CC BY
48
ИСТОРИЯ И ПОЛИТОЛОГИЯ
УДК (94(470) «191...»
КОРПОРАТИВНОСТЬ КАК ФОРМА СОЦИАЛЬНОЙ ОРГАНИЗАЦИИ И КАТЕГОРИЯ МЫШЛЕНИЯ ЖИТЕЛЕЙ ПРОВИНЦИАЛЬНОГО ГОРОДА В РОССИИ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX в.1
© Сергей Константинович ЛЯМИН
Тамбовский государственный университет им. Г.Р. Державина, г. Тамбов, Российская Федерация, кандидат исторических наук, доцент кафедры российской истории,
e-mail: laomin@rambler.ru
В статье анализируются процессы трансформации традиционных социальных структур провинциальных городов России во второй половине XIX в. В центре внимания авторов находятся такие формы социальной организации и категории мышления городских жителей, как корпоративность и патриархальность. Авторы демонстрируют противоречивость и нелинейность модернизационных процессов в пореформенной России.
Ключевые слова: менталитет; модернизация; традиционное общество; корпоративность; община; городское общество.
Корпорация как доминирующий способ социальной организации является характерной чертой традиционного общества. Соответственно, корпоративность - неотъемлемая категория традиционного сознания. По мнению большинства исследователей, процесс модернизации связан, помимо прочего, с разрушением корпоративной структуры социума и освобождением личности от контроля со стороны корпорации.
В западной историографии используется термин «социальная мобилизация», под которой понимают «... перемещение главного фокуса убеждений и обязательств большинства индивидов от общины к обществу и от местной к общенациональной сфере. Социальная мобилизация является результатом физического перемещения большей части населения в модернизированное общество из его традиционной сельской среды обитания»
[1, Р. 24].
Иначе говоря, предполагается, что человек индустриального общества включен в
1 Статья подготовлена по результатам проведения НИР в рамках реализации Федеральной целевой программы «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России» на 2009-2013 гг. (Го-
сударственный контракт № 16.740.11.0703 от 8 июня 2011 г.).
обширную систему разнообразных социальных связей, что позволяет ему быть относительно независимым субъектом социальных отношений. Жизнь индивида в этом случае не замкнута узкогрупповыми корпоративными интересами и (или) узкими географическими границами. Разрушая зависимость человека от одной единственной корпорации, которая определяла все аспекты его жизнедеятельности, процессы модернизации позволяли индивиду быть добровольным членом нескольких малых групп (социальных, профессиональных, территориальных, объединений по интересам и т. п.). Вместе с тем человек становился членом большого общества, поскольку община более не отгораживала его от воздействия общенациональных (и даже мировых) экономических, политических и культурных факторов.
Один из подходов к осмыслению влияния модернизации на социальную структуру, распространенный в западной историографии и социологии, утверждает, что «модернизация традиционной социальной системы ведет к уменьшению уровня дифференциации в каждой из подсистем социальной структуры. То есть имеет место процесс относительной гомогенизации, сокращающий разрыв между вершиной и основанием соци-
альной пирамиды, несколько сглаживающий различия по уровню доходов, а также различия, связанные с обладанием статусом, властью, опытом и знанием» [2, р. 341].
Анализ элементов корпоративности в социальной структуре и сознании российского общества второй половины XIX в. основан на обширном материале, который свидетельствует о специфике и темпах модернизации в рассматриваемый период.
Особый интерес представляет взгляд на эту проблему в контексте изучения социальной организации и менталитета городских слоев пореформенной России, занимавшихся торгово-промышленной деятельностью. Это позволяет ответить на вопрос: являлась ли, в действительности, эта группа населения авангардом модернизации (как это было в Европе), или же ее сознание было преемственно с традиционным образом мышления.
В генезисе городских корпораций можно выделить несколько этапов. Если еще в конце XVII в. различия в общественном быте посадского и крестьянского населения были несущественными, то уже после Магистратской реформы 1721 г. происходит формально-юридическое разделение когда-то единой посадской общины на гильдии и цехи, что создало предпосылки для ее действительного расщепления. Структура посадской общины и ее функции в основном оставались прежними. Однако появившиеся черты бюрократизма в самоуправлении изменяли характер межличностных отношений в общине. Наконец, реформы 1775-1785 гг. разделили прежде относительно единую посадскую общину на купеческое, мещанское и ремесленное общества [3, т. 1, с. 508-509].
