CC BY
68DOI 10.31168/2618-8570.2019.10
Дарина ГРИГОРОВА
Константин Леонтьев о Болгарском вопросе на Балканах*1
Аннотация:
Основная тема статьи — анализ Болгарского вопроса как части Восточного вопроса в публицистике и письмах Константина Леонтьева. Историософия Леонтьева представлена с трех точек зрения: геополитической (Восточный вопрос, Проливы, восточно-православная конфедерация); идеологической (панславизм, византизм, славизм, босфорский русизм); метафизической (православие). Красной нитью в тексте проходит духовный путь Леонтьева от философа и дипломата Константина до монаха Климента, и отсюда — постепенная трансформация в его взглядах по Болгарскому вопросу. Автор вводит понятие «европобесие», с одной стороны, как обобщение термина Леонтьева «болгаробесие», а с другой, как суть духовной брани леонтьевской историософии. Духовная брань — это образ жизни православного человека, а у Леонтьева — это смысл его текстов — открывать глаза русского человека на его заблуждения в отношении болгар, в отношении Европы. Русское «болгаробесие» является частным примером русского, славянского и болгарского «европобесия», или страсти к европейской либеральной идее в ХК веке.
Ключевые слова:
К.Н. Леонтьев, Болгария, Болгарский вопрос, «европобесие», «болгаро-бесие», Восточный вопрос, босфорский русизм, панславизм, византизм, туранский миф, славянофобия, фанариоты.
Darina GRIGOROVA
Konstantin Leontiev
on the Bulgarian question in the Balkans
Abstract:
The basic goal of this article is to analyse Konstantin Leontiev's point of view on the Bulgarian question as part of the Eastern question.
The analysis of Leonitev's historiosophy is presented in the context of three discourses:
* Статья подготовлена при финансовой поддержке болгарского Фонда научных исследований, проект ДНТС/Русия/02/17- «Россия, Болгария, Балканы. Проблемы войны и мира. XVIII—XXI вв. (Мифы и реальность)».
о<х><х>с>ос>о<х>о^^ 259
1) geopolitical discourse (The Eastern question, the Bulgarian question, Bosphorus, Eastern Orthodox Confederation);
2) ideological discourse (Pan-Slavism, Byzantinism, Slavism, Bosphorus Russism);
3) metaphisical discourse (the Orthodox Christianity).
The leitmotif of this article is Leontiev's spiritual path from philosopher Konstantin to monk Kliment and the transfomation of his perspective on Bulgarian question.
The author introduces the term 'Evropobesye' [European devilment] as a generalization of Leontiev's term 'Bulgarobesye' [Bulgarian devilment]. The Russian 'Bulgarobesye' is a part of Russian passion of European liberal idea — 'Evropobesye'.
Key words:
Eastern question, Bulgarian question, the Optina monastery, Pan-Slavism, Byzantinism, Bosphorus Russism, Bulgarobesye [Bulgarian devilment], Evropo-besye [European devilment], Turanian myth, Slavophobia, Fanariots.
онстантин Николаевич Леонтьев (1831-1891) — врач, дипломат, писатель, консервативный публицист, историо-соф в лучших русских традициях XIX века, а в последний год своей жизни — монах с именем Климент. Путь от Константина к Клименту — «долгие дни умственного одиночества», как он сам его описывает, — начался на Балканах с обета, который светский эстет и российский консул в Салониках* дал Богородице перед лицом смерти: в случае выздоровления принять монашеский постриг у афонских монахов.
Константин Леонтьев описывает свое обращение («переворот») в письме известному русскому религиозному философу В.В. Розанову (1856-1919): «Всё главное мною сделано после 1872-73 гг., т.е. после поездки на Афон и после страстного обращения к личному православию... Личная вера почему-то вдруг докончила в 40 лет и политическое, и художественное воспитание мое. Это и до сих пор удивляет меня и остается для меня таинственным и непонятным. Но в лето 1871 года, когда в Салониках, лежа на диване в страхе неожиданной смерти (от сильнейшего приступа холеры), я смотрел на образ Божьей Матери (только что привезенный мне монахом с Афона), я ничего этого
* В 1871 г. К.Н. Леонтьев был назначен консулом в г. Салоники. Ранее (1869-1871 гг.) он был консулом в Янине, где тяжело заболел.
