CC BY
49
© 2008 г.
В.А. Шаповалов
КОРПОРАТИВНОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ ПРОВИНЦИАЛЬНОГО ДВОРЯНСТВА О СОСЛОВНОМ ХАРАКТЕРЕ УПРАВЛЕНИЯ ЗЕМСТВАМИ В 60-80-х гг. ХГС ВЕКА
Вопрос о принятии или непринятии дворянством «Положения о губернских и уездных земских учреждениях» 1 января 1864 г. остается одной из дискуссионных проблем для историков, пишущих о взаимоотношении представителей высшего сословия с органами местного самоуправления1. При этом, правомерно подчеркивается различный характер социально-психологического восприятия земских учреждений представителями отдельных страт дворянства, с учетом консервативных или либеральных установок.
Такой подход в рассматриваемом сюжете объективно необходим, но он не позволяет раскрыть весь спектр восприятия дворянством факта введения земских учреждений и осознания им своей роли в функционировании данных структур. Решение проблемы корпоративной самоидентификации дворянства в структурах земства поможет по-новому взглянуть на эволюцию местного самоуправления в России в контексте «сословная элита — массы».
Примечательным в предложенном аспекте является подготовительный этап введения института земств. По положению о земских учреждениях 1864 г. подготовительная работа для открытия земств на местах была возложена в каждом уезде на особые временные комиссии. Во главе этих комиссий стоял временный губернский комитет под руководством губернатора. В состав данного комитета кроме губернатора входили все члены особого по земским повинностям присутствия из местных дворян и губернский прокурор. Уездные временные комиссии состояли из председателя — уездного предводителя дворянства, мирового посредника, исправника, чиновника ведомства государственных иму-ществ и городского головы2. Таким образом, вся подготовительная работа по открытию земств в губерниях была возложена на представителей дворянства. С точки зрения правительства это было вполне оправдано, ведь весь административный ресурс и опыт на местах находился в руках дворянства. Это отвечало и традициям взаимоотношений института самодержавия с дворянством в вопросах местного управления.
Практическое осуществление подготовительной работы лежало на уездных временных комиссиях. Их члены должны были подготовить: 1) списки лиц, имевших право непосредственного участия в избирательном съезде землевладельцев; 2) списки лиц, имевших право участвовать в съезде через уполномоченных; 3) списки городских избирателей; 4) ведомость о сельских обществах. В отношении земельного ценза комиссии руководствовались установленными нормами, а стоимость городского недвижимого имущества определялась на основании раскладочных комиссий. Для составления всех этих списков установлен был двухмесячный срок. Списки публиковались в губернских ведомостях. Все споры по неточностям в списках рассматривались во временном губернском комитете.
Руководство практической подготовкой введения земств, в сочетании с преимуществами дворян — землевладельцев по квотам на выборах, давали основания поместным владельцам изначально рассчитывать на явно выраженные лидирующие позиции в земских учреждениях. Особые основания для этого давало и содержание статей 43,53 «Положения о губернских и уездных земских учреждениях», где указывалось, что уездное земское собрание возглавляет уездный предводитель дворянства, губернское — губернский предводитель 3
дворянства .
В отличие от провинциального дворянства, в своей основе к 1864 г. уже принявшего идею всесословного характера местного самоуправления как неизбежность, столичное дворянство — московское и петербургское — зимой 1865-1866 гг. дебатировало вопрос о сословно-политической природе введения земств. «Охранители» рассматривали учреждение земств как очередной анти-дворянский, «демократический» шаг правительства. Реформа нарушала монополию дворянских собраний на выступление от имени «общества». Столичные либералы рассматривали земство как новое поле для реализации политических амбиций. Раскол в дворянской среде был очевиден. Идейную суть этого раскола хорошо отражает высказывание петербургского губернского предводителя дворянства графа В.П. Орлова-Давыдова: «С земством или дворянством придется высочайшей власти считаться, сила центрального министерского правительства потрясена. Если не один, так другой способ представительного правления водворится в России, и, кажется, что первые к тому шаги уже сделаны»4.
