CC BY
0
O.A. Богданова (Москва)
«КРИПТОУСАДЕБНАЯ МИФОЛОГИЯ» В ПОВЕСТИ А.П. ГАЙДАРА «НА ГРАФСКИХ РАЗВАЛИНАХ»
Аннотация
Усадебная мифология в повести А.П. Гайдара «На графских развалинах» (1928) анализируется с помощью нового теоретического инструментария, релевантного «усадебному тексту» русской литературы советского периода, по ряду признаков отличному от эпохи Серебряного века. Выдвинут новый термин «криптоусадебная мифология», суть которого - в имплицитном присутствии в произведении положительного «усадебного мифа» рубежа Х1Х-ХХ вв. под покровом советской неомифологии как мечты о справедливом социальном строе и новом человеке, с одной стороны, и как отрицания помещичьей усадьбы из-за пороков и эксплуататорской сущности ее хозяев - с другой. Доказывается, что, несмотря на критику дореволюционных порядков, повесть Гайдара является органической частью «усадебного текста» русской литературы XIX - начала XX в. как в ее «готическом модусе», так и в аспекте утверждения идеала «рая на земле», присущего и традиционной «усадебной культуре», и новому советскому строю. Благодаря обнаружению в повести «криптоусадебной мифологии» сделан вывод о том, что истинными наследниками непреходящих ценностей вековой «усадебной культуры» становятся не графские, не помещичьи дети, предавшие высокие идеалы своих предков, а советские школьники конца 1920-х гг. из простых крестьянских семей, для которых бывшая владельческая усадьба превращается в общественное, народное достояние. Исследование выполнено с использованием элементов тезаурусного, контекстуального и мифопоэтического подходов в рамках исторической поэтики, а также с обращением к биографическому методу.
ГКлючевые слова
Литературная усадьба; советская литература; А.П. Гайдар; «усадебный миф»; «готический модус»; «криптоусадебная мифология».
O.A. Bogdanova (Moscow)
"CRYPTO-ESTATE MYTHOLOGY" IN THE STORY BY ARCADY P. GAIDAR "ON THE COUNT'S RUINS"
Abstract
The article analyzes the estate mythology in the story by Arcady P. Gaidar "On the Count's Ruins" (1928) with the help of new theoretical tools relevant to the "estate text" in Russian literature of the Soviet period, which differs from the era of the Silver Age in a number of ways. A new term "crypto-estate mythology" has been put forward, the essence of which is the implicit presence in the work of a positive "estate myth" of the turn of the 19th - 20th centuries under the cover of Soviet neo-mythology as dreams of a just social system and the upbringing of a new person, on the one hand, or as the denial of a landowner's estate because of the vices and exploitative nature of its owners - on the other. It is proved that, despite the criticism of pre-revolutionary orders, Gaidar's story is an organic part of the "estate text" of Russian literature of the 19th - early 20th century both in its "Gothic mode" and in the aspect of affirming the ideal of "paradise on earth" inherent in both the traditional "estate culture" and the new Soviet system. Thanks to the discovery of "crypt-estate mythology" in the story, it is concluded that the true heirs of the enduring values of the age-old "estate culture" are not the count's, landowner's children who betrayed the high ideals of their ancestors, but Soviet schoolchildren of the late 1920s from simple peasant families, for whom the former owner's estate becomes a public, national treasure. The research was carried out using elements of thesaurus, contextual and mythopoetic approaches within the framework of historical poetics, as well as with reference to the biographical method.
Key words
Literary estate; Soviet literature; Arcady P. Gaidar; "estate myth"; "Gothic mode"; "crypt-estate mythology".
В современных литературно-усадебных исследованиях важную роль играет теоретико-методологическое направление. Его главная задача - создать по возможности полную и непротиворечивую систему терминов и категорий для изучения феноменов литературной усадьбы и дачи в разные исторические эпохи с XVIII по XXI в., которая могла бы устранить разнобой в понимании уже существующей терминологии и включить в себя новую, релевантную впервые привлекаемому материалу. В самом деле, соответствующие произведения 1920-1980-х гг., относящиеся к литературе СССР, никогда раньше не рассматривались в рамках «усадебного текста». Очевидно, что для их осмысления в аспекте усадебно-дачной топики и мифопоэтики настоятельно требуется новый научный язык, одну из единиц которого мы и хотим далее представить в практическом применении.
