CC BY
377
удк 821.161.1 (091)тургенев и.с.
udc 821.161.1 (091)тургенев и.с.
А.А. БЕЛЬСКАЯ
кандидат филологических наук, доцент, зав. кафедрой журналистики и связей с общественностью Орловского государственного университета E-mail: [email protected]
A.A. BELSKAYA
candidate of Philology, associate professor, of the department chair of journalism and communications about
the public, Orel state university E-mail: [email protected]
крест и роза в художественном пространстве «отцов и детей» и.с. тургенева cross and rose in the art space in i.s. turgenev's novel «fathers and sons»
В статье выявляется смыслообразующая роль креста и розы в романе И.С. Тургенева «Отцы и дети». Доказывается, что они участвуют в развитии авторской концепции, приобретают в тексте символическую окраску и крест является «разгадкой» романа, основные идеи которого - идеи «примирения» внутренних и внешних противоречий и «жизни бесконечной».
Ключевые слова: крест, роза, фуксия, смыслообразующая роль, символическая окраска, авторская концепция, идея «примирения».
The article reveals the semantic role of the cross and rose in the I.S. Turgenev's novel «Fathers and Sons». It is proved that they are involved in the development of the author's concept, acquire symbolic meaning in the text and the cross is the «clue» of the novel, which basic ideas are the ideas of «reconciliation» of internal and external contradictions and «eternal life».
Keywords: cross, rose, fuchsia, semantic role, symbolic color, author's concept, the idea of «reconciliation».
С момента публикации роман И.С. Тургенев «Отцы и дети» вызвал бурные споры, которые не утихают среди учёных до сих пор. Основная причина различных интерпретаций романа - его многозначность. Последнее время возрос интерес к рассмотрению мифологического и метафорического контекстов романа, его весьма сложной системы символов, благодаря которым открываются смысловые глубины и семантические коды произведения. Уже заглавие романа - «Отцы и Дети» - выступает как семантический код, зашифрованный в ёмкой метафоре. Полагаем, что не менее значимыми семантическими кодами в тексте являются крест и роза.
Наша цель - попытаться разобраться в их семантической окраске и выявить роль в формировании «мерцающего подтекста» романа [14, с.37].
В «Отцах и детях» крест упоминается много раз, но особое значение он приобретает в сюжете двух героев: Базарова (кленовый лист, по форме напоминающий крест, и крест на могиле героя), и княгини Р., присылающей Павлу Петровичу Кирсанову кольцо, перечеркнутое крестом [23, с.32]. В науке нет однозначного толкования семантического смысла данного образа в тургеневском тексте. Одни учёные считают, что крест обращает к мифу о царе Эдипе, разгадавшем загадку Сфинкса, и в образе креста заложена идея судьбы человека [17, с.86], жизнь которого - видимость, неминуемо заканчивающаяся «закатом» (смертью). Другие исследователи, в частности американский учёный, профессор Университета штата Огайо Айрин Мазинг-Делик, полагают, что княгиня Р. находит разгадку в «кресте» как самопожертвовании и примире-
нии [11], что ближе христианской традиции. Семантика другого образа - розы - подробно рассмотрена в работах И.В. Грачевой, Т.Б. Трофимовой и др. [9, с.52-54;22, с.131-132]. Учёными доказано, что роза осуществляет в тексте характерологическую (Фенечка), психологическую (Базаров) функции и наполняет художественное пространство романа разнообразным культурным подтекстом. Надо добавить, что роза, точно так же как крест, играет важную роль в сюжете двух героев романа: Фенечки, которая не только сравнивается с розой («Бывает эпоха в жизни молодых женщин, когда они вдруг начинают расцветать и распускаться, как летние розы; такая эпоха наступила для Фенечки»), но и атрибутами которой являются розы («подле нее лежал целый пук <.. .> красных и белых роз»), и Базарова, иносказательно просящего о любви посредством красной розы. Как видно, роза и крест присутствуют в сюжете только главного героя романа - Евгения Базарова, причём, выступают как бинер, ибо обозначают противоположные явления человеческого бытия: смерть и вечность, чувственная любовь и любовь-жертва. Между тем в романе Тургенева есть ещё один персонаж, с образом которого не только соотносятся крест и роза, но и «двойниками» которого являются княгиня Р. и Фенечка. Это Анна Сергеевна Одинцова.
Впервые читатель встречается с Анной Сергеевной, причёска которой украшена «легкими ветками фуксий», красиво падающими с её блестящих волос на покатые плечи, на бале [23, с.68]. Известно, что одной из отличительных особенностей сопутствующей героине фуксии является то, что её верхняя чашечка из четы-
© А.А. Бельская © A.A. Belskaya
рёх листьев похожа на крест, а сам цветок - на розу. Первыми таинственные знаки креста и розы в фуксии обнаружили члены религиозно-мистического «Ордена Розы и Креста». Напомним, что розенкрейцеры, не принимающие Распятия, в качестве эмблемы своего Ордена избрали розу с крестом и трактовали их как знаки божественного света Вселенной (роза) и земного мира страданий (крест), вечности (роза) и времени (крест), души человека (роза), распятой на его теле (крест), возрождающихся сил природы (роза) и оплодотворяющего духа (крест), как знаки Девы Марии и Христа, женского и мужского начал, материального и духовного, чувственной и духовной любви. В свою очередь, фуксия входила в 12 магических растений розенкрейцеров, которые наделяли данный цветок качествами Венеры: мягкость, нежность, теплота, красота, изящество [24].
