CC BY
178
лингвистика
Р.А. Арчаков
конвенциональность и субстантивная номинация: к определению оснований речевого поведения носителя языка
особое внимание автор уделяет фрагменту языковой картины мира, который отвечает за номинацию предметных денотатов, денотативных состояний и ситуаций и связан с субстантивной сферой вербализации предметности как общеязыковой категории и сферы когниогенеза.
Ключевые слова: конвенциональность, предметно-понятийная категориаль-ность, номинация предметных денотатов, субстантив, языковая картина мира, когниогенез.
Актуальность исследования способов субстантивной номинации становится очевидной, когда речь идет об антропоцентрическом (а точнее - антропогенном) осмыслении процесса закрепления определенных единиц языка и речи за областью предметной денотации. Исследования последних лет в области теории наименования, в частности - концепция синтаксической номинации [4; 5], или лексинтактики [19], позволили выйти на уровень осмысления динамического подхода к актам обозначения предметов и явлений действительности, а следовательно - и к языковой картине мира как форме закрепления образа этой действительности в социальном и индивидуальном языковом сознании. Эвфемизмы, традиционно бывшие объектом анализа преимущественно в лингвостилистике, риторике и литературоведении (Д.Н. Шмелев, Л.М. Крысин, Б.А. Ларин, А.М. Кацев, Л.И. Рахманова, В.Н. Суздальцева, О.С. Сахно, А.С. Мейри-ева, В.П. Москвин и др.), стали осознаваться как разноструктурные речевые производные семиотического характера, чьи функции явно сложнее,
лингвистика
чем просто решение определенных художественно-изобразительных задач смягченного обозначения фактов определенных денотативных областей. Подход к эвфемизации как к проявлению общеязыковых категорий конвенциональности и аппроксимации (Дж. Серль, З. Вендлер, Дж. Садок, Н.Д. Арутюнова, В.З. Демьянков, Е.В. Падучева, В.В. Буза-ров, Е.С. Бочарова, С.В. Ионова, Р.А. Арчакова и др.) с позиций номинационно-синтаксического семиозиса позволяют включить в сферу анализа эвфемизации как особого способа номинации [12] фразовых наименований - предикативных единиц, выраженных по преимуществу субстантивной разновидностью местоименно-соотносительных придаточных сложноподчиненных предложений нерасчлененного типа и выступающих в качестве расчлененных наименований предметов и явлений окружающей действительности [4; 5]. Именно фразовое наименование мы в первую очередь имеем в виду, рассматривая вопрос о связи способов номинации и конвенционального употребления тех или иных номинативных единиц в соответствии со сложившимися правилами общения.
Выход номинации в область, относящуюся к речевому поведению, очевиден. В этом плане подход к выбору средств обозначения предметных денотатов, состояний и ситуаций адекватно обстоятельствам речи представляется весьма важным, поскольку непосредственно связан с речевым поведением говорящих. Так, когда мы слышим в трамвае реплику кондуктора Кто еще не оплатил - оплачивайте за проезд!, то даже не обращаем внимания на то, что сталкиваемся с употреблением в разговорной речи субстантивной фразовой номинации кто еще не оплатил, позволяющей произносящему ее в данной ситуации одновременно и описательно обобщить адресатов обращения, и актуализировать обращение индивидуально к каждому за счет расчленения внутренней формы наименования, и актуализировать экспрессивный момент своего общения с пассажирами. Субстантивное фразовое наименование, о котором идет речь, выступает удобной формой номинации еще и потому, что позволяет, не называя никого конкретно, сэкономить речевые усилия и решить актуальную для данной речевой ситуации коммуникативную задачу. Перед нами - типичный случай конвенционального употребления описательного субстантивного наименования.
Аналогичные случаи мы наблюдаем в языке художественной литературы. Так, когда в романе Л.Н. Толстого «Анна Каренина» Вронский, узнав о гибели Анны, вбегает в казарму железнодорожной станции, он видит уже не Анну, а лишь «то, что оставалось от нее». Писатель глазами героя передает восприятие непередаваемого, не подвластного рассудку денотативного состояния также с помощью фразовой номинации, которая реша-
ет в данном случае функциональные задачи эвфемизации - завуалированного, смягченного обозначения [5, с. 296]. Здесь также присутствует авторская речевая конвенция, соблюдение этики общения в соответствии с общепринятыми договоренностями.
