CC BY-NC
52Философская мысль
Правильная ссылка на статью:
Русаков С.С. — Коперниканский поворот И. Канта в контексте концепции субъективации // Философская мысль. - 2021. - № 3. DOI: 10.25136/2409-8728.2021.3.33650 URL: https://nbpublish.com1ibrary_read_article.php? id=33650
Коперниканский поворот И. Канта в контексте концепции субъективации
Русаков Сергей Сергеевич
кандидат политических наук
преподаватель, кафедра гуманитарных и социально-экономических дисциплин, Военно-Мздицинская
Академия им. С. М. Кирова
194044, Россия, г. Санкт-Петербург, ул. Академика Лебедева, 6
Статья из рубрики "Социальная философия"
DOI:
10.25136/2409-8728.2021.3.33650
Дата направления статьи в редакцию:
12-08-2020
Аннотация.
Данная статья посвящена взаимосвязи концепта субъективации М. Фуко и концепта субъекта И. Канта. Поскольку проект исследования форм субъективности не был доведен до конца, творческое наследие французского исследователя оставило множество вопросов. Одним из таких вопросов является трансформация субъекта, происшедшая в эпоху Нового времени и причины ликвидации духовных практик субъективации.Работа носит историко-философский характер и включает использование аналитического, критического и сравнительного методов применительно к текстам Мишеля Фуко и Иммануила Канта, а также к ряду зарубежных (Ж. Делез, А. Рено, И. Адорно) и отечественных (М. Мамардашвили, Ф. Гиренок, С. Хоружий) аналитических работ. Новизна подхода исследования состоит в попытке продумать философскую концепцию М. Фуко в особенном контексте трансцендентальной философии И. Канта. Кроме того, в работе производится разделение между тем, что французский исследователь называл метафизическим субъектом Декарта и трансцендентальным субъектом Канта. К основными выводами проведенного исследования относится: признание окончательной утраты элементов субъективации в кантианской концепции субъекта, которые еще имели место в учении Картезия; утверждение автономности кантианского субъекта, основывающееся на отказе от метафизики и исключением гетерономии как признака субъективности; подтверждение ключевой роли практического разума как причины дальнейшего развития концепции субъекта в сторону усиления автономии и
гносеоцентризма.
Ключевые слова: философия Нового Времени, социальная философия, история философии, субъект, субъективация, Иммануил Кант, Исследования Фуко, Мишель Фуко, трансцендентальная философия, идеализм
Внедряя концепт субъективации в дискурс западной философии, М. Фуко оставил немало вопросов. Исследуемые им способы формирования субъективности в эпохе античности, смогли лишь частично восполнить пробелы, связанные с пониманием того, как именно следует понимать субъективацию, как преобразовывались режимы субъективации при смене исторических эпох и культурных кодов и т.д. Нерешенной проблемой также является соотношение метафизической концепции субъекта и этической концепции субъективации. Французский мыслитель четко противопоставлял картезианскую субъективность и этическую субъективацию, формируемую в рамках античных философских школ и внутри христианства.
Субъективация (фр. assujetissement) понимается французским философом как процесс образования субъекта или складывания субъективности как организации самосознания
[1, 284"". Эту концепцию он формирует на основе античных и раннехристианских духовных (этических) практик, где трансформация самого человека-субъекта необходима для доступа к истине, находящейся в мире Идей, Едином или Боге. Декарт же, по его мнению, является поворотным моментом в философском дискурсе Запада, когда утверждается cogito как уже автономный, статичный и имеющий основания в самом себе субъект. По мнению М. Фуко, именно эти характеристики, наряду с устранением духовности как фактора доступа к истине, необходимо принять как основные черты концепции субъекта [2, 215"".
Тем не менее, не совсем ясным внутри противопоставления двух концепций представляется позиция И. Канта, ведь, с одной стороны он предвосхитил усиление субъективизма в западной философии, а с другой стороны в значительной степени критически модифицировал метафизическое учение своих предшественников (Декарт-Спиноза-Лейбниц). Таким образом, важной проблемой остается соотношение кантовской трактовки концепции субъекта и концепции субъективации М. Фуко, как альтернативе метафизической концепции субъекта.
