CC BY
758
К. В. Малова
аспирантка кафедры страноведения, ДВГУ
КОНЦЕПЦИИ ПАНАЗИАТИЗМА В ЯПОНИИ (30-е гг. XX в.)
Паназиатизм, возникший в странах Востока (Японии, Индии, Китае) в конце XIX — начале XX в., так же как панъевропеизм, панамериканизм и другие аналогичные концепции, базируется на искусственном противопоставлении определенной «избранной» части населения земного шара всему остальному его населению. По справедливому замечанию академика Е.М. Жукова, «паназиатизм принадлежит к числу тех довольно расплывчатых идеологических концепций, которые лишены вполне отчетливых и устойчивых граней, позволяющих дать вполне точную научную характеристику этому явлению»1.
Кроме того, идеи паназиатизма в японской идеологии существенно отличались по содержанию и целям от паназиатских настроений в Китае или Индии. Во многом это было связано с разницей в положении этих стран. Индия и Китай, подвергшиеся колониальной агрессии европейских держав, смотрели на Японию с надеждой. После победы Японии над Россией — одной из великих держав мира — эти зависимые народы получили убедительное доказательство того, что азиатское государство может быть равным европейскому и даже превосходить его в военном и политическом отношениях. Распространение паназиатских идей в этих странах обусловливалось чувством солидарности, осознававшимся главным образом в смысле культурной общности, и пример Японии, превратившейся в великую азиатскую державу, играл для них важную, мобилизующую роль в борьбе с Западом. Иначе обстояло дело для Страны восходящего солнца.
Если на начальном этапе своего развития паназиатизм здесь играл достаточно прогрессивную роль, то в последующий период (30-е — начало 40-х гг.) японские правящие круги использовали его как идеологическое обоснование, прикрытие для своей экспансионистской политики в Азии. Необходимо также отметить, что паназиатизм в Японии тесно переплетался с национализмом, который получил название «японизма» за использование
традиционной культуры, синтоизма, бусидо в качестве
идеологической основы.
Призывы к объединению народов Азии под лозунгом «Азия для азиатов» раздались в тот период, когда большинство азиатских стран находилось в подчинении у держав Европы и Америки, поэтому призыв к солидарности, даже в форме обособления, был в то время до известной степени оправдан.
На первом этапе (в конце XIX — начале XX в.) японский паназиатизм включал в себя антиколониапистские элементы: он учитывал стремление определенной части общественности стран Азии объединиться для совместной борьбы против угрозы, исходившей от западных держав. Сама же Япония, скорее, пыталась ответить на вызов, брошенный ей Европой и Америкой. Можно сказать, что паназиатизм, как и японизм, был в какой-то степени реакцией на освоение западной цивилизации и рождался в борьбе с процессами «вестернизации». В этот период Япония была слаба и еще только мечтала о признании ее равноправным партнером со стороны западных стран.
В 30-е гг., когда японская пропаганда паназиатизма приобрела особенно большой размах, Страна восходящего солнца занимала уже принципиально иное положение в регионе. Быстрый рост капиталистических отношений, несколько удачных войн (японокитайская 1894—1895 гг., русско-японская 1904—1905 гг., аннексия Кореи и, наконец, агрессия в Маньчжурии 1932 г.) — все это позволило ей занять активную внешнеполитическую позицию, приближавшую Японию к великим державам. «При этом активность мыслилась как бескомпромиссный курс в отношении японских соседей и других тихоокеанских держав, как воплощение давнишней идеи создания «Великой Азии» под гегемонией Японии»2.
Постепенно со страниц журналов и книг концепции паназиатизма перешли в официальные декларации японского правительства. Считалось, что продвижение западной мощи на Восток —это тенденция мировой политики, опасная для Азии. А собственное существование Японии зависит от выживания Китая. В противном случае Запад закрепит свою гегемонию в Азии и будет непосредственно угрожать Японии. Этого следовало избежать. «Эксплуатируя расовые различия, японский паназиатизм выдвигал идею коренной противоположности интересов народов желтой и белой расы»3.
