CC BY
0
УДК 002.2(470)"1888/1948"
В. А. Мутьев, А. С. Тургаев
Концепция книговедения М. Н. Куфаева: векторы актуализации в современной науке
В первой статье готовящегося цикла публикаций, посвященного вопросам генезиса и эволюции теоретического книговедения в России, рассмотрены некоторые аспекты формирования петербургской школы книговедческой мысли в контексте научной деятельности профессора Ленинградского государственного института культуры М. Н. Куфаева. Представлен многоаспектный анализ одной из его программных работ - «Проблемы философии книги», установлены интертекстуальные связи с фундаментальными трудами по истории книги, коммуникативистике, культурологии. Предложена авторская интерпретация куфаевской системы книговедения и сформулированы ее ключевые методологические положения, находящие свое воплощение в современном научном дискурсе: изучение факторов книжного процесса и жизненного цикла книги как явлений исторических и социальных, рассмотрение коммуникационных технологий и их конкретных материальных форм в качестве инструментов, определяющих полифонию культурных практик, разработка комплекса вопросов, связанных с закономерностями коммуникационного процесса как системы диалогических субъект-субъектных взаимодействий.
Ключевые слова: книговедение, теория и методология книговедения, книжные коммуникации, социальные коммуникации, медиа, междисциплинарные гуманитарные исследования, М. Н. Куфаев
Viktor A. Mutev, Alexander S. Turgaev
M. N. Kufaev's framework of the book science: directions of actualization in modern science
The first article of the upcoming series of publications devoted to the genesis and evolution of theoretical book science in Russia examines some aspects of the formation of the St. Petersburg school of bibliological thought in the context of the scientific activity of professor at Leningrad State Institute of Culture M. N. Kufaev. A multidimensional analysis of one of his programs works, «Problems of the Philosophy of the Book» is presented, intertextual connections are established with fundamental works on the history of the book, communication studies, and cultural studies. The author's interpretation of the Kufaev's system of the book science is proposed and its key methodological considerations, which are embodied in modern scientific discourse are formulated: the study of the factors of the book process and the life cycle of a book as historical and social phenomena, consideration of communication technologies and their specific material forms as tools that determine the polyphony of cultural practices, development of a set of issues related to the laws of the communication process as a system of dialogic subject-to-subject interrelations.
Keywords: book science, theory and methodology of book science, book communications, social communications, media, interdisciplinary humanitarian research, M. N. Kufaev DOI 10.30725/2619-0303-2024-1-172-178
Отечественное теоретическое книговедение имеет долгую, богатую и нелинейную историю развития. Его зарождение в качестве самостоятельной научной дисциплины традиционно связывается с именами А. И. Богданова (1692-1766), В. С. Сопикова (1765-1818), В. Г. Анастасевича (1775-1845) -авторов, подготовивших работы, содержащие элементы протокниговедческого знания и сохранившие свою историографическую ценность. Однако системная разработка теоретико-методологических оснований книговедения начинается позже - в конце XIX - начале XX в., а «золотой век» россий-скойй книговедческой мысли приходится
на 1920-1930-е гг., когда выходят в свет концептуальные работы А. М. Ловягина, А. Г. Фомина, М. Н. Куфаева [1, с. 5]. Необходимо отметить, что научная и педагогическая биография каждого из них связана с Петроградским институтом внешкольного образования (ныне - Санкт-Петербургский государственный институт культуры), в учебных планах которого, сразу после формирования книжно-библиотечного подотдела (библиотечного факультета) в 1919 г., появляется курс «Книговедение» [2]. Годом позже была образована кафедра книговедения в становлении и деятельности которой принимал участие, в том числе, профессор М. Н. Куфаев.
В эти годы формируется и постепенно институционализируется петербургская школа книговедения, одной из отличительной черт которой является ее научно-педагогическая направленность - результаты исследований активно внедряются в образовательный процесс, а библиотечная и педагогическая (в настоящее время - проектная) практика позволяют апробировать экспериментальные и прикладные разработки, но также - предоставляют эмпирический материал для научной работы.