Просвещение, обозначенное И. Кантом как "освобождение от чужого руководства"
полностью вписывается в контекст концепции автономного субъекта, утвердившейся с начала Нового Времени. В сфере познания он воспринимал Просвещение как начало антропологического века и главными чертами человека считал активность познания и вторжение субъекта в область объективного. В сфере этики он рассуждал о долге как Абсолюте, определяющем моральное поведение, а утверждая примат практического разума, подчеркивал первостепенное значение нравственности в человеческой жизни
79]. Находясь в поисках чистой культуры морали и выхолащивая из нравственности все чувственное и телесное, он приходит к дисциплине чистого практического разума
Таким образом, упрочнение позиций концепции субъекта происходит в рамках учения немецкого идеализма именно через гносеологию и этику. И. Кант провозгласил субъективизм как ключевую характеристику своего учения, что логично приводит к Коперниканской революции: становясь центром мира, субъект не отражает мир, а начинает конструировать его как через феномены, так и через нравственный закон.
Вводя разделение мира на феномены и ноумены И. Кант "удваивает" мир вокруг субъекта. С одной стороны, это служит ограничением для субъекта, упрочняя его связь между познаваемый миром феноменов, на который распространяется сила теоретического разума. С другой сторон, "удвоение" усиливает субъект за счет признания автономного и законодательного принципа практического разума, но устраняет его метафизическую характеристику в сфере этики, которая присутствовала как в учении о субъекте у Декарта и Спинозы, так и в любой модели субъективации,
предложенной М. Фуко [6, 5211. Проблему "удвоения мира" через концепт доопределения предлагает в своей интерпретации и М. Мамардашвили [7, 233-2341. Несмотря на то, что ноуменальная часть мира не может быть познана (там возможна только вера в нравственный закон), феноменальная часть мира еще больше субъекту, нежели в учении картезианцев и тем более окказионалистов. С этих позиций кантианская позиция усиливает картезианский субъект и отдаляется от концепции субъективации.
Более того, И. Кант критикует декартовское cogito ergo sum, указывая, что это эмпирическое положение, благодаря которому мыслимый объект (душа) становится феноменом. Подобная логическая функция высказывания, создающая субъекта, который является и объектом, в действительности не может доказать существования человеческой души. Определить возможность и способ существования, т.е. познать себя как ноумен невозможно в пределах эмпирического созерцания, имеющее чувственный
характер [8, 2401. Как Декарт, так и Кант не могут объяснить, что такое человек, так как первый отождествляет сон и явь, вследствие чего нельзя понять, что реально и какое место человек занимает в реальности, а второй не дает ответа на вопрос как отличить я, которое мыслит от я, которое созерцает само себя J91.
Ж. Делез, разделявший интерес к концепции субъективации, в своей работе "Критическая философия Канта" предлагает свою интерпретацию философии немецкого мыслителя, в которой необходимо выделить два важнейших момента.
В первую очередь, Ж. Делез исходит из того, что И. Кант выстраивал свой проект в противовес как эмпиризму, так и догматическому рационализму. Эмпиризму И. Кант противопоставляет три аргумента: 1) Ценностный (разум достигает не естественных целей, но изобретенных); 2) Абсурдный (природа сама дала разуму способности определять свои цели, инстинкты этого не могут обеспечить); 3) Конфликтный (в
человеке животное и моральное существа противостоят друг другу) [10, 1461.
Догматическому рационализму И. Кант противопоставляет идею разума как судьи собственным интересам, что преодолевает тезис догматиков о том, что разум полагает
целью только самого себя [10, 1471. Такая трактовка учения И. Канта подтверждает, что немецкое просвещение начинает свой путь выстраивания концепции субъекта не на декартовских позициях, а на новых (предвосхищенных Юмом) идеях. Этот довод Ж. Делеза подтверждает, что смещение догматического рационализма критическим рационализмом привело к трансформации концепции субъекта в сторону большей автономии и отказу от "метафизического горизонта", т.е. превращения всяческой метафизики из науки о сверхчувственном мире в науку о границах человеческого
познания [11, 36]. Следовательно, ликвидируя прежнюю метафизику, кантианский субъект остается в статичном, но автономном "одиночестве", в противовес динамичному движению человека к своему совершенству в мире Идей, Блага или Бога, которые являются ориентиром в духовных практиках концепции субъективации.
