CC BY
119
УДК 327 (47+517.3) В.А. Родионов
КОНЦЕПЦИЯ САТЕЛЛИТИЗМА В ИСТОРИОГРАФИИ СОВЕТСКО-МОНГОЛЬСКИХ ОТНОШЕНИЙ
(Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в рамках научно-исследовательского проекта РГНФ «Российское присутствие в Монголии: модернизация “советских” институтов на “постсоветском” пространстве»,
проект № 09-03-00395 а/р)
В настоящей статье рассматривается место и роль концепции сателлитизма в историографии советско-монгольских отношений. Зародившись в эпоху холодной войны, эта концепция продолжила пользоваться популярностью и в последние два десятилетия. Это объясняется рядом причин, лежащих в плоскости внутриполитических процессов в Монголии, а также международно-политическими процессами, в которые вовлечена эта страна.
Ключевые слова: государство-сателлит, сателлитизм, историография, советско-монгольские отношения.
V.A. Rodionov CONCEPTION OF «SATELLITISM» IN THE HISTORIOGRAPHY OF SOVIET-MONGOLIAN RELATIONS
In the article the role and significance of conception of satellitism in the Soviet-Mongolian historiography of relations are considered. The conception was appeared in the period of cold war and continued to be popular during two last decades. It can be explained by numbers of reasons of domestic political processes in Mongolia, as well as by international political issues of the region.
Key words: satellite-state, satellitism, historiography, Soviet-Mongolian relations.
Российско-монгольские отношения после периода определенного охлаждения в последнее десятилетие развиваются достаточно динамично. Стали регулярными взаимные визиты на высшем уровне, установился стабильный диалог по основным направлениям двустороннего сотрудничества. Объем российско-монгольской торговли начиная с 1999 г., стабильно растет (в 2009 г. ситуация несколько изменилась в связи с мировым кризисом). Развиваются отношения в военной, социальной, научнокультурной и образовательной сферах.
Однако современные отношения двух стран появились не на ровном месте и развиваются не с чистого листа. История двусторонних связей предыдущих эпох играет важную роль в развитии отношений настоящих. И, конечно, ключевой в этом плане является история социалистического периода. Позитивные и негативные моменты этого периода, откладывающиеся в исторической памяти российского и монгольского социумов, оказывают значительное влияние на характер современного взаимодействия России и Монголии. Нередко от тональности той или иной оценки событий предшествующих периодов зависит выстраивание современных отношений, их психологический фон.
Сразу необходимо отметить, что существующие интерпретации истории советско-монгольских отношений отличаются разнообразием и полярностью основных посылов и выводов. В то же время в последние два десятилетия среди многих монгольских, западных, а также части российских авторов конвенциональный характер приобрел тезис о том, что отношения социалистического периода характеризовались односторонней зависимостью МНР от СССР, тотальным диктатом Москвы и отсутствием у Монголии самостоятельной внешней политики. В теоретическом плане этот тезис является ядром концепции сателлитизма.
В общественно-политических науках термин «сателлит» начал активно использоваться с середины XX в. Под ним понималось государство, независимое лишь формально, но фактически подчиненное другому, более сильному государству. В переносном смысле это безличный исполнитель чужой воли, человек, рабски зависимый от другого, приспешник [3]. Таким образом, данный термин изначально нес в себе негативную коннотацию.
