CC BY
358
А.Г Тепляков
КРИМИНАЛ И ВЛАСТЬ В ЭПОХУ СТАНОВЛЕНИЯ СОВЕТСКОЙ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ
A. Teplyakov
Crime and Power in the Era of Formation of the Soviet Statehood
В эпоху революции и Гражданской войны произошло взрывное увеличение всевозможных преступных проявлений. Связь между воплощаемыми в широчайших масштабах идеями насильственного передела собственности и террористического подавления противников режима с проявлениями всевозможной уголовщины внутри самой большевистской власти вполне очевидна. По давнему мнению П.М. Золина, «с первых лет Октября появилась реальная опасность сращивания интересов преступности и правоохранительных органов на базе тотального расхищения формально обобществленной экономики»1. Конкретно о криминальном характере большевистской власти рассуждают В.П. Булдаков и Г.М. Маркосян, а применительно к истории ВЧК - О.И. Капчинский2. По мнению новейших исследователей, к началу 1920-х гг. коррупция «пронизывала все этажи местной власти, создавая прочную систему круговой пору-ки»3. Наше исследование призвано продемонстрировать неизбежность криминальной революции в период острейших общественных потрясений, объективные и субъективные причины высокой преступности в государственных структурах (партийно-советских, военных, правоохранительных), объяснить примирительное отношение к ней со стороны «рабоче-крестьянского» государства, особенно в первый год большевистского господства.
Известно, что при модернизации патриархального мира уровень преступности в обществе значительно возрастает. Предреволюционные годы сопровождались быстрым ростом общественно опасных деяний, подрывавших устои государства. В 1900-1913 гг. число имущественных преступлений в России удвоилось, а наиболее опасных преступлений - против личности - стало больше в 2,5 раза4. С лета 1914 г. пошла волна тыловых бунтов новобранцев, недовольных «сухим законом», а в 1916-1917 гг. наблюдалась лавина погромов со стороны городских низов, недовольных снижением уровня жизни и почувствовавших ослабление государства. Сильным отягчающим обстоятельством было присутствие внушительной прослойки профессиональных и полупрофессиональных революционеров: к началу 1917 г. в России имелось до 100 тыс. человек, проникнутых не только идеей разрушения существующих порядков, но прямо при-
44
частных к террористическим организациям эсеров5, анархистов и большевиков, причем подавляющая их часть находилась на свободе.
Рост общеуголовной и «революционной» преступности стал одним из слагаемых будущего революционного террора и насильственного перераспределения собственности, подготовив массу маргиналов, с разной степенью сознательности откликнувшихся на революционные идеи6. Нечаевскую вседозволенность средств ощущали и партийные интеллигенты, и рядовые боевики. Освобождение и себя, и классово близкой части социума от моральных запретов было важной задачей большевистских вождей. Ленинский соратник, споря с вождем о практике революционных контрибуций, негодовал, высказываясь в том смысле, «что не для того делали революцию, чтобы уподобляться кавказским разбойникам, которые берут в плен людей и требуют выкуп». Ленин в ответ мягко подчеркивал прагматичность этого сугубо необходимого процесса: «Согласитесь, есть маленькая разница: кавказские разбойники кладут выкуп себе в карман, а мы его берем для целей революции.. ,»7
Утилитарный подход к любым преступлениям во имя победы пролетариата полностью игнорировал возможные моральные издержки. Партийный интеллектуал А.А. Богданов открыто провозглашал: «Кричат. против экспроприаторов, грабителей, против уголовных. А придет время восстания, и они будут с нами. На баррикадах взломщик-рецидивист будет полезнее Плеханова»8. И это было не полемическим преувеличением, а согласием на тесную связь большевиков с уголовным миром. Известная в 1906-1907 гг. уральская уголовная банда А.М. Лбова, совершившая ряд кровавых ограблений и убийства десятков стражников, представителей администрации, монархистов и т.д., обладая примитивной революционностью, помогала большевикам и эсерам крупными суммами из награбленного, благодаря чему из берлинской тюрьмы был организован побег знаменитого боевика-большевика Камо (С.А. Тер-Петросяна)9.
По мнению исследовательницы А. Гейфман, в начале ХХ в. появился новый тип террориста - идейного разбойника, легко применяющего откровенный криминал в своей революционной работе10. Отсюда оставался легкий шаг к криминалу во имя личных выгод под прикрытием идейности, особенно когда революция победила и произошла полная смена элиты и характера социальных лифтов, а коммунисты получили известный иммунитет от уголовного преследования, обычно невозможного без согласия партийных комитетов.
Революции 1917 г. были в сильной степени криминальными: освобожденная народная стихия выражала себя и в скачке профессиональной преступности, и в массовых грабежах государственного и личного имущества. Особенно в этом преуспели миллионные массы демобилизованных из армии и дезертиров, которые сначала устраивали погромы винных складов, захватывали поезда и громили стан-
45
ции, а потом наводили свои порядки в деревне. Опаснейшим элементом революционной и пореволюционной жизни стали массовые самосуды11. В своих рукописных воспоминаниях «От Минусинска до Тихого океана» большевик А.И. Перфильев так писал о ситуации в Минусинском уезде Енисейской губернии в декабре 1917 г.: «Отсутствие в деревнях какой бы то ни было судебной власти и возвращение с фронта деморализованных, распущенных солдат, про[из] водило массу преступлений, заставивших крестьян прибегать к самосудам, стихийно пронесшимся по всему уезду»12. При этом местные власти нередко сами были инициаторами самосудов. Писатели Иван Вольнов с Алексеем Новиковым-Прибоем (в компании с Максимом Пешковым) в 1918 г. ездили на Алтай за хлебом для Москвы: «В одном селе Вольнов наблюдал, как местная власть в лице бывших моряков и солдат приговорили женщину к смерти, ибо соседи подозревали ее в колдовстве. Приговоренную живую зарыли в землю, при этом население не возмутилось»13.
Архаизация социума под разрушительным влиянием Гражданской войны неизбежно вела к тому, что насилие становилось типичным инструментом как действий властей, так и широких масс14.
Крестьянский «черный передел» в европейской части страны в 1917 г. уничтожил помещичье хозяйство и, вкупе с дикими расправами толпы над офицерами и жандармами сразу после Февраля, показал большевикам огромный потенциал ненависти низших классов к высшим. М.И. Лацис, один из руководителей ВЧК, откровенно писал об обстановке конца 1917 - первой половины 1918 гг., когда власть стала применять кличку «враг народа» к политическим оппонентам: «В те дни объявить гражданина врагом народа было равносильно присуждению к смерти. Революционное правосудие не было еще введено в рамки советского аппарата. Каждый революционно-настроенный гражданин считал своей высшей обязанностью расправиться с врагами народа»15.
Высказано обоснованное мнение, что первоначально террор «носил еще “низовой”, “инициативный” характер» и что «большевики делали ставку... на “народный” (пролетарский) террор, т.е. по существу стихийный, террор “снизу”, что могло ошеломить их противников куда серьезней, нежели юридически более или менее обоснованное насилие со стороны власти»16. Большевики как никто, словами О. Мандельштама, «считали пульс толпы и верили толпе». Они оседлали анархическую стихию разбуженной черни, и хотя сами нередко страдали от ее необузданности, постепенно все более уверенно растравляли и направляли эту разрушительную мощь против бесчисленных врагов своего режима. И уголовный элемент неизбежно прорывался туда, где требовались, по словам Ленина, все время требовавшего классовых расправ, «люди потверже»17.