Термин «общество» (в данном его значение) иногда отождествляется исследователями с «сословием». Действительно, общества были однородны по сословному признаку. Однако наличие у человека определенного сословного статуса не всегда означало причисление его к соответствующему обществу. Поэтому здесь мы рассматриваем общество как городскую корпорацию - своего рода организационную структуру сословия. Так, под «купеческим сословием» подразумевается вся масса людей, обладающих этим сословным статусом. Однако под «членами купеческого общества» следует понимать людей, охваченных корпоративной связью. По-
скольку по персональному составу общество и сословие почти (но не абсолютно) совпадали, то в большинстве случаев «общество» и «сословие» можно употреблять как синонимы. Вместе с тем при изучении корпоративных отношений уместно, на наш взгляд, отличать эти термины.
Таким образом, к XIX в. городские сословные корпорации - мещане, купцы, цеховые ремесленники - имели свое сословное самоуправление, вокруг которого и складывался их общественный быт.
Исследователи отмечают, что реформы 60-70-х гг. XIX в. положили начало процессу упадка городских корпораций, который выражался, прежде всего, в заметном уменьшении количества купеческих, мещанских и ремесленных обществ и их членов в городах Европейской России [3, т. 1, с. 502-508; 4, с. 219-223]. Общества уже не могли вести активную деятельность, поскольку это требовало больших финансовых средств, а общественные сборы из года в год уменьшались и собирались не регулярно, особенно -в мещанских обществах. Происходила постепенная утрата городскими корпорациями своих основных функций (хозяйственной, производственной, фискальной, и судебной), а также дисциплинарной власти над своими членами. Упадок переживали и органы самоуправления обществ [3, т. 1, с. 502-508; 5, с. 131, 146].
Среди факторов, способствующих упадку городских корпораций, в исследованиях обычно выделяют, наряду с изменившимися социально-экономическими условиями [5, с. 147], политику правительства и местной администрации, направленную как против общины в деревне [6, с. 101, 105, 154, 156157], так и против корпораций в городе.
Городская реформа 1870 г. нанесла сильный удар по общинным отношениям в среде городских сословий. Это выразилось, прежде всего, в изменении процедуры выборов: население голосовало не по сословным группам и не по сословно-профессиональным корпорациям, а в соответствии с имуще -ственным положением. Таким образом, купеческие, мещанские и ремесленные общества, гильдии и цехи теряли значение в городском самоуправлении [3, т. 2, с. 500].
С другой стороны, А. Инкеллес выделяет следующие факторы эрозии корпоративной
структуры: «Традиционное царское общество имело относительно закрытую систему социальной стратификации. В связи с началом модернизации, государство и расширяющаяся промышленность, которую это государство поощряло, испытывали потребность в технически обученных компетентных специалистах всех видов. Привилегированные социальные слои... не были достаточно заинтересованы, чтобы заполнить этот пробел. Поэтому общество все более и более становилось открытым для проявления способностей людей, и все более и более люди, обладающие соответствующими способностями, отрывались от своей исходной социальной базы» [2, р. 344].
Иначе говоря, в пореформенном обществе на фоне изменяющихся социально-экономических отношений нарастала вертикальная и горизонтальная социальная мобильность, что неизбежно вело к ломке институтов, господствующих в традиционном обществе.
Тем не менее, ряд исследователей указывают на наличие существенных элементов традиционной социальной структуры [7, с. 564; 5, с. 150; 3, т. 2, с. 507] и традиционного образа мышления [5, с. 148-150; 8, р. 679] в городской среде второй половины XIX в., обусловивших специфику российской модернизации. Тот же А. Инкеллес отмечает, что «...нельзя указать ни на какое драматическое волевое решение, посредством которого можно было бы разрушить формальную иерархическую систему статусов в целом... » [2, р. 343].
Несмотря на столь мощный фактор, как «Великие реформы», модернизация российского общества являлась процессом длительным и сложным, так и не сумевшим охватить до 1917 г. все стороны общественной жизни [3, т. 1, с. 290]. Низкий темп модернизации был связан с наличием значительной инерции традиционных общественных отношений в городской социальной структуре в пореформенный период. В связи с этим на протяжении 60-70-х гг. XIX в. городские корпорации продолжали играть ключевую роль в городской общественной жизни.
