CC BY
37
УДК 930.85
Р. В. Савинов*
КОНЦЕПТУАЛЬНОЕ СТАНОВЛЕНИЕ РОССИЙСКОГО УНИВЕРСИТЕТА В XVIII ВЕКЕ*
В статье рассматривается «идея университета» в России 1-й половины XVIII в., которая нашла свое отражение в создании Академии наук и академического университета. Зафиксированное в «Проекте» Л. Блюментроста (1724) понимание организации научного сообщества и его задач в целом отражало как реальное положение в европейской «республике ученых», так и те сложности, с которыми столкнулись учредители академии и университета. Возникшая в результате «гибридная» структура совмещала в себе как академию наук, так и университет, с функциями экспертными и педагогическими, в то же время название Академии ей было дано с целью легитимации ее в глазах ученого мира. Вместе с тем эта структура не имела возможности присваивать ученые степени, что лишало ее полноценности в глазах самих участников этой институции. Усилия М. В. Ломоносова в 1760-х гг. были направлены на публичную легитимацию академического университета, в соответствии с его пониманием значения этой структуры.
Ключевые слова: Академия наук, университет, образование, «республика ученых», Петр Первый, Блюментрост, Ломоносов, реформы.
R. V. Savinov
CONCEPTUAL DEVELOPMENT OF RUSSIAN UNIVERSITIES IN THE18TH CENTURY
In the article the «idea of university» in Russia considered. Scientific and educational ideals in the 18th century was reflected in the creation of the Academy of Sciences and the Academic University. The understanding of the organization of the scientific community and its tasks, as documented in Laurentius Blumenstrost's Project (1724), reflected both the real situation in the European «République des Lettres» and the difficulties in development of the Academy and University. «Hybrid» structure combined both the Academy of Sciences and the University, with the of expert and educational functions, at the same time the name
* Савинов Родион Валентинович, кандидат философских наук, старший преподаватель, Санкт-Петербургская государственная академия ветеринарной медицины; 8аугос1юп@ yandex.ru
** Статья подготовлена в рамках проекта «Идеи европейского классического образования и стратегии современного российского университета» (грант РФФИ № 17-03-00846).
Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2017. Том 18. Выпуск 3
273
of the Academy was given to legitimize it. At the same time, this structure did not have the opportunity to appropriate academic degrees, which deprived it of its usefulness in the eyes of the participants of this institution. Efforts of Lomonosov in the 1760's directed to public legitimization of the Academic University, in accordance with his understanding of the significance of this structure.
Keywords: Academy of Sciences, University, education, «République des Lettres», Peter the First, Blumenstrost, Lomonosov, reforms.
История становления высшего образования в России в настоящее время является хорошо изученной областью. Вместе с тем лишь недавно наметилось новое направление в изучении, казалось бы, давно известных материалов: от описания социально-политических и общенаучных условий существования российских университетов, исследователи обратились к изучению «идеи университета», теоретических представлений о системе высшего образования и его роли в интеллектуальном пространстве культуры. Становление российского университета пришлось на сложное время, когда менялись фундаментальные парадигмы организации научного сообщества, а институции, восходящие к средневековому миру, теряли свое значение и постепенно сходили на нет. Поэтому исследование того, как представляли себе «идею университета» реформаторы российского общества, является важной задачей, решение которой позволит проследить ключевые вехи в становлении российской интеллектуальной культуры. Одной из первых формулировок таковой явился проект устава Академии наук, поставленный в 1723-1724 гг. Л. Блюментростом: далее мы рассмотрим особенности этого проекта на фоне современной ему европейской интеллектуальной жизни, выявим его специфику и особенности его реализации и трансформации. По этой причине внимание будет сосредоточено на Академии наук и академическом университете в Петербурге — опыт создания Московского университета, отражавшего несколько иную концепцию инсти-туциализации интеллектуальной культуры России, мы оставим за скобками.
Структура европейского научного сообщества в эпоху раннего Нового времени
Одной из важнейших структур, оформляющих жизнь интеллектуалов, был университет. Возникнув в эпоху высокого Средневековья как автономное учреждение образованного сословия, он пережил интеллектуальные кризисы XIV и XVI вв., гуманистическую критику, трансформации в ходе Реформации, конфессионализацию периода религиозных войн, дискредитацию со стороны представителей новоевропейской науки и вступал в эпоху Просвещения как единственная инстанция, которая своим авторитетом легитимировала интеллектуальную практику и ее результаты. Статус академического диплома и степени доктора оставался также значителен, как и столетия до того. Кроме того, связь с университетом и членство в этой корпорации давали право на получение существенных привилегий, включая экономические и гражданские.
