CC BY
88
■ ■ ■ Конфликтные коммуникации в медийном поле
Чумиков А.Н.
Московский государственный лингвистический университет (МГЛУ), Москва, Российская Федерация.
Аннотация. Автор прослеживает динамику представлений о конфликтных коммуникациях медийного поля в условиях революционного изменения информационного пространства. Эти изменения столь глобальны, что привели к возникновению термина «медиатизация общественной жизни», который определяется как процесс создания виртуальной политики и экономики и установления серьёзной зависимости реальных сфер от их презентации в СМИ. В условиях информационно-коммуникационного взрыва возникает феномен, называемый «исчезновение факта», «смысл вместо факта», когда модель повествовательного изложения фактов всё больше заменяется их интерпретацией и конструированием смыслов. Автор отмечает, что в настоящее время многие аналитики увлечены фактчекингом - методиками распознавания фактои-дов, фейков; выявлением других форм манипулирования потребителями информации. Однако не менее важно не только «разоблачать» неявные воздействия, но с пониманием отнестись к тому, что так называемые «манипуляции», характеризующие неприемлемые методы в медийном поле, становятся в новых объективно присущими медийным коммуникациям.
Смысловая интерпретация полученной информации и противоборство смыслов становятся неизбежными и доминирующими формами коммуникационного поведения в медийном поле конфликта. Смысловое позиционирование предполагает ориентацию аудитории на то, как следует воспринимать этот контент в текущий момент и что он значит в перспективе. В рамках данного процесса, по мнению автора, приемлем такой термин, как «актуальность». То есть переосмысливать контент нужно в актуальном для субъекта политической коммуникации направлении, равно как и позиционировать требуется актуальную информацию, не противоречащую юридическим актам государства и этическим нормам профессионального сообщества.
Ключевые слова: кризис, чрезвычайная ситуация, конфликт, медиатизация, новые медиа, информационно-коммуникационный взрыв, постправда, фейк, манипуляция, смысловое позиционирование
Для цитирования: Чумиков А.Н. Конфликтные коммуникации в медийном поле // Коммуникология. 2021. Том 9. № 2. С. 125-142. DOI: 10.21453/2311-3065-2021-9-2125-142.
Сведения об авторе: Чумиков Александр Николаевич - доктор политических наук, профессор; профессор кафедры коммуникационных технологий Института международных отношений и социально-политических наук МГЛУ. Адрес: 119034, Россия, г. Москва, ул. Остоженка, 38/1. E-mail: chumikov@pr-club.com.
Статья поступила в редакцию: 14.04.2021. Принята к печати: 08.05.2021.
Конфликтные коммуникации в условиях медиатизации и постправды
В общей теории антикризисных коммуникаций мы оперируем одной группой трактовок, где кризис определяется как чрезвычайная ситуация (ЧС), и другой группой, когда кризис квалифицируется как конфликт. В рамках конфликтных коммуникаций актуальным становится понятие «медийный конфликт». Оно маркирует ситуацию, когда медиа выступают инструментом и полем запуска, обострения, ослабления, нейтрализации ЧС или конфликта интересов вне зависимости от их реального наличия. То есть они либо интерпретируют существующее положение дел, либо конструируют его в соответствии с некоторыми привнесёнными установками.
Выделение конфликтных коммуникаций в медийном поле в отдельное направление теоретических и прикладных разработок возможно и необходимо именно сейчас, в XXI веке, по следующим причинам. Именно медийный сегмент претерпел за последние тридцать лет такие количественно-качественные изменения, которые вполне сопоставимы с тремя прошедшими столетиями. Эти изменения столь глобальны, что привели к возникновению термина медиатизация общественной жизни. В синтезированном виде он определяется как процесс создания виртуальной политики и экономики с помощью средств массовой информации (СМИ); преобразования социально-политической и социально-экономической сфер при их переплетении с медийным полем и последующей публичной презентацией актуальных смыслов.
Перейдём к более подробной диагностике изменений. После вхождения, вместе со всем миром, в пространство интернет-коммуникаций, российские учёные и практики столкнулись как с новыми явлениями, так и с новыми трактовками ранее привычных явлений. Так, термин «медиа» был хорошо известен советским исследователям; а если точнее, то речь шла о понятии «масс медиа» (от англ. mass media) - признанном эквиваленте словосочетания «средства массовой информации». Под последними же, в свою очередь, понимались традиционные («старые») СМИ: газеты, журналы, радио и телевидение.
Однако возникшее в XXI веке понятие новых медиа трактовалось значительно шире и представляло собой: а) традиционные СМИ, интегрированные в пространство интернет-коммуникаций; б) СМИ, изначально созданные как интернет-медиа и в) вся система сетевых ресурсов, в том числе социальных сетей, которые не обязательно классифицируются (регистрируются) как средства массовой информации. Последний блок ресурсов, формально не являющихся СМИ, также стали относить к медийным, поскольку и по числу пользователей, и по влиянию на аудиторию они сопоставимы с традиционными СМИ предыдущей эпохи.
При колоссальном росте числа новых медиа, оно всё же поддаётся подсчёту в рамках «арифметической прогрессии» и в принципе обозримо. Что же касается доступной потребителю информации как таковой, то здесь наблюдается необозримый рост, получивший название информационно-коммуникационного
взрыва. Гигантское увеличение объёмов информации повлекло за собой изменение трендов её потребления. Один из них - всё большая замена выбора приоритетных источников приемлемой информации поиском интересующего потребителя контента, который возможно получить из любого, в том числе ранее неизвестного канала.
Другой тренд - изменение характера потребления информации, когда аудитория постепенно переходит от линейного (сплошного) чтения/просмотра/прослушивания контента к серфингу (выборочному «пролистыванию») медийного наполнения. В результате наиболее предсказуемый, «порционный» объём потребляемой индивидом информации уменьшается, что и рождает бытовой вывод «люди стали меньше читать». Но совокупный объём, напротив, растёт и ограничивается лишь физиологическими возможностями восприятия. Вместе с общим объёмом потребляемой информации увеличивается как спектр используемых источников, так и перечень «серфингуемых» тем.
