CC BY
112
УДК 17.01
КОНСЕКВЕНЦИАЛИЗМ И ДЕОНТОЛОГИЯ В НРАВСТВЕННОМ УЧЕНИИ Л.Н. ТОЛСТОГО
А.В. Прокофьев
Институт философии РАН, г. Москва e-mail: Avprok2006@mail.ru
В статье предпринята попытка выявить деонтологические и консеквенциалистские элементы этики ненасилия Л.Н.Толстого. Консеквенциалистская этика исходит из того, что все содержание морали определяется в конечном итоге требованием увеличивать количество присутствующего в мире ключевого блага или набора таких благ Деонтологическая этика выделяет ряд действий, которые недопустимо совершать вне зависимости от того, насколько будут хороши последствия их совершения. Нормативное ядро нравственного учения Толстого вне всяких сомнений является деонтологическим. Оно связано с интерпретацией морального зла через принцип согласия. Применение силы превращается для Толстого в абсолютно недопустимое действие, поскольку оно является ограничением возможности разумного существа распоряжаться собственной жизнью. Неважно, каковы последствия применения силы, адепт этики ненасилия должен руководствоваться принципом: «делай, что должно, и пусть будет, что будет». Вместе с тем, обосновывая свою деонтологическую этику, Толстой активно прибегает к рассуждению о благотворных последствиях следования ей. Это касается как индивидуальной жизни истинного христианина (здесь таким последствием является счастье), так и жизни общества в целом (в этом случае таким последствием является устранение государственной власти). В статье обосновывается тезис, что консеквенциалистское обоснование деонтологической этики делает моральное учение Толстого очень уязвимым для критики.
Ключевые слова: мораль, консеквенциалистская этика, деонтологическая этика, ненасилие, Л.Н. Толстой.
В данной статье я хотел бы обсудить вопрос о том, каким образом в нравственном учении Л.Н. Толстого соединяются между собой элементы двух центральных подходов нормативной этики - деонтологии и консеквенциализма. Консеквенциалистская этика исходит из того, что все содержание морали определяется в конечном итоге требованием увеличивать количество присутствующего в мире ключевого блага или набора таких благ. Для ее сторонников морально обоснованным действием является то, которое на фоне сложившихся фактических обстоятельств и в соединении с различными причинно-следственными цепочками ведет к тому, что мир или какая-то доступная для анализа его часть становятся лучше в отношении взятых за точку отсчета измеряемых благ. Такими благами могут быть благосостояние людей и иных живых существ, исполняемость прав, обретение людьми объективно ценных свойств характера, создание ими объективно ценных артефактов (эстетических, познавательных и т.д.) Наиболее простой и распространенной версией консеквенциализма является та, которая принимает за точку отсчета такое благо, как благосостояние (оно может пониматься в перспективе простой удовлетворенности жизнью или более сложного критерия качества жизни). Противоположная, деонтологическая, позиция основывается на утверждении о том, что, по крайней мере, некоторые действия являются нравственно неприемлемыми не в силу того, что они ведут к уменьшению количества базового блага (благ), а в силу своей сущностной неправильности. Эти действия противоречат
определенным принципам и нормам, которые в силу своего соответствия разуму, человеческой природе или Божественной воле должны быть приняты каждым человеком. Выполнение частных нормативных требований в таком случае не является вторичным и инструментальным. Оно самоценно и не требует какого-то дополнительного оправдания, связанного со ссылкой на благотворные последствия. Деонтологическая этика может принимать форму этики безусловного уважения к правам или этики безусловного соблюдения запретов1.
Нормативное ядро нравственного учения Толстого вне всяких сомнений является деонтологическим. Оно связано с интерпретацией морального зла через принцип согласия. Применение силы превращается для Толстого в абсолютно недопустимое действие, поскольку оно является ограничением возможности разумного существа распоряжаться собственной жизнью. «Всякое насилие, - замечает Толстой, - состоит в том, что одни люди под угрозой страданий или смерти заставляют других людей делать то, чего не хотят насилуемые»2 По отношению к разумному существу это такое действие, которое прямо игнорирует его разумность и является очевидным неуважением к тому началу, которое делает человека человеком. Толстой прибегает в этом контексте к кантовским фигурам мысли. Признавая «достоинство человеческого звания в каждом человеке» и «выражая... уважение к каждому человеку», деятель, который планирует совершить затрагивающий другого человека поступок, должен изначально и бесповоротно отказаться от «права распоряжаться жизнями других людей». Насилие, а равным образом, ложь и манипуляции, являются формами реализации именно этого, отсутствующего у кого бы то ни было права. «Люди, - замечает Толстой, - разумные существа и потому могут жить, руководясь разумом, и неизбежно должны заменить насилие свободным согласием»3. Уважение к другому и любовь к нему выражаются на уровне поступков в соблюдении Золотого правила нравственности. Соответственно, применение силы оказывается абсолютно недопустимым деянием именно в качестве такой линии поведения, которая ни при каких условиях не может отвечать этому правилу. «Любить. людей, - пишет Толстой, - значит поступать с ними так же, как ты хочешь, чтобы другие поступали с тобой. А так как никто не хочет, чтобы его насиловали, то, поступая с другими, как хочешь, чтобы поступал и с тобой, ни в
4
каком случае нельзя насиловать их» .
