CC BY
181
Литературоведение
Л.Л. Федотова
Концепция русской национальной идеи в русской литературе
В национальной идее выражается то, чем нация хочет быть для себя, но еще и то, чем она хочет стать для мира. Для русского человека национальной идеей является спасение человечества русскими. Оно видится ему через всеобщее нравственное возрождение.
Ключевые слова: национальная идея, русская национальная идея, свобода, дух мессианства, духовность, соборность, русская литература.
Все чаще мы задумываемся над тем, что включает в себя понятие «русская национальная идея». Мы говорим о любви к Отечеству, к русской литературе, ко всему тому, что пропитано «русским духом» и что так дорого нам. Но никогда, нигде и никто не говорит, что русская национальная идея включает в себя дух всевластия, подчинения и превосходства.
Национальная идея не исчерпывается естественным стремлением народа к свободе и могуществу. Она вынашивает более высокие цели, для которых ей и нужны свобода и могущество. В национальной идее выражается то, чем нация хочет быть для себя, но еще и то, чем она хочет стать для мира. Она основывается на уверенности народа, что он незаменим для всемирного целого [2]. Истинная национальная идея содержит в себе мысль обо всем человечестве.
Англичанина вдохновляет идея благополучного сословия, отмеченного духом избранничества. Бритты сознательно взяли в качестве путеводной звезды Ветхий Завет, объявив себя избранным народом, призванным «диктовать законы миру» и «держать Европу» в состоянии устойчивого покоя. Француз стремится к духовно-нравственному лидерству в мире, считая своим предназначением шагать во главе цивилизации и по-якобински возвещать о духовности; его национальная идея - в «культурной миссии». Эти идеалы политического и духовного лидерства пытается свести вместе немец, так и не выяснив для себя преимущества ни одного из них.
Русский не примыкает ни к одной стороне. Его национальной идеей является спасение человечества русскими. Оно видится ему через всеобщее нравственное возрождение. Дух мессианства, которым преисполнена его душа, находит выражение в его соборном чувстве, всечеловечно вписанном в масштабы мировой истории. В судьбе своего народа русский не нашел бы никакого смысла, если бы этим не раскрывался для него смысл судеб всего мира. «Человечество должно быть спасено целиком; оно только и может быть спасено как целое». В этой главной установке поиску национальной идеи сообщается ранг высокой духовности. Русский непроизвольно связывает свои жизненные проблемы с последними вопросами человеческого бытия; вопрос «В чем предназначение русского на Земле?» тут же философски срастается с другим вопросом - «В чем предназначение человека на Земле?».
«Назначение русского человека, - пишет Ф.М. Достоевский, - есть бесспорно всеевропейское и всемирное. Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только... стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите. Русский тогда более всего русский, когда он более всего европеец. С французом (он) француз, с немцем - немец,
Филологические
науки
Литературоведение
с греком----грек, и именно поэтому (он) в высшей степени русский. И
в то же время он нечто вполне своеобразное... Мы будем первыми, кто возвестит миру, что мы хотим процветания своего не через подавление личности и чужих национальностей, а стремимся к нему через самое свободное и самое братское всеединение... Только Россия живет не ради себя, а ради идеи, и примечателен тот факт, что она уже целое столетие живет не для себя, а для Европы. Для истинно русских Европа и судьба всей великой арийской расы почти так же дороги, как Россия, как и судьба всей нашей родной земли, потому что наша судьба - это и судьба мира» [1, с. 147].
И в своем пространственном движении на восток и на юг русский шел не завоевывать другие народы, а воссоединяться с ними в единой культурно-духовной державности. Его врожденное стремление к примирению «всех и вся» и через примирение восстановление всеобнимающей целостности сближает русскую национальную идею с христианской.
Но чем царственнее идея, тем свободнее она искажается при столкновении с реальностью. Русская национальная идея пострадала прежде всего от общей неспособности человеческой природы идти в ногу с идеалом, но еще и от того душевного надлома, который случился с русским, когда во главе его мессианского шествия оказались нерусские поводыри. Они и внушили ему, что ради святой цели лучше годится насилие. Но готовность встать в ряды тех, которые думают, что насилием можно оказывать «услугу Богу», привела русского к глубочайшей душевной раздвоенности.
Но что же есть русскость в русском? И что есть мир, в котором ему, русскому, суждено обитать?
Если верить Шубарту, европеец смотрит на жизнь как на войну всех против всех. Воззрение это нашло свое логичное выражение в учении Дарвина о борьбе за существование. Русский выдвинул иную идею; князь П. А. Кропоткин выразил ее в своей книге с «говорящим» названием «Взаимная помощь как фактор эволюции» (1902).
Западный человек надменно-горд. Он неуклонно стремится возбудить зависть, но не допускает малейшего сострадания к себе; напыщенная условность его жизни настоятельно требует окутывать личное положение дел глубокой тайной. Шубарт справедливо объясняет эти качества «римским наследием». Дух и привычки римлян лишили готического человека смирения и скромности; известно, что Цицерон не уставал себя прославлять как «отца отечества». Европеец индивидуалистичен: он больше привязан к светской жизни, нежели к мысли о Царстве Божием.
В отличие от него русский переживает мир, исходя не из «я», а из «мы». С присущей ему стихийной живостью он изначально ощущает во всех
людях неделимое целое, где люди составляют суть общего мира. Поэтому «он один (среди всех) европейцев обладает способностью непосредственной связи с душой своего ближнего» (Кайзерлинг). Он искренне радуется счастью другого и столь же искренне и честно сочувствует его горю. Русский проникается душевными переживаниями ближнего так, словно они происходят в нем самом. Он, русский, чрезвычайно доверчив и добр; он хочет видеть вокруг себя братьев, а не врагов. «Как можно не доверять человеку?» - с удивлением вопрошал Горький.