Таким образом, потребитель во многих случаях спонтанно «выхватывает» из информационного поля источник информации, её фрагмент и интерпретацию, что и влечёт за собой непрерывно возрастающую конфликтность между восприятиями потребителей. Исследователи отмечают, что непрерывно формируемый дискурс (в нашей трактовке это и есть актуальная смысловая интерпретация) становится фактором коммуникационной управляемости в Интернете в эпоху медиатизации, которую многие называют «постправдой». Среди синонимов политики постправды в зарубежной науке получили распространение такие формулировки, как «постфактуальная политика» и даже «постреальная политика». В условиях господства сетевых медиа, реальность действительно отходит на второй план, уступая место бесконечному потоку информации и эмоций, которые определяют мысли и поведение интернет-пользователей. Если прежняя «правда» рассматривалась как фиксатор объективного состояния общественных коммуникаций, то постправда становится инструментом маркирования любых персон, организаций, событий в соответствии с интересами инициаторов такой маркировки.
При этом непосредственные акторы групп интересов не могут больше управлять своей коммуникацией самостоятельно, данная функция переходит к медиа. А сам институт медиа атомизируется, трансформируя медиасреду из крупных каналов коммуникации в бесконечную коммуникационную сеть, где формируется господство эмоционального над рациональным и сложно выявляются все релевантные узлы, определяющие политику [Управляемость и дискурс...].
Медиатизация приходит через включение медиа в среду повседневной и неизбежной коммуникации. Социальные, экономические, политические области подчиняются теперь внутренней логике средств массовой информации, что позволяет СМИ формировать и формулировать такие области [Ка!рокаэ].
Как замечает М. Грачев, в условиях медиатизации, СМИ приобретают уже не метафорический, а вполне реальный статус «четвертой власти», подчиняя себе деятельность социальных институтов общества вследствие развития собствен-
ного коммуникационного инструментария и всё более совершенных способов его практического применения. Массмедиа создают среду для коммуникационного процесса и выступают его ключевым субъектом, определяя «правила игры» для остальных участников.
Социальные акторы приспосабливаются к таким правилам, «усваивают» их в качестве обязательного условия своей повседневной работы. Это предполагает, что какие-либо действия политических и иных субъектов в публичной сфере определяются медийной логикой, ставящей на первый план зрелищность и перфор-мативность. Кроме того, медиатизация ставит активных субъектов общественных процессов в ситуацию повышенного репутационного риска, обусловленного заметным ростом их коммуникационной уязвимости. Медиатизация провоцируют конфликтные ситуации и приводит к увеличению степени конфликтогенно-сти социально-политической сферы [Грачёв].
В сложившейся ситуации задачи управления конфликтными коммуникациями в медийном поле приобретают дополнительную специфику, на которой мы и остановимся в последующем изложении.
Фактоид, фейк, манипулирование как основания коммуникационного конфликта
Эффективным и этичным механизмом управления коммуникациями медийного поля традиционно и формально считается факт, что в буквальном переводе с латинского factum означает «сделанное». К этому слову аналитики добавляют: «событие, результат», а также «реальное, а не вымышленное». Соответственно, большинство экспертов выступают за то, чтобы в медийном поле присутствовала информация исключительно о реальных, а не вымышленных событиях и результатах.
Задачу выявления/проверки фактов выполняет фактчекинг - редакционный фильтр, призванный отслеживать достоверность изложенных в медийных материалах прецедентов. Заметим, что этот сравнительно новый термин не означает нового явления: проверка фактов - инструмент, давно признанный и принятый на вооружение редакциями СМИ всех стран мира. Пробелы в этой работе связаны либо с нехваткой средств для оплаты соответствующих специалистов, либо с намеренным выбором иных способов подачи информации.
Однако наряду с фактом имеет место фактоид - «факт, не существовавший до того, как он появился в журнале или газете» - термин, приписываемый Норману Мейлеру: этот американский писатель использовал его в биографии Мерилин Монро ещё в 1973 г. [Mailer]. Но когда такой материал появляется в медиа, он получает живую реакцию, оценку и далее не «растворяется» в пространстве, а влияет на картину мира и действия людей точно так же или даже сильнее, чем «настоящий» факт.
В XXI веке аналитики чрезвычайно серьёзное внимание стали уделять фейко-вой информации. Определение фейка на уровне буквального перевода (от англ.
fake - подделка, фальшивка) не передаёт всей сущности явления. Как пишет Г. Почепцов, «фейки - это не только и не столько лживые сообщения. Это конкурентное понимание новости, пришедшее вместе с соцмедиа» [Почепцов].
Вместе с возникновением фейков и ученые, и прикладные специалисты коммуникационного профиля стали уделять серьёзное внимание борьбе с ними посредством разоблачения, полагая, что такой способ означает «победу» над фей-ком в информационном конфликте. Например, вышедший в США в 2019 г сборник трудов исследователей разных стран полностью посвящён разоблачению фейков. К ним авторы относят «уловки, хитрости, психологические приёмы, социо-техники; управление ложными посылками, двусмысленностями и впечатлениями» [Chiluwa].
В 2017 г Министерство иностранных дел России запустило на своем сайте проект по борьбе с выдуманными новостями о России - так называемый «анти-фейковый» раздел1. На брифинге, посвящённом запуску проекта, официальный представитель МИД Мария Захарова сообщила, что фейковые новости о нашей стране будут располагаться на сайте МИДа в рубрике «Примеры публикаций, тиражирующих недостоверную информацию о России». Снимки фейковых статей сопроводят красной печатью с надписью «FAKE, it contains fake news» - указанием на то, что статья содержит выдуманные новости.
«На сегодняшний день есть понимание, что тиражирование новостей, выдаваемых за правду о нашей стране, в западных мейнстримовых СМИ приобрело характер масштабной эпидемии», - отметила Захарова. По этой причине МИД и был вынужден запустить собственный проект по выявлению выдуманных новостей.