Совершенно справедливо высказывание Н.Д. Арутюновой о том, что общение между людьми, следующее определенным социальным конвенциям (договоренностям), определяется речью, или речевой деятельностью [1, с. 414], а следовательно - за счет включения в пространство кон-венциональности категории языковой личности автора. Л. Витгенштейн считает, что конвенциональность является важнейшим признаком функционирования высказывания как речевого знака, когда в намерения говорящего может входить или не входить конвенциональное использование речевых единиц [12, с. 36-37].
Конвенциональность играет важную целенаправленную роль в организации речевого общения и участии в нем личности говорящего (автора), когда язык используется «для выражения мыслей, или для внесения в них ясности, или для того, чтобы, например, обмануть, снять неловкость от наступившего молчания, и т.д. и т.п.» [21, р. 19; 22, р. 13]. Конвенция требует от говорящего (автора) умения отбирать с намеренной ясностью такие средства языка, которые помогают одновременно и скрыть цель обозначения, и непосредственно указать на буквальное значение.
Когниогенез, имеющий непосредственный выход в семантику номинативных единиц, тесно связан и условиями их речевого употребления, среди которых немаловажное место занимают как убеждения, желания, намерения и цели, так и необходимость подчинять свое речевое поведение определенным условным договоренностям.
Конвенциональность - это категория речевого поведения, которая устанавливает запрет на употребление тех или иных номинаций (табу, налагаемое по причинам социального, религиозного, нравственно-этического, ситуативного, игрового и иного характера) и, соответственно, правила включения в практику речевого общения их «компенсатов» -так называемых «конвенциональных имен», позволяющих восполнить недостаточность словаря и ликвидировать словарные лакуны. Можно предположить, что конвенция связана с регулированием словарной недостаточности мнимого типа, когда лакуна словаря заполняется по условной взаимной договоренности. Важно учитывать при этом роль языковой личности говорящего, который с помощью конвенциональной номинации формирует особый участок языковой картины мира. В силу своего индивидуально ощущаемого характера этот участок часто ассоциируется с речевой картиной мира.
Филологические
науки
лингвистика
Этимология термина «конвенция» («конвенциональность») восходит к латинскому языку: conventio (сотепЫге) - «договариваюсь» («договариваться») [16, с. 900]. При этом слово conventio имело 10 значений: 1) сходиться, собираться; 2) принадлежать к определенному кругу; 3) попадать под власть мужа в результате брака; 4) сходиться с кем-либо, встречаться; 5) образовывать целое, соединяться; 6) соглашаться, быть согласным (convenit согласились насчет чего-либо, решено); 7) состояться, заключаться; 8) соответствовать, согласовываться, быть согласным; 9) относиться к кому-либо; 10) быть приличным, приличествовать [7, с. 220].
Семантическое пространство латинской номинации, вместе со своей формой и ее трансформациями (конвенция, конвенциональность, конвенциональный) оказывает воздействие и на употребление в русском языке. Думается, современная трактовка категории «конвенциональность» предполагает множественность интерпретаций при доминирующем начале семы «договор, соглашение» (ср. целый ряд русских субстантивных эквивалентов латинского понятия сотепЫо: договор, уговор, заговор, приговор, выговор, наговор, сговор, оговор.
Как видим, конвенциональность тесно связана с репрезентацией словами субстантивной семантики. При этом решение задач гармонизации общения, снятия речевого дискомфорта с помощью употребления субстантивных конвенктивов может быть, на наш взгляд, рассмотрено в нескольких ракурсах: когнитивном, структурно-семиотическом, функционально-прагматическом.
Первый ракурс связан с реализацией субстантивной семантики, когда происходит взаимодействие концептосферы и семиосферы языка. Как нам представляется, конвенция - то недостающее звено, которое синтезирует акт речи, формирует его в тех случаях, когда необходимо разрешить проблемные речевые ситуации, связанные с необходимостью номинации отрезков картины мира, словарное обозначение которых по тем или причинам отсутствует, невозможно или нежелательно. Поэтому задачи конвенционального употребления явно шире, чем задачи эвфемизации, поскольку последняя предполагает решение задач завуалированного обозначения денотативных областей за счет употребления лексичесчких номинаций типа теонимов и демонимов [18] или соматизмов [8] и др.