К. Блек пишет по этому поводу: «Если в. российском обществе не произошло разрушения старой социальной структуры в периоды крупных социальных перемен, то в огромной степени благодаря силе их коллек-
тивистских традиций, которые и ставили общественный интерес выше частного и группу выше индивида» [9, р. 154].
По общему мнению исследователей, наиболее полным воплощением традиционной корпорации является крестьянская община. Сельская община оставалась транслятором норм корпоративного мышления в городскую среду. Именно эти нормы несли с собой в город крестьяне-переселенцы, усиливая таким образом традиционный уклад жизни провинциальных городов.
Отмена крепостного права и последующее за ней значительное повышение социальной мобильности оказывали разлагающее воздействие на сельскую общину. В результате реформ 1860-1870 гг. система ценностей крестьянства постепенно изменялась: на первый план начали выступать новые качества, нехарактерные для человека традиционного общества: рационализм, прагматизм, расчетливость, индивидуальность [3, т. 1, с. 333].
Сопротивляясь влиянию города, сельская община усиливала контроль над жизнью крестьянских семей, что замедляло разрушение традиционной крестьянской культуры. Отмеченное исследователями возрастание всесторонней опеки и контроля со стороны общины воспринимались крестьянином как необходимые условия его жизнедеятельности. Община для крестьянина представлялась источником правды, справедливости, высших этических ценностей, эталонов социального поведения [3, т. 1, с. 331; 6, с. 158]. Именно община регулировала как внутреннюю жизнь крестьянского сообщества, так и его связи с внешним миром.
Сравнивая специфику социальных институтов города и деревни, исследователи отмечают, что внутри деревенской общины осуществлялись все необходимые социальные функции, для которых в больших городских обществах создавались множество сложных социальных институтов [10, с. 46-47]. Все это позволяет исследователям говорить об общинной ментальности крестьянства [11, с. 22]. Общинная форма организации социального быта крестьян порождала соответствующий менталитет, общинный по своему характеру.
Менталитет сельских мигрантов в городе сопротивлялся влиянию городской культуры. Крестьянство не было пассивной массой,
лишь испытывающей воздействие городской культуры и менталитета. Переселенцы пытались различными способами воспроизвести вокруг себя привычную социальную среду жизнедеятельности [3, т. 1, с. 358]. Они привносили в городскую жизнь сельские стандарты поведения и формы социальной организации.
Как мы полагаем, среда уже имевшихся в городах корпораций - обществ купцов, мещан, ремесленников - являлась наиболее адекватной традиционным (общинным)
представлениям мигрантов, которые, таким образом, с одной стороны, пополняли ряды этих корпораций, а с другой - способствовали усилению влияния корпораций как на жизнь города в целом, так и на отдельных своих членов.
Постановления заседаний купеческого, мещанского и ремесленного обществ Тамбова и уездных городов Тамбовской губернии свидетельствуют, что, несмотря на утрату значительной части своих полномочий в ходе реформ, городские корпорации в 60-70 гг. XIX в. имели достаточно широкую сферу деятельности. Они выполняли ряд функций: следили за паспортным режимом, учитывали население, поддерживали общественный порядок, оказывали помощь нуждающимся и сиротам, содержали богадельни; занимались материальной поддержкой храмов [12-13] и т. д.
Кроме того, городские общества оказывали влияние на движение своих членов по социальной лестнице - вертикально и горизонтально.
Для осуществления своей деятельности городские общества использовали имевшиеся в их распоряжении денежные средства. Часть этих сумм общества мещан и купцов получили в наследство от бывшей городской думы. Созданная по городовому положению 1870 г. городская дума и городская управа не считали себя преемниками бывшей до реформы городской думы. Поэтому они расценивали средства, собранные бывшей городской думой, состоящей преимущественно из обществ купцов и мещан, как средства, принадлежащие этим обществам [14, с. 26-27.].
В Тамбовской губернии ремесленники составляли отдельную от мещан сословную корпорацию с особым управлением лишь в Тамбове и Козлове. Тамбовское ремесленное
общество в 60-70-е гг. XIX в. располагало капиталом более 20 тыс. руб. и билетом Государственного банка в 500 руб. По «приговору» общества из этого капитала выдавались ссуды ремесленникам под залог недвижимого имущества; а проценты, причитающиеся с закладных и банковского билета, расходовались на пособия бедным ремесленникам, их вдовам и сиротам.