Применительно к советско-монгольским отношениям термин «сателлит» впервые стал использоваться западными исследователями в период холодной войны. В западной политологической традиции превалировало мнение, что МНР представляет собой классический пример страны-сателлита СССР. Данная позиция была оформлена в виде концепции сателлитизма. Как отмечает крупнейший
российский специалист в области западного монголоведения М.И. Гольман, можно выделить две основные группы авторов, придерживавшихся этой концепции, - «мягкую» и «жесткую» [6, с. 256]. Сторонники первой группы, признавая большую степень зависимости Монголии от своего северного соседа, видели в советском патронаже над МНР положительные моменты, в частности условие сохранения ее государственного суверенитета и социально-экономического развития [23, 26, 39]. Наиболее ярким представителем данного направления является выдающийся американский китаист и монголовед Оуэн Латтимор, родоначальник концепции сателлитизма в исследованиях советско-монгольских отношений. Впервые данная концепция была применена О. Латтимором для характеристики международного статуса МНР в его работе «Historical Setting of Inner Mongolian Nationalism» («Исторические корни национализма во Внутренней Монголии») [28] и окончательно оформилась в книге «Nationalism and Revolution in Mongolia» («Национализм и революция в Монголии») [29]. В своих работах О. Латтимор пришел к выводу о том, что в рамках политики опоры монголов на Советский Союз, его опыт и практическую помощь было основано новое независимое государство -Монгольская Народная Республика. В поздний период своего творчества О. Латтимор предпочел отказаться от данного термина, посчитав его некорректным для более полного и объективного описания советско-монгольских отношений [6, с. 259-260].
Основу второй группы составили сторонники версии о сугубо насильственном характере включения Монголии в советскую сферу влияния и колониальной по своей природе политике Москвы в отношении своего «самого старого сателлита» [25, 31, 34, 35, 36, 40]. Это направление развивалось в рамках общего подхода многих западных исследователей к взаимоотношениям СССР и его союзников в Европе, Азии и Латинской Америке в послевоенный период. К этим странам практически без исключения применялся термин «сателлит», основанием для чего были социалистическая ориентация и союзный характер отношений с Москвой. Для данного направления было характерным рассмотрение Монголии в качестве «разменной пешки» в «большой игре» великих держав - СССР, Китая, Японии, а руководителей МНР - как советских «марионеток», не способных и не желавших отстаивать монгольские национальные интересы. Само название работы одного из ярчайших представителей этого направления американского политолога Роберта Рупена «Как на самом деле управляется Монголия» («How Mongolia is Really Ruled») подразумевает то, что монголы не имели собственного мнения по поводу управления собственной страной, но все время следовали веяниям, исходившим из Москвы.
С началом демократических преобразований в Монголии и России на рубеже 1980-1990-х гг. на волне общей переоценки истории XX в. оказалась пересмотрена и история советско-монгольских отношений. В современной монгольской науке данной теме традиционно уделяется одно из основных мест. В сравнении с российской историографией монгольская является более обширной и разработанной. Практически любая работа монгольского автора, посвященная истории внешней политики страны и международным отношениям в 20-м столетии, так или иначе затрагивает тему взаимоотношений с Советским Союзом. В первую очередь, это объясняется тем влиянием, которое оказал СССР на Монголию.
Одним из наиболее существенных поворотов в монгольской историографии советско-монгольских отношений стал пересмотр вопроса об их характере. Многими монгольскими авторами был воспринят и даже развит тезис о фактической несамостоятельности МНР во внутренней и внешней политике и, в частности, отсутствии у нее какой-либо субъектности в отношениях с СССР. На подобные переоценки существенное влияние оказал ряд факторов общественно-политического порядка.
Во-первых, начавшиеся международно-политические изменения конца 1980-х гг., связанные с кризисом мировой социалистической системы, вызвали первые шаги в деле переоценки роли МНРП и ее руководства в истории страны в XX в. Уже в конце 1980-х гг. в МНР была предпринята попытка представить МНРП не столько в качестве интернациональной социалистической партии, сколько национальной силой, опирающейся на монгольское культурно-историческое наследие; партии, которая стояла в авангарде освободительного движения монголов в начале XX в. Тем самым партийное руководство стремилось дистанцироваться от самых негативных моментов в истории страны, получивших широкую огласку в рассматриваемый период, - политических репрессий, насильственной коллективизации, гонений на религию. Данные темы стали подаваться в таком свете, чтобы представить МНРП в качестве жертвы советской политики по навязыванию социализма и тоталитарной системы. Яркими примерами подобных оценок являются работы монгольских авторов Л. Бат-Очира, Ц. Гурба-дама, Д. Бямбасурэна. Переосмысливая роль монгольских руководителей в системе отношений с Советским Союзом, они склонны рассматривать их в качестве либо просто патриотов-
государственников (как в случае с Ю. Цеденбалом) [20, с. 72], либо как истинных националистов, мечтавших об объединении Монголии с Внутренней Монголией (Х. Чойбалсан) [18, с. 168]. Просоветская ориентация этих политиков объясняется преимущественно безысходностью для Монголии международно-политической ситуации. Например, такое важное событие в истории отношений МНР и СССР, как ввод советских войск на монгольскую территорию во второй половине 1960-х гг., известный политик и публицист Д. Бямбасурэн оценивает как событие, «имеющее мало общего с национальными интересами Монголии». Улан-Батор в этой ситуации действовал, лишь «повинуясь не-писанному закону для политического сателлита» [4, с. 100]. Подобный взгляд полностью исключает какую-либо субъектность, самостоятельность Монголии и ее политического руководства, а роль стороны действующей принадлежит только Советскому Союзу. В том числе на СССР перекладывается вся ответственность и за негативные моменты монгольской истории.
