CC BY
37РУССКО-ВИЗАНТИЙСКИЙ ВЕСТНИК
Научный журнал Санкт-Петербургской Духовной Академии Русской Православной Церкви
№ 4 (11)
2022
В. Ю. Даренский
Концепция «розового христианства» К. Леонтьева: непонятое пророчество
УДК 1(470)(091)+27+821.161.1.0 DOI 10.47132/2588-0276_2022_4_70 EDN PVCBIU
Аннотация: В статье дается краткий анализ главной «пророческой» идеи К. Н. Леонтьева — его концепции «розового христианства», и «очистка» этой идеи от ложных толкований. Кроме того, показано, что Ф. М. Достоевский как художник тоже был обличителем «розового христианства», хотя и отдавшим ему «дань» как публицист. К. Н. Леонтьеву было свойственно библейское святоотеческое мышление, непонятное его современникам. Этим и обуславливалось и неприятие его идей, и их позднейшее крайне искаженное истолкование. Автор дает экзистенциальный анализ феномена «розового христианства» как ранней, переходной формы к будущей «религии Антихриста».
Ключевые слова: К. Н. Леонтьев, «розовое христианство», «религия Антихриста». Об авторе: Виталий Юрьевич Даренский
Доктор философских наук, профессор Луганского государственного педагогического университета.
E-mail: darenskiy1972@rambler.ru ORCID: https://orcid.org/0000-0003-2042-5527
Для цитирования: Даренский В. Ю. Концепция «розового христианства» К. Леонтьева: непонятое пророчество // Русско-Византийский вестник. 2022. №4 (11). С. 70-85.
RUSSIAN-BYZANTINE HERALD
Scientific Journal Saint Petersburg Theological Academy Russian Orthodox Church
No. 4 (11)
2022
Vitaly Yu. Darensky
The concept of "pink Christianity" by K. Leontiev: misunderstood prophecy
UDC 1(470)(091)+27+821.161.1.0 DOI 10.47132/2588-0276_2022_4_70 EDN PVCBIU
Abstract: The article gives a brief analysis of the main "prophetic" idea of K. N. Leontiev — his concept of "pink Christianity", and the "purification" of this idea from false interpretations. In addition, it is shown that F. M. Dostoevsky as an artist was also a denouncer of "pink Christianity", although he paid "tribute" to him as a publicist. K. N. Leontiev was characterized by biblical patristic thinking, incomprehensible to his contemporaries. This was the reason for the rejection of his ideas, and their later extremely distorted interpretation. The author gives an existential analysis of the phenomenon of "pink Christianity" as an early, transitional form to the future "religion of the Antichrist".
Keywords: K. N. Leontiev, "pink Christianity", "the religion of the Antichrist".
About the author: Vitaly Yurievich Darensky
Doctor of Philosophy, Professor of Lugansk State Pedagogical University.
E-mail: darenskiy1972@rambler.ru
ORCID: https://orcid.org/0000-0003-2042-5527
For citation: Darensky V. Yu. The concept of "pink Christianity" by K. Leontiev: misunderstood prophecy.
Russian-Byzantine Herald, 2022, no. 4 (11), pp. 70-85.
Не всякий, говорящий Мне: Господи! Господи! войдет в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного.
Мф 7:21
Тот, кто пишет о любви будто бы христианской, не принимая других основ вероучения, есть не христианский писатель, а противник христианства, самый обманчивый и самый опасный, ибо он сохранил от христианства только то, что может принадлежать и так называемому демократическому лжепрогрессу, в действительном духе которого нет и тени христианства, а все сплошь враждебно ему.
Гуманность ново-европейская и гуманность христианская являются несомненно антитезами.
К. Н. Леонтьев
Константин Николаевич Леонтьев (18311891) — первый русский мыслитель Нового времени, возвративший русскую философию в то лоно святоотеческой традиции, из которого она когда-то вышла почти за тысячу лет до этого. Именно поэтому он был не понят современниками, которые утратили церковный образ мысли и стали светскими людьми, даже будучи православными по убеждению. Характерным является восприятие трудов К. Н. Леонтьева даже таким близким ему по взглядам человеком как М. Н. Катков. Леонтьев писал своему старцу прп. Амвросию Оптинскому о Каткове: «Его Православие было серенькое, разведенное либеральностью, он думал, что и мое такое же, а когда я развернул вполне знамя моего белого Православия, то он испугался этого варварства и безумия»1.
Уже после К. Н. Леонтьева в России появится целая плеяда церковных православных философов, по своему образу мысли органично продолжавших святоотеческую традицию, идущую от свв. Отцов Церкви первых веков христианства. До Леонтьева по этому пути шел И. В. Киреевский, но ранняя смерть прервала его; после Леонтьева мы видим десятки мыслителей — от архим. Серапиона (Машкина) и о. Павла Флоренского до мон. Андроника (А. Ф. Лосева) — которые продолжили путь воцерковленной философии, когда-то прервавшийся в России на прп. Максиме Греке. Но первым на этой стезе был Леонтьев, а первому всегда труднее всех.
С самого начала труды К. Н. Леонтьева встретили не только неприятие, но и крайне искаженные и ложные толкования. Как отмечает И. Б. Гаврилов, «Серебряный век был пропитан язычеством и не мог понять и оценить монашеских устремлений „русского
К. Н. Леонтьев, 1887 г.
1 Цит. по: Фетисенко О. Л. К. Н. Леонтьев в «Русском Вестнике» и «Московских Ведомостях» М. Н. Каткова // Русско-Византийский вестник. 2019. № 1 (2). С. 150.
византийца" — и поэтому видел в нем лишь „русского Ницше"»2. А Н. А. Бердяев и Д. С. Мережковский даже именовали его «сатанистом», что лишь показывает, насколько они сами были далеки от подлинного, святоотеческого христианства; в то время как К. Н. Леонтьев «видит в византизме действующую и живительную силу русской истории, хранящую православную Россию от либерального варварства. Мысль Леонтьева достигает пророческих высот»3.
Леонтьеву было свойственно библейское святоотеческое мышление, непонятное его современникам. Этим и обуславливалось и неприятие его идей, и их позднейшее крайне искаженное истолкование. Например, его часто обвиняли в «натурализме», поскольку для объяснения стадий развития цивилизации он приводил природные аналогии; но тогда в «натурализме» нужно обвинить даже Псалмопевца, который сравнивал жизнь человека с «травой» (Пс 102:15). На самом же деле это не «натурализм», а понимание единых законов всего тварного бытия, поскольку оно тварно. И смена стадий простоты, «цветущей сложности» и «вторичного упрощения» в развитии цивилизаций — это лишь на поверхности выглядит как «натуралистическая метафора», а на самом деле это раскрытие изначального духовного закона всего твар-ного бытия, который един и для людей, и для природы.
Целью данной статьи является анализ главной «пророческой» идеи К. Н. Леонтьева — его концепции «розового христианства» и опровержение ее ложных толкований. Пророческая высота этой идеи состоит в том, что в ней К. Н. Леонтьев гениально увидел начало формирования будущей «религии Антихриста», основанной на лжехристианстве. Кроме того, будет показано, что Ф. М. Достоевский как художник также был обличителем «розового христианства», хотя и отдавшим ему «дань» как публицист.
