CC BY
143
УДК 378.4
Коренная реорганизация университетов в СССР в 1929-1933 гг. (по материалам Воронежского государственного университета)
М.Д. Карпачев
Аннотация. Статья посвящена радикальной реформе советской университетской системы, осуществленной в начале 1930-х гг. На основе данных из истории Воронежского университета анализируется изменение состава и функций университетского образования. Показаны причины выделения медицинских и педагогических факультетов из состава университетов. Исследуются обстоятельства и последствия перехода университетов на подготовку специалистов по фундаментальным наукам.
Ключевые слова: университеты, советские, Воронеж, 1930-е гг., реконструкция, социальная политика, факультеты, фундаментальные науки.
Карпачев Михаил Дмитриевич, доктор исторических наук, профессор, заведующий кафедрой истории России Воронежского государственного университета, 394018, Россия, г. Воронеж, Университетская площадь, 1, [email protected].
The Radical Reorganization of Universities in the USSR in 1929-1933. (on the Materials of Voronezh State University)
M.D. Karpachev
Abstract. The article is devoted to the history of the radical reform in the Soviet University system which had been undertaken at the beginning of the 1930s. The changes of composition and functions of the University system are analysed on the bases of the Voronezh Staye University history. The author shows reasons of launching Medical and Pedagogical instituons as former university faculties. The causes and significance of restructuring of the Soviet University system is taken under special considerations.
Keywords: Soviet Universities, Voronezh, the 1930s, reconstruction, social policy, faculties, fundamental sciences.
I Karpachev Mikhail D., Doctor of Science (History), Professor, Head of the Chair of Russian History, Voronezh State University, 1, University Sq., Voronezh, Russia, 394018, [email protected].
На рубеже 1920-1930-х гг. отечественная высшая школа была охвачена ветрами коренной реконструкции. Волна очередных преобразований поднялась в Советском Союзе после того, как политика НЭПа была признана несовместимой с курсом на быстрое преодоление технической отсталости от ведущих стран капиталистического мира. Реконструкции подлежала не только экономика. С переходом к политике сплошной коллективизации ускорился процесс раскрестьянивания деревни, доля сельского населения в структуре общества начала быстро снижаться. Мощные социальные потоки направлялись в города, создавая тем самым благоприятные условия для развития темпов индустриализации. Началась форсированная перестройка общественных отношений. Все эти перемены имели прямое отношение к судьбе отечественной высшей школы. Однако особенно крупной перестройке подвергся университетский сектор высшего образования, основу которого составляли классические вузы дореволюционного формирования.
Между тем, спустя десятилетие после революции группа ведущих университетов продолжала пользоваться прочной репутацией. Престижу университетов способствовало то, что они оставались вузами-лидерами. В частности, Воронежский государственный университет был единственным университетом в огромной Центрально-Черноземной области с численностью населения, превышавшей 11 млн человек. Примерно в таком же положении находился располагавшийся в Ростове-на-Дону Северо-Кавказский университет, зоной учебного влияния которого была практически вся южная Россия. Благоприятное мнение об этих университетах поддерживалось тем обстоятельством, что костяк его наиболее опытной профессуры все еще составляли ученые бывших Юрьевского и Варшавского университетов. На профессорах дореволюционной формации в глазах широкой общественности лежал негласный знак научного качества. И хотя отношение областных и городских властей к преподавателям «буржуазно-дворянского» происхождения было неизменно настороженным, научное лицо университетов оставалось вполне привлекательным. Наиболее солидные научные силы были сосредоточены на медицинских факультетах, а также на кафедрах педагогических факультетов, являвшихся в ту пору базовыми подразделениями советских университетов. В 1920-е гг. практически все провинциальные университеты Советского Союза имели два основных факультета (медицинский и педагогический), каждый из которых состоял из весьма внушительного числа институтов, отделений и кафедр.
Сохранившиеся кадры опытных профессоров, опора на давние традиции университетской жизни позволили университетам советского времени более или менее успешно оправиться от потрясений революции и Гражданской войны и возобновить подготовку специалистов, а также научные исследования по фундаментальным наукам. Однако слабостей и нерешенных проблем оставалось еще немало. По прежним классическим меркам университеты выглядели далеко не безупречно. Существование педагогических факультетов старая профессура воспринимала с очевидным неудовольствием. Отход от традиционного построения факультетов на базе определенных наук она воспринимала как признак снижения академического уровня университета.
Недостаточное внимание к изучению фундаментальных наук усугублялось неритмичностью учебного процесса. Поступавшие из Наркомпроса учебные планы отличались крайней нестабильностью. Преподаватели не успевали освоить одну программу, как поступало распоряжение о ее замене на новую. Далекой от совершенства была методическая работа. Бездумное насаждение принципов коллективизма выразилось в распространении бригадно-лабораторного метода обучения, суть которого сводилась к групповой проработке студентами отдельных тем и курсов. Этот метод с середины 1920-х гг. считался самым передовым и лучше всего отвечавшим характеру советского студенчества. В ВГУ он утвердился с весны 1925 г., когда городская конференция пролетарского студенчества вынесла постановление следующего содержания: «Для правильной и продуктивной постановки учебного дела необходим скорейший переход к новым методам преподавания - семинариям, коллективной проработке практических занятий и коллективной проверке, отменив отживший метод оценки и проверки баллами и экзаменами, а также систему академической регистрации, которые должны быть заменены текущим учетом успеваемости» [ГАОПИ ВО, ф. 1, оп. 1, д. 1249, л. 2]. О содержании пройденной темы на зачете обычно докладывал один участник бригады. Остальные ее члены могли принять участие в свободной дискуссии вокруг предложенных заранее вопросов; итоговая оценка при этом ставилась одна на всю бригаду.