Во-вторых, представителями оппозиционного МНРП движения конца 1980-х - начала 1990-х гг. основным объектом критики были избраны лидеры партии, обвиненные в предательстве национальных интересов в угоду Советскому Союзу. Так, в своей известной книге, вышедшей в Монголии в 1990 г., монгольский политический деятель (основатель Монгольской социал-демократической партии) и публицист Б.-Э. Батбаяр (литературный псевдоним Баабар) назвал Х. Чойбалсана марионеткой № 1, а Ю. Цеденбала - марионеткой № 2 [17, с. 33, 37]. В этом смысле позиция Батбаяра оказалась ближе всего к взглядам Р. Рупена, Дж. Мэрфи и ряда других западных исследователей.
В-третьих, отвечая на потребность дать идейно-теоретическое обоснование происходившим в Монголии в начале 1990-х гг. демократическим и рыночным преобразованиям, многие авторы стали подчеркивать вынужденный, навязанный извне социалистический курс МНР.
Отдельные монгольские лидеры 1920-1930-х гг., ставшие жертвами внутрипартийной борьбы в Монголии, начали описываться в качестве «прото-капиталистов» и «буржуазных демократов», активно сопротивлявшихся внедрению социализма в Монголии [19, 21]. Историк-международник О. Батсайхан пишет о «правых» в рядах МНРП, как о людях, «боровшихся против теории «левизны» как проявления шовинизма Советского Союза... за что и сложивших свои головы» [5, с. 96].
Об этом же пишет крупный монгольский историк Ч. Дашдаваа в своей работе «Улаан туух (Коминтерн ба Монгол)» - «Красная история (Коминтерн и Монголия)», характеризуя Революцию 1921 года как «буржуазно-демократическую», а ее организаторов - как «носителей национальнодемократической идеологии» [22, с. 55-56]. Данный взгляд является органической частью постсоциа-листического дискурса в Монголии 1990-х гг., согласно которому социализм признавался изначально «чуждым» монголам и монгольской культуре, социалистическое прошлое становилось «исторической ошибкой и трагедией» монгольского народа. В результате происходило проецирование представлений и идей по поводу настоящего на события прошлого, тем самым создавались мифы, которые в дальнейшем были призваны легитимировать цели текущей политики.
Таким образом, в рамках выстраиваемых теоретических схем монгольские лидеры социалистической эпохи в лучшем случае изображаются в качестве «жертв» советского диктата, в худшем - как «прямые предатели национальных интересов». Неизменной остается характеристика СССР в качестве внешней деструктивной силы, препятствовавшей независимому демократическому развитию Монголии. Логичным продолжением данной концепции стал тезис о том, что окончание советско-монгольского союза явилось не чем иным, как «освобождением Монголии из-под диктата Москвы и обретением ею истинной независимости». В целом внешняя политика Монголии в XX в. стала рассматриваться через антиномичные категории «сателлитизм» и «самостоятельность», которые фактически ограничивали свободу интерпретации. Более того, сам термин «сателлит», уйдя от первоначального латтиморовского значения, стал синонимом термина «колония», «колониальная страна».