С первых недель большевистской власти родился феномен красного бандитизма - стихийного политического разбоя со стороны
46
низовых органов власти и ее сторонников. Обычно о нем говорят применительно к событиям начала 1920-х гг., когда с окончанием Гражданской войны власти столкнулись с массовыми несанкционированными расправами низовых начальников (военных, чекистских, милицейских, советских), а также членов сельских коммунистических ячеек над сторонниками белых18. Но практика 1918 г. показывает, что и начальный период существования большевистской власти сопровождался связанным с патриархальной практикой самосудов массовым красным бандитизмом, отношение к которому со стороны вышестоящих властей было аналогичным поведению после завершения самой острой фазы гражданского противостояния - осуждение на словах, а на деле одобрение погромных инициатив снизу, позволявших расправляться с классовыми врагами руками представителей масс. Из феномена красного бандитизма, с его систематическим ограблением жертв, проистекало частое желание убивать «врага» с целью присвоения его имущества.
Первый широко известный случай красного бандитизма и установил традицию снисходительного отношения власти к такого рода преступлениям. Известно, что Ленин негодовал на шокировавшее Россию убийство 7 января 1918 г. бывших министров, кадетских депутатов Учредительного Собрания А.И. Шингарева и Ф.Ф. Ко-кошкина, но виновников распорядился наказать недолгим пребыванием в тюрьме. Расследование установило, что его совершили матросы кораблей «Чайка» и «Ярославец» во главе с С.И. Басовым, а подстрекали их глава милицейского комиссариата Петрограда П. Михайлов и начальник красногвардейского отряда бомбометчиков А.Г. Куликов19. Двое непосредственных убийц были спрятаны экипажами, восемь остальных провели несколько недель под арестом, а затем оказались отпущены без судебного разбирательства. Известно, что Басов и Куликов были отправлены на фронт20. В статьях большевистской прессы, клеймившей вредное для репутации власти злодеяние, сквозило недовольство по поводу того, что убили не тех: «Если говорить об обаянии их [Шингарева и Кокошкина], то... в качестве жертв злодейского убийства они гораздо опаснее для революции, чем были при своей жизни...»21 Известно, что А.Г. Куликов с 1918 по 1922 гг. служил в РККА, затем находился на хозяйственной работе, в 1941 г. был ранен и контужен на фронте. В 1954 г. высшие партийные инстанции рассматривали заявление одного коммуниста на неправильное установление стажа пребывания в партии с 1913 г. Куликову как причастному к историческому политическому убийству. Однако по ходатайству Ленинградского обкома Комитет партийного контроля при ЦК КПСС в ноябре 1954 г. подтвердил Куликову дореволюционный стаж, что означало: соучастие в убийстве классовых врагов не повод для сокращения стажа пребывания в КПСС22. Снисходительный подход к самочинным расправам над классовыми противниками практически не знал исключений, поэто-
47
му суровым наказаниям (и только в случае особых эксцессов) подвергались немногие красные бандиты.
Этот вид бандитизма, выражавшийся в сведении политических счетов методами убийств и грабежей, первоначально особенно был заметен в Красной гвардии, а затем переместился в продовольственные отряды, РККА, ВЧК, милицию, ревкомы, сельсоветы и комячейки. Красногвардейские отряды, формировавшиеся из городских низов, повсеместно являлись вооруженным сбродом, мародерствовавшим и торговавшим собственным оружием23. Характеризуя отряд черемховских рабочих (до 3 тыс. человек) в Иркутской губернии, один из его командиров, П.Ф. Попов, признавал: «Правда, была часть уголовников. Я считаю, что мы не найдем ни одного отряда красногвардейцев, в котором не было бы уголовного элемента.. .».24 Возможность получить в отрядах Красной гвардии хорошее жалованье, обмундирование, оружие, а также право на безнаказанные обыски и конфискации привлекала туда безработных, дезертиров и прочие маргинально-криминальные элементы. В апреле 1918 г. житель Успенской волости Иманского уезда Приморской губернии К. Рад-зивилль писал во ВЦИК о том, что во многих местах красногвардейцы - «не защитники Советской власти, а губители», поскольку их не отбирают сельские общества из достойных людей, а они сами «пишутся как попало» в отряды25. Среди красных боевиков было много неустойчивой молодежи. Так, 16-летний слесарь Василий Шпицер в 1918 г. записался в Красную гвардию в г. Таре Омской губернии, и, по собственному признанию во время партийной чистки 1929 г., сделал это, «конечно, не по убеждению, а потому что там давали лошадь и оружие»26.
Современные исследователи отмечают, что отряды красногвардейцев по всей России быстро выродились в шайки «революционной хулиганщины»27, существовавшие за счет реквизиций и прямых грабежей. В марте 1918 г. городская дума Владивостока официально заявила, что бессильна бороться с грабежами и разбоями, «так как то же делают самочинные организации: красная гвардия и лига благоустройства города»28. В конце марта 1918 г. вятские большевики постановили реорганизовать местную Красную гвардию, пронизанную уголовниками и занимавшуюся бесконтрольными арестами, обысками и конфискациями29. Попытка Совета и красногвардейского отряда в с. Троицк Голуметской волости Черемховской волости Иркутской губернии, созданных из дезертиров и уголовников, подвергнуть ограблению и соседние села, привела в марте 1918 г. к осаде Троицкого совета тысячной толпой приехавших из окрестных деревень крестьян и убийству примерно 20-ти советских работников30. Зимой-весной 1918 г. красные отряды вели постоянные грабительские и карательные набеги на города Поволжья, спровоцировав создание отрядов городской обороны, поддержавших антибольшевистскую власть31.
48
В условиях резкого ослабления власти и в деревне, и в городах, затопленных вчерашними крестьянами, население вкупе с местными начальниками повсеместно жесточайшими самосудами расправлялось с уголовниками и подозреваемыми в уголовщине на месте преступления. Красногвардейцы сочетали террор против криминала с уничтожением противников режима.
Так, в Воронеже в первой половине 1918 г. существовала красногвардейская Рабочая Боевая дружина из 140 вооруженных, левацки настроенных рабочих и маргиналов с незначительной прослойкой коммунистов во главе с М.А. Чернышевым. В этом отряде был создан «особый резерв» из 15-ти человек, обязанностями которого были «обыски краденых вещей, оружия, разных продуктов, облавы, поимки, расстрелы». В штабе дружины процветали жестокие пытки, после которых многих арестованных выводили ночью на улицу и пристреливали, оставляя труп неубранным. Итогами работы дружины к лету 1918 г. стали около 40 убитых, в основном воров и грабителей, но часть убийств была совершена из «политической мести». Руководство милиции активно контактировало с Чернышевым, составляя списки уголовников, которые потом ликвидировались «при попытке к бегству». Дружина терроризировала Юридический отдел Совета и следственную комиссию, отбивая своих, арестованных за произвол, и несколько месяцев существовала безнаказанно. Только после левоэсеровского мятежа, когда дружина категорически отказалась ехать на фронт, ее разоружили с помощью войск; часть дружинников вернулась на заводы, из остальных сформировали продовольственный отряд и набрали пополнение для местной губЧК. В трибунале и ЧК работал затем и Чернышев, чье имя до сих пор носит одна из воронежских улиц32.