Существенный вклад в становление этой школы внесли многие видные ученые - А. М. Ловягин, А. Г. Фомин, А. И. Барсук, И. Е. Баренбаум, А. В. Блюм и многие другие. К этому сонму великих относится и крупный отечественный книговед - И. А. Шомракова, которая считала, что правомерно «говорить о петербургской школе книговедения, сформировавшейся на основании научного наследия М. Н. Куфаева» [3, с. 4]. К ключевым достижениям этой школы, корни которых обнаруживаются в трудах М. Н. Куфаева [4-6], относится построение функциональной концепции книговедения, разработка идей о комплексной науке - книговедении, объект (книга-общество) и предмет (книжное дело) которой позволяют говорить о нем - книговедении - как о метанауке для истории и теории книги, библиотековедения, библиографоведения, что, впрочем, не делает эти положения безоговорочными и конвенциональными. Другой важной связующей ленинградских и петербургских книговедов нитью является первостепенное внимание к принципу историзма, учет многообразных внутренних и внешних социально-культурных факторов, а также ретроспективный анализ системы государственного регулирования отрасли. Абрис этих исследовательских направлений и установок с предельной ясностью обнаруживается в публикациях М. Н. Куфаева [4-6].
Его научное творчество представляет собой профессиональный межкультурный полилог, находящий свое новое воплощение на каждом следующем витке истории коммуникаций и идеи. Предметом настоящей статьи является анализ концепции теоретического книговедения, изложенной в работе «Проблемы философии книги» [6] с позиций современного гуманитарного дискурса.
Книга как продукт мировой культуры и ее фактор
Вводя в оборот понятие «философии книги», М. Н. Куфаев рассматривает ее в «как систему принципов, определяющих жизнь и бытие рассматриваемого предмета». Эта си-
стема должна обеспечить «познание господствующей идеи, раскрывающейся в предмете», а вместе с тем определить типологические особенности книги как «продукта мировой культуры и фактора ее» [4, с. 22]. В этой емкой и лаконичной максимуме зафиксирован ряд принципиальных методологических установок относительно возможностей книговедческого познания окружающей действительности, логики эволюции науки о книге и ее месте в системе наук.
Во-первых, рассмотрение книги в качестве продукта мировой культуры позволяет акцентировать, с одной стороны, вещность книги, ее материальность и воплощенность в конкретный форме, а с другой - роль нематериальных, оказывающих воздействие на процесс ее создания факторов, т. е. культуро- и антропоцентрич-ность книжных коммуникаций. «Только сочетая результаты эмпирического и идеального изучения конкретного, можно получить тот комплекс понятий и ту сумму знания, которые, выражая действительность (в нашем случае - книгу) во всем ее охвате, в целостной и гармоничной законченности, создадут науку о книге или книговедение», следовательно: «книговедение - наука о конкретном в его эмпирической и идеальной данности» [4, с. 22]. Такая характеристика книговедения со всей определенностью фиксирует приоритет индуктивного метода и качественно-количественной исследовательской парадигмы исследований.
Второй аспект, который требует нашего внимания, - это понимание книги как фактора культуры. М. Н. Куфаев пишет: «от иератических письмен Египта и скрижалей Израиля до современных фолиантов и фонографических валиков развертывается единый свиток сокровищ гения человеческого» [4, с. 22]. Такой пассаж для 1927 г. можно считать, безусловно, революционным и, вероятно, во многом непонятным для современников, не раз изыскавших возможность упрекнуть ученого в идеализме и формализме. Упоминание в одном ряду иератических письмен, скрижалей, фонографа, свитка являет собой принципиально важную книговедческую установку: задача книговедения - построение концептуальных оснований и теоретических моделей для исторической реконструкции процесса текст-опосредованной субъект-субъектной коммуникации как инструмента познания общего и особенного, закономерного и специфичного в социальных путях материализации идей. Книга как «вещь-в-себе» - ценный, но частный объект книговедческого изучения. Формат, шрифт, переплет, обложка, материальной носитель, способ кодировки и конструктив-
ные особенности позволяют атрибутировать отдельные аспекты социальной далнности, но не являются единственной целью книговедческого исследования. Социализация конкретно-книговедческих данных, их помещение в культурно-исторический контекст - вот способ развернуть «свиток сокровищ гения человеческого». При этом само слово «свиток» в данном случае не совсем корректно, поскольку динамическое взаимовлияние продукта культуры - книги - и факторов ее социального действия обуславливают необходимость отказа от линейного понимания развития книжных коммуникаций.