Тургенев мог знать об этом, по крайней мере, Анна Сергеевна Одинцова обладает многими из названных качеств. Мог знать писатель также этикетное значение фуксии - благожелательность. Возможно, Одинцова именно поэтому выбирает фуксию для своего бального туалета. Но семантика флорообраза в тексте иная. Представляется, что с помощью фуксии, известной своими красивыми цветами и переменчивым характером, автор уже при первом знакомстве с героиней дешифрует такую характерную её черту, как противоречивость (ум «пытлив и равнодушен»; «сомнения не утихали до забывчивости и никогда не дорастали до тревоги»; «ни перед чем не отступала и никуда не шла», «ей ничего не хотелось, хотя ей казалось, что ей хотелось всего» и др.). Открывается данный смысл фитообраза за счёт такой смежной детали, как цветовой контраст белый/чёрный в первой портретной зарисовке героини. Не исключено, однако, что фуксия, цветки которой, в отличие от большинства цветов, обращены вниз, на землю, выступает в тексте метафорой приоритета для героини всего земного и символически указывает на то, что сама она и есть «мать-земля». По крайней мере, данная семантика отчётливо реконструируется в контексте романа. В сне-бреде Базарова двоящийся облик Анны Сергеевны («Одинцова кружилась перед ним, она же была его мать») прямо связывается с категорией «матери-земли». В контексте других образов-символов базаровского сна Одинцова предстаёт «прародительницей всего сущего», Жизни, и в этом смысле она (Одинцова) - «мать», «мать-земля», «мать-природа», т.е. подательница и благ, и разрушения одновременно. Е.Ю. Полтавец считает, что в «Отцах и детях» фуксии, одному из любимых цветков розенкрейцеров, присуща символика креста [18, с.355], правда, как она соотносится с образом Анны Сергеевны Одинцовой, исследователь не поясняет. Полагаем, что символическое значение фуксии, в которой, как было замечено розенкрейцерами, сопрягаются два знака - крест и роза, сложнее и, помимо собственных коннотативных смыслов, вмещает символику и креста, и розы. Несомненный интерес представляет дефиниция их роли в контексте образа Анны Одинцовой и её романных «двойников», с образами которых непосредственно связаны крест (княгиня Р. - Нелли) и роза
(Фенечка), и выявление «многообразно и причудливо» дешифрованной в тексте информации (содержания) имён данных героинь.
Одной из важных смысловых доминант в «Отцах и детях» является роза. В науке давно замечено, что цветочные образы, пусть и периферийный сегмент, но значимый компонент поэтики романов Тургенева. Цветы (цветок) присутствуют в них, прежде всего, как важная изобразительная деталь: примета пейзажа, деталь усадебного сада или интерьера, женского туалета, т. е. в своём прямом значении. Но, кроме эстетической функции, флористические образы в тургеневских романах нередко выполняют символическую функцию, которая возникает в результате высокой степени обобщения в тексте их или традиционных, или коннотативных смыслов. В «Отцах и детях» широким семантическим спектром обладает роза, с которой в романе связан, прежде всего, образ Фенечки. Сначала автор сравнивает героиню с «летней розой» [23, с.135] и, тем самым, характеризует, не прибегая к многословным описаниям, индивидуальные особенности личности молодой, цветущей, живущей «нежными страстями» Фенечки. Роза в контексте образа героини приобретает, если не основополагающее, то существенное значение и символизирует, с одной стороны, её природную красоту, молодость, женское начало, с другой - доброту, жертвенность, чистоту души и чистоту помыслов. Данными значениями семантика розы в тексте не исчерпывается. Флористический образ не только помогает проникнуть во внутренний мир героини, но и способствует пониманию потаённого смысла романа в целом. Изображая Фенечку человеком «сердечной стихии» и одновременно матерью, живущей нежными заботами о сыне, автор акцентирует в сюжете героини не столько тему страстной любви, сколько тему материнства. С образом Фенечки с младенцем на руках («есть ли на свете что-нибудь пленительнее молодой красивой матери со здоровым ребенком на руках») в роман Тургенева входит тема поклонения Богородице. Недаром Фенечка сравнивается с розой. Общеизвестно, что в христианской традиции образ розы символизирует «божественный свет» и «целомудренную красоту» и посвящён Деве Марии, и сама она почитается как роза и имеет своим атрибутом розу [21, с.386]. Образ тургеневской Фенечки-розы обращает к мотиву положительно прекрасной Розы-Богородицы. Точно так же, как в христианстве Роза-Богородица освобождается непорочным зачатием от последствий первородного греха, в «Отцах и детях» образ Фенечки-розы нравственно возвышается автором. Одной из обаятельных и значимых черт героини является материнство, которое выше сплетен и предрассудков.
Иной смысл роза приобретает в сцене в Марьине, когда Базаров, увидев Фенечку, подле которой на скамейке лежит «пук еще мокрых от росы красных и белых роз», просит подарить ему красную розу [23, с.138]. Базаров, конечно, не случайно выбирает красную розу: в античной греко-римской мифологии, а позже в европейской культуре она символизирует любовь, страсть,
желания. Расставшись с Одинцовой, Базаров ищет сочувствия и сострадания («Хоть бы кто-нибудь надо мною сжалился») и, прося у Фенечки красную розы, иносказательно взывает к любви. Наивная и простодушная Фенечка вряд ли осознаёт двусмысленность намёков Базарова. Для Фенечки роза - знак признательности матери за спасённого сына.
Нетрудно заметить, что в пределах одного флоро-символа розы соединяется широкое поле значений, присущих различным культурам (античной, христианской)
- чувственная любовь и совершенство. Семантическая окраска данного фитообраза в романе разная: если в контексте образа Базарова роза выступает олицетворением страсти, любви-эроса (др.-греч. Прю); то в кон -тексте образа Фенечки - нежной материнской любви, любви-сторгэ (др.-греч. сторук), требующей постоянной жертвы и потому благодатной, угодной Богу. Впрочем, в семантическом ореоле образа Фенечки роза сохраняет, в том числе, символику обаятельной женской красоты. Присутствие нескольких семантических значений розы в контексте образа героини свидетельствует о сочетании в ней двух творящих сил женщины
- женственности и материнства.
Примечательно, что такие мужские персонажи романа, как Базаров и Павел Петрович Кирсанов, не сумевшие добиться любви от своих избранниц - Анны Сергеевны и княгини Р., - ищут их «двойника» в лице Фенечки. В своё время Г. А. Бялый заметил, что в жизненной драме двух антагонистов есть нечто общее: и тот и другой страдают от неудачной любви, которую «не в состоянии вытравить из сердца». «Тайна» любви так сильно захватывает их, что Павел Петрович чувствует к Фенечке «нечто вроде любви из-за ее внешнего сходства с княгинею Р.», а для Базарова мимолетное влечение к Фенечке - «это тоже некий суррогат его глу -бокого чувства к Одинцовой» [5, с.107]. Объединяет столь непохожих между собой героинь сокрытое в них стихийное женское начало и способность каждой из них по-своему рождать через любовь новую жизнь.