Русские таинственным образом объединены духовной связью. Два человека, только что познакомившиеся, быстро проявляют душевный интерес друг к другу: час спустя кажется, что они знакомы всю жизнь. Поляк Здзеховский в книге «Главные проблемы России» (1907) пишет: «Встретишься с русским впервые в жизни, а создается впечатление, что это твой старинный добрый приятель, от которого у тебя нет никаких секретов, который понимает тебя с полуслова, может дать дельный совет, - это впечатление, которое крайне редко возникает при соприкосновении с европейцем».
Русский сострадателен. Это чувство, переведенное на язык мирского братства, во многом облегчает его жизнь и делает ее более естественной и гуманной, чем у западного человека с его инстинктами незатухающего соперничества и конкуренции. Он, русский, весь в природе, в замысле о ней и о себе в ней; ему непременно надо добраться до источника жизни, который видится в звездах, в небе, в земле, из которой и вместе с которой он сошел в бытие. Человек, попавший в беду, всегда найдет помощь в русском миру, тогда как европеец сам не помогает и от других помощи не ждет. Братское чувство, выраженное в гостеприимстве, согревает русскую душу.
Михаил Задорнов однажды поведал об одной замечательной встрече русской женщины с заезжими туристами из Германии. Те из интереса пришли к ней в избу, и она стала поить их парным молоком. Немцы как народ педантично-цивилизованный решили расплатиться, но хозяйка неожиданно и кротко взмолилась. «Что вы, немчики? Какая плата?! - воскликнула она с сердечным укором. - Ведь мы с вами воевали».
В словах этих сокрылось все таинство русской души. Тут высветились и ее неизбывная, врожденная щедрость, и распахнутая на все застежки радость от общения с негаданным гостем, заглянувшим к тебе в дом, и, самое главное, откровенно-мудрое желание поскорее забыть все старые обиды, а некогда кровного врага своего расположить к доброму соседству и дружбе.
Филологические
науки
Литературоведение
Русский живет и трудится, мало заботясь о славе и чести, и если к нему нисходит слава, а в славе восходит осознание чести, то и в славе своей, и в чести ему более всего хочется предстать с отчетом о собственном деле пред Богом, но отнюдь не пред миром людским. Он драматичнее, чем европеец, воспринимает свое присутствие на земле, среди нескончаемых родных просторов, которые кажутся ему притягательнее многих искусственно «надуманных» революционных и социальных программ. Ему на земле грезится соборное братство с верой и любовью к Богу и с любовью к ближнему; оно не поддается ни осмыслению, ни воссозданию, но с привнесением его возникает мир, который придерживается совершенно других законов и который на языке христианском именуется Царством Божиим. Его «насельники» страдают от расколотости бытия; тоска по целостности становится их единственной движущей силой.
Сущность соборного братства состоит не в том, что люди «в равной мере чем-то владеют или что они равны» в праве своем, а в том, что они искренне осознают и, осознавая, столь же искренне воспринимают «равноценность друг друга» пред высшей судьбою. Русскому видится в ближнем подобие Божие, начало которого сокрыто в нем самом. В этом заключается смысл равенства перед Богом, и этим определяется (и оправдывается) смысл русского понятия соборного братства. Из чувства братства русский с врожденным недоверием относится к власти, т.к. чувствует в ней «силу соблазна». Этим недоверием извечно подогревается его православное верование, свято оберегающее его в истории.
Но в начале XX в. ему также стала известна связь между неверием и «волей к власти». Чтобы приблизиться к ней, надо было допустить отпадение от Бога; и он пошел на это, что в конечном счете привело к распаду его сознания. Устремление к власти обозначило грани предательства соборного братства; жажда власти сделалась исходным пунктом безбожия. В русском пробудилась страсть Адама, отягчившая его первородным грехом: русский Адам вознамерился стать как Бог. Ему наскучила гармония «российских садов Эдема» [2], им овладела жажда владеть. Но все кончилось тем, что русский сначала был изгнан из власти, а затем его стали вытеснять из жизни. Создавалась неведомая новая русскость, нахраписто пронизанная «революционным озорством» (арх. Константин). Теперь, горестно озабоченный, русский все более оказывается без русскости, а Россия — без русского.
Из русского выбили русскую идею. Нет, он так же соборно, по-братски распахнут для мира; ему по-прежнему мало земного, и его неудержимо тянет в глубины Вселенной; он с идеей своего Откровения готов идти к людям, к Богу, к Его неизведанным звездам и мирам. Георгий Гречко,
размышляя о своем страстном желании сойтись в беседе с пришельцем из космоса, простодушно открылся: «Я - русский человек. А русскому человеку хочется подойти, пощупать, а лучше - залезть вовнутрь... Я бы сказал ему: “Ты - космонавт, я - космонавт, пойдем выпьем”». Только вот какая оказия: если когда-либо и состоится такая встреча, то будет ли к ней допущен русский?..
На протяжении полутора веков отечественная словесность разрабатывала ключевую проблему спасения бытия земного через русского человека (Ф.М. Достоевский, Л.Н. Толстой). Но теперь писатели, избравшие эту тему предметом образно-психологического исследования в условиях трагической эпохи, логично-закономерно переводят ее в совершенно иную художественно-философскую плоскость, связанную с идеей спасения самого русского человека.
Библиографический список
1. Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. М., 1984. Т. 26.
2. Шубарт В. Европа и душа Востока. М., 2000.
Филологические
науки