«Розовое христианство» как религия Антихриста
К. Н. Леонтьев исходил из непосредственного жизненного наблюдения и сделал обобщение очень важного явления, которое до него старались «не замечать»: «За последнее время стали распространяться у нас проповедники того особого рода одностороннего Христианства, которое можно позволить себе назвать Христианством „сентиментальным" или „розовым"... эта своего рода как бы „ересь", не формулированная, не совокупившаяся в организованную еретическую общину, весьма, однако, распространена у нас теперь в образованном классе. признавать святым и божественным только то, что наиболее приближается к чуждым Православию понятиям европейского утилитарного прогресса — вот черты того Христианства, которому служат теперь, нередко и бессознательно, многие русские люди»4.
Что означает это явление и откуда взялась такая лукавая подмена христианских понятий и христианского мировоззрения лишь похожими на них светскими «сентиментальными» фантазиями? Очевидно, это прямое следствие общей секуляризации, с одной стороны, и сохранения «инерции» христианского воспитания — с другой. В результате этого возникает своего рода «псевдоморфоза» (О. Шпенглер) — т. е. феномен подмены содержания внешней формой. Этой внешней формой остается «любовь», но понимается она уже не по-христиански — как любовь ко Христу и Его Церкви, очень требовательная и поэтому даже очень жестокая к грешным людям, — а как «любовь» к некому воображаемому «человечеству». Эту сентиментальную «любовь» по наивности продолжают считать тоже якобы «христианской». «Такая любовь, — писал К. Н. Леонтьев, — без смирения и страха пред
2 Гаврилов И.Б. «Память об Афоне живет в моем сердце». К 185-летию со дня рождения К. Н. Леонтьева // Научные труды кафедры богословия Санкт-Петербургской Духовной Академии. 2016. С. 127.
3 Там же. С.131.
4 Леонтьев К. Н. Страх Божий и любовь к человечеству. По поводу рассказа гр. Л. Н. Толстого: «Чем люди живы»? // Полн. собр. соч. и писем: В 12 т. Т. 9. СПб.: Владимир Даль, 2014. С. 166.
положительным вероучением, горячая, искренняя, но в высшей степени своевольная, либо тихо и скрытно гордая, либо шумно тщеславная, исходит не прямо из учения Церкви; она пришла к нам не так давно с Запада; она есть самовольный плод ан-трополатрии, новой веры в земного человека и в земное человечество, — в идеальное, самостоятельное, автономическое достоинство лица и в высокое практическое назначение „всего человечества" здесь, на земле. Любовь без страха и смирения есть лишь одно из проявлений (положим, даже наиболее симпатичное) того индивидуализма, того обожания прав и достоинства человека, которое воцарилось в Европе с конца XVIII века и, уничтожив в людях веру в нечто высшее, от них не зависящее, заставив людей забыть страх и стыдиться смирения, привело на край революционной пропасти все те западные общества, в которых эта антрополатрия пересилила любовь к Богу и веру в святость Церкви»5.
Почему именно К. Н. Леонтьеву удалось первым поставить диагноз этой болезни, причем увидеть ее не только в массе «интеллигенции», но в первую очередь у своих великих современников? Потому, что, в отличие от них, К. Н. Леонтьев мыслил церковно, в русле святоотеческой традиции, и имел органическое отторжение к тем элементам секулярного мышления, которые оставались у Ф. М. Достоевского и Л. Н. Толстого, не смотря на их искреннюю веру. Именно Леонтьев первым распознал тот строй мысли Л. Н. Толстого, который в то время был еще не виден его современникам и только позже привел к отлучению его от Церкви. Это факт духовной прозорливости Леонтьева. В. С. Соловьев старался защитить Достоевского от обвинения в «розовом христианстве», но, что характерно, не возражал против самого этого термина и реальности этого явления6. Защита В. С. Соловьева вполне справедлива и убедительна — но только по отношению к художественному миру Достоевского, а не к его идеологическим лозунгам. Этот факт мы рассмотрим далее во второй части статьи. «Розовое христианство» как антрополатрия с точки зрения святоотеческой традиции является разновидностью прелести, в которую впадают духовно незрелые люди. Прелесть — состояние самообмана, самообольщения, при котором тонкое действие собственных страстей (прежде всего тщеславия) и воздействие на душу и тело падших духов субъективно воспринимаются человеком как Божественная благодать. Поэтому и выдающийся церковный мыслитель архим. Константин (Зайцев) назвал все, сказанное Леонтьевым о «розовом христианстве», «кровью сердца написанным предостережением против соблазна — самого, быть может, страшного, который только может быть поставлен перед христианской совестью Сатаною, облекающимся в образ света: соблазна подмены подлинной любви
5 Там же. С. 171-172.
6 См.: Соловьев В.С. Заметка в защиту Достоевского от обвинения в «новом» христианстве // Творчество Достоевского в русской мысли 1881-1931 годов. Сб. ст. М.: Книга, 1990. С. 55-58. См. также: Фатеев В.А. Византизм К.Н. Леонтьева и философия религии В.С. Соловьева. Часть первая: Леонтьев и идея вселенской теократии // Труды кафедры богословия Санкт-Петербургской Духовной Академии. 2022. № 3 (15). С. 105-133.
Брошюра К. Н. Леонтьева «Наши новые христиане», изданная в 1882 г.
христианской во всех ее проявлениях, вплоть до самых высших, — ее сатанинским суррогатом»7.
Эта жесткая формулировка архим. Константина (Зайцева) показывает уже историософский аспект «розового христианства». Согласно Откровению, Антихрист придет под видом второго пришествия Христа и будет очень похож на Спасителя, творя чудеса и добрые дела, — т. е. он будет идеально соответствовать тому «гуманистическому» образу Христа, который лелеет в своих фантазиях «розовое христианство». Антихрист придет вовсе не к безбожникам и атеистам, но, наоборот, к тем, кто считает себя «добрыми христианами». Атеисты просто не поймут, кто перед ними, поскольку не верят ни в Христа, ни в Антихриста. Антихрист может стать властелином мира на короткое время только в том случае, если мир будет состоять не из атеистов, но именно из такого рода «христиан». Тем самым, в феномене «розового христианства» следует усматривать не некое временное явление, но уже первую форму формирования будущей «религии Антихриста».
