CC BY
133
УДК 811.161.1*42
С. А. Верескун
Концептуализация цвета в дневниковой прозе М. И. Цветаевой
В статье представлен анализ ассоциативно-смыслового поля цветовых концептов в дневниковой прозе М.И. Цветаевой 1917-1920 годов. Доказывается, что доминирующие в очерках красный и белый цвет связаны с революционными реалиями того времени. Цветаева творчески переосмысляет эти цветовые клише, внося в их смысловой объем авторские ассоциации.
The article presents analysis of associative-semantic field of color concepts in the diary essays written by M. Tsvetayeva in 1917-1920. The prevailing red and white are related to the revolution reality of those years. M. Tsvetayeva rethinks such cliche meanings, so the color concepts absorb author’s associations.
Ключевые слова: цветовой концепт, ассоциация, ассоциативно-смысловое поле, концепт «красный», концепт «белый», проза М. И. Цветаевой.
Key words: color concept, association, associative-semantic field, concept of red, concept of white, M. Tsvetayeva's prose.
Проза Марины Цветаевой является значимой частью ее творческого наследия. При этом доля исследований, посвященных прозе Цветаевой, несоизмеримо мала по сравнению с количеством работ о лирике Цветаевой (см.: [3; 4; 7]). Между тем стоит отметить, что в современном цветаеведе-нии растет интерес исследователей к изучению прозы, которая признана выдающимся явлением литературы XX века [2; 5].
В фокусе нашего внимания в данной статье будут тематически и идейно близкие дневниковые записи М. И. Цветаевой первых лет революции: «Мои службы», «Вольный проезд», «Октябрь в вагоне», «Из дневника», «Чердачное». В этих произведениях обнаруживаем подлинные имена и факты, вплоть до датировки событий, что, безусловно, относит эти произведения к мемуаристике, вместе с тем такая «правда фактов постоянно и неукоснительно подвергается у Цветаевой творческому переосмыслению и становится «поэзией»» [7, c. 632] в широком смысле этого слова. Прозу данных дневниковых записей можно охарактеризовать как прозу художественную. Сама же Цветаева всю свою прозу определяла как «лирическую» [9, VI, с. 406] в силу ряда присущих ей черт.
Из основных черт, характеризующих цветаевскую прозу, следует отметить импровизационный стиль. Первое впечатление, что перед нами -отрывки из черновика, лишенная отделки скоропись. Внутренние фраг-
© Верескун С. А., 2012
менты очерков невелики и связаны между собой предельно свободно. Мысль нередко варьируется, поясняется, синонимизируется, слово же является центром, от которого радиально расходятся ассоциативные ряды. Такую намеренную неотшлифованность языка Цветаева возводит до уровня стилистического приема, открывая читателю процесс рождения мысли, поиска подходящего слова. Следствием этого являются ассоциативная насыщенность и необычайная смысловая уплотненность прозы. Поверхностные (текстовые) смыслы слов ведут к глубинным, имплицитным смыслам и ассоциациям, образуя с ними неразрывные ассоциативно-смысловые поля, что определяет важную роль подтекста в повествовании. Такой тип повествования представляет несомненный интерес для изучения с позиций теории текстовых ассоциаций [1].
Лаконичность прозы, ее небольшой объем делают существенной каждую деталь повествования, которая несет сама по себе большую смысловую нагрузку. И. В. Кудрова отмечает: «Любая жизненная подробность, случайно услышанное слово <...> всегда некий иероглиф, расшифровка которого непременно приведет к "истокам жизни и бытия"» [4, с. 231]. Это наблюдение справедливо и по отношению к цветовой картине дневниковой прозы Цветаевой. Важность цвета в художественном произведении для раскрытия позиции автора, его отношения к написанному давно признана исследователями. Важен был цвет и для Цветаевой, что она сама отмечала в предисловии к своему сборнику стихов: «Не презирайте «внешнего»! Цвет ваших глаз так же важен, как их выражение, обивка дивана - не менее слов, на нем сказанных. Записывайте точнее! Нет ничего не важного! <... > Цвет ваших глаз и вашего абажура, разрезательный нож и узор на обоях, драгоценный камень на любимом кольце - все это будет телом вашей оставленной в огромном мире бедной, бедной души» [9, IV, с. 635].
