CC BY
17
УДК 821.1П+8Г01+8Г27
DOI 10.24147/2413-6182.2020.7(3).659-682
ISSN 2413-6182 eISSN 2658-4867
КОММУНИКАТИВНЫЕ ПАТТЕРНЫ ДРЕВНЕАНГЛИЙСКОЙ ЛИНГВОКУЛЬТУРЫ (НА МАТЕРИАЛЕ АНАЛИЗА ХУДОЖЕСТВЕННЫХ ОБРАЗОВ ДРЕВНЕАНГЛИЙСКОЙ ПОЭЗИИ)
О.В. Томберг
Уральский федеральный университет им. первого Президента России Б.Н. Ельцина (Екатеринбург, Россия)
Аннотация: Статья представляет собой анализ коммуникативного поведения персонажей древнеанглийской литературы. Целью исследования является реконструкция коммуникативных паттернов поведения на основе его речевого воплощения. В статье применяется речежанровый и прагмастилистиче-ский методы анализа речевого поведения с применением методов сюжетно-мотивного и лингвокультурологического анализа. Материалом исследования являются речевые партии персонажей, репрезентирующих ключевые образы древнеанглийской литературы. Максимальная жанровая палитра отмечена для образов Бога и Врага. Это обусловлено причинами историко-культурного и дидактического характера. Образы Воина, Героя и Короля репрезентируют формульный тип речевого поведения, маркированный побудительной модальностью. Наличие лирических жанров обусловливает рефлексивный тип речевого поведения, который актуализирован жанром плача. Инвариантными жанрами речевого поведения являются приказ и просьба. Это свидетельствует об иерархическом типе древнеанглийской поэтической коммуникации. В целом наблюдается преемственность героических паттернов речевого поведения и их трансфер в более поздние религиозные жанры. При этом некоторые речевые жанры и дискурсивные практики (хвальба, словесная перебранка) претерпевают модуляцию при их трансфере в другие образы. В статье также анализируются прагмастилистические маркеры каждого типа речевого поведения.
Ключевые слова: речевое поведение, коммуникативный паттерн, дискурсивная практика, художественный образ, речевой жанр.
Для цитирования:
Томберг О.В. Коммуникативные паттерны древнеанглийской лингвокуль-туры (на материале анализа художественных образов древнеанглийской поэзии) // Коммуникативные исследования. 2020. Т. 7. № 3. С. 659-682. DOI: 10.24147/2413-6182.2020.7(3).659-682.
© О.В. Томберг, 2020
Сведения об авторе:
Томберг Ольга Витальевна, доктор филологических наук, доцент, доцент кафедры лингвистики и профессиональной коммуникации на иностранных языках
Контактная информация:
Почтовый адрес: 620002, Россия, Екатеринбург, ул. Мира, 19 E-mail: olgatomberg@yandex.ru Дата поступления статьи: 21.03.2020 Дата рецензирования: 23.03.2020 Дата принятия в печать: 13.08.2020
1. Введение
Изучение коммуникативного поведения языковой личности способствует реконструкции ценностных коммуникативных смыслов той или иной национальной культуры. Это особенно справедливо, когда в исследовательском фокусе находится коллективная языковая личность, воплощающая в себе коммуникативные установки определенной группы, сообщества, этнокультуры в целом. В такой перспективе корректнее говорить о речевой личности, которая транспонирует коммуникативные смыслы в различных видах и жанрах речевого поведения, коммуникативных ситуациях, речеповеденческих реакциях. Важнейшей частью коммуникативного поведения коллективной речевой личности могут считаться дискурсивные практики как динамичная организация коммуникативных систем внутри социума, которая отражает характерные для определенной социальной общности речевое поведение и мышление, моделирует их и формирует новые формы коммуникации в данной социокультурной реальности [Иссерс 2011]. В этом смысле определенная форма речевого поведения может рассматриваться как реализация той или иной дискурсивной практики, принятой в обществе на определенном этапе его исторического развития. Типичные для лингвокультуры обобщенные формы речевого поведения, закрепленные опытом и памятью данной культуры, можно определить как коммуникативные / речеповеденческие паттерны.
Анализ дискурсивных практик и коммуникативных паттернов коллективной речевой личности отдаленных эпох способствует реконструкции особенностей коммуникативного поведения, инвентаризации коммуникативных ценностей, установления психолингвистических особенностей поведения людей определенных эпох и в широком смысле - реконструкции homo communicans этой эпохи. Ретроспективные исследования в области коммуникативистики имеют ряд ограничений, основным из которых является недостаточное количество исследовательского материала [Brinton 2015: 138]. В результате художественный дискурс пред-
ставляется одним из основных источников сведений о человеке определенной эпохи, формах его речеповеденческих реакций на внешние ситуации и способов его взаимодействия с себе подобными [Maschler, Schiffrin, 2015: 219]. Изучение речевого портрета художественной личности возможно на основе анализа художественного образа как совокупности персонажей концептуально сходного типа. Преимуществом данного подхода является тот факт, что образ представляет собой художественную целостность, реализующую себя в речеповеденческих сценариях / скриптах. Данные скрипты, дающие представление о принятых в культуре коммуникативных ценностях, заложены в сюжетно-мотивной разработке образа. Репрезентирующие образ персонажи реализуют себя в различных коммуникативных ситуациях, предусмотренных сюжетом и воплощенных в мотивах - повторяемых компонентах сюжета с устойчивым значением [Та-марченко 2004: 193-194; Howe 2002: 12].
Связь сюжета и образа подчеркивала О.М. Фрейденберг: «в сущности, говоря о персонаже, тем самым пришлось говорить и о мотивах, которые в нем получали стабилизацию; вся морфология персонажа представляет собой морфологию сюжетных мотивов» [Фрейденберг 1997: 222]. Поведенческие паттерны, репрезентированные в текстах культуры, тесно слиты с традицией восприятия того или иного образа / персонажа в культуре. Эта традиция, берущая начало в ритуальных функциях прообразов, которые послужили основой их более поздних текстовых воплощений, закреплена в именах персонажей: в сюжетно-мотивном пространстве мифопоэтической культуры «герой делает только то, что семантически сам означает» [Фрейденберг 1997: 223]. Таким образом, модели взаимодействия с миром героев мифопоэтической эпохи заложены уже на уровне их ономастикона. В речевых портретах происходит дальнейшее уточнение и развертывание концептуальных коммуникативных смыслов, принятых в культуре.
На данном этапе развития лингвоперсонологии существует множество подходов к изучению речевого портрета личности. Широкая палитра подходов к анализу языковой личности обусловлена ее аспектуализа-цией. В исследовательском фокусе может быть формально-количественное моделирование языковой личности [Голев, Напреенко 2015]; семан-тико-когнитивный анализ как отражение авторского мировидения [Щи-рова, Гончарова, 2007: 219-258; Башкова 2015]; деятельностный аспект и типологическая классификация языковых личностей [Ким 2012: 116128]; функционально-фонологические исследования языковой личности [Куруленок 2015] и др. Среди основных параметров изучения языковой личности выделяются социальный [Астафьева 2017; Орлова 2015], жанровый [Болотнов 2015; Курьянович 2015; Шкуропацкая 2015], хронологический [Шелепова 2015], гендерный [Туранина 2011; Прима 2012], профессиональный [Ким, Энс 2015; Мельник, Нургалеева 2015].
Палитра методологических подходов и методов анализа также отличается широким разнообразием. Ю.Н. Карауловым была предложена трехуровневая модель языковой личности посредством лексикографического метода и трехуровневой модели «лексикон - тезаурус - прагмати-кон», которая легла в основу большого числа современных работ по лин-гвоперсонологии [Караулов 2010]. Анализу и интерпретации может подлежать лексическая канва речевого портрета персонажа как средство экспликации его индивидуального образа мира с помощью составления словника [Чурилина 2002]. Изучение дискурсивных модусов личности основано на анализе ее социо- и прагмалингвистических характеристик и особенностях коммуникативного поведения [Карасик 2015]. Это может быть концептуальный анализ языковой личности посредством семантического анализа ее ключевых слов [Башкова 2015]. В изучении художественной языковой личности преобладает стилистический вектор, заключающийся в комплексном стилистическом описании речевого поведения персонажа [Караулов 2010; Гончарова 1984].