«Розовое христианство» достаточно четко описано непосредственно в Откровении Иоанна Богослова: «Последнее обращение относится к церкви Лаодикийской... рисует упадочное духовное состояние церкви и замечательно по содержанию именно в этом отношении. Что вызывает гнев Божий? Умеренная теплопрохлад-ность, самоудовлетворенная и самоослепленная. „Ты ни холоден, ни горяч, о, если бы ты был холоден или горяч. Но как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих". В этих словах с потрясающей силой осуждается то духовное мещанство, обмирщение церковной жизни, которое в своем самодовольстве не примечает своей ограниченности и слепоты духовной. Это церковное лаоди-кийство, которое всегда является духовною угрозой, подстерегает церковность на всех путях ее, едва ли может быть приурочено лишь к одной какой-либо церкви или эпохе, напротив, это предостережение должно быть отнесено ко всем им, ибо все они подвержены этой опасности и нуждаются в духовном самоврачевстве, которое образно и описывается, и обобщается в таком обращении: „кого Я люблю, тех обличаю и наказываю. Итак, будь ревностен и покайся"»8. Добавим также, что слово «Лаодикия» само по себе очень символично, т.к. оно буквально переводится как «народное право», «народный обычай» или «народная справедливость» (от ^aóg и 8(,кп). Это духовное вырождение веры как духовного состояния в нечто внешнее — в «добрые чувства» или (что характерно для нашего времени) в рассудочное умствование на священные темы, подменяющее реальную церковную жизнь. Это по-древнегречески буквально и называется «лаодикийством». И для излечения от такого вида идолопоклонства Господь в истории и посылает скорби, «обличая и наказывая» — так являя Свою любовь во спасение.
Односторонность «розового христианства», выхватывающего из всего учения Христа только его самую простую, чисто «земную» строну, четко соответствует той стадии «вторичного упрощения», которую К. Н. Леонтьев определяет как признак разложения и упадка культуры. Примитивность этого «нового христианства» — «простота этой любви, не нуждающейся ни в страхе, ни в смирении. Такая любовь, хотя нередко и ведет свое начало от привычек христианской мысли (еще носящейся в воздухе), но приводит на простом пути своем к самым антихристианским результатам, и потому тот, кто пишет о любви будто бы христианской, не принимая других основ вероучения, есть не христианский писатель, а противник Христианства, самый обманчивый и самый опасный, ибо он сохранил от Христианства только то, что может принадлежать и так называемому демократическому лжепрогрессу, в действительном духе которого нет и тени Христианства, а все сплошь враждебно ему. Христос не обещал нам в будущем воцарения
7 Зайцев К., свящ. Любовь и страх (Памяти Константина Леонтьева) // К. Н. Леонтьев: pro et contra: антология: В 2 т. Т. 2. СПб.: Изд-во РХГИ, 1995. С. 211-212.
8 Булгаков С., прот. Апокалипсис Иоанна (Опыт догматического истолкования). М.: Отрада и Утешение, 1991. С. 37.
любви и правды на этой земле, нет! Он сказал, что „под конец оскудеет любовь.." Но мы лично должны творить дела любви, если хотим себе прощения и блаженства в загробной жизни — вот и все»9. Для плоского и уже секулярного мышления «розовых христиан» эта мысль слишком сложна.
В наше время некоторые публикации на эту тему даже в научных изданиях поражают своей наивностью и просто невежеством, например: «Леонтьев основание истинной веры видел в страхе, тогда как Достоевский провозгласил новый тип христианства, основанный на всеобщей любви. Спутав этот мотив с гуманистической тенденцией замены веры на мораль, характерной для Запада, Леонтьев обвинил Достоевского и Толстого в легковесности и сентиментальности их религиозных убеждений»10. Поскольку похожие мнения сейчас можно встретить даже в учебниках, то стоит кратко рассмотреть его подробнее. Во-первых, ни страх, ни любовь не являются «основаниями» веры, но наоборот — ее результатом. Страх Божий — это ее первый результат, самое начало веры, которое указывает на само ее наличие у человека. Если «розовым христианам» ненавистно само слово «страх», то этим они разоблачают сами себя и показывают, что они по большому счету настоящей веры не имеют, являясь фактическими атеистами, а «христианами» себя называют лишь по недоразумению. Иллюзия таких секулярных «христиан», особенно причисляющих себя к интеллигенции, состоит в том, что они считают себя уже «преображенными», и поэтому в своем гордом самомнении берутся всех поучать. На самом же деле они не знают еще и азов духового опыта, которые и называются словом «страх».
Любовь же, о которой говорится в Евангелии, в полной мере бывает только у святых как самый последний и высший плод веры; у большинства же обычных христиан бывают только ее зачатки и отдаленные проблески. Именно поэтому христиане почти не говорят о любви, понимая, какое это страшное и почти недоступное им достижение. Те же, кто очень любят рассуждать о «христианской любви», тем самым лишь наивно показывают, что они вообще не знают, что это такое. Эти «розовые христиане» называют «любовью» вовсе не евангельскую любовь-самопожертвование, которая тождественна смерти («Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня и Евангелия, тот сбережет ее» (Мк 8:35)), а лишь собственное эгоистической желание «комфорта» в отношениях с ближними. «Начало премудрости (т. е. настоящей веры) есть страх, а любовь — только плод. Нельзя считать плод корнем, а корень плодом»11, — напоминает Леонтьев. Если бы люди спасались только уже той истинной любовью, о которой говорится в Евангелии, то не спасся бы почти никто, ибо такая любовь бывает только у святых, а у всех остальных бывают только ее отдаленные проблески. Но когда эти проблески, а чаще всего даже не их, а лишь свои эгоистические эмоции начинают считать христианской любовью — это и есть самая худшая прелесть, ведущая в погибель. Даже безбожие не так страшно, поскольку безбожник знает, что он безбожник, и всегда может обратиться к Богу в страхе и смирении, а у «розового христианина» нет ни страха, ни смирения, т. е. нет и веры, но он об этом даже не знает.
Во-вторых, К. Н. Леонтьев, не «спутал», но как раз очень хорошо различал то, что не умеют различать его оппоненты. Даже такой его бывший оппонент как Н. А. Бердяев вынужден это признать: «Он не смешивал христианство с гуманизмом, с филантропией, с демократией, с социализмом. И это имело серьезное значение в нашу эпоху смешений и подмен. Он и от своего любимого Вл. Соловьева отвернулся, когда почувствовал в нем смешение христианства с гуманизмом и прогрессом. Он был прав в своем восстании против смешения гуманизма
9 Леонтьев К. Н. Страх Божий и любовь к человечеству. С. 173.
10 Карпова Е. А. Почему К. Н. Леонтьев назвал идеи Л. Н. Толстого и Ф. М. Достоевского «розовым» христианством? // Философические письма. Русско-европейский диалог. 2021. Т. 4. № 3. С. 85.
11 Леонтьев К. Н. О всемирной любви. Речь Ф. М. Достоевского на Пушкинском празднике // Полн. собр. соч. и писем: В 12 т. Т. 9. С. 194.
