CC BY
59
КОММУНИКАТИВНОЕ ДЕЙСТВИЕ И ЯЗЫКОВЫЕ МОДЕЛИ КОММУНИКАЦИИ: ПРОБЛЕМА КАЧЕСТВЕННОЙ СОВМЕСТИМОСТИ
ЕВ. Фидченко
Современная философская теория
коммуникации по своему содержанию отличается большим разнообразием генерируемых проблем: от глобальных рассмотрений роли коммуникации в структуре человеческой цивилизации и изменений в информационном обществе до более частных коммуникационных построений, принципов, методов, моделей и т.д.
Фактически, теория коммуникации представляет собой высокий уровень метаобобщения исторического опыта межличностных связей и взаимодействий. С точки зрения философской методологии, она «в значительной степени формируется разнообразными прикладными областями, где коммуникативное воздействие играет определяющую роль» [1].
Не ставя задачи перечислить все те «прикладные области» или конкретные дисциплины, которые так или иначе связаны с разработкой общей коммуникационной теории, следует вполне определенно обозначить ключевую позицию данного исследования: первоосновой формирования представленной к рассмотрению теории является филологическая база, в частности, ее лингвистическая структурная составляющая.
Выдающийся отечественный философ и филолог А.Ф. Лосев в свое время писал в работе «Введение в общую теорию языковых моделей»: «<...> Всякая формальная, и в том числе теоретико-
множественная структура и модель языка, по своей природе всегда коммуникативна» [2].
В такой интерпретации проблема сразу же обретает философский смысл: коммуникационный статус языка выходит на онто-методологи-ческий уровень рассмотрения и анализа. В XXI веке этот тезис развивают и углубляют многие исследователи.
Так, по мнению современного российского философа Л.А. Микешиной, «Язык, как культурно-историческая предпосылка, опосредующая отношение субъекта к предметному миру, проявляет себя в этом качестве как особая, фундаментальная основа общения, коммуникации, а также как выражение специфического «языкового мировидения» <...>» [3].
Очевидно, что рассмотрение языка как лингво-философского феномена в коммуникационном дискурсе по- 139 рождает вопрос о возможных вариантах его детерминации. Но, как замечает далее Л.А. Микешина, «проблема лингвистической детерминации существенно изменяет свое решение и философскую "окраску" в зависимости от того, как понимается сам язык» [4].
Замечу, что в данном исследовании язык понимается чаще всего в гумбольдтовском смысле, условно говоря, в качестве «свода правил», за исключением ситуаций специального использования структуралистской методологии в духе К. Леви-Строса и Ф. де Соссюра, когда язык рассматривается в качестве «системы знаков».
Помимо вышесказанного, следует особое внимание обратить на тот факт, что в процессе формирования категориального аппарата коммуникативной теории активно задействуют-ся методологические «ресурсы» наук как социально-гуманитарной, так и естественнонаучной парадигмы.
Известный отечественный философ В.С. Степин в своей фундаментальной работе «Теоретическое знание» [5] указывает на это. Он пишет: «<...> В развитых формах научного исследования теоретическая схема создается путем соединения в новой "сетке" связей абстрактных объектов, почерпнутых из других областей знания» [6]. И далее: «Но тогда возникает вопрос: откуда узнает исследователь, какие именно элементы уже созданных в науке теоретических схем можно использовать при построении новой модели и в какие отношения следует «погрузить» эти элементы, чтобы построить такую модель? Ответ на этот вопрос приводит к выяснению важных сторон процесса образования теоретической схемы на этапе ее выдвижения в качестве гипотезы» [7].
14И Это, действительно, очень важная составляющая — понять, что на уровне гипотетического анализа ты уже имеешь дело с потенциальным знанием (курсив мой. — Е.Ф.), пусть даже верифицируемым и/или фальсифицируемым. Констатация достижений той или иной области познания в процессе преобразования гипотезы в теорию дает дополнительную возможность еще и корреспондировать информационно-методологический массив из одного раздела науки в другой.
Многие аналитики науки высказывали свое мнение на сей счет. Например, А.Ф. Лосев отмечал позитивное значение применения ряда фундамен-
Преподаватель XXI
тальных естественнонаучных категорий в лингвистике, в частности, теоретико-множественное понятие «языковая модель». Это емкое, универсальное гносеологическое образование, приближающееся на сегодняшний день к универсализму в общенаучной методологии. Оно есть «упорядоченная последовательность тех или иных языковых элементов» [8].