Во вторую очередь, Ж. Делез настаивает на идее, согласно которой Кант выделяет три
основных способности субъекта: способность познавать, способность желать и способность чувствовать удовольствие и неудовольствие. Целью И. Канта было установить: как человек может достигнуть высшей формы всех этих трех способностей? Все три "критики" Канта давали четкий ответ на этот вопрос - эти способности могут достичь высшей формы только тогда, когда: 1) обнаруживают в себе закон собственного осуществления, т.е. являются автономными и 2) обнаруживают в самих себе источник собственных представлений, т.е. являются сами себе законодателями.
Кёнигсбергский философ вводит различения апостериорности и априорности, в том числе для обоснования идей автономности и законодательства. С одной стороны, он подчеркивает, что главными отличительными особенностями априорного являются всеобщность и необходимость, ведущие к независимости от опыта [10, 1491. с другой стороны выделяются два типа суждений - аналитические и синтетические. Синтетические суждения выделяются не из тождества предиката и субъекта, а из расширения суждения
через добавление к понятию субъекта ^—Следовательно, высшей формой способности познавания являются исключительно синтетические априорные суждения, ведь тогда априорность подчиняет себе объект, предписывает ему свойства, т.е. познавательные способность обеспечивают автономность субъекта и, обнаруживая в себе закон, законодательствует над объектом познания.
Именно наличие автономности и законодательства становится ключевой позицией И. Канта в отношении понимания субъекта и его способностей. Кроме того, идею целесообразного согласия и гармонии между субъектом и объектом (основанную Декартом и доведенную до полноценной концепции Лейбницем) немецкий философ заменяет на идею необходимого подчинения объекта субъекту. Таким образом, априорность всех трех способностей, автономность и законодательство, а также закон необходимости подчинения объекта субъекту - создает новый кантианский субъект, заменяющий собой концепт картезианского субъекта. Мераб Мамардашвили подчеркивает, что главный вклад Канта состоит именно в "ограничении возможностей наблюдателя быть субъектом", то есть в физическом ограничении данности пространства и времени в реализации возможных суждений о мире [12, 74].
Познавательная способность в своей высшей форме позволила утверждать, что субъект довлеет над миром, ведь человек с помощью рассудка и категорий превращает весь мир в мир феноменов. Способность желать, выраженная разумом, в своей высшей форме, подчиняет мир с помощью законодательства понятия свободы, т.е. через разум подчиняет область вещей-в-себе, мыслимых как ноумены постольку, поскольку они формируют сверхчувственную природу. Способность чувствовать, источником которой является воображение, в своей высшей форме не является законодателем, но получает свободу для того, чтобы остальные две способности приходят друг с другом в согласие.
Наиболее сильной способностью является способность желать, что ставит практический разум в кантианстве на высшие позиции. Конечную цель человеческого существования устанавливает практический разум и определяет ее как организацию разумных существ под моральным законом или свободу как повод для существования, который сам по себе
содержится в разумном существе [10, 2221. Следовательно, практический разум, сообщая понятию свободы объективную реальность (ведь свобода это чистая идея, т.е. вещь-в-себе) фактически законодательствует над объектом этого понятия. Взаимная сопричастность свободной воли и всеобщего закона приводит к идее двоякости кантианского субъекта, ведь если практический разум и свобода суть одно и то же, то только свободные существа могут подчиняться практическому разуму. Если человек сам
себе является законодателем и вместе с тем, подчиняется своему законодательству, можно сказать он является одновременно активным и пассивным субъектом.
Проводя черту под вышесказанным, необходимо признать большой вклад И. Канта в трансформацию концепции субъекта. Резюмируя свои исследования, современный философ А. Рено также выделяет ряд черт, отличающих кантианского субъекта от
декартовского —351-159]. Во-первых, деонтологизация как результат признания конечности человеческой личности. Во-вторых, субъект становится чем-то большим, чем человеческий комплекс психических качеств. В-третьих, отказ от субстанциональности субъекта в пользу трансцендентальности. В-четвертых, субъективность трансформируется в активность, что предвосхитило появление фихтеанского "дела-действия" (нем.
Tathandlung) —731 В итоге, кантианский субъект становится не субстанцией (метафизический субъект), и даже не формальной структурой (трансцендентальный субъект), а практическим субъектом.