Козловское общество ремесленников имело капитал в 5 тыс. руб., который выдавался под векселя местным ремесленникам [5, с. 195]. Несмотря на то, что в целом на территории Европейской России ремесленные общества обладали скромным капиталом, в распоряжении некоторых из них находились здания ремесленного управления, дома для ремесленных училищ, богадельни, больницы [3, т. 2, с. 503-504].
На доходы, получаемые от капиталов и аренды зданий, городские общества занимались в основном благотворительной деятельностью (содержали богадельни, выплачивали пенсии и пособия бедным, старым, больным и сиротам, содержали церкви и т. п.). Другая часть средств расходовалась главным образом на содержание органов управления обществами.
Необходимо обратить внимание, что благотворительная деятельность городских обществ также носила, по большей части, корпоративный характер - общества оказывали материальную поддержку в основном лишь своим членам. Учитывая этот факт, подобное «вспомоществование» можно, на наш взгляд, рассматривать не столько в качестве благотворительности, сколько в качестве корпоративной взаимопомощи. Нормы модернизированного общества требуют оказывать социальную поддержку нуждающимся вне зависимости от их социальной принадлежности. Традиционные общества не просто оказывали помощь своим членам, но и стремились посредством распределения этой помощи сохранить корпоративную целостность и контроль над своими членами.
Степень влияния обществ купцов и мещан на повседневную жизнь города хорошо прослеживается при рассмотрении их взаимоотношений с тамбовскими органами городского самоуправления. Так, общества купцов и мещан могли оказывать воздействие на решения городской думы относитель-
но передачи в аренду отдельным мещанам участков городской земли [15]. В свою очередь, для Думы мнение обществ по этим или другим вопросам являлось вполне достаточным основанием для принятия тех или иных решений.
Возникал своеобразный сплав модернизированных и традиционных социально-политических институтов. И городское самоуправление, и общества стремились приспособиться друг к другу. Так, осуществляя некоторые свои задачи, дума использовала механизм корпоративного контроля обществ, отлаженный за весь длительный период их существования. Вместе с тем общества для укрепления своей власти над рядовыми членами могли рассчитывать на поддержку думы.
При совпадении интересов органов самоуправления и корпорации между ними было вполне возможно сотрудничество и даже своего рода симбиоз. Это указывает на тот факт, что не только традиционные корпорации были вынуждены адаптироваться к модернизирующимся социально-экономи-
ческим и политико-правовым условиям, но и модернизированные социально-политические институты столкнулись с необходимостью учитывать огромное влияние таких элементов традиционного общества, как городские корпорации. Такой эффект обусловлен, как мы полагаем, тем обстоятельством, что ни городские думы, ни земства не могли функционировать совершенно изолированно от той традиционной среды, в которой они находились.
В Тамбове второй половины XIX в. фактически вся общественная и хозяйственная деятельность горожан была замкнута внутри корпораций, наиболее крупными из которых были общества купцов, мещан, ремесленников и т. д. Это явление характерно для традиционного общества, в котором индивиды ведут относительно «статичную жизнь» и у человека отсутствует потребность приспосабливаться к людям и ситуациям, с которыми он не сталкивается в повседневной хозяйственной деятельности. «В традиционных обществах, - пишет К. Блек, - индивид обычно взаимодействует преимущественно с семейством, местной общиной и функциональной группой, к которой он принадлежит... У него есть лишь очень небольшая способность видеть другие точки зрения...
Он расценивает всех чужаков и чуждые обычаи как враждебные. Кроме того, индивиды в традиционных обществах почти не ожидают, что их статус может измениться, и полагают, что старый общественный порядок предписан божеством и неизменен» [1, р. 25-26].
Приоритет групповых интересов, насаждавшийся обществами, не только не способствовал объединению всего городского общества, а, напротив, еще более разъединял его, подчеркивая имущественную, сословную, профессиональную неоднородность. Показательно в этом плане употребление современниками термина «общество». В словосочетаниях типа «общество мещан» этот термин имел традиционное содержание и был близок к понятию «община». Вместе с тем язык отразил и модернизацию социальной реальности, присвоив термину «общество» смысл «все граждане» или «все жители города». Таким образом, на наш взгляд, в языке выразился факт существования конкуренции двух типов восприятия социума. С одной точки зрения, он осмыслялся как совокупность многих обществ, т. е. корпораций; с другой - как единое общество, т. е. совокупность индивидов, не инкорпорированных в какие-либо сословные и прочие группы.
