CC BY
47
ФИЛОЛОГИЯ
Гришкова
Лилия Владимировна канд. филол. наук, доц.
КОНЦЕПТ МЕССИЯ В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЕ XX ВЕКА
Концепт мессия - одна из важнейших констант христианской культуры. По определению Ю.С. Степанова, константа в культуре - это «концепт, существующий постоянно или, по крайней мере, очень долгое время, или некий постоянный принцип культуры» (7,84). Трактовка концепта мессия положена в основу типологии христианских культур, предложенной B.C. Непомнящим:
Общеизвестно, что на Западе, у католиков и протестантов, главный церковный праздник — Рождество, а у нас в православии — Пасха. В этом и эксплицировано, как говорят ученые люди, наше глубокое ментальное различие. Нет гнезда выше орлиного, нет праздника выше Рождества — это немецкая пословица. Почему «нет выше»? Да потому, что Рождество Христово есть Боговоплощение: Бог вочелове-чился, говорится в Символе веры. То есть Бог так любит меня, что уподобился мне! Значит... значит, я этого достоин (вспомним рекламные слоганы). Это лестно мне, а главное: стало быть, я имею право осознать себя, человека, точкой отсчета и мерилом всего. Не случайно именно на Западе после Ренессанса родилась, а позднее вошла в силу идея несовершенства мира — причины всех бед и несчастий людей.. . В конце концов к XX веку окружающий мир был фактически признан чем-то вроде груды строительного материала, из которого мне, человеку, надлежит создать нечто «совершенное», то есть совершенное на мой вкус. Такой земной рай: без «усовершенствования» самого человека — только условий его существования.
Пасха и Воскресение не льстят мне, а призывают стать лучше: «Последуй за Мною, взяв крест». Свой крест, который тебе достался в жизни. Отсчитывай не от себя любимого, а от Бога, от Христа, от идеала, наконец... Короче говоря, в «рождественском» христианстве главное событие — наличный факт уподобления Бога человеку, а в «пасхальном» — призыв Христа к человеку уподобиться Ему, Богу; «отсчет» ведется с противоположных «концов» (6).
При определении самого понятия «концепт» Ю.С. Степанов выделяет две его функции в жизни социума: «Концепт - это как бы сгусток культуры в сознании человека; то, в виде чего культура входит в ментальный
мир человека. И, с другой стороны, концепт - это то, посредством чего человек - рядовой, обычный человек, не «творец культурных ценностей» - сам входит в культуру, а в некоторых случаях и влияет на нее» (7, 43).
Исследователи выделяют в структуре концепта ядерную и периферийную зоны. В ядерную зону входят словарные значения той или иной лексемы. Периферия включает субъективный опыт, различные прагматические составляющие лексемы, коннотации и ассоциации (5, 30).
При определении ядерной зоны концепта мессия нужно учитывать, во-первых, его этимологические характеристики: лексема восходит к древнееврейскому машиах, буквально - помазанник; греческий перевод-Христос. Во-вторых (и это главное), в христианской религии мессия -Спаситель, ниспосланный Богом на землю (8, 351).
Толковый словарь английского языка дает практически то же определение:
Messiah - person expected by the Jews to come and set them free; the Saviour, Jesus Christ (11).
При определении периферии полезно обратиться к приведенному ниже комментарию к Новому Завету американского издания Библии на русском языке, в котором говорится о неоднозначности истолкования евангелистами личности Христа. В комментарии также приводятся семь истин, которые лежат в основе четырех Евангелий. Мы остановимся на двух из них. Истина первая:
В каждом из Евангелий открывается одна и та же уникальная Личность. Тот же Иисус у Матфея - Царь, у Марка - Раб, у Луки - Человек и у Иоанна - Бог. Но нигде Он не является чем-то одним, потому что у Матфея Он и Царь, и Раб, и Человек, и Бог. Раб у Марка - также и Царь, и Человек, и Бог. Человек у Луки - одновременно Царь и Раб, и Бог. У Иоанна вечный Сын является и Царем, и Рабом, и Человеком.
Истина седьмая:
Все евангелисты предсказывают Его Второе Пришествие (12, 1086-1087).
