CC BY-NC-ND
166
Н.П. Таньшина
КОРОЛЬ ФРАНЦУЗОВ ЛУИ-ФИЛИПП ОРЛЕАНСКИЙ:
ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ (по дипломатическим донесениям российского посла во Франции графа К.О. Поццо ди Борго)
Цель статьи заключается в реконструкции образа короля французов Луи-Филиппа Орлеанского по материалам дипломатической корреспонденции посла Российской империи во Франции графа К.О. Поццо ди Борго, хранящихся в фондах Архива внешней политики Российской империи. Особенность донесений Поццо ди Борго заключается в том, что они представляют собой не сухие дипломатические реляции, а настоящие эссе, воссоздающие широкую панораму жизни Франции в годы Июльской монархии и психолого-политический портрет короля Луи-Филиппа. Сведения, сообщаемые российским послом, способствовали формированию более объективных представлений о французском короле и режиме Июльской монархии в сознании российской политической элиты, что было особенно важно в условиях весьма непростых отношений между двумя странами.
Ключевые слова: российско-французские отношения, король французов Луи-Филипп Орлеанский, Июльская монархия, К.О. Поццо ди Борго, Николай I, нотабли.
Личность короля французов Луи-Филиппа Орлеанского, правившего Францией в период Июльской монархии (1830-1848), в последние годы все больше привлекает внимание историков1. Во многом это связано с активизацией научного интереса к самому периоду существования во Франции режима Июльской монархии, который прежде не являлся приоритетной темой научных исследований. Июльская монархия анализировалась как некий промежуточный этап между войнами и империями, время господства финансовой буржуазии, спекуляций и коррупции, рас-
© Таньшина Н.П., 2012
Н.П. Таньшина
цветших под покровительством «короля-буржуа» Луи-Филиппа, крайне властолюбивого правителя, возведенного на трон Июльской революцией. Вряд ли король Луи-Филипп и возглавляемый им режим заслуживают столь однозначных оценок. Луи-Филипп позволил Франции стать более богатой и процветающей, чем при его предшественнике Карле Х; годы его правления явились периодом высокой деловой активности, институциональной стабильности и внешнего мира. Это было время, когда Франция наконец-таки получила возможность развиваться в условиях свободы, реализовывать на практике теорию представительного правления и претворять в жизнь либеральные идеи в их умеренной интерпретации; именно в те годы закладывались основы современных политических институтов и традиций Франции, было положено начало созданию Второй колониальной империи. Июльская монархия явилась необычайно плодотворным этапом в развитии французской общественной мысли, литературы, достаточно назвать имена В. Гюго, О. де Бальзака, Стендаля, А. Дюма, Ж. Санд.
Талантливые современники Луи-Филиппа, такие как В. Гюго, Ф.-Р. де Шатобриан и многие другие, оставили блестящие зарисовки личности этого монарха. При всем противоречивом отношении к сложной и неоднозначной персоне короля, они подчеркивали главное: Луи-Филипп - это именно тот человек, который мог управлять Францией в тех непростых условиях. Точнее всего эту мысль выразил Франсуа-Рене де Шатобриан, отнюдь не являвшийся сторонником режима Июльской монархии и самого короля: по его словам, Луи-Филипп был «единственным властителем, которого могут вынести французы»2.
Не менее яркие наблюдения о короле Луи-Филиппе оставил российский дипломат, корсиканец по происхождению, заклятый враг Наполеона Бонапарта, граф Шарль-Андре, а на русский манер - Карл Осипович Поццо ди Борго. С 1805 г. он находился на российской службе и двадцать лет, с 1815 по 1835 г., возглавлял посольство Российской империи в Париже. Взгляд Поццо ди Бор-го особенно интересен в связи с тем, что он не идеализировал ни персону самого короля, ни возглавляемый им режим. Кроме того, оценка Поццо ди Борго личности короля Луи-Филиппа - это, конечно, взгляд изнутри, поскольку граф практически всю свою карьеру пробыл во Франции, и эта среда была для него родной. В то же время он прежде всего дипломат, представляющий и отстаивающий интересы другого государства, который должен дать объективный анализ происходящего во Франции. Еще одним важ-
Король французов.