и христианства... Много острого и проницательного говорит он против слащавого христианства»12. Впрочем, иногда его оппоненты доходят даже до откровенной клеветы, как, например, Т. Касаткина, которая заявляет, что Константину Леонтьеву «недостаточно было, чтобы вера начиналась страхом Божиим, но хотелось, чтобы она им и заканчивалась»13. Специально для них Леонтьев «разжевывает»: «Смирение, шаг за шагом, ведет к вере и страху пред именем Божиим, к послушанию учению Церкви, этого Бога нам поясняющей. А любовь — уже после. Любовь кроткая, себе самому приятная, другим отрадная, всепрощающая — это плод, венец: это или награда за веру и страх, или особый дар благодати»14. Архим. Константин специально цитирует св. Игнатия (Брянчанинова): «Любовь к Богу и ближним, являющаяся постепенно из страха Божия...»15
Наконец, даже «умиляют» рассуждения о том, что Достоевский якобы «провозгласил новый тип христианства, основанный на всеобщей любви». Идеал «всеобщей любви» есть во многих религиях, даже в некоторых видах язычества, и ничего специфически христианского в нем нет. Специфически христианской является только любовь ко Христу и Его Церкви, которая в своих внешних выражениях часто может выглядеть и как жестокость — например, в священных войнах в защиту христианского народа. Православие знает множество святых воинов, которые убивали и казнили врагов православного Нового Рима и Святой Руси. Война в защиту народа от врагов Христа является прямым исполнением заповеди: «Нет больше той любви, аще кто положит душу свою за други своя» (Ин 15:13). Примером православного понимания войны может служить такое рассуждение свт. Феофана Затворника: «Кажется, и войне конец, но если турки податливы будут. Боюсь, как бы не разжалобились наши. Надо Болгарию совсем отчуждать от турок. и только с большею нуждою разве уступить плату подати, как ныне Сербия. Если этого не достигнут, надо тянуть войну; иначе она опять нужна будет чрез год или два.»16 (1877 г.). «Боюсь, как бы не разжалобились наши», — пишет святой, призывая затягивать войну и являя тем самым, пример самого радикального «антигуманизма». А почему это строго соответствует учению Христа, хорошо разъясняет К. Н. Леонтьев: «Гуманность ново-европейская и гуманность христианская являются, несомненно, антитезами, даже очень трудно примиримыми. Горе, страдание, разорение, обиду Христианство зовет даже иногда посещением Божиим. А гуманность простая хочет стереть с лица земли эти полезные нам обиды, разорения и горести»17. В свою очередь, отношение к врагам Христа и Его Церкви также должно быть очень определенным: «Но теперь их даже не следует любить; мириться с ними не должно. Им должно желать добра лишь в том смысле, чтоб они опомнились и изменились, — т. е. самого высшего добра, идеального. А если их поразят несчастия, если они потерпят гонения или какую иную земную кару, то этому роду зла можно даже немного и порадоваться, в надежде на их нравственное исцеление»18.
И так будет всегда до конца мiра сего, о чем говорил Сам Христос, но в это не хотят верить самовлюбленные и желающие земного комфорта превыше всего наши «розовые христиане». Им отвечает Леонтьев: «И под конец не только не настанет всемiрного братства, но именно тогда-то оскудеет любовь, когда будет проповедано Евангелие во всех концах земли. А пока? Пока „блаженны миротворцы", ибо неизбежны распри. „Блаженны алчущие и жаждущие правды". Ибо правды всеобщей
12 Бердяев Н. А. Константин Леонтьев. Очерк из истории русской религиозной мысли // К.Н. Леонтьев: pro et contra. Т. 2. С. 174, 173, 157.
13 Касаткина Т. Прп. Иустин (Попович). Достоевский о Европе и славянстве // Новый Мир. 1999. № 6. С. 225.
14 Леонтьев К.Н. О всемирной любви. С. 215.
15 Зайцев К., свящ. Любовь и страх. С. 198.
16 Феофан Затворник, свт. Письма о молитве и духовной жизни. М.: Правило веры, 2008. С. 66.
17 Леонтьев К.Н. О всемирной любви. С. 213-214.
18 Там же. С. 196.
здесь не будет. Иначе зачем же алкать и жаждать? Сытый не алчет. Упоенный не жаждет. „Блаженны милостивые", ибо всегда будет кого миловать: „униженных и оскорбленных" кем-нибудь. Так говорит Церковь, совпадая с реализмом, с грубым и печальным, но глубоким опытом веков»19. И поэтому всякая мечта о комфортном земном устроении и «братстве» — не только противоречит Св. Писанию, но и обличает внутренне неверие во Христа.
«В глазах христианина — разъясняет Леонтьев, — подобная мечта противоречит прямому и очень ясному пророчеству Евангелия об ухудшении человеческих отношений под конец света. Братство по возможности и гуманность действительно рекомендуются Св. Писанием Нового Завета для загробного спасения личной души; но в Св. Писании нигде не сказано, что люди дойдут посредством этой гуманности до мира и благоденствия. Христос нам этого не обещал»20. Более того, «высокие качества души» возможны «именно при тех только буднично-трагических условиях. Вот жизнь, вот единственно возможная на этой земле и под этим небом гармония. Гармонический закон вознаграждения — и больше ничего. Поэтическое, живое согласование светлых цветов с темными — и больше ничего»21.
Важно и разоблачение иллюзий прогрессистов о нравственном росте человечества в новую эпоху. На самом же деле, утверждает Леонтьев, «не новым держатся нынешние общества, а только тем, что в них еще не погибло все старое, укрепившееся веками под влиянием вероучения, при действии смирения и страха»22. Следует отметить, что оппоненты К. Н. Леонтьева чаще всего не понимали именно эту закономерность, наивно надеясь на некое «светлое будущее». Но будущее оказалось столь страшным и для России, и для христианства в целом, что они не могли бы помыслить это и в самых ужасных фантазиях. Примером того, насколько непонятна была даже и не самым далеким от христианства современникам Леонтьева его философия, может служить статья Н. С. Лескова «Религия страха и религия любви» (1883). Полностью игнорируя все сказанное Леонтьевым — в строгом соответствии со святоотеческим учением — о христианской любви как плоде веры и страха Божия, он создал совершенно ложный миф о его идеях, явно высказанный уже в самом названии этой статьи. Н. С. Лесков — великий писатель, но, к сожалению, оказался мелким мыслителем, не поднявшимся выше обывательского уровня мысли. На этом уровне не понятна даже такая простая мысль, что если «Бог есть любовь», то ведь именно поэтому в этом мире и не может быть любви, поскольку мир не есть Бог, Который вне этого мира. Любовь может приходить в этот мир только как чудо и дар благодати, а не как нечто уже данное и «естественное». Однако современные авторы, примеры которых даны выше, к этому религиозному инфантилизму добавляют еще и свое духовное невежество.
Само слово «страх» они понимают в его самом примитивном бытовом смысле, а не в его возвышенном библейском значении или в смысле экзистенциальном — как Angst, а не Furcht: «Под Furcht понимается эмпирический страх-боязнь, испуг, естественная реакция на определенную опасность, конкретное чувство, которое поддается контролю. Под Angst понимается экзистенциальный страх-тоска»23. Это различение терминов, введенное в философию С. Кьеркегором, в русской культуре Нового времени впервые было акцентировано еще раньше М. В. Ломоносовым в строке: «Священный ужас мысль объемлет!» Это даже не экзистенциальный Angst,
19 Там же. С. 205.
20 Там же. С. 212-213.
21 Там же. С. 203-204.