Однако наряду с университетами к XVIII в. значительную роль играли и внеуниверситетские формы организации интеллектуалов, т. н. академии,
возникшие в период Ренессанса в Италии как объединения гуманистов под патронажем того или иного князя или епископа (вроде Платоновской академии во Флоренции или римской Academia dei Lincei). Довольно быстро эта форма организации переросла свои границы — уже в XVII в. формируются академии, объединенные интересом к той или иной научной проблематике, или вокруг какого-либо известного ученого: наибольшую известность приобрела академия, сформировавшаяся вокруг одного из крупнейших биологов этого периода У. Альдрованди, ученики которого систематизировали его коллекции, продолжали начатые им исследования и в течение нескольких десятков лет выпускали огромные тома сочинений своего учителя. Тип академии распространился по всей Европе, объединяя тех, кто не нашел себе места в университетском мире или чья деятельность была ограничена рамками «низшего» философского факультета, а также занимаясь теми проблемами, что не вписывались в программы традиционной четверицы университетских факультетов (конфессиональная теология — римское право — антикизирован-ная медицина — философия Аристотеля и его католических и протестантских комментаторов).
Приведем ряд примеров рубежа XVII-XVIII вв. Курс философии, читавшийся П. Бейлем (профессором академий Седана и Роттердама), заключал в себе традиционный набор вопросов, восходящий к порядку книг Аристотеля, и сопоставление перипатетической и картезианской физики. И. Ф. Буддей в курсе философии, при оригинальности некоторых системных решений (введение истории философии, «лингвистическая» трактовка метафизики), указывал на метафизику Аристотеля как образец, который нуждается лишь в дополнительных уточнениях. Влияние новоевропейской науки отразилось на математических и естественнонаучных разделах, но логика, космология и метафизика с психологией продолжали корениться в схоластических схемах. Также к компетенции философского факультета относились библейская филология, история и литература, сформировавшиеся в главных чертах в эпоху Ренессанса («Компендиум истории» Г. Альтинга (сер. XVII в.) следует схеме хроники Кариона (сер. XVI в.), но продолжает издаваться до 1750-х гг., история С. Пуфендорфа, переведенная в 1718 г. на русский язык, представляет общее описание основных государств, по форме также восходящее к ренессансной историографии).
В результате культурное пространство раннего Нового времени оказалось расколото между этими двумя инстанциями, конкурировавшими за внимание публики и владетельных особ. Университетский мир предпочитал стоять вне дискуссий, разворачивавшихся среди картезианцев, спинозистов, окказионалистов и других «moderni». Сами «recentiores» с готовностью подчеркивали свою неангажированность университетским бэкграундом, что нередко принимало гипертрофированные формы, в частности в случае Лейбница, который, имея блестящую университетскую карьеру, широчайшую осведомленность в академической проблематике своего времени и степень доктора права, с деланной настойчивостью повторял, что он «автодидакт».
К началу XVIII в. отчетливо обозначилось доминирование внеуниверси-тетских форм интеллектуальной деятельности над университетами.
После 1690 или 1700 г. произошел некий сдвиг в сторону коллективных форм патронажа. Лейбниц, интеллектуальный и организационный антрепренер par exellence распространил по центральной Европе организационную форму, названную академией, в которой князь устанавливал доход группе интеллектуалов, таким образом, обеспечивая определенную меру автономии и непрерывности их деятельности. Сходной формой патронажа стал обычай вознаграждать интеллектуалов постами, находящимися в распоряжении правительства. Это было особенно характерно для Британии [4, с. 827-828].