Одной из ранних концепций, которая определяла родство Японии с азиатским континентом в 1930-х гг., была концепция Восточ-ноазиатской федерации (Тоа Роммэй). Основными сторонниками этой теории были полковник Исивара Кандзи и Миядзаки Масаёси. Главным доводом в пользу Федерации было то, что Японии в конечном счете придется иметь дело с одной или более западными империалистическими державами, а также с СССР. Поэтому ей лучше не вести затяжную войну с Китаем, а, наоборот, образовать федерацию с ним и Маньчжоу-го. В 1939 г. полковник Исивара даже организовал «Общество Восточноазиатской федерации».
После длительного изучения философской, политической, религиозной и исторической, а также военно-исторической литературы и долгих раздумий К. Исивара пришел к мнению, что будущим военным противником Японии суждено стать США и что столкновение это не За горами. Война будет длительной и бескомпромиссной. При этом возникал неизбежный вопрос: каким образом сможет Япония справиться с таким мощным противником? Пытаясь разрешить эту
задачу, К. Исивара и выдвинул идею объединения Азии под руководством Японии. Его вдохновили идеи японской буддийской секты, основателем которой был Нитирэн (1222—1282 гг.). Последователи этой секты относились к прочим религиозным верованиям нетерпимо, что редко для буддийского учения. Нитирэн проповедовал, что буддизм должен распространиться по всему миру и центром этой миссионерской деятельности должна стать Япония4.
В трактовке Нитирэна история человечества после смерти Будды должна пройти три этапа. В 1050 г. мир якобы вступил в третий, завершающий, этап — «маппо» (дни последнего закона). Опираясь на высказывания Нитирэна, Исивара Кандзи проповедовал, что в пятый 500летний цикл после смерти Будды в мире разразится грандиозный кризис. Вспыхнет последний решающий бой между истинными буддистами и их религиозными противниками. После победы буддизма на планете воцарится процветание, мир объединится в единое гармоническое целое. Этой последней войной, считал Исивара, суждено стать столкновению между США и Японией5.
Исивара утверждал, что хотя война может уничтожить и уничтожает цивилизацию, но при этом она порождает новую. «Западная цивилизация должна погибнуть», — писал К. Исивара. Запад, по его мнению, являлся угнетателем Востока. А война покончила бы с этой несправедливостью, и наступил бы всеобщий мир.
К. Исивара не поддерживал концепцию «блицкрига». Он считал, что Японии следует тщательно подготовиться к «последней войне», создать для этого экономические предпосылки, заключить союз с несколькими азиатскими государствами. И только после этой длительной подготовки, на которую, по его мнению, понадобится 30 лет, можно бороться с США.
Другим сторонником концепции «Восточноазиатской федерации» был Миядзаки Масаёси. В 1936 г. вышла его книга «Теория Восточноазиатской федерации» («Тоа Роммэй рон»), в которой он писал: «Восточноазиатская федерация, по-моему, — это «благо»... , но я отстаиваю ее не просто как социальное благо и интернациональную справедливость. Я развиваю эту идею, потому что на настоящем этапе исторического развития Востока во главе с Японией и в контексте исторического развития мира в целом реализация ее в ближайшее время будет неизбежна»7. Далее М. Миядзаки пояснял: «Вкратце это будет выражаться в выполнении великой миссии «Хакко итиу» («восемь углов под одной крышей») и осуществлении реставрации Сева8. Федерация должна стремиться к освобождению Восточной Азии от западной империалистической системы управления на Востоке»9. Начальная стадия его плана предусматривала создание «Новой восточноазиатской организации», объединявшей Японию, Маньчжоу-го и Китай, а также создание нового порядка в самой Японии. Этот план включал в себя, кроме того, в качестве первостепенной задачи разрешение японокитайского инцидента и подготовку к мобилизации для тотальной войны.