Первыми разоблаченными фейками стали статьи The Observer - о спекуляциях вокруг причин смерти российских дипломатов, включая постпреда России при ООН Виталия Чуркина; Bloomberg - с обвинениями в адрес российских хакеров, которые якобы вмешивались в президентскую кампанию во Франции; The New York Times - о размещении Россией ракетных комплексов в нарушение договоренностей с США; The Telegraph - где Россия обвиняется в причастности к попытке переворота в Черногории; NBСNews - о намерении России выдать Эдварда Сноудена США. По мнению МИД, все эти статьи содержат выдуманную информацию о России, их целью является дискредитация имиджа страны за рубежом.
Примечательно, что одним из самых ярых критиков крупных западных СМИ за их фейки являлся и президент США Дональд Трамп. Он часто обвинял их в публикации ложной информации о нём и положении дел в США. «Не верьте мейн-стримовым СМИ с выдуманными новостями», - писал Трамп в Twitter, говоря о таких медиа, как CNN, NYT, ABC, NBCNews и других. По его словам, они «являются врагами американского народа»2.
1 МИД России: https://www.mid.ru/ru/nedostovernie-publikacii.
2 Красильников С. МИД объявил войну «фейковым новостям»: https://rns. online/ articles/MID-obyavil-voinu-feikovim-novostyam-2017-02-22/ (дата обращения 01.02.2021).
В 2020 г. подкаст «Не верю!» запустило на своем сайте РИА Новости. Предполагалось, что каждую неделю ведущие рубрики вместе с экспертами будут анализировать спорные новости; выяснять, стоит ли им верить; пытаться понять, кому выгодно запустить фейк и как он распространился. Организаторы заявили, что в подкасте «Не верю!» информация будет не просто проверяться - станет изучаться анатомия фейка: есть ли у таких новостей характерные черты, существует ли типичный для них путь распространения.
Любопытно, что заместитель главного редактора МИА «Россия сегодня» Наталья Лосева, с оной стороны, подчеркнула: «Фейки - это вызов, с которым сталкиваются и СМИ, и читатели ежедневно». С другой стороны, отметила, что «не всегда фейковый вброс - результат чьей-то злонамеренной манипуляции. Чаще всего это результат ошибки или просто неумение работать с информацией. Мы хотим не просто показать, что вот тут допущена ошибка. Мы хотим дать инструменты, которые помогут людям лучше ориентироваться в информационных потоках. Ну и хотим научить слушателей здоровому скептицизму. Показать, что сомневаться - это хорошо»1.
Предпринимались попытки и юридической борьбы с фейками. Так, Государственная Дума РФ в 2019 г. приняла поправки в Закон «Об информации, информационных технологиях и о защите информации» и изменения в Кодекс об административных правонарушениях, направленные на противодействие так называемым фейковым новостям - недостоверной информации.
В соответствии с Законом, недостоверной общественно значимой информацией считается та, что распространяется «под видом достоверных сообщений и создаёт угрозу причинения вреда жизни и (или) здоровья граждан, имуществу; угрозу массового нарушения общественного порядка и (или) общественной безопасности либо угрозу создания помех функционированию или прекращения функционирования объектов жизнеобеспечения, транспортной или социальной инфраструктуры, кредитных организаций, объектов энергетики, промышленности или связи».
Однако из текста Закона понятно, что устранить названные аналитиками конфликтные способы подачи информации на юридическом уровне в большинстве случаев невозможно, а подогнать какую-либо этически неприемлемую информационную позицию под категорию незаконных - сложно: здесь требуется не только определение фейка, но веские доказательства того, что он представляет действительную угрозу2.
1 РИА Новости запустил подкаст о фейкньюс: ИНр8://тей1ад1лйе.ги/?р=пеш8&^= 5е21с87е (дата обращения 01.05.2021).
2 Федеральный закон от 18.03.2019 № 31-Ф3 «О внесении изменений в статью 15-3 Федерального закона «Об информации, информационных технологиях и о защите информации»»: ИНр://риЫюа1юп.ргауо.доу.ги/Ооситеп^еш/0001201903180031 ?^ех=0 &rangeSize=1 (дата обращения 01.05.2021).
Многие эксперты предлагают рассматривать и более широкое основание для острых конфликтных коммуникаций в медийном поле - манипуляции. Так, С. Во-лоденков разделяет медийную обработку сознания и поведения целевых групп на «явное воздействие посредством агитации, пропаганды, политической рекламы и РР» и «скрытое воздействие - методы манипуляции» [Володенков: 277-278].
О манипулировании пишет также А. Соловьёв, определяющий его как особый вид информационного воздействия, направленного на сокрытие коммуникатором собственных целей, но при этом возбуждающего у субъекта манипулятив-ного воздействия намерения, совпадающие не с его собственными желаниями, а с интересами данного коммуникатора. По версии А. Соловьёва, «манипулирование - это тип скрытого, неявного информирования и программирования намерений реципиента, построенный на игнорировании его воли и относящийся к нему как к средству, орудию исполнения чуждых ему интересов» [Соловьёв: 24].
Не подвергая сомнению аналитические выкладки уважаемых коллег, заметим: если авторы считают, что нейтрализовывать, блокировать конфликт в СМИ следует путем разоблачения фейков/манипуляций либо исключения из коммуникационного оборота способов подачи информации, названных ими незаконными или некорректными, то это как раз означает и не может не означать возникновение или обострение конфликта между «правдой» и «манипуляцией». Причем, конфликт «явного» и «неявного» воздействия, «правдивой информации» и «дезинформации» возникает даже в случае использования неоспоримого факта.
Противник и даже разоблачитель «манипулирования» Г. Почепцов констатирует, что периодически возникает формула, позволяющая совмещать правдивое и неправдивое для поднятия достоверности сообщений. Типичным советским методом такого рода выступала подмена реальности отдельным фактом. Металлург, получивший квартиру, отображал всю страну. Безработный, роющийся в мусорном баке, становился знаковой картинкой Америки. То есть на первом этапе конкретный факт существовал в физическом пространстве, затем подавался как частотный в информационном пространстве и, наконец, превращался в символ, знак в пространстве виртуальном [Почепцов].