Надо помнить, впрочем, что строгая размеренность старой школы явно не отвечала духу времени. Небывалый опыт социалистического строительства наделял его участников качествами первопроходцев. «Страна мечтателей, страна ученых» рвалась в будущее, коммунизм казался вполне досягаемым, а ближайшая задача догнать и перегнать капиталистический мир молодым и неискушенным социальным слоям виделась вполне реальной. Оптимистическим ожиданиям советских людей по-своему способствовал экономический кризис стран Запада, переживавших тогда время Великой депрессии. Понятно, что энтузиазм молодежи способствовал притоку свежих сил в советские вузы и в общем повышал тонус их деятельности. Однако избыток энтузиазма имел свои негативные стороны. На фоне действительных успехов развивалась всевозможная кампанейщина, нередко вредившая делу. Рост потребности в квалифицированных кадрах дал неожиданный импульс движению за ускорение вузовского обучения. Уже в первый год пятилетки по всей стране стали приниматься обязательства по ее досрочному выполнению. В университетах началось движение в поддержку так называемых встречных планов, в соответствии с которыми сроки обучения сокращались до четырех, трех с половиной и даже до трех лет. Как при этом удастся сохранить нужное качество обучения, можно было только гадать. Темпераментные обязательства «драться» и «бороться» за высокие темпы были очень характерны для той особой атмосферы, которая складывалась в советском обществе на рубеже 1920-1930-х гг.
Время, однако, приносило новые проблемы. Во второй половине 1920-х гг. руководство университетов обязано было вести усиленную работу по изменению социального состава студенчества в пользу рабоче-крестьянской среды. Режим требовал
пополнять студенческий контингент «социально ценными элементами», а к ним относились выходцы из бедняцко-пролетарской среды. «Необходимо помнить, -напоминала университетская многотиражка, - что университет только тогда выполнит поставленную перед ним советской властью и партией задачу, когда его студенческий актив будет укомплектован действительно социально здоровым элементом, т.е. рабочими, батраками, крестьянами». Вступительные экзамены для такой молодежи не должны были быть преградой. К ней, писала газета, «никоим образом не должно быть и не будет формального подхода на испытаниях при поступлении: даже и в случае неудовлетворительных ответов по некоторым предметам они могут быть приняты, если выяснится, что их общее развитие таково, что они справятся с работой в университете» [Красный университет, 1929, 20 июня].
В Воронежском университете такой курс находился под особо плотным контролем партийной организации и постепенно приносил свои плоды. Если в 1925/26 учебном году прослойка рабочих и трудового крестьянства составляла в массе студенчества 35,5 %, то в 1926/27 г. она достигла 49,2 %, в 1927/28 г. -51,4 %, в 1928/29 г. - 62,5 %, а в 1929/30 г. составила 80,7 % [ГАОПИ ВО, ф. 2, оп. 1, д. 243, л. 4; д. 429, л. 21]. Конечно, в основе такой политики лежало естественное в те годы стремление внести свой вклад в дело культурной революции. Однако профессора стали чаще жаловаться на низкий уровень вновь принимаемых студентов. «Поступая в вуз, - говорил, например, в мае 1929 г. профессор Б.А. Келлер, -люди имеют небольшую подготовку... Мы стоим перед грозным явлением: наша высшая школа будет готовить людей, знающих меньше, чем развитой крестьянин» [ГАОПИ ВО, ф. 2, оп. 1, д. 594, л. 109].
Неодобрительно относившиеся к усиленной пролетаризации студенчества профессора с трудом и неохотно готовили научную смену из малограмотного пролетарски-бедняцкого контингента. В 1930 г. в университете было всего пять аспирантов: двое на педагогическом факультете и трое - на медицинском. Подготовка научных работников тормозилась еще и потому, что профессора не хотели отбирать кандидатов по признаку социальной принадлежности, общественные же организации препятствовали продвижению тех, кого намечали профессора, и жаловались на то, что Главпрофобр часто поддерживал старых профессоров, которые в ВГУ были «особенно реакционны» [ГАОПИ ВО, ф. 2, оп. 1, д. 1159, лл. 3, 5].
Установка на быстрый подъем отечественной промышленности и коренную перестройку сельского хозяйства побудила советское руководство к пересмотру принципов подготовки кадров с высшим и средним специальным образованием. Прошедший в 1928 г. пленум ЦК ВКП(б) сделал вывод о сильном отставании высшей школы от запросов времени. «Система подготовки специалистов, - говорилось в решении руководящего партийного форума, - органически не увязана с промышленностью и не приспособлена к требованиям и темпу ее развития» [КПСС в резолюциях. 1970, с. 519]. Именно после такого упрека на местах началось встречное (нередко бездумное) движение за ускорение подготовки и увеличение выпуска специалистов.