ным обстоятельством является независимость взглядов гордого корсиканца от настроений императора: как правило, дипломаты Николая, памятуя о его резком нраве, зачастую стремились доложить то, что государь желал услышать. В отличие от них, Поццо ди Борго, находясь на государственной службе, умел совмещать независимость суждений с сознательным выполнением официальных функций. Не стремившийся в Россию, не жаждавший там богатства, славы, доходных чинов и поместий (этим-то он и раздражал самодержца, упрекавшего посла, что тот хорошо знал Францию, но совсем не знал Россию, в которой не бывал, а русского языка так и не выучил), Поццо ди Борго давал трезвую оценку событий, происходивших во Франции, и личности самого короля Луи-Филиппа. В условиях натянутых отношений между Россией и Францией после Июльской революции это было очень важно.
Революция 1830 г. не стала для российского дипломата неожиданностью. С поразительной точностью он предсказал последовательность событий и размах грядущих потрясений. Негативно оценивая Июльскую революцию, Поццо ди Борго как реалистично мыслящий политик в то же время понимал, что единственное средство успокоить страсти во Франции, а значит, обеспечить стабильность всей Европе заключалось в признании легитимности режима Июльской монархии и короля Луи-Филиппа. Девизом всей политики российского дипломата можно считать его слова из письма к вице-канцлеру графу К.В. Нессельроде от 8 (20) сентября 1830 г.: «С тех пор, как произошло непоправимое свержение Бурбонов, я стремился избежать установления во Франции республики»3.
Такой подход дипломата был особенно важен в условиях резко негативного отношения Николая к революционным переменам во Франции, когда император на первых порах в порядке эмоционального потрясения намеревался организовать вооруженную экспедицию во Франции с целью восстановления на престоле Карла Х. Несмотря на то что Николай Павлович редко когда прислушивался к мнению своих советников, опираясь исключительно на свое понимание внешнеполитической ситуации, в данном случае Поццо ди Борго и вице-канцлеру Нессельроде удалось несколько сбить гнев императора, который в конце концов, скрепя сердце, был вынужден признать режим Июльской монархии и короля Луи-Филиппа.
С королем у Поццо ди Борго сложились весьма доверительные отношения, тем более что Луи-Филипп общению со своими министрами предпочитал беседы с членами дипломатического корпуса. Таким образом, российский посол имел прекрасную возможность
Н.П. Таньшина
узнать французского короля и изложить свое мнение о его личности в донесениях вице-канцлеру.
Как справедливо подметил французский исследователь Ж. Бер-то, «для людей, мало знавших Луи-Филиппа, король был настоящей загадкой. В его характере была такая смесь противоречивых качеств, что было очень сложно разобраться в его истинной нату-ре»4. Представляется, что Поццо ди Борго блестяще справился с этой непростой задачей.
Какой же портрет короля Луи-Филиппа живописал российский дипломат?
Притчей во языцех стала «буржуазность» Луи-Филиппа, которую подчеркивали все современники короля. Главное, чем Луи-Филипп напоминал буржуа - это своей страстью к деньгам. Он являлся одним из богатейших людей Франции, причем не только вследствие того, что был крупнейшим лесовладельцем и финансистом, но, прежде всего, благодаря наследству, доставшемуся ему от герцога де Бурбон-Пентьевра, незаконнорожденного сына Людовика XIV и одного из самых богатых людей своей эпохи5. Он значительно увеличил то громадное наследство, которое получил от отца. Причем в качестве короля по цивильному листу Луи-Филиппу приходилось довольствоваться содержанием лишь в 12 млн франков (в отличие от Карла Х с его 40 млн франков)6. К концу 1830 г. состояние Луи-Филиппа резко увеличилось благодаря наследованию имений принца Конде.