Из комментария следует, что каждый евангелист предлагает свою иерархию ипостасей Богочеловека, и поскольку всякий литературный текст оказывается лишь одним из звеньев непрекращающегося социально-литературного дискурса (термин Е.А. Гончаровой), трансформации может подвергаться не только периферийная зона концепта мессия, но и его ядро (2, 6-15).
Отсылки к Библии в художественных текстах обычно рассматриваются как интертекстуальные включения. Масштабы интертекстуальности бывают различными и могут колебаться «от реминисценций, аллюзий и цитат до включения целостных больших текстов в виде произведений, принадлежащих перу персонажей: их писем, дневников или написанных ими романов» (1, 80-81).
С другой стороны, Священное Писание относится к так называемым прецедентным текстам, под которыми понимаются явления культуры, «хрестоматийно известные всем (или почти всем) носителям данного языка» (3, 44). Основное свойство любого вида цитирования - это его узнаваемость предполагаемым адресатом (читателем). Узнаваемость прецедентного текста позволяет использовать его элементы (сюжет, образную систему и т.д.) без подчеркивания первоначального авторства.
Таков роман С. Кинга «Зеленая миля» (The Green Mile), действие которого происходит в Америке в годы Великой депрессии, о чем свидетельствует уже начало этого произведения:
This happened in 1932, when the state penitentiary
was still in Cold Mountain. And the electric chair was there, too, of course (14, 3).
Место действия - замкнутое пространство блока смертников (E Block). Рассказчик Пол Эджкомб и его сослуживцы нарушают первую заповедь - «не убий»: они приводят в исполнение смертные приговоры:
I presided over seventy-eight executions during my time in Cold Mountain (that's one figure I've never been confused about; I'll remember it on my deathbed) (14, 3).
Завязка (и одновременно загадка) сюжета - появление в блоке смертников Джона Коффи (John Coffey). Американские критики сразу же обратили внимание на начальные буквы его имени, созвучные с именем Христа (Jesus Christ).
«Перемещение центра тяжести из области небесного идеала в координаты земного житья-бытья помогало христианству укрепляться в «дольней» жизни и стать основой мощной европейской цивилизации, - отмечает В.С. Непомнящий. - Но зато осложнялись — чем дальше, тем больше — отношения с «горним», с небесным, с неотступно свойственной человеку тягой к идеальному, вечному». Отсюда, по мнению ученого, - свойственная западной цивилизации «доминанта нарастающего трагизма», приводящая «к скепсису, фатализму, цинизму и прочим разнообразным "цветам зла" вплоть до американских кинобоевиков с разной чертовщиной, которая, помимо прочего, выдает инфернальный ужас перед жизнью...» (6).
Мессия в романе С. Кинга приходит в образе огромного, физически сильного афроамериканца («big boy») с душой потерявшегося ребенка:
Не looked like he could have snapped the chains that held him as easily as you might snap the ribbons on a Christmas present, but when you looked in his face, you knew he wasn't going to do anything like that. It wasn't dull... but lost. He kept looking around as if to make out where he was. Maybe even who he was (14, 11).
Пол Эджкомб сравнивает его с библейским Самсоном, у которого отрезали волосы, лишив тем самым его силы. Он не только не осознает, где он, но даже и кто он (выделено нами. - Л. Г):
My first thought was he looked like a black Samson... only after Delilah had shaved him smooth as her faithless little hand and taken all the fun out of him (14, 11).
Последнее замечание рассказчика очень важно, равно как и выделенное ранее автором слово lost (потерянный, заблудившийся). Причину этого бессилия и потерянности читателю еще предстоит узнать.
Обвиненный в убийстве, которого он не совершал, Джон Коффи не может (или не хочет) спасти себя, но спасает других.
«I'm rightly tired of the pain I hear and feel, boss. I'm tired of being on the road, lonely as a robin in the rain. Not never having no buddy to go on with or tell me where we's coming from or going to or why. I' tired of people being ugly to each other. It feels like pieces of glass in my head. I' tired of all the times I tried to help and couldn't. I'm tired of being in the dark. Mostly it's the pain. There's too much. If I could end it, I would. But I can't» (14, 491).