22 Леонтьев К.Н. Страх Божий и любовь к человечеству. С. 171-172. См. также: Фетисен-ко О. Л. Афон и его «единство в разнообразии» в социокультурной концепции Константина Леонтьева // Русско-Византийский вестник. 2018. № 1. С. 141-145.
23 Ямшанова В. А., Пашигорова Ю. Г. Уникальность понятия «страх» (Angst и Furcht) в современном немецком языке // Проблемы филологии и методики преподавания иностранных языков. Сб. науч. ст. / Ред. В. А. Ямшанова. СПб: СПбГПУ, 2016. С. 85.
а уже самый возвышенный и мистический библейский mysterium tremendum et fascinans. Позже А. С. Пушкин ввел его в свое гениальное:
— И внемлет арфе Серафима В священном ужасе поэт.
Вот именно об этом страхе идет речь у Леонтьева! А поскольку его критики, защищающие «розовое христианство» и так боящиеся самого слова «страх», этого не понимают, то вполне очевидно, что они не имеют самой существенной основы религиозного опыта, т. е., по существу, они вообще не являются религиозными людьми. Они считают себя христианами по каким-то другим критериям, но не по критериям реального опыта веры, поскольку сами явственно свидетельствуют, что такого опыта у них нет.
Стоит отметить и появление в последнее время работ, которые разъясняют суть концепции К. Н. Леонтьева и опровергают ее ложные толкования. Так, А. Корнеев пишет: «В основе „розового христианства" лежит спекуляция на существеннейшем свойстве Божием — любви, формулировка свт. Филарета Московского: „Любовь Отца — распинающая; любовь Сына — распинаемая; любовь Святаго Духа — торжествующая силой Крестной". „Розовое христианство" хочет иметь сразу же только торжествующую любовь — без самопожертвования, без распинания страстей, без самоотречения, без собственной сопричастности Кресту Господню. Такая легкодоступная, сентиментальная, гуманитарная любовь в известном смысле тоже „духовна", но творится она не Духом Святым, а противоположным духом»24. Поэтому «жажда „розового христианства" объясняется нашим падшим состоянием. Мы возлюбили землю, мир, свою земную активность, свою культуру, созданную в этом падшем состоянии. Отсюда возникает желание такой религии, которая уже сегодня давала бы людям любовь, мир, счастье, общение, смех, радости земной жизни. Паисий Святогорец оценил подоплеку „розового христианства" следующим образом: „Люди хотят грешить и иметь добренького Бога. Такого Бога, чтобы Он нас прощал, а мы продолжали бы грешить. То есть, чтобы мы творили бы все, что хотим"»25. «Розовое христианство» имеет следующие признаки: апология любви при умалчивании о Суде Божием, абстрактное догматизирование, релятивизм и «плюрализм», непонимание и незнание законов духовной жизни, подмена личного подвижничества интенсивной суетной активностью во внешней сфере, отказ от аскетического церковного опыта, постепенно возводящего человека от земли к небу: «Вместо этого — харизматические прорывы сразу на верхние стадии. все твои грехи простятся, каким бы человеком ты ни был. Любящий принимает любимого таким, как он есть. Зачем меняться?»26
С другой стороны, явное непонимание и искажение концепции К. Н. Леонтьева иногда демонстрируют и современные церковные авторы. Так, прот. Георгий Ореханов утверждал: «К. Н. Леонтьев — эсхатология безнадежности, радикального разрыва и радикального уничтожения; Ф. М. Достоевский — эсхатология обновления и преображения»; «„Серафическая" струя в христианстве была для К. Н. Леонтьева недоступна»27. Однако дело обстоит «с точностью до наоборот». «Серафическое» христианство — путь преображения и восхождения души — намного лучше понимал именно К. Н. Леонтьев, а не его оппоненты, мыслившие в светских категориях, подменяя ими категории аскетики. Не «розовый» самообман, а строгий и страшный
24 Корнеев А. Критика «розового христианства» К. Н. Леонтьевым. URL: https://katehon.com/ru/ article/kritika-rozovogo-hristianstva-kn-leontevym (дата обращения: 03.01.23).
25 Там же.
26 Там же.
27 Ореханов Г., свящ. Л. Н. Толстой, Ф. М. Достоевский и отрава гуманизма: новая жизнь дискуссии о «розовом христианстве». URL: https://runivers.ru/philosophy/logosphere/456454/ (дата обращения: 03.01.23).
«серафический» путь у Леонтьева. Он «говорит: бегите тех, кто со словами любви на устах уводит вас от Церкви, а прежде всего — научитесь бояться, т. е. откажитесь от самоуверенности и личной, и общественной, подумайте о смерти и о том, что вас после нее ожидает, и, не мудрствуя лукаво, свободно, радостно и легко отдайтесь руководству Церкви. Только так приобретете вы спасение, — только так научитесь вы и по-настоящему любить. Предметным содержанием всей проповеди Леонтьева был призыв к „страху" как к орудию отрезвления забывшегося человечества: к страху перед Богом, а тем самым — и перед тем, что Им установлено на земле как власть и порядок, главнее же всего — к страху перед неповиновением Церкви»28.
Вот безошибочные признаки антихристова «розового христианства»: 1) преклонение перед Западом как «прогрессивной цивилизацией»; 2) культ земного ego человека и ложное именование его «личностью» (это и есть подлинная религия Запада, не имеющая отношения к христианству); 3) априорная ненависть к «власти» в России; 4) априорная ненависть в войне. Соответственно, признаки подлинного православного мировоззрения: 1) отвращение к Западу как к цивилизации Антихриста; 2) отвращение к идолопоклонству перед «личностью», за которой скрывается вовсе не образ Божий в человеке, а бесовское ego; 3) поддержка любой власти в России, которая противостоит Западу; 4) почитание войны как христианского подвига народа в защите Святой Руси.
Ф. М. Достоевский как разоблачитель «розового христианства»
«Разорванность» сознания Достоевского между его упованием на преображение человека и невозможностью этого преображения в его реальном художественном мире определила непреодоленные им элементы секулярного «прогрессистского» мышления29. Среди героев Достоевского никто не задумывается всерьез о конце мира и никак не соотносит с ним свою жизнь — его герои живут так, будто бы их земная жизнь будет длиться вечно: в этом можно усматривать яркое саморазоблачение «гуманизма» Нового времени. Именно от такого сознания, для которого «все впереди» (М. М. Бахтин), они и страдают, ибо надеются на некое «счастье» в будущем, которое так никогда и не наступает. Большинство героев Достоевского никогда не преображаются, а только мечтают о преображении в будущем, которое в их жизни так и не начинается. Тем самым, парадокс Достоевского состоит в том, что именно эта внутренняя безысходность «мира Достоевского» толкает писателя к мечте об «идеальном обществе», которое может быть построено на основе христианской любви.