В своем исследовании М.Н. Шмелева характеризует такую замкнутость и мозаичность общественной жизни следующим образом: «Пользуясь в обществе неодинаковыми правами, городские жители, принадлежавшие к отдельным социальным группам, были включены как бы в разные общественные сферы, различавшиеся и по характеру общих дел, и по распространению тех или иных видов досуга и развлечений, и по соотношению в них широкого коллективного и индивидуального начала. На первый план здесь выступало общение в кругу, связанном чаще всего общностью деловых интересов. Однако условия города не исключали и территориальную общность. Соседское общение обусловливалось здесь т. н. социальной топографией - преимущественным заселением отдельных районов определенными социальными группами горожан. Групповой принцип организации социальных связей, таким образом, совпадал с территориальным» [7, с. 565].
О подобного рода изолированности социальных групп упоминает в своих воспоминаниях уроженец Козлова, художник
А.М. Герасимов. Размышляя о характерных чертах внешности и деловых качествах представителей различных категорий купечества в пореформенный период, художник пишет: «. В манере держать себя, в нравах замечалось некоторое различие: например, в трактирах, где собирались прасолы и мясники, всегда было очень шумно - сказывалась привычка совершать сделки под рев быков и ржание лошадей, мычание коров и блеяние прочей живности. В трактирах, где собирались ссыпщики хлеба, тоже было шумно, но там, где проходили оптовые сделки - а для этого существовал отдельный трактир, - там весь разговор велся тихо, степенно.» [16, с. 33-34].
Корпоративность, таким образом, приводила к тому, что круг общения (повседневного, праздничного и делового) человека ограничивался определенным и неизменным числом людей. Чаще всего это были потомки тех, с кем общались его отец и мать. Кроме того, жизнь человека протекала на сравнительно небольшом участке городской территории. Причем этот участок воспринимался индивидом не просто как место, где расположен его дом с близлежащей церковью, но, прежде всего, как пространство, которое занимает корпорация, к которой принадлежит человек.
Замкнутость, изолированность корпорации проявлялась также в ее стремлении не допускать вмешательства в свои внутренние дела, особенно - со стороны органов городского самоуправления. Утрата внутренней автономии означала разрушение корпоративного контроля, а следовательно, и самой корпорации.
В немалой степени проявление корпоративной замкнутости и обособленности было обусловлено традиционным происхождением городских слоев, занимающихся торговопромышленной деятельностью, что объясняет присутствие в их менталитете традиционной интерпретации корпоративности. Одним из проявлений такой интерпретации является разделение людей на «своих» и «чужих». Так, исследователи указывают, что крестьянин к категории «чужих» причислял не только горожан, но и крестьян из других общин [11, с. 26].
Подобный эффект можно наблюдать и в городской среде. Эти явления порождали
определенное отчуждение различных социальных групп друг от друга, социальное соперничество и конкуренцию между ними [5, с. 150]. В.П. Рябушинский, размышляя о причинах особой притягательности Москвы для провинциального купечества, отмечал: «.В Москве купец чувствовал себя «первым человеком». Люди его класса строили церкви, больницы, богадельни, народные столовые, театры, собирали картины, книги, иконы, играли главную роль в городской думе и преобладали на первых представлениях в театрах, на бегах и на скачках. Конечно, не вся Москва была купеческая, была и дворянская Москва, но соприкосновение между двумя этими мирами было небольшое. Домами очень редко были знакомы, а смешанные браки происходили как исключение. Московские бары пренебрежительно смотрели на «купчишек», а московские купцы из обилия «своих» не замечали бар» [17, с. 144]. Свидетельство В. П. Рябушинского, на наш взгляд, указывает, что даже в начале XX в. в среде купечества корпоративность продолжала оставаться одной из доминирующих категорий сознания.
Отчуждение между корпорациями было обратной стороной консолидации членов внутри корпорации. Общества, таким образом, культивировали чувства корпоративной солидарности; но и сами корпорации продолжали существовать благодаря этому чувству, глубоко укоренившемуся в сознании разных социальных групп.
Корпорация, стремясь сохранить свое единство, контролировала жизнедеятельность своих членов, которая должна была соответствовать некоторым принятым внутри корпорации правилам. Одним из способов контроля за членами той или иной корпорации было издание типовых уставов и иных нормативных документов.