В цветовой картине мира дневниковой прозы Цветаевой, как показывает проведенный анализ, преобладают белый и красный цвет, что объясняется связью данных цветов с революционной тематикой очерков. Реализуя свой семантический потенциал в определенных прозаических контекстах, данные цвета приобретают смысловую насыщенность, становятся цветовыми концептами. Под цветовым концептом мы (перефразируя определение Ю. А. Нельзиной [6, с. 207]) понимаем единицу творческого мышления, авторской цветовой картины мира, основанную на эмоционально-оценочном компоненте цветовосприятия и реконструируемую в художественном тексте на основе авторского словоупотребления. Получающие индивидуально-авторское переосмысление в рамках идиолекта, цветовые концепты помогают исследователю проникнуть в безграничный художественный мир поэта.
В данной статье мы рассмотрим механизм смыслового обогащения данных концептов в художественной картине мира дневниковых очерков Цветаевой.
Концепт «белый». В дневниковой прозе данный концепт вербализован лексемой белый, которая реализует в анализируемых текстах свое основное словарное (цветовое) значение: «имеющий цвет снега, молока, мела» [8, I, ст. 378]. В очерках с белым цветом связаны образы белого хлеба и муки. Но цветовое значение служит лишь источником для развития нецветовых смыслов. Хлеб из белой муки, хлеб хорошего качества в голодное время воспринимается как роскошь и становится главным богатством в условиях военного времени. На золото готова обменять хозяйка «белую, совсем белую муку» в очерке «Вольный проезд». В «Моих службах» Аля (дочь героини) радуется подаренному куску белого (это слово выделено автором) хлеба: «А еще, Марина (блаженное лицо), он подарил мне четыре куска сахара и кусок - вы только подумайте - белого хлеба!» [9, IV, с. 452]. Таким образом, в ассоциативно-смысловое поле концепта «белый» в данных контекстах входят смыслы ‘лучший’, ‘высшего сорта’, ‘элитный’, ‘богатство’, что отражает традиционное восприятие белого цвета.
Цветовое значение лексемы белый является первичным и в словосочетании белый негр - так называет героиня в «Моих службах» свою сослуживицу: «За мной семнадцатилетнее дитя - розовая, здоровая, курчавая (белый негр), легко-мыслящая и легко-любящая, живая Атенаис из “Боги жаждут” Франса...» [9, IV, с. 454]. Выражение белый негр - вне контекста - оксюморон. Но в тексте эффект противоречия несколько размыт, так как негр - текстовый ассоциат на очевидный признак и негра, и героини - «курчавость». При этом цветолексема белый все-таки подчеркивает, что героиня - не негр цветом кожи и сходна с ним только типом волос. (Далее по тексту героиня по тому же признаку «курчавость» сравнивается уже с бараном: «морда задорная, в каждой бараньей кудре — вызов» [9, IV, с. 462]). В тексте словосочетание белый негр фразеологизируется и становится продуктивным в словообразовательном плане - от него образуется притяжательное прилагательное бело-негрский: «Вкрадчиво и нагло подсовываю Иванову свои вырезки. Накрываю половинкой бело-негрского хлеба» [9, IV, с. 462]. В следующем контексте лексема белый во фразеологизме белый негр окончательно утрачивает сему цвета: « - Товарищ Эфрон! (Шепот почти над ухом. Вздрагиваю. За плечом мой “белый негр”, весь красный. В руке хлеб.) - Вы не обедали, может хотите? Только предупреждаю, с отрубями...» [9, IV, с. 461]. Белый цвет лица девушки под влиянием стыда или волнения становится красным, при этом закрепленное за ней прозвище «белый негр» остается прежним.