Система книговедческого знания
Предложенная М. Н. Куфаевым система и структура книговедческого знания состоит из нескольких уровней и может быть представлена в матричном виде. На одной стороне оси координат располагаются конкретные предметы изучения - книга во всех ее формах и проявлениях, а также институты, обеспечивающие функционирование системы книжных коммуникаций: библиотеки, архивы, книгоиздательские и книгораспространительские организации, т. е. все то, что представляет собой факты «действительности». С другой стороны этой оси координат представлены проблемы на-уковедческого характера, к которым отнесены библиология (философия книги, методология) и библиологическая историография. Другую ось координат формируют подходы к изучению как фактов действительности, так и теоретико-методологических установок - эмпирический и идеальный. Эмпирическое изучение лежит в основе формирования таких направлений, как история книги, библиография, книжная статистика, библиотековедение, каждое из которых вырабатывает собственный понятийный аппарат с целью объективного описания действительности. Задачи же эмпирического изучения науки решает библиологическая историография (библиография библиографии), устанавливающая закономерности развития научного знания, говоря современным языком - закономерности развития документального потока. То есть библиометрические и наукометрические исследования также являются частью эмпирического изучения науки и входят в состав понимаемого таким образом книговедения.
Идеальное изучение объекта в терминах современной науки соотносится с философской рефлексией относительно путей, способов и методов приращения научного знания. Соответственно, диада «эмпирическое - идеальное» может быть прочитана как «эмпирическое - философское», «прикладное - абстрактное», «количественное - качественное». Таким образом
философия книги и философия книговедения в используемой М. Н. Куфаевым терминологии являются ничем иным как теорией и методологией историко-книжных исследований и книговедения. При таком прочтении система М. Н. Куфаева приобретает совершенно современный вид.
Матричное представление структуры книговедения, предложенной М. Н. Куфаевым, с нашей точки зрения, демонстрирует ее жизнеспособность в контексте современного книговедческого, медиалогического, шире - гуманитарного дискурса. Так, существуют исто-рико-книжные исследования [7; 8] по своим целевым установкам соответствующие эмпирическому уровню познания окружающей действительности. Однако композиция такого рода работ естественным образом включает в себя также библиографию и историографию, т. е. разделы, в соответствии с куфаевской схемой относящиеся к эмпирическому изучению науки. Еще большая сложность возникает с атрибуцией обобщающих выводов авторов, посредством которых факты действительности и предыдущие результаты исследований пунктирно, но последовательно позволяют конструировать теоретико-методологические основания истории книги, т. е. относятся к категории идеального. К противоположным примерам может быть отнесен корпус концептуальных теоретических работ, устанавливающих принципы, закономерности и модели анализа системы книжных коммуникаций [912]. Такие исследования в описанной системе координат принадлежат одновременно двум уровням - идеальному библиологическому и эмпирическому историко-книжному, поэтому неирерархическое представление структуры книговедения представляется более объективным и соответствующим его современному уровню.
Дальнейшее изложение материала свидетельствует о том, что М. Н. Куфаев вводит еще одну переменнную книговедческого анализа - это коммуникационный уровень исследования - индивидуальный (микрокниговедческий) и социальный (в данном случае трактуемый как макрокниговедческий). При этом оба этих уровня не могут рассматриваться внеисторически. «Книга - продукт индивидуальный и сама по себе индивидуальность. И в то же время книжное слово - факт социальный и продукт общества. Индивидуальное по своему происхождению, социальное по сфере своего действия - книга в своем характере носит все черты явления исторического, в котором преломляются и таинственным образом сли-
ваются индивидуальное и социальное. Раз появившись, книга тотчас же делается достоянием истории» [5, с. 66].
Подведя предварительные итоги, следует подчеркнуть, что, во-первых, М. Н. Куфаев внес неоспоримый вклад в разработку структуры науки о книге и ее разделов, которые в значительной степени сохраняют свою актуальность и по сей день. Во-вторых, предложенная нами интерпретация куфаевской системы демонстрирует внутреннее единство и неразрывность книговедения как комплексного теоретико-методологического и историко-культурного знания. В-третьих, тенденция к специализации и дифференциации наук, характерная для первой половины XX в., сменилась фокусом на междисциплинарность и интегративность, поэтому модель М. Н. Куфаева правомерна для периода ее разработки, но потребовала некоторой адаптации к современным реалиям.