В Тамбове и в уездных городах Тамбовской губернии особый надзор со стороны корпорации осуществлялся за теми членами общества, которые ранее находились под арестом [18-19]. В такой ситуации корпорации брали на себя функции, осуществление которых приносил пользу всему социуму. Поэтому социальный контроль зачастую выражался именно в форме корпоративного контроля.
Принятые внутри корпорации нормы и правила распространялись, таким образом, как на социально-профессиональную деятельность, так и на личную жизнь членов корпорации.
В случае нарушения тех или иных правил, городские общества обладали возможностью наказывать своих членов и инструментами воздействия на них. Так, мещанское общество г. Тамбова практиковало заключение мещан за «нетрезвый и праздный» образ жизни «для исправления их нравственности» в работный дом [20]. Общество руководствовалось не формальными нормами закона, а своими корпоративными представлениями о нравственности. Подобные явления характерны для традиционного сознания и корпоративной социальной структуры.
Контроль над членом корпорации не являлся простым насилием над личностью. Корпоративность как категория сознания предполагала признание человеком права контролировать его со стороны корпорации, поскольку именно в этом контроле он усматривал важное условие своей жизнедеятельности.
Государство в рассматриваемый период не было склонно поддерживать внутрикорпоративные нормы с помощью своего карательного аппарата. Поэтому очевидно, что общества обладали возможностью контролировать своих членов именно потому, что сами члены обществ признавали таковой контроль правомерным.
К обществу не причислялись автоматически все обладатели соответствующего сословного статуса. Допуск внутрь корпорации не был простым формальным актом. Он предусматривал согласие каждого нового члена следовать принятым в обществе нормам и правилам. При вступлении в общество речь не шла о приобретении формального сословного статуса перед лицом государства. Имели место неоднократные случаи, когда человек, будучи приписан к определенному сословию, не являлся членом соответствующего общества. Так, в архивном фонде Тамбовской городской управы существуют утвержденные ею приговоры Тамбовского мещанского общества «о приеме мещан, бывших под судом или следствием, в мещанское общество или об отказе им в этом» [21]. В ряды корпорации, таким образом, мог быть принят
не каждый, а только тот, кто был готов к выполнению определенных правил и норм.
Таким образом, городские корпорации не являлись структурами, искусственно насаждаемыми сверху для обеспечения государственного контроля над социумом. Напротив, эти корпорации, в отличие от сословий, были, как мы полагаем, скорее самоорганизующимися и самоподдерживающимися, т. е. созданными в интересах своих членов и лишь отчасти формализованными государством (издание типовых уставов и пр.).
Значение и влияние корпорации находилось в тесной взаимосвязи с ощущением сопричастности ее членов с нормами и интересами того или иного общества. Иначе говоря, предполагалось, что член общества не может совершать действий, идущих вразрез с интересами корпорации.
Как мы полагаем, корпоративный контроль поддерживал у членов корпорации чувство сопричастности. В свою очередь, именно в чувстве сопричастности корпорация находила источник осуществления контроля.
Городские общества - с их замкнутостью, иерархической организацией и превалированием связей личного типа - не являлись неким исключением или архаизмом на общем социальном фоне прединдустриаль-ного города. Характерной чертой жизни провинциального города второй половины XIX в. и, в частности, Тамбова была патриархальность быта горожан, их профессиональной деятельности и межличностных отношений. Это явление, характерное для традиционного общества [10, с. 46], не ограничивалось лишь средой городских корпораций (в которых протекала жизнь большей части городского населения), а распространялось гораздо шире.
Даже при выборах в органы местного самоуправления патриархальная среда межличностных контактов давала о себе знать. Проникновение патриархальности в такую сферу гражданского общества, как самоуправление было очевидно для современников. В деятельности органов местного самоуправления личные неформализованные отношения могли оказывать решающее воздействие на принятие тех или иных решений. Информация передавалась посредством слухов и сплетен, которые являлись достаточным поводом действовать как для губернато-
ра, требующего расследования того или иного дела, так и для уездного исправника, предоставляющего начальнику губернии «исчерпывающий» доклад о случившемся.
Одним из наиболее рельефных проявлений патриархальности в среде городских слоев является доминирование личных связей и личных контактов в социальной жизнедеятельности [9, р. 96]. Во многом это определялось крестьянским происхождением русского купечества и мещанства. Преобладание социальной связи личного типа является важнейшим компонентом характеристики крестьянства.