Коммуникационный конфликт на внутри- и межгосударственном поле
Внутригосударственный конфликт «власть - оппозиция» является обязательным атрибутом политической коммуникации и отражает отношения между борющимися за власть субъектами. Ими движет политический интерес, который со стороны оппозиции осознается как невозможность реализовать свои потребности в сотрудничестве с политической властью, влечёт конфронтацию с властью и попытку её завоевать; а со стороны власти - в её удержании, укреплении, перераспределении или ином некардинальном изменении.
Оппозиция - это политически организованная часть общества, совокупность политических партий, движений и организаций, выражающих интересы тех его слоёв и групп, которые выступают полностью или частично против политико-
экономического курса власти или политического режима в целом, отстранены от возможности значимого участия в выработке важных для общества решений и стремящихся к реализации интересов своей социальной базы путем завоевания государственной власти или участия в ней [Саенко: 22-23].
Формой и смыслом деятельности оппозиции как организации являются критика существующей политики, режима и протест, отсюда оппозиция постоянно выступает инициатором коммуникационного конфликта: либо превентивно, либо в ответ на действия власти. Такой конфликт неизбежно отражается, а в ряде случаев зарождается или автономно существует в средствах массовой информации.
И власть, и оппозиция заинтересованы в постоянном наращивании своего медийного потенциала. При этом власть прилагает усилия к тому, чтобы оппозиционные ресурсы носили ограниченный характер и не приобретали характер общенациональных СМИ. Но основной вектор государственной коммуникационной политики - развитие прогосударственных каналов, в первую очередь телевидения. ТВ к 2021 г. продолжало выполнять роль главного медиа: по данным регулярных опросов населения Фондом «Общественное мнение», более 80% взрослого населения России стабильно смотрит телевизор хотя бы раз в неделю, и две трети населения делает это каждый день. Кроме того, ТВ - это не только телевизионный приёмник в «чистом» виде, а ещё и главный производитель контента для популярных интернет-ресурсов.
Принимаются специальные меры к тому, чтобы как можно дольше сохранить ТВ ведущим медиа, продвигающим государственные интересы Так, Указом Президента РФ от 24.06.2009 № 715 установлено, что общероссийские общедоступные ТВ и радиоканалы являются обязательными для распространения на всей территории России и бесплатными для потребителей. Утверждены и внедрены составы первого и второго мультиплексов, в которые вошли двадцать телеканалов. Треть (32%) телепотребления в 2019 г. приходилась на «большую тройку» федеральных каналов («Первый канал», «Россия 1» и «НТВ») и ещё четверть - на четыре коммерческие телесети («Пятый канал», «ТНТ», «РЕН ТВ», «СТС»). На каналы, доступные в сетях операторов платного ТВ (около 240), а также многочисленные местные телеканалы в сумме приходилось чуть более 3% телеаудитории1.
В принципе же, активное использование медийных ресурсов в коммуникационном противоборстве квалифицируются сегодня как объективно присущие политическому пространству и его игрокам. Как отмечает Е. Фидря, в ходе политической коммуникации и автор политического сообщения, и его реципиенты так или иначе обращаются к доминирующему дискурсу, либо утверждая его, либо пытаясь «подорвать». Социальные агенты, обладающие большим правом на использование символического капитала (органы власти - А.Ч.), стремятся осуществить
1 Российское телерадиовещание и Интернет. Состояние, тенденции и перспективы развития в 2019 г.: https://fapmc.gov.ru/rospechat/activities/reports/2020/teleradio.html (дата обращения: 01.05.2021).
легитимацию доминирующего видения социального мира. Агенты, занимающие подчинённое положение в поле символического производства, при помощи оппозиционной стратегии «независимости», «правды» и «объективности» подрывают официальное видение социального мира, пытаясь утвердить свою картину и тем самым увеличить объём собственного символического капитала [Фидря].
Конфликтными по отношению друг к другу являются не только группы интересов внутри страны, но и целые государства. Естественным образом каждое из них стремится укрепить пул сторонников своей политики внутри страны и расширить группы её последователей за рубежом. Та и другая коммуникационная деятельность также переместилась в сферу медиатизации, причем даже в большей степени, чем внутристрановые отношения, поскольку возможности непосредственного наблюдения зарубежной жизни ограничены для большинства населения.
Общей задачей медийных структур является формирование за рубежом позитивного восприятия своей страны и дружественного отношения к ней. В этих целях создаются специальные медийные проекты, наличие которых характерно для многих развитых государств: например, передачи на национальных языках в странах вещания ведут BBC, Euronews, Голос Америки. В России также работают СМИ с вещанием на зарубежье, которые финансируются правительством: это российский международный многоязычный телеканал RT (ранее Russia Today) и Новостное агентство Sputnik.
Работая одновременно на внешние аудитории и население России, эти и другие СМИ приняли активное участие в масштабных антикризисных коммуникационных кампаниях в условиях напряженных политических ситуаций. Проанализируем некоторые аспекты одной из них - «Возвращение Крыма».
«Крым наш!», «Крым опять в России!» - СМИ широко растиражировали обращение президента Путина от 18 марта 2014 г., где он приводил исторические и эмоциональные аргументы в пользу присоединения Крыма. Кроме того, активно транслировался тезис о том, что кризисная ситуация в Крыму - следствие ошибок новой украинской власти, восстановившей против себя население полуострова. В ходе крымских событий трансляция украинских телеканалов на территории полуострова была прекращена, и большинство жителей получало информацию в основном из российских СМИ.