Более радикальную концепцию субъекта построил И. Г. Фихте, создав свою систему одинокого субъекта-Я. Если кантовский субъективизм был ограничен рамками гносеологии и этики, то Фихте расширяет субъективизм на онтологию. Его онтологический субъективизм трансформирует субъект в единственную субстанцию, что стало последним штрихом в учении о лишении Бога статуса субстанции. Субъект становится настолько активным и деятельностным началом, что фихтевскую концепцию субъекта можно представить как учение о редукции бытия и навязывании бытию
исключительно человеческих атрибутов [15".
Приоритет практического разума, который был развит И. Г. Фихте, привел к тому, что поздний Кант воспринимал субъект как автономный источник, самополагающий "себе закон своих действий". Впоследствии А. Рено продолжает свой анализ, пытаясь поставить границы между кантовским толкованием субъекта в "Критике чистого разума" и в более поздних "критиках", но эта проблема потребуют отдельного исследования.
Таким образом, философская система Канта реформировала прежние представление о субъекте, но не в сторону поисков духовных оснований человеческого существования, а в сторону более зрелого понимания и подчинения окружающего мира, а также в сторону установления себя в качестве центрального, автономного и законодательствующего начала. Этическая составляющая человека принадлежит только законодательному разуму, а признаваемый в кантовской системе Бог, не имеет прямой связи с человеком, что лишает последнего возможности совершенствоваться духовно, подобно монашеским практикам, предполагающими стремление к божественному подобию. Признаваемая таким образом зрелость и автономность человеческой личности несколько наивна, но в целом его философские взгляды подтолкнули европейских интеллектуалов к новым дискуссиям о проблеме субъекта в рамках Просвещения.
Т. Адорно также утверждает, что главной проблемой кантовской этики является
проблема автономии, противоположностью которой выступает гетерономия —135!. Автономия, включая в себя принцип всеобщности подразумевается способность и воля самому себе создавать этические законы. Сам Кант, связывая автономию субъекта с категорическими императивами, а гетерономию с гипотетическими императивами, расширяет последнюю до эмпирических, построенных на принципе счастья, или рациональных, построенных на принципе совершенства —101-102"|. Стремление к возможному совершенству, например в попытках соответствовать Богу, Единому или Благу - и есть цель субъективации, которую М. Фуко исследовал в контексте античных
практик, но в учении Канта подобные стремления не являются признаком автономии.
В качестве резюме необходимо отметить следующее. Во-первых, модернизация картезианского субъекта И. Кантом осуществляется благодаря усилению познавательных способностей субъекта в мире феноменов благодаря "удвоению объекта". Во-вторых, кантианский субъект продолжает тенденцию отхода от догматической метафизики и ликвидирует возможность и необходимость совершенствовать автономный субъект через духовные практики, являющиеся признаком концепции субъективации для М. Фуко. В-третьих, утверждая превосходство практического разума на основе веры в предназначение человека, состоящее в выходе за пределы чувственных интуиций, немецкий ученый приходит к идее законодательности субъекта, что проложило дорогу будущим мыслителям, которые довели эту идею до предела, развивая ее в онтологическом ключе. В итоге, идеи И. Канта стали завершающей вехой картезианского субъекта, окончательным разрывом с элементами концепции субъективации и характеризовались отказом от метафизичности субъекта и утверждением его статичности, а в то но мнос ти и гнос е о це нтр из ма .
Библиография
1. Фуко, М. Интеллектуалы и власть: Избранные политические статьи, выступления и интервью / Пер. с франц. Б.М.Скуратова под общей ред. В. П. Большакова. М.: Праксис, 2006. Ч.3. 320 с.
2. Фуко, М. Герменевтика субъекта: Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1981-1982 году / М. Фуко: Пер. с фр. А.Г. Погоняйло. СПб.: Наука, 2007. 677 с.
3. Кант, И. Ответ на вопрос "Что такое Просвещение" // Кант. Сочинения в 6 т. М., 1966. Т. 6. 743 с.
4. Гуревич, П.С. Философия человека. Ч. 2. М., 2001. 209 с.
5. Перов, В.Ю. Кант и Ницше: свет и тень? // Серия «Мыслители», Homo philosophans. , Выпуск 12 / Сборник к 60-летию профессора К.А. Сергеева. Санкт-Петербург: Санкт-Петербургское философское общество, 2002. C.175-184.
6. Хоружий, С.С. Фонарь Диогена. Критическая ретроспектива европейской антропологии. М.: Институт философии, теологии и истории св. Фомы, 2010. 688 с.
7. Мамардашвили, М. Кантианские вариации. М.: «Аграф», 2002. 320 с.