В послереволюционной советской действительности прежние владельческие усадьбы постепенно исчезали - как в результате физического разрушения (разорения, уничтожения в революционном порыве), так и в процессе переформатирования в общественные заведения: учреждения, школы, клубы, музеи, санатории, дома отдыха и проч. Поэтому теперь
в знакомый нам «усадебный текст» XVIII - начала XX в., непосредственно обращенный к тематике традиционной русской усадьбы, стали вплетаться произведения, в которых усадьба как предмет изображения фактически отсутствует или присутствует в руинированно-переформа-тированном виде, внешне приобретая другие социокультурные функции. Думается, что те ментальные паттерны, которые напрямую не связаны ни с пребыванием в традиционной усадьбе, ни с личными воспоминаниями о ней автора или персонажа, могут быть выявлены, осознаны и обозначены с помощью новых терминов, релевантных тому особому качеству «усадебного текста» русской литературы, которое возникло и стало усиливаться с момента реально-эмпирического разрушения владельческих усадеб Серебряного века. Как показывают исследования, в нем отчетливо различаются художественные черты, которые можно обозначить новыми терминами «усадебный габитус» [см.: Богданова 2019, 11-12], «усадебность» [см.: Богданова 2024] и «криптоусадебная мифология». Остановимся на последнем.
Предварительно заметим, что мифология усадьбы не оставалась неизменной на протяжении XX в. Обращение к литературе советской эпохи показывает, что переформатированная усадьба зачастую наполняется здесь неомифами о творческом коллективном труде, о воспитании нового человека, о построении бесклассового общества и т.п. (в ряде текстов К.Г. Паустовского, М.М. Пришвина, А.С. Макаренко и др.), заслоняющими идиллически-элегический «усадебный миф» Серебряного века, восходящий к Золотому веку русской культуры (подробнее см.: [Богданова 2019, 16-18]). Одновременно в советской литературе складывался и односторонний отрицательный неомиф усадьбы как места эксплуатации человека человеком, «гнезда» насилия и разврата (в прозе Ф.И. Панферова, Г.И. Серебряковой, Г.И. Чулкова 1920-1930-х гг. и др.). При этом прежний положительный «усадебный миф» зачастую имплицитно присутствовал и пробивался к читателю сквозь более поздние напластования.
«Криптоусадебная мифология» - явление, пока совсем неизученное (кроме единственной статьи, где она была впервые кратко представлена [см.: Богданова 2023]). Она возникает в советский период вокруг переформатированных усадеб, внешне отделенных от пушкинского, онеги-но-ларинского ореола ретроспективного «усадебного мифа» Серебряного века и окруженных атмосферой новой советской мифологии, связанной, с одной стороны, с отвержением дворянско-буржуазного, «эксплуататорского» по отношению к людям и «хищнического» по отношению к окружающей природе усадебного прошлого, и с проективной утопией строительства «светлого будущего» и воспитания «нового человека» - с другой. «Криптоусадебная мифология» присутствует как в произведениях, где непосредственно изображается переформатированная усадьба (например, в «Повести о лесах» (1948) К.Г. Паустовского), так и там, где усадьба эмпирически отсутствует (например, в «Пушкинском доме» (1964-1971) А.Г. Битова и «Туманных аллеях» (2019) А.И. Слаповско-го).