Характерно и сложное отношение этих людей к университету. От Лейбница мы узнаем, что многие предлагали добавить к традиционной четверице факультетов пятый — экономический, «посвященный механическим и математическим искусствам и всему тому, что касается деталей человеческого существования и жизненных удобств (включая сюда земледелие и архитектуру)», тогда как сейчас, говорит Лейбниц, все это относится к факультету философскому: «... это сделано довольно неудачно, так как членам этого четвертого факультета не дают средств для практического самоусовершенствования, как это могут сделать люди, преподающие на других факультетах» [7, с. 466]. Лейбниц различно высказывался об университете в разное время — считая необходимым для развития науки соединение теории с практикой, не видя возможности для этого в рамках существующих университетов, он как-то высказал мнение о возможности упразднения их, поскольку «если научные учреждения, как бы они не были важны, кажутся бесполезными, то народ отзывается о них дурно и воображает, что такими пустыми забавами растрачивается достояние подданных, хотя бы издержки и были незначительны» (цит. по: [3, с. 245]). Как известно, другие просветители, вроде Локка или Вольтера, были еще более радикальны, настаивая на ненужности высшего образования как такового [5, с. 171; 20, p. 552-553].
В этих условиях в 1720-х гг. Петр Первый предпринимает решительные шаги для институционального оформления российской науки и образования.
Формирование образовательных институций в петровскую эпоху: «Проект» Л. Блюментроста
В России ко времени петровских преобразований уже существовал ряд учебных заведений с программой, аналогичной университетской программе этого периода. Это прежде всего Киево-Могилянская академия, которая прошла в XVII в. путь от локального («братского») училища, дававшего основы грамотности, до центра православной учености. По своему характеру эта институция воспроизводила образцы орденских католических академий — ее программа ограничивалась «начальным» (филологическим) и «средним» (философским) уровнем, высших факультетов в Киеве не было и по характеру самого учреждения быть не могло, хотя, как известно, там читались курсы православного богословия. Из Киева влияние этой модели распространилось на Московское царство, где был предпринят ряд попыток создать аналогичную академию (За-иконоспасская школа и т. п.). К началу XVIII в. сформировалось учреждение,
получившее название Славяно-греко-латинской академии, где преподавали и которой руководили киевские интеллектуалы (Феофилакт Лопатинский и др.). Эта школа к тому моменту уже переросла начальный уровень и вышла на «средний» (философский, с изучением логики, натурфилософии, психологии и этики). Сохранились отдельные богословские курсы.
Петр, как известно, непосредственно участвовал в создании ряда специальных училищ (Навигацкой школы и др.), поддерживал создание частных «гимназий» (Брюса, Нарышкина), но ориентация их была по преимуществу практическая. В тоже время и Славяно-греко-латинская академия все больше становилась специальной школой духовенства: в 1718 г. она была отдана в ведение Монастырского приказа, а в 1721 г. стала синодальным училищем, набор в него, по указу 1723 г., велся из детей дьяконских и причта; в 1738 г. она перешла в ведении Сената, но на характер учреждения это не повлияло [13, с. 87-88, 106]. Таким образом, к середине 1720-х гг. в России существовало несколько типов учебных учреждений: специальные школы, сообщавшие отдельные профессиональные знания, частные гимназии, академия, выпускавшая преимущественно церковнослужителей.
Проект создания высшей школы Петр вынашивал уже давно, и эта мысль в итоге воплотилась в создании российской Академии наук уже после его смерти. Как ее себе представляли и как виделась в это время структура интеллектуального сообщества в целом, можно судить по Проекту устава, составленного Л. Блюментростом и отредактированного самим Петром в 1724 г. (по нему Академия жила до 1747 г.).
Первой данностью, которая фиксируется в этом Проекте, является раскол интеллектуального сообщества на указанные две институции — университет и внеуниверситетские «академические» структуры. Блюментрост мыслит функционально, поэтому рассматривает данную оппозицию в структурном срезе: «К розпложению художеств и наук употребляются обычайно два образа здания; первый образ называется универзитет, второй — Академия, или Социетет художеств и наук» [15, с. 31]. Это означает, что университет и академия наук продуцируют два разных образа («розпложения») знания, отчего и организация («образ здания») у них различна. Здесь, таким образом, фиксируется существование двух научных сообществ, существование которых уже закреплено «обычайно» (долгой социальной практикой). Разницу Блюментрост описывает так:
Универзитет есть собрание ученых людей, которые наукам высоким, яко феологии и юрис пруденции (прав искуству), медицины, филозофии, сиречь до какого состояния оные ныне дошли, младых людей обучают. Академия же есть собрание ученых и искусных людей, которые не токмо сии науки в своем роде, в том градусе, в котором оные ныне обретаются, знают, но и чрез новые инвенты (издания) оные совершить и умножить тщатся, а об учении протчих никакого попечения не имеют [15, с. 31].