В философских произведениях Толстого встречается большое количество фрагментов, в которых присутствует тезис, что, выбирая правильный поступок, недопустимо ориентироваться на его последствия. К этому выводу Толстой приходит двум путями: 1) устанавливая рациональную очевидность абсолютных запретов, исключающих моральное значение любых иных результатов их исполнения, кроме самого по себе воздержания от запрещенного действия, 2) раскрывая эпистемологические затруднения консеквенциалистской нормативной логики. Любимое изречение Толстого «Делай, что должно, и пусть будет, что будет» указывает не только на готовность следующего то максиме человека претерпеть любые лишения и страдания ради исполнения нравственного долга, но и на
1 Репрезентативные подборки характеризующих деонтологию и консеквенциализм текстов см.: Consequentialism / ed. by S.Darwall. Oxford, 2003; Deontology / ed. by S.Darwall. Oxford, 2003.
2 Толстой Л.Н. Закон насилия и закон любви // Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений в 91 томе. Т. 37. М., 1956. C. 157-158.
3 Толстой Л.Н. Путь жизни // Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений в 91 томе. Т. 45. М., 1957. C. 219.
4 Там же, с. 213-214.
независимость содержательного понимания долга от расчетов и прогнозов, пусть даже альтруистически мотивированных. В знаменитом письме к Э. Кросби 1896 г. Толстой очень отчетливо прослеживает эту связь. «Fais ce que dois, advienne que pourra» - «делай, что должно, и пусть будет, что будет» - есть выражение глубокой мудрости. То, что каждый из нас должен делать, каждый несомненно знает, то же, что случится, мы никто не знаем и знать не можем. И потому уже не только тем, что мы должны делать должное, мы приведены к тому же, но и тем, что мы знаем, что должно, а совсем не знаем того, что случится и выйдет из наших поступков»5.
«Знание должного», о котором ведет речь Толстой, в немалой степени оказывается возможно в связи с тем, что это знание о том, чего не надо делать. Именно обращение к запрету выводит Толстого из тупика, который создает этика, ориентированная на последствия. По мнению Толстого, человек общественного, или языческого жизнепонимания, постоянно пытающийся обнаружить такие поступки, которые обеспечивали бы наибольшую выгоду «для всех людей», будет неизбежно дезориентирован во всех ситуациях, где требуется выбор между конфликтующими потребностями и интересами. Например, он просто не сможет выявить нравственно обоснованное решение в ситуации, где, причинив смерть разбойнику, можно спасти жизнь ребенка, на которого тот покушается. Причина в том, что «язычник» не знает, «что будет с ребенком, которого он спасает, и что было бы с разбойником, которого он убивает, если бы он не убил его»6. «Христианин» же, напротив, точно знает, что от него требуется. Гадательные рассуждения о будущем результирующем «благе» ему не нужны, а их место занимает абсолютная уверенность в том, что некоторые из доступных ему линий поведения находятся в области «нравственно невозможного». Он не «по рассуждению решает, что ему не должно», а просто не может совершать некоторые действия .
Христианскую деонтологию Толстого, сконцентрированную вокруг идеи ненасилия, отличает простота, внутренняя связность и непротиворечивость. Однако, выстраивая свое моральное учение, Толстой не ограничивается рамками христианской деонтологии и включает в него элементы рассуждения о последствиях поступков. Вернее, внутри толстовского морального учения существенную роль играют аргументы, отталкивающиеся от благотворных последствий принятия людьми той моральной позиции, которая категорически отрицает необходимость рассчитывать какие-либо последствия. В предельно мягком виде отступление от строго деонтологической структуры учения просматривается в эпиграфе одного из разделов «Закона насилия и закона любви»: «Все мы... можем знать, что последствия справедливости будут, в конце концов, наилучшие как для других, так и для нас, хотя мы не в силах заранее сказать, каково будет это наилучшее и в чем оно будет состоять» (Дж. Рескин) . Здесь убеждение в том, что реализация моральных требований приведет к наилучшим последствиям, сохраняет неопределенность, конкретизация последствий не просто отсутствует, но и невозможна изнутри ограниченного человеческого знания о мире. Однако в других случаях Толстой проводит такую конкретизацию, и она имеет два направления. Первое касается последствий исполнения нравственного долга для отдельного индивида. Второе касается последствий исполнения нравственного долга для общества в целом.