8. Кант, И. Критика чистого разума / Пер. с нем. Н.О. Лосского. М.: Академический проект, 2018. 567 с.
9. Гиренок, Ф.И. Философский анализ идеи раздвоенности человеческого существования // Вестн. Том. гос. ун-та. 2019. № 449. С. 71-75
10. Делез, Ж. Эмпиризм и субъективность: опыт о человеческой природе по Юму. Критическая философия Канта: учения о способностях. Бергсонизм. Спиноза. М.: ПЕР СЭ, 2001. 480 с.
11. Виндельбанд, В. История новой философии в ее связи с общей культурой и отдельными науками: В 2 т. Т. 2. От Канта до Ницше. М.: КАНОН-пресс, Кучково поле, 1998. 496 с.
12. Мамардашвили, М. Классический и неклассический идеалы рациональности. СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2010. 288 с.
13. Рено, А. Эра индивида. К истории субъективности. Санкт-Петербург, ВЛАДИМИР ДАЛЬ, 2002. 473 с.
14. Фихте, И. Г. Сочинения в двух томах. Т. 1. СПб.: Мифрил, 1993. 687 с.
15. Шиловская, Н.С. Человек как субъект, бытие и бытие субъекта в истории и
современности // Философская мысль. 2012. № 1. С. 171 - 203.
16. Адорно, Т. Проблема философии морали. М.: Республика, 2000. 239 с.
17. Кант, М. Критика практического разума. Санкт-Петербург, "Наука", 2007. 528 с.
Результаты процедуры рецензирования статьи
В связи с политикой двойного слепого рецензирования личность рецензента не раскрывается.
Со списком рецензентов издательства можно ознакомиться здесь.
Отправной точкой для рассуждений автора в представленной работе послужило то обстоятельство, что в философских кругах принято признавать за Кантом, помимо прочих его заслуг, такое завоевание, как «коперниканский поворот» (или «переворот»), о котором философ сам упоминал во втором издании своей первой «Критики...». «Поворот» этот был своего рода новостью для современников Канта, по крайней мере, если верить учебной литературе, которая любит представлять Канта некоей третьей ступенью, следующей после эмпиризма и рационализма Нового времени, снимающей их проблемные точки в единстве. «Поворот» имел действительно поворотное значение для философской мысли не только того времени. Не случайно этот философский ход вызывает интерес и по сей день, что, впрочем, не удивительно. Роль Канта в истории философии трудно преувеличить, а значит, с особой осторожностью следует интерпретировать его мысли. В связи с вышесказанным тем не менее нередко возникает важный вопрос: в чем суть «коперниканского поворота» Канта и, что особенно важно, каково его значение для методологии гуманитарных наук? Автор представленной статьи берет на себя смелую и одновременно важную задачу помочь разобраться в этой проблеме. Если вернуться к названию работы, то я бы рекомендовал взять понятие «коперниканский поворот» в кавычки в силу того, прежде всего, что это не столько методологическая позиция самого Канта, сколько подход многочисленных интерпретаторов его творчества, хотя, разумеется, мы теперь можем увидеть, что Кант неспроста вспомнил о Копернике, и мы будем не правы, если скажем, что «поворот» -лишь красочное сравнение, отсылка к тому, как когда-то естествознание действительно встало на путь науки, и что теперь должна по ее примеру сделать и метафизика. Но начинает свои рассуждения автор вовсе не с Канта, а с Фуко, поскольку именно Фуко по сути внедрил концепт субъективации в дискурс западной философии, а автор предлагает рассмотреть «коперниканский поворот» И. Канта именно в контексте концепции субъективации, как следует из названия работы. Но резонно следующее замечание: «М. Фуко оставил немало вопросов». И прежде всего, вероятно, нерешенной проблемой также является соотношение метафизической концепции субъекта и этической концепции субъективации. Как справедливо в связи с этим полагает автор статьи, «французский мыслитель четко противопоставлял картезианскую субъективность и этическую субъективацию, формируемую в рамках античных философских школ и внутри христианства». И эта ситуация безусловно требует вмешательства исследователей. Автор же верно уловил актуальность проблемы и увидел возможный путь к ее решению. Заданная в начале статьи тональность рассуждений вполне подходит для исследуемого контекста. Я бы обратил внимание на следующие значимые моменты, которые не ускользнули от автора, а потому определили научную ценность выполненной работы: 1) автор дает оценку роли эпохи Просвещения в «формировании» контекста концепции автономного субъекта, утвердившейся с начала Нового Времени; 2) автор также делает акцент на том, как Кант воспринимал Просвещение («как начало антропологического века»); 3) сделанный акцент на рассуждения о долге как Абсолюте, определяющем