По мнению М. Миядзаки, для достижения единства и согласия необходимо было, с одной стороны, «полностью отказаться от идеи империалистической агрессии и вернуться к Махаяне и принципу справедливости, который столь характерен для Востока. А также дать понять китайскому народу действительное назначение Восточноазиатской федерации». С другой стороны, «для выполнения этих задач... Япония должна была иметь возможности, необходимые для вытеснения Европы и Америки», которых у нее пока еще не было. И именно этим он объяснял зависимость Китая от Европы и Америки и антияпонские настроения среди китайцев. Он говорил, что, по сравнению с Германией, Италией, СССР и другими странами, Япония явно отставала в оборонной мощи. М. Миядзаки объяснял это довольно слабым влиянием военных, недостаточным, чтобы подавить либеральные партии. Но с началом японо-китайской войны, по мнению М. Миядзаки, «прозвучал похоронный звон по одряхлевшему либерализму» и было самое время попытаться достигнуть соответствия оборонной мощи страны ее обязанностям лидера Восточной Азии10.
М. Миядзаки настаивал на отказе от прежней континентальной политики Японии, которая, по его мнению, привела к потере поддержки со стороны стран Азии. Он также считал, что необходимо отказаться от империалистических идей, иначе попытка создания Вос-точноазиатской федерации не будет иметь моральной силы. По этой же причине Япония не должна была заменять западную эксплуатацию на японскую. «Так как цель Восточноазиатской федерации состояла в освобождении восточноазиатских народов, то должно было быть полностью гарантировано право освобожденных народов на политическую независимость»11. Они должны были иметь свободу выбора: присоединиться ли им к Федерации или нет, а также право выйти из этого объединения.
Другая паназиатская концепция 30-х гг. нашего столетия носила название «Восточноазиатской кооперативной организации» (Тоа Кёдотай). К ее сторонникам относились, в частности, Мики Киёси, Одзаки Хоцуми, Рояма Масамити, д-р Такада. Особенностью концепции Тоа Кёдотай было разнообразие терминологии и разных обоснований необходимости ее создания, при наличии некоторых общих принципов.
В 1939 г. вышла книга одного из сторонников Тоа Кёдотай профессора Токийского императорского университета Симмей Масамити «Идеалы Восточноазиатской кооперативной организации», в которой он попытался проанализировать терминологию и теоретический смысл этой концепции.
Одним из авторов концепции Тоа Кёдотай был предложен термин «кооперационизм» (кёдосюги). М. Симмей выступал против использования этого принципа в качестве основного в «Восточноазиатской кооперативной организации». «Кёдосюги — это только название, никто не смог внести ясность в идеологическое содержание этого понятия», — писал Симмей Масамити12. Он считал, что в «коопераци-
онизм» вкладывались дополнительные значения, которые нельзя определить только словом кооперация (объединение).
Среди сторонников или авторов теории «Восточноазиатской кооперативной организации» был Рояма Масамити, один из старейших японских политологов. В своей книге «Восточная Азия и мир» он выдвинул концепцию регионализма в качестве логического обоснования «нового порядка в Восточной Азии». М. Рояма рассматривал «Вос-точноазиатскую кооперативную организацию» как предопределенное условиями региона единое сообщество.
«Япония, Маньчжурия и Китай, которые образуют Тоа Кёдотай, являются соседними государствами в рамках Восточноазиатского региона, поатому мы можем назвать это синкретическое сообщество региональным», — уверял М. Рояма13.
Другой сторонник этой теории, д-р Такада, выступал против теории М. Рояма. Он утверждал, что регионализм не может быть основой для объединения. «Рассматривая союз Восточной Азии в качестве регионально предопределенного союза, мы упускаем важный момент. Если это региональный союз, то почему он не включает русских Восточной Сибири? Не то чтобы я не признавал важность региона в объединении Азии. ... Но я не считаю это определяющим условием»14. Он был также против концепции
«предопределенной кооперации», т.к. считал, что такая кооперация возможна только при наличии исторической общности теории, чего, по его мнению, не наблюдалось у Японии и Китая. Он полагал, что такую кооперацию необходимо создать в будущем.