Отечественная историография в постсоветский период также претерпела значительные изменения. Предметом для изучения российскими учеными стали ранее не рассматривавшиеся аспекты советско-монгольских отношений, оценка многих моментов в истории советско-монгольских отношений была пересмотрена. В вышедших после 1991 г. отечественных работах на большом архивном материале были освещены такие непростые вопросы, как отношения между Коминтерном и лидерами монгольской революции, советским и монгольским руководством, комплекс межгосударственных противоречий в рамках регионального треугольника «Китай, Советская Россия, МНР» [1, 2, 10, 11, 12, 13, 14]. Некоторые российские исследователи в своих работах также склонны рассматривать советско-монгольские отношения через призму концепции сателлитизма. Видный российский монголовед С.К. Рощин в своей работе «Маршал Монголии Х. Чойбалсан», несмотря на несогласие с тезисом о том, что МНР была марионеточным государством, неоднократно называет Чойбалсана и других монголь-
ских руководителей «бездумными исполнителями чужой воли», «трагическими жертвами, заложниками репрессивной политики» [15, с. 85, 87], тем самым снимая с них большую долю ответственности, которая тем самым переносится на советских инструкторов и функционеров. Другой известный монголовед С.Г. Лузянин, давая характеристику современным российско-монгольским отношениям, указывает, что «Монголия более не «младший брат» и не «сателлит» России, но независимый и равный партнер» [30, р. 32].
В современных западных исследованиях истории советско-монгольских отношений отводится не самое заметное место. Это можно объяснить относительно снизившимся интересом западного сообщества к отношениям между Москвой и Улан-Батором после дезинтеграции социалистического блока. К настоящему моменту преобладают работы аналитического и публицистического характера, посвященные отдельным моментам этой проблематики. При этом для многих западных авторов, избравших предметом своего исследования современную Монголию, обращение к социалистическому периоду является важной составляющей. В рамках описываемого политического транзита Монголии социалистический период выступает своеобразной нулевой точкой развития. Завершение этого периода означает «начало прогрессивного, подлинно независимого этапа развития Монголии». По мнению М.С. Фиша, современная монгольская демократия - это антипод «коммунистического прошлого страны. связанного с диктатурой одного человека, являвшегося марионеткой СССР» [27, р. 333]. П. Саблофф склонна выводить корни монгольской либеральной демократии из досоциалистического периода, эпохи Чингисхана. В свою очередь 70 лет социалистической эпохи характеризуются ею как время «коммунистического гнета» [38, р. 19]. В этом контексте неотъемлемым атрибутом неразвитости Монголии социалистической является ее статус советского сателлита, которому была навязана изначально неэффективная модель политического и социально-экономического развития.
Укорененность концепции «сателлитизма» во многом объясняет склонность ряда западных исследователей к негативной оценке любых попыток со стороны России увеличить свое влияние в Монголии [24, 37]. Нередки прямые аналогии между политикой советского руководства в отношении МНР и политикой российского руководства («путинской России») в отношении современной Монголии [32]. В этом отчасти угадывается инерция мышления эпохи холодной войны. Кроме того, можно предположить, что на подобные умонастроения многих западных исследователей большое влияние оказывает политический реализм, согласно которому критерием величия государства является его самодостаточность в пределах своей территории. Логика реализма такова, что слабые государства обречены либо группироваться против своих более могущественных конкурентов, либо быть зависимыми от них. МНР согласно этой логике не была способна к самостоятельным политическим инициативам и была обречена играть роль объекта, зависимого от более сильного соседа. Соответственно любое усиление постсоветской России в этом регионе грозит безопасности и самостоятельности новой Монголии.
Между тем в рамках данной концепции не учитывается фактор более тонких и латентных неформальных идеологий внутри МНРП, а также «внутри» советско-монгольских отношений, формировавшихся под воздействием культурной и социальной сфер, динамики политического процесса в странах. Рассмотренные теоретические схемы оставляют немного места для анализа содержательных проблем сотрудничества между двумя государствами, реально существовавших противоречий.
