CC BY
53
Горин Д.Г., Коммуникативные барьеры Карпенко Е.В. между системным и
жизненным мирами (на материале анализа текстов, посвященных чернобыльской проблеме)
Используя оригинальные тексты, авторы актуализируют проблемы, связанные с отношениями общества и власти по поводу последствий чернобыльской катастрофы.
Ключевые слова: Чернобыль, системный мир, жизненное пространство, дискурс "диалоги общества и власти".
Gorin D.G., Communicative barriers between Karpenko E.V. system and vital worlds (based on the material of the texts" analysis devoted to the chernobyl problem)
Using the original texts, authors actualize the problems connected with the attitudes of society and authority concerning consequences of Chernobyl accident.
Keywords: Chernobyl, the system world, vital space, a discourse " dialogues of society and authority ".
Вопрос об отношении системного и жизненного миров становится актуальным вслед за тем, как Ю. Хабермас обосновывает роль этих отношений в современных социальных кризисах, причины которых во все большей степени переводятся из сферы экономической в сферу административно-управленческую. Понятие жизненного мира как мира непосредственного жизненного опыта Ю. Хабермас заимствовал из феноменологической традиции для обозначения общего смыслового контекста, который обусловлен конкретной культурной традицией и актуализиру-
ется в речевой практике. Именно в жизненном мире реализуется "коммуникативное действие"1, которое представляет собой усилие, направленное на достижение взаимопонимания и солидарности относительно всех критериев рациональности. Установка на коммуникацию способствует созданию упорядоченных, легитимных и устойчивых отношений. В целях анализа социальной институционализации Ю. Хабермас в качестве дополняющего жизненный мир вводит понятие системного мира - мира иерархически выстроенного социума, сложившегося и упроченного различ-
Дмитрий Геннадьевич Горин - доктор философских наук, зав. кафедрой социально-гуманитарных дисциплин филиала Орловской региональной академии государственной службы в г. Брянске.
Екатерина Викторовна Карпенко - аспирант кафедры социологии управления Орловской региональной академии государственной службы.
ными установлениями, институтами и законами. Лежащее в основании системного мира инструментальное действие (т. е. действие, основанное на власти и деньгах) нацелено не на взаимопонимание, а на достижение успеха в иерархически выстроенном социуме. В контексте различения системного и жизненного миров становится ясным и значение коммуникативно-дискурсивных факторов в интеграции общества. Сам Ю. Хабермас указывал, что функции коммуникативного действия состоят в достижении взаимопонимания и солидарности между социальными субъектами, которые он определял как один из трех фундаментальных регуляторов наряду с такими ресурсами, как власть и деньги2.
Анализ российской практики последних десятилетий позволяет сделать вывод о том, что основные сбои реализуемой государством политики связаны именно со сложностью ее легитимации в рамках существующих в современном обществе коммуникативно-дискурсивных жизненных форм. В случае блокирования оснований коммуникативного действия (например, в результате упразднения площадок публичной политики) функции социальных интеграторов могут взять на себя только власть и деньги (т.е. прямое административное или фискальное давление на социальные субъекты). Однако в этом случае резко снижается эффективность государственного управления и распадается его легитимность (что проявляется, например, в политической аномии). Таким образом, анализ отношений между системным и жизненным мирами способен выявить не только состояние системы коммуникаций между властью и обществом, но и более фундаментальные признаки эффективности функционирования ключевых социальных институтов.
Данная статья посвящена анализу соотношения системного и жизненного миров на примере обсуждения чернобыльской проблематики в брянской областной и районной печати. Предлагаемый анализ является частным случаем указанной проблемы, и соответствующие выводы не могут безоговорочно распространяться на всю систему взаимодействия системного
и жизненного миров в современной России. Однако последствия чернобыльской катастрофы в более жесткой форме вынуждают пострадавшее население вступать во взаимодействие с властью. Поэтому выявленные особенности этих взаимодействий в обостренной форме указывают на весьма характерные для современной России проблемы, связанные с утратой устойчивого диалога между отдельными социальными группами и органами государственной власти.