Прав М.О. Гершензон, что «живым» и «жгучим» в творениях Тургенева является то, что «он действительно любил: женщина и ее любовь» [8, с.152]. В науке постоянно проводится параллель между такими героинями «Отцов и детей», как Анна Одинцова и княгиня Р., и основной, объединяющей их чертой учёные называют таинственность. Обе героини, действительно, - женщины-загадки, женщины-сфинксы: Анна Сергеевна - «довольно странное существо», с «таинственной улыбкой»; у княгини Р. - «загадочный взгляд» и «странная жизнь». По мнению Ю.В. Лебедева, «загадка двух этих совершенно различных женщин одна: и княгиня Р., и Одинцова - люди сердечной стихии, разум не властен над их поступками, их индивидуальное "я" -игрушка в руках владеющих ими жизненных сил» [13, с.76]. Учёными также замечено, что любовь Базарова к Анне Сергеевне «повторяет» несчастную любовь Павла Петровича Кирсанова к княгине Р., имя которой причудливо зашифровано в тексте романа. На протяжении всего действия её зовут княгиня Р. Данная буква входит
в латиницу и в кириллицу, и потому её может читаться двояко («эр» или «пэ»), что, по мнению И.Н. Исаковой, подчеркивает загадочность и таинственность героини. Хотя в конце романа становится известно её имя - Нелли, но оно тоже не снимает завесу тайны, т.к. сложно определить, «русское оно (переделанное на английский манер) или иноязычное» [12, с.64]. Думается, последнее определить несложно. Княгиню Р. называет Нелли англоман Павел Петрович Кирсанов. Известно, что благодаря англоманам из числа дворянской знати в Россию проникает имя Нелли как английская уменьшительная форма имён Анна, Елена, Элеонора. Сложно определить, какое из этих имён является личным именем княгини Р. Поскольку дериват Нелли носит межан-тропонимический характер и объединяет концепты нескольких имён, то читатель невольно включается в авторскую игру, пытаясь расшифровать загадку имени героини. Рискнём предположить, что Нелли - это уменьшительная форма имени Анна (а не Елена, как у Ф.М. Достоевского в «Униженных и оскорблённых», и не Элеонора, как у первой жены Ф.И. Тютчева). В пользу этого свидетельствует, во-первых, то, что Тургенев в повести «Ася» уже «экспериментировал» с именем Анна, используя малораспространённый его дериват; во-вторых, то, что княгиня Р. играет ключевую роль в судьбе Павла Петровича Кирсанова точно так же, как Анна Одинцова, - в судьбе его антагониста Базарова. С данными героинями в романе связана одна и та же ситуация - ситуация духовного перерождения (рождения) человека под влиянием любви и его гибели (смерти) от любви. Следовательно, посредством этих женских персонажей в романе реализуется определённая творческая задача автора, и потому выбор их имён не мог быть произвольным у писателя.
Вероятнее всего, Анна и Нелли у Тургенева - это разные формы единого имени, и используя их, писатель вскрывает типическое (первичный апеллятив) и индивидуальное (форма) в своих героинях. Поскольку в период создания «Отцов и детей» денотат Нелли не был широко известен, а значит, не обрёл нового понятия, то он совпадал с понятием первичного апеллятива, сопутствующего имени в его первоначальном ономастическом употреблении, т.е. имени Анна. Оно происходит от древнееврейского Hanna (от ивр. henf - «храбрость», «сила») с последующей греко-латинской адаптацией (от греч. Ayía, Avva - «грация», «миловидность») и в переводе означает «милость», «благодать», «строящая Восхождение». Как пишет иерей Олег Давыденков, древние греки и римляне словом «благодать» выражали понятие о приятных свойствах лица или предмета, а также о тех чувствованиях, которые эти предметы или лица возбуждали в окружающих людях (такие душевные состояния, как сочувствие, благоволение, милость, милосердие, благодарность, благоугождение и т.п.). В древнееврейском языке, языке Ветхого Завета, слову «благодать» соответствует слово gen, которое в своем первоначальном значении указывает на свойства предметов, возбуждающие у людей чувства эстетического удовольствия и удовлетворения. Только в Новом
Завете слово «благодать» начинает использоваться для выражения отношения Бога к человеку [10]. Нельзя не заметить, что героинь Тургенева - Анну Одинцову и княгиню Р. (Нелли) - помимо таинственности и загадочности объединяют «приятные» свойства внешности: обе удивительно сложены, миловидны, обаятельны и изысканны. Можно обнаружить черты сходства и во внутреннем мире героинь, которые живут не столько разумом, сколько впечатлениями и воображением. Наконец, будучи воплощением женственности, и Анна Сергеевна, и княгиня Р. (Нелли), «возбуждают» у полюбивших их Базарова и Павла Кирсанова одно и то же высокое «чувствование» - Любовь. Павел Петрович не может забыть «непонятный, почти бессмысленный, но обаятельный образ» княгини Р.; Базаров, столкнувшись в лице Анны Сергеевны с иррациональной, всепоглощающей стихией любви, не в силах противостоять ей. Важно и существенно, что каждый из героев не просто влюбляется в свою избранницу на всю жизнь, любовь меняет их мироотношение (Павел Кирсанов), потрясает «основы убеждений» (Базаров) и, что самое главное, под влиянием любви им приоткрывается таинственная, скрытая сущность бытия, что-то «заветное и недоступное», куда никто не может проникнуть. По сути дела, намёк на одно из крупнейших событий в жизни Базарова и Павла Петровича Кирсанова содержится уже в имени их избранниц, этимологическое значение которого - «строящая Восхождение». После встречи с княгиней Р. (Нелли) привыкший к любовным победам Павел Кирсанов испытывает новое, неведомое ранее чувство и переживает внутреннее преображение. Недаром герой носит имя апостола Павла, с которым в христианстве связана идея духовного преображения [Деян. 22:4-7]. В свою очередь, «великий охотник до женщин и женской красоты» Базаров, который не признаёт власти любви и красоты над собой, «таинственных отношений между мужчиной и женщиной», встретив Анну Сергеевну, преображается и, пусть «с негодованием», но сознаёт «романтика в самом себе» [23, с.87]. Следовательно, личностная сущность Анны Одинцовой и княгини Р. (Нелли) отвечает тайному смыслу их имени - благодать. С.М. Аюпов, правда, пишет о несоответствии имени, означающем «благодать», и личности, в частности Анны Сергеевны, олицетворяющей «равнодушную» природу и являющейся «Ангелом Смерти» [1, с.163].