Однако вместе с тем ученый активно критиковал излишнюю, в духе крайнего функционального структурализма, увлеченность ряда гуманитариев естественнонаучной терминологией. Особенно это касалось случаев, когда цельные массивы и структуры математических, физических, синергетичес-ких и иных теорий некритически превносились в различные разделы лингвистики (например, морфологию и синтаксис), а также литературоведения, истории и мн.др. По мнению Лосева, «<...> физико-математические структуры суть явления одноплано-вые, незнаковые, некоммуникативные. <...> Языковая структура и языковая модель всегда двуплановы. Они здесь имеют значение не сами по себе, но лишь как знаки человеческого мышления и вообще человеческого сознания в процессах общения одного индивидуума с другим» [9].
Существование подобных противоречий, на наш взгляд, имеет свое обоснование. Во-первых, трудно представить, чтобы какая-либо дисциплина не была включена в пределы коммуникативного дискурса, а если это так, то, во-вторых, должно быть предпринято некоторое упорядочение их значимости относительно формирования и функционирования теории коммуникации, что на сегодняшний момент вряд ли можно сделать, по ряду причин, с достаточной степенью достоверности.
- 1 / 2008
В пределах данной статьи можно лишь попытаться наметить выход из сложившейся методологической ситуации, воспользовавшись «помощью» самой теории коммуникации, которая, предоставляя возможность анализа проблемных междисциплинарных переходов, позволяет с уровня логико-рациональных иерархических зависимостей перейти на уровень ме-таинтегративного взаимодействия.
Таким образом, можно будет усовершенствовать методологические основания собственно коммуникационной теории, благодаря которым операциональная сфера логико-рационального уровня также претерпит положительные изменения.
Примером подобного интегра-тивного анализа может послужить рассмотрение лингвистических, философских и культурологических методологических позиций, связанных с коммуникационными представлениями функционального характера, а именно применение представлений о коммуникативном действии (термин и одноименная теория принадлежат немецкому философу Ю. Хабермасу) к структуре теоретических семиотических моделей коммуникации Р. Якобсона и Ю. Лотма-на. Эти модели являются частным случаем применения языковых моделей в прагма-функциональном контексте, что, безусловно, поможет разрешить ряд вопросов, сформулированных в первой части данного исследования.
Итак, семиотическая модель, или система речевой коммуникации Якобсона, признанная классической, состоит из шести факторов проявления знака и соответствующих им особых функций языка и имеет следующий вид [10]:
контекст сообщение
адресант
— адресат
контакт код
При этом на контекст сориентирована референтивная (денотативная, когнитивная) языковая функция, которая имеет целью отсылку на объект, о котором идет речь в сообщении; на само сообщение направлена поэтическая функция, характеризующаяся большим вниманием к художественной форме и являющаяся центральной для словесного искусства; с адресантом связана эмотивная (экспрессивная) языковая функция, имеющая целью выразить его отношение к сообщению; в свою очередь адресат связан с конативной функцией, выражающей непосредственное воздействие на собеседника; контакт соотносится с фа-тической функцией, которая по своей сути сориентирована на его поддержание и код обусловлен метаязыковой функцией, раскрывающей значение сообщения.
Подобная функциональная соотнесенность представляется особенно эффективной, поскольку компоненты структуры семиотической модели в своем движении претерпевают воздействие со стороны непосредственно коммуникативно-информационного потенциала языка. Но можно попытаться придать ей большую интенсивность, учитывая обоюдную коммуникативную и целевую направленность сообщений внутри процесса коммуникативного действия.
Коммуникативное действие означает интеракцию, в которой ее участники согласуют и координируют свои планы действий; причем достигнутое согласие измеряется интерсубъективным притязанием на значимость [11].
141
142
Этому способствует рефлексивная мировоззренческая направленность компонентов коммуникативного действия, представляющего собой сложную многоаспектную систему метафи-лософского уровня, которая предусматривает, что акторы, разговаривая о чем-либо друг с другом, выдвигают притязания на значимость, а именно: притязание на истинность при ссылке на что-либо в объективном мире (как совокупности существующих обстоя-ний вещей); притязание на правильность при ссылке на что-либо в общем для них социальном мире (как совокупности регулируемых законом межличностных отношений в какой-либо социальной группе) и притязание на правдивость при ссылке на что-либо в субъективном мире (как совокупности переживаний, к которым у них имеется привилегированный доступ) [12].