предвидеть еще не мог. [...] и воскликнул: "Матерь Божия, рано умирать мне! Я еще ничего не сделал достойного моих способностей и вел в высшей степени развратную, утонченно-грешную жизнь. Подними меня с этого одра смерти. Я поеду на Афон, поклонюсь старцам, чтобы они обратили меня в простого и настоящего православного... и даже постригусь в монахи"»2. Это было в 1871 г. Дорога от Афона до Оптиной пустыни длилась 20 лет. В 1891 г. Константин стал Климентом по благословению оптинского старца Амвросия (духовного наставника Леонтьева с 1874 г.)3. Спустя несколько месяцев Климент умер в Троице-Сергиевой лавре4.
Две болгарские роковые даты оставляют прочный след и присутствуют в текстах Константина Леонтьева до его последнего вздоха: 1872 год (Болгарский экзархат) и 1878 г. (Освобождение Болгарии без Царьграда*).
«Болгарский вопрос»5, как русская общественность называет болгаро-греческий церковный спор, является постоянным и в то же время личным вопросом публицистики Леонтьева и его частной переписки. Фундаментальная тема, боль и страх Леонтьева — «европобесие». Мы вводим этот термин, поскольку Леонтьев вводит понятие «болгаробесие» в отношении доминирующей проболгарской позиции русской общественности по церковному вопросу. Однако русское «болгаробесие» является частным примером русского, славянского и болгарского «европобесия», или страсти к европейской либеральной идее в XIX веке — «наше вечное умственное рабство перед их идеями»6.
Константин Леонтьев рассматривал ряд вопросов, связанных с Болгарией, болгаро-греческой церковной распрей, славянством: геополитический (Восточный вопрос, Проливы, восточно-православная конфедерация); идеологический (панславизм, византизм, славизм, босфорский русизм) и метафизический (православ-ный)7.
* Столица Османской империи в дипломатических документах Российской империи значилась как Константинополь (ныне — Стамбул). К.Н. Леонтьев ее называл Царьградом.
Восточный вопрос как геополитическая мистика
Первостепенной геополитической целью Восточного вопроса для Леонтьева является захват Стамбула/Константинополя/ Царьграда и Проливов. «Платоническое освобождение славян» является второстепенным8.
«Завоевание Босфора — это судьба России», и здесь ее «естественным союзником» являются болгары: «болгары поставлены были самой историей в положение аванпостов славянства на заветном пути его развития! Вот огромное значение болгар для России и для всего славянства...».
Восточный вопрос для Леонтьева — прежде всего, «церковный», Царьград необходим, чтобы стать центром «Восточно-православного союза», который ставит греков наравне с болгарами по важности для российской политики: «по многим причинам, как историческим, так и географическим, болгары и греки важнее для нас сербского племени»9.
Болгаро-греческий церковный спор ставит под сомнение мечту Леонтьева о сакральной реализации Восточного вопроса, а именно о создании конфедерации — «великого восточного союза» или «великого восточно-православного союза», в котором русская власть должна иметь «вселенский характер»10. Восточный вопрос должен заменить Петербургскую и Московскую Русь «Царьградской Русью» в качестве центра «нового восточного мира»11.
Цель возглавляемой Россией «восточной федерации независимых государств» — «оборонительный союз против Западной Европы», против «нового федерального Запада»12.
Отсюда идет болезненная реакция Леонтьева на «болгарскую литургию» 6 января 1872 г.*, которая переводит Восточный вопрос «в совершенно новую фазу». «Греко-славянская распря.
* «Болгарская литургия» 6 января 1872 г. — Богоявление, трое болгарских епископов, Иларион Макариопольский, Панарет Пловдивский и Иларион Ловчанский, без согласия Константинопольского патриархата совершили богослужение на болгарском подворье в Константинополе — в церкви Св. Стефана. Это было начало болгарской борьбы за восстановление автокефалии Болгарской церкви.
на меня тогда, как на православного русского человека, наводила духовный и гражданский страх за наше будущее»13, — писал он.
