CC BY
194
Н.Н. АГЕЕВА
КОНЦЕПЦИЯ ИСТОРИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ ЮГА РОССИИ В АНТИЧНЫЙ ПЕРИОД В ТРУДАХ М.И. РОСТОВЦЕВА
Вопрос о необходимости изучения истории России в русле общеисторической эволюции неоднократно поднимался и по-разному решался в отечественной историографии. Так в первой половине ХХ в. в трудах ряда русских историков-эмигрантов, близких к евразийству, наметилась тенденция к существенному расширению хронологических рамок русской истории. По их мнению, следовало более внимательно отнестись к изучению древнейшего периода (I тыс. до н.э. - середина V в. н.э.), когда в степях южной России господствовали скифы, сарматы, готы, а северное Причерноморье входило в ареал распространения античной цивилизации. Г.В. Вернадский в 1943 г. отмечал в предисловии к первому тому своей «Истории России»: «До недавнего времени было принято начинать русскую историю с варягов, в то время как все произошедшее до этого времени, если и вовсе упоминалось, относилось к «доистории» с точки зрения изучавшего прошлое России. Именно археологи, отталкивающиеся от «доистории», впервые попытались проанализировать наиболее ранние тенденции развития истории России, и публикация двадцать лет назад работы М.И. Ростовцева «Иранцы и греки в Южной Руси» может рассматриваться как важная отправная точка в русской историографии» [1]. Для самого же М.И. Ростовцева упомянутая работа явилась в определенной степени завершающим этапом, так как начавшаяся эмиграция и, соответственно, отсутствие доступа к источникам не позволили ему в прежнем объеме заниматься проблемами истории и археологии юга России.
Исследование южно-русских древностей занимало центральное место в научной деятельности М.И. Ростовцева в период его работы на родине. Его крупнейшие труды в этой области «Античная декоративная живопись на юге России» (1914) и «Скифия и Боспор. Критический обзор памятников литературы и археологии» (1925) сохраняют научную значимость до сих пор. На наш взгляд, юг России привлекал М.И. Ростовцева не столько обилием необработанного античного материала, сколько своим положением на периферии античного мира, где тесно переплелись две культуры - варварская и грекоримская. К теме взаимодействия восточной и западной цивилизаций ученый в своих работах обращался достаточно часто. Эта проблема являлась ключевой и в его фундаментальном труде «The Social and Economic History of the Hellenistic World» (1941), и при археологических исследованиях Дура-Европос. Что касается юга России, то М.И. Ростовцева чрезвычайно занимала еще и проблема влияния проживавших здесь древних народов на последующее развитие этого региона и, соответственно, становление русской государственности. Концепция исторического развития юга России в античный период в общих чертах была изложена им в монографии «Эллинство и иранство на юге России» (1918), написанной в форме научно-популярного очерка. Формирование этой концепции и детализацию ее отдельных положений можно проследить и по другим многочисленным статьям и книгам ученого, посвященных югу России. Занимаясь преимущественно источниковедческими изысканиями, М.И. Ростовцев тем не менее в каждом частном сюжете стремился выявить общие тенденции развития этого региона в древнейший период.
Под «югом России» М.И. Ростовцев рассматривал не только территорию Северного и Северо-Восточного Причерноморья (что закрепилось и в современной историографии [2]), но и широко раскинувшиеся степи от Дуная вплоть до предгорий Урала. Ученый полагал, что только в таких широких географических рамках можно проследить эволюцию развития юга России [3]. Южнорусские степи, тесно связанные с морем, перерезанные рядом могучих рек, каждая с широко развитою системою притоков (Днестр, Буг, Днепр, Дон, Волга), между Черным и Каспийским морями подходят к Кавказскому горному хребту; на западе они тесно связываются с могучим Дунаем и его бассейном; на востоке сближаются с предгорьями Урала и сливаются с прикаспийскими, при-аральскими и южносибирскими степями; на севере они составляют неразрывное цельное со всей центральной и северной Россией. «Этим область южнорусских степей поставлена была в ближайшую связь с рядом важнейших центров культурного развития древнего мира. Она была, прежде всего, естественным продолжением могучего иранского культурного мира, определяющего собой культурную физиономию прикаспийской и приаральской Азии и тесно связанного с культурным миром Месопотамии» [4]. М.И. Ростовцев полагал, что степи юга России сыграли в культурно-историческом развитии человечества немаловажную роль: они стали ареной взаимодействия нескольких мощных культурных волн (прежде всего иранской и греческой) и не только приобрели неповторимый культурный облик, но оказали влияние на развитие европейской цивилизации и определили становление русской государственности.