Различие академии и университета, таким образом, оказывается не концептуальным, а связано с тем объемом знания, с которым имеют дело участники этих сообществ: университет фиксирует некое наличное состояние знаний,
тогда как академия занимается его умножением. Разница во владении знанием и отношении к нему отражается в тех ролях, что формируются в университете и академии — в одном случае это преподаватели, в другом — изобретатели. Это различие также закрепляется социально — в профессионализации этих ролей и их взаимоограничении: «Хотя Академия из тех же наук и тако из тех же членов состоит, из которых и универзитет, однакожде обои сии здания в иных государствах для множества ученых людей, из которых разные собрания сочинить можно, никакого сообщения между собою не имеют» [15, с. 31].
Так Блюментрост описывает стандартное функционирование научного сообщества — оно концептуально едино, как едино то знание, с которым имеют дело его члены, и роли («члены») в университете и академии одинаковы, и достаточное количество людей, занимающихся наукой, позволяет заполнить все необходимые позиции. Интересно, однако, что дальше фиксируется невозможность в текущих условиях построить европейского уровня Академию наук и университет: по отдельности они не выполнят свои задачи распространения знаний и будут бесполезны (открытые академиками новые знания никто не сможет применить, а в университете некому учиться). Вероятно, значительную роль в становлении «гибридного» характера Академии сыграли рекомендации Хр. Вольфа, с которым велась активная переписка о его приглашении в Петербург и организации там академии. Вольф настоятельно рекомендовал прежде Академии создать университет (см. [11, с. LIX], относительно нередко преувеличиваемого влияния Лейбница см. [11, с. XXII; 3, с. 204-205]).
В качестве аргумента Блюментрост ссылается на Французскую академию. Известно, что он и еще ряд приближенных Петра находились в переписке с членами французской Академии наук, обмениваясь разнообразной информацией с представителями французской академии. Блюментрост отмечает, что «сия Академия и то чинит, которое универзитету или коллегии чинить надлежит» [15, с. 33].
Вместе с тем структура и функции академий в Париже и в Петербурге были весьма различны. Возможно, ссылка на Францию имеет не концептуальный характер, а прежде всего смысл апелляции к опыту Петра, который посетил эту страну в 1717 г., знакомился с устройством образовательных и научных учреждений в Париже (см. [10]). Сложно сказать, как сам Петр воспринимал этот опыт: известно, что он посетил ряд библиотек, Академию надписей и словесности, Сорбонну, завязал множество связей и в итоге стал членом Академии, но не ясно, как он воспринимал французский опыт, почему сделал вывод о единстве функций Академии и университета (нашедший, очевидно, отражение в указанном тезисе Блюментроста [1, с. 203]), и в какой мере институциональная организация французских академий была отражена в задуманной Петром академии (в 1721 г. также состоялась зарубежная поездка Шумахера «для сочинения социетета наук, подобно как в Париже, Лондоне, Берлине и прочих местах» [11, с. 5]). Связи с Францией имели по большей части целью получение актуальной научной информации и новых изданий, прежде всего карт, планов и чертежей разного рода, а также установление возможности приглашения специалистов в Россию [16, р. 165-168]. Отголоски этих связей нашли отражение в официальном сообщении о создании Академии наук в первом
томе академических «Комментариев»: здесь ссылка на французский опыт имеет формальный характер. Петр, стремясь к просвещению, усердно изучал лучшие достижения европейской мысли, из Бельгии и Британии заимствуя опыт кораблестроения, в Германии — военное дело и воинскую дисциплину, в Галлии же, где удивительно расцвел гений человеческий, Петр увидел пример организации научного сообщества, и по примеру Парижа назвал сообщество ученых Академией [17, ргае£]. О таких структурах, как университет и гимназия при Академии, не упоминается.