Особая роль - у произведений детской литературы 1920-1950-х гг., на первый взгляд дезавуирующих «усадебный миф» Серебряного века и наделяющих изображение усадьбы мифологическими коннотаци-
ями, связанными с новой, советской картиной мира. Таковы, например, известные повести А.П. Гайдара «На графских развалинах» (1928) и А.Н. Рыбакова «Бронзовая птица» (1956). В первой из них усадебное «сокровище» символически отторгается от прежних владельцев (формального наследника, графского сына, связавшегося с преступной бандой) в пользу подростков - представителей трудового народа, истинных наследников благородного этического кодекса «усадебной культуры». Прямо провозгласить этот тезис в период официального отказа от «эксплуататорского» усадебного наследия Гайдар не мог - вспомним ликвидацию первого Общества изучения русской усадьбы в 1930 г. и арест его председателя А.Н. Греча, а также общую переориентацию усадеб-музеев на классовое обличение «чуждого» советским идеалам дворянско-поме-щичьего строя: «В середине 1920-х гг. в государственной политике относительно музеев намечается резкий поворот в сторону идеологизации музейной работы. Полезность музеев оценивается с точки зрения их идеологической целесообразности, а не историко-культурной значимости. Музейная экспозиция должна была воспитывать будущих строителей социализма, прививать им основы классового сознания» [Малясова 2008, 77]. Поэтому неудивительно, что в этом произведении «усадебный миф» Серебряного века присутствует прикровенно, под слоем новой советской мифоидеологии строительства справедливой социальности и формирования советского человека. Возможно, просвечивающее в этой ранней повести сочувствие русской «усадебной культуре» стало причиной того, что в идеологически непримиримые 1930-е гг. Гайдар не решился включить ее в том своих избранных произведений [см.: Гайдар 1986, 445]. Как уже говорилось в прежней работе автора настоящей статьи, указанный палимпсест и является манифестацией «криптоуса-дебной мифологии» [см.: Богданова 2023, 232]. По сути тот же внутренний сюжет - в написанной почти на 30 лет позже повести Рыбакова «Бронзовая птица»: клад графов Карагаевых из личной собственности становится общенародным достоянием, а бывшая владельческая усадьба заселяется советскими пионерами. На той же неоромантической волне послевоенного интереса к дореволюционной культуре, к литературной усадьбе русской классики, режиссер В.Н. Скуйбин снял в 1958 г. по полузабытой к тому времени гайдаровской повести «На графских развалинах» одноименный кинофильм, до сих пор имеющий зрительский успех.
Остановимся на ней подробнее, предварительно отметив, что в литературоведении мы не обнаружили ни отдельных работ об этом произведении, ни каких-либо суждений об «усадебном тексте» в творчестве Гайдара. Таким образом, заявленный нами аспект художественного мира советского писателя практически впервые освещается в настоящей статье. Действие рассматриваемой повести происходит в конце 1920-х гг. в небольшом сельском местечке на юге России, через которое пролегает железная дорога и где находятся руины когда-то большой и богатой помещичьей усадьбы. Главными героями повести становятся три подростка 12-ти лет: местные крестьянские мальчики Яшка и Валька и пришлый беспризорник Дергач (Митя Ёлкин). Основной сюжет разворачивается вокруг заброшенной графской усадьбы.
Е.В. Глухова уже отметила плодотворность литературной готической традиции для «усадебного текста» русской литературы начиная
с Н.М. Карамзина («Остров Борнгольм», 1794) и А.А. Бестужева-Мар-линского («Замок Венден», 1821) и заканчивая А.П. Чеховым («Черный монах», 1893) и Федором Сологубом («Творимая легенда», 1905-1912). Более того, по мнению исследовательницы, «элементы готического модуса усадебной прозы сохраняются в образе усадьбы писателей-эмигрантов, а в советский период наблюдается жанровая трансформация усадебной готики в детективное повествование» [Глухова 2020, 26], в частности в повести Рыбакова «Бронзовая птица». Добавим к этому примеру и повесть Гайдара.