Поццо ди Борго очень негативно относился к торгашескому духу, захлестнувшему Францию, и политике короля, оказывавшему этому всяческое содействие. Он писал Нессельроде: «Дух банка и коммерции, тщеславие парижской и провинциальной буржуазии - все это благодаря королю, который очень подходит буржуа. Желая им угодить, он ведет себя с ними фамильярно и простецки, он им расточает щедрые знаки внимания, он им повинуется, он передает им в руки бразды правления страной»7. В то же время, как справедливо отмечал дипломат, такая политика приносила свои дивиденды в виде лояльности со стороны населения, прежде всего торгово-промышленных кругов и финансовых кругов, поддерживавших политику короля: «Собственник и распорядитель более чем миллиардного состояния, которое он без труда увеличивает, он в курсе всех дел, и это обеспечивает ему преданность и усердие со стороны служащих, а также гарантирует послушность тех, кто жаждет получить какое-нибудь место. Его привычки, манеры, даже его чувства облегчают ему общение с народными массами, а его
Король французов.
неоспоримая сноровка является в глазах простых людей одним из его главных достоинств»8.
Свое прозвище «короля-буржуа» Луи-Филипп получил за вполне буржуазный стиль жизни, который он вел как до восшествия на престол, так и после. Стремясь опереться на буржуазию, Луи-Филипп адаптировал к ней свой костюм, свое душевное состояние, свои привычки; своеобразными рекламными приемами, символизирующими его принадлежность к буржуа, были зонт и знаменитый парик, а также прогулки по парижским улицам без сопровождения и охраны, по крайней мере, в первые годы правления. Король принимал у себя представителей оппозиции; своих детей отдал учиться в общественную школу, «Коллеж Генриха IV»; он гримировался в буржуа с головы до ног, и у него это так искусно получалось, что все в итоге согласились с его «буржуазностью».
Аристократу Поццо ди Борго такие заигрывания с «народом», даже с его очень состоятельными представителями, были явно не по душе. В то же время, по мнению посла, именно такой манеры поведения и должен был придерживаться Луи-Филипп, чтобы удержаться на троне и завоевать популярность в стране. Он писал вице-канцлеру: «Враги короля упрекают его за допущенные им ошибки и присущие ему слабости. И то и другое справедливо, однако в том состоянии инертности и морального кризиса, в котором оказалась Франция, последствия этого не являются такими уж вредными, какими они были бы в обществе менее деморализованном, чем это. Даже может быть, если бы король имел больше положительных качеств, он меньше бы соответствовал тем людям и массам, которые его материально поддерживают на троне. Больше возвышенности души, тонкости чувств, негодования против оскорбления, искренности, одним словом, - рыцарства, все это сделало бы его чуждым и несовместимым с нравами старых генералов, закаленных и разоренных Наполеоном, газетчиков, биржевиков, банкиров и амбициозных игроков, с нравами этих буржуазных нотаблей и лавочников, которые ведут себя в Тюильри как у себя дома, ничуть не смущаясь присутствия истинных аристократов, обладающих чувством превосходства и надменности»9. В этом весьма кратком пассаже российскому дипломату удалось дать необычайно точное и полное описание социальной базы режима Луи-Филиппа.