Джон Коффи хочет уйти из жизни, потому что он устал от человеческой жестокости («I' tired of people being ugly to each other»), от собственной беспомощности («I' tired of all the times I tried to help and couldn't»)^ непонимания того, зачем пришел он в этот мир («I am in the dark»). Он готов принять казнь как избавление: «There's too much. If I could end it, I would. But I can't».
Голгофа в романе - блок смертников, крест - электрический стул, но это не меняет сути происходящего -
казнь невиновного - убийство. Герой романа, казнивший Мессию, наказан как Агасфер, будучи обреченным на долгую одинокую жизнь в «чужом» пространстве дома для престарелых:
In 1932 John Coffey inoculated me with life. Electrocuted me with life, you might say. I will pass on eventually - of course, I will any illusions of immortality I might have had died with Mr. Jingles - but I will have wished for death long before death finds me (13, 534).
И он вновь и вновь перелистывает страницы своего дневника, где описаны драматические события тех далеких дней:
I look back over these pages, leafing through them with my trembling, spotted hands, and I wonder if there is some meaning here as in those books which are supposed to be uplifting and ennobling. I think back to the sermons of my childhood, booming affirmations in the church of Praise Jesus. The Lord is Mighty, and I recall how the preachers used to say that God's eye is on the sparrow, that He sees and marks even the least of His creations. When I think of Mr. Jingles, and the tiny scraps of wood we found in that hole in the beam, I think that it is so. Yet this same God sacrificed John Coffey, who tried only to do good in his blind way, as savagely as any Old Testament prophet ever sacrificed a defenseless lamb... as Abraham would have sacrificed his own son if actually called upon to do so. I think of John saying that Wharton killed the Detterick twins with their love for each other, and that it happens every day', all over the world. If it happens, God lets it happen, and when we say «I don't understand», God replies, «I don't care» (14, 535).
«Возвышающие и облагораживающие» ("uplifting and ennobling") книги, с которыми он сравнивает свои заметки, - жизнеописание Джона Коффи, призванного творить добро («помогать», как он сам говорит) и казненного за чужое преступление - это, конечно же, четыре Евангелия, написанные учениками Христа. Похоже, Пол Эджкомб написал пятое, в котором рассказал о Втором Пришествии. И история повторилась.
Джон Коффи - мессия, но он не Христос («Человек из Галилеи»). Он наделен всеведением пророка, но он не пророчествует, не проповедует и не учит. Он творит добро «вслепую» («in his blind way»). Цитируя булгаковс-кого героя, можно сказать даже, что он «малодушно помышляет о смерти» подобно Пилату, но причина тому -не телесные муки, как у прокуратора, а страдания духа, не выдержавшего тягот земного бытия: он страдает от одиночества и бездомности:
I'm rightly tired of the pain I hear and feel, boss. I'm tired of being on the road, lonely as a robin in the rain. Not never having no buddy to go on with or tell me where we's coming from or going to or why.
Но более всего его ужасает то, что в этом мире любовью можно убить, и когда Пол Эджкомб думает об этом, он начинает сомневаться в высшей справедливости:
I think of John saying that Wharton killed the Detterick twins with their love for each other, and that it happens every day', all over the world. If it happens, God lets it happen, and when we say «I don't understand», God replies, «I don't care».
Ю.Н. Караулов подчеркивает, что введение в дискурс прецедентных текстов «всегда означает выход за рамки обыденности, ординарности в использовании языка, и отсылка к прецедентным текстам ориентирована не на обычную коммуникацию, не на сообщение какой-то информации в первую очередь, но имеет, прежде всего, прагматическую направленность, выявляя глубинные свойства языковой личности, обусловленные либо доминирующими целями, мотивами, установками, либо ситуативными интенциональностями» (4).
Все вышесказанное в полной мере относится и к литературной коммуникации, и вопрос может быть поставлен следующим образом: что призвана дать «обычному, рядовому» человеку встреча с мессией?
История Христа в произведении М. Булгакова «Мастер и Маргарита» представлена как роман в романе. И роман этот не только о Христе, но и о «жестоком пятом прокураторе Иудеи всаднике Понтийском Пилате». Евангельский Пилат - это стереотип человека, который сомневается в существовании Истины:
Сказал Ему тогда Пилат: значит Ты все-таки Царь? Ответил ему Иисус: ты говоришь, что Я царь. Я на то и родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине. Всякий, кто от истины, слушает Моего голоса.