В этой связи, интересен факт осознания своего места представителями столичного дворянства в земских структурах. Крупный военный и государственный деятель граф Д. А. Милютин в своих «Воспоминаниях» по этому поводу отмечал: «При открытии заседания этого собрания (3 января 1865 г. открылось московское губернское дворянское собрание — В.Ш.) московский военный генерал — губернатор Офросимов произнес речь, в которой, желая выразить особенное значение тогдашнего собрания, сказал: «Из среды своей, из вашего именно сословия, предстоит вам избрание представителей, которым по Всемилостивейше дарованному вам праву земского самоуправления будут вверены интересы всех сословий губернии.» Оборот, данный в этой речи предстоявшему началу новых земских учреждений, очевидно, был неправильный; из слов генерал — губернатора можно было заключить, что дворянству именно как сословию вверяются интересы всех других сословий»5. Подобное осознание своей роли в учреждаемых земствах было характерно и для провинциального дворянства. Так, на открытии первого Воронежского губернского земского собрания 1 декабря 1865 г., после приветственного слова губернатора к губернским гласным обратился губернский предводитель дворянства А.Н. Сомов: «При избрании состава управ в уездах и гласных в губернское земское собрание, доверие всех сословий выразилось в значительном большинстве к дворянскому сословию и, хотя дворянство уже доказало во всех делах, куда призывало его правительство, что оно чуждо сословности, но мы здесь впервые вызваны от всех сословий губернии на служение земскому делу, а избранием поставлены во главе земского управления, а потому на нас лежит правительственная обязанность доказать, что достойны такого призвания»6.
Направленность и тональность данных выступлений фактически тождественна: дворянство призвано правительством и избрано народом управлять земствами. О всесословном характере управления институтом земств речи не шло. Дух сословной исключительности у дворян проявлялся и в других аспектах, касавшихся начала функционирования земств. Например, Землянское уездное земское собрание Воронежской губернии на своем первом заседании постановило ходатайствовать перед правительством о представлении крупным землевладельцам уезда права участия в уездном земском собрании вообще без выборов. И это при том, что гласные уездного собрания отдавали себе отчет в том, что данное постановление нарушает базисный принцип формирования земских собраний — выборность. Губернское земское собрание, осознавая неправомерность этого постановления, уклончиво ответило, что это дело крупных землевладельцев Землянского уезда, а не губернского земского собрании7.
В публицистике «охранительного» направления 60-80-х гг. XIX в. нередко проводилась мысль о неприятии земств высшей стратой дворянства. В частности, симбирский губернский предводитель дворянства А. Пазухин утверждал: «Крупные землевладельцы со времени реформ перестали посещать свои имения и разорвали все связи с провинцией. Новый бессословный склад уездной жизни не мог удовлетворить этих лиц, привыкших к почёту. Этот разряд нашего высшего сословия более богатый, знатный класс русского дворянства в настоящее время почти ничего не имеет общего с дворянством провинциальным и может считаться потерянным для России. Земская деятельность поставила дворян в ненормальное положение двойной зависимости от своего сословия и бессословной толпы.... Став в ряды земства, многие дворяне порывали нравственные связи со своим сословием и старались приладиться к вкусам бессословной толпы, вполне погрузились в пучину земских интриг» .
Первое, на что обращается внимание в высказываниях дворянского публициста, так это противопоставление дворянства и «бессословной толпы». Более двадцати лет прошло с момента земской реформы и написания указанных строк, но дворянское самосознание не может перебороть пренебрежения к представителям иных сословий. Автор с горечью констатирует факт широкого участия дворян в земских структурах управления, видя в этом разрыв «нравственных связей» дворян — земцев с «знатным классом русского дворянства». По сути, он противопоставляет крупных землевладельцев остальной части провинциального дворянства. С точки зрения автора не так важен сам факт участия дворян в земских учреждениях, главное — разрыв корпоративной солидарности, активное сотрудничество дворян — земцев с «бессословной толпой».