Подчиняя работу вузов задачам социалистического строительства, правительство ввело новые резкие ограничения их автономии. На прошедшем с 8 по 14 января 1930 г. всесоюзном совещании руководящих работников высшей школы было одобрено новое положение, в соответствии с которым отменялась не только выборность ректоров (их стали называть директорами), но и деканов факультетов (официально с этого времени они стали именоваться заведующими). Советы факультетов упразднялись, а студенческие представители были отозваны из правлений и деканатов. Жестче становилась кадровая политика.
В самом конце десятилетия по «реакционной профессуре» были нанесены наиболее чувствительные удары. К тому времени сталинское руководство взяло курс на свертывание НЭПа. Относительная либерализация экономической и политической жизни позволила стране преодолеть разруху. Несколько лет умеренного экономического роста дали передышку измученному войнами и революционными потрясениями народу. Теперь партия переходила к форсированному строительству основ социализма, к индустриализации и сплошной коллективизации сельского хозяйства. Одновременно ставилась задача создания однородного в социальном отношении общества, господствующей идеологией которого мог быть только марксизм-ленинизм, объявленный единственно верным учением о развитии природы и общества. Всякие отклонения от этого учения становились недопустимыми; в стране снова начинала раскручиваться спираль политических гонений.
По инициативе партийного руководства в 1929 г. в университете прошла кампания отчетов профессорско-преподавательского состава перед пролетарским студенчеством и общественными организациями. Седовласые профессора должны были объявить о своих идейных позициях, после чего выносился вердикт о целесообразности их дальнейшего использования в советском вузе. Для верности классовых оценок к отчетам были привлечены рабочие завода имени Дзержинского. По сути дела отчеты превратились в чистку преподавательского состава по идейно-политическим критериям. Революционной проверки не выдержали многие преподаватели. Был лишен должности доцента историк С.Н. Введенский, аттестованный как «скрытый церковник» и «мракобес», за отсутствие классового подхода к гуманитарным исследованиям уволены профессора М.Н. Крашенинников, Г.А. Замятин, целый ряд доцентов и преподавателей. Большинство из них вскоре подверглись политическим репрессиям [Акиньшин, 1992, с. 173-178].
Между прочим, многие из суровых студентов - гонителей старой профессуры сами не отличались чрезмерным усердием в труде. Низкая учебная дисциплина привела к тому, что в 1929 г. по результатам весенних испытаний с курса на курс было переведено всего 13 % от общего числа студентов. Посещение занятий все еще оставалось необязательным; только 35 % студентов регулярно ходили на лекции. Более того, в том же году была отменена восстановленная ранее дипломная работа, поскольку среди студентов оказалось немало противников этого трудоемкого и сложного вида аттестации. По университетским коридорам некоторое время
даже гулял лозунг «Долой дипломку!» [Пятнадцать лет Воронежскому государственному университету, 1934, с. 29]. Некоторая часть наиболее агрессивных «новаторов» требовала вообще отменить лекции. Такого рода издержки культурной революции возникали, разумеется, не случайно. В сознании многих студентов все еще довольно прочно бытовала убежденность в том, что советская школа должна обойтись без «буржуазных» аттестаций и что молодым сознательным пролетариям «старорежимные» регламентации не нужны. Еще в 1925 г. А.В. Луначарский заверял вузовскую общественность и учащуюся молодежь: «Мы продвигаемся к тому, чтобы уничтожить все следы такой варварской пытки, как экзамен, и заменить наблюдением над работой студентов в течение года» [Чанбарисов, 1988, с. 244].
Правда, к концу 1920-х гг. лидеры государства решили, что с такими настроениями пора расставаться. В разгар социалистической реконструкции партия все больше начинала ценить жесткий порядок и дисциплину. Интересы государственной целесообразности все увереннее подчиняли себе все сферы общественной жизни. Следы вузовской автономии было решено ликвидировать бесповоротно. Повсеместно утверждался принцип единоначалия. Согласие партийных властей на назначение административных должностей становилось обязательным. Более того, губком (с 1928 г. в связи с введением областного деления - обком) ВКП(б) вполне мог добиться смещения любого местного администратора, выразив ему, так сказать, политическое недоверие.
Но для последующей судьбы университетов гораздо более значительные последствия имели постановления ноябрьского (1929 г.) пленума ЦК ВКП(б). Пленум вновь настойчиво потребовал от высшей школы увеличить выпуск специалистов, в первую очередь инженерных кадров. Решено даже было перевести высшие технические учебные заведения на непрерывный учебный год и непрерывную рабочую неделю [КПСС в резолюциях. 1970, с. 632-635].
