другим) структуру нашего вкуса». [4, с. 112]. «Хорошо - плохо» (как инвариант «нравится - не нравится») дифференцирует критика от литературоведа, для которого все ценно, и подрывают научность критики, так долго постулируемую исследователями.
Подражания трикстера культурному герою, как правило, не имеют успеха. Мифический плут, будучи реликтом хаоса, создает «испорченный» - неудачный или комический, пародийный продукт [3, с. 55]. Одним из краеугольных камней критической субъективности является неуспеш-ность Критика в сравнении с Автором. Движущая сила критического дискурса в самом широком смысле - восприятие Критиком себя как «неудавшегося писателя»; по выражению Л. Толстого, «Критики - это всегда те, которые пытались быть художниками и не успели...» [11, с. 581]. Принципиально, что эта позиция предшествует собственно критике, это начальная установка Критика. Первично принятие роли «не-писателя» -затем создание «неписательского» текста, но не наоборот.
Феномен критической субъективности восходит к комедии: «первые и самые значительные образцы античной литературной критики дошли до нас из комедий Аристофана («Лягушки», где обсуждаются сравнительные достоинства Эсхила и Еврипида, и пр.); комедия — первый большой жанр, конститутивным признаком которого
является направленность на духовно чуждое, морально далекое, идейно отстоящее и потому достойное изобличения и осмеяния» [13, с. 306]. Таким образом, оценка как основа критического дискурса происходит из осмеяния, и родство Критика и трикстера обнаруживает генетические корни: трикстер - инвариант средневековых фигур плута, шута, дурака [10, с. 670].
Шутовская сущность трикстера, комизм, пародия, карнавальность позволяет произвести переоценку ценностей. Трикстер вне системы, он разрушает канон. Наличие подобного шутовства в Критике сокрыто за теми масками, которые он предпочитает (знающий судия и т. п.): «Любое честное и обоснованное суждение критика о писателе, произведении или самой литературной ситуации обладает скрытой энергией, нарушает сложившиеся в литературе взаимоотношения и понятия, пробивает устоявшиеся штампы, ставит под сомнение те или иные частные репутации и всю систему литературных ценностей. <...>. Происходит шум, спор, скандал, взрыв, а взрыв в литературе часто бывает полезен, ибо сокрушает ложные ценности и дутые репутации и освещает всё вокруг» [6].
Приведем пример рассуждений В. Г. Белинского по поводу насмешливости критики: «Наш журналист человек умный: он знает, что надо блеснуть новизною, надо быть оригинальным, надо озадачить. И вот он полагает в основу своей критики скептицизм и насмешку. На что же устремлены его скептицизм и насмешка? - На все, о чем ни говорит он, на все, чем ни велик мир науки, мысли, искусства. Он понимает, что скептицизм - самая лучшая удочка для уловления толпы. Простодушная, она обыкновенно удивляется тому, кто, много зная (то есть обо многом говоря с уверенностию), ничему не верят и все считает за вздор. Насмешка ее забавляет, не давая ей труда мыслить и вникать в сущность дела» [2, с. 287].
Скептицизму и насмешливости Белинский противопоставляет «дух анализа и исследования», призывает критику к «большей любви к искусству и большему уважению к самой себе!» [2, с. 295]. Данная позиция тенденциозна: Критик не принимает своей сути и норовит спрятаться за деятельностью более созидательной и социально
оправданной. «Одной из константных поэтических черт критических текстов является авторское обнаружение себя в тексте: наличие некой ипостаси, «критического "Я"», репрезентующего себя, с одной стороны, как некоего медиального посредника, связующего читателя и автора, с другой, - судьи. И, наконец, критика, обретающая свое существование в авторефлексиях (у какого автора нет размышлений по поводу сущности критики), претендует на научность, намеренно выпячивая собственную рациональность, наличие логического компонента, объективности» [8, с. 28].