Достоевский, к сожалению, действительно верил в «тысячелетнее царствие Божие на земле», т.е. исповедовал протестантскую ересь хилиазма — и это видно не только из текста «Пушкинской речи», но еще яснее — из части его ответа проф. А. Д. Градов-скому по поводу этой речи, не включенной в окончательный текст в «Дневнике писателя» 1880 г. Здесь он писал: «Вы вот в победоносной иронии вашей насчет моих слов в моей Речи о том, что мы, может быть, изречем слово „окончательной гармонии" в человечестве, бросаетесь на Апокалипсис и ядовито восклицаете: „Словом, совершите то, чего не предсказывает и Апокалипсис! Напротив, тот предвещает не 'окончательное согласие', а окончательное 'несогласие' с пришествием Антихриста. Зачем же приходить Антихристу, если мы изречем слово 'окончательной гармонии'". Ужасно остроумно, только вы тут передернули. Вы, верно, не дочитали Апокалипсис, г-н Градовский. Там именно сказано, что во время самых сильных несогласий не Антихрист, придет Христос и устроит Царство Свое на земле (слышите, на земле) на 1000 лет. блажен, кто участвует в воскрешении первом, то есть в этом Царстве. Ну вот в это время, может быть, мы и изречем то слово окончательной гармонии, о котором
28 Зайцев К., свящ. Любовь и страх. С. 228.
29 См.: Даренский В.Ю. Достоевский как художник обезбоженного мира // Русская философия. 2022. № 1. С. 69-82.
я говорю в моей Речи»30. На самом же деле А. Д. Градовский здесь вовсе не «передергивает», а просто напоминает Достоевскому тот факт, о котором сам Достоевский явно очень не хочет думать, — о том, что история заканчивается Апокалипсисом, а это «обнуляет» и делает эфемерными и бессмысленными все мечты об «окончательной гармонии», даже если бы таковая и была возможна. Кроме того, А. Д. Градовский, в отличие от Достоевского, знает святоотеческое толкование Апокалипсиса и исходит в первую очередь из него.
Св. Андрей Кесарийский пишет: «Тысячей лет называется время от Воплощения до пришествия Антихриста; тысячу лет благоразумнее понимать не как таковое именно количество лет, но считать их или за многие годы, или за число совершенное»31. Таким образом, «тысячелетнее царство» — не в будущем, а в прошлом: оно началось с апостольской проповеди, а во времена Достоевского как раз и подходило к концу, поскольку на Западе уже явственно возникала антихристианская цивилизация, которая в 1917 г. устроила в России «революцию» и установила тот террористический антихристианский режим, который предсказывал Достоевский вместе со свт. Игнатием (Брянчаниновым). В гениальной историософии мон. Андроника (А. Ф. Лосева) показано, что в содержательном смысле вершиной мировой истории были Средние века — христианская цивилизация32. Они и были этим «тысячелетним царством». По православному вероучению, итогом истории будет приход царства Антихриста и Апокалипсис. Православное сознание воспринимает историю не как «прогресс», а как деградацию и катастрофу, имеющую неизбежный конец, о котором сказано в Откровении. Тем самым, взгляд Достоевского на будущее человечества в целом имеет не церковное, а секулярное происхождение. Вера в бессмертие вообще делает логически излишними всякие земные упования — это аксиома любого религиозного сознания, и не только христианского. Поэтому само стремление к улучшению этого мира и тем более чаяние «царства Божия на земле» — это четкий признак обозбожен-ного, секулярного сознания. У Достоевского оно оказалось не вполне преодоленным. Тем самым, обвинения Достоевского в «розовом христианстве» со стороны К. Леонтьева были вполне справедливы. Понимание этого обстоятельства весьма актуально для нашего времени, когда имеется тенденция к «идолопоклонству» перед Достоевским и поэтому требуется адекватное понимание его мировоззрения.
В «Сне смешного человека» Достоевский гениально раскрывает своего рода «анатомию» мировой истории, которая, как покажем далее, опровергает и его же собственные хилиастические мечтания. То «идеальное» общество, которое приснилось герою, — своего рода архетип, «человечества сон золотой», который хранился в древности в преданиях о «золотом веке», затем — в ересях, отпавших от христианства, в Новое время — в утопиях, а в новейшее — в проектах «постчеловечества». В рамках сознания самого Достоевского развращение героем «идеальных» людей — это своего рода наглядная притча в подтверждение его тезиса о том, что общество может быть улучшено только путем нравственного самоусовершенствования конкретных людей, а не изменением внешних социальных форм. Внешние формы могут казаться сколь угодно идеальными, но если сам человек не совершенствуется, то эти «идеальные» формы станут такими же носителями зла, как и любые другие. Эту мысль Достоевский повторяет всегда, когда пишет на эту тему; по сути своей, она является лишь парафразом известного изречения свт. Серафима Саровского: «Стяжай дух мирен, и тысячи вокруг тебя спасутся». В данном рассказе Достоевский говорит то же самое, но «методом от противного».
30 Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л.: Наука, 1972-1990. Т. 26. С. 323.
31 Андрей Кесарийский, свт. Св. Андрея, архиепископа Кесарии Каппадокийской, толкование на Апокалипсис св. Апостола и Евангелиста Иоанна Богослова в 24 словах и 72 главах. М.: Тип. Евдокия Коновалова и К°, 1911. С.111.
32 См.: ДаренскийВ.Ю. Феодализм как вершина мировой истории в историософии А. Ф. Лосева // Философ и его время: К 125-летию со дня рождения А. Ф. Лосева. XVI Лосевские чтения / Сост. Е. А. Тахо-Годи. М.: МАКС Пресс, 2019. С. 366-377.
История о том, как герой развратил «идеальных» людей, — это образное опровержение всех теорий «улучшения» общества. Сами эти теории тоже отражены во сне: «„Наука даст нам премудрость, премудрость откроет законы, а знание законов счастья — выше счастья". Вот что говорили они, и после слов таких каждый возлюбил себя больше всех, да и не могли они иначе сделать. Каждый стал столь ревнив к своей личности, что изо всех сил старался лишь унизить и умалить ее в других, и в том жизнь свою полагал. Явилось рабство, явилось даже добровольное рабство: слабые подчинялись охотно сильнейшим, с тем только, чтобы те помогали им давить еще слабейших, чем они сами»33. Действительно, нет оснований верить в марксистский миф о «рабовладельческом обществе», потому что на самом деле рабство стало наиболее массовым вовсе не в Античности, а уже в Новое время, — оно было верным спутником «прогресса». В наше время формально нет рабства, но фактическое моральное рабство стало почти всеобщим. Именно об этом здесь говорит Достоевский в своем пророческом сне.
Далее, парадокс этого «испорченного» состояния человечества состоит в том, что всякие попытки его «улучшения» неизбежно приводят к обратному результату: «стали появляться люди, которые начали придумывать: как бы всем вновь так соединиться, чтобы каждому, не переставая любить себя больше всех, в то же время не мешать никому другому, и жить таким образом всем вместе как бы и в согласном обществе. Целые войны поднялись из-за этой идеи. Все воюющие твердо верили в то же время, что наука, премудрость и чувство самосохранения заставят наконец человека соединиться в согласное и разумное общество, а потому пока, для ускорения дела, „премудрые" старались поскорее истребить всех „непремудрых" и не понимающих их идею, чтоб они не мешали торжеству ее. Но чувство самосохранения стало быстро ослабевать, явились гордецы и сладострастники, которые прямо потребовали всего иль ничего. Для приобретения всего прибегалось к злодейству, а если оно не удавалось — к самоубийству»34. Здесь уже в форме притчи говорится об идеях устроения «идеального» общества и показан их экзистенциальный исток — культ человеческого самолюбия. Попытки объединенная на основе культа человеческого ego неизбежно ведут к войнам, уничтожению несогласных, а в результате — к культу самоуничтожения, поскольку самообожествившееся ego уже в конце концов становится невыносимым для самого себя. Именно такая эпоха настала в наше время для народов Запада с их инфернальными идеологиями XXI в.