Соотношение научного и образовательного компонентов в «Проекте» Л. Блюментроста и их терминологическая репрезентация
Итак, Академия и университет рассматриваются Блюментростом и Петром как взаимосвязанные и соположенные институции ради того, чтобы «одно здание с малыми убытками тоеж бы с великою пользою чинило, что в других государствах три разные собрания чинят» [15, с. 32]. Проект предполагает своеобразную иерархию: академики учат «младых людей», а они сообщают элементарные знания детям, обеспечивая начальную подготовку. Блюментрост механически соединяет структуру Академии и структуру университета (изначально заявив о некорректности такого шага). Один и тот же «социетет» оказывается разделен на «классы» (математический, естественнонаучный и гуманитарный — по французскому образцу) и на факультеты (права, медицины, философии, теология выводится изначально, будучи отдана в ведение Синода, см. [14]).
Отметим, что в европейском культурном пространстве привилегия
правительства, учреждавшего учебное заведение и дававшего право на выдачу дипломов и присвоение степеней, касалась только уровня программы, а не внутренней организации. Поэтому, к примеру, в документе, повествующем об учреждении Эрлангенского университета, мы увидим, что весь университет (Universitas) называют и «высшей академией» (sublimiorem Academiam), и «общим училищем, в котором учат всем свободным искусствам и наукам» (studium universale, omnium artium liberalium ас scientiarum... publice doceri solitarum) [19, p. 17]. Вместе с тем в католической модели (отраженной в уставе Ratio Studiorum) могли различать «классы», или «школы», уровень программ которых возрастал от грамматики до теологии, преподавание теологии, медицины и права велось на facultates; в протестантской же модели возникли особые «начальные училища» (gymnasiae, lyceae, scholae), где проходили курс humaniora — древние языки и история, — «средние» (academiae), где изучалась universa philosophia в составе матезиса, логики, космологии, психологии, метафизики, и «высшие» (studium, academia), где читались курсы теологии, медицины и юриспруденции. Преподаватели этих дисциплин образовывали «штат», ordo juridicorum, theologicorum, medicorum, philosophorum (отсюда должности ординарные и экстраординарные).
Примечательны несколько особенностей, которые заметны в Проекте Блюментроста. Во-первых, перечисляя задачи академиков, он нигде не говорит
о том, что самая Академия должна делать — создавать новое знание. Задачей членов Академии, кроме преподавания, является накопление знаний, составление отчетов об этом знании и создание изложений знания. Если возникает нечто новое, его «изобретатель» должен «сносить и тое секретарю вручать, которой тогда понужден будет оное, когда надлежит, описать» [15, с. 34]. Дальше происходит «апробация»: «[1.] сиречь — верны ли оные изобретении. 2. великой ли пользы суть или малой. 3. известны ли оные прежде сего бывали или нет» [15, с. 35]. Оригинальность знания (забота Академии в «стандартной модели», описанной Блюментростом), таким образом, стоит на последнем месте, напротив, оно изначально (на этапе представления сообществу ученых) должно стандартизироваться и превращаться в набор сведений, регистрируемых в соответствующем каталоге. Главная задача академиков — экспертная: информировать о новых открытиях, оценивать степень их важности и вводить эти новации в пространство российской культуры, а также образовательная (в контрактах, заключавшихся с приглашенными учеными, содержался пункт о том, что они должны составить курс по своему предмету и вести лекции означенное количество часов [11, с. 67, прим. 2]). Обозначенная в 1740-х гг. многолетним секретарем Академии К. Гольдбахом необходимость разграничения функций академика и преподавателя (при сохранении общей институции) во внимание принята не была (см. [11, с. LVII-LVIII]).
Во-вторых, обращает внимание то, что в Проекте Блюментроста нет указания на статус того, кто обучение прошел. Упоминается о «градусе академиков» для тех, кто «в науках произошли» [15, с. 38], но здесь имеется в виду внутренняя иерархия, неактуальная за пределами данной системы. Это весьма странно, учитывая, что в сознании XVIII в. университет имел значение именно той инстанции, которая присуждает общепризнаваемые ученые степени (сошлемся на определение, данное университету в Энциклопедии Дидро и д'Аламбера: «Университет — это общее понятие, означающее объединение многих коллежей в одном городе, где профессора различных наук призваны обучать студентов и где присуждаются степени или образовательные сертификаты на различных факультетах» [18, р. 406]). Русские люди, желающие завершить свое образование, на протяжении всего XVIII в. получали докторскую степень вне России.