Динамическое понимание книговедческих задач и «законы книги»
Принципиальное значение имеет подробно разрабатываемый М. Н. Куфаевым тезис о жизненном цикле книги, рассматриваемом в качестве динамичной совокупности факторов внешней обстановки, воздействующих на книжные коммуникации, и факторов бытования книги, в свою очередь воздействующих на сам жизненный процесс. Автор тяготеет к циклическим моделям осмысления коммуникаций, при том что в самой коммуникативистике такие модели начнут разрабатываться существенно позже - в 1950-1960-х гг. (У. Шрамм и др.), а концепция коммуникационного цикла в книговедческих изысканиях станет одной из доминирующих еще позже - начиная с 1980-х гг. [12] и не потеряет своей актуальности вплоть до сегодняшнего дня [13].
Следует отметить, что М. Н. Куфаев не предлагает путей анализа модели этого жизненного цикла и не увязывает его с объектом книговедения как науки (что с нашей точки зрения было бы продуктивным), но вместе с тем фиксирует совокупность явлений, которые целесообразно рассматривать в качестве факторов книжного процесса. Некоторые из них аксиоматичны: «состояние культуры, степень умственного и нравственного развития и образования общества и личности, состояние торговли и промышленности (вообще, и книжной в частности), состояние книгопечатания, количество типографий, издательств, законодательство о печати», а другие заслуживают особого внимания, в частности «потребности и склонности среды, исторический момент,
общественный тип людей, историческая традиция, „великие книги" и „великие читатели", состояние и степень развития устного и печатного слова» [5, с. 69].
Перечисление факторов книжного процесса, их номинация именно в таком виде и такой форме ставят несколько принципиальных методологических задач перед книговедением:
- необходимость анализа не только и не столько фонового контекста жизненного цикла книги, сколько изучения поликультурных сред и/или культурных гнезд, формирующихся посредством фиксации и распространения общественно одобряемых правил и норм, специфичных для конкретной территории. При этом фиксация, воспроизводство и диссеминация делают впоследствии возможным наделение этих правил и норм свойствами культурного кода, социального мифа, локально детерминированной семиотической системы, которая в свою очередь маркирует пути дальнейшего интеллектуального действия. Соотношение этих взаимовлияющих факторов и составляет основу книговедческой реконструкции текст-опосредованных коммуникаций как явления исторического и социального;
- из первого тезиса следует иная, опередившая свое время, задача: рассмотрение доминирующей коммуникационной технологии (устной, письменной, печатной, мультимедийной и т. д.) и ее конкретных форм (устная речь, рукописный свиток/кодекс, печатный кодекс, цифровой текст и др.) в качестве инструментов (медиа) с предзаданными функциональными характеристиками, конструктивное воплощение которых определяет векторы публичного дискурса и общественного развития. Роль технологий, обеспечивающих возможности передачи информации во времени и пространстве, станет предметом анализа большого массива научных работ несколько десятилетий спустя и породит концепции информационных галактик, информационного общества, социально-акторной теории, социотехнического альянса [10; 14; 15]. Представляется, что именно через такую оптику следует искать место современного книговедения в системе междисциплинарных гуманитарных исследований XXI в.;
- предыдущие два тезиса куфаевской концепции, изложенной в нашей интерпретации, делают необходимой постановку вопроса о дизайне, предмете и сущности книговедческого исследования как такового. Она - сущность -связана в первую очередь с тем, что отдельные прикладные и в высшей степени значимые для библиотечно-библиографической, книгоиздательской, книготорговой практики и экономики
в целом направления (например, книжная статистика) не должны подменять собой предмет и задачи книговедения как науки. Так, анкетирование, интервьюирование, демографическая статистика, первичные данные о половозрастном и этноконфессиональном составе населения сами по себе не способны сформировать науку социологию. Аналогичным образом книжный учет, библиографирование, библиометрия, изучение документального потока предоставляют ценные сведения для принятия практических решений и научного осмысления, но не должны отождествляться с ним. В связи с этим локомотивом теоретического книговедения становится разработка комплекса вопросов, связанных с закономерностями коммуникационного процесса как системы диалогических субъект-субъектных взаимодействий (автор, издатель, читатель, интерпретатор и т. д.) в их исторической ретроспективе и конкретных формах материального воплощения.