Трудно не согласиться с известным отечественным специалистом в области внешней политики Монголии Г.С. Яскиной в том, что «вряд ли корректно характеризовать полностью зависимой внешнюю политику одного государства от другого, если их национальные интересы на международной арене совпадают» [16, с. 12]. Кроме того, несомненный интерес представляют работы известного российского монголоведа А.С. Железнякова [7, 8, 9], а также С.С. Радченко [33], являющиеся своеобразной деконструкцией мифа о «советском сателлите», созданного в западной историографии периода холодной войны и продолжающего активно тиражироваться в отечественной и зарубежной литературе. Авторы, используя в своих исследованиях ранее недоступный архивный материал социалистической эпохи, убедительно доказывают способность монгольского руководства вести самостоятельную политику в отношениях с советской стороной, демонстрируют существовавшие противоречия внутри советско-монгольского блока.
Концепция сателлитизма, возникшая в качестве продукта эпохи холодной войны, остается популярной для многих историков и политологов. Более того, данная концепция в той или иной степени проецируется на современные отношения России и Монголии по мере активизации российской политики на монгольском направлении. Закрепление на уровне академического и общественнополитического дискурса представлений о колониальном характере советской политики в отношении
МНР во многом делегитимирует права и привилегии современной России и, в частности, российского бизнеса в Монголии. В первую очередь, речь идет о совместных российско-монгольских предприятиях «Эрдэнэт», «Монголросцветмет», «Улан-Баторская железная дорога», часть акций которых перешла России от Советского Союза. А это уже вопрос не только исторического прошлого.
Литература
1. Базаров Б.В. Неизвестное из истории панмонголизма. - Улан-Удэ: БНЦ СО РАН, 2002.
2. Белов Е.А. Россия и Монголия (1911-1919 гг.). - М.: ИВ РАН, 1999.
3. Большая советская энциклопедия. On-line версия.
4. Бямбасурэн Д. Монголо-российские отношения на пороге XXI века // Монголия: актуальные вопросы национальной безопасности: сб.ст. / под общ. ред. Р.А. Керимова. - М.: РИСИ, 1998. - С. 97-104.
5. Батсайхан О. К вопросу о возможности альтернативного пути развития Монголии в 1920-1930-е годы // Россия и Монголия: новый взгляд на историю взаимоотношений в XX веке. - М.: ИВ РАН, 2001. - С. 82-96.
6. Г ольман М.И. Западные авторы об отношениях России и Монголии в XX веке // Россия и Монголия: новый взгляд на историю взаимоотношений в XX веке. - М.: ИВ РАН, 2001. - C. 248-269.
7. Железняков А.С. Монгольский коммунизм: внутренние мотивы // VII Международный конгресс монголоведов. -Улан-Батор, 1997. - С. 60-65.
8. Железняков А.С. Монголия в свете геополитики: объект или субъект? // Владимирцовские чтения-IV: докл. и тез. Всерос. науч. конф. (Москва, 15 февраля 2000 года). - М.: ИВ РАН, 2000. - С. 53-58.
9. Железняков А.С. Размышления о внешней политике Монголии в XX веке // Вестник Евразии. - 2002. - №2. - С.165-183.
10. Лиштованный Е.И. От Великой империи к демократии. - Иркутск: ИГУ, 2007.
11. Кузьмин Ю.В. Монголия и «монгольский вопрос» в общественно-политической мысли России (конец XIX - 30-е гг. XX вв.). - Иркутск, 1998.
12. Лузянин С.Г. Россия - Монголия - Китай в 1-й половине XX в. Политические взаимодействия в 1911-1946 гг. - М.: ИДВ РАН, 2000.
13. Надиров Ш.Г. Цеденбал. 1984 год. - М.: ИВ РАН, 1994.
14. Рощин С.К. Политическая история Монголии (1921-1940). - М.: ИВ РАН, 1999.
15. Рощин С.К. Маршал Монголии Х. Чойбалсан. Штрихи биографии. - М.: ИВ РАН, 2005.
16. Яскина Г.С. Монголия и внешний мир. - М.: ИВ РАН, 2002.