В очерке «белый негр» ассоциативно связан с белогвардейцами. Обнаруживается, что «отец моего “белого негра” служит швейцаром в одном из домов (дворцов), где часто бывает Ленин (Кремль). И мой “белый негр”, часто бывая на службе у отца, постоянно видит Ленина.... Белый
негр - белогвардеец, то есть, чтобы не смешивать: любит белую муку, сахар и все земные блага. И, что уже серьезнее, горячо и глубоко богомолен» [9, IV, с. 463]. В данном отрывке героиня ассоциативно связывает девушку, которую она называет «белый негр», с белогвардейцем, на первый взгляд, на основании фонетической ассоциации - наличия у обоих слов корня -бел-. На уровне семантической ассоциации они схожи связью с белым цветом. Это ассоциативные связи, лежащие на поверхности. На глубинном уровне сходство «белого негра» и белогвардейца возникает на основании следующих признаков. Цветаева подчеркивает привязанность «белого негра» к земным благам («любит белую муку, сахар и все земные блага»), что характерно для представителей высшего класса, и в этом случае «белый негр» - белогвардеец1. С другой стороны, «белый негр» - богомолен, и это тоже ассоциативно сближает его с белогвардейцами, в духовной жизни которых религия занимала значительное место. Дальнейшая реплика самой девушки демонстрирует их идеологическую схожесть -ненависть к представителям вражеского движения, готовность убить их: « - Идет он мимо меня, М<арина> И<вановна>, я: “Здрасьте, Владимир Ильич!” - а сама (дерзко-осторожный взгляд вокруг): - Эх, что бы тебя, такого-то, сейчас из револьвера! Не грабь церквей! (разгораясь): - И знаете, М<арина> И<вановна>, так просто, вынула револьвер из муфты и ухлопала!.. (Пауза). - Только вот стрелять не умею... И папашу расстреляют... » [9, IV, с. 463].
Нецветовое значение белого цвета в рассматриваемых очерках связано, прежде всего, с революционной символикой - белым движением. Из очерка «Мои службы»: «Офицер белый оказался. А на четвертый пришли, забрали обоих, вместе и расстреляли...» [9, IV, с. 464]. Из очерка «Смерть Стаховича»: «Помню в “Лейтенанте Ергунове”, у него, у спящего лейтенанта, слезу. Большую, сонную. Текла и застыла. Жгла и остыла. Он походил на раненного в бою. На всю Белую Армию. Потому, может быть, и ходила смотреть» [9, IV, с. 503]. Нередко в текстах цветовое прилагательное субстантивируется (лексемы белые, белое употребляются без поясняющих слов): «Еврейка говорит: “Псков взят!” У меня мучительная надежда: “Кем?!!” [Только позднее поняла: “взят” - конечно: “нами!” Если бы белыми - так “отдан ” (примеч. М. Цветаевой)]» [9, IV, с. 454].
Отношение Цветаевой к белому движению в очерках выражено, прежде всего, контекстуально. Ближнее контекстное окружение словосочетания белая гвардия содержит слова с позитивной семантикой, например, радость: «Туплю глаза, - не по робости, конечно: боюсь слишком я в н о й радостью оскорбить. (Ленин убит, белая гвардия вошла, все коммуни-
1 Обращаем внимание на словарные значения слова гвардия - «1. Отборные войсковые части. 2. Испытанные, опытные, передовые деятели на каком-либо поприще» [8, III, ст. 49-50].
сты повешены, 3<ак>с - первый)... Уже - великодушье победителя» [9, IV, с. 491]. Свою приверженность белогвардейцам Цветаева демонстрирует и косвенно, используя иронию. По сюжету очерка «Мои службы», героиня, проходя службу в Наркомнаце, должна делать вырезки и выписки из большевистских газет: «Составляю архив газетных вырезок, то есть: излагаю своими словами Стеклова, Керженцева, отчеты о военнопленных, продвижение Красной Армии» [9, IV, с. 453]. При этом ее интересуют статьи об участниках белого движения («Ворох вырезок. Есть с простыню, есть в строчку. Выискиваю про белогвардейцев. Перо скрипит. Печка потрескивает» [9, IV, с. 457]), в которых присутствуют отнюдь не лестные лозунги и заголовки: «Долой белогвардейскую сволочь», «Белоподкладочники», «Зверства белых». Статей так много, что героиня оказывается буквально завалена ими: «Потопаю в белизне. Под локтем - Мамонтов, на коленях - Деникин, у сердца - Колчак» [9, IV, с. 460]. Заголовки статей так забавляют Цветаеву, что она начинает выделять их кавычками в речи своей героини: « - Здравствуй, моя “белогвардейская сволочь”! Строчу со страстью» [9, IV, с. 460]. (Контекст со словом страсть также проясняет истинное отношение героини к участникам белого движения.) Еще пример: «Я с ним [начальник Наркомнаца Миллер - С.В.] недавно встретилась у виселицы... фу ты, Господи! - У вешалки: все эти “белогвардейские зверства ” в голове...» [9, IV, с. 460]. Оговорка (слово виселица вместо вешалка) не случайна. С виселицей и настоящими зверствами начинает ассоциироваться начальник Наркомнаца Миллер, а вслед за ним и новая власть, представителем которой он является. Вся реплика иронична.