Опасения Леонтьева о «лже-богомольном движении болгар» являются мистическими: «Опасен не чужеземный враг, на которого мы всегда глядим пристально исподлобья; страшен не сильный и буйный соперник, бросающий нам в лицо окровавленную перчатку старой злобы. Не немец, не француз, не поляк, полубрат, полуоткрытый соперник. Страшнее всех их брат близкий, брат младший и как будто бы беззащитный, если он заражен чем-либо таким, что, при неосторожности, может быть и для нас смертоносным. [...] только при болгарском вопросе впервые, с самого начала нашей истории, в русском сердце вступили в борьбу две силы, создавшие нашу русскую государственность: племенное славянство наше и византизм церковный. Я сказал и облегчил себе душу!»14.
Мистический взгляд Леонтьева преобладает над его историческими наблюдениями болгар. В 1873 г. он признает, что «болгары несравненно правые», «прежде болгар, и еще больше их, сами греки грешили всегда этим филетизмом*; им давно хотелось по-гречить болгар Македонии и Фракии. Болгарский филетизм... есть филетизм оборонительный, а греческий — завоевательный, стремящийся перейти свои естественные, этнографические пре-делы»15.
В 1880-е годы публицистика Леонтьева уже горячо защищает греческую позицию, но причины этого остаются мистическими. Речь идет не об эллинофилии, не о болгарофобии или славянофобии, а о мистическом приоритете: «Не греки должны быть важны для нас сами по себе, как греки, а важны восточные церкви, по исторической случайности оставшиеся в руках греков. [...] Но пока этот великий, центральный и спасительный по своей будущности
* Филетизм — «трибализм». Термин ввели греческие архиереи 16 сентября 1872 г. на Константинопольском соборе, провозгласившем болгарский народ и болгарскую Церковь схизматичной. Филетизм — это греческое осуждение болгар, которые восстановили болгарскую церковь как Болгарскую экзархию 12 февраля 1872 г. Право на это им давал ферман султана от февраля 1870 г. Болгарская православная церковь восстановила свое патриаршеское достоинство в 1953 г. (в третий раз за болгарскую историю: после 927 г. — Преславская патриархия и после 1234 г. — Тыр-новская патриархия). В 1961 г. последним признает ее статус Константинопольский патриархат.
престол в руках греков, нельзя раздражать их какими-то славянскими бравадами, в которых нет ни ума, ни дальновидной политики, ни христианского смирения со стороны сильного (т.е. России) перед слабым, но правым духовно (т.е. перед патриархом)»16.
Леонтьев в равной степени критикует болгар и греков («нынешних греков мира сего», «внешних греков», как он называет свободных греков, не являющихся турецкими подданными). Речь идет о демократии и европеизме: «болгарская нация... политические и социальные контуры этой новой нации видны уже и теперь. Физиономия ее — крайне демократическая, привычки, идеалы крайне эмансипационные»17.
На фоне проболгарской русской общественной мысли Леонтьев — одиночка. Ф.М. Достоевский придерживается примерно тех же взглядов, но в личной переписке, а не публично. Либеральная русская печать занимает полностью проболгарскую позицию, защищает национальные устремления болгар, не скрывает грубого давления греческого духовенства на богослужение болгарских священников, проводимое на славянском языке: «...греческие же архиереи делают невероятные вещи, чтобы не допускать славянского языка в церкви, например, жгут славянские книги, упрашивают пашей выгонять учителей, которые хотят учить славянской грамоте, и т.п. За то ожесточение против них ужасное, и мы не в одном болгарском городе, на вопрос, кто тут владыка, получали такой ответ: «архиерей наш какой-то грек, живет в Стамбуле, к нам он не смеет носу показать»18.
В истории моей деревни, Расово на Дунае, написанной моим прадедом Силвестром Милчевым, есть рассказ «Поп Валчо» — о подвиге болгарского священника во времена Болгарского возрождения и греческих епископов. Поп Валчо не позволял греческим владыкам облагать налогом своих односельчан и готов был взять на себя ответственность, даже когда его подвергали физическим пыткам. «Поп Валчо Расовский, крупный человек высокого роста с белым лицом и пышной длинной бородой . одетый в полностью традиционную одежду», надевает рясу только в церковь, а его дом «всегда является прибежищем четников и харамов*», — повествует автор рассказа.
* Харамия — разбойник в Османской империи.