Говорит Ему Пилат: что есть истина? И сказав это он снова вышел к Иудеям и говорит им: я никакой не нахожу в Нем вины (Иоанн 18: 37-38).
У Марка Пилат принимает решение о казни Иисуса из страха перед толпой:
И Пилат, желая угодить толпе, отпустил им Ва-равву, и предал Иисуса по бичеванию, на распятие (Марк 15: 15).
У Матфея он при этом еще и умывает руки, снимая с себя вину:
Пилат взял воды, умыл руки перед народом и сказал: невиновен я в крови Праведника Этого, смотрите сами; и весь народ ответил: кровь Его на нас и детях наших (Матфей 27: 24-25).
Трудно сказать, текст какого Евангелия послужил основой для булгаковского романа. Вероятнее всего автор опирался на книги Нового Завета в целом, но в приводимом ниже диалоге Иешуа Га Ноцри и Пилата текстом-источником, несомненно, является Евангелие от Иоанна.
Парадокс этой ситуации в том, что Истина стоит перед прокуратором, а он задает ей вопрос о том, что она такое.
- А вот что ты все-таки говорил про храм толпе на базаре?
- Я, игемон, говорил о том, что рухнет храм старой веры и создастся новый храм истины. Сказал так, чтобы было понятнее.
- Зачем же ты, бродяга, на базаре смущал народ, рассказывая про истину, о которой ты не имеешь представления? Что такое истина? (13, 18).
У Булгакова Пилат получает на свой абстрактный риторический вопрос весьма конкретный ответ - правду о самом себе: истина в том, что он - больной и одинокий человек:
- Истина прежде всего в том, что у тебя болит голова, и болит так сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти. Ты не только не в силах говорить со мной, но тебе даже трудно глядеть на меня. И сейчас я невольно являюсь твоим палачом, что меня огорчает. Ты не можешь даже думать о чем-нибудь и мечтаешь только о том, чтобы пришла твоя собака, единственное, по-видимому, существо, к которому ты привязан. Но мучения твои сейчас кончатся, голова пройдет (13, 18).
Измученный побоями Иешуа думает о муках Пилата и сострадает ему.
Повествование и монологическую речь (поучения и проповеди Иисуса) евангельских текстов М. Булгаков заменяет диалогами между язычником и христианином:
- Так ты утверждаешь, что не призывал разру-шить...или поджечь, или каким-либо иным способом уничтожить храм? - Я, игемон, никого не призывал к подобным действиям, повторяю. Разве я похож на слабоум-
ного? - О да, ты не похож на слабоумного, - ответил прокуратор и улыбнулся какой-то страшной улыбкой,
- так поклянись, что этого не было.
- Чем хочешь ты, чтобы я поклялся? - спросил, очень оживившись, развязанный.
- Ну, хотя бы жизнью твоею, - ответил прокуратор, - ею клясться самое время, так как она висит на волоске, знай это! - Не думаешь ли ты, что ты ее подвесил, игемон? - спросил арестант, - если это так, ты очень ошибаешься.
- Я могу перерезать этот волосок.
- И в этом ты ошибаешься, - светло улыбаясь и заслоняясь рукой от солнца, возразил арестант, - согласись, что перерезать волосок уж наверно может лишь тот, кто подвесил? (13, 14).
Пилат предстает перед читателем как авторитарная личность, как человек, привыкший повелевать, казнить и миловать, но Иешуа говорит ему, что «жизнь его скудна», потому что он «окончательно потерял веру в людей». И это он здесь - пленник и раб, он, прокуратор Иудеи. Он не может принять самостоятельного решения, потому что боится доносов первосвященника, гнева кесаря, а еще потому, что никому не доверяет.
В речах его собеседника Иешуа, убежденного в том, что «злых людей нет на свете», находят свое выражение основные ценности и вечные истины Христианства - концепты Веры, Истины, Добра и Любви.
«Обратите внимание: ведь и распятия у нас разные,
- пишет В.С. Непомнящий. - На православных распятиях Распятый изображается условно — Его руки словно распахнуты для объятия, — а на западных — реалистично: тяжело провисшее тело. То есть, если для восточного христианства крест — орудие нашего спасения, то для западного — орудие пытки» (6).