Тем самым, герой поставлен в безвыходную ситуацию — он лишен слов, но не может теперь молчать, зная ту истину, которая ему открылась: «а я все-таки буду проповедовать. А между тем так это просто: в один бы день, в один бы час — все бы сразу устроилось! Главное — люби других как себя, вот что главное, и это все, больше ровно ничего не надо: тотчас найдешь, как устроиться. А между тем ведь это только — старая истина, которую биллион раз повторяли и читали, да ведь не ужилась же!.. Если только все захотят, то сейчас все устроится»35. Собственно, это и есть изначальная ситуация евангельской проповеди — «для иудеев соблазн, для эллинов безумие» (1 Кор 1:23). Слова «тотчас найдешь, как устроиться» хорошо проясняются в том же тексте, обращенном к А. Д. Градовскому: «А если нас отыщется двое таких верующих, то вот уже и все спасено, целый мир двух нас завершен, воздвигнем алтарь и принесем жертву»36. Но эта особая христианская социальность не есть некая утопия «нового общества», а есть новый тип отношений между людьми, данный идеалом Христа как личности: «Христос единственный настоящий идеал»37. И это не выдумка писателя, а прямое понимание заповеди: «где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них» (Мф 18:20). Выдумкой же стала
33 Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. Т. 25. С. 108.
34 Там же.
35 Там же.
36 Там же. Т. 26. С. 323.
37 Там же. С. 322.
его хилиастическая утопия, но она также весьма понятна и «извинительна» — она определяется внутренней мучительностью созданного им художественного мира, из которого так хочется найти выход. Герои Достоевского лишь мечтают о будущем преображении и делают к нему только самый маленький первый шаг, но уже настоящее преображение ни с кем из них так и не происходит, все остается впереди и «всегда впереди» (М. М. Бахтин), — и поэтому автору так хочется воплощения его идеала «здесь и сейчас». Однако, по большому счету, хилиастическая мечта Достоевского о «всеобщем единении» не имеет серьезного значения, это лишь его частная личная фантазия, нисколько не мешающая главному: Достоевский совершил нечто намного более ценное — он создал художественную модель «внутреннего апокалипсиса» в человеке, которая показывает неизбежность Апокалипсиса как имманентного конца истории38. (Можно рассматривать этот факт как новое проявление известного «бальзаковского парадокса».) Конец рассказа «Сон смешного человека» — это художественная модель конца мiра сего: когда люди уже безнадежны и мир обречен, но до последнего момента остаются те, кто все понимает и имеет надежду на спасение. Это те, кто еще знает, как можно спастись от смерти духовной, но их уже давно никто не хочет слушать.
С другой стороны, в мире Достоевского высшей точкой постижения состояния человеческого бытия служит прозрение, высказанное одним из его героев: «воистину всякий пред всеми за всех и за все виноват»39. Это прозрение является эсхатологическим состоянием сознания, которое уже предстоит Богу, как на Страшном суде. Это состояние сознания пробуждено у героя «Сна смешного человека» его виной перед незнакомой девочкой, которая стала для него воплощением всего страждущего человечества. Почему же он так катастрофически остро и глубоко пережил эту свою повседневную черствость? Это чувство было подготовлено его предшествующим состоянием выхода за рамки этого мира: «все — все равно». Но ведь невозможно уже вернуться из него в то предшествующее наивно-благодушное принятие мира таким, каков он есть, — а можно только вернуться в него новым человеком — как взявшим на себя всю тяжесть мирового бытия. В нравственной сфере герой проходит «инициацию» во «взрослое» состояние, т.е. состояние человека, посвященное в тайны жизни и смерти, как это было в архаических обрядах. С одной стороны, в рассказе показан неизбежный путь человечества к Апокалипсису (эсхатология в собственном смысле слова), но одновременно с этим показано и то состояние внутренней свободы человека, к которой он будет способен вплоть до самого последнего мгновения мира сего. Это внешняя, объективная; и внутренняя — личностная — две стороны эсхатологического процесса.
Парадокс состоит в том, что даже не смотря на свои внешние хилиастические упования, Достоевский построил такую художественную модель «внутреннего апокалипсиса» в человеке, которая делает эти упования уже ненужными и порожденными лишь субъективной психологией писателя. Эта «глубинная эсхатологическая теория» противоречит его собственным хилиастическим упованиям, но это совершенно закономерно в силу той общей «разорванности» его сознания, о которой упомянуто выше. Она имеет глубокий религиозный смысл — фактически, тот же самый, который имеет и «Легенда о Великом инквизиторе»: это самообман любых попыток устроиться на земле «без Бога». Устроиться, конечно, можно, но только ценой отказа от Христа. Чаяние же Достоевским «царства Божия на земле» — это желание устроиться на земле «с Богом». Однако Христос принес на землю «не мир, но меч» (Мф 10:34). Приход людей ко Христу не приводит ко «всеобщему согласию», но как раз наоборот — к ожесточению борьбы друг против друга, поскольку каждый теперь мнит себя правильным носителем истины и не хочет соглашаться с другими, которые мнят о себе точно так же. И как это ни парадоксально,
38 См.: Маркидонов А.В. Богословие и культура: монография. СПб., 2022. С. 193-206.
39 Там же. Т. 14. С. 262.
но «устроиться» на земле легче как раз без Христа (о чем и говорит Великий инквизитор), а не со Христом. Ведь Христос пришел для спасения людей в вечную жизнь, а вовсе не для самодовольного благоустроения в мире сем. И именно для того, чтобы люди не забывали об этом, Он и посылает на землю непрерывные скорби. Более того, именно это гордое и безбожное стремление к самодовольному благо-устроению в мiре сем и делает неизбежным Апокалипсис.