Конвенциональность обнаруживает себя на уровне отношений между концептом, обозначающим предметный денотат, и его субстантивной номинацией. Если сложность концепта не позволяет использовать лексическую номинацию с определенным значением, на помощь приходят производные номинационно-синтаксического семиозиса. В самом деле, рассмотрим следующий контекст: Тепло-влажная трава... настойчиво
говорила что-то, что недостойно вместить человеческое слово, чего не понять мозгу, сдавленному костяными покрышками (В.В. Вересаев. К жизни).
Здесь словарная недостаточность с точки зрения реализации говорящим концептной семантики носит неопределенный, необъяснимый характер, и это требует поиска тех доступных сознанию признаков обозначаемого, той атрибутики, которая хотя бы каким-то образом сможет сформировать внутреннюю форму номинации - а следовательно, и саму субстантивную номинацию аппроксимационного (приблизительного) типа [2].
Второй ракурс проявления конвенциональности и употребления субстантивных конвенктивов связан с переходом номинации из статического состояния в динамическое, когда реализуется «скрытая память языка» и структура переводится говорящим в соответствие с подвижностью семантики [19, с. 63-69]. Конвенциональность здесь способствует выявлению потенциала динамики речевого общения и возможностей синтаксической номинации в той или иной речевой ситуации. Вот известный пример: в середине грудной клетки Григория словно одубело то, что до атаки суетливо гоняло кровь (М.А. Шолохов. Тихий Дон). А.А. Буров считает, что употребление фразового наименования «то, что до атаки суетливо гоняло кровь» вместо имени существительного сердце - это не просто экспрессивно-синонимическая стилистический прием субституции - замены субстантива перифразой; здесь - особое «номинативноэкспрессивное употребление субстантивных местоименно-соотносительных перифраз, которое, ... восполняя экспрессивную недостаточность непредикативных средств номинации, позволяет воспринимать называемое описательно в образно-эмоциональном плане» [4, с. 117].
Для третьего ракурса конвенционализации характерно участие в употреблении субстантивных конвенктивов носителя языка как языковой личности, индивидуально воспринимающей фрагменты картины мира и реализующей субстантивные функции на уровне оттенков предметной семантики, воспринимающихся сугубо личностно. Данный ракурс выводит прагматику в области интимизации восприятия фрагментов языковой и - тем более - речевой картины мира. Например: Он (Каренин. - РА.) вдруг почувствовал, что то самое, что было источником его страданий, стало источником его духовной радости, то, что казалось неразрешимым, когда он осуждал, упрекал и ненавидел, стало просто и ясно, когда он прощал и любил... (Л.Н. Толстой. Анна Каренина).
По выражению В.Г. Гака, называемый объект «обладает в принципе бесконечным числом признаков, элементов, отношений между
Филологические
науки
лингвистика
ними» [7, с. 25]. Однако и для конвенциональности, и для эвфемизации как одного из ее прямых проявлений в сознании говорящего оказываются существенными, с точки зрения данной речевой ситуации, лишь некоторые признаки. Внутренняя форма номинации-конвенктива специфична тем, что произвольна и субъективно маркирована: говорящий вступает в определенную игру с пространством атрибуции и пользуется той атрибутикой, которая регулируется уже выработанными правилами этой игры.