Н.Н. Козлова пишет по этому поводу: «Жизнь крестьянина протекает главным образом в мире, где все друг друга знают, где отношения не анонимны. Именно поэтому связь, объединяющую людей, можно назвать короткой. Люди общаются с людьми, а не с абстрактными системами. Даже с институтами (учреждениями) они общаются не так уж часто» [10, с. 47, 59].
Контакты людей индустриальной эпохи, напротив, характеризуются отчужденностью. Люди взаимодействуют на основе приписанных им формальных социо-профессиональ-ных ролей и функций. Отношения между членами гражданского общества опосредованы общими для всех законом, моралью, правилами поведения и юридически оформленной договоренностью. В этом смысле известная привычка русского купечества скреплять сделки лишь рукопожатием свидетельствует о значительной инерции традиционного мышления в среде нарождавшейся буржуазии.
В.П. Рябушинский вспоминает случай, кода один из артельщиков, опаздывая в банк, не пересчитал крупную сумму денег, принятую у Рябушинского. Хотя в семействе Ря-бушинских существовало строгое правило «никогда и ни от кого не брать денег без счета», Владимир Павлович оправдывает артельщика: «Правило (должно существовать. -С. Л.) для дела, а не дело для правила» [17, с. 147]. Таким образом, личное доверие в финансовых делах играло достаточно большую роль.
В подавляющем большинстве дел из фондов Тамбовской городской думы и городской управы за 60-70-е гг. XIX в., связанных с продажей или передачей в аренду го-
родских мест, также нашло свое отражение доминирование социальных связей личного типа в менталитете городских сословий. В заявлениях желающих приобрести или взять в аренду то или иное городское место отчетливо проявляется специфика восприятия городского пространства как пространства, в котором господствуют ориентиры, известные всем.
Земельные участки и дома обозначались не как объекты с определенным номером, а как принадлежащие какому-то конкретному лицу и находящиеся рядом с другими объектами, также, в свою очередь, имеющими своего владельца.
О господстве такой «предметно-персонифицированной топографии» в сознании горожан второй половины XIX в. свидетельствуют и некоторые другие официальные документы органов городского самоуправления. Так, при назначении торгов на передачу в аренду того или иного участка городской земли и помещений, городская Дума распространяла напечатанные объявления, в которых обозначалось местоположение предлагаемых в аренду помещений и участков средствами «предметно-персонифицированной топографии» [22-25]
Таким образом, город воспринимался его жителями не как территория, разбитая на абстрактные сегменты, а как сложная система межличностных связей.
Размышляя о патриархальности уклада жизни русского купца, В.П. Рябушинский отмечал: «Основатель фирмы, выйдя из народной толщи, сохранял до самой смерти тот уклад жизни, в котором он вырос, несмотря на то, что он уже являлся обладателем значительного состояния. Хозяин не чувствовал себя ни в бытовом отношении, ни духовно иным, чем рабочие его фабрики. Но очень гордился тем, что вокруг него «кормится много народа». В таком понимании своего положения бывший крепостной, а теперь первостатейный купец, совершенно не расходился со средой, из которой вышел» [17, с. 128-129].
Столь же тесными являлись взаимоотношения между купцами и разного рода их служащими: «Редко, редко кого-либо увольняли, разве только что за очень крупные проступки, воровство или уж очень бесшабашное пьянство. Отношение было патриархаль-
ное. Если кто-либо сам уходил без особых причин, то это было для хозяина «поношением». В хороших домах с гордостью говорили: «От нас уходят, только когда помирают» [17, с. 145-146].
На взгляд В.П. Рябушинского, кризис патриархальности, который он называет «духовным оскудением хозяйской аристократии», начинается лишь перед самой революцией и связан, прежде всего, с распространением «духа капитализма» [17, с. 128-129].
Таким образом, корпоративность и патриархальность как характерные черты традиционного мышления отчетливо обнаруживают себя во второй половине XIX в. в менталитете городского населения и, прежде всего, слоев, занимающихся торгово-промышленной деятельностью. Кроме того, по нашим наблюдениям, эволюция образа мышления жителей г. Тамбова была вписана в общий контекст трансформации менталитета горожан пореформенной России.