5 Толстой Л.Н. Письмо Эрнесту Кросби // Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений в 91 томе. Т. 69. М., 1954. C. 21.
6 Там же, с. 19.
7 Там же, с. 18.
8 Толстой Л.Н. Закон насилия и закон любви. С. 209.
Обсуждая исполнимость учения Христа в трактате «В чем моя вера», мыслитель задается вопросом о том, будет ли невыносимой жизнь истинного христианина в нехристианском (или внешне христианском) обществе? И даже, будет ли его жизнь менее счастливой, чем жизнь «учеников мира»? Отвечая на эти вопросы, он не только указывает на готовность «учеников Христа» к страданиям, смысл которых понятен им и связан с личным выбором, не только обосновывает мысль, что исполнение долга является непременным условием счастья. Такой ответ вполне укладывался бы в логику христианской деонтологии. Толстой идет гораздо дальше и стремится выявить «самый простой, ясный, практический смысл христианского учения», который связан с тем, что «ученики мира» лишены ключевых внеморальных компонентов человеческого счастья: общения с природой; «любимого», «свободного», «физического труда, дающего аппетит и крепкий успокаивающий сон»; нормального семейного быта; широкого круга общения и безболезненной смерти. Ученик же Христа, напротив, будет беден, а значит, вполне вероятно счастлив: «он будет не в городе, а в деревне, не будет сидеть дома, а будет работать в лесу, в поле, будет видеть свет солнца, землю, небо, животных; не будет придумывать, что ему съесть, чтобы возбудить аппетит..., а будет три раза в день голоден, будет иметь детей, будет жить с ними, будет в свободном общении со всеми людьми, а главное, не будет делать ничего такого, чего ему не хочется делать». Он, скорее всего, не погибнет с голоду даже в самой тяжелой бедности: «если человек работает, то работа кормит его. И если работу этого человека берет себе другой человек, то другой человек и будет кормить того, кто работает, именно потому, что пользуется его работой»9. И даже если «злые люди нападут на семью христианина», и тот, следуя долгу, «не будет защищаться», то, как пишет Толстой, несправедливо думать, что они «обберут, измучают и убьют его близких». «Если все члены семьи -христиане и потому полагают свою жизнь в служении другим, то не найдется такого безумного человека, который лишил бы пропитания или убил бы тех людей, которые служат ему»10.
Второе направление конкретизации прослеживается в призывах и обещаниях, обращенных к молодежи, из «Закона насилия и закона любви», в которых точно и определенно выражена толстовская программа социального переустройства: «Спасет, избавит вас от претерпеваемого вами зла и даст вам истинное благо, к которому вы так неумело стремитесь, не желание своей выгоды, не зависть, не следование партийной программе, не ненависть, не негодование, не желание славы, даже не чувство справедливости, и главное, не забота об устройстве жизни других людей, а только деятельность для своей души, как ни странно это вам покажется, не имеющая никакой внешней цели, никаких соображений о том, что из нее может выйти»11.
Существенно, что перед нами не просто абстрактные призывы или обещания. Это даже не пророчества, поскольку Толстой в своих произведениях не ограничивается яркими метафорами, описывающими коренную трансформацию общества под воздействием перфекционистской проповеди (метафорами пчелиного роя, снимающегося с ветки, спорой весны, прорывающейся плотины и мгновенной кристаллизации). Он рисует живую и конкретизированную картину своеобразного «великого отказа» в сотрудничестве с государством со стороны людей, проникнутых христианским мировоззрением. Их морально мотивированное нежелание участвовать
9 Толстой Л.Н. В чем моя вера // Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений в 91 томе. Т. 23. М., 1957. С. 428.
10 Там же, с. 463.
11 Толстой Л.Н. Закон насилия и закон любви. С. 210.
в работе дисциплинарных институтов общества делает последние ненужными и нежизнеспособными. Формирование общественного мнения, опирающегося на рациональную очевидность учения Христа, по Толстому, неизбежно ведет к стихийному демонтажу системы государственно-правового насилия. Государство не сможет ничего сделать с этим обвальным процессом, ведь его участники неподкупны и готовы страдать, а жесткие меры принуждения к ним могут привести лишь к обратному эффекту - «казнь людей, признаваемых всеми добрыми, вызовет защитников, разъяснителей отказа».