Обращаясь к вопросу о происхождении русского государства, М.И. Ростовцев выделял основную, на его взгляд, проблему - необходимость выявления источников, из которых «выросла» Киевская Русь. «В IX в., когда русские летописи начинают сообщать нам данные о русских князьях и русском народе, Россия предстает перед нами в совершенно готовом, сформированном виде, с особым политическим, экономическим, социальным и культурным укладом... В истории образования Русского государства все своеобразно: и исключительно торговый характер городов и их населения, и широкий размах этой торговли., и резкая разница между развитием строя города-государства и примитивным племенным укладом городских славян, между доисторическим бытом племен и высокой культурой городов, и, наконец, сам способ правления - комбинация чужой военной власти и внутреннего городского самоуправления» [5]. Объяснить эту уникальность, по мнению ученого, можно лишь, рассматривая историю России с всемирно-исторической точки зрения, т.е. не трактовать ее исключительно как историю русского племени, изолированно от истории цивилизованного мира эпохи греко-римской цивилизации и переселения народов, частью которого в это время была и Россия (преимущественно южная).
Стремясь выстроить целостную концепцию исторического развития южнороссийского региона, М.И. Ростовцев прослеживает его развитие с эпохи неолита, когда здесь появляется постоянное население, о постепенном изменение уклада жизни которого свидетельствует характер изученных погребений. Начиная с эпохи медного века здесь ощущается сильнейшее влияние восточной переднеазиатской и средиземноморской цивилизаций, что приводит к постепенному переходу жителей Приднепровья и Прикубанья от кочевого к оседлому образу жизни и возникновению первых укрепленных поселений на берегах Днепра, Дона и Кубани. В эту же эпоху впервые налаживаются великие торговые пути, идущие через Россию: караванный путь с Востока к берегам Азовского моря, морской путь с берегов Черного моря в Средиземное, к ост-
ровам Эгейского моря и к побережью Малой Азии, и речной северный путь к Балтийскому морю. Укрепляются эти пути, как и цивилизованная жизнь на юге России, преимущественно в I тысячелетии до н.э.
Последовательное существование на северном побережье Черного моря двух больших государства - киммерийско-фракийского в Х-УШ вв. до н.э. и скифского в УШ-Ш вв. до н.э. с сравнительно прочным государственным строем привлекает на берега Черного моря греков, что способствует установлению достаточно тесных связей с бассейном Эгейского моря. Влияние скифского государства на развитие территории южной России было огромным. Скифы сумели объединить под своей властью большинство племен между Волгой и Дунаем, обеспечив им возможность мирного экономического развития и сбыт продуктов их экономической деятельности в неограниченных количествах через греческие колонии на берегах Черного моря. Зерно, рыба и кожи, производимые частью оседлым, частью кочевым населением юга России, сплавлялись по рекам и экспортировались в Грецию. По тем же рекам из центральной и северной России шли на юг меха, воск и мед, продукты охотничьей жизни финских племен. К греческим же колониям и специально к устью Дона и Кубани среднеазиатский торговый путь доставлял на караванах продукты азиатского Востока.
Результатом этого более чем четырехвекового существования прочного скифского государства на берегах Черного моря было то, что культурная жизнь, основанная главным образом на торговле, пышно расцвела по всей южной России и двигалась все дальше и дальше на север. Археологические исследования Приднепровья и Придонья показали, что не только в низовьях рек, где царили греки, но и в среднем их течении старые доисторические поселения развились в большие укрепленные города, причем сосредоточились они преимущественно там, где позднее были центры Киевской Руси [6].