Вопрос о «законах книги» [5, с. 73] ставится М. Н. Куфаевым (что само по себе чрезвычайно прогрессивно), но фактически не раскрывается им. Более того, дальнейшее изложение концепции содержит в себе ряд противоречий, требующих отдельного комментария. М. Н. Ку-фаев вводит категорию «книги как события», которое и попадает в фокус исследовательского объектива, а соответственно «предметом книговедения служит не типичное, не родовое и не общее, а единичное, индивидуальное» [5, с. 79]. Далее это утверждение артикулируется еще раз: «книговедение изучает конкретное единичное <...>, а не абстрактное общее, то, что однажды было, а не то, что всегда было и будет при известных условиях, изучает событие, а не закон» [5, с. 79-80]. Такое целепола-гание, вслед за В. Виндельбандом, приводит М. Н. Куфаева к достаточно радикальному, противоречащему основополагающим установкам как книговедения, так и других гуманитарных наук тезису о том, что «цель познания состоит в конкретном воспроизведении и постижении отдельного явления человеческой жизни, которое один раз осуществилось в действительности» [5, с. 80], а «книговедение - идеографическая наука о книге и ее развитии» [5, с. 80-81].
В этих утверждениях заложено внутреннее противоречие, требующее своего разрешения. В них, с нашей точки зрения, наблюдается терминологическое наслоение двух взаимосвязанных, но не тождественных уровней научного познания. Единичное и индивидуальное выступают в качестве фактов социальной действительности, требующих эмпирического изучения в рамках истории книги (и то, лишь
отчасти, поскольку, например, использование данных о тиражности, анализ количества обращений к определенным наименованиям книг, количество переводов на иностранные языки и ряд других количественных показателей необходимых для историко-книжной реконструкции могут существовать сразу в агрегированной форме и не соотносится с категорией единичного), но и являются основанием для философской концептуализации (в терминах М. Н. Куфаева - идеального изучения). При этом история книги и философия книги неразрывно связаны с методологическим аппаратом, тезаурусом, научными подходами, разрабатываемыми теоретическим книговедением (библиологией).
Данное противоречие объясняется использованием термина «книговедение» в качестве зонтичного понятия для всех книговедческих дисциплин, с одной стороны, и как понятия, отражающего специальные теоретические и методологические разработки - с другой, что и приводит к определенной рассогласованности высказываемых положений.
В действительности (как первого - окружающий мир, так и второго порядка - научная и художественная рефлексия) явные противоречия отсутствуют. «Книга как событие» - это, безусловно, предмет практически любого исто-рико-книжного исследования. Причем сама лексема «событие» исключительно удачна, она нивелирует риски ограниченной интерпретации единичного в абсолютной максиме (как одной книги, одного экземпляра, с одной линейной истории прочтения) и позволяет рассматривать весь событийный ряд, включая множественное авторство, итерации и переосмысление текста. А проблема выработки законов или закономерностей является неотъемлемой частью как истории книги, рассматриваемой на макроаналитическом уровне, так и теоретического книговедения, моделирующего и обобщающего процесс познания книжных коммуникаций. То есть и «события», и «законы» входят в орбиту науки о книге.
В завершение работы М. Н. Куфаев предлагает свою классификацию научного знания [5, с. 91], которая, в целом, примиряет логику автора и современное ее понимание, представленное в настоящей статье. К наукам о законах оказываются отнесены библиопси-хология и библиосоциология, а к наукам о единичном - книговедение. Если заменить первые на книговедение, а вторые - историей книги, то смысл ранее высказанных комментариев становится еще более очевидным.
Емкие, живые, культурологические ком-муникативистские по своей сути воззрения
М. Н. Куфаева на структуру и задачи книговедения оказали существенное интеллектуальное влияние на всю историю его развития в России во второй половине XX - начале XXI в. и стали неотъемлемой частью международного книговедческого интертекста. Однако некоторые куфаевские тезисы в силу объективных и субъективных причин не получили своего полноценного развития в отечественном книговедении, хотя они обладают значительной эвристической и гуманитарной ценностью -это идея о книге как особом коммуникативном и культурологическом феномене, одновременно зависящим от капитализации всех элементов социальной обстановки и вместе с тем являющимся «фактором» ее, т. е. фактором исторического процесса. Следует отметить, что именно такая оптика исследования станет характерной для международного книговедческого дискурса во второй половине XX в. [11; 16; 17] и найдет своего воплощение в концепциях медиадетерминизма, коммуникационного цикла, школы Анналов и ряде других [10; 12; 18]. У нас нет достоверных данных о том, был ли кто-нибудь из этих авторов знаком с куфаевскими концепциями, но совершенно точно можно утверждать о методологической и прогностической силе опубликованных воззрений ученого.