17. Баабар Б. БУУ март! Мартвал сенене (Не забывай! Забудешь - погибнешь). - Улаанбаатар, 1990.
18. Бат-Очир Л. Чойбалсан. - Улаанбаатар, 1996.
19. Батсайхан О. Монгол улсын хегжлийн замд учирсан ээдрээ. 1921-1932 (Препятствия на пути развития Монголии в 1921-1932 гг.) - Улаанбаатар, 1997.
20. Гурбадам Ц. Ю. Цэдэнбал Монгол улсын тусгаар тогтнолын асуудалд хэрхэн хандаж байсан тухай (Эволюция взглядов Ю. Цеденбала на вопрос о независимости Монголии) // Олон улсын харилцаа (Международные отношения). -2004. - №1. - С.64-74.
21. Даш Д. Солийн Данзан. - Улаанбаатар, 1990.
22. Дашдаваа Ч. Улаан Туух (Коминтерн ба Монгол). - Улаанбаатар, 2003.
23. Bawden C.R. The Modern History of Mongolia. - London, 1968.
24. Bedeski R.E. Mongolia as a Modern Sovereign Nation-State // The Mongolian Journal of International Affairs. - 2006. -
№13. - P. 83-94.
25. Elleman B.A. Diplomacy and Deception. The Secret History of Sino-Soviet Diplomatic Relations. 1917-1920. - Armonk, 1987.
26. Ewing T. The Mongolian People’s Republic today // Asian Affairs. - 1980. - №3. - P. 37-45.
27. Fish M.S. The Inner Asian anomaly: Mongolia’s democratization in comparative perspective // Communist and Post-
Communist Studies. - 2001. - №34. - P. 323-338.
28. Lattimore O. Historical Setting of Inner Mongolian Nationalism // Pacific Affairs. -1936. - №3. - P. 73-87.
29. Lattimore O. Nationalism and Revolution in Mongolia. - N.Y.: Oxford University Press, 1955.
30. Lousianin S. 2006: Russia’s view on the NEA Security Landscape - The Mongolian Aspect // The Mongolian Journal of International Affairs. - 2006. - №13. - P.28-33.
31. Murphy G. Soviet Mongolia. A Study of the Oldest Political Satellite. - Berkley and Los Angeles, 1968.
32. Pham P.J. Mongolia’s Challenge // Washington Times. 21.02.2008.
33. Radchenko S. The Soviets’ best friends in Asia: the Mongolian Dimension of the Sino-Soviet Split. - Woodrow Wilson International Centre for Scholars. Working Paper №42. - Washington D.C. November. 2003. - P.2-30.
34. Rupen R. Mongols of XX century. - Mouton: Indiana University Press, 1964.
35. Rupen R. Mongolian People’s Republic. - Stanford, 1966.
36. Rupen R. How Mongolia is Really Ruled. A Political History of MPR (1900-1978). - Stanford, 1979.
37. Rupen R. Mongols of the 21st Century // Geopolitical relations between Contemporary Mongolia and Neighboring Asian
Countries. - Chinese Culture University, Taiwan, 2004. - P.5-29.
38. Sabloff P. Why Mongolia? The political culture of an emerging democracy // Central Asian Survey. - 2002. - №21. - P. 1936.