Итак, в восприятии прагматичного петровского времени научное сообщество должно быть оптимизировано через интеграцию разных интеллектуальных институций друг с другом. Создавая определенную путаницу, Проект Блюментроста вместе с тем содержал важную особенность — он предлагал механизм аккумуляции знаний, которые затем превращались в академические курсы. Как известно, преподавание этот проект отдавал представителям передовых направлений в науке: Эйлеру, Ломоносову, Бернулли, Бильфингеру, Тредиаковскому, Миллеру и др.
Все существенные черты Проекта Блюментроста были сохранены и в уставе 1747 г., где также определялись функции Академии и университета (§ § 1, 36-37). В 1757 г. была выделена из ремесленного «отдела» Академии наук Академия художеств, которая также была образовательным учреждением — и на нее была перенесена схема Проекта Блюментроста.
Обращает на себя внимание главным образом следующее: во-первых, по уставу 1747 г. университет начинает приобретать конфессиональный характер, чего не было в проекте Блюментроста (§ 43); во-вторых, специально прописана и утверждена должностная иерархия университета — магистр, адъюнкт, профессор, академик, — соответствующая распределению обязанностей: от преподавания в гимназии до ведения специальных исследований (§ 47). Всего по штату предполагалось иметь 14 лиц, ведущих преподавание, и 50 учащихся: 20 гимназистов и 30 студентов [15, c. 58].
Академическая титулатура вообще отражает понимание структуры научного сообщества [см. 2; 21-23]. Сравним разные ее варианты, которыми аттестовали Хр. Вольфа, чьи произведения переводили и издавали по всей Европе. Немецкие издания приводят такой, различая характер учреждений: «Math. & Phil. Professor primarius zu Marburg, p. t. decano, professor honorarius zu St. Petersburg, der Konigl. Academie der Wissenschafften zu Paris, wie auch der Konigl. Gross-Britannischen und Konigl. Preuss. Societat der Wissenschafften Mitglieder» (математики и философии первый профессор в Марбурге, там же декан, почетный профессор в С.-Петербурге, член Королевской Академии наук в Париже, и королевских научных обществ Великобритании и Пруссии). Интересно, что профессура относится к определенному месту, т. к. должность утверждалась правительством, а научные общества были относительно автономны в определении своего состава. Французская титулатура также проводит ясную границу между этими структурами: «professeur de mathematique et de philosophie dans l'Universite de Hale, membre des Academies Royales des Sciences de France, d'Angleterre et de Prusse» (профессор математики и философии в университете Галле, член Королевских Академий наук Франции, Англии и Пруссии). Если упоминается Россия, говорится о «professeur... l'Academie de Halle et professeur honoraire de celle de Petersbourg» (профессор академии в Галле и почетный профессор таковой в Петербурге). Данная титулатура различает «академические» и «научные» институции, проводя достаточно прозрачную границу: professor-professeur (должность) — mitglieder-membre (участие). Таким образом, «Академия» в Петербурге воспринималась прежде всего как учебное учреждение. Оригинальная латинская титулатура отражает характерную для академического языка этого времени неопределенность: «matematum et philosophiae in academia marburgensi professor primarius, professor petropolitani honorarius, societatum regiarum britanniae atque borussiae sodalus» (математики и философии первый профессор в академии [=университет] марбургской, почетный профессор петербургской [Академии, где академиков, за которыми числилась и функция преподавателей, называли также «профессорами»] и участник королевских обществ Британии и Пруссии).
Под влиянием практики понятия «социетет», «академия» и «университет», означающие место ученых и учебных занятий, в русском языке почти слились [12, с. 33-34]. В российских изданиях Хр. Вольф аттестуется как «профессор математики и философии галльской академии, и член санктпетербургской и парижской, лондонского социетета и берлинской академии». И позже акад. В. Севергин в изд. плиниевой «Естественной истории ископаемых тел» (СПб., 1810) именуется академиком «Академий: Российской, Стокгольмской, Медико-
хирургической», хотя эти учреждения объединяет только название, употребляемое в совершенно разных смыслах (Российская академия была сообществом языковедов и литераторов, Стокгольмская — официальным научным институтом, Медико-хирургическая — специализированным учебным заведением).
Для истории становления институционального языка российского образования примечательно также и то, что студентов иногда также называли «академиками» [12, с. 33], впрочем, не в одной России. Учебник психологии преподавателя естественных наук Фл. Далхама (Вена, 1756) был издан «т шит поМНвБтогит ^ттогит academicorum» (для употребления благороднейших
господ академиков). Под «academici» здесь, очевидно, понимались студенты.