Д-р Такада ставил на первое место общность культуры, обычаев, нравов, верований и т.п., считая культурные и этнические связи более важными факторами для нового восточноазиатского общества, чем региональные. Особенно он подчеркивал значение кровных или расовых уз.
М. Симмей полагал, что между регионализмом М. Роямы и этническим подходом Такады нет большой разницы в фундаментальном понимании Тоа Кёдотай, т.к. М. Рояма, сторонник регионализма, не исключал в своих рассуждениях расового подхода, а Такада, защищавший этнический принцип, не пренебрегал региональными факторами. М. Рояма, например, наряду с «регионально предопределенной кооперацией» употреблял выражение «региональный расовый союз», М. Симмея же больше интересовал другой вопрос: почему наличие постоянных этнических связей не означают автоматического создания синкретичного сообщества. «Почему, имея кровные узы в прошлом, народы Восточной Азии не могут сейчас создать единую организацию? Потому что народы восточноазиатского региона имеют этнические связи, но они не создали необходимых социальных предпосылок для возникновения соответствующей организации»15. По его мнению, если не действует социологический фактор, то нет и никакой благоприятной возможности для выдвижения на первый план этнического родства. Еще один сторонник этой теории, Мики Киёси,
полагал, что основу для «Восточноазиатскои кооперативной организации» нужно было искать в культурной сфере. Он говорил: «Невозможно, чтобы в основу кооперативного союза (Кёдотай) было положено нечто иррациональное, каковым является расовый подход, традиция же восточной культуры, рассматриваемая в целом, находится вне расизма»16.
М. Симмей не возражал против этой точки зрения при условии, что понятие культуры будет включать реалии и результаты общественной деятельности. Но К. Мики имел в виду более узкое понятие духовной культуры, что делало его точку зрения ограниченной и недостаточной, чтобы стать основой для Тоа Кёдотай, особенно если вести речь о восточноазиатскои культурной традиции, т.к. культурное сходство восточноазиатских народов, считал М. Симмей, не настолько синкретично, чтобы стать основой для нового синтеза Азии. Все упомянутые авторы, как и М. Рояма, включали в «Восточную Азию» Япо-. нию, Маньчжоу-го и Китай как государства, имеющие сходные политические, экономические и культурные условия, а не только находящиеся в непосредственной географической близости.
М. Рояма не видел возможности разрешения «спора» между Японией и Китаем военным путем, т.к. считал, что Япония не сможет и никогда не собиралась покорять Китай, так же как Китай не смог бы отразить нападение Страны восходящего солнца. Поэтому разрешение японо-китайских противоречий, по его мнению, было возможно через установление «нового порядка» в Восточной Азии, который мог бы принять форму «Восточноазиатскои кооперативной организации». М. Рояма настаивал на том, что «новый порядок» должен уважать национальность, независимость и свободу в полном смысле слова. Кроме того, он видел необходимость в организациях такого типа по всему миру для тех регионов, «где возможны и желательны».
Он придерживался мнения, что самым правильным методом реализации «нового порядка» могут быть только дипломатические переговоры, но признавал, что это не самый легкий путь. Многим японцам это казалось почти невыполнимым. «Единственный метод осуществления «нового порядка», по их мнению, — сделать его свершившимся фактом»17, т.е. фактически навязать его, используя различные методы политического давления, в том числе и военную силу.
Как возможность для разрешения «китайского инцидента» рассматривал идею «Восточноазиатскои кооперативной организации» и' Одзаки Хоцуми, один из теоретиков Сева Кенкюкай (мозгового треста Премьера Каноэ). Он писал: «Некоторые считают идею
«Кооперативной организации» шагом к установлению господства победителя, т.е. Японии над восточноазиатским континентом, или считают ее только фасадом этого господства. Не отрицаю, что материковый Китай рассматривался в качестве рынка для развития японской экономики, а также как источник сырья. И, вероятно, некоторые районы на континенте рассматривались с точки зрения осуществления безопасности Японии»18.