Подготовка кадров для первой пятилетки, можно сказать, ставилась на поток. При этом партия считала, что необходим был выпуск специалистов по конкретным направлениям, умеющих решать прикладные задачи социалистического строительства. Такой конвейерный метод плохо совмещался с университетской системой, направленной на подготовку специалистов, обладающих общими фундаментальными знаниями по избранным научным направлениям. Председатель Главпрофобра И.И. Ходоровский определенно указывал, что университеты «с их линией на выработку образованного человека» должны все больше уступать место высшей школе профессионально-технического образования, «с линией на выработку делового специалиста» [Чанбарисов, 1988, с. 192]. На пленуме ЦК возобладала негативная оценка университета как учебного заведения устаревшего типа. Она и была положена в основу принципиальных решений о ближайшем развитии советской высшей школы. Пленум признал классические университеты с их набором разных факультетов не отвечающими задачам ускоренной реконструкции народного хозяйства и культуры страны.
Конечно, определенные основания для критики университетов были. Объединение под одной крышей факультетов разных профилей стало казаться искусственным. Учитывалось и то недовольство, с которым старая профессура относилась к созданию в составе университетов педагогических факультетов. Назревала необходимость уточнить профиль университетского образования. Вместо этого в высшем руководстве поначалу возникло желание вообще отказаться от университетов.
Вскоре после пленума появилось постановление ЦИК и СНК СССР о реорганизации системы высшего образования. Суть постановления сводилась к тому, чтобы на основе факультетов многопрофильных вузов создать самостоятельные отраслевые учебные заведения, способные в короткое время дать стране необходимое число специалистов, вооруженных в первую очередь прикладными знаниями и навыками. В кругах научной общественности начал насаждаться тезис об отмирании многопрофильных вузов, прежде всего, конечно, университетов. Появились «новаторы-ударники», утверждавшие, что в «век технизации» университетам не должно быть места среди высших учебных заведений. Некоторые горячие головы поспешили объявить университеты наследием старой России, имевшим право на существование лишь тогда, когда «науки были настолько элементарны, что человек мог сочетать в себе знания по всем существующим дисциплинам» [Чанбарисов, 1988, с. 195].
Удивительно, но факт: такого рода настроения захватили даже часть деятелей науки. Своеобразную, а на современный взгляд даже экстравагантную, позицию занял, например, ректор МГУ академик И.И. Удальцов. Юбилею своего прославленного университета он посвятил статью под едким названием «175-летний старец». В совсем не праздничном тоне ректор сетовал в статье, что сложившаяся в Московском университете система факультетов - «крайне громоздкая, неуклюжая, не позволяющая ему с нужной быстротой решать вопросы жизни». Действительно, управлять таким гигантом как МГУ было нелегко. Однако вместо предложений по совершенствованию системы управления (например, развитию факультетской автономии) ректор неожиданно стал ратовать за радикальную меру - расчленение своего вуза на отраслевые институты. «Пора, заявил он, - старику-университету на 175-летнем юбилее своей жизни на покой» [Чанбарисов, 1988, с. 196]. Аналогичные суждения появились и по поводу дальнейшей судьбы Ленинградского университета. Некоторые факультеты столичных университетов действительно были преобразованы в самостоятельные вузы.
Тем не менее с университетскими флагманами обращались все же осторожно, престиж их в обществе был очень высок. Поэтому приступить к их полному расформированию по горячим следам не решились. Зато по многим провинциальным университетам прокатилась волна реорганизаций. На базе выделявшихся из их состава факультетов создавались многочисленные отраслевые институты. Например, в самостоятельные вузы были преобразованы шесть факультетов Нижегородского университета [Хохлов, 2001, с. 355]. В отдельные институты были преобразованы несколько факультетов Саратовского университета. В связи с полной утратой
факультетов были закрыты Иркутский, Пермский, Смоленский, Дальневосточный и некоторые другие университеты. Особое рвение проявил Наркомат просвещения Украины, бодро отрапортовавший о реорганизации всех университетов республики во множество специализированных институтов. На некоторое время прекратили свою деятельность даже Киевский, Харьковский и Одесский университеты.
Реальная угроза расформирования нависла и над Воронежским университетом. На университет обрушилась острая критика за недостаточную оперативность в деле подготовки нужных для пятилетки кадров. «Ускоренный темп социалистического строительства, - писала в те дни университетская многотиражка, - требует соответствующих темпов подготовки специалистов хозяйственников и культурников». Старая же профессура противится этому, упорно отстаивая свои взгляды на задачи обучения специалистов университетского профиля. Многие руководители кафедр, заключал корреспондент, выросшие и научно оформившиеся в дореволюционную эпоху, все еще не могут освободиться от обаяния «образованности» вообще, от идеала науки автономной, свободной от «утилитаризма». Стремление к фундаментальной научной подготовке и к широкому гуманитарному образованию объявлялось безнадежно устаревшим. «Нам же нужен не "образованный" человек, а специалист-общественник, знающий свое дело» [Красный университет, 1930, 10 янв.].