Каждый из данных исследовательских подходов сфокусирован на раскрытии определенной грани языковой личности. Выход в сферу поведенческих паттернов, дискурсивных практик и принятых в культуре моделей речевого взаимодействия требует, на наш взгляд, обращения к подходам и методам, разработанным в рамках лингвистической коммуника-тивистики.
2. Описание материала и методов исследования
Анализ коммуникативного поведения художественной личности может проводиться на основе современных подходов в области коммуни-кативистики: на основе анализа доминантных моделей коммуникативного поведения персонажей, стратегий и тактик [Иссерс 2008]; установления и характеристики речежанровых доминант [Дементьев 2010], дискурсивных измерений личности [Barker, Galasinski 2001].
Целесообразность речежанрового подхода к анализу речевого поведения обусловлена комплексной природой речевых жанров, которые обеспечивают передачу, хранение и получение различных видов информации относительно ценностей духовной и материальной культуры, оценочную деятельность [Дементьев 2010: 494]. Коммуникативные сценарии являются ценностной категорией, а выделяемые в их рамках речевые жанры -проекцией аксиологических концептов национальной культуры (например, речевой жанр разговора по душам является проекцией концептов 'дружба', 'правда', 'душа' [Дементьев 2013: 115-130]. Аксиологический потенциал речевых жанров для анализа языковой личности заключается в их способности передавать коммуникативные ценности: приверженность тем или иным типам речевых жанров определяет ценностные горизонты личности, ее способность озвучивать аксиологические ориен-
тиры культуры и придерживаться их в своем коммуникативном поведении. Лингвистический аспект коммуникативного поведения персонажей может включать в себя анализ форм и средств языкового воплощения того или иного типа коммуникативного поведения.
Анализ коммуникативного поведения человека древней культуры способствует реконструкции ценностно-коммуникативных норм данной культуры, а при контрастивных исследованиях помогает проследить преемственность и развитие данных норм в широкой хронологической перспективе.
Древнеанглийская поэтическая лингвокультура представлена значительным числом поэтических памятников: героическим и религиозным эпосом, историко-героическими песнями, лирическими песнями, христианскими аллегорическими стихами, загадками [ВееЛу 2010; НагЬ^ 2012]. Для каждого жанра характерны определенные модели коммуникативного поведения. Однако, даже с учетом жанрового многообразия, возможно выделение инвариантных дискурсивных практик и моделей речевого поведения персонажей в рамках всей поэтической лингвокультуры. С этой целью оправданным представляется анализ ключевых образов данной эпохи как суммы их персонажных воплощений в текстах культуры и установление коммуникативных доминант их речевого поведения.
С этой целью в данной работе предлагается следующий алгоритм исследования:
- сбор и конструирование совокупного речевого портрета того или иного образа, который представляет собой сумму речевых высказываний всех персонажных репрезентаций данного образа в текстовом пространстве древнеанглийской культуры;
- классификация и иерархизация данных речевых высказываний по речежанровому принципу: установление доминантных и периферийных речевых жанров в структуре речевого портрета образа;
- семантико-стилистический и концептуальный анализ с целью выявления принципов и особенностей их построения;
- определение наиболее частотных речевых жанров, характерных для совокупной системы всех художественных образов древнеанглийской литературы с целью установления коммуникативных паттернов, репрезентированных в древнеанглийской поэтической лингвокультуре;
- лингвокультурный комментарий полученных данных.
3. Представление результатов
Система художественных образов древнеанглийской поэзии представлена десятью образами. Это образы: 1] Героя (в единственном персонажном воплощении - Беовульф из одноименного героического эпоса], 2] Воина (в многочисленных персонажных воплощениях в жанрах героического эпоса, героических и лирических песнях], 3] Короля / 4] Короле-
вы (имеющего персонажные воплощения в жанрах героического и религиозного эпоса, героических песен], 5] Святого / 6] Святой (представленного персонажами религиозного эпоса], 7] Жены (Возлюбленной] (представленного анонимными персонажами лирических песен], 8] Плакальщицы (представленного анонимным персонажем героического эпоса],
9] Бога (представленного во всех жанрах древнеанглийской литературы],
10] Врага (представленного типологическими разновидностями врага-чудовища (героический эпос], врага-викинга (героико-исторические песни], врага христианства (религиозный эпос]].
Наибольшим жанровым разнообразием отличается речевое поведение Бога и Врага. Иерархическая коммуникация является главной особенностью речевого портрета Бога, его лингвоперсонологическим центром являются императивные речевые жанры. Их коммуникативным ядром является побуждение к действию, которое реализуется в жанрах приказа (примеры 1-3], просьбы (примеры 4, 5]:
1. 5u scealt feran ond fri5 lsdan, si5e gesecan, ^sr sylfstan eard weardiga5, e5el healda> mor5orcrsftum. (Andreas 174-177]
(You must travel, bearing your peace, seeking out a journey where the self-eaters defend their domain and hold their homeland through murder-craft.]
2. Astiga5 nu, awyrgde, in >st witehus ofostum miclum. Nu ic eow ne con. (Christ and Satan 626-627]
(Dive down now, accursed, into that house of torment with the greatest haste. I do not know you now.]
3. Gewit >u >inne eft waldend secan; wuna >sm >e agon! (Genesis 2294-2295]
(Go again and seek your lord. Dwell with those that own you!]
4. Saga, >ances gleaw >egn, gif 5u cunne,
hu 5st gewurde be werum tweonum, >st 5a arleasan inwid>ancum,
Iudea cynn wi5 godes bearne ahof hearmcwide. (Andreas 557-561]
(Say, thane wise in thought, if you know, how it happened that among doubting men, those men wicked in deceitful thought, the people of Judea heaved up harmful speech against the Son of God.]
5. Saga me >st, sunu min, for hwon secest 5u sceade sceomiende? (Genesis 873-874]
(Say to me, my son, why do you say that you are shaming in the shadows?]
Жанры с негативным прагматическим модусом представлены угрозой (пример 1], запретом (пример 2], упреком (пример 3], порицанием (пример 4]. Коммуникативными адресатами этих жанров являются грешники (язычники], Адам и Ева (после грехопадения], враги христианства (Сатана и его слуги]. Самым частотным отрицательным жанром является запрет, репрезентирующий концепты авторитетности и авторитарности Бога.
1. Gif ^e monna hwelc mundum sinum aldre beneote5, hine on cyme5
«fter ^«re synne seofonfeald wracu, wite «fter weorce. (Genesis 10401043]
(If any man deprives you of life with his hands, upon him will come after that sin vengeance sevenfold, punishment after the deed.]
2. ...ne l«t ^e ahweorfan h«5enra ^rym,
grim gargewinn, ^«t 5u gode swice, dryhtne ^inum. (Andreas 957-959]
(...do not let the force of the heathens move you, their grim spear-strife, so that you betray God,your Lord.]
3. For hwon wast ^u wean and wrihst sceome, gesyhst sorge, and ^in sylf £>ecest lic mid leafum, sagast lifceare hean hygegeomor, £>«t £>e sie hr«gles ^earf, nym^e 5u «ppel «nne byrgde of 5am wudubeame ^e ic ^e wordum for-bead? (Genesis 874-881]
(For what reason do you know misery and cover yourself in shame,you sigh in sorrow, and you conceal your own body with leaves? You say that life-care, that misery sad at mind, tells you that you need clothing, unless you ate the one apple from that tree that I wordfully forbade you?]
4. Hw«t, befealdest ^u folmum £>inum wra5um on w«lbedd w«rf«stne rinc, bro5or ^inne, and his blod to me cleopa5 and cige5. (Genesis 1010-1013]
(Lo! You have struck down your brother with your own wrathful hands, the pledge-worthy warrior into his slaughter-bed, and his blood cries out and calls out to me!]