При попытке применить коммуникативно-действенный подход к функциональной языковой соотнесенности компонентов в семиотической модели коммуникации Якобсона вырисовывается любопытная картина: на наш взгляд, контекст и референтивная функция в свете притязания на значимость максимально сориентированы на декларацию истинности, сообщение и поэтическая функция — на правильность, а адресант и эмотивная функция — на правдивость. Что касается прочих составляющих, то код с ме-таязыковой функцией видится как объект-субъектный, а адресат и кона-тивная функция — как субъект-объектный сдвиги в контексте социальной рациональности, контакт же с фати-ческой функцией есть не что иное, как сама социальная рациональность, включенная в контекст субъектных и объектных отношений внутри коммуникативного действия.
Преподаватель XXI
Это означает, что контекст, сообщение и адресат суть компоненты структуры модели коммуникации дифференциальной направленности, тогда как код, контакт и адресат в силу своего разнонаправленного характера в рассмотрении притязания на значимость демонстрируют интеграционные устремления. Кроме того, образуются три пары компонентов, каждая из которых объединяет дифференциальную и интеграционную составляющую и гарантирует функциональность и действенность объективного, социального и субъективного моментов притязания коммуникативного действия на значимость.
В первом случае это пара «контекст и код», во втором — «сообщение и контакт», в третьем — «адресант и адресат». Так, внутри процесса коммуникативного действия учитывается обоюдная целевая направленность коммуникативных тенденций, носящих дифференциальные и интеграционные характеристики. При этом в качестве конечного результата процесса коммуникации выступают понимание и согласие между акторами, непременно подразумеваемые самим определением коммуникативного действия.
Обеспечение понимания, а если это возможно, то, на его основании, и согласия, является конечной целью и семиотической модели коммуникации Якобсона. Применение коммуникативно-действенного подхода, во-первых, делает такую возможность не только реальной, но и необходимой, во-вторых, упорядочивает процесс достижения этой возможности при помощи своих методологических средств, в-третьих, интенсифицирует протекание данного процесса, поскольку коммуникативное действие может функционировать как в качестве
- 1 / 2008
полноправной составляющей, так и выступить в роли контекста подобной процедуры, и, в-четвертых, выступает гарантом достижения конечного результата целевого рационально обоснованного намерения.
Однако кроме вышеперечисленных положений, на наш взгляд, существует еще и пятое. Оно состоит в том, что когда ранг значимости сообщения повышается [13], дифференциальные и интеграционные компоненты семиотической модели коммуникации претерпевают изменения, в силу чего модифицируется сама модель. Такая модификация в обширном культурном контексте способна продемонстрировать существенные преобразования вплоть до возникновения новой коммуникационной модели. Примером именно такого характера, как нам кажется, выступает преобразование Ю. Лотма-ном семиотической модели Якобсона и создание собственной более абстрактной модели коммуникации.
По мнению Лотмана, «применение основной модели, разработанной Р. Якобсоном, позволило связать обширный круг проблем изучения языка, искусства и — шире — культуры с теорией коммуникативных систем» [14], но если «задаться целью построить модель культуры на более абстрактном уровне, то окажется возможным выделить два типа коммуникации, из которых только один будет описываться применявшейся до сих пор классической моделью» [15]. Далее следует аргументация вышеприведенных высказываний, поскольку «автоматическое перенесение существующих уже представлений на область культуры вызывает ряд трудностей». Главной трудностью Лотману представляется то, что коммуникация в механизме культуры осуществляется как минимум по
двум каналам, устроенным различным образом.
Вследствие этого появляются два типа систем передачи сообщения: «Я — Он» и «Я — Я» [16]. Первый тип коммуникационной системы трактуется как традиционный, информация посредством него перемещается в пространстве, при этом меняется носитель информации (адресант становится адресатом), а сообщение с содержащейся в нем информацией и код — как величина конвенциональная константны. Что касается второго системопередающего типа, то он обозначается как автокоммуникация, где «носитель информации остается тем же, но сообщение в процессе коммуникации переформулируется и приобретает новый смысл» [17], появляется второй добавочный код (код 2), а первоначальное сообщение перекодируется в единицах структуры нововведенного кода и преобразуется в новое сообщение (сообщение 2).