Конкретные мероприятия не заставили себя долго ждать. В июне 1930 г. Совнарком РСФСР принял постановление «О реорганизации системы подготовки врачебных кадров». Постановлением предусматривалось создание сети специализированных медицинских учебных заведений. Из университетов выводились медицинские факультеты, реорганизованные в самостоятельные вузы. В сентябре 1931 г. было принято постановление о выводе из университетов педагогических факультетов. На их базе создавались институты соответствующего профиля. Для провинциальных университетов наступил критический момент: 1931/32 учебный год многие из них встречали почти полностью расформированными.
Тем временем в правительственных сферах назрели существенные перемены в отношении к университетскому образованию. Уже по ходу начавшейся реорганизации все более отчетливо зазвучали голоса трезвомыслящих ученых и специалистов, предостерегавших против поспешных шагов в отношении университетской системы. Опытные ученые отмечали, что ликвидация университетов могла привести к невосполнимым утратам в области фундаментальных наук. Кроме того, вновь созданные многочисленные отраслевые институты сами остро нуждались в квалифицированных научно-педагогических кадрах, качественную подготовку которых целесообразнее всего было вести в крупных и универсальных учебно-научных центрах. При создании же отраслевых институтов происходило неизбежное дробление научно-педагогического потенциала. Например, в Воронеже было создано целых шесть (!) самостоятельных институтов сельскохозяйственного профиля со строго определенной отраслевой направленностью. Они должны были готовить специалистов по птицеводству, агрономии, молочному животноводству и т.п. Естественно, что все они создавались путем выделения из состава Воронежского СХИ. Ни один
из новых малых сельскохозяйственных вузов не располагал нормальными возможностями для развития научных исследований, работы аспирантуры, а значит, и подготовки научной смены. Слабости от такого реформирования вскрылись очень быстро. СХИ вскоре пришлось укрупнять.
В таких обстоятельствах реалистическую позицию заняло руководство Наркомата народного просвещения РСФСР. По инициативе наркома А.С. Бубнова была создана особая комиссия для определения дальнейшей судьбы университетов. После взвешенного рассмотрения проблемы комиссия пришла к выводу о том, что потеря университетов может нанести большой урон научному потенциалу страны. Число специалистов в области общетеоретических дисциплин могло опуститься ниже допустимого уровня. В конечном счете, это могло быть чревато негативными последствиями и для развития прикладных наук.
Выводы комиссии легли в основу принятого в апреле 1931 г. специального постановления ЦК ВКП(б) «О целевых установках университетов». В этом решении содержалось принципиальное положение о сохранении ограниченного числа университетов, главная задача которых состояла в подготовке молодой научной смены и в развитии исследований по фундаментальным научным направлениям. Указания высшей партийной власти надо было выполнять. Поэтому Совнарком РСФСР в июле 1931 г. утвердил постановление «Об университетах Российской Федерации». В нем впервые шла речь об особом статусе университетов как головных высших учебных заведений, призванных дать кадровое и научное обеспечение отраслевым институтам и исследовательским учреждениям. В соответствии с постановлением выпускники университета должны были обладать навыками самостоятельной научно-исследовательской и научно-педагогической работы. Их квалификационные характеристики должны были соответствовать должностям вузовских ассистентов и научных сотрудников исследовательских институтов. После этого постановления в общественное сознание на долгое время вошло представление о том, что университету принадлежит особая и очень престижная роль «вуза для вузов» и о том, что в его стенах должна царить атмосфера высокой науки.
Решения о ликвидации крупных университетов в Свердловске (ныне Екатеринбурге), Нижнем Новгороде, Иркутске, Владивостоке, Перми были признаны ошибочными. Отменялись и постановления о закрытии крупных классических университетов на Украине [Чанбарисов, 1988, с. 188]. Таким образом, университеты признавались не только необходимым элементом системы высшего образования. Им отводилась роль флагманов, без содействия которых трудно было рассчитывать на нормальное функционирование большого числа вновь созданных отраслевых институтов. Правительственные решения предусматривали, что обновленные университеты должны будут удовлетворить возросшие потребности самой высшей школы в преподавательских кадрах и в научных работниках для отраслевых же исследовательских институтов и лабораторий. Было решено, что в стране должно сохраниться 13 университетов.
Новая концепция исходила из того, что университеты не должны быть слишком многопрофильными. Перед ними ставилась задача подготовки кадров по естественным и физико-математическим наукам. Подготовку специалистов по гуманитарным дисциплинам должны были вести все-таки отраслевые вузы - либо пединституты, либо специально созданные для этих целей Московский и Ленинградский институты философии, литературы и истории (МИФЛИ и ЛИФЛИ). В структурном отношении университеты должны были состоять из отделений.
По условиям реорганизации особое значение придавалось университету как ведущему центру по обучению аспирантов. В духе того времени считалось, что советскому вузу по плечу такие задачи, с которыми не может справиться «буржуазный» университет. «Включившись в мозги пролетариев и колхозников, наука сделает такой гигантский прыжок вперед, приобретет такую творческую силу, такой размах, о котором мы не смеем мечтать». Черноземью нужны не единицы, а десятки и сотни аспирантов. Принято решение принять в ВГУ 178 аспирантов, среди которых по биологии и ботанике - 19, зоологии - 13, неорганической химии - 31, органической химии - 19, физике - 25, механике и математике - 30. Кроме того, 10 аспирантов предстояло принять по педагогике и педологии, а 20 - по общественным и гуманитарным наукам. По планам реконструкции, таким образом, университет должен был иметь контингент аспирантов, лишь вдвое уступавший числу студентов. Предполагалось, очевидно, что каждый второй выпускник университета должен продолжать обучение в аспирантуре. При намеченном ежегодном приеме полный состав аспирантуры можно было за три года довести до 500 человек.