В коммуникативном портрете Бога преобладает семантика дирек-тивности, лингвистическими средствами ее создания являются модальные глаголы и побудительные конструкции. Бог выступает вербализато-ром раннехристианских ценностных смыслов, их аксиогенный характер подтверждается совпадением с библейскими заповедями ("Thrive and multiply" (Genesis 192] и соответствует благословению Бога из Книги Бытия Ветхого Завета]. Основные коммуникативные стратегии директивных жанров речевой партии Бога заключаются в следующем:
- оказание помощи персонажу (Матфею, Андрею, Аврааму, Ною], человечеству в целом ("Genesis", "Exodus", "The Order of the World"] и защите от зла (жанр обещания];
- желание предотвратить бедствия (жанр предсказания, совета / рекомендации];
- наставничество и обучение жить по принципам христианской веры (жанры приказа, просьбы, совета / рекомендации];
- стремление покарать за неповиновение, нарушение христианских заповедей, неверие (жанры обещания-угрозы, предсказания-угрозы, порицания];
- стремление уберечь человечество от совершения ошибок и нарушения принципов христианской веры (жанр отрицательного побуждения / запрета];
- убеждение неверных (язычников] в правильности христианских заповедей и принципов; обращение их в христианскую веру ("Andreas", "Genesis", "Azarias": жанры обещания, совета / рекомендации];
- выражение согласия и наделение персонажей силой для совершения поступков в соответствии с христианскими заповедями (жанр благословения];
- восхваление своего вклада в создание мира (жанр автопохвалы]. На уровне речевого портрета Бог интерпретируется с позиции непререкаемого авторитета, вербализующего прескриптивные установки раннехристианской культуры.
Образ Врага раскрыт большим количеством паттернов речевого поведения. Наиболее частотные речевые характеристики Врага раскрываются в жанрах негативной прагматической направленности: менасив, упрек и приказ. Коммуникативной интенцией менасива является побуждение противника отказаться от битвы и заплатить дань:
Me sendon to >e ssmen snelle, heton 5e secgan >st >u most sendan
ra5e
beagas wi5 gebeorge; and eow betere is >st ge >isne garrss mid gafole forgyldon, >on we swa hearde hilde dslon. (The Battle of Maldon 29-33]
(They have sent me to you, the hardy sea-men - they bid you be informed that you must quickly send rings in exchange for protection, and it would be better for you to buy off with tribute this storm of spears, otherwise we should deal in such a hard battle.]
Менасив нередко реализуется совместно с жанром обещания как гарантия благоприятного исхода в случае отказа от битвы. Основными грамматическими средствами реализации данной коммуникативной задачи являются условные предложения и глаголы >urfan (to need] и willan (в функции вспомогательного глагола для обозначения будущего времени]: Ne >urfe we us spillan, gif ge speda> to >am; we willa5 wi5 >am golde gri5 fsstnian.
Gyf >u >at gersdest, >e her ricost eart, >st >u >ine leoda lysan wille, syllan ssmannum on hyra sylfra dom feoh wi5 freode, and niman fri5 st us... (The Battle of Maldon 34-39] (If you decide this, you who are most powerful here, and you wish to ransom your people and give to the sea-men, according to their own discretion, money in exchange for peace, and take a truce at our hands...]
Подобный коммуникативный синтез является частью традиционной древнегерманской дискурсивной практики словесной перебранки. В структурном отношении словесная перебранка - это многокомпонентное жанровое образование, основной коммуникативной задачей которого является моделирование исхода настоящей битвы.
Менасив врага христианства содержательно отличается от угрозы врага-викинга и представляет собой наказание за непослушание. Угроза
реализуется в рамках условного наклонения (gif] как развернутое описание испытаний, которые придется преодолеть при непослушании Сатане. При описании этих испытаний преобладают оценочные лексемы, которые обозначают традиционные библейские наказания: голод и жажда (hungor ond >urst], ад (helle], смерть от диких животных (>urh deora gripe dea>e, wilde deor], смертельные мучения (witebroga]:
1. Ne >ec mon hider mose fede5; beo5 >e hungor ond frurst hearde gewinnan, gif >u gewitest swa wilde deor ana from e>ele. (Guthlac 274-277]
(No man will nourish you here with meals - hunger and thirst shall be your harsh adversaries, should you go forth like a wild animal, alone from your homeland.]
2. Ic >«t gefremme, gif min feorh leofa5 gif >u unr«des «r ne geswicest, ond >u fremdu godu for5 bigongest ond >a forl«test >e us leofran sind,
>e >issum folce to freme stonda5, >«t >u ungeara ealdre scyldig frurh deora gripe deape sweltest, gif >u ge>afian nelt >ingr«denne, modges gemanan. (Juliana 119-127]
(I shall make it such, as my life endures, that if you do not abandon this crime first, if you henceforth attend to alien gods and abandon those that are dearer to us, who stand as succor to our people, then you shall succumb to death, quickly forfeiting your life through the clutch of beasts, if you do not wish to submit to the legal union, the partnership with brave Eleusius.]
Обвинение / упрек также является частотным жанром в речевом поведении Врага. Например, Сатана обвиняет христиан в неискренности их веры, жених-язычник обвиняет святую Юлиану в непокорности и непослушании. Обвинение нередко актуализируется в жанровом синтезе с угрозой. Многие случаи актуализации обвинения представляют собой развернутые сценарии:
Me >in dohtor hafa5 geywed orwyr5u. Heo me on an saga5 >«t heo m«glufan minre ne gyme, freondr«denne. Me >a frace5u sind on modsefan m«ste weorce, >«t heo mec swa torne t«le gerahte
fore >issum folce, het me fremdne god, ofer >a o>re >e we «r cu>on, welum weor>ian, wordum lofian, on hyge hergan, o>>e hi nabban. (Juliana 68-77]
(Your daughter has shown me shame. She says to me - singling me out -that she does not care for my husband-love nor my conjugal ways. These great difficulties are a disgrace to me in my heart's ken. She quite viciously offers me abuse before these people - she commanded me to worship an alien god with my wealth, -over the other gods that we have known before - to praise him word-fully, to extol him in my mind, or else I will never possess her.]
Наиболее частотным императивным жанром является приказ, который отличается высокой степенью категоричности. Он актуализирован в рамках ветхозаветного сюжета о побуждении Адама и Евы к совер-
шению первородного греха; к выполнению приказов Сатаны и язычников, адресованных святым. Лингвопрагматическими средствами создания категоричности являются модальные глаголы (sculon, willan] и повелительное наклонение. Высокая степень побудительности может также актуализироваться восклицательными предложениями:
1. For>on is >ss wyr>e, >st >u >ss weres frige,
ece eadlufan, an ne forlste! (Juliana 103-104]
(Therefore it is worthy that you be the love of this man, his eternal love's blessing, yet not forsake him!]
2. Geswic >isses setles! (Guthlac 278] (Give up your refuge!)
3. ^t >isses ofetes! >onne wur5a5 >in eagan swa leoht
>st >u meaht swa wide ofer woruld ealle geseon si55an... (Genesis 564566]
(Eat these fruits! Then your eyes will become so bright that you can afterwards see so widely across the whole world...]
При доминировании жанров отрицательного прагматического модуса враг христианства (Сатана] способен также актуализировать ценностные доминанты христианства и прославлять их в этикетном жанре хвальбы. Помимо этого, Враг способен к признанию своей неправоты (жанры признания, автоприговора]; к психологической рефлексии (жанр жалобы]. Сюжетной основой жалобы является ветхозаветный сюжет изгнания из рая, она проникнута эмоционально окрашенной тональностью и представлена широкой палитрой лингвистических средств: оценочной лексики, экспрессивного синтаксиса. Сатана самоидентифицирует себя как проклятый (wsrg5u], жалкий (tacen], грустный и несчастный (sic and sorhful]. Ад определяется им как удручающий (walica], населенный драконами и змеями (dracan eardiga5, nsdre, wyrm], темный (heolstre], чудовищный (atola] и опаляемый огнем (fyre onsled]. Это место лишено славы (nis her eadiges tir], в нем нет пиршественной палаты для гордых воинов (nis wloncra winsele], в нем не бывают ангелы (ne sngla 5reat], оно лишено всех радостей мира (ne worulde dream]. Обитатели ада - враги (feond], темные и жестокие (re5e, dimme and deorce]. Из конструкций экспрессивного синтаксиса стоит отметить широкое употребление параллельных и анафорических конструкций (ic wss - ic wolde - ic hebbe], полисиндетона (ne -ne; >st - >st]:
1. Ic her ge>olian sceal >inga sghwylces, bitres ni5ss beala gnornian, sic and sorhful, >ss ic seolfa weold, >onne ic on heofonum ham sta5elode, hws5er us se eca sfre wille on heofona rice ham alefan, e5el to shte, swa he sr dyde. Christ and Satan 272-278]
(I must suffer here every event, mourn these bitter harms and evils, sick and sorrowful, because I wielded them myself when I tried to establish a homeland in heaven. Will the Eternal One ever wish to allow us habitation in heaven's realm, possessing our native seat, as he once did?]