Словосочетания белое движение, Белая Армия являются политически маркированными штампами со стертым цветовым значением. Цветаева, которая не терпела клишированности и мертвенности языка, в своей дневниковой прозе пытается оживить штампы, включить их в словесную игру, расшифровать их для себя. Когда необходимо по долгу службы, скрывая промах сослуживца, восстановить заголовки некоторых статей, ее героиня прекрасно с этим справляется, пародируя большевистскую стилистику: «...А я сейчас буду восстанавливать статьи Стеклова и Керженцева. Он, восхищенно: - Из головы?! Я: - Не из сердца же! И, махом: “В статье от 5-го февраля 1919 г. “Белогвардейщина и белый слон ” [Никогда не существовавшей! (примеч. М. Цветаевой. - С.В.)] товарищ Керженцев утверждает”...» [9, IV, с. 467]. В заголовке «никогда не существовавшей» статьи белое движение иронично переименовано в белогвардейщину, что соответствовало агитационным штампам того времени. Суффикс -щин-, помимо собирательности, имеет оттенок неодобрительности, осуждения и связан с характеристикой идейных, политических течений. При этом упоминается белый слон - сложный образ, связанный одновременно с несколькими ассоциативными рядами. На поверхности - внетекстовая
ассоциация с названием шахматной фигуры, которую еще называют офицер. В таком случае очевидна связь белого слона с белыми офицерами, возможно, с мужем Цветаевой, служившим в то время в Белой Армии. В то же время слово слон связан со смыслом ‘необоснованное преувеличение чего-либо’ благодаря фразеологизму делать из мухи слона. Возможно, Цветаева пытается показать, что в большевистских статьях «зверства белых» нарочно преувеличены. Далекая и неоднозначная ассоциативная связь (на основе цветового признака) белого слона с белым бычком из докучных сказок привносит в текст смыслы ‘повторяемость одного и того же’, ‘бесконечность’, ‘бессмысленность’. Таким образом, белый слон намекает на тематическое и идейное однообразие большевистских статей о белогвардейцах, их содержательную бессмыслицу.
Интересна смысловая трансформация образа статей о белогвардейцах в следующем отрывке. Сослуживец сохраняет для героини эти вырезки: «Выдвигает ящик: сонм белых бабочек! И я, обольщенная строчкой и уже оторвавшись: мысленно: “Сонм белых бабочек! Раз, две... четыре”... ( -нет -)
Сонм белых девочек! Раз, две... четыре...
Сонм белых девочек! Да нет - в эфире
Сонм белых бабочек! Прелестный сонм
Великих маленьких княжон...
и, отрываясь, к “сотруднику”: - Сейчас мы все это восстановим... (мысленно: кроме великих княжон!) — разберите хронологически» [9, IV, с. 466]. В данном тексте в результате четырехступенчатой ассоциации вырезки статей об участниках Белого движения начинают символизировать царскую семью, показывая имплицитную связь между ними: скомканные вырезки -> сонм белых бабочек -> сонм белых девочек -> дочери царя. Превращение образа скомканных листов белой бумаги в «сонм белых бабочек» происходит на основе ассоциации по форме и белому цвету. Цвет является важным основанием и для дальнейшей трансформации бабочек в «сонм белых девочек», которые оказываются великими княжнами. Возникают внетекстовые ассоциации ‘легкость’, ‘ангельская чистота’, ‘красота’, но при этом ‘недолговечность’, ‘эфемерность’.
Символично то, что вырезки «скомканные»: царскую семью, к моменту написания очерка, расстреляли. Но если вырезки еще есть возможность восстановить («Сейчас мы все это восстановим...»), то вернуть убитых, о чем героиня Цветаевой сожалеет, невозможно: «....(мысленно: кроме великих княжон!)». Возникают внетекстовые ассоциации: ‘белый саван’, ‘смерть’. Таким образом, концепт «белый» в данном контексте многомерен: это и цвет бумаги, и цвет платьев княжон, и цвет Белого движения, и цвет савана.