В самом деле, считает Глухова, «при условии соседства в тексте нескольких характеристик можно говорить о том, что в нем реализуется готический нарратив: наличие специфического хронотопа; характерное вступление, отсылающее к средневековью; экзотичность места действия (замок, заброшенный дом, мрачное поместье); страшная тайна как сюже-тообразующее событие; участие потусторонних сил в развитии сюжета; установка на достоверность; <...> мотив продажи души дьяволу; мотивы страха, ужаса» [Глухова 2020, 27]; а также рациональная мотивация таинственного сюжета. Практически все указанные черты обнаруживаются в повести «На графских развалинах». Во-первых, здесь представлен хронотоп разрушенной, насильственно разоренной, прошедшей через катастрофические испытания усадьбы. Кроме того, перифраз «надмогильный памятник старому режиму» [Гайдар 1973, 187] в глухом месте, вдалеке от дорог, над глубоким оврагом - отсылает к невозвратному, психологически отдаленному прошлому, хотя со времени революции и оставления усадьбы хозяевами прошло всего 10 лет. Также не подлежит сомнению экзотичность места действия: «Была уже ночь. Красной дугою выглядывал из-за леса край огромной луны. И, озаренные ее слабым сиянием, развалины графской усадьбы казались <. > величественным, крепко спящим замком» [Гайдар 1973, 216]. Особенно впечатляет зловещей необычностью «охотничий домик» в 7-ми верстах от усадьбы, где разыгрывается последний акт запутанного действия: «Выстроенный когда-то по прихоти графа вдали от проезжих дорог, на краю огромного болота, он оставался почти нетронутым и по сию пору <...> сложенный из валявшихся в изобилии глыб серого камня, <...> зарос[ший] сорной травою да сырым мхом. <...> Не заходили сюда и бабы за грибами, потому что росли здесь одни молочно-белые скрипицы да огненно-красные мухоморы» [Гайдар 1973, 238].
Сюжет повести Гайдара организован как раскрытие тройной тайны: первая - когда ребята до суда между деревенскими семьями Бабушкиных и Сурковых прячут в полуподвале главного усадебного дома собаку Волка, якобы задушившую трех кур, - дана в юмористическом ключе, вторая - социальная - передает драматизм судьбы загадочно-страшного для местных обитателей беспризорника Дергача; третья - настоящая, трагическая, обусловленная историческим переломом мирового масштаба, - связана с поиском опасными бандитами-убийцами клада, зарытого графом-помещиком под оранжерейной пальмой перед окончательным отъездом из усадьбы во время революции.
Хотя потусторонних сил в советской повести для детей быть не могло, тем не менее в описаниях усадьбы отчетливо различаются мистические нотки: «Уж какой странный и причудливый ночью замок! (Здесь
и далее в цитатах курсив мой. - ОБ.) Огромные липы спокойными вершинами чуть-чуть не касаются луны. Серый камень развалин не везде отличишь от ночного тумана. А черный заросший пруд, в котором отражаются звезды, кажется глубокой пропастью с светлячками, рассыпанными по дну» [Гайдар 1973, 225]. Пусть и без лексических маркеров из символистского словаря, сходство с ночными пейзажами из откровенно мистических произведений известного писателя-символиста Г.И. Чулко-ва здесь очевидно. Так, герою-повествователю рассказа «Сестра» (1909) усадебный пруд казался «при звездном блеске серебристо-зеркальной чашей, торжественной и священной» [Чулков 1911, 209]. Другой ночью в его усадебном парке «луна стояла высоко в небе, и завороженные деревья, казалось, пели славу холодному свету нашей небесной спутницы. Над прудом висела непонятная серебряная сеть - должно быть, волокна тумана, осиянные месяцем» [Чулков 1911, 211].
Установка на достоверность реализуется у Гайдара благодаря натуралистическим деталям, жизнеподобным картинам деревенского быта Яшкиной семьи - показу огорода, двора, кухни, избы и т.п. Во взаимоотношениях матерого бандита Хряща, полностью лишенного человеческих черт, и примкнувшего к нему в корыстных целях младшего сына графа, бывшего владельца усадьбы, можно найти редуцированные признаки продажи души дьяволу: так, Хрящ явно доминирует в паре с молодым графом, отдавая тому приказания, браня его отца, сам же бывший благородный дворянин ведет себя как отпетый уголовник. Мотивы страха и ужаса постоянно сопровождают юных героев повести: Яшку и Вальку при встрече с Дергачом, самого Дергача при встрече с Хрящом в усадьбе, а затем в «охотничьем домике». Также присутствует и рациональная мотивация таинственного сюжета, причем на трех уровнях: загадочная пропажа кастрюли с борщом у матери Яшки - для корма собаке, спрятанной в разрушенной усадьбе; «разбойничья» природа Дергача - воровство еды - обусловлена тем, что мальчик во время недавнего голода в стране потерялся и, не зная адреса своих родителей, стал добычей бандитов-налетчиков, заставлявших его участвовать в грабежах; наконец, скрытный приезд выросшего графского сына в свою прежнюю усадьбу, ночные огни в окнах второго этажа, поиск старой фотокарточки с пальмой в оранжерее и проч. объясняются прагматичной жаждой наживы, стремлением заполучить в личное пользование спрятанный клад. Как видим, повесть Гайдара вполне вписывается в «готический модус русской усадебной прозы» XVIII - начала XX в. [Глухова 2020, 35].