Он соглашался, что после «маньчжурского инцидента» часто обсуждался экономический блок Японии, Китая и Маньчжурии, и эта система экономического объединения была направлена, в основном, на дополнительную мобилизацию Маньчжурии и Китая ради развития японской экономики. Но поскольку, по его мнению, на добровольных началах такая экономическая организация государств Восточной Азии в соответствии с односторонней системой, выгодной Японии, была невозможна, следовало предложить Китаю взаимовыгодную политическую кооперацию. Но это было непростой задачей, т.к. прежний опыт взаимоотношений между Китаем и Японией не вызывал доверия к последней. «В этом смысле, — писал X. Одзаки, — появление концепции «Восточноазиатской кооперативной структуры», как мне кажется, было связано с недооценкой национализма в Китае... Проблема национализма... — самая большая проблема в
19
современном Китае» . Именно национализм, по его мнению, мешал китайцам понять «истинные цели» Японии.
Китайцы, считал X. Одзаки, должны были в своих же интересах присоединиться к созданию «Восточноазиатской кооперативной организации». Он понимал, что еще не настало время для переговоров с Китаем на такой основе, несмотря на то что в общих чертах такая идея уже появилась в заявлениях правительства. Он высказывал опасения, что когда принципы «Восточноазиатской кооперативной организации» постепенно распространятся и будут применяться на практике, появится причина для серьезных конфликтов с капиталистической сферой в Японии, т.к. придется учитывать не только японские, но и китайские интересы.
Несколько отличалась по своей направленности концепция японского паназиатизма 1930-х гг., получившая название «японской доктрины Монро». Это было связано с тем, что вплоть до начала войны на Тихом океане правящим кругам Японии приходилось в большей или меньшей степени считаться с угрозой обострения отношений и разрыва торговых связей со странами Западной Европы и США в результате развертывания агрессии в Китае. Распространение влияния Японии на территории Южного и Центрального Китая и заявление премьера Каноэ от 3 ноября 1938 г. о введении «нового порядка» в Восточной Азии вызвали негативную
реакцию со стороны США, которые потребовали соответствующих
20
разъяснений и сохранения в силе «договора девяти держав» . И японцы довольно легко нашли оправдание своей восточноазиатской политике, обратившись к доктрине американского экспансионизма, выдвинутой президентом Монро в послании конгрессу от 2 декабря 1823 г.
Одним из ученых-теоретиков, проводивших аналогию между японским паназиатизмом и доктриной Монро Соединенных Штатов, был специалист по истории дипломатии, профессор Токийского императорского университета Камикава Хикомацу. Пытаясь убедить соответствующие слои американского общества в правомерности японской политики в азиатском регионе, он писал: «Если мыслящие люди
по другую сторону Тихого океана поймут, что Восточная Азия и американские континенты имеют сходные интересы и общие цели в мировой политике, то нет сомнения в том, что американское мнение относительно событий Восточной Азии подвергнется радикальному изменению»21.
Проведя анализ основных принципов доктрины Монро, принятой во внешней политике США, X. Камикава пришел к выводу, что «эти доктрины в сущности были схожи, единственное различие состояло в том, что японская доктрина Монро имела сферой своей деятельности Восточную Азию, а оригинал — американские континенты»22. Например, следуя принципам «неколонизации» и «неинтервенции», Соединенные Штаты успешно препятствовали дальнейшей территориальной экспансии и политической интервенции европейских держав на американские континенты. Профессор Камикава утверждал, что японская доктрина Монро следовала исключительно политическому принципу оригинала, когда противодействовала западному колониализму на азиатском континенте. Он писал: «Поскольку приобретение территорий в этом регионе любой европейской или американской державой есть нарушение территориальной целостности этой части земного шара и является угрозой для ее безопасности, то Япония, как защитник Восточной Азии, должна решительно противостоять такому
23
вторжению» . Касаясь третьего принципа доктрины Монро — изоляционизма, X. Камикава настаивал на невмешательстве в дела Японии на азиатском континенте на том основании, что она не вмешивается в дела Европы и Америки на их континентах.