Священнику «причиняют большие страдания врачанские епископы, греки Антим, Мефодий и Аганий, а потом и берков-ский Дорофей», который был болгарином. Греческий епископ Антим собирает церковный налог с жителей деревни, но поп Валчо Расовский «из-за буйности и непокорства этим алчным к деньгам владыкам» не хочет платить пошлину. Не оплачивает он и штраф в размере двух турецких лир, которые должны были собрать жители Расово, и несет наказание: «его держат в течение нескольких недель в особой комнате для провинившихся по службе, непокорных или не исполняющих своих обязанностей священников». Это не вразумляет непокорного попа, и греческий владыка подвергает его физическим пыткам: «в комнате стоит вбитое в землю толстое бревно, разделенное на две части, с металлическими винтами, подобные тискам. Владыка хватает свою жертву за бороду и запихивает ее в щель расколотого надвое бревна, которое сжимает бороду, не позволяя ему сидеть или двигаться. Поп Валчо переносил это варварское наказание с необычайным терпением и стойкостью, несмотря на то, что подвергался ему неоднократно»19.
Церковный спор болгар с греками находил закономерный отклик и в русской общественной мысли. Консервативные издания во главе с М.Н. Катковым и А.С. Сувориным поддерживали болгарскую идею, за исключением газеты «Гражданин». Катков прекратил публиковать Леонтьева из-за его православного и аскетического духа, которого он не понимал: «Его Православие было серенькое, разведенное либеральностью, а когда я развернул вполне знамя моего белого Православия, то он испугался этого варварства и безумия, я возразил ему, что всё это сообразно с мнениями лучших монахов, а он сказал: "монахи ничего не понимают!"»20. Леонтьев не мог знать, однако, что не только Катков со своим «сереньким Православием», но и св. Феофан Затворник был на стороне болгар в церковном вопросе: «Болгары [...] не виноваты. Они не могли сами отстать от патриархата, и не отставали, а просили. Но когда они просили, то патриархат должен был их отпустить. Не отпустил? Они и устроили себе увольнение другою дорогою [...] Виноват патриархат. Собор же их, осудивший болгар, — верх безобразия»21. Поздний славяно-
фил и ранний панславист И.С. Аксаков тоже на стороне болгар. Славянские комитеты при активном его содействии популяризируют болгарскую средневековую историю и историю православной церкви в Болгарии. Русская церковь воздерживается от участия в споре.
Не случайно Леонтьев не говорит о «славянобесии», а о «бол-гаробесии» в русском обществе — от церковного спора до воодушевления, вызванного русско-турецкой войной 1877-1878 гг. Образ греков в русской общественной мысли является нарицательным, они «фанариоты», а болгары — свободолюбивые и незаслуженно обиженные христиане.
Мистический страх Леонтьева перед «загадочным народом» и его воздействием на российскую мысль имеет свои основания: «Только одни болгары у нас всегда правы, всегда угнетены, всегда несчастны, всегда кротки и милы, всегда жертвы и никогда не притеснители. [...] Все болгарские интересы считались почему-то прямо русскими интересами; все враги болгар — нашими врагами»22. Леонтьев демонизирует болгарское влияние на русское сознание: «Болгарские демагоги знали всё хорошо и всё сделали ловко, дабы вылущить свое население поскорее из греков во Фракии и Македонии, они заставили Россию идти за собой с повязкой на очах!»23.
Позже, в 1880-е годы, в либеральной печати также говорилось о «славянской горячке, охватившей всё общество, которое положительно бредило славянством», о «фальшивых, фантастических понятиях о славянах.», которые «Русская мысль» красиво и задолго до «воображаемых сообществ» Бенедикта Андерсона* определяла как «воображаемых славян»24.
Для русских мы были «воображаемые славяне», как для нас, для болгар, «дед Иван» [дядо Иван] был «воображаемая Россия». Русские нас не знали, и мы их тоже, представление было сказочным, даже мифическим, иррациональным. И только в этой войне, в 1877 г., мы - болгары и русские, встретились реально.
* Бенедикт Андерсон (1936-2015). Автор теории национального сознания как «воображаемого сообщества» [imagined community]. См.: Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. М., 2016.