Характеризуя «буржуазность» короля, Поццо ди Борго подметил еще одну характерную черту. Российский посол ведет речь не просто о «буржуа», а о так называемых «нотаблях», или, как он их именует, «буржуазных нотаблях». Действительно, король
Н.П. Таньшина
Луи-Филипп опирался не на буржуазию как таковую и не на весь «средний класс», как утверждали либералы-орлеанисты, а на нотаблей - «влиятельных людей», представителей финансовой, деловой и просвещенной элиты французского общества. Именно этот социальный слой являлся опорой режима Луи-Филиппа; именно нотабли управляли Францией в эти годы. Посол писал: «В ответ на политику короля новоявленные нотабли снабжают его всеми средствами, которые он требует, дабы гарантировать его власть и их верховенство»10. Орлеанизм, то есть французский умеренный либерализм времен Июльской монархии, - это правительство элит; но это уже не аристократия родов, а аристократия нотаблей. Ее составляли старинные и богатые фамилии крупных торговцев, либеральная аристократия (как, например, герцог Л.-В. де Брой, которого за независимый нрав и «доктринерство» очень не любил Поццо ди Борго), юристы (Л. Моле), дворянство Империи (Н. Сульт, Жерар, Мортье), профессура Университета (Ф. Гизо, В. Кузен, Ф. де Вильмен). Как видим, проницательный дипломат сумел очень тонко подметить эту важную особенность социальной базы Июльской монархии; современными отечественными и зарубежными исследователями, вслед за известным французским историком Рене Ремоном, Июльская монархия трактуется именно как «правление нотаблей»11.
Такая двойственная «буржуазность» короля Луи-Филиппа отмечалась многими его современниками; говоря словами Гюго, «манеры он усвоил при Старом порядке, а привычки при новом: то была смесь дворянина и буржуа, подходящая для 1830 года»12. Несмотря на прозвище «король-буржуа», Луи-Филипп весьма ревностно относился к своим монаршим прерогативам. «Король-буржуа», он играл в монарха французского дома. Как отмечал посол Австрийской империи в Париже граф Рудольф Аппоньи, Луи-Филипп желал, чтобы «отношения дипломатического корпуса с его двором были такими же, как при Людовике XVIII или Карле Х»13. По словам французского историка Ж. Берто, «для тех, кто хорошо знал короля, не было никаких сомнений: это был настоящий аристократ, а не буржуа, каким он пытался, и небезуспешно, предстать в глазах французов14.
Луи-Филипп очень хотел, чтобы его приняли, несмотря на революционное происхождение его власти, в королевские фамилии Европы. Традиционным средством достижения этой цели являлись династические браки. Таким образом Луи-Филипп, как заботливый отец, мог устроить будущее своих многочисленных
Король французов.
детей, а заодно стать полноправным членом европейской семьи монархов.
Приверженность Луи-Филиппа семейным ценностям была общеизвестным фактом и составляла еще один аспект его «буржуазности», однако в глазах современников это являлось скорее недостатком, нежели достоинством. По словам Гюго, король «был скромен во имя Франции», и в нем «слишком громко говорило отцовское чувство»15. «Политика, более семейная, нежели нацио-нальная»16 - так отзывался о царствовании Луи-Филиппа великий писатель. Ему вторил и знаменитый автор «Гения христианства»: «Две страсти губят его достоинство: чрезмерная любовь к собственным детям и ненасытная жажда богатства; обе они будут беспрестанно помрачать его рассудок»17.
Действительно, подобные упреки Луи-Филиппа в осуществлении династической политики и пренебрежении национальными интересами Франции были весьма распространены во французском обществе. У Луи-Филиппа было десять детей (двое из них умерли в раннем возрасте), и всех их нужно было женить и выдать замуж. Еще вступая на престол, Луи-Филипп позаботился о материальном благосостоянии своих детей: он не присоединил своих имений к государственным имуществам, как это делали короли Бурбоны, а дарственными записями закрепил большую его часть за своими детьми. Он опасался, что с его детьми может произойти то же самое, что и с Бурбонами, и что он сам окажется в изгнании почти без средств к существованию.
Поццо ди Борго так отзывался об этой стороне деятельности Луи-Филиппа: «Есть еще одна цель, которой король французов следует с неослабевающим желанием и упорством и которая составляет существенную часть его политики, - это обустройство своих семейных дел. Убежденный, что ему сложно, если не невозможно, соединиться родственными узами с дворами Севера18, он стремится обеспечить своим детям короны и троны Юга...»19.