2. we beo5 hygegeomre, forhte on fer5>e. Ne bi> us frea milde, egesful ealdor, gif we yfles noht gedon habba>; ne durran we si>>an for his onsyne ower geferan. (Juliana 327-331]
(We are sad-minded, frightened in spirit - He is not a merciful lord, but a terrifying prince. If we have not done anything evil, we dare not afterwards come anywhere near his presence.]
Прагматический посыл жалобы во многом определяется желанием раннесредневековых авторов показать ужас ада глазами его обитателей. Это может объясняться тем фактом, что одно из жанровых заданий христианских поэм было дидактическим [Lees 2002: 243], тем самым раннехристианские клирики пытались внушить страх и привить публике христианские каноны послушания и безгрешия:
For>an sceal gehycgan h«le5a «ghwylc >«t he ne ab«lige bearn waldendes.
L«te him to bysne hu >a blacan feond for oferhygdum ealle forwurdon. (Christ and Satan 193-196]
(Therefore must every human think how not to provoke the Child of the Wielder. Let him take as an example how the dark fiends were entirely overcome for their over-pride.]
Подобный дидактический посыл характерен также для признания и приговора как жанровых форм речевого поведения врага христианства.
В целом, анализ коммуникативного поведения Врага удивляет широкой палитрой жанровых форм. Возможно, подобную лингвоперсоноло-гическую детализацию можно объяснить тем фактом, что это единственный отрицательный образ данного периода, представляющий мир «чужих». «Свои» репрезентированы и всесторонне осмыслены в различных образах героической и лирической направленности. Природа «чужого» подлежала пониманию в пространстве только одного образа.
Меньшим разнообразием отличается речевое поведение ключевых героических образов эпохи - образов Воина, Героя и Короля. Их характеристики развернуты преимущественно в нарративном портрете: описании их действий и характеристики / мнения о них другими персонажами. На ранних этапах развития литературы формы речей персонажей были предопределены требованиями жанра [Хализев 2004]. Героические жанры моделировали героическое, непротиворечивое поведение персонажей, полностью вписываемое в систему аксиологических доминант культуры и ожиданий аудитории. Поэтому рекуррентными формами речевого поведения Воина и Героя являлись традиционные жанры хвальбы (похвала Беовульфу, автопохвала Беовульфа], словесные поединки (перебранка датского стража и Беовульфа, перебранка Унферта и Беовульфа ("Beowulf"], словесные поединки Бирхтнота перед боем c викингами ("The Battle of Maldon"], Вальдере с Гудхере ("Waldere"]], приказы (призывы воинов-вождей на поле боя ("The Battle of Maldon"]]. Каждая жанровая форма
имеет канонический характер: жесткую композиционную структуру, состоящую из речевых стратегий и тактик, которые реализуются посредством употребления характерных для них лексических и грамматических конструкций.
Так, регламентированная структура перебранки включает в себя введение (представление участников поединка и сравнение их родословных], основную часть (которая включает в себя множество речевых тактик: похвальбу, угрозу, оскорбление, обещание применить физическое насилие, предсказание поражения]; заключение (наименее регламентированная часть перебранки] [Матюшина 2011: 212-214]. Победа в словесном поединке предвещает победу в схватке, в нем «торжествует не истина, а искусство вербальной хулы или хвальбы. Победа в споре зависит от того, насколько удачно одному из оппонентов удастся создать наихудшую из возможных версий определенных событий (хула] и наилучшую из возможных интерпретаций тех же событий (похвальба]» [Матюшина 2011: 214]. В образах Воина и Героя этот жанр представлен как традиционные типы словесных поединков в нескольких сюжетных ситуациях:
1] перед началом боя (перебранка вождя англосаксов Бирнхота с вождем викингов перед битвой при Мэлдоне];
2] при прибытии иноплеменника, у водной преграды (перебранка стража-датчанина и Беовульфа];
3] во время пира (перебранка Унферта с Беовульфом].
Для всех поединков характерна общая каноническая структура и семантика речей, которыми обмениваются участники. Поскольку победа в споре предвещала победу на поле боя, наиболее эмоционален был словесный поединок перед сражением. Он включал в себя жанры запугивания и оскорбления, прагматическим посылом которых была деморализация противника. Отсюда категоричность императивных и модальных конструкций, большое количество в них оценочной лексики для характеристики врагов (>inum leodum miccle la>re spell - твой народ, вызывающий ненависть; hœ>ene - язычники; grim guôplega - ужасная / мрачная битва], их запугивания (feallan - пасть в бою; gafóle garas - ответные копья; œttrynne ord - отравленные наконечники копий; heregeatu - оружие; ealde swurd - старый (великий) меч]:
Gehyrst pu, sœlida, hwœt >is folc segeô? Hi willaô eow to gafole garas syllan, œttrynne ord and ealde swurd, >a heregeatu >e eow œt hilde ne deah. Brimmanna boda, abeod eft ongean, sege >inum leodum miccle lapre spell, >œt her stynt unforcuô eorl mid his werode, >e wile gealgean e>el >ysne, ^>elredes eard, ealdres mines, folc and foldan. Feallan sceolon hœpene œt hilde.
To heanlic me >inceô >œt ge mid urum sceattum to scype gangon unbefohtene,
nu ge >us feor hider on urne eard in becomon.
Ne sceole ge swa softe sinc gegangan;
us sceal ord and ecg «r geseman,
grim gudplega, «r we gofol syllon. (The Battle of Maldon 45-61].
(Have you heard, sailor, what these people say? They wish to give you spears as tribute, the poisonous points and ancient swords, this tackle of war that will do you no good in battle. Herald of the brim-men, deliver this again, say unto your people a more unpleasant report: here stands with his troops a renowned earl who wishes to defend this homeland, the country of fithelred, my own lord, and his citizens and territory. The heathens shall perish in battle. It seems a humiliation to let you go to your ships with our treasures unfought -now you have come thus far into our country. You must not get our gold so softly. Points and edges must reconcile us first, a grim war-playing, before we give you any tribute.]
Жанр хвальбы (gylp] также являлся неотъемлемым атрибутом эпи-ко-героической риторики и имел разновидности похвалы и автопохвалы.
Тот факт, что образ Воина представлен в жанрах героических элегий, добавляет лирические характеристики его речевому поведению, которые реализуются в дискурсивной форме внутреннего монолога. Его сюжетной основой являются темы изгнания и одиночества, они разворачиваются на фоне покинутости воина королем и дружинниками ("Wanderer", "Deor"], одиночества в борьбе с разбушевавшейся стихией ("Seafarer"]. Доминантной жанровой формой является размышление, внутри которой можно выделить такие дискурсивные разновидности, как жалоба, предсказание, описание, мольба. Каждая из них реализуется посредством определенных композиционных и лингвостилистических средств: психологический параллелизм, вопросительные конструкции, эмоциональные концепты.
1. Hw«r cwom mearg? Hw«r cwom mago? Hw«r cwom ma>>umgyfa?
Hw«r cwom symbla gesetu? Hw«r sindon seledreamas? (Wanderer
92-93]
(Where has the horse gone? Where is the man? Where is the giver of treasure? Where are the seats at the feast? Where are the joys of the hall?]