Восточный вопрос как идеологическая эстетика
Идеологический подход Леонтьева к Восточному вопросу был порожден страхом новоевропейского влияния на Россию через болгар и югославян. Вместо европейской либеральной идеологии Леонтьев предлагает свою, оборонительную идеологическую доктрину — византизм. После взятия турецкого Стамбула, для нас Константинополя, византизм должен обеспечить преемственность «невской цивилизации» в «новом босфорском русизме».
Византизм Леонтьева — это религиозный панславизм, реакция на «либеральное всеславянство», «всеславянский вопрос» — «либеральное зло», тогда как «православно-восточный вопрос» — идеал политического спасения25.
«Я опасаюсь либерального всеславянства»26, — признается Леонтьев в письме к Владимиру Соловьеву.
«Не столько сами славяне важны, сколько то, что в них есть особенного славянского, отделяющего нас от Запада. это особое, культурное славянское. Если только оно найдется или выработается. Вот в чем задача.», — пытается он сказать И.С. Аксакову, встречая в ответ «радостное кивание головой». И Леонтьев вновь остается в «умственном одиночестве»27.
Византизм Леонтьева содержит «культурный славизм» как часть «культурно-эстетического идеала» в поисках нового культурно-исторического типа, унаследованного Н.Я. Данилевским. Византизм Леонтьева должен прервать духовную связь России с Европой 1789 года: «антикатолической, антирелигиозной, антимонархической, либеральной, рационалистической»28, с «сатанинским хаосом индустриального космополитизма и современного вавилонского всесмешения»29.
Удаляясь от мифа о славянской идее, Леонтьев создает ту-ранский миф — от «воображаемых славян» к воображаемым ту-ранцам* — основе будущей евразийской концепции: «Бессознательное назначение России не было и не будет чисто славянским.
* Туранец — от «тур», «тура» — мифический народ древнеиранского эпоса.
[...] Россия давно уже не чисто-славянская держава. [...] можно позволить себе сказать про Россию странную вещь, что она есть нация из всех славянских наций, самая не славянская и в то же время самая славянская. [...] ибо только из более восточной, из наиболее азиатской — туранской нации, в среде славянских наций может выйти нечто, от Европы духовно независимое»30.
Восточный вопрос как православная судьба России
Незадолго до того, как Константин стал Климентом, «культурная вера» Леонтьева в Россию (носительницу новой славяно-русско-туранской или славяно-азиатской цивилизации) пошатнулась. Формально толчком к этому явилась статья Владимира Соловьева «Россия и Европа» (1888), в которой фраза «Русская цивилизация — это европейская цивилизация» заставила Леонтьева сначала порвать фотографию Соловьева, а затем признать: «Мне стало больно, потому что я почувствовал, до чего это близко к правде! »31
Леонтьев понимает, что эстетическая доктрина византизма не может победить духовную сущность «новой Европы», плод «европейской революции ...всеобщее смешение, стремление уравнять и обезличить людей в типе среднего, безвредного и трудолюбивого, но безбожного и безличного человека, — немного эпикурейца и немного стоика»32. Дух побеждается духом, а не «культурной верой». «Новая Европа» уже побеждена «православным Афоном».
Леонтьев находит то, что искал, еще в своих первых воспоминаниях об Афоне, в которых нет разницы между греческими, болгарскими и русскими монахами, они едины: «Сколько косвенной, незаметной прямо пользы делают Русскому народу пять, шесть каких-нибудь нам, считающимся образованными, Русским, и неизвестных, Греков и Болгар, поселившихся в ужасных расселинах или в пустынных хижинах Афонской горы. Об этих афонских пустынниках (об отце Данииле-Греке, об отце Василии-Болгарине и подобных им) доходят верные слухи и описания как печатные, так и путем частных писем и рассказов, до
русских монастырей; слухи и описания эти укрепляют наших монахов; образ этих нерусских святых людей, которых русские поклонники видят хоть на этом турецком Востоке, восхищает и утешает их»33. «Русский поклонник хвалит греков и болгар за их аскетизм. Греческий и болгарский мирской простолюдин любит русских монахов за их доброту. Таким образом, восточные христиане и наши русские, взаимно дополняя здесь друг друга, развивают успешно обе главные основы христианского учения — аскетизм и милосердие»34.