Средством сокрытия собственного трик-стерства (вторичности, неуспешности) является активно пропагандируемая позиция победителя, судьи, который знает истину, который принадлежит некому великому «мы», «торжествует над жертвами и лишь иногда терпит неудачи» [10, с. 670]. Одним из ярких примеров подобной интенцио-нальности являются «Литературные мечтания» В. Г. Белинского. Показательно начало статьи: «Помните ли вы то блаженное время, когда в нашей литературе пробудилось было какое-то дыхание жизни, когда появлялся талант за талантом, поэма за поэмою, роман за романом, журнал за журналом, альманах за альманахом; то прекрасное время, когда мы так гордились настоящим, так лелеяли себя будущим, и, гордые нашею действительностию, а еще более сладостными надеждами, твердо были уверены, что имеем своих Байронов, Шекспиров, Шиллеров, Вальтер Скоттов? Увы! где ты, о bon vieux temps, где вы, мечты отрадные, где ты, надежда-обольститель! Как все переменилось в столь короткое время! Какое ужасное, раздирающее душу разочарование после столь сильного, столь сладкого обольщения! Подломились ходульки наших литературных атлетов, рухнули соломенные подмостки, на кои, бывало, карабкалась золотая посредственность, а вместе с тем умолкли, заснули, исчезли и те немногие и небольшие дарования, которыми мы так обольщались во время оно» [1, с. 20].
Преодоление трикстерства Критиком возможно; оно превращает его в Автора. Критический дискурс содержит потенцию к подобной перемене. По выражению, М. Цветаевой, «критика большого поэта, в
большей части, критика страсти: родства и чуждости. Посему - отношение, а не оценка, посему не критика» [12].
Выявление трикстерской сущности Критика позволяет смоделировать субъект критического дискурса как совокупность конститутивных черт:
• Критик как проявление авторской субъективности, носитель критического сознания является стержнем и основой дискурса. Подобно тому, как произведение строится вокруг автора, так и критический
текст строится вокруг Критика, но не вокруг другого произведения. Литературный текст становится средством построения высказывания, рассказывания о себе.
• Критик существует исключительно в диалоге, в отношении к Автору. Причем воспринимает эти отношения как неравные.
• Способом презентации Критика является дискредитация художественного.
• Для Критика характерен пафос предъявления себя в ипостасях судьи, исследователя, носителя истины, друга читателя и др.
Список литературы
1. Белинский В. Г. Литературные мечтания // Полное собрание сочинений : в 13 т. М., 1953. Т. 1. С. 20-104.
2. Белинский В. Г. Речь о критике // Полное собрание сочинений : в 13 т. М., 1955. Т. 6.
3. Богумил Т. А. В. Г. Шершеневич: Феномен авторской субъективности : дис. ... канд. фи-лол. наук. Барнаул, 2004.
4. Гаспаров М. Л. Критика как самоцель. Записи и выписки. М. : Новое литературное обозрение, 2001. С. 109-112.
5. Егоров Б. Ф. О мастерстве литературной критики: Жанры, композиция, стиль [Электронный ресурс] // Русская литературная критика. и^ : http://kritika.nm.ru/histeo/egorov1. Ы:т1. Дата доступа: 12.02.2010.
6. Замшев М. Что такое литературно-художественная критика? [Электронный ресурс] // Московский литератор. и^ : http://www.moslit.rU/nn/0410/6.htm. Дата доступа: 12.02.2010.
7. История русской литературной критики : учебник для вузов / под ред. В. В. Прозорова. М. : Высшая школа, 2002. 463 с.
8. Куликова М. Г., Плевако С. В. «Критическое» vs. «художественное». К проблеме онтологического статуса литературной критики // Диалог культур. 8: сб. ст. молодых ученых / под ред. С. А. Манскова. Барнаул : АлтГПА, 2009. С. 25-30.
9. Мелетинский Е. М. Культурный герой // Мифы народов мира : энцикл. : в 2 т. / гл. ред. С. А. Токарев. М. : Сов. энциклопедия, 1992. Т. 2. С. 25-28.
10. Мелетинский Е. М. Трикстер // Мифологический словарь / гл. ред. Е. М. Мелетинский. М. : Лада-Маком, 1992. С. 670.
11. Русские писатели о литературном труде : в 4 т. / под ред. Б. Мейлаха. Л. : Советский писатель, 1955. Т. 3.
12. Цветаева М. Поэт о критике // Избранные сочинения : в 2-х т. Т. 2. Автобиографическая проза. Воспоминания. Дневниковая проза. Статьи. Эссе. М. : Литература ; СПб: Кристалл, 1999.
13. Эпштейн М. Н. Литературное произведение и его критическое истолкование // Актуальные проблемы методологии литературной критики (Принципы и критерии). М. : Наука, 1980. С. 302-320.
14. Юнг К. Г. Психология образа трикстера // Юнг К. Г. Душа и миф. Шесть архетипов. М. : Харвест, 2004. С. 338-358.