В очерках Белая гвардия связана также со стихами самой Цветаевой, с ее творчеством: «Сижу в гостях. Просят сказать стихи. Так как в комна-
те коммунист, говорю “Белую гвардию” ... За белой гвардией - еще белая гвардия, за второй белой - третья, весь “Дон”, потом “Кровных коней” и “Царю на Пасху”» [9, IV, 492-493]. Под «Белой гвардией» изначально подразумевается поэтический сборник Цветаевой «Лебединый стан», посвященный белому движению. Употребляясь без кавычек, название сборника трансформируется в название армии, которая продолжает свое нескончаемое движение: «За белой гвардией - еще белая гвардия, за второй белой - третья», хотя в реальности она уже побеждена новым режимом. Данный отрывок демонстрирует важность для Цветаевой «стиховой», идеальной действительности, где возможно смоделировать желаемый мир или воскресить утраченную реальность. Таким образом, концепт «белый» косвенно связан со стихией творчества.
Подводя итог, стоит отметить, что ядро ассоциативно-смыслового поля концепта «белый» в дневниковых очерках Цветаевой составляют нецветовые смыслы, связанные с революционной символикой: ‘белое
движение’, ‘белая гвардия’. Это определяет положительную семантику периферийных смыслов ‘радость’, ‘страсть’, ‘творчество’. Благодаря образу белого хлеба в поле концепта «белый» входят смыслы ‘лучший’, ‘высшего сорта’, ‘элитный’, ‘богатство’. Ассоциируясь с великими княжнами, белый цвет символизирует легкость, ангельскую чистоту и красоту. Вместе с тем ассоциативно-смысловое поле рассматриваемого концепта составляют и негативные смыслы. Характеризуя царскую семью, белый цвет означает ‘недолговечность’, ‘эфемерность’, ‘саван’ и ‘смерть’. Анализ данного концепта помогает прояснить истинное отношение Цветаевой к новому строю (ср. ее иронию по поводу статей). В этом случае в поле концепта входят смыслы ‘необоснованное преувеличение чего-либо’, ‘повторяемость одного и того же’, ‘бесконечность’, ‘бессмысленность’.
Концепт «красный». В дневниковых очерках концепт «красный» вербализован лексемой красный (малиновый). Цветовое значение слова красный - «цвета крови и близких ему оттенков» [8, V, ст. 1596] -реализуется при описании внешности героев. Красный цвет лица связан с негативными эмоциями, в первую очередь со злостью, усталостью и напряжением: «Приходят усталые: красные, бледные, потные, злые. Мы с хозяйкой мигом бросаемся накрывать» (о реквизиционном отряде красных) [9, IV, с. 435]. Сваха, компаньонка героини в очерке «Вольный проезд», уронив разорвавшиеся мешки, «подымает красное, страшное, как освежеванное лицо» [9, IV, с. 447]. Красное от усталости, нечеловеческого напряжения, злости. Текстовые ассоциаты на слово-стимул красное -страшное, освежеванное - вызывают внетекстовые ассоциации с мясом, кровью, убийством.
Нецветовое значение концепта «красный» связано с революционными реалиями того времени, с красноармейцами и Красной Армией. Отталкиваясь от данных значений, связывая цветовое и нецветовое значения кон-
цепта, М.И. Цветаева творчески переосмысляет его. Например, из очерка «Вольный проезд»: «Посадка в Москве. В последнюю минуту - точно ад разверзся: лязг, визг. Я: “Что это?” Мужик, грубо: “Молчите! Молчите! Видно, еще не ездили!” Баба: “Помилуй нас. Господи!” Страх, как перед опричниками, весь вагон - как гроб. И, действительно, минуту спустя нас всех, несмотря на билеты и разрешения, выбрасывают. Оказывается, вагон понадобился красноармейцам» [9, IV, с. 427]. В данном контексте ассоциативно-смысловое поле, связанное с красными, включает текстовые ассоциаты: ад, страх, гроб, представляя красноармейцев разбойниками, опричниками. Слово опричники, помимо текстового ассоциата страх, вызывает внетекстовые - ‘насилие’, ‘разбой’. Далее связь красных с адом и адским пламенем усиливается, они становятся «огромными пляшущими тенями на стене» [9, IV, с. 429].