Более того, от внимательного читателя повести не ускользнут и отчетливые черты «усадебного мифа» Серебряного века: по всему тексту разбросаны штрихи и детали, в совокупности составляющие привлекательный и вдохновляющий образ дореволюционного поместья. «Картинка - что снутри, то и снаружи, - свидетельствует бывший графский садовник Нефедыч, отец Яшки. - Одни оранжереи чего стоили. И чего там только не было - и орхидеи, и тюльпаны, и розы, и земляника к Рождеству... Пальма даже была огромная, больше двух сажен. Специально с Кавказа, из-под Батума, выписали» [Гайдар 1973, 198]. Также дается описание уцелевших и руинированных частей усадебного дома, воссоздающих в воображении утраченное целое: рухнувшей колонны, каменной ограды, комнаты второго этажа с видом на речку и дорогу
в село, балкона, кладовой-полуподвала с узкими окнами на пруд [см.: Гайдар 1973, 200-201], 60-ти комнат в главном доме, каждая со своим назначением (спальня, столовая, гостиная, танцевальная и т.п.) [см.: Гайдар 1973, 202-203]. Нефедыч объясняет бандиту Хрящу, выдавшему себя за ученого-исследователя, что усадьба была построена за 100 лет до него (т.е. в начале XIX в., а значит, в стиле «пушкинского» классицизма или ампира, в Серебряном веке возведенного «в ранг национального идеала» [см.: Нащокина 2007, 116]), оранжереи и парк были под его наблюдением как садовника [см.: Гайдар 1973, 227-228].
Немаловажно, что Хрящ и графский сын выдают себя за членов «какого-то общества по изучению русской старины», т.е. будто бы исследуют «разные старые постройки, усадьбы и церкви. Какой архитектор сработал, в каком году да в каком стиле. И вот заинтересовались они графским имением» [Гайдар 1973, 227]. Очевидно, что автор имеет в виду первое Общество изучения русской усадьбы (ОИРУ), основанное в 1922 г. и закрытое в 1930 г. [подробнее см.: Злочевский 2011], и представляет его с положительной коннотацией. Так, мальчик Яшка корит себя за страх перед увиденными ночью в усадьбе незнакомцами: «Ээх, и ду-ураки мы! <...> Эх, и трусы! И чего испугались? Мирные люди усадьбу обследуют. Да еще добрые, отцу пять рублей обещались. Нам бы вместо чем бежать, надо бы наверх к ним выбраться. Может быть, пособили бы в чем-нибудь <...>» [Гайдар 1973, 228]. В свете таких высказываний неудивительной кажется и несобственно-прямая речь юного героя в начале повести, по-видимому передающая общее сельское мнение: «В революцию граф с семьей убежал. Усадьбу старинную мужики сгоряча разграбили. Невдомек было, видно, что усадьба-то пригодиться может. В суматохе кто-то то ли нарочно, то ли нечаянно запалил ее. И выгорело у каменной усадьбы все деревянное нутро. Одни только стены сейчас торчат <...>» [Гайдар 1973, 186].