Освещая вопрос об этногенезе скифов (который и в современной науке продолжает оставаться дискуссионным), М.И. Ростовцев на основе преимущественно археологических источников выдвинул гипотезу о приходе скифов-иранцев из Азии. Эта точка зрения и в настоящее время имеет много сторонников, хотя она не менее уязвима, чем другая гипотеза, согласно которой скифы были потомками племен срубной культуры, продвинувшихся из поволжско-приуральских степей в Северное Причерноморье несколькими волнами начиная с середины II тысячелетия до н.э., частично вытеснивших, а частично ассимилировавших местное киммерийское население [7]. Археологическими материалами М.И. Ростовцев руководствовался и при определении границ Скифии, в состав которой он включал как степную, так и лесостепную зоны Северного Причерноморья, между Доном и Дунаем, а также Северный Кавказ и Прикубанье. Такой подход не разделяли большинство советских скифологов (в частности, Б.Н. Граков, А.И. Мелюков и др.), отстаивающих идею о наличии двух культур степной («скифской») и лесостепной («нескифской», «скифоидной») и, соответственно, ограничивающих пределы Скифии только степными районами. Однако на сегодняшний день новейшие археологические данные убедительно подтверждают верность положения М.И. Ростовцева о единой элитарной культуре военно-аристократических кругов скифов, распространенной как в степной, так и в лесостепной зонах Северного Причерноморья, между Доном и Дунаем в УМУ вв. до н.э. [8].
М.И. Ростовцев категорически отвергал сложившееся в исторической науке XIX - начале ХХ вв. мнение о варварстве скифов и сарматов: «варварами были скифы и сарматы только в том смысле, в каком варварами были для гре-
ков и египтяне, и ассирийцы, и Вавилон, и Персия; не варвары, а люди другой, неоднородной с греками культуры» [9].
Контакты греков и скифов в Северном Причерноморье демонстрируют один из ярких примеров взаимодействия античной цивилизации и варварского окружения на периферии ойкумены. Эти связи не ограничивались взаимовыгодными торговыми отношениями, а способствовали созданию уникальной культуры, вобравшей в себя как греческую, так и иранскую основу. Так, курганные погребения скифской знати дают большое количество предметов роскоши, вооружение, выполненные греческими мастерами, явно на заказ. Анализируя находки из знаменитого кургана Солоха, подлинные шедевры греческого искусства, М.И. Ростовцев отмечал: «Эти чудные вещи дают нам представление о силе и богатстве скифов, об их любви к блеску и красоте, о их понимании высокой силы греческого творчества и, наряду с этим, об их крепкой приверженности к своим обычаям, своим привычкам, своей религии. Не огречились скифы, а только облагородили греческой культурой свой быт и свои вкусы» [10].
Эти тенденции тесного взаимовлияния иранских и греческих элементов получили свое развитие и в дальнейшем, что способствовало созданию здесь уникальной культурной среды.
Ослабление скифского государства начинается в IV в. до н.э. и сопровождается усилением в северном Причерноморье ряда держав, превратившихся из вассалов Скифии в сильных соперников - Херсонеса и Боспора. Серьезный удар был нанесен скифам Македонским царством (особенно в период правления Филиппа и Александра). Усиливается и натиск с востока сарматов, которые постепенно сменили скифов в степях юга России. Сарматы не смогли создать такого же централизованного государства как скифы, а остались раздробленными на ряд племен, двигавшихся на запад, где столкнулись с римской державой. Однако им удалось, в отличие от скифов, достаточно глубоко проникнуть в Западную Европу, неся с собой свою культуру, повлияв в определенной степени на формирование нового художественного стиля. Вещи сарматского типа, целые типичные погребения обнаружены в Австрии, и даже в далекой Нормандии [11].
С ослаблением Скифии лидирующее положение в Северном Причерноморье переходит к Боспорской державе. Пантикапей, являясь естественным центром для остановки и перегрузки товаров, шедших из Азовского моря в Черное, занимал очень выгодное географическое положение. В отличие от других греческих колоний здесь устанавливается сильная централизованная власть по форме, не имеющая аналогов в античном мире. Ее нельзя назвать ни чисто военной тиранией типа сиракузской, гераклейской и многочисленных кратковременных городских тираний IV и следующих веков, представительниц так называемой младшей тирании, ни чистой ратЛею, т.е. царской властью восточного или эллинистического типа [12]. Двойственность боспорской политической системы, по мнению М.И. Ростовцева, объяснялась прежде всего тем, что боспорские тираны выступали одновременно как архонты греков, живших в Боспоре и Феодосии, и в то же время как цари народов, живших на азиатской стороне Боспора. Таким образом, боспорские правители были вынуждены лавировать между двумя группами населения - греками и скифами.