Национальный совет Украины по вопросам телевидения и радиовещания в ответ потребовал ограничить, а потом и полностью прекратить вещание российских телеканалов на Украине. Большинство ведущих украинских СМИ, вовлеченных в информационное противостояние с Россией, выступали за европейский выбор Украины и изображали Россию в качестве главного врага. Постулировалось единство государства и незыблемость его унитарного строя; альтернативная точка зрения, включая мнения крымчан и жителей восточных областей Украины, отвергалась.
Передачи крупнейших общенациональных каналов Украины выходили с одинаковым логотипом - государственным флагом и надписью на нём «Единая стра-
на» на русском и украинском языках. Крымский полуостров в украинских СМИ во время и после событий 2014 г. именовался «оккупированным» и «аннексированным» [Жаботинская].
С 2014 г. статус Крыма остаётся предметом юридических споров и информационной войны, поскольку Украина и большинство стран мира отказываются признавать вхождение полуострова в состав России. Это омрачает политические и военные отношения России с западным сообществом («Большая семёрка», НАТО, Евросоюз, Совет Европы), чьи медиа активно осуждают российское вооруженное вмешательства во внутренние дела Украины («российскую агрессию») и поддерживают территориальную целостность и суверенитет Украины.
В этой ситуации российские СМИ продолжают продвигать тезисы о твёрдости своей внешнеполитической позиции, легитимности нахождения Крыма в составе России, окончательном и бесповоротном решении вопроса с Крымом, оперируя при этом такими понятиями, как «воля миллионов людей», «крымский консенсус» и «общенациональный консенсус».
Обострение медийного конфликта на межгосударственном уровне стимулировали подготовка и проведение празднования 75-летия Победы в Великой Отечественной войне. СМИ - участники информационной кампании по поводу итогов ВОВ и Второй мировой войны преследовали целью актуальное, в интересах заинтересованных субъектов, прочтение этих исторических событий и их современных последствий.
Например, важным информационным поводом стало одобрение парламентской ассамблеей ОБСЕ Вильнюсской декларации, где сталинский режим приравнивался к нацизму. Ассамблея отнесла к преступлениям СССР и начало Второй мировой войны, за которое советский режим тоже должен нести ответственность. Это якобы повысит значимость претензий некоторых стран к России за оккупацию и геноцид в середине прошлого века. «В XX веке европейские страны испытали на себе два мощных тоталитарных режима, нацистский и сталинский, которые несли с собой геноцид, нарушения прав и свобод человека, военные преступления и преступления против человечества» - говорилось в резолюции Ассамблеи.
Однако российская делегация и отечественные медиа транслировали другой тезис: «уравнение Третьего рейха и СССР, внесшего решающий вклад в разгром фашизма, является надругательством над историей»1.
Получила широкий медийный резонанс резолюция польского Сейма, который квалифицировал освобождение Красной армией в сентябре 1939 года оккупированной поляками территории Западной Украины и Западной Белоруссии как агрессию против Польши. СССР объявлялся агрессором, развязавшим Вторую мировую войну совместно с Германией.
1 Айзенштадт Д. Сталина перевернули в могиле. В ОБСЕ приравняли сталинизм к нацизму // Газета.Яи - 03.07.2009: https://www.gazeta.ru/politics/2009/07/03_a_3218612. shtml (дата обращения 01.05.2021).
Отражение в СМИ нашло введение литовским Сеймом уголовной ответственности за отрицание оккупации Литвы СССР.
Эксперты объясняли подобные коммуникационные ходя тем, что на уровне глобальной элиты возникла объективная заинтересованность в новой концепции Второй мировой войны, базирующейся на признании равной ответственности СССР и Германии, тождестве «сталинизма» с нацизмом. Это позволило бы перевести СССР (Россию) из разряда стран-победителей, столпов современного миропорядка в разряд потерпевшего поражение агрессора (Германия в 1945 г., СССР в 1991-м). Запад, по новой концепции истории войны, - спаситель человечества от чумы ХХ века - тоталитаризма (в форме нацизма и сталинизма), а Российская Федерация, как и послевоенная Германия, - правопреемник агрессивной тоталитарной империи, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Но если Германия давно встала на путь исправления и искупления и заслужила право войти в семью цивилизованных народов, то России еще предстоит пройти этот путь1.
Медийный конфликт и социальные сети
При анализе противоборства сторон в условиях медийного конфликта следует особо остановиться на роли интернет-коммуникаций в данном процессе. Очевидно, что гражданская активность - и экономическая, и особенно политическая - всё более уходит в информационную сеть, где формой выражения мировоззренческих позиций, целей и способов их достижения становятся полноценные порталы СМИ, авторские блоги, личные и групповые аккаунты в социальных сетях.
«Врожденная» интерактивность цифровых медиа ниспровергает одностороннюю трансляционную модель телевидения, позволяя получателям сообщения воздействовать на медиаконтент. Если раньше политики были сосредоточены на производстве заранее отточенных выступлений для публичного потребления, то теперь вынуждены считаться с возможностями аудитории подвергать сомнению, критиковать и модифицировать получаемые сообщения. В эпоху интерактивности производство политических месседжей стало более подвержено интерпретации и дроблению в точке их приёма.
Но проблема здесь возникает не только у авторов «односторонних посланий», но и у активной принимающей среды. После того, как некоторый контент опубликован онлайн, пользователи «перемешивают» первичное содержание и в ряде случаев меняют его смысл. Этот процесс получил название «мэшап» (от англ. mash-up - попурри) - перестановка оригинальных данных с целью сделать их, с точки зрения пользователя, более актуальными. Например, на YouTube можно встретить множество видеороликов, которые представляют нарезку эпизо-
1 Шишкин И. Фальсификация истории и интересы российской элиты // РЕОЫиМ: https://regnum.ru/news/polit/1414246.html (дата обращения 01.05.2021).
дов из выступлений политиков, иногда к тому же перемешанных с видеорядом из других источников [Неяскин]. Таким образом, первоначально вброшенный и имеющий статус «программного» тезис видоизменяется и рассеивается, что не происходит при синхронном «телевизионном» воздействии.