Обычно под лексическими лакунами понимаются пробелы, пропуски, отсутствие какой-либо лексической единицы в одном языке при ее наличии в другом языке или языках; в последнем случае она выступает как безэквивалентная [ср.: 3, с. 341; 14]. Другое понимание лакунарности, не связанное с контактами двух и более языков, относит нас к отсутствию словарного знака для номинации того или иного денотата, вызванное условиями конвенции [15; 20]. Определенный фрагмент картины мира, остающийся в соответствии с договоренностью и, конечно же, этическими речевыми нормами вне привычной лексической номинации, тем не менее на уровне словаря текста получает свое обозначение, только уже не словарного, а номинационно-синтаксического типа. Словарная лакуна заполняется отрезком текста, соответствующим определенной синтаксической единице [5]. Таким образом, требования речевого поведения в определенной ситуации удовлетворены: лакуна заполнена, предметный денотат получает обозначение, и задачи коммуникации решены. Проиллюстрируем этот процесс на примере употребления синтаксических наименований, которые обозначают предметные денотаты и денотативные состояния в тех речевых ситуациях, когда лексическая номинация по тем или иным причинам отсутствует или невозможна, и субстанция представлена говорящим приблизительно, неким речевым «абрисом», штрихом:
1) Что-то грозное начинает повисать в воздухе (М.А. Булгаков. Записки на манжетах); Парнишка... был взят за границу представителем крупного чего-то (сталь и чугун, к примеру) и с осторожностью поехал... (Л. Петрушевская. История стража); Стёпа попытался думать о чем-нибудь нейтральном (В. Пелевин. Числа); Он как будто не с ней говорил, а спорил с кем-то отсутствующим (Л. Улицкая. Веселые похороны);
2) Ее глаза... казалось, искали в моих что-нибудь похожее на надежду (М.Ю. Лермонтов. Герой нашего времени); Что-то тяжелое, как пудовая гиря, обрушилось на его голову (Л. Андреев. Иностранец); Пианист играл что-то знакомое, из детства - «В лесу родилась елочка» (Л. Пет-рушевская. Вольерганговна и Сергей Иванович); Вонь горелого мяса напоминала ему о чем-то таинственном и давно забытом (даже при-
шло в голову странное словосочетание - «гиена огненная») (В. Пелевин. Числа);
3) Затем верх бревна надломился, немного склонился, и под Александром Семёновичем оказалось что-то напоминающее по высоте электрический московский столб (М.А. Булгаков. Роковые яйца); Что такое «САН», он не знал - может быть, группа в неком учебном заведении или что-нибудь в этом роде; Его округлые щеки напоминали о двух выступах тройки, и что-то от той же тройки было в небольших черных усиках, естественным образом завивающихся вверх (В. Пелевин. Числа); Она была чем-то вроде совести, не дававшей покоя (В. Пелевин. Пашинцев);
4) Король благосклонно глянул на комедианта и, думая о чем-то другом, произнес что-то неопределенное, вроде того, что он, собственно, ничего не имеет против этой пьесы (М.А. Булгаков. Жизнь господина де Мольера); Поэтому он затеял нечто среднее, что-то такое, что до некоторой степени напоминало игру в бирюльки (М.Е. Салтыков-Щедрин. История одного города); Чувствовалось что-то выморочное и в этом доме, и в этом человеке, что-то такое, что наводит невольный и суеверный страх (М.Е. Салтыков-Щедрин. Господа Головлёвы); Потом, точно ослабев от сделанного или вспомнив что-то важное, чего нельзя забывать ни на минуту, он (Павел. - Р.А.) бессильно бросил руки на постель, сгорбился и задумался (Л. Андреев. Весной); Поэтому он продолжал встречаться с Простиславом, и между ними вскоре установилось что-то вроде дружбы, которая очень шла к Стёпиной привычке есть палочками (В. Пелевин. Числа); В этих движениях было что-то настолько непристойное и одновременно возбуждающее, что на его губах появилась кривая улыбка (В. Пелевин. Числа); И не было ни одной общей точки, точки соприкосновения между ним и гостями; говорили они всё об чем-то, что было для него совершенной загадкой (М.Е. Салтыков-Щедрин. Пошехонская старина).
Приведенные примеры разбиты нами на четыре группы далеко не случайно: от первой к четвертой возрастает номинационно-синтаксическое пространство приблизительных обозначений, появляются авторские детали, усиливающие намекающий план и повышающие экспрессивную весомость номинаций. Когда в последней группе в обозначение включаются предикативные синтаксические отрезки с разной степенью ослож-ненности, конвенция постепенно перерастает в панорамную атрибутивную презентацию, где-то напоминающую игровой парад. Говорящий - в данных случаях художник слова - своеобразно обыгрывает сложившую конвенциональную ситуацию в своих экспрессивно-изобразительных целях.
Филологические
науки
лингвистика
Восполняя конвенциональную недостаточность словаря, эвфемистические наименования решают задачи экспрессивно-информационного плана, когда целью употребления является не просто выражение отношения к обозначаемому, а само обозначение, осуществляемое в соответствии с определенной конвенцией. Аналитическая форма эвфемизма облегчает наделение определенных денотатов окказиональными номинационными «масками». По мнению Д.Н. Шмелева, эвфемистические выражения позволяют «скрыть подлинную сущность обозначаемого. Например, в романе Достоевского “Идиот” дается такая характеристика одного из персонажей: “Афанасий Иванович никогда не скрывал, что он был несколько трусоват или, лучше сказать, в высшей степени консервативен”. Определения, естественно, не приобретают характера синонимов. Выразительность характеристики зависит здесь именно от контекстного сближения слов... Первое определение как бы раскрывает внутреннюю сущность второго, маскирующего» [20, с. 200]. В пространстве описательного выражения содержатся вполне понятные намеки на реальные атрибуты денотата, в том числе и в позиции предицируемого признака.