На счету красных «штурмовиков», действовавших в конце 1917 - первой половине 1918 гг., - огромное количество жертв, только в последнее время начавших обращать на себя внимание историков. В Екатеринославе красногвардейцы, свергнув 28 декабря 1917 г. власть Центральной рады и устроив «штаб Духонина», убили всех сложивших оружие гайдамаков - более 300 человек33. Февральская резня 1918 г. в Севастополе привела к гибели 250-300 человек, преимущественно офицеров. Один из организаторов резни, В.В. Роме-нец, утверждал, что террор, когда матросы убивали людей на улицах, в квартирах, на пристани, а также уничтожили заключенных в тюрьме, был вызван якобы «заговором Севастопольской Рады». Согласно его воспоминаниям, Л.Д. Троцкий прислал в Центрофлот телеграмму, где грозил, что «виновники кошмарного произвола и беззакония, учинившие самосуд и расправу в Севастопольском порту и крепости Революционным Комитетом будут расследованы и преданы суду». Немедленно вызванный в Петроград Роменец, по его словам, «очень трусил» идти к Троцкому и сначала посетил Ленина. Тот, выслушав доклад о «заговоре» и изучив список «заговорщиков», заявил, что
49
Роменец поступил правильно, и твердо указал: «.. .Такие меры надо принимать только тогда, когда нет иного выхода»34.
Одним из характерных проявлений сути красногвардейщины стали кровавые события в Благовещенске в марте 1918 г., когда в ходе «погрома буржуазии» погибло до 1 500 офицеров, служащих, коммерсантов и случайных лиц. В советской и постсоветской литературе этот эпизод замалчивается до сих пор. Между тем видный большевик А.А. Ширямов, кратко упоминая об этих событиях, использовал термин «резня»35. Полпред ГПУ по Сибири И.П. Павлу-новский в записке И.С. Уншлихту от 22 ноября 1922 г. дал развернутую характеристику благовещенским громилам, видя в событиях социальную чистку. Приисковых рабочих, составлявших ядро красногвардейцев, он характеризовал как тип «таежного рабочего-хищ-ника», отметив особо: «По составу это прежде всего наследие каторги, уголовный элемент, далее - разного рода бродячий люд, привыкший к тайге, дезертиры, безработные из городов и т.д.». Как писал Павлуновский, после попытки эсеров во главе с атаманом И.М. Гамовым «устроить восстание и захватить город в свои руки масса рабочих с приисков хлынула в город, взяла его штурмом и устроила поголовную резню (буржуазии “вообще”). Ходили отрядами из дома в дом и вырезали всех заподозренных в восстании и сочувствующих им. Между прочим, вырезали почти весь состав Благовещенского Городского Управления, особенно крошили спецов и служащих горных контор»36. Этот уголовно-классовый террор сопровождался массовыми грабежами.
Оргия благовещенских убийств оказалась опасной для самой коммунистической власти, не сразу наведшей относительный порядок. Ночь первых погромов с 12 на 13 марта лидер амурских большевиков А.М. Краснощеков, освобожденный из тюрьмы вечером и увидевший, что «идти по улице опасно - свои же могут убить», согласно его дневнику, «провел в чьей-то безлюдной избе», а утром предпочел покинуть разграбляемый город и пробрался в красноармейский штаб в Астрахановке37.
Тогда же с открытого убийства начал свой революционный путь будущий партизанский вожак Н.А. Бурлов. Грузчик, а затем красногвардеец в Благовещенске, он сразу после мартовского погрома 1918 г. поступил в городскую милицию. И уже 25 марта «т. Бурлов, видя несправедливость, охваченный негодованием явных контрреволюционных действий помощника коменданта города Филиппова, пристрелил его, за что на месте и был арестован, но благодаря заступничеству флотских, избежал самосуда». Бурлов через некоторое время был взят на поруки одним из милиционеров, освобожден, участвовал в боях с белыми, а затем стал видным организатором красного партизанского движения в Восточной Сибири38.
Большевики по всей стране сознательно использовали криминал в своих целях, де-факто разрешая ему грабежи и насилия.
50
Так, в мае-июне 1918 г. Шадринский уезд Пермской губернии был охвачен огнем крестьянских восстаний. Советский мемуарист отмечал среди действий большевиков «аресты, обыски, расстрелы... грабежи, выпуск из тюрьмы уголовных преступников, даже таких, как Петров и Кокшаров, которым поручена Советской властью организация дружин для борьбы с возмущенным народом»39. Действительно, чтобы справиться с нарастающим социальным протестом, шадринские большевики не только разрешили матросу Петрову набрать из местных уголовников добровольческий партизанский отряд, но помогли вооружить и экипировать его. Согласно боевому расписанию отрядов Уральского военного округа от 19 июня 1918 г., в отряде Петрова было 70 штыков, что составляло 8 % общей численности войск Красной армии на шадринском направлении. В дальнейшем этот отряд влился на правах роты в состав вновь формируемого добровольческого 4-го Уральского стрелкового полка40.
Такая прагматическая связь с криминалом долго висела на победителях тяжелым грузом. Возглавлявшая весной 1919 г. Бердянскую уездную ЧК Екатеринославской губернии левая эсерка Введенская в 1922 г. писала в воспоминаниях об уголовниках-анархистах, к чьей помощи широко прибегало большевистско-эсеровское подполье, и называла лицемерием позднейшую борьбу чекистов с уголовниками - бывшими союзниками: «А как обойтись без этих представителей общественного подполья, когда у них было оружие, они были ловки и смелы и могли выполнить любое поручение комитета?» <.> Ведь знала же я, наши политические - кровь от крови и плоть от плоти уголовных. Кто же шел в подполье бесстрашно на все: на эксы и убийства как не эти же уголовные, под влиянием нашей агитации они только меняли цель своего ремесла. Убийство и экс оправдывались нами, когда выполнялись под диктовку партии. Да и из кого же набирался кадр смелых бойцов? Разве тупая мещанская “золотая середина” давала что-нибудь подобное?»41
Известно, что в Одессе большевистская власть оказалась особенно тесно связана с уголовным миром, который помогал подпольщикам укрываться при деникинцах42.
В советских учреждениях и большевистских организациях повсюду мелькали уголовные, опустившиеся личности, растратчики и мародеры, проводившие время в кутежах. Вятский советский работник в апреле 1918 г. восклицал в письме к В.Д. Бонч-Бруевичу: «Из кого состоят Советы и Красная гвардия? Здесь [В Пермской губернии. - А.Т.] я нагляделся, это все отбросы общества, хулиганы, воры, пьяницы, убийцы. <.> Я ездил в Сибирь, в Омск, в Краевой Совет по поручению Вятск. продов. комит., за хлебом для обсеменения всей губернии. Хлеба там много, есть чем прокормить всю Россию, но нам дали крохи... везде взятки и взятки не как прежде, [а] от 500 до 5 000 за вагон, и благодаря взяткам вместо хлеба везут табак (взятка 15 т. за вагон), вот вам диктатура пролетариата! Раньше если
51
и брали, то брали по чину и уж не так зверски»43.