В самом конце своей жизни Леонтьев понимает, что нет необходимости подменять православие православной идеологией, такой, как византизм, и что эстетика принадлежит миру сему, в том числе русская эстетика, которая является европейской.
В поисках «оригинальной славяно-восточной культуры» Константин Леонтьев остается идеологически закрытым к очевидному — к церковнославянскому языку как православному дару средневековой Болгарии. Но тогда Леонтьев был бы Д.С. Лихачевым еще до Д.С. Лихачева. А Константин, незадолго до того, как стать Климентом, понимает, что «пожалуй, призвание-то России чисто религиозное. и только!».
Примечания
1 Статья опубликована в сокращенном варианте на сайте «pravoslavie.ru».
2 Цит по: Свящ. Кирилл Зайцев. Любовь и страх. Памяти Константина Леонтьева // Константин Леонтьев: pro et contra. Антология. Кн. 2. СПб., 1995. С. 206.
3 Неслучайно называют К.Н. Леонтьева «писатель-послушник» — см.: Резвых Т.Н. «Таинство понуждения»: доклад Сергея Дурылина о Константине Леонтьеве «Писатель-послушник» // Христианское чтение. 2017. № 3. С. 159-182; или «писатель-инок» — см.: Лесневский Ст. Писатель-инок // Книжное обозрение. 1991. № 4.
4 О влиянии русского монашества Оптиной пустыни на Константина Леонтьева как факторе его историософии. См.: Нагорный С.В. Исихазм в контексте традиции русского любомудрия // Вестник Российского университета дружбы народов. Сер. Философия. 2007. № 4. С. 56.
5 Об «особой роли болгарского народа в славянском мире» в политической философии К.Н. Леонтьева см.: Косик В.И. Константин Леонтьев. Размышления на заданную тему. М., 1997. С. 148-170; он же. К.Н. Леонтьев: болгарская тема — pro et contra // Славянский альманах. 1998. С. 120-139; он же. Немного из истории русофильства и русофобства в Болгарии // Вестник Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. II. 2016. Вып. 2 (69). С. 22-30. О «негативном отношении Леонтьева к зарубежным славянам» см.: Хевролина В.М. Власть и общество 1878-1894 гг. М., 1999. С. 185. О византинизме Леонтьева
и о болгарском церковном вопросе см.: Жечев Т. Българският Великден или страстите български. София, 1985. О «болгарофобии» и «болгарском синдроме» К.Н. Леонтьева см.: Ценов Стр. Константин Леонтьев — поэтика болгарофобии // URL http://sites.utoronto.ca/tsq/55/Tsanov.pdf.
6 Леонтьев К.Н. Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения // Леонтьев К. Полное собрание сочинений и писем в 12 томах. Т. 8. Кн. 1. Публицистика 1881-1891 годов. СПб., 2007. С. 221.
7 О противоречивых взглядах на историософию К.Н. Леонтьева: «разочарованный славянофил» (С.Н. Трубецкой), «философ реакционной романтики», «защитник мистического анархизма» с «эстетическим культом насилия» (Н.А. Бердяев), и в «эстетическом понимании истории» (В.В. Розанов), «самый яркий выразитель "культурного русизма"» (св. И. Фудель) см.: К.Н. Леонтьев: PRO ET CONTRA. Личность и творчество Константина Леонтьева в оценке русских мыслителей и исследователей 1891-1917 гг. Антология. Кн. 1. СПб., 1995. С. 123-160, 208, 227, 27, 163.
8 Леонтьев К.Н. Дополнение к двум статьям о панславизме (1884 года) // Леонтьев К. Восток, Россия и славянство. Т. I. М., 1885. С. 76.
9 Леонтьев К.Н. Мои воспоминания о Фракии. Русский вестник. 1879 г. Примечание 1885 г. // Там же. С. 240, 237.
10 Леонтьев К.Н. Храм и церковь. Гражданин, 1878 // Там же. С. 254-255.
11 Леонтьев К.Н. Письма о восточных делах. Гражданин, 1882-1883 // Там же. С. 297.
12 Леонтьев К.Н. Панславизм и греки. Русский вестник, 1873 // Там же. С. 8-10.