Однако для того, чтобы эти брачные союзы состоялись, с самого начала правления Луи-Филиппу нужно было убедить европейских монархов в том, что Франция не вынашивает экспансионистских планов, что она собирается действовать на внешнеполитической арене строго в рамках Венской системы, стремясь стать полноправной участницей «европейского концерта». Несмотря на закрепившееся за Луи-Филиппом прозвище «короля баррикад» и службу в революционной армии, он не был радикалом в политике. Принятие короны из рук революции в 1830 г. явилось его последним рево-
Н.П. Таньшина
люционным актом. Девизом всего его царствования были слова: «Порядок и свобода». Он не хотел разжигать пожар войны в Европе; самым большим его желанием было добиться признания его короны другими европейскими монархами, и он надеялся добиться этого с помощью проведения конституционной внутренней и миролюбивой внешней политики.
Такой умеренный и осторожный подход весьма импонировал Поццо ди Борго. Характеризуя внешнеполитическую линию Луи-Филиппа, он подчеркивал миролюбивые намерения короля и его стремление достичь европейской стабильности. «Он убежден, -писал дипломат, - что война вызовет во внутреннем устройстве Франции такие изменения, что будет невозможно не опасаться самых опасных и самых фатальных последствий»20. По словам российского дипломата, «король не хочет войны по единственной причине: он опасается, что она приведет к его собственному сверже-нию»21. «Луи-Филипп осознает свое положение; он понимает, что для того, чтобы сохранить занимаемое им место, нужно исключить любые опасные и серьезные испытания; именно по этой причине он противится войне и всему, что может сделать ее неизбежной», -сообщал граф22.
Можно сказать, что Поццо ди Борго в некоторой степени оправдывал курс французского правительства на усиление вооруженных сил, воспринимая военные приготовления как меру оборонительного характера. Он отмечал: «Армия ни в коей мере не нацелена на наступательные действия... Даже войска, сосредоточенные на границе с Пиренеями23, не собираются воевать. Следовательно, Франция не дает поводов для беспокойства; она не хочет потрясать спокойствие других держав; единственным оружием Франции является ее моральное влияние, а также пыл ее публицистов и про-пагандистов»24.
Однако именно деятельность «пропагандистов» очень беспокоила Поццо ди Борго. Несмотря на то что в области внутриполитических преобразований Луи-Филипп решительно занял очень умеренную линию, представленную на политическом небосклоне флангом Сопротивления, сторонники более активного реформирования общества, группировавшиеся под знаменами Движения, особенно в первые годы Июльской монархии, имели весьма прочные позиции25. По словам российского дипломата, король и его министры, прекрасно осознавая опасность призывов к войне и в целом революционной пропаганды, не могли им активно противодействовать, ибо эта «пропагандистская война», по мнению
Король французов.
посла, была заложена в самих «основах Июльской революции и пагубных доктринах, которые она освящала»26. Как видим, Поццо ди Борго справедливо отмечал влияние на политику Луи-Филиппа такого фактора, как общественное мнение, которое король должен был учитывать, по крайней мере, в первые годы своего правления. Посол докладывал Нессельроде: «Король очень хорошо понимает опасность революционной пропаганды, особенно с тех пор, как ею занялась республиканская партия. Тем не менее он не рискнет ее отрицать, и не будет бороться с ней во всеуслышание, дабы не оказаться в прямой оппозиции духу Июльских дней и настроениям некоторых из своих министров...»27.
Действительно, значительные круги французского общества были настроены в пользу широкомасштабных внешнеполитических акций, призванных восстановить былое влияние и престиж Франции в Европе; французы жили в плену «наполеоновской легенды», неосторожно задетой самим правительством Луи-Филиппа, и результаты этого несоответствия национальных чаяний и компромиссного политического курса правящих кругов в полной мере проявились в 1848 г.