В основу исследования легли результаты контент-анализа публикаций брянских областных и районных газет за период с января 1995 по март 2006 гг. Выбор указанного периода обусловлен прежде всего тем, что в 1995 году начался очередной этап реализации федеральной целевой программы по защите населения Российской Федерации от воздействия радиации вследствие катастрофы на Чернобыльской АЭС. Всего были проанализированы 664 газетные публикации различных жанров по чернобыльской проблематике3. Результаты контент-анализа позволяют выявить основные пути стереотипизации чернобыльской проблематики в областной и районной печати, а соответственно и связанные с этими стереотипами коммуникативные сбои между системным и жизненным мирами. Эти сбои прежде всего определяются утратой пострадавшими от чернобыльской аварии четкого экзистенциального пространства как пространства жизни. Фундаментальная дуальность жизни и смерти, структурирующая жизненное пространство как пространство, отделенное от смерти, в сознании пострадавших в результате чернобыльской катастрофы существенным образом трансформируется. В результате жизненное пространство описывается как пограничное между жизнью и смертью, т.е. как пространство болезни.
Мотив, выраженный в четком выстраивании символической цепочки"жизнь-болезнь-смерть", выявляется в 34,3% исследуемых текстов ("чернобыльский пирог"; "выживание"; "денежная и материальная инъекция"; "заражённая земля"; "город
живой - есть на карте, живут люди, но на деле его жизненный пульс бьётся еле-еле"; "островок социалистической медицины"; "кровоточащая рана"; "больные раком щитовидной железы - раковый корпус"; "гробовые выплаты"; "смертоносное крыло Чернобыля"; "скорбные дела"; "омертвлённый капитал", "на чернобыльском законе поставлен крест", "вымершие сёла").
В соответствии с этой моделью образно используется лексика, обозначающая раны и болезни. Все случаи использования такого рода лексики объединяются общим признаком: слова, которые в первичном значении лежат в понятийном поле "болезнь" (в том числе обозначающие симптомы болезни, лекарства, медицинский персонал, пути лечения, выздоровление и т. п.), в данных текстах метафорически обозначают социальную действительность Брянской области в постчернобыльский период. Соответствующие рассматриваемым стереотипам образы объединяются ощущениями агрессивности и тревожности, в них отражаются безысходность, дурные предчувствия и вместе с тем душевная боль за состояние страны, ощущение собственного бессилия.
Данный стереотип рождён осознанием отклонения от естественного порядка вещей, представления о неправильности и недопустимости существующего положения. Взаимосвязь данного стереотипа с метафорической моделью болезни и смерти уже давно выявлена в русском языке, но с 1990-х гг. эта взаимосвязь проявляется более отчетливо. Вполне традиционное для русского национального сознания сочувствие к больномузакономерно переносится и на то место, где проживают люди. Вместе с тем уже само упоминание тяжелых болезней, от которых страдает население загрязненных районов, призвано вызвать сочувствие, желание помочь. В настоящее время сложился устойчивый стереотип "жертвы Чернобыля". Формирующими этот стереотип факторами стали не только катастрофа, но и просчеты в ходе ликвидации ее последствий, замалчивание многих определяющих событий, существующий на
тот момент социально-экономический и политический кризис в стране.
Однако подобная идентификация своего жизненного пространства как пространства пограничного влечет разрушение экзистенциальной основы коммуникации между жизненным миром и системой. Утрата надежности жизненного мира подрывает и субъектность пострадавшего населения. Поскольку жизненный мир перестает быть субъектом, то поиск решения проблемы переносится в противоположные институции, т.е. в ту сферу, которую Ю. Хабермас определял как системный мир. Пострадавшее население, таким образом, теряет свою субъектную самоидентификацию, признавая себя объектом государственной политики. Тем самым еще более усиливается характерная для современной России патерналистская модель отношения между властью и обществом.