Единственное различие, которое ему все же удалось найти в этих двух доктринах, связано с «экономическим» принципом. X. Камикава намеренно выбирал из доктрины Монро лишь те ее положения, которые могли бы, по его мнению, позитивно объяснить намерения Японии, но при этом стремился отмежеваться от сути
24 л
этой концепции — ее экспансионизма . Он утверждал, что экономический принцип японской доктрины Монро «никогда не привлекался для обоснования территориальной экспансии, как это было в случае с американской доктриной». Что касается Маньчжоу-го, то хотя оно было основано с помощью Японии, но «являлось явно независимой страной и не имело никакого отношения к территории Японии», — заявлял X. Камикава. По его мнению, не было никакой необходимости в территориальной экспансии, поскольку «страны Восточной Азии уже были единым сообществом, если рассматривать его с географической и исторической точек зрения, и в тот период они находились в процессе формирования экономического союза»25. Обвинение со стороны американских ученых и писателей, в том что Япония в отличие от Соединенных Штатов, не закрывающих двери американских континентов, закрыла двери в Восточной Азии, профессор Камикава панировал следующим аргументом: «Японская политика в Восточной Азии вполне объяснима, если уж американская доктрина Монро была оправдана в своей ранней стадии»26.
Уже накануне войны на Тихом океане появилась концепция «Великой восточноазиатской сферы совместного процветания» Ябэ Тэйд-зи, профессора Токийского императорского университета и активного участника «мозгового треста» премьера Каноэ, которая была использована в официальной идеологии. «Одним из характерных признаков имперской обороны и национальной структуры, — писал Т. Ябэ, — является установление автономной оборонной сферы или экономической сферы, охватывающей Великую Восточную Азию. Определение границ сферы Великой Азии должно осуществляться конкретно и постепенно, а никак не абстрактно и произвольно. Однако всеми признано, что сюда должны входить Северный Сахалин и Курилы на севере, Восточная Сибирь, Маньчжурия, Внутренняя Монголия и Внешняя Монголия, Китай и Тибет на западе, Голландская Вест-Индия на юге и океан до Гавайских островов на востоке»27. Только в этом случае, убеждал Т. Ябэ, будет достигнут минимум японской обороноспособности.
Надо сказать, что у сторонников этой концепции не было согласия по вопросу о границах «Великой восточноазиатской сферы совместного процветания». Существовало много вариантов, и они отличались географическим диапазоном. Для некоторых к началу 1941 г. «Великая сфера», или сфера влияния, должна была охватить Азию поперек, включая Индию и даже Австралию с Новой Зеландией. Реально же военная стратегия никогда не ставила своей целью продвинуть границу сферы дальше Бирмы.
В 1943 г. вышла книга «Установление порядка Великой Восточной Азии» известного японского националиста Окава Сюмэй, который искал духовную основу «Великой восточноазиатской сферы совместного процветания». Его учение в свое время повлияло на «молодых офицеров» и членов «сакуракай», которые составляли заговоры и совершали теракты в 30-х гг. Сам он был участником многих ультранационалистских обществ. С. Окава не отрицал многообразия Азии, но настаивал на существовании восточной культуры в Танский и Суньский период, которой, по его мнению, пренебрегли, когда большинство азиатских государств стали западными колониями и полуколониями. Не последнюю роль в этом процессе, считал С. Окава, сыграла интеллигенция, которая стремилась побольше узнать о Европе и Америке и научилась презирать Азию.
Т.к. западные державы боялись объединения азиатских народов, они препятствовали ему, чтобы Азия помнила об общности своей культуры и идеологии. «Само это разъединение было создано Европой и Америкой», — заявлял С. Окава28. Но сопротивление восточных народов, их желание быть независимыми создало общность политической судьбы, что, по его мнению, могло бы объединить Азию. Кроме того, Азия, очевидно, имеет нечто общее в основных представлениях о мире, в способах его познания интерпретации и живет в соответствии с ними, несмотря на многочисленные поверхностные различия. Очевидно, именно это подразумевал С. Окава, когда говорил о «духе Востока». Он считал, что возрождение Азии должно
опираться не только на политическую независимость от Европы, но и на воскрешение «восточного духа».