Подобные рассуждения однозначно указывают на негативное отношение дворянства к институту земства, в первую очередь, крупнопоместного. Анализ же земских документов показывает, что все было не так однозначно. Рассмотрим участие дворян в выборах в земские гласные на примере Воронежской и Курской губерний, наиболее типичных для Европейской России.
Соответствующий источник по Воронежской губернии не структурирован в хронологической последовательности. Начальные данные по трехлетиям избирательных кампаний в уездные гласные по различным уездам представлены с 1865 по 1889 гг. Таким образом, обобщенные данные характеризуют в целом
60—80 гг. XIX в. Сведения по городской курии в сословном аспекте даны только по количеству избранных в земские гласные и отсутствуют по имеющим право голоса. Отсюда, анализ городской курии произведен по количеству избранных от отдельных сословий.
Число воронежских дворян, обладавших избирательным правом с учетом уполномоченных, достигало 3136. Из них среднепоместных (101—1000 дес.) и крупнопоместных владельцев (свыше 1000 дес.) — 1526 (48,6%). Прибыло на избирательные съезды 512 дворян или 16,3% от имевших право голоса, в том числе представителей верхних страт 448 (29,3%). Мелкопоместные владельцы (1—100 дес.) фактически проигнорировали явку на избирательные съезды по землевладельческой курии. Их прибыло всего 64, или 3,9 % имевших право голоса в качестве уполномоченных. Представителей других сословий по землевладельческой курии, имевших право голоса, насчитывалось 4245, но на избирательные съезды явилось 191(2,1%). Как и мелкопоместные дворяне, они, в своей основе, игнорировали избирательные съезды. По землевладельческой курии самая большая явка наблюдалась у представителей верхних страт дворянства. На избирательных съездах от крестьянских обществ правом голоса обладало 18287 избирателей, прибыло на них 14180 (77,6%)9.
По Курской губернии в полном объеме соответствующие данные имеются только с 1874 г. Дворян, имевших право непосредственного избирательного голоса, в 70-80-х гг. XIX в. в губернии насчитывалось 924, уполномоченных от мелкопоместных дворян — 784. Всего — 1672 дворянина. В работе уездных съездов землевладельцев приняло участие 448 (48,4%) среднепоместных и крупнопоместных дворян. От мелкопоместных дворян в лице уполномоченных на избирательные съезды прибыло 133 из 748 (17,7%). Xотя процент явки мелкопоместных дворян в Курской губернии выше почти на 13%, чем в Воронежской губернии, общая тенденция минимальной избирательной активности мелкопоместных дворян очевидна. В отдельных уездах они практически полностью проигнорировали работы съездов. В Льговском уезде из 42 уполномоченных от мелкопоместных дворян в работе съезда приняли участие всего 2 дворянина10.
Прибывшие же на уездные избирательные съезды дворяне отличались высокой активностью при выдвижении своих кандидатур на должность гласного. В Воронежской губернии из 512 дворян, прибывших на избирательные уездные съезды, в выдвижении своих кандидатур на должность гласного приняли участие 442 (86,3%). Представители верхних страт дворянства практически в полном составе выдвинули свои кандидатуры — 396 из 448 прибывших на съезды или 88,3%. Баллотировка по землевладельческой курии среди представителей других сословий была заметно ниже — 80 из 191, или 41,8%, а от съездов крестьянских обществ — 8%11. Из 396 баллотировавшихся воронежских дворян на должность гласного прошли по выборам в землевладельческой курии 377 (95,2%). К ним еще надо прибавить 25 дворян, прошедших по городской курии. От представителей недворянских сословий было избрано по землевладельческой курии 60, или 75% от баллотировавшихся и от крестьянских обществ 508 (45,1%)12.
Всего было избранно 1082 уездных гласных, из них дворян — 402 (37,1%), представителей других сословий по землевладельческой и городской куриям —
116 (10,7%), от крестьянских обществ — 508 (52,2%). В выборах по городской курии дворяне-гласные на протяжении второй половины 60-80-х гг. XIX в. составляли меньшинство — 25 из 81.