13 Леонтьев К.Н. Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения // Леонтьев К. Полное собрание сочинений и писем в 12 томах. Т. 8. Кн. 1. С. 219.
14 Леонтьев К. Восток, Россия и славянство. С. 189.
15 Леонтьев К.Н. Панславизм на Афоне. Русский вестник, 1873 // Леонтьев К. Восток, Россия и славянство. С. 48.
16 Леонтьев К.Н. Дополнения (1885 года) // Там же. С. 227.
17 Леонтьев К.Н. Византизм и Славянство. 1875 г. // Там же. С. 127.
18 Карлова М.Ф. Турецкая провинция и ее сельская и городская жизнь. Путешествие по Македонии и Албании // Вестник Европы. 1870. № 7. С. 162. Еще о политике греческого духовенства против проведения служб на церковнославянском языке: «...греческое духовенство, захватившее в свои руки управление славянскими епархиями, не только не заботилось о народном образовании, о приготовлении достойных пастырей из среды славян, но даже старалось вытеснить славянское богослужение, столь понятное для народа, и заменить его греческим» // Нил Попов. По поводу восстановления Болгарского Экзархата. (Сказано в заседании Славянского комитета 11 мая) // Православное обозрение. 1872. Май. С. 654.
19 Милчев Силвестър. Село Расово, Ломско. В миналото и сега. София, 1942. http://www.memoriabg.com/2015/11/10/skromnoto-delo-na-sabudenite-liude/.
20 Леонтьев К.Н. Моя исповедь, декабрь 1878 // Леонтьев К. Полное собрание сочинений и писем в 12 томах. Т. 6. Кн. 1. Воспоминания, очерки, автобиографические произведения 1869-1891 годов. СПб., 2003. С. 234.
21 Феофан Затворник. Собра ние писем. Вып. 7. Письмо № 1134. М., 1900. Репр. М., 2000. Т. 2. С. 128. Цит. по: Кострюков А.А. Жизнеописание архиепископа Серафима (Соболева). София, 2011. С. 91-92.
22 Леонтьев К.Н. Письма отшельника. Восток, 1879 // Леонтьев К. Восток, Россия и славянство. С. 261-262.
23 Леонтьев К.Н. О пороках фанариотов и о русском незнании // Там же. С. 272.
270 ос<х>оо<х>ооо<><х>о^^
24 Заметки о русской и немецкой восточной политике в связи с славянским вопросом // Русская мысль. 1882. № 1. С. 21, 26.
25 Леонтьев К.Н. Плоды национальных движений на православном Востоке // Леонтьев К. Полное собрание сочинений и писем в 12 томах. Т. 8. Кн. 1. Публицистика 1881-1891 годов. СПб., 2007. С. 552.
26 Леонтьев К.Н. Письма к Вл. Соловьеву // Леонтьев К.Н. Избранное. М., 1993. С. 339.
27 Моя литературная судьба. Автобиография Константина Леонтьева // Мещеряков Н., Дурылин С. Литературное наследство. 1935. Т. 22. С. 445.
28 Переписка К.Н. Леонтьева и И.И. Фуделя (1888-1891) // Леонтьев К. Полное собрание сочинений и писем в 12 томах. Приложение. Кн. 1. СПб., 2012. С. 240, 81, 89-90.
29 Леонтьев К.Н. Воспоминания и отрывки // Леонтьев К.Н. Восток, Россия и славянство. Т. 2. М., 1886. С. 388.
30 Леонтьев К.Н. Письма о восточных делах. Гражданин, 1882-1883 // Леонтьев К. Восток, Россия и славянство. Т. I. С. 284-285.
31 Леонтьев К. Полное собрание сочинений и писем в 12 томах. Приложение. Кн. 1. СПб., 2012. С. 414.
32 Леонтьев К.Н. Над могилой Пазухина. Гражданин, 1891. Ы:1р:/Ап1еоп1юу.пагоС. ru/texts/pazuh¡n.htm.
33 Леонтьев К.Н. Мои воспоминания о Фракии. Русский вестник, 1879 г. Примечание 1885 г. // Леонтьев К. Восток, Россия и славянство. Т. I. С. 245.
34 Леонтьев К.Н. Панславизм на Афоне... С. 66.