Концепт христианской культуры мессия объективируется в образах Джона Коффи и Иешуа Га Ноцри и трансформируется в рамках модуса художественности, под которым подразумевается «всеобъемлющая характеристика художественного целого», то есть «тот или иной род целостности, предполагающий не только соответствующий тип героя и ситуации, авторской позиции и читательского восприятия, но и внутренне единую систему ценностей и соответствующую ей поэтику...» (9, 469). Таким образом, в результате взаимодействия двух концептуально различных текстов в каждом из романов возникает нечто третье - «новая значащая структура, которая постулирует иную, отличную систему ценностей» (10, 67).
В герое романа С. Кинга, как отмечают критики, воплощены сразу три евангельских персонажа: он и Пилат, и сотник, и Агасфер. Давно похоронив всех своих друзей и близких, потеряв любимую жену, погибшую в автомобильной катастрофе, он желает смерти, а она не приходит к нему:
We each owe a death, there are no exception, I know that, but sometimes, oh God, the Green Mile is so long (14, 536).
Что же дала встреча с Джоном Коффи Полу Эдж-комбу? Итогом его встречи с Мессией и даже всей его последующей долгой жизни становится мысль о том, что «иногда нет абсолютно никакой разницы между спасением и проклятием» («no difference between salvation and damnation») (14, 533).
Пилат Булгакова идет навстречу «распахнутым объятиям», сначала во сне, после казни Иешуа, о которой он хочет забыть:
И лишь только прокуратор потерял связь с тем, что было вокруг него в действительности, он немедленно тронулся по светящейся дороге и пошел по ней
вверх прямо к луне. Он даже рассмеялся во сне от счастья, до того все сложилось прекрасно и неповторимо на прекрасной голубой дороге. Он шел в сопровождении Банги, а рядом с ним шел бродячий философ. Они спорили о чем-то очень сложном и важном, причем ни один из них не мог победить другого. Они ни в чем не сходились друг с другом, и от этого их спор был особенно интересен и нескончаем. Само собой разумеется, что сегодняшняя казнь оказалась чистейшим недоразумением - ведь вот же философ, выдумавший столь невероятно нелепую вещь вроде того, что все люди добрые, шел рядом, следовательно, он был жив. И, конечно, совершенно ужасно было даже подумать о том, что такого человека можно казнить. Казни не было! Не было. Вот в чем прелесть этого путешествия по лестнице луны (13, 251).
Сон прокуратора сбывается через «двенадцать тысяч лун», потому что «за него просил тот, с кем он так стремился разговаривать», и он обретает прощение и желанное общение. Мастер освобождает своего героя:
Он сложил руки рупором и крикнул так, что эхо запрыгало по безлюдным и безлесым горам: - Свободен! Свободен! Он ждет тебя! Гэры превратили голос мастера в гром, и этот же гром их разрушил. Проклятые скалистые горы упали (13, 301).
Когда читаешь эти строки булгаковского романа, предваряющие его концовку, невольно вспоминаются другие - из первого Послания апостола Павла к коринфянам: «И если я имею пророчество и постигаю все тайны и все знание, если я имею веру так, чтобы и горы переставить, но любви не имею, - я ничто».
Список литературы
1. Арнольд И.В. Стилистика современного английского языка. - М.:
Флинта; Наука, 2004.
2. Гончарова ЕЛ. Когнитивно-коммуникативные параметры ситуации
порождения, восприятия и интерпретации художественного текста // Studia Lingüistica XVI. Язык. Текст. Культура: Сборник. -СПб., 1997. - С. 6-15.
3. Караулов Ю. Н. Текстовые преобразования в ассоциативных
экспериментах// Система и функционирование. - М.: Наука, 1988. - С. 108-116.
4. Караулов Ю. Н. Активная грамматика и ассоциативно-вербальная
сеть,- М., 1999.
5.Маслова В. А. Поэт и культура: концептосфера Марины Цветаевой -М.: Флинта; Наука, 2004.
6. Непомнящий В. Русский человек экзистенциально — самый свободный
человек на свете. - htm.