Скоро выяснилось, что такие расчеты лишены сколько-нибудь серьезных оснований. Прежде всего, в университете осталось слишком мало профессоров. При выполнении намеченной обкомом цифры приема каждому из них пришлось бы обеспечивать научное руководство почти двумя десятками аспирантов, причем только первого года обучения. Успешно выполнять такую нагрузку было невозможно. Кроме того, вопреки ожиданиям выпускники пролетарского происхождения не проявляли особой склонности к научным занятиям. Проведенные обкомом партии интенсивные вербовки по предприятиям желаемого результата не дали. Был выдвинут малосодержательный и кратковременный, но шумный почин под девизом «научные знания в мозги пролетариата». Но, несмотря на активную агитацию, заявлений было подано в три раза меньше планируемого. Да еще к большой досаде обкома выяснилось, что среди пожелавших учиться в аспирантуре выходцы из пролетарской среды составляли только 28,3 %, а партийно-комсомольская прослойка не превышала 38 %. К сожалению, писала «Коммуна», «самотеком подают заявления люди, в большинстве социально неполноценные» [Коммуна, 1931, 22 авг.]. По официальной терминологии к таковым относились все, кроме рабочих и крестьян-колхозников. Контрольную цифру пришлось срочно исправлять. В 1932 г. намечено было принять уже только 64 аспиранта [ГАОПИ ВО, ф. 412, оп. 1, д. 59, л. 136]. Сокращение приема в аспирантуру продолжалось и дальше, до тех пор пока число аспирантов не уменьшилось до 20-30 человек.
У развернувшейся реконструкции был и отчетливо выраженный политический аспект. Преемственная связь с Юрьевским университетом достоинством уже не казалась; наоборот, разговоры о наличии такой связи вызывали большие подозрения. Бывших юрьевцев все чаще характеризовали как выходцев из «реакционного» и «русификаторского» университета. С точки зрения ОГПУ такие люди были заведомо предрасположены к враждебному и даже предательскому поведению. Еще живы традиции «старого Дерпта», с тревогой писала областная партийная газета. По словам ректора П.Ф. Сапожникова, «мешают до сих пор университету перестроиться, мешают взять боевые темпы в обучении» [Коммуна, 1930, 11 мая].
Проведение реорганизации сопровождалось репрессивными мерами по отношению к опытным преподавательским кадрам. И все же важнейшим итогом реорганизации можно считать второе рождение университетов. Открывалась новая страница в их истории; они официально стали головными вузами крупных регионов. Восстановление традиционной для университета системы подразделений сыграло положительную роль в развитии учебной и научной деятельности. Факультеты несли значительно более высокую ответственность за качество подготовки специалистов, чем мелкие отделения. Опыт высшей школы брал свое. Университеты снова начинали возвращаться к многопрофильности, правда, уже в ином качестве. Приказ о восстановлении факультетской системы был издан 23 мая 1933 г.
Вполне закономерно, что успешное развитие университетского образования вскоре заставило внести некоторые коррективы в его целевые установки. Можно напомнить, что во время реорганизации вузов начала 1930-х гг. немногочисленные университеты объявлялись «вузами для вузов», а их выпускники должны были получать квалификацию научных работников и соответствующее распределение на работу. Конечно, такая установка резко повышала репутацию университетов в глазах молодежи, поэтому конкурсы при поступлении в них были неизменно высокими. Однако довольно скоро выяснилось, что отраслевые институты не могут трудоустроить большинство университетских выпускников. Руководители вузов предпочитали брать на преподавательскую работу проверенных людей, чаще всего своих выпускников и, по возможности, уклонялись от заявок на молодых специалистов. Поэтому все более значительная часть воспитанников университета должна была устраиваться на преподавательскую работу в средние школы. Начальник управления высшей школы Наркомпроса М.П. Орахелашвили разъяснил коллективу новый подход к использованию выпускников университета. «Прежняя установка в университетах - готовить в массовом масштабе научных работников и преподавателей для вузов - говорил он, - должна быть изменена, как неправильно ориентирующая студенчество». Руководство считало, что «не менее половины всей продукции, выпускаемой университетами, должно пойти в систему Наркомпроса высококвалифицированными преподавателями старших классов средних школ». Предвидя возможное разочарование части слушателей, М.П. Орахелашвили объявил, что такое уточнение профиля университетских выпускников не должно ухудшать содержания учебного процесса. Мы, заявил он, «не позволим даже говорить о каком-либо снижении теоретического уровня учебы» [За научные кадры, 1936, 20 апр.].