Эту «обратную сторону медали» можно увидеть при анализе событий «Арабской весны». Частично соглашаясь с популярным мнением о том, что её «сделали» технологии Интернета, аналитики подтверждают, что события «Арабской весны» наглядно продемонстрировали всю мощь и значение информационно-коммуникативных технологий (ИКТ) в управлении массами. Социальные сети и мобильные телефоны превратились в эффективный инструмент политики. Современный урбанизированный гражданин не мыслит себя вне интернет-пространства и сильно зависит от него даже в повседневно-бытовой сфере, с легкостью воспринимая виртуальную реальность Интернета. Критическое мышление у такого пользователя снижено, и сетевая информация воспринимается им как правда и норма жизни.
Но верно ли утверждение о том, что современные революции делались с помощью сетевого участия? Как отмечают М. Хусейн и П. Ховард, использование социальных сетей после «Арабской весны» стало новым способом организации инакомыслия и позволяет лидерам социальных движений модерировать коллективные действия местных протестных групп, а также устанавливать мосты для взаимодействия с международными общественными движениями и обмена политическими взглядами. На фоне некоторых политических достижений активистов возникло оптимистичное восприятие социальных сетей как способа эффективного противостояния контролю государства [Hussain].
Российский эксперт Э. Шульц также констатирует, что гражданская активность всё более уходит в Сеть, где плодятся «обличительные» аккаунты и форумы. Он замечает, что веб способен агрегировать любой объём информационных ресурсов и отдельных посланий, он может выполнить и организаторскую функцию.
А дальше возникает большое «НО»: «автоматически» синхронизировать смыслы и направления протестного движения сложнее, а сформировать за короткий период новые ценности и внедрить их в сознание людей разрозненным интернет-ресурсам и вовсе не под силу. Сказать с уверенностью, что повлияло больше на успех «Арабской весны» - символизм мышления или распространяемая через Сеть информация - сложно. Наслаиваясь на этот символизм, сетевая информация могла, вероятно, включать любое содержание, поскольку ложилась на подготовленную психологическую почву [Шульц].
Проведённые в США исследования также показали: точка зрения, согласно которой влияние Интернета на политические кампании приводит к массовым эффектам - с миллионами посетителей партийных сайтов, вовлечённых в онлайн-дискуссии и использующих неискажённую информацию о политических альтернативах как основу для принятия политических решений, - не подтвердилась. Аналитики пришли к выводу, что большинство посетителей актуальных веб-ресурсов уже являются сторонниками той или иной партии [ВтЬег].
Авторы книги «Управляемость и дискурс виртуальных сообществ в условиях политики постправды» также говорят о массовом распространении интернет-коммуникаций, но обращают внимание на то, что трудно представить себе механизмы, надежно и комплексно воспроизводящие целостное общественное мнение и формирующие гражданскую идентичность. Основанный на сегментированной коммуникации Интернет скорее разъединяет по новым основаниям, нежели соединяет по старым. Это - фундаментальная проблема феномена постправды. Отсутствие стержня общества приводит к проблемам сегментации и поляризации, а затем уже к кризису институтов «правды» и утрате их легитимности [Управляемость и дискурс.].
Как свидетельствует Д. Мерча, успехи уличных акций позволили говорить о достижении демократической гражданственности на практике. Офлайновые протесты привлекают значительное число последователей, которые делятся подробностями своего участия в социальных сетях. Их широкомасштабное использование приводит к ограничению координационного потенциала бюрократических организаций [Мегсеа]. Но дальнейший анализ влияния социальных сетей на политическую мобилизацию показывает, что, во-первых, государства разработали эффективные механизмы контроля за контентом социальных сетей. Во-вторых, мобилизация, происходящая во время кризиса, является необязательной и неочевидной: в виртуальной среде в каждый текущий период существуют разной степени активности группы, разделяющие общие интересы. Они могут как организовывать направленное воздействие, так и подвергаться этому воздействию со стороны других групп.
Получается, что пространство социальных сетей должно рассматриваться не как основанный на субъект-субъектной управляемости и доминирующий фактор выигрыша в медийном конфликте, а как зона, также и воспроизводящая острый конфликт между разными группами «общих», на первый взгляд, интересов и постоянную конкуренцию этих групп за влияние в киберпространстве.
Заключение. Итак, в условиях новой медийной реальности субъект информационного поля не в силах блокировать (подавить) потенциально конфликтную информацию, поскольку ее всё равно выпустит другой, непредсказуемый источник. Не позволяет избежать конфликта и так называемая «объективная» информация, поскольку и на этот продукт найдётся свой оппонент. Таким образом, гораздо более актуальной, чем прежде задачей антикризисной коммуникации становится управление конфликтом за счет доминирования в медийном пространстве, когда ваша информация на количественном и качественном уровне существенно превосходит информацию оппонента. Доминирование, ориентированное на выигрыш в конфликте, реализует одну из трёх коммуникационных позиций, или все три одновременно, а именно:
а) поддержание (усиление) приемлемой установки, уже присутствующей в общественном сознании;
б) изменение (снижение влияния, замена) неприемлемой установки, имеющейся в обществе;
в) создание и внедрение новой установки.
За счёт каких главных факторов может быть реализована поставленная задача? В количественном выражении она решается посредством организации масштабного пула релевантных и синхронизированных информационных ресурсов. Здесь стоит теоретически обозначить и практически принять во внимание такие принципиально новые и определяющие влиятельность конкретного медийного ресурса моменты, как:
- конвергентность ресурса/холдинга ресурсов, то есть аккумулирование им разных форматов медийного вещания, печатного и электронного;
- организованные вокруг ресурса сообщества пользователей.
В качественном плане задача доминирования в информационном пространстве решается, как и во все времена, за счёт формирования привлекательного контента. Но дело в том, что, с развитием интернет-коммуникаций и появлением новых медиа, гуманитарные технологии производства эффективного контента существенно изменились. Проследим кратко и данный процесс.