Но и в таком виде усадьба представляет несомненную ценность, символом которой становится зарытый под оранжерейной пальмой клад - несгораемый ящик, «где много всякого добра было» [Гайдар 1973, 255]. Именно за ним охотятся бандит Хрящ и выросший графский сын. Думается, не случайно содержимое клада не конкретизировано автором повести - для людей из народа, для новой советской власти это не поддающееся измерению, по сути нематериальное богатство: как можно посчитать духовную значимость «усадебной культуры»? Еще в начале повести было отмечено, что физическое имущество усадьбы крестьяне уничтожили «сгоряча» - тем острее ощущается необходимость сохранить незримое культурное наследие, разлитое в воспоминаниях, традициях, книгах, архитектурных и садово-парковых очертаниях, уцелевших артефактах. В итоге захватывающих сюжетных перипетий клад конфискован у грабителей и символическое усадебное «сокровище» становится достоянием юного советского поколения - недаром оказавшийся в больнице после спасения от бандитов Дергач впервые ощущает окружающую обстановку как рай: «Было спокойно, тепло и тихо, а главное -все кругом такое белое, чистое», врач и медсестра удивительно добры к нему, ласковы и заботливы [см.: Гайдар 1973, 254-255]. Если вспомнить, что традиционная русская усадьба осознанно устраивалась как «рай на земле», то преемственность очевидна. Ведь «представления о русской
усадьбе уже начиная с XVIII в. постоянно балансируют между смежными понятиями Золотого века, рая-Эдема-Элизиума, Аркадии <...>. Особая роль усадьбы в это время связывается с тем, что среди порока, в целом господствующего в обществе, она мыслится как спасительный оазис, некое прибежище от земных невзгод» [Дмитриева, Купцова 2008, 150-151]. Таким образом, пленительный «усадебный миф» Серебряного века отнюдь не отрицается в новой советской действительности, он становится ее субстратом, хотя открыто и не декларируется.
Симптоматично, что в повести Гайдара нет прямых указаний на социальное неравенство в дореволюционной усадьбе, на классовое угнетение и несправедливость (наоборот, садовник Нефедыч практически на равных беседует с графом об устройстве оранжереи, высадке пальмы на грунт, а также пользуется щедростью владельца), однако младший графский сын по сути предает высокие идеалы «усадебной культуры»: честь, достоинство, милосердие, самоотверженное служение Отечеству, обостренное чувство прекрасного, - связавшись с бандитом Хрящом и очевидно собираясь увезти усадебное «сокровище» за границу. Интересно, что молодому графу в революционный год разорения усадьбы было 12 лет, как и главным героям повести на момент происходящего в ней действия. Эта деталь, по-видимому, не случайна и призывает к контрастному сопоставлению графского сына и советских детей, которые оказываются истинными наследниками усадебных ценностей: Яшка и Дергач, рискуя жизнью, не позволяют налетчикам вывезти национальное достояние за рубеж, воспользоваться им сугубо в личных целях. Молодой же граф в изображении советского писателя становится не только бандитом-грабителем, но и предателем родины, и подлым убийцей, пытавшимся ради денег застрелить в «охотничьем домике» ребенка, мальчика Дергача, которого грубо назвал «змеенышем» [Гайдар 1973, 242].