В национальных окраинах криминальность и некомпетентность новой власти проявлялись с особенной силой. Председатель Бакинского СНК С.Г. Шаумян 23 июня 1918 г. писал Ленину: «В Туркестане у нас не очень благополучно. Я говорю сейчас об ответственных работниках. Сюда приехала делегация во главе с “Чрезвычайным Комиссаром” Дунаевым. Публика очень подозрительная. Пьянствуют, развратничают, тратят десятки тысяч. Приехавший на днях оттуда наш товарищ передает, что это общее явление в Ташкенте»44. Член Туркестанской комиссии ВЦИК и кандидат в члены ЦК РКП(б) Г.И. Сафаров деловито пояснял, что в таком отсталом регионе, как Туркестан, до 1917 г. не было левых партий, и они торопливо организовались из городских низов только с появлением Советов, из-за чего «партии большевиков и левых эсеров с первых же дней сделались пристанищем значительного количества авантюристов, карьеристов и просто уголовных элементов»45. Постоянные грабежи со стороны русских красногвардейцев на фоне голода в селе привели к тому, что «.. .в мусульманской среде складывалось то роковое настроение по отношению к Советской власти, которое выражалось в краткой формуле: “Скоро ли кончится русская слободка?” - Русская слободка означала голодную смерть, красногвардейский налет на сложившийся веками национальный быт, расправы без разбора, поголовные конфискации и реквизиции, самочинные обыски»46.
В 1920 г. председатель ЦИК Калмыкии А. Чапчаев констатировал: «Большевизм калмыки понимали как вандализм, стремящийся все разрушить, уничтожить и сокрушить.»47
Оценивая большевистскую власть на восточных окраинах России, традиционно являвшихся местами уголовной каторги и ссылки, один из красногвардейских вожаков Барнаула написал в 1928 г.: «. Если разбираться здраво в положении прошлого первой Сов. власти, ведь какой только сволочи не налипло в то время к ней, я пожалуй не ошибусь, что 90 % было в ней уголовного элемента и различных брехунов.»48
В Чите советские чиновники в начале 1918 г. организовали грабительскую группу в составе командира 1-й Забайкальской казачьей дивизии вахмистра М.В. Янькова (анархиста, судимого за мошенничество и подлоги), председателя горсовета Е.П. Попова, начальника красногвардейского штаба М.Я. Перцева и председателя контрибуционной комиссии. Они вместе со своими приближенными занимались взяточничеством, вымогательством и грабежом, а отобранные у населения ценности транжирили в кутежах. Когда их действия выплыли наружу, читинские лидеры в апреле 1918 г. скрылись, став впоследствии, как Перцев и Попов, вождями красных партизанских отрядов в Западной Сибири49. И коммунисты, и партизаны признавали, что летом 1918 г. красные, защищавшие свою только что свергнутую власть, практически не пользовались поддержкой сибиря-
52
ков, которые в большинстве считали ее представителей отбросами общества, случайно выплывшими на поверхность50.
В Тамбовской губернии именно массовый красный бандитизм, именуемый коммунистами «советским», стал одной из главных причин почти всеобщего восстания крестьян под руководством А.А. Антонова51.
Сколько-нибудь управляемый криминал, способный действовать в предлагавшихся властью рамках, становился элитой с перспективами хорошего карьерного роста.
Так, из дневниковых записей писателя Ю.В. Трифонова следует, что его отец и дядя, Валентин и Евгений Трифоновы, крупные военно-политические деятели Гражданской войны, «...были сначала хулиганами в Темернике. Евгений носил красный пояс, и за поясом - нож»52.
Уроженец Курской губернии, бывший матрос-балтиец, командир Крымской советской повстанческой армии во время борьбы против власти генерала П.Н. Врангеля, А.В. Мокроусов начинал, по его собственному признанию, известным на всю округу хулиганом и пьяницей, потом стал анархистом-боевиком и бежал от суда в Южную Америку. В мемуарах Мокроусов хвастливо вспоминал, как, будучи матросом и приметив во время одного из вояжей богатого пассажира, в приступе классовой ненависти («готов был грызть корабельную цепь») ночью ударил его по затылку и выбросил за борт: «От радости я даже пустился вприсядку, так после этого мне стало легко и свободно»53
Член РВС и начальник политотдела 3-й Украинской армии в 1919 г. И.Е. Ефимов (Гольфенбейн) в 1911 г. получил полгода тюрьмы за серьезное денежное мошенничество и выдавал эту судимость за революционную. В 1917 г. он вступил в партию, год спустя - подвизался комиссаром ВЧК на Восточном фронте (против Чехословацкого корпуса), а через небольшое время уже был начальником штаба железнодорожных войск в Москве. До 1937 г. Ефимов работал заместителем торгпреда СССР в Милане, а затем оказался разоблачен в своем дореволюционном жульничестве и получил строгий партийный выговор54.
Особенно активно криминальный элемент проникал в карательные органы большевистской диктатуры, причем изгонялся он оттуда далеко не всегда.
Так, Ф. Косырев, заместитель председателя контрольно-ревизионной коллегии при ВЧК, отвечавшей за ее кадры, до революции не раз судился, в том числе и за двойное убийство с ограблением. Он попался в 1918 г. на вымогательстве взяток с арестованных, и только на процессе с участием Н.В. Крыленко выяснилось его уголовное прошлое55. Моряк Ф.А. Кронин-Апинь записался в партию большевиков в 1917 г., будучи 15-летним. Поступив впоследствии в чекистские органы, он в августе 1922 г. был осужден Коллегией
53
ГПУ за бандитизм56.
Бандит Теодор Козловский в 1907 г. был осужден военным судом в Риге на 20 лет каторги за разбой и нападение на рижскую пивную лавку. Это преступление было признано настолько тяжким, что даже амнистия Керенского, несмотря на поданное прошение, не коснулась разбойника. Освободившись в конце 1917 г., благодарный Козловский немедленно записался в большевики, с 1919 г. успешно подвизался в ЧК, в 1923 г. став начальником Амударьинского облотдела ГПУ В 1934 г. ему подтвердили партийный стаж именно с 1917 г.57
Польский социалист А.Р. Формайстер, осужденный в 1906 г. за грабеж, отягченный убийством беременной женщины, на 20 лет каторги, в 1917 г. был освобожден и сколотил банду, занимавшуюся вооруженными налетами в Москве. Затем с помощью друзей-ком-мунистов Формайстер перешел в ВЧК и много лет занимал ответственные должности в контрразведке и внешней разведке ОГПУ58.
Начальник Особого отдела УНКВД по Киевской и Днепропетровской областям Я.Е. Флейшман в 1919 г. арестовывался за бандитизм, а начальник отделения Особого отдела НКВД УССР Л.Д. Телешев-ский в 1921 г. был осужден на три года за кражу, бежал, обосновался в Одессе, занимался торговлей, а в 1923 г., скрыв судимость, поступил в ГПУ и затем в партию59.
Рабоче-крестьянская милиция активно вела борьбу с политическими противниками власти большевиков, а органы ВЧК - с уголовниками. Весной 1919 г. заместитель председателя ВЧК Я.Х. Петерс сообщал московским ответственным работникам, что ЧК все время была вынуждена бороться не только с контрреволюцией, но и бандитизмом, поскольку милиция «по своей организации и моральному уровню является еще непригодным орудием для борьбы с этим злом»60. Вместе с тем Особый отдел ВЧК издал циркуляр, который обязывал милицию фабриковать общеуголовные дела на политически неблагонадежных лиц: «Если в городе, уезде и деревне замечается вредное в интересах РК.П. политическое течение, то нужно... сделать так чтоб главарь этой группы и влиятельные ея члены не заметно для широких масс были бы привлечены к судебной ответственности за уголовное преступление которое при искусной работе. Ч.К. можно им создать. возложить это дело на милицию и Уголовный розыск»61.