2. hu ic earmcearig iscealdne s« winter wunade wr«ccan lastum, winem«gum bidroren, bihongen hrimgicelum; h«gl scurum fleag. >«r ic ne gehyrde butan hlimman s«, iscaldne w«g. (Seafarer 14-19]
(how I, wretchedly sorrowful, lived a winter on the ice-cold sea, upon the tracks of exile, deprived of friendly kinsmen, hung with rimy icicles. Hail flies in showers. There I heard nothing except the thrumming sea, the ice-cold waves.]
3. Sume wig fornom, ferede in for5wege, sumne fugel o>b«r ofer heanne holm, sumne se hara wulf dea5e ged«lde, sumne dreorighleor in eor5scr«fe eorl gehydde. (Wanderer 80-84]
(War destroyed some, ferried along the forth-way, some a bird bore away over the high sea, another the grey wolf separated in death, another a teary-cheeked warrior hid in an earthen cave.]
К инвариантным особенностям двух типов речевого поведения Воина - героического и лирического - относится директивная тональность высказываний, реализуемая преимущественно модальными глаголами. В речи Воина-Героя преобладает категоричная форма императива - приказ. Это также характерно для образа Героя, что соответствует его эталонно-предписывающей функции в культуре. Директивной модальностью отмечены даже предсмертные слова Героя:
Ealle wyrd forsweop/ mine magas to metodsceafte, eorlas on elne; ic him sfter sceal. (Beo 2814-2816]
(the way of the world has swept them all away, my own kinsmen, to their allotted fate, chiefs in their courage. I must go after them.]
Директива рефлексирующего Воина представляет собой совет / пожелание, референциальной основой которого является его собственный опыт:
1. Wita sceal ge^yldig, ne sceal no to hatheort... (Wanderer 65-66]
(A wise man ought to be patient, nor too hot-hearted, nor too hasty of speech... ]
2. Ongietan sceal gleaw hsle hu gsstlic bi5, ^onne ealre ^isse worulde wela weste stondeQ (Wanderer 73-74]
(A wise man ought to perceive how ghostly it will be when all this world's wealth stands wasted]
Общим для описания двух типов речевого поведения Воина является частотное употребление оценочной лексики, которая маркирует мир «своих» (короля, дружинников, соплеменников] и мир «чужих» (врагов своего народа]. Наибольшую ценностную маркированность в речи Воина получает король, который характеризуется как любимый, щедрый, всемогущий, самый светлый, повсеместно известный, самый лучший на земле.
Король обладает правом выражать общее мнение, общие для всех ценностные установки, что проявляется, в частности, в тактике дистанцирования, выраженной в автономинации посредством формы 3-го л. ед. ч. -тот, кто (se ^e]: se ^e so5 ond riht fremeQ on folce, feor eal gemon (Beo 17011702]. Король номинирует себя носителем таких ценностей, как правда и истина (so5 ond riht]. Авторитетность Короля репрезентирована частотностью прескриптивных жанров в его речевом поведении: это жанры приказа и назидания, поддержанные тактиками апеллирования к собственному опыту и собственному авторитетному мнению. Директива и назидания реализуются преимущественно посредством побудительных конструкций:
1. Ga nu to setle, symbelwynne dreoh wigge weor^ad; unc sceal worn fela ma^ma gemsnra, si^Qan morgen bi5 (Beo 1782-1784]
(Go now to your seat, enjoy the feasting joys, worthied in battle. Many multitudes of renowned treasures must be exchanged between us after the morning comes]
2. Ac onwacnigeaQ nu, wigend mine, habbaQ eowre linda, hicgea> on ellen, winnaQ on orde, wesaQ onmode! (The Battle of Finnesburh 10-12]
Назидательная тональность создается широким набором дискурсивных средств: поучительным рассказом о короле Херемоде с последующей моралью (1], апелляцией к своему возрасту (2] и своему успешному прошлому (3]:
1. 5u >e l«r be >on, gumcyste ongit (Beo 1722-1723]
(Be instructed by this example! Understand manly virtues!]
2. ic >is gid be >e awr«c wintrum frod. (Beo 1723-1724]
(Aged in winters, I relate this song for you.]
3. Swa ic Hringdena hund missera weold under wolcnum ond hig wigge beleac manigum m«g>a geond >ysne middangeard, «scum ond ecgum (Beo 1769-1772]
(So I have reined the Ring-Danes for a hundred half-years under the heavens and harbored them from war against the many tribes throughout this middle-earth, from spear and sword alike]
Социальные функции Короля в древнеанглийском обществе также нашли свое отражение в его коммуникативном поведении, в дискурсивных практиках адоптации (усыновление самого смелого из воинов [Gaby 2017]], хвальбы и поощрения воинов (что коррелирует с дарением как важнейшей социальной обязанностью короля].
Речевое поведение женских образов древнеанглийской литературы отмечено значительной степенью психологической рефлексии. В первую очередь это касается образов Возлюбленной и Плакальщицы. В обоих случаях их эмоциональная тональность предопределена требованиями жанра (Возлюбленная репрезентирована в лирических песнях] и сю-жетно-мотивной разработки (сюжетной функцией Плакальщицы]. Коммуникативная структура образов раскрывается в речевом жанре плача, который актуализирует концепты эмоционально-чувственной сферы: горя, несчастья, беды. В образе Возлюбленной плач актуализирован в форме внутреннего монолога персонализированной дискурсивной формой «я» (ic], предполагает наличие возлюбленного как лирического адресата, сюжетной основой плача является тема разлуки:
1. Ic >is giedd wrece bi me ful geomorre (Wife's Lament 1]
(I wrack this riddle about myself full miserable...]
2. Wulf is on iege, ic on o>erre (Wulf and Eadwacer 4]
(Wulf is on one island, I am on another]
3. Wulf, min Wulf, wena me >ine seoce gedydon... (Wulf and Eadwacer 13-14]
(Wulf, my Wulf! My hopes for you have sickened.]
Референциальной основой плача Плакальщицы является оплакивание погибших воинов. Несмотря на что, концептуально плач двух образов во многом изоморфен и содержит концепты горя (geomor, sorgcearig]
и страха (egesa], их прагматическая составляющая различна. Возлюбленная оплакивает свою судьбу и разлуку с любимым, отсюда элементы диа-логичности, хронотоп этого плача включает в себя настоящее (состояние героини] и прошлое (ситуации, приведшие к расставанию]. В хронотопе плача Плакальщицы содержатся элементы будущего как предсказание / моделирование жизни племени без вождя и короля (в частности, гаутов без Беовульфа], ассоциативно связанной с концептами убийства (wslfyll], ранения (hyn^], плена (hsftned].
Коммуникативное поведение Королевы и Святой отличается более широкой жанровой палитрой, что может объясняться несколькими факторами. Прежде всего, функциональной нагрузкой и местом этих образов в культуре в целом. Это предопределяет их многоаспектное (полижанровое] воплощение в литературе и широту их сюжетных ролей. Королева участвует в церемониальных действиях во дворце, приветствует иноплеменников, преподносит дары (королева Вальтхеов в жанре героического эпоса], путешествует с христианской миссией, обращает в христианство, наказывает неверных (царица Елена]. Это обусловливает наличие разнообразных прескриптивных жанров в коммуникативной структуре образа: приказа, просьбы, совета. Речевое поведение и христианской, и героической королевы отмечено традиционным для древнегерманской аксиологии жанром похвалы (хвальбы]. Адресатом похвалы Вальтхеов является Беовульф: она хвалит его за силу и героизм, что реализуется обилием оценочной лексики героической тематики. Христианская царица Елена возносит хвалу Богу и христианским священникам. В этом типе похвалы преобладает ретроспективный план изображения (претерит и перфект] и религиозная лексика (пример 2]:
1. cen ^ec mid crsfte ond ^yssum cnyhtum wes lara li5e; ic ^e ^ss lean geman.
Hafast ^u gefered ^st 5e feor ond neah ealne wideferh^ weras ehtigaQ, efne swa side swa ss bebugeQ/, windgeard, weallas. Wes ^enden ^u lifige, seeling, eadig. Ic ^e an tela sincgestreona. (Beo 1219-1226]
(Declareyourself skillfully, yet be mild in counsel to these boys. I will remember your reward for that. "You have brought it about so that men will acclaim you always, even as widely as the sea, that windy yard, is enclosed by its walls. Be blessed so long as you live, noble prince. Rightfully I grant you these treasures.]