В итоге, с неизбежностью образуется сообщество людей, в котором преобладают носители христианского идеала. Оно и будет самым чистым вариантом союза нравственно совершенствующихся индивидов, который не требует применения средств социальной дисциплинарности и в котором каждый живет сообразно своей «божественной природе» и на этом пути легко достигает того, к чему безуспешно стремился, «подчиняя внешним законам свою внешнюю природу»12. Для людей нового общества «христианские основы жизни - равенство, братство людей, общность имуществ, непротивление злу насилием - сделаются столь же естественными и простыми, какими нам кажутся основы жизни семейной, общественной, государственной»13.
Итак, мы видим, что нравственное учение Толстого совмещает деонтологические и консеквенциалистские элементы нормативного мышления. Деонтологической является сама нормативная программа, предлагаемая эти учением конкретным индивидам, консеквенциалисткую составляющую включает обоснование этой программы, толстовский ответ на вопрос «Почему следует быть моральным?» Не вдаваясь в обсуждение возможных причин такого совмещения, можно предположить, что оно существенным образом ослабляет убедительность нравственного учения Толстого. Связь исполнения принципа ненасилия и неморальных составляющих индивидуального счастья, равно как и предположение о высоком социально-трансформативном потенциале абсолютистской этики ненасилия являются довольно сомнительными эмпирическими утверждениями. Вероятность того, что адепт этики ненасилия получит все те неморальные блага, которые обещает ему Толстой, или реально поспособствует формированию общества, в котором «христианские основы жизни» интегрированы в саму человеческую природу, уж точно не выше вероятности того, что разбойник, которого можно остановить силой, прервет свое нападение или ребенок, на которого нападает разбойник, превратится когда-нибудь в бич человечества. Таким образом, критика консеквенциализма, использующаяся Толстым, обращается и против его собственного нравственного учения.
Список литературы
1. Толстой Л.Н. В чем моя вера // Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений в 91 томе. Т. 23. М.: Художественная литература, 1957. С. 304-469.
2. Толстой Л.Н. Закон насилия и закон любви // Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений в 91 томе. Т. 37. М.: Художественная литература, 1956. С. 149-121.
3. Толстой Л.Н. Письмо Эрнесту Кросби // Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений в 91 томе. Т. 69. М.: Художественная литература, 1954. С. 13-23
12 Толстой Л.Н. Царство божие внутри вас // Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений в 91 томе. Т. 28. М., 1957. С. 85.
13 Там же, с. 89.
4. Толстой Л.Н. Путь жизни // Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений в 91 томе. Т. 45. М.: Художественная литература, 1957. C. 13-496.
5. Толстой Л.Н. Царство божие внутри вас // Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений в 91 томе. Т. 28. М.: Художественная литература, 1957. C. 1-293.
6. Consequentialism / ed. by S.Darwall. Oxford : Blackwell, 2003. 310 p.
7. Deontology / ed. by S.Darwall. Oxford : Blackwell, 2003. 252 p.
CONSEQUENTIALISM AND DEONTOLOGY IN THE MORAL DOCTRINE OF L.N. TOLSTOY
A.V. Prokofiev
Institute of Philosophy, Russian Academy of Sciences, Moscow e-mail: Avprok2006@mail.ru
The paper establishes deontological and consequentialist elements of Tolstoy's ethics of nonviolence. For the consequentialist ethics, the main moral requirement is to maximize the amount of some good in the world. Its deontological counterpart singles out some impermissible actions irrespective of their good or bad consequences. The normative core of Tolstoy's moral doctrine is undoubtedly deontological. It is connected with the interpretation of moral evil rested on the consent-principle. The use of force appears to be absolutely impermissible for Tolstoy because it limits possibilities of rational being to control his/her life. Whatever bad consequences it might have, the Tolstoy's genuine Christian acts relying on the motto: «Do what is right, and let come what may». Nevertheless, Tolstoy systematically mentions good consequences of observing the principle of nonviolence while justifying this principle. On the level of an individual, the genuine Christian necessarily becomes happy. On the level of society, the inevitable collective moral transformation destroys the state. The author demonstrates that this cosequentialist justification of the deontological doctrine makes the theoretical position of Tolstoy highly vulnerable.
Keywords: morality, consequentialist ethics, deontological ethics, nonviolence, Leo Tolstoy