Напомним, однако, что автор учения о метафизической реальности имени в образовании личности П.А. Флоренский выделяет два уровня имени Анна и считает, что его высшему «заданию» соответствуют «недра благодати», а на низших планах усвояются главным образом «стихийно-мистические начала», но всегда «в окраске благодатности» [25, с.25]. Тургеневские героини относятся к последнему типу. Анна Одинцова и княгиня Р. (Нелли), неся в себе что-то стихийное, являясь олицетворением иррациональных - «каких-то тайных ... неведомых сил», - воплощают стихийно-мистическую энергию бытия и манят неразгаданным. При этом обе героини являются проводниками не
каких-то природных закономерностей, а того, что находится за пределами этого мира. Наконец, те чувства, которые «вселяют» Анна Одинцова и княгиня Р. (Нелли) любящим их мужчинам, становятся для тех не только «бездной», но и «благодатью». И Павел Петрович, и Базаров, несмотря на мучительные внутренние терзания, ощущают приток изменяющих их благодатных сил. Павел Кирсанов испытывает возвышенные, идеальные страдания. Отрицатель и позитивист Базаров приходит к признанию метафизической и эстетической ценности мира - таинственности и красоты бытия, тайны и загадки человека, таинства и поэзии любви.
Несмотря на то, что в едином имени Одинцовой и княгини Р. содержится дешифровка одного и того же сообщения, героини не тождественны друг другу. Немаловажно, что форма имени княгини Р. - Нелли -привносится извне и, соответственно, не освящена. Отсюда двойственность жизни героини: днём она -светская дама, легкомысленная кокетка, с увлечением предающаяся «всякого рода удовольствиям», бросающаяся «навстречу всему, что могло доставить ей малейшее развлечение»; ночью - кающаяся грешница, которая плачет, молится, не находит покоя и часто до самого утра мечется по комнате, тоскливо ломая руки, или сидит, вся бледная и холодная, над псалтырем [23, с.30]. Присущее княгине Р. раздвоение приводит к тому, что она порой впадает в состояние безумия: «Иногда, большею частью внезапно, это недоумение переходило в холодный ужас; лицо ее принимало выражение мертвенное и дикое; она запиралась у себя в спальне, и горничная ее могла слышать, припав ухом к замку, ее глухие рыдания» [23, с.31]. Но хотя княгиня Р. прожигает свою жизнь, она осознаёт абсурдность собственного существования, и в её изломанной, находящейся во власти природных стихий душе есть стремление освободиться от зла и порока. Следовательно, имя героини даже в иноязычной краткой форме не умоляет своей сути.
Анна Сергеевна Одинцова обладает более цельным - «свободным» и «решительным» - характером, что отчётливо проявляется в её отношении к миру. В отличие от княгини Р., безрассудной в своих чувствах, Одинцова, которой тоже ведомы «смутные», ей самой непонятные движения сердца, так устраивает свою жизнь, что в ней нет места «тяжелым» переживаниям. Анна Сергеевна мечтает полюбить, но стремится к безусловной любви, чтобы «жизнь за жизнь», «без сожаления и без возврата» [23, с.93]. Впрочем, от Базарова (и от читателя) не укрывается противоречивость умной, проницательной и в то же время равнодушной, ищущей любовь, но и скучающей Одинцовой. Базаров постоянно упрекает Анну Сергеевну: «.вы очень любите комфорт, удобства, а ко всему остальному очень равнодушны»; «Вам хочется полюбить <.> а полюбить вы не можете: вот в чем ваше несчастие» [23, с.91;93]. Герой прав и не прав одновременно. Действительно, полюбить «без сожаления и без возврата» красивая, независимая Одинцова не может во многом потому, что привыкла к материальному и душевному комфорту. Но главным, конечно,
является то, что у Анны Сергеевны нет внутреннего - духовного - единства с Базаровым. Испытывая благорасположенность к поразившему «воображение» «странному лекарю», Одинцова, по словам Тургенева, «мало влюбляется в Базарова», а значит, не ощущает в себе тайны Божественного присутствия - «безмерного, где-то существующего счастия» [23, с.96]. Кроме того, в отношениях с Базаровым сама Анна Сергеевна отчасти движима эгоистическими желаниями («хотела и его испытать и себя изведать»). Надо, однако, отдать должное героине, которая честно оценивает ситуацию («Я виновата.»). В свою очередь, Базаров, любя «глупо, безумно», одержим не только сильной мужской страстью к женщине, но и «комплексом любви-ненависти» [13, c.104], что не может не пугать Одинцову: «"Нет, - решила она наконец, - бог знает, куда бы это повело, этим нельзя шутить, спокойствие все-таки лучше всего на свете"» [23, с.99]. Не желая удовлетворяться приманками страстей, Анна Сергеевна не позволяет себе перейти «известную черту», видя за ней «даже не бездну, а пустоту... или безобразие [23, с.99].
Существенное значение для понимания личности героини имеет её отчество - Сергеевна (от римского родового имени Sergius - «высокий, высокочтимый»), которое способствует созданию образа «владетельной особы», недосягаемой для Базарова. Патроним княгини Р. неизвестен, что служит ещё одним доказательством отсутствия у неё целостности. Личностные качества героинь выражают также их фамилии. Если фамилия Одинцовой мотивирована в тексте (живёт в своём замкнутом мире), то у княгини Р., казалось бы, нет. Вместе с тем А.В. Ващенко высказывает интересное предположение, что в контексте произведения неназванная фамилия героини «прочитывается как "Рок" - понятие, сочетающее в себе и мистику бытия, и неотвратимость любви одновременно» [6, с.31-44].
В свою очередь, Анну Сергеевну Одинцову можно отнести к типу способных к самопожертвованию, но «роковых» женщин. Подобно княгине Р., Одинцова не только строит восхождение полюбившего её Базарова, но и становится причиной его «смерти» (внеличност-ная роль). Павел Кирсанов и Базаров оказываются в идентичном положении: с одной стороны, через любовь они ощущают действие чего-то высшего, с другой - любовь роковым образом приводит их к смерти. Герои романа переживают её дважды. Сначала это метафорическая смерть. Гибельной и разрушительной для Базарова и Павла Кирсанова становится «сильная и тяжелая» страсть к женщине: Павел Петрович «чуть с ума» не сходит, терзается, ревнует, «таскается» повсюду за княгиней Р.; охваченный страстью Базаров иногда напоминает хищного зверя («пожирающий взор», «зверское лицо», «загоревшиеся глаза»). В последующем терминальная тема развивается в романе в разных плоскостях: Базаров, заразившись тифом, умирает, и его смерть - это уход в инобытие, в неведомую жизнь, причём, уход, неразрывно связанный с иммортологическими (бессмертие) рассуждениями автора; смерть Павла Кирсанова - это внутренняя смерть
(«мертвец» при жизни). В этом смысле Павел Петрович оказывается «маленьким» (имя Павел - от латинского раи1ш, что означает «малый», «маленький») по сравнению с Базаровым, который не только «благородно возвышается» (что соответствует этимологическому значению имени героя - Евгений, от греч. еиуеу^ -«благородный») в спорах с Павлом Кирсановым, поступает «благородно» после дуэли с ним; возвышенна сама базаровская смерть, ибо, по словам архимандрита Феодора (А.М. Бухарев), несёт «на себе явную печать жертвы» [4, с.181].