* * *
Вместе с тем к середине XVIII в. в научное сообщество вошли участники европейских интеллектуальных центров, для которых знание академии и университета было не представлениями случайного наблюдателя, а основой оценки функционирования академических институций. Это новое понимание воплотил в своей деятельности на посту руководителя академического университета и гимназии М. В. Ломоносов.
Известно, что Ломоносов глубоко изучал европейский опыт организации образования, вплоть до таких деталей, как проведение торжественных мероприятий и «инаугурации» (учреждения) университета [1, с 229; 6, с 141]. Для него важно было не приспособить модель университета к имеющимся условиям, а воспроизвести образец в точности. Он рассматривал университет как особую, автономную институцию, выполняющую собственные задачи. Поэтому одним из первых требований является упразднение Канцелярии, управляющей университетом и создающей бюрократическое давление на преподавателей: «В других государствах отнюд их нет при таковых корпусах» [9, с 16].
Также он обратил внимание на недостаточное количество самих академиков для обсуждения возникающих вопросов: «Рассуждения быть общие не могут, ежели о достоинстве изобретения один только знания имеет» [9, с 22]. Это замечание выявляет фундаментальную особенность Академии данного периода — ее члены прямо рассматривались как преподаватели и эксперты, число которых ограничено.
Важным фактором существования университета он считал официальное учреждение и дарование привилегий, а также максимально публичную активность членов университетской корпорации: организация диспутов, экзаменов, выпуск материалов об устройстве учебного процесса и их широкое распространение. До того Академия рассматривалась как придворное учреждение, публичная деятельность которого имеет отчасти развлекательный, отчасти церемониальный характер (например, торжественный акт 27 декабря 1725 г. был приурочен к тезоименитству Екатерины I и состоял в том, что кто-то из академиков «о знатном некоем из наук предложении... знаменитая их действа, и ироические дела прославляя, публичне изъявлял» [11, с. XXXVIII, прим. 2]).
Одним из важнейших атрибутов университета он полагает право присуждения ученых степеней (а не только должностей), что в обычаях того времени также было заметным публичным мероприятием [8, с 551-552, 556-558].
Отсутствием этих черт объяснял Ломоносов запустение в Академическом университете в Петербурге, нерадение некоторых профессоров и общую неустроенность. Как известно, предпринимаемые Ломоносовым попытки исправить положение успеха не имели, и эти неудачи во многом привели к его ранней смерти.
Вместе с тем нельзя не заметить, что Ломоносов не отграничивает университет и Академию друг от друга — в его представлении это две взаимодополняющих институции, одинаково направленных на развитие культуры России. Таким образом, университет, с точки зрения М. В. Ломоносова, является не только учебным заведением, но играет и важную социальную функцию, объединяя интеллектуальное сообщество и сообщая ему определенный статус как в глазах государства и сограждан, так и с точки зрения международной общественности (объявление об инаугурации Петербургского университета Ломоносов предлагал разослать не только в ключевые академические центры вроде Берлина, Парижа и Болоньи, но и, например, в Китай).
Таким образом, развитие российского университета начинается с формирования (утвержденного в «Проекте» Блюментроста) новой, беспрецедентной институции, которая хотя и носила традиционное название Академии наук, отражала как дуализм структуры интеллектуального пространства Европы, так и попытку вынужденного преодоления этого дуализма. При довольно широко декларированных задачах фактическая цель этого учреждения состояла в формировании на русской почве организованного и самовоспроизводимого сообщества интеллектуалов, функционирующего как штат преподавателей и экспертов под контролем государства. Через несколько десятилетий в трудах Ломоносова, а также различных вариантах организации учебного дела, (проекты И. И. Шувалова, О. П. Козодавлева) возникает новое представление об университете как особой социальной институции, которая должна специфически себя репрезентировать и иметь — в сословном обществе — особые права.
Дискурс специализации, однако, в этот период был ограничен вопросом о социальном статусе такой новой для России роли, как преподаватель. Рассматривая людей как звенья государственной машины, Екатерина II, правившая Россией в это время, не могла признать права на свободное научное исследование, а тем более на преподавание. Напротив, ее представления об образовании сложились под влиянием критики просветителей, с которой она не раз выражала согласие. Шаг от проблем организации педагогических учреждений к построению системы органичного образования предстояло сделать следующему за екатерининским поколению русских людей.