Государственная власть в российской культуре традиционно рассматривалась как удаленная в пространстве(не только в географическом, но прежде всего в смысловом: само слово "госу-дар-ство" отражает характерные стремления представлять государственную власть как дар свыше). Поэтому под государственной политикой вполне естественно понимается политика федерального центра. И именно федеральный центр осмысливается как тот единственный субъект, который потенциально может изменить ситуацию. Однако, поскольку реальная политика центра (или "Кремля", "правительства", "заинтересованных столичных чиновников") не соответствует ожидаемой, он объявляется источником всех несчастий. Этот мотив вполне четко прослеживается в 20% текстов ("Просьбы и мольбы сотен тысяч человек не доходят до Кремля"; "правительство остаётся глухим к проблемам населения"; "эти деньги обязан дать центр, но он их не даёт, а несчастные 380 тысяч жителей Брянщины брошены на доживание"; "на этот тревожный сигнал ответа из центра нет"; "мы не слыхали, чтобы они встали на защиту страдальцев"; "вот и программа "Дети Чернобыля"перестала быть президентской в нынешнем году, а стало
быть, под вопросом окажется ее финансирование"). Указывается, что власть действует "воровским способом". Поправки в Закон "О социальной защите граждан, подвергшихся воздействию радиации вследствие катастрофы на Чернобыльской АЭС" оцениваются как "преступные и антинародные", а сами жители пострадавших территорий - как "страдальцы" и "несчастные".
Таким образом, в коммуникативной ситуации между жизненным и системным мирами возникают негативные установки, которые мешают реализации конструктивных коммуникативных действий. Более того, в 22% проанализированных текстов отношения между властью и пострадавшими по поводу ликвидации последствий аварии осмысливаются в терминологии военных действий. Развитие и существование городов и районов, пострадавших от аварии, описываются в терминах войны ("Трудно найти семью, которую не затронула бы эта трагедия"; "они ценою своих жизней предотвратили неминуемую гибель сотен тысяч беспомощных людей" -по аналогии с терминологией Великой Отечественной войны; "искалеченная судьба", "защищать жителей приходится, как в бою"; "государство отнимает льготы, пользуясь нашей беззащитностью"). Приведённые примеры демонстрируют явно негативное отношение не только к последствиям аварии, но и к тем мерам,которые принимает государство по их ликвидации. Очевидно, что описание положения дел через метафоры войны подчёркивает расколы между системным и жизненным мирами. Война - одна из наиболее типичных метафор для современного российского дискурса, которая отражает крайние примеры деструктивного воздействия системного мира на жизненный мир. Война всегда инициируется системным миром, но ее последствия наиболее полно ощущаются науровне жизненного мира. Военная метафорика вообще в 1990-е гг. стала распространенным средством описания социально-экономических отношений. В этой "войне" постоянно обнаруживаются победители и побежденные, причём в роли "захватчика" выступает власть, которая
стремится "захватить" льготы и сократить социальные выплаты, используя специальную стратегию и тактику, подсчитывая возможные трофеи (т.е. высвобождающиеся финансовые средства).
Поскольку подобные "военные действия" изначально определялись не как отношения между субъектами (системным и жизненным мирами), а как действия субъекта (системного мира) против объекта (жизненного мира), то и исход этих действий предрешен. Эта предрешенность проявляется в мотиве тупиковости ситуации. Образ "тупика" воссоздается через метафору дороги, пути, которые никуда не ведут ("чернобыльский тупик", "загнав в тупик законом с дозовым обоснованием"). Тупиковость ситуации подчёркивается в 19,5% материалов.
Раскол между системным и жизненным мирами выходит на поверхность также в характерном противопоставлении власти и природы (очевидно, что природа отождествляется с жизненным миром). И хотя такое противопоставление встречается всего лишь в 6% текстов, оно оказывается весьма симптоматичным ("переложили свои обязанности на природу, на авось"; "только они (земля-матушка, почва-кормилица) вселяют надежду, обеспечивают будущее").