Так, издавна существовали две условные модели новостного производства. Первую из них называют make story (повествовательное изложение фактов), вторую - make sense (интерпретация фактов, конструирование смыслов). Модель make story длительное время считалась более этичной и приоритетной, поскольку предусматривала лишь отбор самых важных событий и представление их аудитории, оставляя за ней право определения смысла. В задачи модели входит информирование потребителей о любых событиях с точки зрения реконструкции их развёрнутой картины, расширение жизненного опыта аудитории через эмпирический набор фактов, создание исторической хроники.
Модель make sense ориентировалась на то, что смысл излагается внутри содержания новости в качестве его отдельного элемента. При этом недостающие фрагменты, или даже вся информация, могут заменяться смысловой интерпретацией, «подсказками» на основе ранее известных сведений. Целью такого рода операций является включение индивида в некоторый социально-политический контекст для последующей реализации запрограммированных целей.
Задачи смысловой модели отличаются от повествовательной и предусматривают информирование аудитории об изменении окружающей её реальности с точки зрения сохранения (инсталлирования, разрушения) актуальных установок; идентификацию потребителей с этими установками, конструирование для них единой реальности в виде ориентации в настоящем, осмысления прошлого, прогнозирования будущего; поддержание оптимальной коммуникации между социальными группами общества и властью. Сам отбор фактов для смысловых новостей ставится в зависимость от политической и экономической ситуации в стране и предполагает наличие у производителя контента так называемой
позиции. Она характеризуется следующим образом: то, что имеет смысл и что читатель, слушатель, зритель должен узнать и понять.
В условиях новой информационной реальности подавляющее большинство медийных источников теряют возможность на монопольное изложение факта. Более того, во многих случаях вообще невозможно определить, кто изложил данный факт первым. Отсюда медиа вынужденно принимают на себя роль комментатора факта, а точнее - его смыслового интерпретатора. Возникает феномен, называемый «исчезновение факта», «смысл вместо факта» (экономический аналог - «исчезновение товара», «бренд вместо товара»), и модель make sense становится не просто выбранной, но неизбежно доминирующей, а конфликт в медийном поле выражается в смысловой интерпретации факта, в коммуникационном противоборстве смыслов.
С. Володенков замечает, что коммуникационные технологии в современном политическом управлении интенсивно используются для формирования объяснительных моделей восприятия социально-политической реальности обществом, а также моделей массового поведения, рассчитанных на поддержание стабильности существующих политических режимов и достижение целей субъектов политического управления. В условиях информационного общества, характеризующегося потреблением огромных массивов информации, такого рода модели выполняют функцию упорядочивания и структурирования сложной политико-экономической реальности для населения, упрощая картину мира, а также выступают в качестве инструмента выработки предсказуемых и управляемых шаблонов политического поведения в обществе.
Ввиду этого задачи формирования для общественного сознания простых, привлекательных, «достоверных» и удобных в потреблении объяснительных медиа-моделей социально-политической реальности и соответствующих им «безопасных» поведенческих реакций становятся одними из ключевых в процессе современного политического управления [Володенков: 277-278].
Фиксируя растущее значение манипулятивных технологий в эпоху социальных сетей, И. Чилува и С. Самойленко также рассматривают эти стратегии и тактики в качестве механизмов регулирования соотношений сил, которые сознательно используются прагматичными акторами для достижения своих целей в современной медиаэкосистеме, как они называют коммуникационное пространство [Chiluwa].
Получается, что так называемые «манипуляции», «неявные воздействия» и тому подобные определения, характеризующие неприемлемые методы вляи-ния в медийном поле, становятся в новых информационных реалиях объективно присущими конфликтным коммуникациям. Данный вывод базируется на следующих констатациях:
1) Перечень запрещённых методов скрытого или угрожающего безопасности граждан информацинно-коммуникационного воздействия определён федеральным законодательством, в частности, законами «О средствах массовой информации», «О рекламе» и рядом других, включая упомянутый выше Закон.
2) Методы «явного воздействия», призванные дать человеку возможность «самостоятельно рассуждать и принимать решения», приемлемы в идеале, но трудновыполнимы и вытеснены из коммуникационного арсенала в силу их низкой эффективности, как и модель повествовательного позиционирования в целом.
3) Негативно звучащий термин «манипулирование», пригодный для эмоционального выступления, в рациональной деятельности нуждается в замене на иной - «интерпретация».
4) Смысловая интерпретация полученной информации и противоборство смыслов становятся неизбежными и доминирующими формами поведения в медийном конфликте.
5) Такая интерпретация производится в актуальном для субъекта конфликта направлении и должна осуществляться способами, не противоречащими юридическим актам государства и этическим нормам профессионального сообщества.
Таким образом, в ходе медийного конфликтного противоборства вокруг так называемого факта должен осуществляться процесс смыслового позиционирования, которое предполагает переосмысление контекста сообщения и ориентацию аудитории на то, как следует его воспринимать, что сообщение значит в перспективе. В рамках данного процесса ключевым, на наш взгляд, является такой термин, как «актуальность». То есть переосмысливать контекст нужно в актуальном для субъекта конфликта направлении, равно как и позиционировать требуется актуальную информацию.
В числе способов аргументации при смысловом позиционировании фигурируют такие, как ссылка на вызывающий доверие источник, изложение версий и их сравнение, использование авторитетных экспертов, создание фона в виде высказываний «рядовых» участников событий; представление «нарезанных» цитат, аудио или видеоряда и др. В совокупности залогом выигрыша в конфликте на информационном поле будут объём вбрасываемого в медийное пространство актуального контента и качество его интерпретации.
Источники
Володенков С.В. (2019). Политический менеджмент и управление современными политическими кампаниями. М.: РГ-Прогресс.
Грачёв М.Н. (2021). Моделирование процесса медиатизации политики // Российская пи-арология: тренды и драйверы. Вып. 11. С-ПбГЭУ. С. 34-41.
Жаботинская С.А. (2015). Язык как оружие в войне мировоззрений. Майдан-Антимайдан. Словарь лексических инноваций: http://politikym.net/biblioteka/knigi_dla_skachivaniya/yazyk_ kak_oruzhie.pdf (дата обращения 01.05.2021).