Вместе с тем «смерть» героев романа служит подтверждением амбивалентности имени Анна у Тургенева. Стоит отметить, что, начиная с А. С. Пушкина, в русской литературе этому имени присуща фатальность и двойственность (Л.Н. Толстой, А.П. Чехов, А.И. Куприн, М. А. Булгаков и др.). Возможно, обусловлено это тем, что лица с библейскими именами часто бывают носителями роковых событий. Показательно, что для другой героини романа - Фенечки - писатель избирает имя Федосья (от греч. 0eo5ocía), которое точно так же, как имя Одинцовой и княгини Р. - Анна/Нелли, связано с понятием «благодать», но принадлежит к немногочисленному числу собственно христианских - теофорных - имён и означает «Божья благодать». Соответственно, имя Фенечки у Тургенева - это имя с подтекстом, намекающим на то, что она - большая «благодать», чем Анна Сергеевна и княгиня Р. (Нелли), поскольку творит добро, угодное Богу.
Что касается Анны Одинцовой и княгини Р. (Нелли), то единство благодатного и фатального проявляется даже в модели поведения героинь при прощании с любящими их мужчинами. И княгиня Р. (Нелли), и Анна Сергеевна возвышаются до милости - сочувствия и сострадания (что соответствует этимологическому значению имени героинь), но при этом их образы неотделимы от мотива трагической вины. Симптоматично, что в портрете Анны Сергеевны во время её посещения умирающего Базарова преобладает чёрный цвет («дама под чёрным вуалем, в чёрной мантилье»), и она предстаёт одновременно «благодетельницей» и предвестником смерти, а её поцелуй («Анна Сергеевна приложилась губами к его лбу») - это и милость, и своего рода печать смерти. В свою очередь, княгиня Р. перед смертью присылает Павлу Петровичу подаренное им кольцо с вырезанным на камне сфинксом («... и этот сфинкс - вы») и проводит на нём крестообразную черту, веля сказать, что «крест - вот разгадка» [23, с.32].
Известно, что кольцо и крест обладают амбивалентной символикой. Кольцу, в частности, присущи значения защиты, единения уз людей, с одной стороны, и власти - с другой (19, с.178-179). Что касается крестообразной черты на кольце со сфинксом (мифическое существо с головой женщины, которое в греческой мифологии считается «крылатой душитель-ницей», задающей хитроумные загадки и убивающей всех, кто не может их отгадать) и слов: «крест - вот разгадка», то можно предположить, что в жизни самой княгини Р. побеждает вера как спасающая благодать.
Соответственно, героиня, обретшая перед смертью мистическую связь с Высшей силой («обрела благодать у Бога») [Лк. 1:30], преодолевает в себе ветхую душу. Но дешифровать, какой смысл княгиня Р. вкладывает в слова: «крест - вот разгадка», - обращённые к Кирсанову, - достаточно сложно. Напоминает ли она Павлу Петровичу о быстротечности человеческой жизни, или предрекает ему судьбу как крестную ношу, или намекает, что от понимания силы земной любви необходимо возвыситься до понимания силы Божественной любви и что все стихии, в том числе, стихия любви преодолеваются Крестом, обращённостью к Богу и направляет, тем самым, к идее примирения и преодоления смерти, или стремится донести мысль, что личное крестное страдание возвышает больше, чем сиюминутное счастье? Как бы то ни было, Кирсанов не приходит к Богу, а всю свою жизнь ставит «на карту женской любви», не примиряется с жизнью, а умирает духовно («Да он и был мертвец»). Показательна сцена в русской церкви Дрездена и авторское замечание о Павле Петровиче, что «жить ему тяжело... тяжелей, чем он сам подозревает...»: «Стоит взглянуть на него в русской церкви, когда, прислонясь в сторонке к стене, он задумывается и долго не шевелится, горько стиснув губы, потом вдруг опомнится и начнет почти незаметно креститься» [23, с.187]. В конце романа автор всё же вводит в семантический ореол образа Павла Кирсанова крест. Он отзывается в судьбе одержимого страстью, не примирившегося («горько стиснув губы»), не освободившегося от гордости Павла Петровича как крестное страдание, тяжкое бремя жизни и одновременно как крестное знамение, которое свидетельствует о том, что он, пусть «незаметно», старается освятить свои мысли и чувства, а значит, подчиниться Господней воле. Впрочем, как не смог Кирсанов разгадать загадку женщины-сфинкса, так и не сумел приблизиться к постижению её сакрального знания («крест - вот разгадка»). Отсюда, думается, прижизненная смерть героя.
Таким образом, если роза раскрывает особенности характера растворившейся в добродетельной любви и материнстве Фенечки, то крест - княгини Р. как символ искупления и восхождения её духа. Несмотря на то, что любовь милой, доброй Фенечки озарена Божественным присутствием, ценностное значение для героини имеет в основном физический мир (дом, сын, семья), поддержание в нём покоя и гармонии. Напротив, княгиня Р. приходит к обращению своей женственности к духовным качествам. Симптоматично, что роза и крест оказываются имплицитно связанными также с образом главной героини романа. Нами уже отмечалось, что в романах Тургенева цветочные образы играют концептуальную роль: желтофиоли - в «Дворянском гнезде», гелиотропы - в «Дыме» и др. [См.: об этом: 2, с.286-287;3, с.265-266], - поэтому едва ли случайно в «Отцах и детях» Одинцову сопровождает фуксия, в венчике цветка которой угадывается роза, а в верхней чашечке из четырёх чашелистиков и листьях, расположенных крест-накрест, - крест. Вероятнее всего, через фуксию, сочетающую в себе знаки розы и креста, автор зашиф-
ровывает информацию о многозначности и сложности личности героини и её особом - объединяющем и централизующем - положении в системе женских персонажей.