2. ^u me, eorla hleo, ^one sQelan beam, rode rodera cininges ryhte getshtesQ, on ^a ahangen wss hsQenum folmum gasta geocend, godes agen bearn, nerigend fira. (Elene 1073-1077]
(Thou rightly showed me, shelter of earls, the noble tree, the cross of the King of the Heavens, upon which he was hanged by heathen hands, the Aid of Spirits, God's own Son, the Savior of Men. Yet an anxiety for those nails reproaches me in my spirit's heart.]
С прагматикой речевого поведения христианской королевы сближается коммуникативный портрет женщины-Святой (Юдифь и Юлиана], которая манифестирует верность раннехристианским идеалам и обращает неверных в новую религию в прескриптивных речевых жанрах просьбы и приказа. Просьба вплетается в канву повествования как апелляция к Богу. Коммуникативной основой приказа является побуждение к действию: Юдифь призывает жителей Ветилуи взяться за оружие и сразиться с ассирийцами ("Judith"]; Юлиана побуждает дьявола признать свои грехи и принять христианскую веру ("Juliana"]. Это реализуется побудительными высказываниями, посредством эксплицитной модальности, императивных конструкций, при этом отсутствие дополнительных актуали-заторов делает речь Святой более категоричной:
1. ...^u scealt ondettan yfeldœda ma... (Jiliana 456]
(...you must confess more wicked deeds...]
2. Gewrec nu, mihtig dryhten, torhtmod tires brytta... (Judith 91-93]
(Avenge now, mighty Lord, illustrious Dispenser of Glory, what is thus miserable in my mind, blazing in my heart...]
Прагматика речевого поведения и Королевы, и Святой актуализирует концепт нравственного долга. В случае с Беовульфом это долг перед своим народом во имя его безопасности, в случае Святой это долг перед Богом во имя веры (geleafa].
4. Заключение
Анализ речевого поведения персонажей древнеанглийских поэтических образов позволил, на наш взгляд, приблизиться к пониманию коммуникативных норм эпохи VI-XI вв. н. э.
С одной стороны, возможно выявление инвариантных речевых жанров, которые актуализируют те или иные паттерны поведения. К жанрам, характерным для большинства образов, относятся жанры прескриптив-ного прагматического модуса: приказ и просьба. Они актуализируются по-разному в различных образах. Максимальной директивностью отличаются приказы Бога, их прагмастилистическими маркерами являются модальные глаголы (прежде всего, sculan] и императивные конструкции. Частотность сочетаний императива с отрицательной частицей ne позволяет выделить отрицательное побуждение как отдельную жанровую форму побуждения, которая реализуется в двух основных подвидах: категоричной -запрет и более мягкой - просьба / совет. Жанры приказа характерны также для речевого поведения Воина-вождя, Героя, Короля / Королевы, Святых. Данные жанры реализуют концепты авторитетности и свидетельствуют о доминировании паттерна иерархического поведения речевой личности раннесредневековой Англии. Возможно, для объяснения данного патерна поведения стоит обратиться к тому факту, что в данную эпоху существовала большая дифференциация канонов поэтической и обыденной речи
[ВееЛу 2010: 13]. Поэтическая речь строилась по традиционным образцам героического дискурса и императивам героического этоса, для которого была характерна высокая степень директивности и прескриптивно-сти. При утверждении христианства был осуществлен трансфер этих коммуникативных канонов с целью лучшего усвоения христианских идей.
Большинство коммуникативных паттернов поведения восходит к героическому типу культуры. Например, дискурсивная практика словесной перебранки, которая в устной форме моделировала исход битвы на поле боя, имела полижанровую структуру и полностью вписывалась в систему коммуникативных ожиданий ее участников. Другим примером может быть жанр хвальбы (похвала и автопохвала], который был впоследствии воспринят христианскими авторами для вознесения хвалы Богу. В речи Бога автопохвала используется как констатация собственных достоинств и свершений, является модуляцией хвальбы как неотъемлемого атрибута эпико-героической риторики.
Определенные сюжетные ситуации предписывали определенные коммуникативные реакции, отступление от которых воспринималось как антиценность, даже если принятый в культуре паттерн поведения мог привести к негативному развитию событий. Такой данью традиции явился, например, жанр уступки перед началом боя в древнеанглийской поэме «Битва при Мэлдоне», в результате чего враг получил преимущество, решившее исход битвы в его пользу.
С другой стороны, растущее в культуре освоение внутреннего аспекта человеческой личности обусловило закрепление рефлексивного паттерна поведения, репрезентированного жанром плача (в образе Воина, Возлюбленной]. Содержательной основой этого типа речевого поведения является тема утраты / разлуки, которая разворачивается в историко-культурном контексте междоусобных войн и кровной вражды. Жанровым пространством актуализации данного типа речевого поведения являлась лирическая поэзия и лирико-героические песни.
Список литературы
Астафьева Е.А. Идиолектный антропонимикон как источник изучения языковой личности диале кто носите ля: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Томск, 2017. 24 с.
Башкова И.В. Семантическая лингвоперсонология. Отражение авторской картины мира в семантике слов, называющих человека // Языковая личность: Моделирование, типология, портретирование. Сибирская лингвоперсонология. Вып. 2. М.: ЛЕНАНД, 2015. С. 51-67. Болотнов А.В. Лингвоперсонология медиатекста (на материале дискурса информационно-медийной личности писателя) // Языковая личность: Моделирование, типология, портретирование. Сибирская лингвоперсонология. Вып. 2. М.: ЛЕНАНД, 2015. С. 214-224.
Голев Н.Д., Напреенко Г.В. Формально-количественное моделирование языковой личности: идентификационный аспект // Языковая личность: Моделирование, типология, портретирование. Сибирская лингвоперсонология. Вып. 2. М.: ЛЕНАНД, 2015. С. 76-92.
Гончарова Е.А. Пути лингвостилистического выражения категорий автор-персонаж в художественном тексте: моногр. Томск: Изд-во Том. ун-та, 1984. 151 с.
Дементьев В.В. Коммуникативные ценности русской культуры: категория персо-нальности в лексике и прагматике. М.: Глобал Ком, 2013. 336 с. (Серия Studia Philologica).
Дементьев В.В. Теория речевых жанров. М.: Знак, 2010. 600 с.
Иссерс О.С. Дискурсивная практика: к определению понятия // Современная речевая коммуникация: новые дискурсивные практики: моногр. Омск: Изд-во Ом. гос. ун-та, 2011. С. 37-62.
Иссерс О.С. Коммуникативные стратегии и тактики русской речи. М.: URSS, 2008. 288 с.
КарасикВ.И. Языковое проявление личности: моногр. М.: Гнозис, 2015. 383 с.
Караулов Ю.Н. Русский язык и языковая личность. Изд. 7-е. М.: Изд-во ЛКИ, 2010. 264 с.
Ким Л.Г. Вариативно-интерпретационное функционирование текста: моногр. Кемерово: Кемер. гос. ун-т, 2012. 272 с.
Ким Л.Г., Энс Е.С. Образ автора и адресата в инаугурационном дискурсе российских президентов // Языковая личность: Моделирование, типология, портретирование. Сибирская лингвоперсонология. Вып. 2. М.: ЛЕНАНД, 2015. С. 106-124.
Куруленок А.А. О функциональном подходе к описанию звуковых изменений в истории русского языка: лингвоперсонологический аспект // Языковая личность: Моделирование, типология, портретирование. Сибирская лингвоперсонология. Вып. 2. М.: ЛЕНАНД, 2015. С. 35-50.
Курьянович А.В. Лингвоперсонология эпистолярного жанра // Языковая личность: Моделирование, типология, портретирование. Сибирская лингвоперсонология. Вып. 2. М.: ЛЕНАНД, 2015. С. 225-241.
Матюшина И.Г. Перебранка в древнегерманской словесности. М.: РГГУ, 2011. 304 с.