Неяскин Г.Н. (2010). Интернет в политических кампаниях США и России. М.: ГУ ВШЭ.
Почепцов Г.Г. (2019). (Дез) информация. Киев: Паливода.
Саенко Г.В. (1999). Политическая оппозиция как социальное явление. Москва.
Соловьев А.И. (2016). Государство и управление. М.: Аспект-пресс.
Управляемость и дискурс виртуальных сообществ в условиях политики постправды. Монография / Под ред. Д. С. Мартьянова. СПб.: ЭлекСис, 2019.
Фидря Е.С. (2019). Факторы и логика реконструирования смысла политического текста в условиях когнитивной и интерпретативной неопределённости // Полис. № 4. С. 40-56.
Шульц Э.Э. (2014). Технологии бунта. Москва.
Bimber B., Davis R. (2003). Campaigning Online: The Internet in U.S. Elections. New York: Oxford University Press.
Chiluwa I.E., Samoilenko S.A. (2019). Handbook of research on deception, fake news, and misinformation online. Hershey, PA: IGI Global.
Hussain M., Howard P. (2013). State power 2.0: Authoritarian entrenchment and political engagement worldwide. Routledge.
Kalpokas I. )2018). A Political Theory of Post-Truth. Springer.
Mailer N. (1973). A Biography. Grosset & Dunlap (О фактоиде в книге Н. Мейлера см.: Арон-сон Э. (2008). Современные технологии влияния и убеждения. Эпоха пропаганды).
Mercea D. (2016). Civic participation in contentious politics: The digital foreshadowing of protest. Palgrave Macmillan.
■ ■ ■ Conflict Communications in Modern Media
Chumikov A.N.
Moscow State Linguistic University, Moscow, Russia.
Abstract. The author traces the dynamics of ideas about conflict communications in the media in the conditions of a revolutionary change in the information space. These changes are so global that they have led to the emergence of the term «mediatization of public life», which is defined as the process of creating virtual politics and economics and establishing a serious dependence of real spheres on their presentation in the media. In the context of the information and communication explosion, there is a phenomenon called «disappearance of fact», «meaning instead of fact», when the model of narrative presentation of facts is increasingly replaced by their interpretation and construction of meanings. The author notes that analysts are keen on fact-checking - methods of recognizing factoids, fakes; identifying other forms of manipulation of information. However, it is equally important not only to «expose» implicit influences, but also to understand that the so-called «manipulations» that characterize unacceptable methods in the media are becoming objectively inherent in media communications.
Semantic interpretation of the received information and the confrontation of meanings become the inevitable and dominant forms of communication behavior in the media field of conflict. Semantic positioning involves the orientation of the audience on how to perceive this content, what it means now and in the future. In the framework of this process, according to the author, such a term as «relevance» is acceptable. It is necessary to rethink the content in the direction that is relevant for the subject of political communication, as well as to position the relevant information that does not contradict the legal acts of the state and the ethical standards of the professional community.
Keywords: crisis, emergency, conflict, mediatization, new media, information and communication explosion, post-truth, fake, manipulation, semantic positioning
For citation: Chumikov A.N. (2021). Conflict communications in modern media. Communicology (Russia). Vol. 9. No. 2. P. 125-142. DOI: 10.21453/2311-3065-20219-2-125-142.
Information about the author: Chumikov Alexander Nikolaevich - D.Sc. (Polit.), Professor; Professor of the Department of communication technologies of the Institute of International Relations and Socio-Political Sciences, Moscow State Linguistic University. Address: 119034, Russia, Moscow, Ostozhenka str., Conflict communications in modern media 38/1. E-mail: chumikov@pr-club.com.
Received: 14.04.2021. Accepted: 08.05.2021.
References
Bimber B., Davis R. (2003). Campaigning Online: The Internet in U.S. Elections. New York: Oxford University Press.
Chiluwa I.E., Samoilenko S.A. (2019). Handbook of research on deception, fake news, and misinformation online. Hershey, PA: IGI Global.
Controllability and Discourse of Virtual Communities in the Context of Post-Truth Politics, Ed. D.S. Martyanova. SPb.: ElekSis, 2019 (In Rus.).
Fidrya E.S. (2019). Factors and logic of reconstructing the meaning of a political text in conditions of cognitive and interpretive uncertainty. Polis. No. 4. P. 40-56 (In Rus.).
Grachev M.N. (2021). Modeling the process of mediatization of politics. Russian PRology: trends and drivers. Issue 11. С-ПбГЭУ. P. 34-41 (In Rus.).
Hussain M., Howard P. (2013). State power 2.0: Authoritarian entrenchment and political engagement worldwide. Routledge.
Kalpokas I. )2018). A Political Theory of Post-Truth. Springer.
Mailer N. (1973). A Biography. Grosset & Dunlap (О фактоиде в книге Н. Мейлера см.: Арон-сон Э. (2008). Современные технологии влияния и убеждения. Эпоха пропаганды).
Mercea D. (2016). Civic participation in contentious politics: The digital foreshadowing of protest. Palgrave Macmillan.
Neyaskin G.N. (2010). Internet in political campaigns in the USA and Russia. Moscow: HSE (In Rus.).
Pocheptsov G.G. (2019). (Des) information. Kiev: Palivoda (In Rus.). Saenko G.V. (1999). Political opposition as a social phenomenon. Moscow (In Rus.). Schultz E.E. (2014). Riot technologies. Moscow (In Rus.). Soloviev A.I. (2016). State and government. Moscow: Aspect-press (In Rus.). Volodenkov S.V. (2019). Political management and management of modern political campaigns. Moscow: RG-Progress (In Rus.).
Zhabotinskaya S.A. (2015). Language as a weapon in the war of worldviews. Maidan-Antimaydan. Dictionary of lexical innovations: http://politikym.net/biblioteka/knigi_dla_skachivaniya/yazyk_kak_ oruzhie.pdf (In Rus.).