В заключение отметим и биографический факт. Будучи убежденным сторонником и защитником социалистических идеалов в сознательном возрасте, тем не менее как личность Аркадий Петрович Гайдар (1904-1941) во многом сформировался в дореволюционное время и успел приобщиться к культурным ценностям своей матери, вышедшей из старинной дворянской семьи Сальковых. «По отцовской линии Голиковы (Настоящая фамилия писателя. - О.Б.) происходили из крестьян: пахали землю, служили по четверть века в солдатах, занимались популярным, искусным, но малоприбыльным щепным промыслом. Мать будущего писателя, Наталья Аркадьевна Салькова, была из дворянской семьи. Первый упоминаемый в русских летописях предок ее был Заха-рий Сальков. Первые сведения о нем относятся к 1600 году. Жил он в городе Парфеньеве, что в Костромской губернии, и отвечал за сохранность и боеспособность городской крепости. Проявив храбрость и воинское мастерство во время осады Парфеньева, Захарий Сальков был пожалован поместьем, чуть позже ему была вручена грамота о даровании дворянского звания» [Камов 2011, 83]. Более того, Сальковы находились в дальнем родстве с великим поэтом М.Ю. Лермонтовым, боевым офицером и одним из ярких создателей «усадебного текста» русской литературы. Б.Н. Камов обоснованно предполагает, что будущий советский писатель с детства знал о своей кровной принадлежности к отечественной «усадебной культуре» [см.: Камов 2011, 84]. Добавим, что в честь деда по
матери ему было дано изысканное «усадебное» имя: «В русской литературе тема усадебной Аркадии (усадебного рая) является, можно сказать, почти константой, начиная с середины XVIII века и вплоть до середины XX века, уже в эмигрантской прозе» [Дмитриева, Купцова 2008, 156]. Можно обнаружить целую галерею героев-Аркадиев, утверждающих или корректирующих усадебный идеал: Аркадий Кирсанов у И.С. Тургенева («Отцы и дети», 1862), Аркадий Счастливцев у А.Н. Островского («Лес», 1870), Аркадий Долгорукий у Ф.М. Достоевского («Подросток», 1875), Анна и Степан Аркадьевичи у Л.Н. Толстого («Анна Каренина», 1877), крепостной парикмахер-виртуоз Аркадий Ильин у Н.С. Лескова («Тупейный художник», 1883), Ирина Аркадина у А.П. Чехова («Чайка», 1896) и т.д.
Итак, в повести Гайдара с помощью «криптоусадебной мифологии» отражен переход русской усадьбы с ее богатейшей вековой культурой из личного и семейно-владельческого - в общественное, народное, национальное достояние. В итоге истинными наследниками непреходящих усадебных ценностей становятся не помещичьи, не графские дети, а советские школьники из простых крестьянских семей.
ЛИТЕРАТУРА
1. Богданова О.А. Невидимые звенья «усадебного сверхтекста» // Вестник славянских культур. 2023. Т. 69. С. 224-236.
2. Богданова О.А. Усадьба и дача в русской литературе XIX-XXI вв.: топика, динамика, мифология. М.: ИМЛИ РАН, 2019. 288 с. (Серия «Русская усадьба в мировом контексте». Вып. 1).
3. Богданова О.А. Феномен «усадебности» и контекстуальный подход к литературной усадьбе начала XXI в. // Ученые записки Орловского государственного университета. 2024. № 3 (104). (В печати).
4. Гайдар А.П. На графских развалинах: повесть // Гайдар А.П. Собрание сочинений: в 4 т. Т. 4. М.: Детская литература, 1973. С. 183-256.
5. Гайдар А.П. Собрание сочинений: в 3 т. Т. 3. М.: Правда, 1986. 448 с.
6. Глухова Е.В. Готический модус «усадебного текста» русского модернизма // Русская словесность. 2020. № 6. С. 26-36.
7. Дмитриева Е.Е., Купцова О.Н. Жизнь усадебного мифа: утраченный и обретенный рай. М.: ОГИ, 2008. 528 с.
8. Злочевский Г.Д. Общество изучения русской усадьбы: его деятельность и руководители (1920-е годы). М.: Институт Наследия, 2011. 368 с.
9. Камов Б.Н. Аркадий Гайдар. Мишень для газетных киллеров. 330 с. URL https://vk.com/doc514215276_665183868?hash=Rvz3lYhzFBEplABnBYQJEDMX vxlpLnqTtCELf9hLXqk&dl=PmCDe95XSY6a9KkNd2XE5YokM8YkWbw4xXst9jZ uLso (дата обращения 10.06.2024).
10. Малясова Г.В. Подмосковные музеи-усадьбы во второй половине 1920-х гг. // Русская усадьба: сборник ОИРУ. Вып. 13-14 (29-30). М.: Улей, 2008. С. 74-83.
11. Нащокина М.В. Русская усадьба Серебряного века. М.: Улей, 2007. 631 с.
12. Чулков Г.И. Сочинения. Т. 1. Рассказы. СПб.: Шиповник, [1911]. 222 с.