В отличие от жизненных перипетий княгини Р. (отчасти Фенечки), которые даны не как совершающиеся, а как совершённые события, в романе показана своеобразная женская инициация Анны Сергеевны Одинцовой. Заметим, что, согласно Рене Генону, символ розы и креста обоими образующими его элементами как раз и выступает обозначением инициации, т.е. определенного духовного состояния, пережитого в опыте приобщения к истинному знанию - «реинтеграцию существа в центр этого состояния и полный расцвет его индивидуальных способностей» [7, с.355]. В романе Тургенева главная героиня проходит через два испытания: испытание любовью («тайное отвращение ко всем мужчинам» - «как все женщины, которым не удалось полюбить, она хотела чего-то, сама не зная, чего именно» - «он [Базаров - А.Б.] поразил воображение» - «она как будто хотела и его испытать и себя изведать» - «влияние различных смутных чувств» - «себя не понимала» - «заставила себя дойти до известной черты, заставила себя заглянуть за нее - и увидала за ней даже не бездну, а пустоту... или безобразие» - «чувствовала себя виноватою») и испытание смертью Базарова. В эпилоге автор сообщает, что Анна Сергеевна, наконец, делает свой «крестный выбор» - «вышла замуж, не по любви, но по убеждению» [23, с.185]. Можно допустить, что всё, пережитое Одинцовой в «опыте» с Базаровым, подготавливает её к пониманию того, что любовь - это удел избранных. Тогда получается, что через зашифрованную в фуксии символику розы и креста Тургенев сообщает о развитии скрытых в героине индивидуальных способностей и примирении, гармоническом уравновешивании в ней конфликтующих между собою в человеческой жизни начал: женского - стихийного и мужского - сознательного, иррационального (эмоции) и рационального (ум), природного и духовного миров, чувственной и жертвенной любви.
Впрочем, образ Анны Сергеевны Одинцовой - это один из самых сложных женских образов в русской литературе и потому вряд ли допустима его однозначная трактовка. В свою очередь, специфика любого символа такова, что «план его содержания» разомкнут в бесконечность. Так, символический смысл сопровождающей Анну Сергеевну фуксии, верхние чашелистики которой напоминают крест, а цветок - розу, может прочитываться не только как гармоничное сочетание креста и розы, но и как перечеркнутая крестом роза. Возможно, автор потому замысловато дешифрует имена Одинцовой -Анна и княгини Р. - Нелли, образ которой раскрывается через символику креста, чтобы читатель смог прочесть утаённое сообщение: в судьбе обеих героинь победу одерживает Крест. Тогда получается, что и Анна Сергеевна, и княгиня Р. у Тургенева - это не только воплощение неразгаданной тайны, но и хранительницы тайны. В отличие от княгини Р., в контексте образа Одинцовой крест едва ли имеет сотериологический (от
латинского Бйег - спаситель) смысла или символизирует крестную муку, скорее, он выступает «феноменом человеческого сознания», направленным против хаотических порывов души [16, с.24]. С обеими героинями в романе связана тема искушения, стихийного женского начала. Отсюда появление в тексте библейской символики, в частности сравнения косы Анны Сергеевны с «тёмной змеей» [23, с.94]. В Библии греховное женское начало прямо связывается со змеёй [Быт. 3:1]. Кстати, коса тоже является символом женского начала и женской силы. Правда, саму Одинцову, таящую в себе неодолимое искушение для Базарова, страшат любые знаки греховного искуса. Так, увидев однажды в «портике» «ужа» (вид неядовитых змей), Анна Сергеевна не любит «больше посещать это место» [23, с.164]. В отличие от многих героев романа, Одинцова не узнаёт разрушительной силы страсти («бездна», «пустота», «безобразие»), как, впрочем, и созидательной силы материнской любви («Божья благодать»). Вместе с тем символика креста не только не отменяет, а, напротив, подчеркивает связь душевного и духовного начал в героине. Больше того, автор не исключает, что на «кресте» может расцвести «роза» - счастье и любовь («... они [Анна Сергеевна с мужем - А.Б.] живут в большом ладу друг с другом и доживутся, пожалуй, до счастья... пожалуй, до любви»), по крайней мере, в романе задан вектор движения героини к обретению идеала.
Венчает роман Тургенева тоже Крест. В эпилоге «Отцов и детей» присутствует целый ряд образов-символов, семантически образующих две парадигмы: земля - небо, смерть (кладбище, могила, каменные плиты) - вечность (цветы, птицы, поющие на заре, молитва, святая и преданная любовь родителей Базарова), - и взаимодействуют три мотива: смерть - жизнь (новые семьи, рождение детей) - вечность [23, с.187-188]. Объединяет все эти образы, парадигмы и мотивы Крест, который выступает в романе и как знак смерти, уничтожения, и как символ организации пространства и времени мира, и как символ структуры человека и сущности его существования; наконец, как христианский символ. Помимо родителей Базарова, преодолевших в себе сомнение и смиренно принявших свой крест, несущих бремя жизненных тягот и скорби, образ креста непосредственно связан с судьбой их сына, нигилиста, позитивиста, атеиста, отрицавшего Бога и вечную жизнь. Уже само романное существование героя, представляющее собою борьбу противоположных сил и крестное страдание, обращает к образу Креста. Но, главное, Крест моделирует в тургеневском тексте «восхождение духа, стремление к Богу, к вечности» [20,
с.12], причём как автора, так и героя. Прав архимандрит Феодор (А.М. Бухарев), утверждая, что Базаров уходит в «другую жизнь не с одними семенами смерти в своей душе», а и любви [4, с.164-165]. В свою очередь, в заключении романа Тургенев, который сам плохо верил в бессмертие души, смог найти в сфере своего творческого духа «взволнованные и жаркие слова о бессмертии, утверждающие таинственную жизнь за роковой гранью могилы» [15, с.105].
Сложность мировоззрения Тургенева состоит в совмещении двух противоположных начал: «постоянной мысли о тщете всего земного», пустоте мироздания, отсутствия в нём Бога, с одной стороны, и признания гармонического единства мира, закона равновесия и красоты всего сущего - с другой. Проявление «силы вечной жизни» писатель находит в Природе, которая сияет «вечною красотою», но это - «равнодушная природа» - она безучастна и безразлична к тем, кто своею сменою подтверждают её вечность. Видя онтологическую драму человека в «немоте» Вечности, в том, что сам он слишком мал в бесконечности времени и беспредельности пространства мира, писатель не сводит пространственно-временное бытие личности к «точке», оно - бесконечно и беспредельно. Констатируя в финале «Отцов и детей» смысловую и пространственную близость человека к вечному, Тургенев, тем самым, утверждает, что он, человек, (в том числе Евгений Базаров) - это не только genus (род), но и genius (дух) (отсюда имя героя), т.е. не только родовое, но и духовное существо, повинующееся закону «вечной смерти» и одновременно вмещающее в себя всю полноту «вечной жизни». Соответственно, в конце романа автор рассуждает не столько о «великом спокойствии "равнодушной природы"», сколько о непрерывности и закономерности развития человеческого бытия, непреходящей ценности её «вечных начал» - «святой и преданной» любви, добра, жертвы - и высоком смысле всего сущего - «вечном примирении и жизни бесконечной».