Конвенциональное переосмысление обозначаемого дает возможность говорящему за счет средств текста сформировать вторичные номинации синтаксического плана, которые совмещают собственно номинацию и образную характеристику денотата.
Перифрастическая эвфемизация, оставляя существо называемого скрытым, завуалированным, основана на выборе обыкновенных, особо ничем не выделяющихся атрибутов «внутренней формы», в основном косвенного, намекающего, ассоциативно связанного с существом дела плана. Экспрессивный фон употребления создается за счет «осколочных деталей» косвенно-номинационного характера, которые как бы «рассеяны» в тексте, но в совокупности позволяют воссоздать то, что подразумевается.
Сравним следующий контекст из «дикой животной сказки» Л. Петру-шевской «Нирвана», в которой в иносказательной форме сталкивается альтруистическое и хищническое начала человеческой природы:
Пожилой карп дядя Сережа имел одну цель в жизни, одно заветное желание...
И вдруг он увидел в реальности эту свою мечту, весь затрясся, загромыхал орденами и помчался навстречу ей.
А как раз червь Феофан в это время появился на берегу пруда, сел с томиком Ницше и задумался о том, зачем ему, червю, дана жизнь...
Карп дядя Сережа, однако, разлетевшись, вынужден был сделать «стоп машина» и сказать себе: в таком деле нужен ум, ум, ум, ум и ум.
При этом карп дядя Сережа делал губами глотательные движения, т.к. был сильно проголодавшись...
Затем он даже высунулся из пруда, воскликнувши: «Ум!»
Червь Феофан переспросил, так как не понял сути, и между сушей и водой завязался разговор, причем о вечности, о бренности, и карп дядя Сережа настаивал, что во всем нужен ум, ум и ум, а червь Феофан все спрашивал, к чему этот ум, если надо освободиться от всего, от тела, от земного, и уйти.
Слыша такие речи из уст своей, так сказать, мечты, карп дядя Сережа совсем потерял голову, звякнул орденами и предложил червю Феофану свои услуги в деле освобождения от тела, причем прямо здесь и теперь...
Мы выделили отрезки текста, которые в совокупности формируют в сознании читателя представление о сути предмета «общения» героев сказки. Налицо омонимическая игра - столкновение смыслов имени существительного ум («томик Ницше» и философско-созерцательные раздумья о смысле жизни) и похожего на него при произнесении звукоподражания, издаваемого в процессе «глотательных движений» при поедании добычи, а также намекающих деталей - синтаксических наименований типа «своей, так сказать, мечты» или «услуги в деле освобождения от тела».
Автор формирует текстовое конвенциональное пространство, в котором постепенно вырисовывается реальное значение того, что подразумевается под «освобождением от тела». При этом постепенно просматривается иронически-трагический подтекст ситуации, которая сама стимулирует употребление второстепенных распространителей намекающего характера.
Соблюдая принцип конвенциональности, автор постепенно развертывает «намекающую» характеристику внутренней формы называемого эвфемистически и создает в нашем сознании образ ключевой денотативной ситуации, восполняя мнимую недостаточность словаря.
Мы видим, что словарь говорящего является своеобразной «номинационной точкой отсчета» в обозначении денотатов [17, с. 45], которая служит опорой при построении высказывания, при выборе словесного материала для его организации. Этот словарь - особый «лексикон», который потенциально включает все единицы, обладающие семантической целостностью на данном отрезке развития языка, а также отражает способность языковой личности (языковой личности автора) включать называемое в конкретную речевую ситуацию и осуществлять акт наименования непосредственно в тексте. По мнению А.А. Бурова, «номинация - это
Филологические
науки
лингвистика
все то, что предназначено для прагматики высказывания, иными словами, все то, что предназначено для прагматики высказывания, иными словами,
номинация семантики - и есть содержание коммуникации, однако обозначение семантического содержания коммуникативной единицы слагается из ряда номинационных составляющих уже плана употребления, а не значения» [5, с. 123]. Индивидуально ощущается при этом не словарь лексем, а словарь возникающих в тексте отрезков коммуникации, которые и воплощают в сознании говорящего реальное (пусть зачастую представляемое и виртуально) пространство денотации, никогда до конца не раскрывающееся, а потому и непознанное, и полностью не закрепленное за словарной номинацией лексического типа.