В Курской губернии уездных гласных от дворян, прошедших выборы по землевладельческой и городской куриями в 70-80-х гг. XIX в., насчитывалось 249 (78,7%) из 316 общего числа гласных по этим куриям. Причем, по землевладельческой курии дворяне заняли 237 мест из 256, или 92,5%. В выборах же по городской курии, как и в Воронежской губернии, они составляли меньшинство — 12 (20%) из 60 гласных13.
Стратификационный анализ дворянства в ходе избирательных кампаний в уездные гласные показывает, что вряд ли стоит утверждать в полной мере о разрыве «нравственных связей» дворян-земцев с «знатным классом русского дворянства». Наибольшей активностью в стремлении занять должность уездного гласного отличались верхние страты дворянства. В свою очередь, пример постановления первого Землянского уездного земского собрания Воронежской губернии об участии крупнопоместных дворян в работе земства без выборов подчеркивает, что у относительно большой части крупных поместных владельцев сама процедура выборов воспринималась как принижение их социального статуса. Участвовать в работе земства они были готовы, но не в качестве избранных, а на основании формального статуса хозяев уезда. Отсутствие мелкопоместных дворян, за редким исключением, в руководящих органах сословно-корпоративных учреждений утвердило их в мысли, что и в земских структурах приоритет останется за представителями высших страт дворянства. Это и послужило, вероятно, главной причиной их пассивности в стремлении быть избранными в уездные гласные.
В то же время, высказывания, типа А. Пазухина, подтверждают наличие разногласий среди крупнопоместного дворянства по вопросу сословно-политической целесообразности учреждения института земств.
Стремление дворян высших страт работать в земствах и возглавлять их было обусловлено сословным представлением об исторической избранности представителей высшего сословия в системе местного и государственного управления. С их точки зрения, именно собственное сословие, исходя из традиции и понимания задач, только и может поставлять руководящие кадры в различные структуры управления. Видный земский деятель, псковский губернатор (1906—1908 гг.) князь Б.А. Васильчиков указывал: «Внешние признаки кажущегося засилья («дворянско-помещичьего» — В.Ш.) явственнее всего проявлялись в поместной земской жизни, где деятели, принадлежавшие к дворянству, несомненно преобладали. Но и тут это было результатом не столько действия законов о земском представительстве и тем более какой-либо сословной политики, сколько результатом фактического положения вещей. Те, кто сменяли дворян в качестве земских деятелей, в большинстве случаев вовсе не проявляли вкуса к общественной деятельности, а тем более к общественной службе, и эта служба фактически оставалась почти монополией дворянства»14.
Рассматривая проблему восприятия дворянством института земства, ее нельзя сводить только к вопросам «ограничения прав дворянства» или, наоборот, расширения поля политических амбиций. Существовал узкий круг дворян,
который рассматривал земство как исключительно ненужный бюрократический нарост. Отчасти эти убеждения формировались в ходе непосредственной работы в земских структурах. Старший чиновник по особым поручениям при курском губернаторе И.Т. Плетнев дает следующую зарисовку из своей богатой служебной практики: «В Тимском уезде жил помещик Войцеховский, очень образованный, начитанный, остроумный, но в то же время большой оригинал. Земство он совершенно отрицал, как антигосударственное учреждение, где сидят дармоеды, захребетники, пожирающие общественные деньги. Отрицая земство, Войцеховский никогда не платил добровольно земских сборов. Полиция вынуждена была проделывать процедуру описи имущества, назначения торгов, и в последнюю минуту, когда уже начинались торги, Войцеховский вносил становому деньги, заявляя, что он подчиняется только силе. В земстве участия не принимал, так как был против земских учреждений и не желал своим активным участием, как он выражался, санкционировать мироедство бездельников, высасывающих из народа деньги. К такому выводу Войцеховский пришел не теоретически, а после трехлетнего пребывания в составе гласных тимского земства, когда его энергичные старания сдвинуть земское дело с мертвой точки и дать работе направление в сторону удовлетворения неотложных нужд населения потерпели полный крах. Понятно, помещик с такими воззрениями не мог пользоваться симпатиями дворян своего уезда»15. Примечательно, что оценка земства как места, «где сидят одни дармоеды, захребетники», вызывала в провинциальной дворянской среде отрицательную реакцию.