7. Степанов Ю. С. Константы: Словарь русской культуры. - Изд. 3-е,
испр. и доп. - М.: Академический проект, 2004.
8. Терра-Лексикон: Иллюстрированный энциклопедический словарь. - М.:
Терра, 1998.
9. Тюпа В.И. Художественность //Введение в литературоведение:
Основные понятия и термины: Учебное пособие/Л.В. Чернец, В.Е. Хализев, C.H. Бройтман и др.; Под ред. Л.В. Чернец. - М.: Высш. шк.; Издательский центр «Академия», 2000. - С. 463- 471.
10. Щирова Н.А., Тураева З.Я. Текст и интерпретация: взгляды,
концепты, школы: Учебное пособие. - СПб.: Изд - во РГПУ им. А.И. Герцена, 2005.
11. Oxford Advanced Learner's Dictionary of Current English// A.S. Hornby. -
Oxford University Press, 1978. Источники
12. Библия. Книги Ветхого и Нового Завета. - Чикаго, 1990.
13. Булгаков М. Мастер и Маргарита. Театральный роман. Рассказы. -
Алма-Ата: Жалын, 1988.
14. King S. The Green Mile. - N. У., 1995.
Казенас Оксана Анатольевна канд. пед. наук, доц.
ПАРЕМИОЛОГИЧЕСКИЕ ЕДИНИЦЫ ФРАНЦУЗСКОГО ЯЗЫКА С КОМПОНЕНТОМ DIEU (БОГ)
Задача нашей статьи состоит в том, чтобы выявить особенности французского менталитета, которые нашли свое отражение в народной мудрости и закрепились в пословицах и поговорках французского народа. Для анализа нами были отобраны паремиологические единицы (мы не разграничиваем понятия «пословица» и «поговорка» в данной статье) с компонентом Dieu.
Словари синонимов французского языка приводят в качестве синонимов Dieu следующие слова:
Dictionnaire de synonymes et mots de sens voisin. 2003: cabire, déité, démon, divinité, esprit, être, génie, héros, idole, immortel, manitou (indien), numen, principe, symbole.
Dictionnaire des synonymes: Allah, alpha et oméga, bleu, cause universelle. Ciel. Créateur. Démiurge, Esprit, Éternel, Être suprême. Grand Architecte, Grand Être, Jahvé, Jéhovah, La Divinité, logos, Notre-Seigneur, Père, Providence, pur esprit. Saint des saints. Sauveur. Seigneur, souverain bien, Tout-Puissant, Très-Haut, Trinité, Verbe.
Le Nouveau Petit Robert. 2002: père, seigneur.
Однако в пословицах французского языка в большинстве случаев актуализируются лишь Dieu или le bon Dieu, очень редко - le Dieu tout puissant и le Seigneur Dieu.
В толковых и религиоведческих словарях французского языка выделяются следующие характеристики Бога:
Le Nouveau Petit Robert. 2002 : Etre éternel, unique, tout-puissant et miséricordieux, créateur et juge...
Littré: 1°Nom du principe, unique ou multiple, qui, dans toutes les religions, est placé au-dessus de la nature. 2°L'être infini créateur et conservateur du monde dans la religion chrétienne, et aussi dans le mahométisme, dans le judaïsme...
Le Dictionnaire de Dieu. 2003: ...il est une puissance exigeant la crainte et respect, amour et foi...Qu'on le nomme Seigneur, Tout-Puissant, Très-Haut, il est Créateur, celui qui voit tout, sait tout, dirige les hommes et les nations, et qui, en retour de son amour incommensurable, exige le respect de ses commandements pour le bonheur de tous, ici-bas et dans le monde éternel.
Dictionnaire des monothéismes, 2003: Dieu est vu comme l'Etre suprême, transcendant, unique et universel, créateur et auteur de toutes choses... Par la raison on attribue à Dieu les meilleures qualités constatées dans les êtres créés, mais portées au plus haut point de leur perfection...Ces attributs divins sont en nombre infini, et la plupart nous sont inconnaissables. On peut toutefois dire avec certitude : Dieu est saint, beau, fort, éternel, juste, aimant, compatissant...
Dictionnaire des religions et des mouvements