Рассуждения о «восточном духе» нужны были автору для того, чтобы обосновать особую миссию Японии в азиатском регионе. Не отрицая заслуг Индии и Китая в развитии философии и культуры на древнем Востоке, он утверждал, что, только соединясь вместе, эти культуры приобрели законченный вид в «японском духе». «Великая восточноазиатская сфера совместного процветания», по его мнению, это воплощение или слияние в один дух «трех наций». «Поскольку мы, — писал С. Окава, — впитывали в себя Китай и Индию на протяжении тысячи лет существования, то японский дух может пониматься только как восточный дух»29. Этот факт, в свою очередь, и определил «великую миссию» Японии в Азии.
В 30-е гг. ХХ-го в. у концепций паназиатизма в Японии определились следующие черты.
Во-первых, они отражали недовольство представителей монополистических кругов Японии проникновением западного капитализма на Восток. Наблюдая за успехами западных держав в колонизации стран Азии, японские капиталисты, сознавая, что опаздывают к дележу добычи, старались всеми силами включить в орбиту своего влияния Китай30.
Во-вторых, эти концепции выражали представления о сохранении национальной безопасности и процветании Японии, существовавшие в то время у военной и гражданской элиты.
Отношения с Китаем и континентом имели длительную, утвердившуюся традицию: тайваньская экспедиция, японо-китайская война, русско-японская война, аннексия Кореи и «маньчжурский инцидент» — все эти события были основаны на приоритете отношений Японии с азиатским континентом. Япония, Китай и Маньчжоу-го виделись как основной ареал интересов этой страны. Такой взгляд был общепринятым в военной среде до 1941 г., а для некоторых даже и позже. Образ Кореи как «кинжала, направленного в сердце Японии», давал логическое обоснование, если не право, на экспансию в Китае и Корее. Японское влияние в этом «ядре» на территории континента казалось ключом к японской национальной безопасности. Кроме идеологических соображений и соображений безопасности, Китай, особенно Северный, Маньчжоу-го и Корея были жизненно важны для Японии по экономическим причинам. «Независимость» Китая должна была охраняться от продолжавшегося западного вторжения, потому что Китай был необходим Японии. Островное положение Японии делало ее чувствительной к потере доступа к природным ресурсам и внешним рынкам, железнодорожные инвестиции и промышленные предприятия Маньчжурии были важными факторами для развивающейся индустрии самой Японии.
Эти экономические и стратегические аргументы были призваны оправдать положение Японии в Маньчжурии в 1931—1932 гг. Они же породили идеологию и термины азиатского сосуществования и со-процветания. Постоянное муссирование этой темы было необходимо
для получения поддержки в странах Азии, которые бы охотнее сотрудничали, чем сопротивлялись. Сопротивление же Китая выглядело как националистическое отпадение от сознания азиатского братства.
В-третьих, к идеологии сосуществования с Китаем в 30-е гг. прибавилась идеология паназиатизма, относящаяся к рубежу веков. Паназиатизм эпохи Мэйдзи имел другую составляющую — романтический идеализм и происходил большей частью из осознания общего культурного наследия. Азиатская духовность, превозносившаяся японцами, прославлялась также и другими азиатами (Рабиндранатом Тагором, Сунь Ят Сеном). В 30-е гг. развивались идеи общности религии Японии, Китая, Индии, превосходства восточной религии и культуры над западной, особых черт японской культуры, «восточного духа» и т.д.
Концепции паназиатизма, призванные обосновать ведущую роль Японии в Восточной Азии, не исчезли бесследно. В последние годы в Японии все чаще стали высказываться сожаления по поводу того, что эта страна так долго «раболепствовала» перед США. Стали звучать призывы отвернуться от Европы и США и вернуться в Азию. Важно, что у идеи «реазиатизации» имеются те самые социально-экономические предпосылки, которых так не хватало концепциям паназиатизма 30-х гг. В первую очередь это относится к экономической сфере.