В ряде случаев управленческой проблемой на местах было острое соперничество между уездным предводителем дворянства и председателем уездной земской управы за главенство над уездом. Уездный предводитель дворянства по своему функционалу по праву считался реальным хозяином уезда. Помимо обязанностей по дворянским выборам, он председательствовал на уездных съездах по крестьянским делам, во временной комиссии для составления списков присяжных заседателей по уезду, в уездном по питейным делам присутствии, в уездном по воинской повинности присутствии, училищном совете16. Председателями уездных земских управ повсеместно были дворяне. Во второй половине 60-80-х гг. XIX в. социальный состав уездных земских управ также в среднем на 80-85 % состоял из дворян. Председатель уездной земской управы рассматривал себя в качестве руководителя фактической дворянской корпоративной структуры, но с широкими полномочиями, распространявшимися на представителей всех сословий. Коротоякский уездный предводитель дворянства Воронежской губернии Л.М. Савелов вспоминал: «Служба мне нравилась, с большинством коротоякских деятелей я был в добрых отношениях, и единственно, с кем, в конце концов, не поладил — это был П.А. Ржевский, бывший при мне председателем управы, но это, по-видимому, происходило в большинстве уездов, так как и предводитель дворянства, и председатель управы каждый
17
считал себя хозяином уезда»1'.
Занимая лидирующие позиции в земских учреждениях, дворяне, в большей своей части, не видели в представителях других сословий равноправных социальных партнеров. В отдельных случаях их стремление к «руководству» гласными из крестьян приводило к нарушениям правового характера. Так, в рапорте
тимского уездного исправника курскому губернатору от 18 сентября 1874 г. указывалось: «Мировой посредник Давыдов в тот момент, когда приступали к баллотированию каждого лица, подскакивал к старшинам из крестьян, сгруппировавшихся отдельно от гласных дворянского сословия, шептался с некоторыми из них, ввиду гласных всех сословий, и один из гласных от дворян вынужденным нашелся заявить об этом председателю управы (поручик из дворян — В.Ш.), с просьбой удержать Давыдова в границах приличия, воспретив ему влиять на гласных из крестьян, но на это заявление не было обращено внимания,
18
ибо Давыдов к порядку не приглашался»18. Князь Б.А. Васильчиков подтверждает, что это имело повсеместный характер: «В своей деятельности я не помню случая, чтобы сословная принадлежность кандидата не из дворян выставлялась как возражение против его избрания на какую-либо должность, но, с другой стороны, припоминаю много случаев, когда голоса крестьян гласных было легче сгруппировать на ком-либо из дворян, нежели на кандидате из иной среды, даже их собственной.» и далее добавляет свое виденье роли крестьянских представителей в земстве: «Роль крестьян в создании, развитии и совершенствовании земства была ничтожна и сводилась к участию лишь в качестве свидетелей при работе других; несмотря на то что эта работа имела своим объектом почти исключительно крестьянские нужды, можно смело оказать, что 50 лет
земства вовсе не развили в крестьянах приверженности к самоуправлению и
19
сознание его преимуществ» .