Разумеется, фабрикация дел о контрреволюционных и уголовных преступлениях была гораздо проще принципиальной борьбы с бандитами и коррупционерами.
События конца 1917-1918 гг., связанные с организацией государственности нового типа, продемонстрировали крайне высокую степень криминализации органов власти, особенно на местах. Классовый подбор и отказ многих пригодных к управлению лиц работать с большевиками привел к формированию элиты из случайного и
54
«примазавшегося» элемента. В Москве высокий уровень криминала демонстрировали, в первую очередь, ВЧК и милиция, на местах же проникновение уголовщины во власть, особенно на уездном и волостном уровнях, было массовым. Высокая степень криминализации большевистской власти стала и неизбежным следствием, и проявлением бурного роста уголовной преступности, стихийного и сознательного революционного разрушения прежних морально-этических ценностей и «первородного» коррупционного разложения многих едва созданных учреждений Советской власти, карательных и партийных органов, опиравшихся на маргиналов, которые при лояльности к лозунгам большевиков получали возможности доступа к «скоростным» социальным лифтам.
Объективности ради отметим, что в южных губерниях России, подконтрольных армии и правительству генерала А.И. Деникина, происходили аналогичные процессы криминализации местной власти. В воссоздаваемые белыми прежние губернские и особенно уездные учреждения устремились авантюристы, любители легкой наживы и проходимцы с темным прошлым, движимые жаждой обрести власть над населением и использовать ее для пополнения своих карманов. Уже к осени 1918 г. разного рода преступные личности установили в «Деникии», на уровне местного управления, режим произвола, вымогательства и казнокрадства62.
В «Совдепии» же, в конце концов одержавшей победу в Гражданской войне, вседозволенность власть имущих ежечасно порождала и сохраняла криминал снизу доверху. Секретный циркуляр ЦК РКП(б) от 30 ноября 1922 г. признавал факт «громадного распространения взяточничества» среди ответственных работников, грозящего «разрушением аппаратов рабочего государства»63. Особенно сильно были поражены преступностью карательные и правоохранительные органы. Говоря о советской милиции, Ю.Е. Аврутин констатирует, что она «в целом никогда не была законопослушной организацией, с уважением относящейся к своим согражданам»64. В 1922 г. советская Рабоче-крестьянская милиция была коррумпирована, по официальным данным, на 95 %; пьянство и взяточничество в ней стали «притчей по языцех»65. Судебные органы имели ничуть не больше авторитета. В одном из советских сатирических журналов горько шутили, что разница между судом и революционным трибуналом заключается лишь в большей дороговизне трибунала как более сурового по части приговоров66.
Власть, обретшая криминальное «родимое пятно» уже в момент своего рождения и усилившая его за годы кровавой Гражданской войны, сохраняла уголовников в своих рядах и дальше при сравнительно терпимом к ним отношении. В беззакониях советских и партийных ответственных работников, по большому счету, не видели «ничего предосудительного и опасного»67. Даже не все очевидные эксцессы привлекали к себе внимание, поскольку красный банди-
55
тизм низовых властей выполнял, по мнению руководящих органов партии большевиков, роль социальной «чистки».
Верхи «рабоче-крестьянского» государства реагировали обычно лишь на антисоветские повстанческие настроения населения и факты полной дискредитации власти, часто связанные с параличом ее деятельности в результате повсеместных «склок», «трений», споров о пределах компетенции и подсиживаний. Та же власть, что проявляла хотя бы относительную дееспособность, была спаяна круговой порукой и имела фактически мандат на широчайший спектр злоупотреблений, включая откровенно криминальные проявления. Только при очевидной непригодности местных работников вышестоящие органы обращали внимание на их «темные делишки». Наибольшие возможности для злоупотреблений были у отличавшихся максимальной автономностью вооруженных, карательных и чрезвычайных институтов власти: Красной гвардии, РККА, ВЧК, ЧОН, Рабоче-крестьянской милиции и продовольственных отрядов и т.п. Этому помогал широко распространенный ведомственный сепаратизм, когда военные власти легко укрывали от ответственности проштрафившихся подчиненных.
Определенное укрепление Советской власти и органов большевистской партии в 1919 - начале 1920-х гг. сопровождалось массированными чистками аппарата и РКП(б) от непригодных элементов, однако порочные классовые принципы подбора работников и зависимость чиновников-коммунистов прежде всего от решений партийных комитетов фиксировали патриархально-клановую систему взаимоотношений, слабо подверженную правовому регулированию.
И полвека спустя номенклатура носила «родимые пятна» своих прародителей: замкнутая властная система 1940-1960-х гг. «не отличалась высокой эффективностью, так как число управленцев, исключенных из партии, получивших различные партийные и дисциплинарные взыскания, снятых с занимаемых должностей, оставалось стабильно высоким»68. Полное игнорирование уроков прошлого способствовало новой криминальной революции в 1990-х гг., многообразные последствия которой до сих пор болезненно воздействуют на российскую государственность и российское общество.
Примечания
1 Золин П.М. Преступность в стране в 1909 - 1928 гг.: Сравнительная статистика // Советское государство и право. 1991. № 5. С. 117.
2 Булдаков В.П. Утопия, агрессия, власть: Психосоциальная динамика постреволюционного времени: Россия, 1920 - 1930 гг. М., 2013; Кашинский О.И. Госбезопасность изнутри: Национальный и социальный состав. М., 2005.
3 Орлов И.Б. Взятка и борьба с ней в годы нэпа. М., 2013. С. 29.
4 Герцензон А. Борьба с преступностью в РСФСР. М., 1928. С. 14.
56
5 Городницкий Р.А. Боевая организация партии социалистов-революци-онеров в 1901 - 1911 гг. М., 1998.
6 Ковтуненко П.О. Уголовный террор в Прикамье накануне революции 1905 - 1907 гг. (по материалам неофициальной части Пермских губернских ведомостей) // Вестник Самарского государственного университета. 2008. № 63. С. 151-155.
7 Затонский В. Водоворот // Семь лет. Харьков, 1924. С. 139.
8 Гейфман А. Революционный террор в России, 1894 - 1917. М., 1997. С. 216.
9 Семенов В.Л. Революция и мораль (Лбовщина на Урале). Пермь, 2003. С. 20, 21, 140, 203.
10 Гейфман А. Революционный террор в России, 1894 - 1917. М., 1997. С.15-19.
11 Трошина Т.И. Крестьянские «самосуды» в революционную эпоху: актуализация коллективного опыта (на материалах северных губерний Европейской России) // Российская история. 2012. № 2. С. 193-201.
12 Государственный архив Новосибирской области (ГАНО). Ф. П-5. Оп.
2. Д. 830. Л. 1.
13МинокинМ.В., Юдин В.А. Публицистические аспекты русской прозы 1920 - 1930-х годов. Тверь, 1998. С. 5.
14 Ахиезер А.С. Архаизация в российском обществе как методологическая проблема // Общественные науки и современность. 2001. № 2. С. 89-100.
15 ЛацисМ. Тов. Дзержинский и ВЧК // Пролетарская революция. 1926. № 9. С. 83, 84.