Итак, в художественном пространстве «Отцов и детей» крест и роза играют важную смыслообразующую роль, участвуют в развитии авторской концепции, по-своему выражая и одновременно формируя её, и приобретают в контексте романа обобщённо-символическую окраску. Особое место в сюжетных линиях центральных романных персонажей (Базаров и Одинцова, Павел Кирсанов и княгиня Р.), в их судьбе занимает крест, который становится «разгадкой» всего тургеневского романа, основополагающими идеями которого являются идеи «примирения» внутренних и внешних противоречий и «жизни бесконечной».
Библиографический список
1. Аюпов С.М. Эволюция тургеневского романа 1856-1862 гг.: Соотношение метафизического и исторического. Казань: изд-во Казанского университета, 2001 . 292 с.
2. Бельская А.А. «Дым» И.С. Тургенева: личные имена собственные в контексте романа и пушкинская антропонимика // Вестник Брянского государственного университета. №2 (2011): История. Литературоведение. Право. Языкознание. Брянск: БИО БГУ 2011. № 2. С. 285-292.
3. Бельская А.А. «Лизин текст» И.С. Тургенева и А.С. Пушкина // Ученые записки Орловского государственного университета. Серия: Гуманитарные и социальные науки. 2013. № 4 (54). Орел, 2013. С.259-267.
4. Бухарев А.М. Разбор двух романов, касающихся важных затруднений и вопросов современной мыслительности и жизни: «Что делать» г. Чернышевского и «Отцы и дети» г. Тургенева // Архимандрит Федор (А.М. Бухарев). О духовных потребностях жизни. М.: Столица, 1991. 320 с.
5. Бялый Г.А. Роман Тургенева «Отцы и дети». М.; Л.: Гослитиздат, 1968. 137 с.
6. Ващенко А.В. И.С. Тургенев и Уилла Кэзер: аспекты межкультурного диалога // Вестник Московского университета. Серия 19: Лингвистика и межкультурная коммуникация. М., 2009. С 31-40.
7. ГенонР. Заметки об инициации // Рене Генон. Символика креста. М.: Прогресс-Традиция, 2003. С.355-619.
8. ГершензонМ.О. Образы прошлого. А.С. Пушкин. И.С. Тургенев. П.В. Киреевский. А.И. Герцен. Н.П. Огарев. М.: изд-во ОКТО; Т-во Скоропечатни А.А. Левенсон, 1912. 556 с.
9. Грачева И.В. Каждый цвет - уже намек: О роли художественной детали в русской классике // Литература в школе. 1997. № 3. М., 1997. С. 49-54.
10. Иерей ОлегДавыденков. Учение о благодати как о силе, нас освящающей. Понятие о благодати в свете Свщ. Писания // Иерей Олег Давыденков. Догматическое богословие. URL: http://azbyka.ru/vera_i_neverie/o_boge2/davudenkov_dogmatika_1g_29_ all.shtml
11. Irène Masing-Delic. Базаров перед Сфинксом: научное анатомирование и эстетическая форма в романе Тургенева «Отцы и дети». URL: http://www.persee.fr/web/revues/home/prescript/article/slave_0080-2557_1985_num_57_3_5502
12. Исакова И.Н. «Зовут его Николаем Петровичем Кирсановым». О поэтической ономастике // Русская словесность. М., 2005. №4. С. 58-65.
13. ЛебедевЮ.В. Роман И.С. Тургенева «Отцы и дети». - М.: Просвещение, 1982. 144 с.
14. Маркович В.М. И.С. Тургенев и русский реалистический роман XIX века (30-50 годы). Л, 1982. 208 с.
15. Орловский С. О религиозных исканиях Тургенева // Русская мысль. М., 1911. - Год тридцать второй, кн. IX. С. 82-105.
16. ОсташоваН.В. Символ креста в истории культуры: Автореф. дисс ... канд. культурологии. СПб.: С.-Петерб. гос. ун-т., 2004. 24 с.
17. ПолтавецЕ.Ю. Сфинкс. Рыцарь. Талисман // Недзвецкий В.А., Пустовойт П.Г., Полтавец Е.Ю. И.С. Тургенев. «Записки охотника», «Ася» и другие повести 50-х годов, «Отцы и дети». М.: Изд-во Моск. ун-та, 2000. С. 83-104.
18. Полтавец Е.Ю. Цветочки Лизы Калитиной: итальянский и французский контекст // Тургеневские чтения. Вып. 5. М.: Русский путь, 2011. С.350-368.
19. РогалевичН.Н. Словарь символов и знаков. М.: Харвест, 2004. 512 с.
20. ТопоровВ.Н. Крест // Мифы народов мира: Энциклопедия: В 2-х т. Второе изд. Т. 2. М., 1988. С.12-14.
21. Топоров В.Н. Роза // Мифы народов мира: Энциклопедия: В 2-х т. Второе изд. Т. 2. М.: Советская энциклопедия, 1988. С. 386-387.
22. Трофимова Т.Б. «Как хороши, как свежи были розы...»: Образ розы в творчестве Тургенева // Русская литература. СПб, 2007. № 4.- С. 127-138.
23. Тургенев И.С. Отцы и дети // Тургенев И.С. Полн. собр. соч.: В 30-ти т. Т.УП. М.: Наука, 1981. С.5-190.
24. УльрихИ.В. Ключ к целительным силам растений (взгляд астролога). URL: http://ligis.ru/librari/2216.htm
25. Флоренский П.А. Имена // Священник Павел Флоренский. Малое собр. соч. Вып.1. Имена. М.: Купина, 1993. 319 с.
References
1. Ayupov S.M. Evolution of Turgenev's novel 1856-1862 years: The ratio of the metaphysical and historical. - Kazan: Kazan University Publishing, 2001. - 292 p.
2. Belskaya A.A. «Smoke» by I.S. Turgenev: Personal names in the context and Pushkin antroponymics // The Bryansk State University Herald. №2 (2011): History / Science of Literature Law / Linguistics. - Bryansk, 2011. - Pp. 285-292.
3. Belskaya A.A. Turgenev's and Pushkin's «Liza's text» // Scientific notes of Orel State University. Vol. 4 - no. 54. 2013. - Orel, 2013. - Pp. 259-267.
4. Bukharev A.M. Analysis of two novels dealing with important difficulties and issues of modern life and mentation: Chernyshevsky's novel "What to do?" and Turgenev's novel «Fathers and Sons» // Archimandrite Theodore (A.M. Bukharev). On the spiritual needs of life. - Moscow: Capital 1991. - 320 p.