В день 50-летия отмены крепостного права в России, 19 февраля 1911 г., на страницах журнала «Земское дело» развернулась дискуссия об изначальной целесообразности широкого доступа в земства представителей недворянских сословий. Сторонник всесословного принципа функционирования земств К. Арсеньев выразил суть разногласий: «В призыве крестьян к участию в земском самоуправлении — на одинаковых правах с частными землевладельцами, граф Витте видит доказательство тому, что правительство считало их достаточно сознательными и культурными для этого дела. Г. Стишинский (член Государственного совета — В.Ш.) отрицает такое толкование действий правительства, отрицает и одинаковость оснований, в силу которых в состав земства были включены крестьяне и лица других сословий. Невозможен, по его мнению, такой скачок в культурном развитии, о котором говорит граф Витте, неверна приводимая последним историческая справка, так как Положением 1864 года преобладание в земстве было намеренно обозначено за более образованным классом
20
населения (поместным дворянством — В.Ш.)»2 .
Сам факт поднятия в юбилейной печати данной проблемы подтверждает, что не только в первые десятилетия пореформенного периода, но и в начале XX века у определенной части дворянства институт земства рассматривался в качестве их корпоративной структуры местного управления. Корпоративные убеждения среднепоместного и крупнопоместного дворянства о собственном приоритете в земстве стали одной из причин земской контрреформы 1890 г., по которой сокращалось в земствах представительство недворян. Внутриполитический курс императора Александра III в данном вопросе совпадал с интересами широкого круга поместного дворянства.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Чернуха В.Г. Внутренняя политика царизма с середины 50-х гг. до начала 80-х гг. ХК в. Л., 1978; Христофоров И.А. Аристократическая оппозиция Великим реформам. Конец 1850-середина 1870 гг. М., 2002; Лаптева Л.Е. Земские учреждения в Росси. М., 1993; Кулабухов В.С. Эволюция менталитета дворянства черноземного региона в пореформенный период. Автореф. дис. ... канд. ист. наук М., 1997.
2. Щербина Ф. Воронежское земство. 1865-1889. Воронеж 1891. С. 53.
3. Положение о губернских и уездных земских учреждениях 1 января 1864 года // История России ХК — начала ХХ века. Хрестоматия. Воронеж, 2002. С.246-247.
4. Христофоров. Ук.соч. С.181.
5. Милютин Д.А. Воспоминания. 1865-1867. М., 2005. С. 46-47.
6. Щербина. Ук.соч. С. 77.
7. Там же. С. 84.
8. Пазухин А. Современное состояние России и сословный вопрос. М., 1886. С. 30-31.
9. Щербина. Ук.соч. Прил. С. 4-7. Подсчитано нами. — В.Ш.
10. Государственный архив Курской области (далее — ГАКО). Ф. 1. оп. 1. д. 2353. л. 133-159. Посчитано нами. — В.Ш.
11. Щербина. Ук.соч. Прил. С.4-7. Подсчитано нами. — В.Ш.
12. Там же. Подсчитано нами — В.Ш.
13. ГАКО ф. 1. оп. 1. д. 2353. л. 37-51. Подсчитано нами. — В.Ш.
14. Князь Борис Васильчиков. Воспоминания. Псков, 2003. С. 89.
15. Плетнев И.Т. Воспоминания шестидесятника. В Курской губернии // Наша старина. 1915. № 11. С.1067,1069.
16. Справочная книга для уездных предводителей дворянства. СПб., 1887. С.3.
17. Савелов Л.М. Из воспоминаний. 1892-1902. Воронеж, 1996. С.56.
18. ГАКО. Ф. 1. оп. 1. д. 2170. л. 22 об.
19. Князь Борис Васильчиков. Воспоминания. С. 89, 116.
20. Арсеньев К. Крестьяне и земство полвека спустя после отмены крепостного права //Земское дело. № 4. 19 февраля 1911. С. 303.
CORPORATE CONCEPTION AMID PROVINCIAL NOBILITY ON CLASS CHARACTER OF MANAGEMENT OF ZEMSTVOS IN 60-80-s OF 19th C.
V.A. Shapovalov
The work represents the social-psychological perception of «Regulations about provincial and district zemstval establishments» (January, 1, 1864) amid nobility. The nobility recognized its own exclusive role in structures of zemstval self-management. This idea comes from traditional interrelations within the institute of the autocracy and the high estate. The analysis of the specified problem is done with regard for positions of separate striations among nobility.