К доказательствам вышесказанного следует отнести в том числе изменения, произошедшие в системе нормативно-правового регулирования подготовки научно-педагогических кадров. С введением в действие новой номенклатуры научных специальностей к отраслям наук, по которым присуждаются ученые степени по научной специальности 5.10.4. «Библиотековедение, библиографоведение и книговедение», добавлена отрасль «культурология» и именно к ней, а также к историческим наукам в паспорте специальности отнесены исследования, посвященные «социальному и культурному значению книги, библиографии, библиотеки; книге, библиотеке, библиографии в медиасистеме» (п. 6); «роли книги и книжного дела в развитии общества и культуры» (п. 7); «семиотической природе общественных трансформаций; медиатизации повседневных практик в информационном обществе» (п. 17). Спустя век идеи М. Н. Куфаева доказали не только свою жизнеспособность, но и обрели нормативную силу.
Другой принципиальной методологической установкой М. Н. Куфаева является необходимость динамического изучения истории книги и чтения - не как свершившегося и не имеющего продолжения факта читательской
биографии, но как социального действия, разворачивающегося на микроуровне книжных коммуникаций (отдельный индивид, группа людей), динамика которых ситуативна, изменчива и актуализируется в процессе исторического развития в каждом следующем акте прочтения. Это идея найдет свое наиболее полное воплощение в следующей максиме конца двадцатого столетия: «...конечно, новые читатели создают новые тексты, новые значения которых являются результатом их новых форм» [19, p. 29]. При этом микрокниговедческое исследование - это так называемый первый уровень аналитических разработок, а второй уровень книговедческих задач связан с выявлением закономерностей в системе «книга - общество», и выявление такого рода закономерностей представляет собой предмет современных медиалогических исследований, в которых книга занимает одно из центральных мест.
Список литературы
1. Баренбаум И. Е. Проблемы теории и методологии книговедения: сб. избр. работ / сост. и автор предисл. Д. А. Эльяшевич; подготовка текстов и библиогр. указ. А. А. Катина. Санкт-Петербург: С.-Петерб. гос. ин-т культуры, 2023. 372 с.
2. Эльяшевич Д. А. Книговедение в Санкт-Петербургском государственном институте культуры // Петербургская библиотечная школа. 2018. № 4 (64). С. 81-86.
3. Шомракова И. А. Продолжение традиций // Труды Санкт-Петербургского государственного университета культуры и искусств. 2010. Т. 188. С. 3-7.
4. Куфаев М. Н. Избранное: труды по книговедению и библиографоведению / сост., вступ. ст. и ком-мент. И. Е. Баренбаума. Москва: Книга, 1981. 223 с.
5. Куфаев М. Н. История русской книги в XIX веке. Москва: Пашков дом, 2003. 359 с.
6. Куфаев М. Н. Проблемы философии книги. Книга в процессе общения. Москва: Наука, 2004. 188 с.
7. Барбье Ф. Европа Гутенберга: книга и изобретение западного модерна (XIII-XVI вв.) / пер. с фр. И. Кушнаревой; под науч. ред. А. Марковой. Москва: Изд-во Ин-та Гайдара, 2018. 491 с.
8. Костюк К. Н. Книга в новой медийной среде. Москва: Директ-Медиа, 2015. 432 с.
9. Маклюэн М. Галактика Гутенберга: становление человека печатающего. Москва: Акад. проект: Мир, 2005. 495 с.
10. Маклюэн М. Понимание медиа: внешние расширения человека. 2-е изд. Москва: Гиперборея: Кучково поле, 2007. 462 с.
11. Мутьев В. А., Эльяшевич Д. А. Теория медиа М. Маклюэна и современный книговедческий дискурс: точки пересечения // Библиосфера. 2021. № 4. С. 3-13.