Корпоративность выражалась, как мы полагаем, в широком распространении патриархального уклада жизни, в господстве личных связей в социо-профессиональной жизнедеятельности, в сохранении жесткого корпоративного контроля над членами обществ, а также в ощущении групповой солидарности внутри замкнутых корпораций. Исследование корпоративности как принципа социальной организации и категории мышления, сближающей городской и сельский менталитеты, демонстрирует значительную инерцию традиционного мышления на фоне набирающей темпы модернизации общества. Эта инерция, на наш взгляд, поддерживалась двумя факторами, усиливающими друг друга: неразвитость гражданского сознания в среде горожан и «окрестьянивание» городов, а именно перенесение норм традиционного общинного образа жизни в города сельскими мигрантами. Несмотря на то, что в ходе «Великих реформ» начинается упадок городских корпораций, тем не менее, этот процесс в значительной мере тормозился под влиянием традиционного мышления. Во многом именно с устойчивостью общинности, корпоративности и патриархальности исследователи связывают слабость гражданского общества в России [3, т. 2, с. 290].
1. Black C.E. Modernization. A Studying in Comparative History. New York; London, 1966.
2. Inkeles A. Summary and Review: Social Stratification in the Modernization of Russia // The Transformation of Russian Society: Aspects of Social Change since 1861 / ed. by C.E. Black. Cambridge, 1960.
3. Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII - нач. XX в.в.). Генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства: в 2 т. СПб., 1999.
4. Шацилло М.К. Эволюция социального облика российского предпринимательства // История предпринимательства в России. М., 1999. Кн. 2.
5. Пажитнов К.А. Проблема ремесленных цехов в законодательстве русского абсолютизма. М., 1952.
6. Карелин А.А. Общинное владение в России. Спб., 1898.
7. Шмелева М.Н. Общественный быт середины XIX - нач. XX века // Русские / отв. ред.
B.А. Александров, И.В. Власова, Н.С. Полищук. М., 1999.
8. Black C.E. The Modernization of Russian Society // The Transformation of Russian Society: Aspects of Social Change since 1861 / еd. by
C.E. Black. Cambridge, 1960.
9. The Modernization of Japan and Russia: a Comparative Study / ed. by C.E. Black. N. Y., 1975.
10. Козлова Н.Н. Социально-историческая антропология. М., 1999.
11. Данилова Л.В., Данилов В.П. Крестьянская ментальность и община // Менталитет и аграрное развитие России (XIX-XX вв.). М., 1996.
12. ГАТО. Ф. 160. Оп. 1. Ед. хр. 2. Л. 136-140, 145.
13. ГАТО. Ф. 160. Оп. 1. Ед. хр. 14.
14. Журнал заседания тамбовской городской думы. Заседание 27 февраля 1874 года. Тамбов, 1874.
15. ГАТО. Ф. 16. Оп. 1. Ед. хр. 36. Л. 57-58.
16. Герасимов А. М. Жизнь художника. М., 1963.
17. Рябушинский В.П. Старообрядчество и русское религиозное чувство. Русский хозяин. Статьи об иконе. М., 1994.
18. ГАТО. Ф. 896. Оп. 1. Ед. хр. 10. Л. 3-4.
19. ГАТО. Ф. 896. Оп. 1. Ед. хр. 11. Л. 146-147.
20. ГАТО. Ф. 17. Оп. 2. Ед. хр. 118. Л. 1, 1об.
21. ГАТО. Ф. 17. Оп. 7. Ед.хр. 158. Л. 9, 10.
22. ГАТО. Ф. 16. Оп. 36. Ед. хр. 13. Л. 5.
23. ГАТО. Ф. 16. Оп. 36. Ед. хр. 15. Л. 5.
24. ГАТО. Ф. 16. Оп. 36. Ед. хр. 26. Л. 20.
25. ГАТО. Ф. 16. Оп. 36. Ед. хр. 27. Л. 15.
Поступила в редакцию 8.12.2011 г.
UDC (94(470) «19/...»
CORPORATISM AS FORM OF SOCIAL ORGANIZATION AND THINKING CATEGORY OF RESIDENTS OF PROVINCIAL TOWN IN RUSSIA IN THE SECOND HALF OF 19th CENTURY
Sergey Konstantinovich LYAMIN, Tambov State University named after G.R. Derzhavin, Tambov, Russian Federation, Candidate of History, Associate Professor of Russian History Department, e-mail: laomin@rambler.ru
The paper analyzes the processes of transformation of traditional social structures of the provincial cities of Russia in the second half of 19th century. The focus of the authors is such form of social organization and thinking categories as corporatism. The authors demonstrate the contradictory and non-linear nature of the modernization process in the post-reform Russia. Key words: mentality; modernization; traditional society; corporate; community; urban society.