16 Павлюченков С.А. Военный коммунизм в России: власть и массы. М., 1997. С. 204; Леонов С.В. Государственная безопасность советской республики в пору октябрьской революции и Гражданской войны (1917 - 1922 гг.) // Государственная безопасность России: история и современность. М., 2004. С. 383; Булдаков В.П. Красная смута: Природа и последствия революционного насилия. М., 2010. С. 872.
17 Латышев А.Г. Рассекреченный Ленин. М., 1996. С. 57.
18 Шишкин В.И. Красный бандитизм в Советской Сибири // Советская история: проблемы и уроки. Новосибирск, 1992. С. 3-79; Плеханов А.М. ВЧК-ОГПУ: Отечественные органы государственной безопасности в период новой экономической политики, 1921 - 1928. М., 2006. С. 81.
19 Иоффе Г.З. «Белое дело»: Генерал Корнилов. М., 1989. С. 246, 247.
20 Первая редакция обвинительного акта по делу об убийстве А.И. Шин-гарева и Ф.Ф. Кокошкина // Пути революции: Статьи, материалы, воспоминания. Берлин, 1923. С.350-356.
21 Черное дело // Известия ВЦИК (Петроград). 1918. 8 (21) янв. С. 1.
22 Российский государственный архив новейшей истории (РГАНИ). Ф. 6. Оп. 3. Д. 558. Л. 67, 68.
23 Вегман В. Сибирские контрреволюционные организации 1918 г. // Сибирские огни. 1928. № 1. С. 136.
24 ГАНО. Ф. П-5. Оп. 2. Д. 1331. Л. 63.
57
25 Государственный архив Российской Федерации (ГА РФ). Ф. 393. Оп. 2.Д. 72.Л. 102.
26 ГАНО. Ф. П-6. Оп. 1. Д. 939. Л.4об., 12-23.
27 Канищев В.В., Протасов Л.Г. Социально-психологический портрет провинциального эсера-боевика начала ХХ века // Вестник Тверского государственного университета. 2010. Вып. 2. С. 51.
28 ГА РФ. Ф. 393. Оп. 2. Д. 72. Л. 21об.
29 Нарский И.В. Жизнь в катастрофе: Будни населения Урала в 1917 -1922 гг. М., 2001. С. 220.
30 Тумуреев И. Бандитизм как проявление социального кризиса в 1920-е гг. (по материалам Иркутской губернии) // Прибайкалье в истории России. Иркутск, 2008. С. 91-92; Новиков П.А. Гражданская война в Восточной Сибири. М., 2005. С. 54.
31 Посадский А.В. Белое дело: вехи истории // Родина. 2008. № 3. С. 5862.
32 Два архивных документа: Морозов А.Я. Доклад по делу о Воронежской рабочей боевой дружине заведующему Губернским Отделом Юстиции: Чернышев М.А. Воспоминания начальника Воронежской боевой рабочей дружины. М., 2006. С. 9.
33 Ермоленко Т.Ф., Морозова О.М. Погоны и буденовки: Гражданская война глазами белых офицеров и красноармейцев. М., 2013. С. 312.
34 Пученков А.С. Украина и Крым в 1918 - начале 1919 года: Очерки политической истории. СПб., 2013. С. 125, 126.
35 Ширямов А.А. Установление Советской власти в Забайкалье // Пролетарская революция. 1924. № 6. С. 269.
36 Центральный архив Федеральной службы безопасности РФ (ЦА ФСБ). Ф. 1. Оп. 6. Д. 76. Л. 74.
37 Мухачев Б.И. Дневник А.М. Краснощекова (по новым архивным документам) // Россия и АТР. 2009. № 4. С. 16.
38 Сапижев М.Н. Н.А. Бурлов и Вторая Братская партизанская дивизия // Крестьянский фронт: 1918 - 1922 гг. М., 2013. С. 685.
39 КашеваровМ.С. Красная страничка из истории 4-го Уральского полка (Далматовский бой 11-го июля 1918 г.): По воспоминаниям участников и архивным материалам. Шадринск, 1928. С. 16.
40 Вебер М.И. Уральская провинция в начале Гражданской войны (на материалах Камышловского и Шадринского уездов Пермской губернии) // Уральский исторический вестник. 2009. № 3(24). С. 74.
41 Ермоленко Т.Ф., Морозова О.М. Погоны и буденовки: Гражданская война глазами белых офицеров и красноармейцев. М., 2013. С. 265, 266.
42 Капчинский О.И. «Окаянные дни» Ивана Бунина. М., 2014. С. 363378.
43 Дробинин К.М. «Опомнитесь! Что вы творите!..» // Слово. 1991. № 4. С. 79.
44 Ленин и Шаумян: Сборник документов. Ереван, 1980. С. 151, 152.
45 Сафаров Г.И. Колониальная революция (опыт Туркестана). М., 1921. С.115.
58
46 Там же. С. 132-133.
47 Чапчаев А. Выступления, речи, доклады: Сборник документов. Элиста, 1990. С. 11.
48 ГАНО. Ф. П-5. Оп. 2. Д. 766. Л. 110об.
49 Ларьков Н.С. Начало гражданской войны в Сибири: Армия и борьба за власть. Томск, 1995. С. 102, 103; Штырбул А.А. Анархистское движение в Сибири в 1-й четверти XX века: Антигосударственный бунт и негосударственная самоорганизация трудящихся: Теория и практика. Ч. 2. Омск, 1996. С. 6, 7.
50 Симонов Д.Г. К вопросу об отношении крестьянства к антибольшевистскому движению в Сибири и на Урале летом-осенью 1918 года // Крестьянский фронт: 1918 - 1922 гг. М., 2013. С. 634.
51 Балашовские коммунисты об «Антоновщине»: Из материалов бала-шовской уездной партийной конференции, февраль 1921 г. // Крестьянский фронт: 1918 - 1922 гг. М., 2013. С. 463.
52 Трифонов Ю. Из дневников и рабочих тетрадей // Дружба народов. 1999. № 1. С. 82, 83.
53 Ченных С. «Готов был грызть корабельную цепь» и убивать // Первая Крымская (Симферополь). 2005. 5-11 авг. № 85.
54 Капчинский О.И. «Окаянные дни» Ивана Бунина. М., 2014. С. 65, 66.
55 Кредов С.А. Дзержинский. М., 2013. С. 231.
56 Отраслевой государственный архив Службы безопасности Украины (ОГА СБУ). Ф. 13. Оп. 1. Д. 435. Л. 63об.
57 РГАНИ. Ф. 6. Оп. 1. Д. 157. Л. 147.
58 Папчинский А.А., Тумшис М.А. Щит, расколотый мечом: НКВД против ВЧК. М., 2001. С. 95-103.
59 ОГА СБУ. Ф. 16. Оп. 1. Д. 505. Л. 251, 146.
60 Известия ВЦИК (Москва). 1919. 27 марта. С. 3.
61 Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ). Ф. 372. Оп. 1. Д. 33. Л. 41.
62 Карпенко С.В. Экономический кризис и коррупция: Из истории тыла белых армий юга России (1918 - 1920 гг.) // Экономический журнал. 2015. № 1(37). С. 109.
63 Павлюченков С.А. «Орден меченосцев»: Партия и власть после революции: 1917 - 1929 гг. М., 2008. С. 255.