39. Sanders A. Mongolia: Politics, Economy and Society. - London, 1987.
40. Tang P. Russian and Soviet Policy in Manchuria and Outer Mongolia, 1911-1931. - Durham, 1959.
Родионов Владимир Александрович - кандидат политологических наук, доцент кафедры истории, археологи и этнографии Бурятского государственного университета, e-mail: vladimir198025@yahoo.com
Rodionov Vladimir Alexandrovich, candidate of political science, lecturer of department of history, archeology and ethnology of Buryat State University, e-mail: vladimir! 98025@yahoo.com
УДК 930.26 В.И. Ташак
К ОБОСНОВАНИЮ НОВОЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ КУЛЬТУРЫ В ВЕРХНЕМ ПАЛЕОЛИТЕ ЗАБАЙКАЛЬЯ
(Работа выполнена при поддержке РГНФ - проект № 09-01-00028а, и Программы Президиума РАН «Историко-культурное наследие и духовные ценности России» - проект 28.1)
В статье приводятся результаты многолетних исследований каменной индустрии палеолитического местонахождения Барун-Алана 1 в Западном Забайкалье. В ходе изучения Барун-Ална 1 установлено наличие двух палеолитических индустрий, залегающих в его литологических подразделениях. Около 40 000 лет назад на местонахождении появляется много новых элементов каменной индустрии, не связанных с материальной культурой предшествующего времени. Морфологический, технологический и типологический анализы показали, что комплекс артефактов этой индустрии отличается от известных в Забайкалье и Центральной Азии материальных комплексов эпохи верхнего палеолита. На основании полученных данных обосновывается существование новой археологической культуры начала верхнего палеолита в Забайкалье.
Ключевые слова: археология, верхний палеолит, средний палеолит, Восточная и Центральная Азия, Забайкалье, каменная индустрия, археологическая культура.
V.I. Tashak TO THE GROUNDS OF NEW ARCHEOLOGICAL CULTURE IN UPPER PALEOLITHIC OF ZABAIKALIE
The results of long-term investigation of the stone industry of Paleolithic site Barun-Alan 1 in Western Zabaikalie are given in the article. During the studying of Barun-Alan 1 it is revealed the presence of two Paleolithic industries, laid in its lithological strata. Approximately 40 000 years ago many new elements not connected with the material culture of previous time appeared in the stone industry. Morphological, technological and typological analysis shown that assemblage of this industry differs from the material complexes of Upper Paleolithic, known in Zabaikalie and Central Asia. On the base of obtained data it is proved the existence of a new archeological culture in the beginning of Upper Palaeolithic in Zabaikalie.
Key words: archaeology, Upper Paleolithic, Middle Paleolithic, East and Central Asia, Zabaikalie, stone industry, archaeological culture.
На сегодня на территории Западного Забайкалья известно несколько десятков палеолитических памятников, которые систематически раскапывались и детально изучались. С учетом различных местонахождений, зафиксированных, но не подвергавшихся раскопкам, их число увеличивается до нескольких сотен. Вместе с тем до сих пор бытуют две основные точки зрения на развитие палеолита в Забайкалье. Одна из них была сформирована еще в начале 1930-х гг. Г.П. Сосновским, впервые заявившим о забайкальском палеолите ученому миру и выделившим основные его черты. По мнению Г.П. Сосновского, ведущими формами орудий в палеолите Забайкалья были изделия, характерные и для палеолита Сибири - массивные скребла, архаические по облику, как правило, изготовленные из крупных сколов с галечного сырья или из расколотых галек, крупные пластины, остроконечники, галечные нуклеусы, нуклеусы-скребки [8]. В дальнейшем эта мысль была поддержана и детально разработана А. П. Окладниковым. Согласно разрабатываемой концепции, исследователь видел своеобразие в палеолите Забайкалья, как и всей Восточной Сибири, заключающееся в «особом» пути развития с сохранением леваллуазских традиций и выраженной тенденцией к макролитизации орудий [5]. Развитию подобного мнения способствовала концепция Х. Мовиуса, который на основании материалов и данных, полученных в первой половине ХХ в. для раннего палеолита, выделил две большие археологические зоны. Одна зона охватывала Европу, Северную Африку и далее до Индии, восточнее нее располагалась вторая зона. Для первой зоны, согласно Х. Мовиусу, было характерно производство широко известных ручных рубил. Обитатели второй зоны рубил не изготовляли, они пользовались чопперами - окатанными камнями, оббитыми таким образом, что на одном краю камня образовывалось неровное грубое лезвие. Именно подобные орудия, согласно А.П. Окладникову, продолжали существовать в верхнем палеолите всей Восточной и Центральной Азии, в том числе и в Забайкалье. В дальнейшем, после находок бифасиальных орудий в Монголии, исследователь вносил поправки в концепцию палеолита Центральной Азии, но для палеолита Забайкалья таких поправок не делалось.
234