Новая установка вызывала неоднозначную реакцию. Часть студенчества с трудом расставалась с иллюзиями о гарантированной научной деятельности. Перспектива стать сельским учителем устраивала далеко не всех. При существовавшем тогда обязательном направлении на определенные места назначения это обстоятельство часто осложняло деятельность комиссий по распределению. Тем не менее университеты сохранили статус флагманов в отечественном высшем образовании.
Воронежский университет, в частности, должен был готовить специалистов-исследователей и вузовских педагогов по химическим, биологическим и физико-математическим дисциплинам [Университеты и научные учреждения, 1935, с. 480]. Стабилизации учебного процесса в нем (как, впрочем, и в большинстве других вузов) способствовало принятое в сентябре 1932 г. постановление ЦИК СССР об учебных программах и режиме в высшей школе и техникумах. В этом весьма разумном документе предусматривалось введение двух обязательных сессий, устанавливались дифференцированные оценки успеваемости студентов. Количество и порядок изучения основных предметов определялись типовыми учебными планами специальностей. Бригадный метод обучения отменялся. Он был резко осужден за «обезличку» и «за смазывание ведущей роли преподавателей, особенно профессуры». Как с удовлетворением подчеркнула университетская газета, новое постановление высшего органа советской власти «клало конец этому безобразию» [Красный университет, 1932, 3 окт.].
В постановлении ЦИК ставилась задача укрепить существующие университеты «как учебные заведения, подготовляющие высококвалифицированных специалистов по общенаучным дисциплинам, а также педагогов, и развернуть университеты в тех республиках (Украина и др.), в которых их не имеется» [Чанбарисов, 1988, с. 200]. Сразу же после решения ЦИК в Воронежском университете был проведен ряд мероприятий по укреплению учебной и научной базы, открывались новые лаборатории, кабинеты и музеи. Координация исследовательской работы была возложена на научно-исследовательский институт, состоявший из двух отделений -биологического и химического. В первой половине 1930-х гг. именно эти подразделения определяли научный потенциал и престиж Воронежского университета.
Крупные перемены к лучшему произошли в 1933 г. Были установлены контрольные цифры приема на дневное отделение. По планам наркомата просвещения на 1-й курс Воронежского университета необходимо было принять 210 студентов, из них две группы (60 человек) на химическое отделение, столько же - на ботаническое и по одной группе (по 30 человек) на зоологическое, математическое и физическое. Не был открыт прием на биологическое отделение. Очевидно, что руководители наркомата посчитали его лишним при наличии ботанического и зоологического. Таким образом, количество отделений было сокращено до пяти. При приеме по-прежнему учитывались не только знания абитуриентов, но и их социальное происхождение. В специальной анкете необходимо было указать социальное положение родителей до и после 1917 г., а также последнее место работы
поступающего [ГАОПИ ВО, ф. 412, оп. 1, д. 59, л. 54]. Преимущество, конечно, отдавалось молодежи пролетарско-колхозного происхождения.
Но самое важное новшество этого года касалось структурного построения университета. В мае партийное бюро одобрило предложение о восстановлении факультетской системы. Было решено, что вместо пяти отделений в Воронежском университете будут действовать три факультета: химический, биологический и физико-математический [ГАОПИ ВО, ф. 412, оп. 1, д. 59, л. 62]. Факультеты, в свою очередь, состояли из нескольких кафедр. Восстановление традиционной для университета системы подразделений сыграло положительную роль в развитии учебной и научной деятельности. Факультеты несли значительно более высокую ответственность за качество подготовки специалистов, чем мелкие отделения. Опыт высшей школы брал свое. Университеты снова начинали возвращаться к многопрофильности, правда, уже в ином качестве. Приказ о восстановлении трех факультетов ВГУ был издан 23 мая 1933 г. Восстанавливались факультеты и в других советских университетах.
Однако эпоха социалистической реконструкции оказалась на редкость противоречивой. Неискушенные в политическом отношении слои легко связывали начавшиеся перемены с направляющей волей партийного руководства, «гением» и «мудростью» вождя народов. В свою очередь, правящий режим, встав на путь форсированного строительства нового общества, требовал от народа исключительной преданности и полного идеологического однообразия. Формировались основы строя, который получил у публицистов впоследствии название административно-командного.
Курс на «монолитную сплоченность» общества требовал устранения любых сомнений или уклонов. Как отдельные люди, так и целые общественные группы, не вписывавшиеся по каким-либо причинам в ряды безупречных строителей нового общества, подвергались морально-политической изоляции, а затем и физическому устранению. Политический террор захватил все социальные слои. Свою горькую ношу пришлось вынести и высшей школе. Стоит отметить, что руководители всех государственных вузов Воронежа (а их в 1930-е годы было больше десятка), многие профессора, доценты, аспиранты и студенты разоблачались как «враги народа» и получали разные наказания, вплоть до «высшей меры пролетарского возмездия». Спустя два десятилетия высшие судебные инстанции страны признали почти всех расстрелянных невиновными.