REFERENCES (Articles from Scientific Journals)
1. Bogdanova O.A. Fenomen "usadebnosti" i kontekstual'nyy podkhod k litera-turnoy usad'be nachala XXI v. [The Phenomenon of "Estateness" and the Contextual
Approach to the Literary Estate of the Early 21st Century]. Uchenye zapiski Orlovsk-ogo gosudarstvennogo universiteta, 2024, no. 3 (104). (In Print). (In Russian).
2. Bogdanova O.A. Nevidimye zven'ya "usadebnogo sverkhteksta" [The Invisible Links of the "Estate Overtext"]. Vestnik slavyanskikh kul'tur, 2023, vol. 69, pp. 224236. (In Russian).
3. Glukhova E.V. Goticheskiy modus "usadebnogo teksta" russkogo modernizma [The Gothic Mode of the "Estate Text" of Russian Modernism]. Russkaya slovesnost', 2020, no. 6, pp. 26-36. (In Russian).
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
4. Malyasova G.V. Podmoskovnye muzei-usad'by vo vtoroy polovine 1920-kh gg. [Estate Museums Near Moscow in the Second Half of the 1920s]. Russkaya us-ad'ba: sbornik OIRU [Russian Estate: Collection of the Society for the Study of the Russian Estate]. Issue 13-14 (29-30). Moscow, Uley Publ., 2008, pp. 74-83. (In Russian).
(Monographs)
5. Bogdanova O.A. Usad'ba i dacha v russkoy literature XIX-XXI vv.: topika, dinamika, mifologiya [Estate and Dacha in Russian Literature of the 19th - 21st Centuries: Topic, Dynamics, Mythology]. Moscow, IWL RAS Publ., 2019. 288 p. (In Russian).
6. Dmitriyeva E.E., Kuptsova O.N. Zhizn' usadebnogo mifa: utrachennyy i obretennyy ray [The Life of the Estate Myth: Paradise Lost and Found]. Moscow, OGI Publ., 2008. 528 p. (In Russian).
7. Nashchokina M.V. Russkaya usad'ba Serebryanogo veka [Russian Estate of the Silver Age]. Moscow, Uley Publ., 2007. 631 p. (In Russian).
8. Zlochevskiy G.D. Obshchestvo izucheniya russkoy usad'by: ego deyatel'nost' i rukovoditeli (1920-e gody) [The Society for the Study of the Russian Estate: Its Activities and Leaders (1920s)]. Moscow, Institut Naslediya Publ., 2011. 368 p. (In Russian).
(Electronic Resources)
9. Kamov B.N. Arkadiy Gaydar. Mishen' dlya gazetnykh killerov [Arkady Gaidar. A Target for Newspaper Killers]. 330 p. Available at: https://vk.com/ doc514215276_665183868?hash = Rvz3lYhzFBEplABnBYQJEDMXvxlpLn-qTtCELf9hLXqk&dl=PmCDe95XSY6a9KkNd2XE5YokM8YkWbw4xXst9jZuLso (accessed 10.06.2024). (In Russian).
Богданова Ольга Алимовна,
Институт мировой литературы имени А.М. Горького РАН; Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет.
Доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник (ИМЛИ РАН); профессор (ПСТГУ). Область научных интересов: художественная проза рубежа XIX-XX вв.; творчество и биография Ф.М. Достоевского, рецепция наследия писателя в конце XIX - начале XX вв.; история достоевсковедения; русская проза рубежа XX-XXI вв.
E-mail: olgabogda@yandex.ru
ORCID ID: 0000-0001-7004-498X
Olga A. Bogdanova,
A.M. Gorky Institute of World Literature of the Russian Academy of Science; St. Tikhon's Orthodox University for the Humanities.
Doctor of Philology, Leading researcher (IWL); Professor (STOUH). Research interests: fiction prose ofthe turn of 19th - 20th centuries; F.M. Dos-toevsky's works and biography, reception of the heritage of the writer in the late 19th - early 20th centuries; history of Dostoevskian Studies; Russian prose of the turn 19th - 20th centuries.
E-mail: olgabogda@yandex.ru
ORCID ID: 0000-0001-7004-498X