Мельник Н.В., Нургалеева Г.И. Проблемы становления профессиональной языковой личности // Языковая личность: Моделирование, типология, портретирова-ние. Сибирская лингвоперсонология. Вып. 2. М.: ЛЕНАНД, 2015. С. 198-203.
Орлова Н.В. Языковая личность в лингвокультурном измерении: к портрету двадцатилетних // Языковая личность: Моделирование, типология, портретирова-ние. Сибирская лингвоперсонология. Вып. 2. М.: ЛЕНАНД, 2015. С. 93-105.
Прима А.М. Языковая личность автора с позиции гендерологии // Lingua mobilis. 2012. № 6 (39). С. 88-91.
Тамарченко 2004 - Теория литературы: учеб. пособие для студентов вузов: в 2 т. / под ред. Н.Д. Тамарченко. М.: Academia, 2004. Т. 1: Теория художественного дискурса. Теоретическая поэтика. 509 с.
Туранина Н.А. Языковая личность женщины-писателя сквозь призму афористики // Ученые записки Таврического национального университета им. В.И. Вер-
надского. Серия «Филология. Социальные коммуникации». 2011. Т. 24 (63). № 2. Ч. 1. С. 472-476.
Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. М.: Лабиринт, 1997. 448 с.
Хализев В.Е. Теория литературы. 4-е изд., испр. и доп. М.: Высшая школа, 2004. 405 с.
Шелепова Л.И. Историческая языковая личность как объект лингвоперсонологии // Языковая личность: Моделирование, типология, портретирование. Сибирская лингвоперсонология. Вып. 2. М.: ЛЕНАНД, 2015. С. 28-34.
Шкуропацкая М.Г. Толкования псалмов: лингвоперсонологический аспект // Языковая личность: Моделирование, типология, портретирование. Сибирская лингвоперсонология. Вып. 2. М.: ЛЕНАНД, 2015. С. 242-261.
Щирова И.А., Гончарова Е.А. Многомерность текста: понимание и интерпретация: учеб. пособие. СПб.: Книжный Дом, 2007. 472 с.
Чурилина Л.Н. Антропоцентризм художественного текста как принцип организации его лексической структуры: дис. ... д-ра филол. наук. СПб., 2002. 513 с.
Barker С., Galasinski D. Cultural Studies and Discourse Analysis: A Dialogue on Language and Identity. Sage Publications Ltd, 2001. 192 p. DOI: 10.1017/S0047404505220067.
Beechy T. The Poetics of Old English. Ashgate, 2010. 142 p.
Brinton J.L. Historical Discourse Analysis // The Handbook of Discourse Analysis / Eds. D. Tannen, H.E. Hamilton, D. Schiffrin. 2nd ed. John Wiley, 2015. P. 222243. DOI: 10.1002/9781118584194.ch10.
Gaby A. Kinship Semantics: Culture in the Lexicon // Advances in Cultural Linguistics / Ed. F. Sharifian. Springer, 2017. P. 173-183. DOI: 10.1007/978-981-10-4056-6_9.
HarbusA. Cognitive Approaches to Old English Poetry. D.S. Brewer, 2012. 224 p.
Howe N. The Cultural Construction of Reading in Anglo-Saxon England // Old English Literature: Critical Essays. Yale University Press, 2002. P. 1-22.
Lees A.C. Didacticism and the Christian Community: The Teachers and the Taught // Old English Literature: Critical Essays. Yale University Press, 2002. P. 236-270.
Maschler Y., Schiffrin D. Discourse Markers: Language, Meaning, and Context // The Handbook of Discourse Analysis / Eds. D. Tannen, H.E. Hamilton, D. Schiffrin. 2nd ed. John Wiley, 2015. P. 189-221. DOI: 10.1002/9781118584194.ch9.
References
Astafeva, E.A. (2017), Idiolektnyi antroponimikon kak istochnik izucheniya yazykovoi lichnosti dialektonositelya [Idiolectic anthroponymicon as a source for studying the linguistic personality of a dialect carrier], Author's abstract, Tomsk, 24 p. (in Russian).
Barker, S., Galainski, D. (2001), Cultural Studies and Discourse Analysis: A Dialogue on Language and Identity, Sage Publications Ltd, 192 p. DOI: 10.1017/S0047404505220067.
Bashkova, I.V. (2015), Semanticheskaya lingvopersonologiya. Otrazhenie avtorskoi kartiny mira v semantike slov, nazyvayushchikh cheloveka [Semantic linguoper-sonology. Reflection of an author's picture of the world in the semantics of words naming a person]. Yazykovaya lichnost': Modelirovanie, tipologiya, por-tretirovanie. Sibirskaya lingvopersonologiya [Language personality: Modeling,
typology, portraiture. Siberian Linguopersonology], Iss. 2, Moscow, LENAND publ., pp. 51-67. (in Russian).
Beechy, T. (2010), The Poetics of Old English, Ashgate, 142 p.
Bolotnov, A.V. (2015), Lingvopersonologiya mediateksta (na materiale diskursa in-formatsionno-mediinoi lichnosti pisatelya) [Linguopersonology of media text (based on the discourse of the information and media personality of a writer)]. Yazykovaya lichnost': Modelirovanie, tipologiya, portretirovanie. Sibirskaya lingvopersonologiya [Language personality: Modeling, typology, portraiture. Siberian Linguopersonology], Iss. 2, Moscow, LENAND publ., pp. 214-224. (in Russian).
Brinton, J.L. (2015), Historical Discourse Analysis. Tannen, D., Hamilton, H.E., Schif-frin, D. (Eds.) The Handbook of Discourse Analysis, 2nd ed., John Wiley publ., pp. 222-243. DOI: 10.1002/9781118584194.ch10.
Churilina, L.N. (2002), Antropotsentrizm khudozhestvennogo teksta kak printsip orga-nizatsii ego leksicheskoi struktury [Anthropocentrism of a literary text as a principle of organization of its lexical structure], Prof. Thesis, St. Petersburg, 513 p. (in Russian).
Dement'ev, V.V. (2013), Kommunikativnye tsennosti russkoi kul'tury: kategoriya per-sonal'nosti v leksike i pragmatike [Communicative values of Russian culture: category of personality in vocabulary and pragmatics], Moscow, Global Kom publ., 336 p. (in Russian).
Dement'ev, V.V. (2010), Teoriya rechevykh zhanrov [Theory of Speech Genres], Moscow, Znak publ., 600 p. (in Russian).
Freidenberg, O.M. (1997), Poetika syuzheta i zhanra [Poetics of plot and genre], Moscow, Labirint publ., 448 p. (in Russian).
Gaby, A. (2017), Kinship Semantics: Culture in the Lexicon. Sharifian, F. (Ed.) Advances in Cultural Linguistics, Springer, pp. 173-183. DOI: 10.1007/978-981-10-4056-6_9.
Golev, N.D., Napreenko, G.V. (2015), Formal'no-kolichestvennoe modelirovanie yazy-kovoi lichnosti: identifikatsionnyi aspekt [Formal and quantitative modeling of a linguistic personality: an identification aspect]. Yazykovaya lichnost': Modeliro-vanie, tipologiya, portretirovanie. Sibirskaya lingvopersonologiya [Language personality: Modeling, typology, portraiture. Siberian Linguopersonology], Iss. 2, Moscow, LENAND publ., pp. 76-92. (in Russian).
Goncharova, E.A. (1984), Puti lingvostilisticheskogo vyrazheniya kategorii avtor -per-sonazh v khudozhestvennom tekste [Ways of linguistic-stylistic expression of categories author - character in a literary text], Monograph, Tomsk, Tomsk University publ., 151 p. (in Russian).
Harbus, A. (2012), Cognitive Approaches to Old English Poetry, D.S. Brewer, 211 p.
Howe, N. (2002), The Cultural Construction of Reading in Anglo-Saxon England. Old English Literature, Critical Essays, Yale University Press, pp. 1-22.
Issers, O.S. (2011), Diskursivnaya praktika: k opredeleniyu ponyatiya [Discursive practice: to the definition of a concept]. Sovremennaya rechevaya kommunikatsiya: novye diskursivnye praktiki [Contemporary Speech Communication: New Discursive Practices], Monograph, Omsk, Omsk State University publ., pp. 37-62. (in Russian).