Первоначально в культуре Боспора (особенно среди городского населения) преобладали греческие элементы, но со временем все сильнее начинало сказываться влияние окружающего иранского мира. Проникновение восточных элементов происходило не только в культуре, но и во всем укладе жизни. Постепенно Боспорское царство становилось все больше и больше похоже на своих
скифских предшественников. Хотя официальный язык оставался греческим, условия жизни изменились и стали подобны распространенным в соседних полу-иранских странах. Надписи, письменные источники и настенная живопись в гробницах римского времени показывают, что Боспорское царство превратилось в своеобразную феодальную монархию. Оно имело армию всадников, вооруженную и организованную по подобию войска соседей-сарматов. В нем были обширные поместья, принадлежащие храмам и аристократии, населенные и обрабатываемые местными жителями, прикрепленными к земле. От старой двойственности власти не осталось и следа - укрепился неограниченный абсолютизм. Боспорские цари принимают титул «царя царей», подчеркивающий их связь с иранским миром. Особенно ярко сказывается иранизация на вооружении и костюме боспорцев. Города, основанные здесь когда-то греками, теряют свой прежний облик. Однако и в этот период городское население, несмотря на сильнейшее проникновение иранских и других местных элементов в состав горожан, сильную иранизацию всего быта и уклада жизни, по-прежнему считало себя греками и резко выделяло себя из остальной массы населения царства [13].
Смена скифов сарматами на степных просторах юга России почто не изменила здесь уклада жизни, поменялся только состав господствующего класса, и торговые сношения стали несколько менее безопасными и регулярными. Но такая смена сильной державы слабыми отдельными племенами имела большое историческое значение. Она открыла доступ в Россию племенам Центральной Европы - кельтам и германцам. Первые только «задели» Россию и прошли дальше на Балканский полуостров и в Малую Азию, неся с собой грабеж и разрушения. Но последовавшие за ними германцы, остановленные римлянами на линии Рейна и Дуная, начинают постепенно продвигаться по Днепру, этому старому торговому пути, на юг, занимая одну область за другой. Однако и германские завоеватели не смогли в корне изменить жизнь Приднепровья. Их погребения беднее скифских и сарматских, но и они полны продуктами классического античного ремесла, встречаются здесь и римские монеты, что неудивительно, так как германские племена и у себя на родине торговали с римлянами и успели привыкнуть к денежному обмену. Поэтому клады римских монет по великому водному пути из Балтики в Черное море, относящихся к первым векам н.э., вполне обычное явление.
М.И. Ростовцев подчеркивал преемственность в развитии, характерную и для этой эпохи. Германцы унаследовали от предшественников (скифов и сарматов) их торговлю, усилив при этом торговые отношения с севером и северо-востоком и приучив всю Скандинавию и Северную Германию пользоваться Днепровским путем. «Нет никакого основания думать, что германцы разрушили городскую жизнь на Днепре. Для них города нужны были не менее, чем для их предшественников. Наоборот., при них, специально на севере, возникли новые городские центры, новые узлы обмена, к которым, может быть, относится и Новгород» [14]. Это постепенное на протяжении нескольких веков просачивание германских племен на территорию России объясняет и нашествие готов III в. н.э., когда они дошли до Черного моря и сумели постепенно объединить в одно государство все германские племена в России, а также частью разрушить, частью сделать от себя зависимыми греческие города Черноморского побережья.
Однако германцы не закрепились на этой территории надолго, их больше привлекала Римская империя, обороноспособность которой ослабевала, особенно на дунайских границах. Толчком же для их продвижения на запад стало появление новых завоевателей - гуннов. Их нашествие привело в движение
весь варварский мир и вытолкнуло с территории России основную часть германских и иранских племен. За ними через некоторое время последовали и сами гунны. Только местами удержались здесь остатки прежних народов: готы - в Крыму, аланы - на Кубани, гунны - в степях между Волгой и Днестром. «Киевская область осталась без хозяев. Но новые хозяева появились очень скоро. В ближайшем соседстве с германцами на северном склоне Карпат и на Висле издавна жили знакомые уже Птолемею венеты, склавены и анты, несомненно, родоначальники русских и балканских славян. Они входили в одно время в состав Готского государства, но на запад с готами не пошли. Как в свое время германцы, они заняли в У-УІ вв. Днепровскую область и проникали все дальше и дальше на юг». Таким образом, на месте германского в южной России сложилось славянское господство, и старые пути мировой торговли оказались в их руках.