12. Darnton R. What Is the History of Books? // Dœdalus. 1982. Vol. 111, iss. 3. P. 65-83.
13. Березняков Д. В., Козлов С. В. Переоткрывая классику: модель коммуникативного цикла Роберта Дарнтона // Научные и технические библиотеки. 2023. № 11. С. 121-140.
14. Эльяшевич Д. А., Мутьев В. А. Зарубежное книговедение: анализ исследовательских подходов (на примере переведенных монографий) // Вестник Санкт-Петербургского государственного института культуры. 2020. № 4. С. 180-186.
15. Flichy P. Une histoire de la communication modern. Espace public et vie privée. Paris: Éd. de la Découverte, 1991. 281 p.
16. Innis H. A. Empire and Communications. Maryland: Rowman and Littlefield, 2007. 287 p.
17. Levy M., Mole T. The Broadview Introduction to Book History. Peterborough, Ontario: Broadview Press, 2017. 256 p.
18. Febvre L. The Coming of the Book: The Impact of Printing 1450-1800. London; New York: Verso, 1990. 378 p.
19. McKenzie D. F. Bibliograpy and the sociology of texts. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1999. 130 p.
References
1. Barenbaum I. E.; Elyashevich D. A. (comp., auth. of the foreword); Katina A. A. (prepared texts and bibliogr. decree). Problems of theory and methodology of bibliology: coll. of selected works. Saint Petersburg: SPbGIK, 2023. 372 (in Russ.).
2. Elyashevich D. A. Book studies at the Saint-Petersburg State Institute of Culture. Petersburg Library School. 2018. 4 (64), 81-86 (in Russ.).
3. Shomrakova I. A. Continuation of traditions. Proceedings of the Saint-Petersburg State University of Culture and Arts. 2010. 188, 3-7 (in Russ.).
4. Kufaev M. N.; Barenbaum I. E. (comp., introductory art. and comment.). Selected works: works on bibliography and bibliography. Moscow: Kniga, 1981. 223 (in Russ.).
5. Kufaev M. N. History of Russian books in the 19th century. Moscow: Pashkov House, 2003. 359 (in Russ.).
6. Kufaev M. N. Problems of philosophy of the book. Book in the process of communication. Moscow: Nauka, 2004. 188 (in Russ.).
7. Barbier F.; Kushnareva I. (transl.); Markova A. (sci. ed.). Gutenberg's Europe: the book and the invention of western modernity (XIII-XVI centuries) Moscow: Publ. house Inst. Gajdara, 2018. 491 (in Russ.).
8. Kostyuk K. N. Book in a new media environment. Moscow: Direct-Media, 2015. 432 (in Russ.).
9. McLuhan M. The Gutenberg galaxy: making a typographic man. Moscow: Akadem. Proekt: Mir, 2005. 495 (in Russ.)
10. McLuhan M. Understanding the media: the external acquisition of a person. 2nd ed. Moscow: Hyperborea: Kuchkovo Pole, 2007. 462 (in Russ.).
11. Mutev V. A., Elyashevich D. A. M. McLuhan's media theory and modern bibliological discourse: intersections of points of view. Bibliosphere. 2021. 4, 3-13 (in Russ.).
12. Darnton R. What Is the History of Books? Dœdalus. 1982. 111 (3), 65-83.
13. Bereznyakov D. V., Kozlov S. V. Rediscovering classics: Robert Darnton's communications circuit. Scientific and technical libraries. 2023. 11, 121 -140.
14. Elyashevich D. A., Mutev V. A. Foreign book science: analysis of research approaches (a case of translated monographs). Bulletin of the Saint-Petersburg State University of Culture. 2020. 4, 180-186 (in Russ.).
15. Flichy P. Une histoire de la communication modern. Espace public et vie privée. Paris: Éd. de la Découverte, 1991. 281.
16. Innis H. A. Empire and Communications. Maryland: Rowman and Littlefield, 2007. 287.
17. Levy M., Mole T. The Broadview Introduction to Book History. Peterborough, Ontario: Broadview Press, 2017. 256.
18. Febvre L. The Coming of the Book: The Impact of Printing 1450-1800. London; New York: Verso, 1990. 378.
19. McKenzie D. F. Bibliograpy and the sociology of texts. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1999. 130.