Пока же, в начале 1830-х годов, Поццо ди Борго упрекал короля в заигрывании с оппозицией, в политической недальновидности по отношению к своим оппонентам. В данной связи показателен разговор, состоявшийся между королем и послом в первый день 1834 года, когда в самый канун праздника в проправительственной газете «Le Journal des Débats» была опубликована статья, направленная против русской политики на Востоке. Луи-Филипп, желая сгладить негативное впечатление от этой публикации, произнес буквально следующее: «Те, кто возглавляют газету, являются людьми богатыми, независимыми от меня и моего правительства. Хотя обычно они нас поддерживают, зачастую мы выступаем объектом критики.»28. Любопытный момент: то, что так неприятно поразило Поццо ди Борго и с его точки зрения свидетельствовало о слабости короля, мы бы могли воспринять как настоящее торжество принципа свободы прессы! (хотя в 1835 г. во Франции были приняты законы, ограничивающие деятельность печатных органов).
По мнению посла, одна из ошибок Луи-Филиппа, стремившегося сохранить власть, заключалась в том, что он не прилагал серьезных усилий для укрепления своих позиций: «... король желает мира и, однако, не сопротивляется мерам, которые могут привести к войне. Слабость короля и состав его правительства не предостав-
Н.П. Таньшина
ляют никаких гарантий против событий, которые могут подвергнуть Европу опасности и поставить ее под ружье»29.
Не только парламентская и внепарламентская оппозиция доставляла хлопоты Луи-Филиппу; часто он не мог найти общего языка с членами правительства, регулярно сетуя графу на «амбиции и интриги его собственных министров»30. Поццо ди Борго писал вице-канцлеру об одной из своих встреч с королем, состоявшейся в Зале Совета в Тюильри: «Рассказывая мне о сложностях, которые зачастую ему доставляют министры, он мне сказал: «Вы не представляете, как часто я вижу за этим столом главу оппозиции!»31.
Конечно, в этих словах короля присутствовала доля лукавства. Луи-Филипп был королем в высшей степени умным, активным, но властным и мелочным. Он хотел решать все дела сам, вмешиваться во все детали; суть его правительственной системы заключалась в том, чтобы управлять Францией с помощью, а не посредством Палат. «Система короля по отношению к своему Совету может заключаться в следующем изречении: «разделять, чтобы властво-вать»32 - так характеризовал политическую концепцию Луи-Филиппа Поццо ди Борго.
В донесении Нессельроде от 8 (20) июня 1834 г. он писал: «Луи-Филипп, опираясь на новую Францию, Францию доктринерскую, промышленную и буржуазную, придерживаясь либеральных принципов правления, введенных в практику людьми гнусными и раболепными, обладает почти безграничной властью в стране»33. Это очень точное наблюдение. Луи-Филиппу очень нравилось быть королем; он испытывал страсть к власти и имел исключительно высокое мнение о своем таланте политика. Кроме того, как верно отмечал английский исследователь Теодор Зелдин, Луи-Филипп полагал, что должен обладать властными полномочиями еще и потому, что если он станет «бессильным» конституционным монархом и предоставит решение всех вопросов профессиональным политикам, те ввергнут страну в ужасную смуту, революцию, войну, а его самого лишат престола34. Поэтому король хотел отделаться от сильных политиков, таких как Л.-В. де Брой и А. Тьер, создавал, по крайней мере, до октября 1840 г., нестабильные министерства и не противодействовал затяжным министерским кризисам.
Король, по словам Поццо ди Борго, был «единственным государственным деятелем, существующим во Франции»35. В то же время посол отмечал, что «воля короля доминирует», когда речь идет, прежде всего, о внешнеполитических вопросах. Когда же обсуждаются вопросы внутренней политики, «из-за слабости или,
Король французов.
скорее, из-за недостатка знаний и основательности в суждениях, он не рискует противиться своим министрам или брать инициативу на себя, даже по самым важным вопросам...»36.