Раскол между системным и жизненным мирами проходит не только между социальными институтами (властными и финансовыми) и пострадавшими, но и затрагивает само сообщество "ликвидаторов". Это сообщество раскалывается на две противостоящие друг другу части. Героям-ликвидаторам или инвалидам-чернобыльцам противопоставляются "чернобыльская мафия", "лжеликвидатор из чиновников" или "охотники за чернобыльскими льготами". Те, кто принимал участие в ликвидации последствий непосредственно на четвёртом энергоблоке Чернобыльской АЭС и в первые две недели в населённых пунктах, ставших впоследствии зоной отчуждения, воспринимаются как "ликвидаторы - бывшие герои" (т.е. сейчас их называют ликвидаторами, а тогда считали героями). Героическая пафос-ность обесценивается, если она в разла-
де с действительностью. Подобное противопоставление является центральной темой 6% текстов. Весьма симптоматично появление у ликвидаторов гимна, первая строка которого начинается словами "Будем жить, мужики?". Риторический вопрос, апелляция к товарищам подчёркивают противостояние, обособленность ликвидаторов, разделение их на "мужиков" и других. Понятно, что к ликвидаторам, которые стали ими, будучи сотрудниками органов управления любого уровня, редко кто может обратиться "мужики". Текст гимна воспринимается как диалогичный, что несвойственно для этого жанра, но налицо желание данной категории людей общаться не только друг с другом. Здесь в концентрированной форме выражены наболевшие проблемы, которые, пусть даже таким необычным образом, доводятся до общества и власти.
Характерно, что чернобыльская катастрофа воспринимается как постоянно действующий, т.е. выхваченный у времени, фактор, вносящий свои коррективы в планы и жизнь людей, общества в целом ("Следуя основному закону физики, он не исчез, не рассосался, а перешёл в новое качество, породив массу социальных и экономических проблем"; "проклятый атом отбирает его у нас ежечасно" - о здоровье). Такая позиция находится в явном противоречии с "чернобыльским" дискурсом власти, для которого характерны тенденции представить чернобыльскую проблему как проблему, острота которой с течением времени притупляется.
В целом следует указать на повышенную метафоричность материалов, посвященных чернобыльской проблематике. Для этих текстов характерно частое использование измененных пословиц, поговорок, фразеологизмов ("пациенты "ракового корпуса""; "столица Чернобыля"; "Чернобыль аукнулся всплеском онкозаболеваний", "программа "Дети Чернобыля" канула в Лету", "закон о дозовой
концепции висит, как дамоклов меч", "проклятый атом" - по аналогии с "мирным атомом"). Метафоризация "чернобыльского" дискурса указывает на снижение уровня его рациональности и, соответственно, еще больше затрудняет коммуникативный процесс.
Выявленные особенности обсуждения чернобыльской проблематики, хотя и отражают специфику пограничной ситуации пролонгированной катастрофы, все же вполне органично вписываются в существующие в российской культуре стереотипы, традиционно искажающие взаимодействия между системным и жизненным мирами. Эти стереотипы связаны, во-первых, с восприятием общества как объекта, а не субъекта системы государственного управления, во-вторых, с централизацией самой этой системы и оторванностью ее от процессов самоорганизации сообществ, в-третьих, с тенденциями иррационализации коммуникаций между социальными группами и властью, в-четвертых, с рассогласованностью тех смысловых конструкций, которыми пользуются субъекты коммуникаций. В результате существующие проблемы оказываются нерешенными либо решаются без предварительного обсуждения, на основе прямого давления власти, которое не легитимируется достигнутыми соглашениями.
1 См.: Хабермас Ю. Теория коммуникативного действия // Вестник МГУ. Сер. 7. Философия. 1993. № 4.
2 См.: Хабермас Ю. Демократия. Разум. Нравственность. Московские лекции и интервью. М., 1995. С. 94.
3 В базу для контент-анализа были включены следующие газеты: "Российский Чернобыль", "Крестьянская Россия", "Брянский рабочий", "Брянские известия", "БК-Факт", "Комсомольская правда в Брянске", "Брянская газета", "Брянское время", "Брянский перекрёсток", "Десница", "Брянск", "Брянская учительская газета", "Добрый день, Брянщина!", "Брянские будни", "Труд", "Красногорская жизнь", "Маяк".