64 Аврутин Ю.Е. Полиция и милиция в механизме обеспечения государственной власти в России. СПб., 2003. С. 277.
65 Орлов И.Б. Взятка и борьба с ней в годы нэпа. М., 2013. С. 43; Павлюченков С.А. «Орден меченосцев»: Партия и власть после революции: 1917 - 1929 гг. М., 2008. С. 105.
66 Красный ворон. 1922. № 2. С. 2.
67 Вепрев О.В., Лютов В.В. Государственная безопасность: Три века на Южном Урале. Челябинск, 2002. С. 168.
68 Калинина О.Н. Партийные и советские руководители Западной Сибири (1946 - 1964 гг.): Опыт исторического анализа. Новосибирск, 2013. С. 59.
59
Автор, аннотация, ключевые слова
Тепляков Алексей Георгиевич - канд. ист. наук, доцент Новосибирского государственного университета экономики и управления
teplyakov-alexey@rambler.ru
Уже в 1917-1918 гг., в первые годы своего существования, диктаторская власть большевиков в России приобрела выраженный криминальный характер. Криминальность новой власти основывалась как на широком спектре насильственных практик, применявшихся по «идейным», «революционным» соображениям, так и на широком присутствии уголовных элементов в формирующейся новой правящей элите. В статье, на основе обширного фактического материала, почерпнутого в том числе и из архивных документов, анализируются многообразные факторы криминализации органов партии большевиков, советских, военных и карательных учреждений. Одним из таких факторов являлось примирительное отношение к преступникам и преступности со стороны Советского государства в первые годы большевистского господства. Созданный большевиками партийно-государственный аппарат, опиравшийся на активную часть маргинальных низов, привнес в практику государственного управления стихию бессудных расправ и ограбления «классовых врагов» («врагов народа»). С другой стороны, этот аппарат оказался подвержен быстрому коррупционному разложению. Особенно сильно уголовные методы борьбы с «врагами народа» проявлялись в деятельности военных и карательных учреждений, включая Всероссийскую чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией. С точки зрения верхов большевистской партии, преступные действия местных органов власти и управления были вполне допустимы. Поэтому такие преступные действия пресекались только в тех случаях, когда местные органы власти и управления оказывались неспособны эффективно проводить политику центральной власти или вызывали у населения подъем антисоветских и антибольшевистских настроений.
Октябрьская революция 1917 г., Гражданская война, Советская власть, партия большевиков, Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией (ВЧК), Красная гвардия, Красная армия, Рабоче-крестьянская милиция, преступность, коррупция, бандитизм
References
(Articles from Scientific Journals)
1. Akhiezer A.S. Arkhaizatsiya v rossiyskom obshchestve kak metodologicheskaya problema. Obshchestvennye nauki i sovremennost, 2001, no. 2, pp. 89-100.
2. Kanishchev V.V., Protasov L.G. Sotsialno-psikhologicheskiy portret
60
provintsialnogo esera-boevika nachala XX veka. Vestnik Tverskogo gosudarstvennogo universiteta, 2010, no. 2, p. 51.
3. Karpenko S.V. Ekonomicheskiy krizis i korruptsiya: Iz istorii tyla belykh armiy yuga Rossii (1918 - 1920 gg.). Ekonomicheskiy zhurnal, 2015, no. 1(37), p. 109.
4. Kovtunenko P.O. Ugolovnyy terror v Prikame nakanune revolyutsii 1905 - 1907 gg. (po materialam neofitsialnoy chasti Permskikh gubernskikh vedomostey). Vestnik Samarskogo gosudarstvennogo universiteta, 2008, no. 63,pp.151-155.
5. Mukhachev B.I. Dnevnik A.M. Krasnoshchekova (po novym arkhivnym dokumentam). Rossiya i ATR, 2009, no. 4, p. 16.
6. Posadskiy A.V. Beloe delo: vekhi istorii. Rodina, 2008, no. 3, pp. 58-62.
7. Troshina T.I. Krestyanskie “samosudy” v revolyutsionnuyu epokhu: aktualizatsiya kollektivnogo opyta (na materialakh severnykh guberniy Evropeyskoy Rossii). Rossiyskaya istoriya, 2012, no. 2, pp. 193-201.
8. Veber M.I. Uralskaya provintsiya v nachale Grazhdanskoy voyny (na materialakh Kamyshlovskogo i Shadrinskogo uezdov Permskoy gubernii). Uralskiy istoricheskiy vestnik, 2009, no. 3(24), p. 74.
9. Zolin P.M. Prestupnost v strane v 1909 - 1928 gg.: Sravnitelnaya statistika. Sovetskoe gosudarstvo ipravo, 1991, no. 5, p. 117.
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
10. Leonov S.V. Gosudarstvennaya bezopasnost sovetskoy respubliki v poru oktyabrskoy revolyutsii i Grazhdanskoy voyny (1917 - 1922 gg.). Gosudarstvennaya bezopasnost Rossii: istoriya i sovremennost [The State Security of Russia: History and the Present]. Moscow, 2004, p. 383.
11. Sapizhev M.N. N.A. Burlov i Vtoraya Bratskaya partizanskaya diviziya. Krestyanskiy front: 1918 - 1922 gg. [The Peasants’ Front: 1918 - 1922]. Moscow, 2013, p. 685.
12. Shishkin V.I. Krasnyy banditizm v Sovetskoy Sibiri. Sovetskaya istoriya: problemy i uroki [Soviet History: Problems and Lessons]. Novosibirsk, 1992, pp. 3-79.
13. SimonovD.G. Kvoprosuobotnosheniikrestyanstvakantibolshevistskomu dvizheniyu v Sibiri i na Urale letom-osenyu 1918 goda. Krestyanskiy front: 1918 - 1922 gg. [The Peasants’ Front: 1918 - 1922]. Moscow, 2013, p. 634.
14. Tumureev I. Banditizm kak proyavlenie sotsialnogo krizisa v 1920-e gg. (po materialam Irkutskoy gubernii). Pribaykale v istorii Rossii [The Baikal Region in the History of Russia]. Irkutsk, 2008, pp. 91-92.
(Monographs)
15. Avrutin Yu.E. Politsiya i militsiya v mekhanizme obespecheniya gosudarstvennoy vlasti v Rossii [Police and Militia as Power Enforcing Mechanism in Russia]. St. Petersburg, 2003, p. 277.
16. Buldakov V.P. Krasnaya smuta: Priroda i posledstviya revolyutsionnogo
61
nasiliya [The Red Turmoil: The Nature and Aftermath of Revolutionary Violence]. Moscow, 2010, p. 872.
17. Buldakov V.P. Utopiya, agressiya, vlast: Psikhosotsialnaya dinamika postrevolyutsionnogo vremeni: Rossiya, 1920 - 1930 gg. [Utopia, Aggression and Power: Psychosocial Dynamics of Post-Revolutionary Time in Russia, 1920 - 1930]. Moscow, 2013, 759 p.
18. GeyfmanA. Revolyutsionnyy terror v Rossii, 1894 - 1917 [Revolutionary Terror in Russia, 1894 - 1917]. Moscow, 1997, pp. 15-19.
19. GeyfmanA. Revolyutsionnyy terror v Rossii, 1894 - 1917. [Revolutionary Terror in Russia, 1894 - 1917]. Moscow, 1997, p. 216.