В целом, называя Июльскую монархию «аномалией», правлением короля, стоящего «во главе республиканских учреждений», Поц-цо ди Борго сомневался в возможности формирования длительной и стабильной политической системы во Франции. «Надеяться, что Франция в ее нынешнем положении сможет на равных договариваться с иностранными державами, внушая им уверенность, что ее мирное развитие не будет нарушено какими-либо непредвиденными событиями, - это значит обманывать себя. Луи-Филипп лично очень слаб, чтобы можно было на него рассчитывать, а происхождение его власти не может способствовать созданию стабильного и прочного правительства», - писал он в 1832 г.37 Эти же сомнения посол выражал спустя два года, накануне своего отъезда в Великобританию: «. природа демократических учреждений, которые царствуют в этой стране, живость и недисциплинированность умов, свобода и дозволенность обо всем говорить и обо всем писать, - все это мешает родиться духу по-настоящему монархическому.38.
В конце декабря 1834 г. вице-канцлер Нессельроде сообщил графу Поццо ди Борго о его переводе в Лондон; 5 января 1835 г. он официально был назначен послом Российской империи в Великобритании. Когда 28 декабря 1839 г. высочайшим рескриптом Поццо ди Борго был уволен с государственной службы, он не вернулся на родной остров и не отправился в Россию. Те немногие годы, которые ему еще отвела судьба, он провел во Франции. Старый и больной, с помутившимся рассудком, Поццо ди Борго умер 15 февраля 1842 г. в Париже, в отеле на улице Университе. Июльская монархия просуществовала еще шесть лет и была сметена очередной революцией. Король Луи-Филипп с семьей был вынужден эмигрировать в Великобританию, обретя пристанище в замке Клермонт, принадлежавшем его зятю, бельгийскому королю Леопольду, где тихо ушел из жизни 26 августа 1850 г. в возрасте 76 лет. Как отмечал современник короля, англичанин Чарльз Гревилл, «это событие, которое три года назад вызвало бы сенсацию в Европе, сегодня не произвело большого эффекта. говоря политическим языком, он был уже давно мертв»39.
Еще в середине 1830-х годов Поццо ди Борго верно уловил главную ошибку, допущенную Луи-Филиппом, которая в результате стоила ему короны. Он писал: «Нельзя не признать за Луи-Филиппом личной смелости и физической храбрости, но ему не хватает храбрости гражданской. Следствием этого является то, что
Н.П. Таньшина
он больше способен сопротивляться, нежели созидать»40. Именно действий, реформ, движения не хватало режиму Июльской монархии, особенно в 1840-е годы. Да, Луи-Филипп добился определенной политической стабильности режима, но эта стабильность стала восприниматься французами как стагнация, что привело к росту общественного недовольства в стране. Альфонс Ламартин, блистательный поэт-романтик, ставший после февраля 1848 г. министром-республиканцем, очень точно охарактеризовал состояние страны одной-единственной фразой: «Франция скучает».
Примечания
См., например: Antonetti G. Louis-Philippe. P., 2002; Bordonove G. Louis-Philippe. 1830-1848. Roi des Français. P., 2009; Price M. Louis-Philippe. Prince et le roi. La France entre deux révolutions. P., 2009.
Шатобриан Ф.-Р. де. Замогильные записки. М., 1995. С. 553. Цит. по: Maggiolo A. Corse, France et Russie. Pozzo di Borgo. 1764-1842. P., 1890. P. 330.
Bertaut J. Louis-Philippe intime. P., s. a. Р. 76.
Зелдин Т. Франция. 1848-1945. Честолюбие, любовь и политика. Екатеринбург, 2004. С. 358.
Французские короли и императоры. Ростов-на-Дону, 1997. С. 526. Архив внешней политики Российской империи (далее - АВПРИ). Ф. 133. Оп. 469. Д. 144. Л. 419 об.
8 Там же. Д. 145. Л. 326 об.
9 Там же. Л. 175 об.-176 об. Там же. Д. 144. Л. 419 об.