моральное поведение, позволил автору статьи вновь затронуть проблему «поиска чистой культуры морали», что важно и для эпохи, и для понимания кантовского подхода. В целом эти моменты позволяют дать высокую оценку статье, хотя они и не исчерпывают авторского вклада в изучение обозначенной проблемы, ведь «коперниканский» ход Канта послужил началом глубочайшего философского исследования. Перенос внимания с самого знания о предметах на процесс добычи этого знания позволяет взглянуть на опыт как на цельную первоначальную структуру, а также поле для трансцендентального анализа. Такое рассмотрение непосредственно ведет к тому, что постфактум различаются способности познающего и материя познания, различаются как базовые элементы опыта. Другими словами, происходит выделение вещей-в-себе и явлений. Этот аспект следует считать необходимым в рефлексии по поводу «коперниканского поворота», и в статье она явно присутствует. Автор приближается к оценке сути «коперниканского поворота». которая видится в том, что теперь в фокусе философского исследования находится не истина в каком бы то ни было виде, а то, как мы пытаемся ее познать, то, что мы делаем, когда хотим познать истину. Кант занимается уже не познанием, не познает в классическом смысле этого слова. Он исследует механизмы познания после того, как сам акт познания уже совершился. Также автору удалось уловить одну из основных составляющих концепции И. Канта, провозгласившего субъективизм как ключевую характеристику своего учения, что логично «приводит к Коперниканской революции». Разумеется, автор не мог обойти вниманием подход Ж. Делеза, разделявшего интерес к концепции субъективации. Анализируя работу Делеза «Критическая философия Канта», автор отмечает глубину проникновения французского мыслителя в философию немецкого мыслителя и выделяет в ней два важнейших момента: 1) эмпиризму И. Кант противопоставляет несколько аргументов, например, ценностный (разум достигает не естественных целей, но изобретенных); 2) Кант выделяет три основных способности субъекта: «способность познавать, способность желать и способность чувствовать удовольствие и неудовольствие». Этот анализ позволил автору еще более отчетливо «коперниканский поворот» увидеть в связи с понятиями Бога и веры. Последнее у Канта весьма своеобразно, да и Бог не является ориентиром для практического разума. Дело не обстоит так, что человек не находит эмпирического подтверждения Бога, но тем не менее верит в него, в страшный суд и в геенну огненную, и поэтому, страшась, поступает правильно. Эта ситуация по существу ничем не будет отличаться от той, в которой Бог был бы обнаружен в опыте. К тому же автор никак не мог не заметить, что «коперниканский поворот» возвращает главенствующую роль человека в мире (Коперник отнял центральную позицию человека в универсуме - ничего не вертится вокруг нас) - «Наш космос несет на себе печать нашего духа». Мы имеем право выражать свое мнение о мире и порядке, мы творим знание о мире, исследуем его, а исследование - это и есть творчество, искусство. Итак, актуальность проблемы исследования видится в том, в частности, что автор предпринимает оценку роли философской системы Канта в реформировании прежних представлений о субъекте, «но не в сторону поисков духовных оснований человеческого существования, а в сторону более зрелого понимания и подчинения окружающего мира». Кроме того, автор статьи по сути пришел к пониманию «коперниканского поворота» как духовной конструкции, возведенной воображением из материала чувственных восприятий и каркаса доопытных (априорных) логических категорий в свете прежде всего трансцендентальной философии. Используя выбранную в методологическом плане линию исследования, автор четко определяет черты исследуемого предмета, что в целом позволяет отметить достоинства работы. Библиография, используемая в статье, не позволяет усомниться в том, что автором были не в достаточной степени проработаны основные научные линии в изучении данного
вопроса. Статью можно в целом расценивать как еще один шаг к пониманию философии Кант, сложнейшего по своей сути феномена человеческой мысли. У меня нет сомнений, что данный материал будет востребован интересующимися кантовской проблематикой читателями, а значит, нет сомнений в том, что статья может быть рекомендована к публикации.