Принцип Достоевского здесь такой же, как и у всех христианских мыслителей, знавших подлинную «сущность» человека, поврежденную первородным грехом. Они писал: «гражданские идеалы суть только продукт нравственного самосовершен-ствования»40. Характерно, однако, что уже в своих конкретных социальных формах этот идеал мыслится Достоевским как традиционное сословное общество — вполне в соответствии с идеальным иерархическим устройство бытия небесного и земного, описанного трактатах св. Дионисия Ареопагита. В этом отношении Достоевский очень ортодоксален и очень далек от любых ересей. В упомянутом наброске ответа Градовскому он писал: «В христианстве, в настоящем христианстве, есть господа и слуги, а рабов не может быть вовсе. Слуги же не рабы <...>. И в будущем, и в идеально прекрасном, в каком хотите обществе, хотя и исчезнет рабство, но слуги и господа останутся во веки веков»41. Например, Московская Русь XIV-XVП вв. как православная «народная монархия» (И. Л. Солоневич), построенная по идеалу монастыря, из всех государств в мировой истории в наибольшей степени воплощала идеал «всеобщего единения» с идеалом Христа. Именно этот идеал, сохраненный в народе, и воспитал Достоевского, хотя влияние секулярных теорий «прогресса» подтолкнуло писателя к хилиастическим мечтаниям. Но именно православная монархия мыслится Достоевским как наилучшее социальное устройство, в наилучшей степени обеспечивающее народную нравственность и свободу: «Мы неограниченная монархия и, может быть, всех свободнее. При таком могуществе императора — мы не можем не быть свобод-ны»42; «Царь для народа не внешняя сила, не сила какого-нибудь победителя <...>, а всенародная, всеединящая сила, которую сам народ восхотел, которую вырастил в сердцах своих, которую возлюбил, за которую претерпел, потому что от нее только одной ждал исхода своего из Египта. Для народа царь есть воплощение его самого, всей его идеи, надежд и верований его»43.
Однако важно понимать, что сама по себе христианская социальность не есть некий «идеальный строй» общества, а есть новый тип отношений между людьми, данный идеалом Христа как личности. Достоевский определяет его принцип следующим образом: «животное будет побеждено. Да и чувств не будет таких, никакой тогда зависти, никогда мелкого личного самолюбия не будет вовсе, ибо все будут воистину новые люди, настоящие, Христовы дети, а прежнее животное будет побеждено»44. Этот идеал реализуется в самих отношениях между людьми, а не в каком-то определенном социальном устройстве. Можно лишь различать социальные устройства по критерию: в какой степени они способствуют или же, наоборот, мешают реализации этого идеала. Опыт истории показывает, что в наибольшей степени способствует православная монархия, а в наибольшей степени мешает современный тип социального устройства, основанный на полной свободе греха и сознательной стимуляции всех греховных побуждений людей. Если человек хочет быть и «современным», и «христианином» одновременно, он и впадает в прелесть и ересь «розового христианства»: «Никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть» (Мф 6:24). Об этом и напомнил К. Н. Леонтьев.
40 Там же. Т. 26. С. 323.
41 Там же. С. 321.
42 Там же. Т. 24. С. 107.
43 Там же. Т. 27. С. 21.
44 Там же. Т. 26. С. 322.
Источники и литература
1. Андрей Кесарийский, свт. Св. Андрея, архиепископа Кесарии Каппадокийской, толкование на Апокалипсис св. Апостола и Евангелиста Иоанна Богослова в 24 словах и 72 главах. М.: Тип. Евдокия Коновалова и К°, 1911. 140 с.
2. Бердяев Н.А. Константин Леонтьев. Очерк из истории русской религиозной мысли // К. Н. Леонтьев: pro et contra: антология. В 2 т. Т. 2. СПб.: Изд-во РХГИ, 1995. С. 29-179.
3. Булгаков С., прот. Апокалипсис Иоанна (Опыт догматического истолкования). М.: Отрада и Утешение, 1991. 352 с.
4. Гаврилов И.Б. «Память об Афоне живет в моем сердце». К 185-летию со дня рождения К. Н. Леонтьева // Научные труды кафедры богословия Санкт-Петербургской Духовной Академии. 2016. С. 126-134.
5. Даренский В. Ю. Достоевский как художник обезбоженного мира // Русская философия. 2022. № 1. С. 69-82.
6. Даренский В. Ю. Феодализм как вершина мировой истории в историософии А. Ф. Лосева // Философ и его время: К 125-летию со дня рождения А. Ф. Лосева. XVI Лосевские чтения / Сост. Е. А. Тахо-Годи. М.: МАКС Пресс, 2019. С. 366-377.
7. Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л.: Наука, 1972-1990.
8. Зайцев К., свящ. Любовь и страх (Памяти Константина Леонтьева) // К. Н. Леонтьев: pro et contra: антология: В 2 т. Т. 2. СПб.: Изд-во РХГИ, 1995. С. 198-228.
9. Карпова Е. А. Почему К. Н. Леонтьев назвал идеи Л. Н. Толстого и Ф. М. Достоевского «розовым» христианством? // Философические письма. Русско-европейский диалог. 2021. Т. 4. № 3. С. 85-97.
10. Касаткина Т. Прп. Иустин (Попович). Достоевский о Европе и славянстве // Новый Мир. 1999. № 6. С. 225-227.
11. Корнеев А. Критика «розового христианства» К. Н. Леонтьевым. URL: https://katehon. com/ru/article/kritika-rozovogo-hristianstva-kn-leontevym (дата обращения: 03.01.23).
12. ЛеонтьевК.Н. О всемирной любви. Речь Ф.М. Достоевского на Пушкинском празднике // Полн. собр. соч. и писем: В 12 т. Т. 9. СПб.: Владимир Даль, 2014. С. 186-225.
13. Леонтьев К.Н. Страх Божий и любовь к человечеству. По поводу рассказа гр. Л. Н. Толстого: «Чем люди живы»? // Полн. собр. соч. и писем: В 12 т. Т. 9. СПб.: Владимир Даль, 2014. С. 165-186.
14. Маркидонов А.В. Богословие и культура: монография. СПб.: Изд-во СПбДА, 2022. 504 с.
15. Ореханов Г., свящ. Л. Н. Толстой, Ф. М. Достоевский и отрава гуманизма: новая жизнь дискуссии о «розовом христианстве». URL: https://runivers.ru/philosophy/ logosphere/456454/ (дата обращения: 03.01.23).
16. Соловьев В.С. Заметка в защиту Достоевского от обвинения в «новом» христианстве // Творчество Достоевского в русской мысли 1881-1931 годов. Сб. ст. М.: Книга, 1990. С. 55-58.
17. Фатеев В.А. Византизм К. Н. Леонтьева и философия религии В. С. Соловьева. Часть первая: Леонтьев и идея вселенской теократии // Труды кафедры богословия Санкт-Петербургской Духовной Академии. 2022. № 3 (15). С. 105-133.
18. Феофан Затворник, свт. Письма о молитве и духовной жизни. М.: Правило веры, 2008. 480 с.
19. Фетисенко О.Л. Афон и его «единство в разнообразии» в социокультурной концепции Константина Леонтьева // Русско-Византийский вестник. 2018. № 1. С. 141-145.
20. Фетисенко О.Л. К.Н. Леонтьев в «Русском Вестнике» и «Московских Ведомостях» М. Н. Каткова // Русско-Византийский вестник. 2019. № 1 (2). С. 146-155.
21. Ямшанова В.А, Пашигорова Ю.Г. Уникальность понятия «страх» (Angst и Furcht) в современном немецком языке // Проблемы филологии и методики преподавания иностранных языков. Сб. науч. ст. / Ред. В. А. Ямшанова. СПб: СПбГПУ, 2016. С. 85-95.