Rémond R. La droite en France. De la première Restauration à la Ve République. P., 1963. Гюго В. Отверженные // Гюго В. Собрание соч. в семи томах. М., 1993. Т. 4. С. 18. Apponyi R. Vingt-cinq ans à Paris. (1826-1850). Journal du compte Rodolphe Ap-ponyi, attaché de l'ambassade d'Autriche à Paris. T. 1-2. P., 1913. Т. 2. Р. 304. Bertaut J. Op. cit. Р. 76.
15 Гюго В. Указ. соч. С. 18-19.
16 Там же. С. 18.
17
18 19
Шатобриан Ф.-Р. де. Указ. соч. С. 552.
Так в XIX веке именовали российский, австрийский и прусский дворы. АВПРИ. Ф. 133. Оп. 469. Д. 144. Л. 426. В результате этих династических браков старший сын короля, наследник престола герцог Орлеанский женился на
Король французов.
Елене Мекленбург-Шверинской; Мария Луиза вышла замуж за короля Бельгии Леопольда I; Мария - за герцога Вюртембергского; герцог Немурский женился на Виктории Саксен-Кобургской; принцесса Клементина вышла замуж за Августа Саксен-Кобургского и стала матерью царя Болгарии Фердинанда I; принц Жуанвильский был женат на Франческе, принцессе Бразильской, дочери императора Педру II; герцог Омальский женился на Марии Каролине Бурбон-Сицилийской; супругой герцога де Монпансье стала Луиза Фернанда Испанская, сестра королевы Изабеллы II.
20 Там же. Д. 197. Л. 77.
21 Там же. Ф. 187. Посольство в Париже. Оп. 524. Д. 100. Л. 14 об.
22 Там же. Ф. 133. Оп. 469. Д. 145. Л. 177.
23 В Испании с 1833 г., после смерти короля Фердинанда II, шли «карлистские войны» между доном Карлосом и регентшей Марией Кристиной.
24 АВПРИ. Ф. 133. Оп. 469. Д. 145. Л. 178 об.-179.
25 Движение и Сопротивление - два фланга орлеанизма. Если сторонники Движения (Ж. Лаффит, О. Барро, Ж.-М. Лафайет) выступали за углубление и расширение революционных преобразований, содействие развитию революционного движения за пределами Франции, то лидеры политики Сопротивления (Ф. Гизо, Л.-В. де Брой, К. Перье) полагали, что с победой Июльской революции и установлением власти Луи-Филиппа революция является оконченной, и все усилия должны быть направлены не на дальнейшую трансформацию политических институтов, а на их стабилизацию, на упрочение уже достигнутого.
26 АВПРИ. Ф. 133. Оп. 469. Д. 145. Л. 178 об.-179.
27 Там же. Л. 327.
28 Там же. Д. 144. Л. 11 об.
29 Там же. Д. 197. Л. 283 об., 284 об.
30 Там же. Ф. 187. Оп. 524. Д. 121. Л. 65.
31 Там же. Ф. 133. Оп. 469. Д. 145. Л. 177.
32 Там же. Ф. 187. Оп. 524. Д. 121. Л. 13.
33 Там же. Ф. 133. Оп. 469. Д. 144. Л. 425-425 об.
34 Зелдин Т. Указ. соч. С. 357.
35 АВПРИ. Ф. 187. Оп. 524. Д. 121. Л. 11-11 об. Исключение Поццо ди Борго делает только в отношении «хитрого лиса» Ш.-М. Талейрана, который в это время занимал пост посла Франции в Великобритании.
36 Там же.
37 Там же. Ф. 133. Оп. 469. Д. 198. Л. 21 об.-22.
38 Там же. Д. 145. Л. 326.
39 Grevilie Ch. Les quinze premières années du règne de la reine Victoria. P., 1889. Р. 442.
40 АВПРИ. Ф. 187. Оп. 524. Д. 121. Л. 11-11 об.