Славяне унаследовали от своих предшественников и весь уклад их жизни, заняли, смешавшись с их остатками, и приднепровские города, осели и в северных торговых центрах. В период закрепления на этой территории славянам пришлось столкнуться с серьезной угрозой - нашествием аваров, однако, они сумели отразить ее. Славяне прочно обосновались на Днепре и продвинулись далеко на север и юг. Постепенно (к УІІ-УІІІ вв.) вновь укрепились старые торговые пути, вновь расцвела торговля с арабским востоком, с германским севером, с византийским югом. И эта торговля дала России ее культуру и ее государственность. И то и другое сложилось в старых городах на Днепре, унаследованных славянами от их иранских и германских предшественников. «История не знает перерывов, нет их и в истории России. Славянская эпоха есть только эпоха в ее истории. Но славянской расе суждено было осуществить то, чего не могли и не хотели сделать их предшественники: навсегда связать себя со страной, ее государственным и культурным развитием» [15].
Таким образом, важным фактором, определяющим, по мнению М.И. Ростовцева, развитие южно-российского региона на протяжении І тыс. до н.э. -І тыс. н.э., была торговля, которая во многом позволила сохранить преемственность между разными народами, населявшими эти районы. Вторая особенность, которую М.И. Ростовцев всегда выделял при характеристике развития юга России в древности, - это тесное переплетение двух культур - «иранизма и ионизма», взаимовлияние которых создало неповторимый культурный облик этой территории. Именно эти тенденции определяли и особенности становления здесь русского государства, которое неминуемо должно было испытать на себе влияние предшествующей эпохи.
В отечественной науке (после десятилетий забвения) не ставятся под сомнения заслуги М.И. Ростовцева в исследовании южно-русских древностей, он по праву считается одним из основателей отечественной скифологии и сарма-тологии, практически ни одна из серьезных работ по этой проблематике не обходится без цитирования его трудов. Изложенная выше концепция развития юга России в древности, несомненно, во многом достаточно спорна, и не все ее положения получили подтверждение в современной науке, которая имеет в своем распоряжении гораздо более богатый археологический материал. Однако, на наш взгляд, основная заслуга М.И. Ростовцева заключается в том, что он одним из первых в отечественной историографии поставил вопрос о необходимости рассматривать историю России как часть всемирно-исторического процесса, в тесной связи с древними народами, проживавшими на ее территории до расселения здесь славян.
Источники и литература
1. Вернадский Г.В. Древняя Русь / Г.В. Вернадский. Тверь: ЛЕАН, 2000. С. 17.
2. Тункина И.В. Русская наука о классических древностях Юга России (XVIII - середина XIX вв.) / И.В. Тункина. СПб.: Наука, 2002. 676 с.
3. Ростовцев М.И. Рецензия на труд E.H. Minns «Scythians and Greeks» / М.И. Ростовцев // ЖМНП. 1913. Окт.-ноябр. Отд II. С. 177.
4. Ростовцев М.И. Эллинство и иранство на юге России / М.И. Ростовцев. М.: Книжная находка, 2002. С. 11.
5. Ростовцев М.И. Происхождение Киевской Руси / М.И. Ростовцев // Современные записки. 1921. № 3. С. 144.
6. Ростовцев М.И. Происхождение Киевской Руси. С. 146.
7. Степи европейской части СССР в скифо-сарматское время / под ред. А.И. Мелюкова. М.: Наука, 1989. С. 37.
8. Гуляев В.И. Донская археология, общескифские проблемы и научное наследие М.И. Ростовцева / В.И. Гуляев // Парфянский выстрел / под ред. Г.М. Бонгард-Левина и Ю.Н. Литвиненко. М., 2003. С. 570.
9. Ростовцев М.И. Воронежский серебряный сосуд / М.И. Ростовцев. Пг., 1914. С. 9.
10. Ростовцев М.И. Курган «Солоха» / М.И. Ростовцев // Ежемесячный журнал. 1914. № 4. С. 76.
11. Ростовцев М.И. Эллинство и иранство на юге России. С. 98.
12. Ростовцев М.И. Государство и культура Боспорского царства / М.И. Ростовцев // Вестник древней истории. 1989. № 2. С. 183.
13. Ростовцев М.И. Иранизм и ионизм на юге России / М.И. Ростовцев // Петербургский археологический вестник. 1993. № 5. С. 19.
14. Ростовцев М.И. Эллинство и иранство на юге России. C. 21.
15. Ростовцев М.И. Происхождение Киевской Руси. С. 149.
АГЕЕВА НАТАЛЬЯ НИКОЛАЕВНА родилась в 1970 г. Окончила исторический факультет Чувашского государственного университета. Старший преподаватель кафедры всеобщей истории Чувашского университета. Сфера научных интересов - историография античности. Автор более 20 научных работ.