Каждая речевая ситуация связано для говорящего как с поиском путей обозначения привычных предметов, всякий раз открывающихся своими новыми - ситуативно значимыми - гранями и свойствами, - так и с выражением к ним своего отношения, которое также носит динамический характер. При этом осознаются такие денотативные состояния как физического, так и психического свойства, номинация которых может быть осуществлена только при непосредственном использовании ресурсов текстового пространства.
Полагаем, что можно согласиться, что действие «лингвистики нового этапа» - той лингвистики, «которая при первоначальной кажущейся “свободе” выбора того или иного варианта, в употреблении той или иной категориальной формы, позволяет разглядеть неописанные ранее категориальные разграничения. Эти категориальные отличия могут формироваться сейчас и явиться продуктом будущего. Они могут также быть “следом” былых, почти нейтрализованных, оппозиций. Если они являются отпечатком былых оппозиций, тогда они связаны с тем, что называют “скрытой памятью” языка» [6, с. 7]. В этой «скрытой памяти» находятся потенциальные возможности открытия, описания, систематизации и категоризации фактов речевой реальности, в том числе связанных и с конвенциональным употреблением субстантивной номинации. Кроме исторической, диахронической «скрытой памяти», есть еще память синхроническая, которая формируется на данном этапе развития языка и зависит от автора как языковой личности, творящей текст.
Библиографический список
1. Арутюнова Н.Д. Речь // Языкознание. Большой энциклопедический словарь. М., 1998. С. 414-416.
2. Арчакова Р.А., Буров А.А. Местоименно-субстантивная аппроксимация в русском художественном тексте. Пятигорск-Магас, 2009.
3. Большой словарь иностранных слов / Под ред. Ю.А. Москвич. М., 2003.
4. Буров А.А. Функции субстантивных местоименно-соотносительных придаточных в тексте: Дис. ... канд. филол. наук. М., 1979.
5. Буров А.А. Субстантивная синтаксическая номинация в русском языке: Дис. ... д-ра филол. наук. Ставрополь, 2000.
6. Вербальная и невербальная опоры пространства межфразовых связей / Отв. ред. Т.М. Николаева. М., 2004.
7. Гак В.Г. Языковые преобразования. М., 1998.
8. Голованова Е.Ю. Эвфемизация табуированных соматизмов (На материале французского и русского языков): Дис. ... канд. филол. наук. Уфа, 2005.
9. Крысин Л.П. Иллюстрированный толковый словарь иностранных слов. М., 2008.
10. Леденев Ю.И. Язык как многомерная гиперсистема // Системные отношения в языке. Ставрополь, 2008. С. 5-10.
11. Прохоров Ю.Е. Действительность. Текст. Дискурс. М., 2004.
12. Сахно О.С. Фразовая номинация как средство речевой эвфемизации (на материале языка русской художественной литературы XIX-XXI вв.): Дис. ... канд. филол. наук. Таганрог, 2006.
13. Сахно О.С. Фразовые эвфемизмы в русском языке. Пятигорск, 2008.
14. Сименюк А.А., Городецкая И.А. Лексические трудности русского языка. М., 1999.
15. Сорокин Ю.А. Теория лакун и оптимизация межкультурного общения // Семантика и прагматика текста. Барнаул, 1998. С. 32-37.
16. Тананушко К.А. Латинско-русский словарь. М.-Минск, 2002.
17. Фрикке Я.А. Фразовая номинация как средство выражения языковой личности автора художественного текста: Монография. Пятигорск, 2004.
18. Черникова Е.М. Эвфемизация теонимов и демонимов в некоторых индоевропейских и афразийских языках: Дис. ... канд. филол. наук. Челябинск, 2007.
19. Чесноков П.В. О двух картинах мира - статической и динамической // Известия СКНЦ ВШ. Общественные науки. 1989. № 3. С. 63-69.
20. Шмелев Д.Н. Современный русский язык: Лексика. М., 1977.
21. Chomsky N. Problems of Knowledge and Freedom. NY., 1971. P. 19.
22. Davidson D. Communication and Convention. Synthese. 1984. № 59. P. 13-17.
Филологические
науки