ЛИТЕРАТУРА
1. Андреев А. Ю. Российские университеты XVIII — первой половины XIX века в контексте университетской истории Европы. — М.: Языки славянской культуры, 2009. — 649 с.
2. Вольф Хр. Сокращение первых оснований математики. — СПб., 1771. — Т. II. — 462 с.
3. Герье В. И. Лейбниц и его век. — СПб.: Наука, 2008. — 807 с.
4. Коллинз Р. Социология философий: глобальная теория интеллектуального изменения / пер. с англ. Н. С. Розова и Ю. Б. Вертгейм. — Новосибирск: Сибирский хронограф, 2002. — 1280 с.
5. Коменский А. Я., Локк Дж., Руссо Ж. — Ж., Песталоцци И. Г. Педагогическое наследие / сост. В. М. Кларин, А. Н. Джуринский. — М.: Педагогика, 1988. — 416 с.
6. Ламанский В. И. Ломоносов и Петербургская Академия Наук: Материалы к столетней памяти его. 1765-1865. — М.: Университетская типография, 1865. — 156 с.
7. Лейбниц Г. В. Новые опыты о человеческом разуме / пер. с фр. П. С. Юшкевича. — М.; Л.: Соцэкгиз, 1936. — 484 с.
8. Ломоносов М. В. Полн. собр. соч. — М.: АН СССР, 1955. — Т. 9: Служебные документы. 1742-1765. — 1033 с.
9. Ломоносов М. В. Полное собрание сочинений. — М.: АН СССР, 1957. — Т. 10: Служебные документы. Письма. 1734-1765. —950 с.
10. Мезин С. А. Взгляд из Европы: французские авторы XVIII века о Петре I. — Саратов: Изд-во СГУ, 2003. — 214 с.
11. Пекарский П. П. История Императорской академии наук в Петербурге. — СПб.: Тип. Академии наук, 1870. — Т. 1. — LXVIII+775 с.
12. Словарь русского языка XVIII века / гл. ред.: Ю. С. Сорокин. — Л.: Наука, 1984. — Вып. 1. — 142 с.
13. Смирнов С. К. История Московской Славяно-греко-латинской академии. — М.: Изд. В. Готье, 1855. — 428+IV с.
14. Толстой Д. А. Академический университет в XVIII столетии. По рукописным документам Архива АН. — СПб.: Типография Академии наук, 1885. — 67 с.
15. Уставы Академии наук СССР. 1724-1974 / отв. ред. акад. Г. К. Скрябин. — М.: Наука, 1974. — 208 с.
16. Bléchet Fr. Les prémices d'une République des Lettres franco-russe de 1717 a 1740 // L'influence française en Russie au XVIIIe siècle / ed. J. — P. Poussou, A. Mezin. — Paris: Presses Université Paris-Sorbonne, 2004. — P. 161-185.
17. Commentarii Academiae Scientiarum Imperialis Petropolitanae. — Petropoli, 1728. — T. I: Ad annum 1726. — 488 р.
18. Encyclopédie ou Dictionnaire raisonné des sciences, des arts et des métiers. 1re éd. — Рaris, 1751. — Т. 17. — 890 р.
19. Historia Academiae Fridericianae Erlangensis, qua praeter ejus originem solemna dedicationis sacra eventusque proxime secuti referentur. — Erlangae, 1744. — 219 р.
20. Voltaire. Oeuvres completes. — Paris: Lahure, 1860. — Т. 14: Dictionnaire philosophique. — 615 p.
21. Wolff Ch. Philosophia rationalis: sive logica: methodo scientifica pertractata. — Francofurti & Lipsiae, 1728. — 866 р.
22. Wolff Ch. Vernunfftige Gedancken von den Krafften des menschlichen Verstandes und ihrem richtigen Gebrauche in Erkantniss der Wahrheit, den Liebhabern der Wahrheit mitgetheilet. — Halle im Magdeburg, 1736. — 233 s.
23. Wolff Ch. Cours de mathematique, qui contient, toutes les parties de cette science, mises a la portee des commencans. — Tome 1re. — Paris, 1747. — v+xii+387 p.