В дневниковой прозе красный цвет ассоциативно связывается с адом не только через революционную символику, но и благодаря семе ‘жар’: «Кухня: жерло. Так жарко и красно, что ясно: ад. Огромная, в три сажени, плита исходит огнем и пеной. “Котлы кипят кипучие, ножи точат булатные, хотят козла зарезать”... А козел-то я» [9, IV, с. 458]. Красный отблеск пламени вместе с ощущением жара также символизирует ад. Цитата из сказки вызывает внетекстовые ассоциации ‘расправа’, ‘убийство’.
С насилием и убийством связаны и приверженцы революционного режима, которые узнаются по революционной атрибутике: «.... “грузин” с Триумфальной площади, в красной черкеске, за гривенник зарежет мать» [9, IV, с. 430].
Свое отношение к революции Цветаева репрезентирует в речи мастерового: «Новой жизнью заболели, коростой этой. Вы, барышня, человек молодой, пожалуй и осудите, а по мне - вот все эти отребья красные да свободы похабные - не что иное будет, как сомущение Антихристово» [9, IV, с. 419]. Новый режим представляется болезнью (т.е. состоянием временным, тем, что еще можно исправить), его знамена -«красными отребьями» - чем-то негодным, неподходящим, потрепанным: Отребье - «отбросы, негодные остатки чего-либо» [8, VIII, ст.1565]. . Связь режима красных с потусторонним миром подчеркивается текстовым ассоциатом Антихрист.
В зарисовке «Ночевка в коммуне» связь с параллельным миром усиливается: «Просыпаюсь с солнцем. Быстро влезаю в свое широченное красное платье (цвета cardinal - пожар!). <... > Потом слышала от N.: спящий принял меня за красное привидение. Призрак Революции, исчезающий вместе с первыми лучами солнца! Рассказывая, безумно смеялся» [9, IV, с. 494-495]. Красный цвет в данном примере связан с несколькими ассоциативными рядами. В тексте реализуется его традиционная символика: связь с пожаром и революцией. Вместе с тем героиня, одетая в красное платье, в глазах проснувшегося жителя коммуны предстает «красным при-
видением», «призраком революции». Через данные характеристики героини красный цвет начинает ассоциироваться с призрачным миром духов, потусторонним миром, который, впрочем, недолговечен: «призрак Революции» исчезает «вместе с первыми лучами солнца». Таким образом, ассоциативно-смысловое поле красного цвета включает также внетекстовые смыслы ‘ирреальность’, ‘призрачность’, ‘недолговечность’, ‘выморочность’. Режим красных предстает опасным наваждением, его представители - злыми духами, исчезающими при первых лучах солнца настоящей жизни.
Малиновый цвет употребляется в очерке «Вольный проезд» в переносном значении. Словарь современного русского литературного языка определяет малиновый как «похожий цветом на плод красной малины; темно-красный с фиолетовым оттенком» [8, VI, ст. 531]. На этом основании мы его можем считать одним из вербализаторов концепта «красный». Героиня, у которой сын в реквизиционном отряде красных, с гордостью рассуждает: «Ведь грабят, грабят вчистую! Я и то уж своему Кольке говорю: “Да побойся ты Бога! Ты сам-то, хотя и не из дворянской семьи, а все ж и достаток был, и почтенность. Как же это так -человека по миру пускать? Ну, захватил такую великую власть - ничего не говорю - пользуйся, владей на здоровье! <... > Так я сыну-то: “Бери за полцены, чтоб и тебе не досадно, и ему не обидно. А то что ж это, вроде разбоя на большой дороге <... > оно, барынька, понятно: парень молодой, время малиновое, когда и тешиться, коли не сейчас?» [9, IV, с. 427-428]. Выражение малиновое время многозначно. С одной стороны, это время молодости, забав и развлечений («парень молодой, время малиновое»). С другой стороны, речь идет об участнике реквизиционного отряда красных. Поэтому в данном контексте малиновое время - это и время вседозволенности, грабежей и убийств. Слово тешиться тоже семантически емкое, означает одновременно и разбой, и кулачные бои, связанные с забавой и потехой. Малиновый цвет в данном контексте приобретает негативные коннотации и ассоциируется с кровью и насилием, сближаясь в этих значениях с красным цветом.