5. Bialy G.A. Turgenev's novel «Fathers and Sons». - Moscow, L.: Goslitizdat, 1968. - 137 p.
6. VashenkoA.V. I.S. Turgenev and Willa Kezer: The aspects of cross-cultural dialogue // The Moscow University Herald. Series 19: Linguistics and Cross-Cultural Communication - Мoscow, 2009. - Pp. С 31-40.
7. Guenon R. Notes on the initiation // Rene Guenon. The symbolism of the cross. - Мoscow: Progress-Tradition, 2003. - Pp. 355-619.
8. GershenzonM.O. Images of the past. A.S. Pushkin. I..S. Turgenev. P.V. Kireyevsky. A.I. Herzen. N.P. Ogarev. - Мoscow: OKTO Publishing; Skoropechatni partnership A.A. Levenson, 1912. - 556 p.
9. Grachevа I.V. Each colour is a hint: The role of artistic details in the Russian classics // Literature in school. 1997. № 3. - Pp. 49-54.
10. Priest Oleg Davydenko. The doctrine of grace as a force us sanctifying. The concept of grace in the Scripture // Priest Oleg Davydenko. Dogmatic theology. URL: http://azbyka.ru/vera_i_neverie/o_boge2/davudenkov_dogmatika_1g_29_all.shtml
11. Irène Masing-Delic. Bazarov in front of the Sphinx: scientific anatomy and aesthetic form in the Turgenev's novel «Fathers and Sons». URL: http://www.persee.fr/web/revues/home/prescript/article/slave_0080-2557_1985_num_57_3_5502
12. Isakovа I.N. «His name is Nikolai Petrovich Kirsanov» About poetic onomastics // Russian literature. - Мoscow, 2005. №4. -Pp. 58-65.
13. Lebedev Y.V. I.S. Turgenev's novel «Fathers and Sons». - Moscow: Publishers «Prosveshchenye», 1982. - 144 p.
14. Markovich V.M. I.S. Turgenev and the russian realistic novel of the XIX century (30-50 years). - Leningrad, 1982. - 208 p.
15. OrlovskiyS.About religious Turgenev's quests // Russkaya mysl. - Мoscow, 1911. - Thirty-second year, the book IX. - Pp. 82-105.
16. Ostashova N.V. The symbol of the cross in the history of culture: synopsis of a thesis... Cultural Studies - St. Petersburg: St. Petersburg State Univ., 2004. - 24 p.
17. Poltavets E.Yu. Sphinx. Knight. Talisman. Nedzveckiy V.A. Pustovoyt P.G. Poltavets E.Y. I.S. Turgenev. «A Sportsman's Sketches», «Asya» and other stories of the 50th years, «Fathers and Sons». - Moscow: The Moscow University Publ., 2000. - Pp. 83-104.
18. Poltavets E.Yu. Lisa Kalitina's Flowers: Italian and French context // Turgenev reading. №5. - Moscow: Russkij Put, 2011. - Pp. 350-368.
19. Rogalevich N.N. Dictionary of Symbols and Signs- Moscow: Harvest, 2004. - 512 p.
20. Toporov V.N. Cross // Myths of the World: An Encyclopedia: In 2 Vols second ed. Volume 2. - Moscow, 1988. - Pp. 12-14.
21. Toporov V.N. Rosa // Myths of the World: An Encyclopedia: In 2 Vols second ed. Volume 2. - Moscow, 1988. - Pp. 386-387.
22. Trofimova T.B. "How fair, how fresh were the roses.": The image of a rose in the Turgenev's works // Russian literature. - St. Petersburg, 2007. № 4. - Pp. 127-138.
23. Turgenev I.S. Fathers and Sons // Turgenev I.S. The complete collection of works and letters in 30 volumes. Vol.VII. - Moscow: Nauka, 1981. - Pp.5-190.
24. Ulrich I.V. The key to the healing powers of plants (astrologer's opinion). URL: http://ligis.ru/librari/2216.htm
25. Florenskiy P.A. Names // The priest Pavel Florensky. Small collection of works. №1. Names. - Moscow: Kupina, 1993. - 319 p.
удк 415.61
udc 415.61
ВАН ЛИВЭНЬ
аспирант кафедры русского языка Московского педагогического государственного университета Е-mail:[email protected]
WANG LIWEN
postgraduate student of Department of Russian, Moscow
State Pedagogical University Е-mail:[email protected]
структурные типы устойчивых сравнении, характеризующих внешность человека structural types of common similes that characterize the person's appearance
В статье на материале семантической группы «внешность человека» рассматриваются некоторые аспекты моделирования и структурной типологии устойчивых сравнений русского языка. Автор считает, что структура устойчивого сравнения предопределяет парадигматические и синтагматические особенности устойчивой компаративной единицы, влияет на развитие системы её значений, на синтаксические функции и специфику функционирования в художественных текстах и в разговорной речи. Исследование структурных моделей УС - необходимое условие для дальнейшего анализа семантики устойчивых компаративных единиц и их прагматических функций.
Ключевые слова: моделирование, структурная типология, устойчивые сравнения, одноэлементная структура, двухэлементная структура.
In this article the semantic group «арреагапсе of the person» is researched from some aspects of modeling and structural typology of common similes in Russian language. The author think that the structure of common similes predetermines their paradigmatic and syntagmatic features, and affects the development of its system, the syntactic functions and specifics of the functioning in the literary texts and in colloquial speech. Study on the structual models of common similes is a necessary condition for further analysis of the semantics of common similes and their pragmatic functions.
Keywords: modeling, structural typology, common simile, one-element structure, two-element structure.
Описание структурных типов устойчивых сравнений (далее УС) требует обращения к методике моделирования. Модель в лингвистике - отвлечённая схема, образец, по которому строятся (образуются) те или иные языковые единицы. Модель должна отражать внутреннюю сущность языкового явления. Единицы всех уровней языка в той или иной мере характеризуются «моделируемостью», то есть могут быть подвергнуты структурной типизации и обобщению в виде моделей.
Возможность применения метода моделирования во фразеологии определяется тем, что любая фразеологическая единица состоит из слов-компонентов, связанных между собой синтаксической связью: «В качестве воспроизводимых языковых единиц фразеологические обороты всегда выступают как определенное структурное целое составного характера, складываясь из различных по своим морфологическим свойствам слов, находящихся между собой в разных синтаксических
© Ван Ливэнь © Wang Liwen