20. Gorodnitskiy R.A. Boevaya organizatsiya partii sotsialistov-revolyutsionerov v 1901 - 1911 gg. [The Combat Structure of the Party of Socialists-Revolutionaries in 1901 - 1911]. Moscow, 1998, 239 p.
21. Ermolenko T.F., Morozova O.M. Pogony i budenovki: Grazhdanskaya voyna glazami belykh ofitserov i krasnoarmeytsev [Epaulettes vs Budyonovkas: The Civil War through the Eyes of White Officers and Red Army Soldiers]. Moscow, 2013, pp. 265, 266.
22. Ermolenko T.F., Morozova O.M. Pogony i budenovki: Grazhdanskaya voyna glazami belykh ofitserov i krasnoarmeytsev [Epaulettes vs Budyonovkas: The Civil War through the Eyes of White Officers and Red Army Soldiers]. Moscow, 2013, p. 312.
23. Ioffe G.Z. «Beloe delo»: General Kornilov [“The White Affair”: General Kornilov]. Moscow, 1989, pp. 246, 247.
24. Kalinina O.N. Partiynye i sovetskie rukovoditeli Zapadnoy Sibiri (1946
- 1964 gg.): Opyt istoricheskogo analiza [The Party and Soviet Leaders of Western Siberia (1946 - 1964 гг.): Historical Case-Study]. Novosibirsk, 2013, p. 59.
25. Kapchinskiy O.I. Gosbezopasnost iznutri: Natsionalnyy i sotsialnyy sostav [National Security from the Inside: Ethnical and Social Composition]. Moscow, 2005, 384 p.
26. Kapchinskiy O.I. «Okayannye dni» Ivana Bunina [“Cursed Days” by Ivan Bunin]. Moscow, 2014, pp. 65, 66.
27. Kapchinskiy O.I. «Okayannye dni» Ivana Bunina][“Cursed Days” by Ivan Bunin]. Moscow, 2014, pp. 363-378.
28. Kredov S.A. Dzerzhinskiy. Moscow, 2013, p. 231.
29. Larkov N.S. Nachalo grazhdanskoy voyny v Sibiri: Armiya i borba za vlast [The Beginning of the Civil War in Siberia: the Army and Struggle for Power]. Tomsk, 1995, pp. 102, 103.
30. Latyshev A.G. Rassekrechennyy Lenin [The Declassified Lenin]. Moscow, 1996, p. 57.
31. Minokin M.V., Yudin V.A. Publitsisticheskie aspekty russkoy prozy 1920 - 1930-kh godov [The Publicist Aspects of the Russian Prose of the 1920s
- 1930s]. Tver, 1998, p. 5.
32. Narskiy I.V. Zhizn v katastrofe: Budni naseleniya Urala v 1917 - 1922 gg. [Living in Disaster: The Routine of the Population of the Urals in 1917 -1922]. Moscow, 2001, p. 220.
62
33. Novikov P.A. Grazhdanskaya voyna v Vostochnoy Sibiri [The Civil War in Eastern Siberia]. Moscow, 2005, p. 54.
34. Orlov I.B. Vzyatka i borba s ney v gody nepa [The Bribe and Fight against it during NEP Time.]. Moscow, 2013, p. 29.
35. Orlov I.B. Vzyatka i borba s ney v gody neap [The Bribe and Fight against it during NEP Time.]. Moscow, 2013, p. 43.
36. Papchinskiy A.A., Tumshis M.A. Shchit, raskolotyy mechom: NKVD protiv VChK [The Shield Split by the Sword: NKVD against CheKa]. Moscow, 2001,pp.95-103.
37. Pavlyuchenkov S.A. «Orden mechenostsev»: Partiya i vlast posle revolyutsii: 1917 - 1929 gg. [“The Order of Sword Brothers”: The Party and Power after Revolution: 1917 - 1929]. Moscow, 2008, p. 105.
38. Pavlyuchenkov S.A. «Orden mechenostsev»: Partiya i vlast posle revolyutsii: 1917 - 1929 gg. [“The Order of Sword Brothers”: The Party and Power after Revolution: 1917 - 1929]. Moscow, 2008, p. 255.
39. Pavlyuchenkov S.A. Voennyy kommunizm v Rossii: vlast i massy [Military Communism in Russia: Power and Masses]. Moscow, 1997, p. 204.
40. Plekhanov A.M. VCheKa-OGPU: Otechestvennye organy
gosudarstvennoy bezopasnosti v period novoy ekonomicheskoy politiki, 1921 - 1928 [CheKa-OGPU: The Russian Body of State Security under the New Economic Policy]. Moscow, 2006, p. 81.
41. Puchenkov A.S. Ukraina i Krym v 1918 - nachale 1919 goda: Ocherki politicheskoy istorii [Ukraine and Crimea in 1918 - early 1919: Essays on Political History]. St. Petersburg, 2013, pp. 125, 126.
42. Semenov V.L. Revolyutsiya i moral (Lbovshchina na Urale) [Revolution and Morals (Lbovshchina in the Urals)]. Perm, 2003, pp. 20, 21, 140, 203.
43. Shtyrbul A.A. Anarkhistskoe dvizhenie v Sibiri v 1-y chetverti XX veka: Antigosudarstvennyy bunt i negosudarstvennaya samoorganizatsiya trudyashchikhsya: Teoriya i praktika [Anarchist Movement in Siberia in the First Quarter of the 20th century: Anti-Government Rebellion and NonGovernmental Self-Organisation of Working People: Theory and Practice]. Omsk, 1996, vol. 2, pp. 6, 7.
44. Veprev O.V., Lyutov V.V. Gosudarstvennaya bezopasnost: Tri veka na Yuzhnom Urale [National Security: Three Centuries in Southern Urals]. Chelyabinsk, 2002, p. 168.
Author, Abstract, Key words
Aleksey G. Teplyakov - Candidate of History, Senior Lecturer, Novosibirsk State University of Economics and Management (Novosibirsk, Russia)
teplyakov-alexey@rambler.ru
As early as in 1917-1918 during the first years of its existence the Bolsheviks’ power in Russia acquired a criminal character. The criminality of the new authority was due to a wide range of violence practiced for “ideological” and “revolutionary” reasons as well the massive contingent of criminals present
63
in a newly formed elite. The article which refers to comprehensive factual materials including the archival one analyses various factors relating to the criminalization of the Bolshevik party, soviet, military and punitive institutions. One of the factors is the Soviet state’s conciliatory attitude toward offenders and criminality during the first years of the Bolshevik governance. The party and government machine created by the Bolsheviks used to resort to active marginal lower masses and practiced extrajudicial punishment and robberies of “class enemies” (“enemies of the people”). Moreover, the government was vulnerable to corruption. These criminal methods of fighting against “enemies of the people” were most manifest in the activities of military and punitive establishments, particularly, of the All-Russian Extraordinary Commission for Combating Counterrevolution (Cheka). The leadership of the Bolshevik party accepted such unlawful actions of local authorities unless the latter proved inefficient at implementing central government policies or aroused the population’s anti-soviet and anti-bolshevist outcry.
Russian Revolution of 1917, Russian Civil War, Soviet Power, Bolshevik Party, All-Russian Extraordinary Commission for Combating Counterrevolution (Cheka), Red Guard, Workers-Peasants Red Army, Workers-Peasants Militia, crime, corruption, banditry
64