Стимулом «поворота лицом к Азии» для Японии послужили не только «автомобильные», «рисовые» и прочие войны США. Рост курса иены и повышение стоимости труда внутри Японии побудили японские фирмы начать вывод производства за рубеж. В последнее время обстановка в Азии для японских предпринимателей оказалась более благоприятной, чем в Европе и США, где большая часть японских инвестиций в лучшем случае была неприбыльной. Кроме того, бурный экономический рост азиатских стран на фоне снижения роста на Западе также усиливает притягательность Азии для японских бизнесменов. От них сейчас стараются не отставать и японские политики, усмотревшие нечто общее в положении Японии и азиатских стран, на которые США оказывают давление по широкому спектру вопросов: от торговой политики до прав человека. В 1994 г. 78% помощи из японского Фонда экономического развития были направлены именно в Азию — в Индонезию, Китай, Филиппины, Индию и Таиланд.
В Японии растет интерес и к культуре соседей. Японская молодежь охотно изучает в университетах культуру, историю и экономику стран Азии. Ведущие университеты по заказу японского МИДа расширяют подготовку специалистов для работы в Китае, других странах региона.
Сейчас в Японии не принято открыто говорить о гегемонии этой страны в Азии. Под «возвратом в Азию» скорее понимается укрепление различного рода связей с этим регионом. Но и по сей день в Японии есть деятели типа Синтаро Исихара (написавшего в соавторстве с малазийским премьер-министром Мохатхиром трактат «Азия, которая может сказать «нет»31), которые видят в идее «реазиатизации» единственное средство вернуть Японии могущество варианта эры покорения Азии.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Жуков Е. М. Паназиатизм как идейное оружие японской экспансии. М., 1963. С.1.
2 Жуков Е.М. Японский «новый порядок» в Восточной Азии. М., 1944. С.З—4.
3 Жуков Е.М. Паназиатизм... Сб.
4 См.: Селищев А.С. Японская экспансия: люди и идеи. Иркутск, 1993. С.130—131.
5 Там же. С. 132.
6 Там же. С. 133.
7 Japan's Greater East Asia Co-Prosperity Sphere in World War II / Ed. by Lebra J.C. Oxford, 1975. P.4.
8 Реставрация Сева
9 Japan's Greater... P.4.
10 Ibid. P.5.
1 Ibid. P.6.
2 Ibid. P.15.
3 Ibid. P. 16.
4 Ibid. P. 17.
5 Ibid. P.18.
6 Ibid. P.19.
7 Ibid. P.23.
8 Ibid. P.11.
9 Ibid. P.12.
201 Щетинина Е.В. Идеология японского экспансионизма накануне и в годы вой ны на Тихом океане //Проблемы Дальнего Востока. 1982. №1. С.97.
21 Japan's Greater... P.26.
22 Ibid.
23 Ibid. P.28.
24 Щетинина Е.В. Указ. соч. С.98.
25 Japan's Greater... P.29.
26 Ibid.
7 Ibid. P.31.
28 Ibid. P.39.
29 Ibid. P.40.
30 Поспелов Б.В. Отношения Японии со странами ATP: Социально-идеологи ческие аспекты. М.: Наука, 1993. С.131.
3 Иванов А. Япония с азиатским лицом //Япония сегодня. 1995. №10. Сб.
Ksenia V. Malova
Pan-Asiatic Concepts in Japan in the 30-s of the 20th century
The article is devoted to a number of basic concepts of Pan-Asianism in Japanese ideology of 30-s — the early 40-s. Characteristics of Pan-Asianism in this period are considered there. All these theories from «East Asian Federation» to «Greater East Asia Co-Existence Sphere» caused in East Asia.
They reflected discontent of Japanese monopolists with penetration of West capitalism to the East. Secondly, these concepts voice military and civil elite' opinion about prosperity of Japan in that time.