Таким образом, ядро устойчивого ассоциативно-смыслового поля концепта «красный» в дневниковой прозе связано с красноармейцами и Красной Армией, что и определяет наличие в составе поля негативных смыслов, связанных с отрицательными эмоциями (‘напряжение’, ‘страх’, ‘усталость’, ‘злость’) и жестокостью (‘кровь’, ‘расправа’, ‘насилие’, ‘разбой’, ‘убийство’, ‘смерть’, ‘гроб’). Благодаря моделированию данного поля мы можем увидеть истинное отношение Цветаевой к революции, ее внутреннее неприятие происходящего в стране, где поэт чувствует себя «живой душой в мертвой петле». Отсюда - наличие в поле концепта «красный» смыслов ‘негодный’, ‘неподходящий’, характеризующих новый режим. Также следует выделить важную для Цветаевой ассоциативную связь новой реальности с потусторонним, инфернальным миром, представленную
смыслами ‘ад’, ‘адское пламя’, ‘Антихрист’, ‘ирреальность’, ‘призрачность’, ‘выморочность’. При этом Цветаева воспринимает режим красных как болезнь, от которой можно избавиться, поэтому в поле концепта входят также смыслы ‘недолговечность’ и ‘временность’.
В заключение отметим, что цвет, как одна из важных составляющих художественного мира, несет не только фактуальную информацию, но и помогает автору выразить свое отношение к тем или иным проблемам, затронутым в тексте, донести до читателя волнующие его идеи.
Ни в коей мере не стоит расценивать рассмотренные дневниковые очерки как политическую пропаганду. Они художественно сложнее. «Здесь властвует мифотворчество поэта, преображение событий и лиц, то есть изображение их такими, какими они могли и долженствовали быть» [7, с. 633].
Цветаевой неинтересна простая колоризация деталей художественного мира: цветообозначения редко употребляются только в собственно цветовом значении. Цветаева, отталкиваясь от данных значений, творчески переосмысляет цветовые концепты, расширяет их смысловой объем за счет нецветовых значений. В своей дневниковой прозе Цветаева пытается преодолеть клишированность выражений красные и белые, оживить их, наполнить субъективным содержанием и оценочностью, расшифровать их, прежде всего, для себя самой. Таким образом, концепты «белый» и «красный» и их ассоциативно-смысловые поля служат своеобразными ключами к картине мира, представленной в дневниках М. И. Цветаевой. Дневниковая проза является не только великолепным образцом новаторской прозы ХХ века, но и интересным для читателей XXI века лирическим документом времени, преображенным поэтическим сознанием.
Список литературы
1. Болотнова Н. С. Лексическая структура художественного текста в ассоциативном аспекте. - Томск, 1994.
2. Бунина С. Н. Автобиографическая проза М.И. Цветаевой: Поэтика, жанровое своеобразие, мировидение: автореф. дис. ... канд. филол. наук. - Харьков, 1999.
3. Кудрова И. В. Воскрешение и постижение // Просторы Марины Цветаевой: Поэзия, проза, личность. - СПб.: Вита Нова, 2003. - С. 208 - 227.
4. Кудрова И. В. Почерк прозы // Просторы Марины Цветаевой: Поэзия, проза, личность. - СПб.: Вита Нова, 2003. - С. 228 - 246.
5. Ляпон М. В. Проза Цветаевой. Опыт реконструкции речевого портрета автора. - М.: Языки славянских культур, 2010.
6. Нельзина Ю. А. Цветовой художественный концепт // Вестник Удмуртского университета. - № 5 (2). - 2006. - С. 203 - 208.
7. Саакянц А. А. Проза поэта // Цветаева М. И. Собрание сочинений в семи томах. - М.: Эллис Лак, 1994 - 1995. - Т. 4. - С. 630 - 636.
8. Словарь современного русского литературного языка. - Т. 1-17. - М.-Л.: Издательство АН СССР, 1950 - 1965.
9. Цветаева М. И. Собрание сочинений в семи томах. - М.: Эллис Лак, 1994 -