Issers, O.S. (2008), Kommunikativnye strategii i taktiki russkoi rechi [Communicative strategies and tactics of Russian speech], Moscow, URSS publ., 288 p. (in Russian).
Karasik, V.I. (2015), Yazykovoe proyavlenie lichnosti [Linguistic manifestation of personality], Moscow, Gnozis publ., 383 p. (in Russian).
Karaulov, Yu.N. (2010), Russkii yazyk i yazykovaya lichnost' [Russian language and language personality], Moscow, LKI publ., 264 p. (in Russian).
Khalizev, V.E. (2004), Teoriya literatury [Theory of literature], 4th ed., Moscow, Vysshaya shkola publ., 405 p. (in Russian).
Kim, L.G. (2012), Variativno-interpretatsionnoe funktsionirovanie teksta [Variable-interpretative text functioning], Monograph, Kemerovo, Kemerovo State University publ., 272 p. (in Russian).
Kim, L.G., Ens, E.S. (2015), Obraz avtora i adresata v inauguratsionnom diskurse ros-siiskih prezidentov [The image of the author and addressee in the inaugural discourse of Russian Presidents]. Yazykovaya lichnost': Modelirovanie, tipologiya, portretirovanie. Sibirskaya lingvopersonologiya [Language personality: Modeling, typology, portraiture. Siberian Linguopersonology], Iss. 2, Moscow, LENAND publ., pp. 106-124. (in Russian).
Kurulenok, A.A. (2015), O funktsional'nom podkhode k opisaniyu zvukovykh izme-nenii v istorii russkogo yazyka: lingvopersonologicheskii aspekt [On a functional approach to the description of sound changes in the history of the Russian language: linguopersonological aspect]. Yazykovaya lichnost': Modelirovanie, tipo-logiya, portretirovanie. Sibirskaya lingvopersonologiya [Language personality: Modeling, typology, portraiture. Siberian Linguopersonology], Iss. 2, Moscow, LENAND publ., pp. 35-50. (in Russian).
Kur'yanovich, A.V. (2015), Lingvopersonologiya epistolyarnogo zhanra [Linguopersonology of the epistolary genre]. Yazykovaya lichnost': Modelirovanie, tipolo-giya, portretirovanie. Sibirskaya lingvopersonologiya [Language personality: Modeling, typology, portraiture. Siberian Linguopersonology], Iss. 2, Moscow, LENAND publ., pp. 225-241. (in Russian).
Lees, A.C (2002), Didacticism and the Christian Community: The Teachers and the Taught. Old English Literature, Critical Essays, Yale University Press, 2002, pp. 236-270.
Maschler, Y., Schiffrin, D. (2015), Discourse Markers: Language, Meaning, and Context. Tannen, D., Hamilton, H.E., Schiffrin, D. (Eds.) The Handbook of Discourse Analysis,, 2nd ed., John Wiley publ., pp. 189-221. DOI: 10.1002/9781118584194.ch9.
Matyushina, I.G. (2011), Perebranka v drevnegermanskoi slovesnosti [Hassle in Old German Literature], Moscow, RSUH publ., 304 p. (in Russian).
Mel'nik, N.V., Nurgaleeva, G.I. (2015), Problemy stanovleniya professional'noi yazyko-voi lichnosti [Problems of becoming a professional linguistic personality]. Yazykovaya lichnost': Modelirovanie, tipologiya, portretirovanie. Sibirskaya lingvopersonologiya [Language personality: Modeling, typology, portraiture. Siberian Linguopersonology], Iss. 2, Moscow, LENAND publ., pp. 198-203. (in Russian).
Orlova, N.V. (2015), Yazykovaya lichnost' v lingvokul'turnom izmerenii: k portretu dvadtsatiletnikh [Linguistic personality in the linguistic-cultural dimension: to the portrait of twenty-year olds]. Yazykovaya lichnost': Modelirovanie, tipolo-
giya, portretirovanie. Sibirskaya lingvopersonologiya [Language personality: Modeling, typology, portraiture. Siberian Linguopersonology], Iss. 2, Moscow, LENAND publ., pp. 93-105. (in Russian).
Prima, A.M. (2012), Language personality author from the position genderology. Lingua mobilis, No. 6 (39), pp. 88-91. (in Russian).
Shchirova, I.A., Goncharova, E.A. (2007), Mnogomernost' teksta: ponimanie i inter-pretatsiya [Multidimensionality of the text: understanding and interpretation], St. Petersburg, Knizhnyi Dom publ., 472 p. (in Russian).
Shelepova, L.I. (2015), Istoricheskaya yazykovaya lichnost' kak obyekt lingvopersono-logii [Historical linguistic personality as an object of linguopersonology]. Yazykovaya lichnost': Modelirovanie, tipologiya, portretirovanie. Sibirskaya lingvopersonologiya [Language personality: Modeling, typology, portraiture. Siberian Linguopersonology], Iss. 2, Moscow, LENAND publ., pp. 28-34. (in Russian).
Shkuropatskaya, M.G. (2015), Tolkovaniya psalmov: lingvopersonologicheskii aspekt [Interpretations of the psalms: linguistic-personal aspect]. Yazykovaya lichnost': Modelirovanie, tipologiya, portretirovanie. Sibirskaya lingvopersonologiya [Language personality: Modeling, typology, portraiture. Siberian Linguopersonology], Iss. 2, Moscow, LENAND publ., pp. 242-261. (in Russian).
Tamarchenko, N.D. (Ed.) (2004), Teoriya literatury [Theory of literature], in 2 volumes, Moscow, Academia publ., Vol. 1: Teoriya khudozhestvennogo diskursa. Teo-reticheskaya poetika [Theory of artistic discourse. Theoretical poetics], 509 p. (in Russian).
Turanina, N.A. (2011), Linguistic identity, women writers through the prism of aphoris-tics. Uchenye zapiski Tavricheskogo Natsionalnogo Universiteta im. V.I. Ver-nadskogo. Series "Filology. Social communicatios", 2011, Vol. 24 (63), no. 2, pt. 1, pp. 472-476. (in Russian).
COMMUNICATIVE PATTERNS OF OLD ENGLISH POETIC CULTURE (BASED ON THE ANALYSIS OF LITERARY IMAGES OF OLD ENGLISH POETRY)
O.V. Tomberg
Ural Federal University named after First President of Russia B.N. Yeltsin (Yekaterinburg, Russia)
Abstract: The article presents a research into communicative behavior of Old English poetic characters. The aim of the research is a reconstruction of communicative patterns of behavior based on its speech embodiment. The research applies genre and stylistic pragmatic methods of analyzing speech behavior alongside with the method of plot and motive research and linguocultural analysis. The research material are speech extracts of characters that represent the key images of Old English literature. The richest genre palette is characteristic of the images of God and Enemy. It can be explained by the cultural and historical factors as well as didactic purposes. The images of the Warrior, Hero and King manifest a formulaic type of speech behavior with an imperative marking. Lyrical genres give rise to reflexive pattern of behavior that is represented by a genre of lament. The
most common speech genres are order and request. It signifies a hierarchical type of Old English poetic communication. In general, it is possible to reveal sustain-ability of heroic types of behavior and their transfer to later religious genres. Some speech genres and discursive practices (a boast, flyting) undergo a certain transformation while being transferred to other images. The article also analyzes pragmatic and stylistic markers of each type of speech behavior.
Key words: speech behavior, communicative pattern, discursive practice, artistic image, speech genre.
For citation:
Tomberg, O.V. (2020), Communicative patterns of Old English poetic culture (based on the analysis of literary images of Old English poetry). Communication Studies (Russia), Vol. 7, no. 3, pp. 659-682. DOI: 10.24147/2413-6182.2020.7(3).659-682. (in Russian).
About the author:
Tomberg, Olga Vitalievna, Prof., Associate Professor of the Department of Linguistics and Professional Communication in Foreign Languages
Corresponding author:
Postal address: 19, Mira ul., Yekaterinburg, 620002, Russia E-mail: olgatomberg@yandex.ru Received: March 21, 2020 Revised: March 23, 2020
Accepted: August 13, 2020