Пожалуй, самые тяжелые потери понес университет. Пять его руководителей, последовательно сменявших друг друга более десятка лет подряд, подверглись суровым репрессиям: Г.Т. Чуич (ректор в 1927-1929 гг.), П.Ф. Сапожников (директор в 1929-1932 гг.), И.П. Подволоцкий (директор в 1932-1934 гг.), А.Я. Норин (директор в 1934-1936 гг.), А.Л. Щепотьев (директор в 1936-1938 гг.). Тяжелые утраты понесли и другие университеты страны.
Впрочем, поступательного развития университетов эти печальные обстоятельства остановить не могли. В результате реорганизации университет приобрел новый облик. Ему отводилась своеобразная роль «вуза для вузов», главная задача которого состояла в подготовке специалистов, хорошо владеющих основами фундаментальных (в первую очередь естественных и точных) наук. В предвоенные годы Воронежский университет уверенно выполнял функции головного (и единственного) университета в Центральном Черноземье. На видном месте он находился и в университетской системе Советского Союза, уступая, конечно, по масштабам деятельности и кадровому потенциалу признанным флагманам (Московскому и Ленинградскому), но уверенно входя в первую десятку крупнейших университетов страны. В 1937/38 учебном году в университете было 25 кафедр, большинство из которых возглавляли опытные и авторитетные профессора. При этом ближайшие перспективы университета были самые радужные. В его составе появились географический и геологический факультеты, в 1940 г. была возоблена подготовка специалистов гуманитарного профиля на вновь созданном историко-филологическом факультете. В начале 1941 г. число кафедр выросло до 40. Составленные к началу 1940-х гг. планы развития предусматривали скорый рост факультетов, их кадрового потенциала, выпуска специалистов и масштабов научных исследований. Однако начавшаяся в 1941 г. Великая Отечественная война круто изменила эти планы. Но судьба университетов в военное время - тема особого исследования. ^
ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА
Акиньшин А.Н. Судьба краеведов (конец 20 - начало 30-х гг.) // Вопросы истории. 1992. № 6-7. С. 173-178.
Государственный архив общественно-политической истории Воронежской области (ГАОПИ ВО). Ф. 1. Оп. 1. Д. 1249; Ф. 2. Оп. 1. Д. 243, 429, 594,1159; Ф. 412. Оп. 1. Д. 59. За научные кадры. 1936. 20 апр. Коммуна. 1930. 11 мая; 1931. 22 авг.
КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. М.: Политиздат, 1970. 7-е изд. Ч. 2. 524 с.
Красный университет. 1929. 20 июня; 1930. 10 янв.; 1932. 3 окт. Пятнадцать лет Воронежского государственного университета / под ред. И.П. Под-волоцкого. Воронеж: Издательство «Коммуна», 1934. 108 с. Университеты и научные учреждения. М.; Л.: Гос. технико-теоретическое издательство, 1935. 423 с.
Хохлов А.Ф. Университет рожденный трижды. История создания и становления Нижегородского университета. Нижний Новгород: Издательство Нижегородского университета, 2001. 377 с.
Чанбарисов Ш.Х. Формирование советской университетской системы. М.: Высшая школа, 1988. 255 с.
REFERENCES
Akinshin A.N. Sudba krajevedov (konets 20 - nachalo 30-h gg.) [The Fate of Regional Historians (the End of the 20s - the Beginning of the 30s)], in: Voprosy istorii. 1992. № 6-7. P. 173-178 (in Russian).
Gosudarstvennyy arkhiv obshchestvenno-politicheskoy istorii Voronezhskoy oblasti (GAOPI VO) [The State Archive of the Social and Political History of Voronezh Region (GAOPI VO)]. F. 1. Inv. 1. D. 1249; F. 2. Inv. 1. D. 243,429,594,1159; F. 412. Inv. 1. D. 59 (in Russian). Za nauchnyje kadry [For Scientific Cadres]. 1936, 20 April (in Russian). Kommuna (The Commune). 1930, 11 May; 1931, 22 August (in Russian). KPSS v resolutsijah i reshenijah sjezdov, konferentsij iplenumov TsKa [CPSU in resolutions of Congresses, Conferences and Meetings of Central Commette]. 7th Edition. Moscow: Politizdat, 1970. Part 2. 524 p. (in Russian).
Pjatnadtsat let Voronezhskogo Gosudarstvennogo Universiteta. Ed. by I.P. Podvolotsky [Fifteen Years of the Voronezh State University]. Voronezh: Izdatel'stvo "Kommuna", 1934. 108 p. (in Russian).
Universitety i nauchnyje uchrezhdenija [Universities and Scientific Institutions]. Moscow; Leningrad: Gosudarstvennoe techniko-teoreticheskoye izdatel'stvo, 1935. 423 p. (in Russian).
Khohlov A.F. Universitet rozhdennyj trizhdy. Istorija sozdanija i stanovlenija Nizhegorodskogo universiteta [University which was born three times. A History of Foundation and Growth of the University of Nizhnij Novgorod]. Nizhnij Novgorod: Izdatel'stvo Nizhegorodskogo universiteta, 2001. 377 p. (in Russian). Chanbarisov Sh.Rh. Formirovanije sovetskoj universitetskoj sistemy [The Formation of the Soviet University System]. Moscow: Vysshaya shkola Publ., 1988. 255 p. (in Russian).