Для первого типа передающей системы семиотическая модель Якобсона выступает оптимальным вариантом, так как взаимная смена ролей адресанта и адресата демонстрирует наличие неограниченных возможностей прямых и обратных связей между акторами в пределах коммуникативного дискурса, способствующих достижению коммуникационного целевого рационально обоснованного намерения. Понимание же и согласие как результат рационально-целевой коммуникации достигаются благодаря неискаженной передаче сообщения по выбранному каналу передачи информации, а главное — вследствие конвенционального характера применяемого кода.
Относительно второго передающего типа модели коммуникации
143
Лотмана следует отметить, что здесь рассмотрение информации в системе «Я — Я» ведется во времени, и такая передача сообщения самому себе по сути выступает как перестраивание собственной сущности, «поскольку сущность личности можно трактовать как индивидуальный набор социально значимых кодов, а набор этот здесь, в процессе коммуникативного акта, меняется». Коммуникационная модель в результате приобретает следующий вид [18]:
контекст сдвиг контекста сообщение 1 сообщение 2
код 1
код 2
144
Итак, происходит сдвиг контекста, обусловленный наличием добавочных кодов, меняющих содержание сообщения. Объект-субъектное притязание кода на истинность с учетом воздействия на него социальной рациональности и коммуникативных конвенций дает возможность объяснять его модификацию (код 1 — код 2) именно с этих позиций.
Поскольку конвенция предполагает введение норм, правил, знаков, символов, языковых и других систем «на основе договоренности и соглашения субъектов» [19], то в данном случае она играет двоякую роль: с одной стороны, договоренность субъектов (и, в частности, акторов рассматриваемого процесса коммуникации) относительно кода (или языковой знаково-символической системы) способствует их взаимопониманию, а достижение согласия на основании взаимного понимания имеет такую одновременно изначально заданную и промежуточную стадию как соглашение; с другой стороны, коммуникационный процесс в целом конвенционально
Преподаватель XXI
обусловлен, что можно попытаться выразить алгоритмом следующего содержания: «мы понимаем, что нужно заключить соглашение, чтобы понять друг друга и согласиться друг с другом, но чтобы заключить соглашение, нужно понять друг друга и согласиться друг с другом относительно содержания нашей конвенции».
В результате образуется отнюдь не замкнутый круг, как может показаться на первый взгляд, а спиральная структура, в которой каждый предыдущий уровень плавно переходит в последующий, сохраняя при этом все свои достижения и условия. Конвенции в контексте коммуникативного действия, обеспечивающего интенсификацию, функциональность и результативность семиотических моделей коммуникации, играют, таким образом, весьма важную роль: они выступают в качестве первоосновных условий совершения коммуникативного действия, являются промежуточной стадией на пути к согласию и, по завершении процедуры, на основании ее результатов формируются вновь субъектами для достижения согласия и понимания на более высоком уровне.
Хотелось бы в заключение упомянуть о двух родах конвенций — дескриптивных и демонстративных, — выделяемых Дж. Остином и, в первом случае, ставящих слова (=предложе-ния) в соответствие с типами ситуаций, вещей, событий и т.д., которые могут быть обнаружены в мире, а во втором — ставящих в соответствие эти же слова (=предложения) с историческими ситуациями и т.д., которые могут быть обнаружены в мире [20].
Предполагаем, что первый род конвенций устанавливается в соответствии с притязанием на истинность при ссылке на что-либо в объективном
- 1 / 2008
Я
мире (как совокупности существующих обстояний вещей), а вторым родом конвенций учитывается непосредственно притязание на правильность при ссылке на что-либо в общем для них социальном мире (как совокупности регулируемых законом межличностных отношений в какой-либо социальной группе) и, кроме того, притязание на правдивость при ссылке на что-либо в субъективном мире (как совокупности переживаний) в той мере, в которой субъект причастен к историческому процессу.
Таким образом, конвенциональную природу кода можно считать своего рода регулятором, который позволяет в совокупности своих условий видеть за структурой преобразовавшейся модели исходный вариант ее состояния, являясь при этом еще и интеграционным компонентом первоначальной структуры, а также необходимым условием функционирования процесса коммуникативного действия.
В целом, на наш взгляд, проблему функциональной совместимости коммуникативного действия и структуры языковых, в частности семиотических, моделей коммуникации можно считать: во-первых, правомерно формулируемой с учетом присущей им рационально обоснованной целевой направленности и притязания на значимость; во-вторых, методологически разрешаемой с помощью проведенного анализа в контексте метаинтегра-тивного взаимодействия компонентов структуры и функций языка, с одной стороны, и притязаний на истинность, правильность и правдивость — с другой стороны; и, в-третьих, решаемой положительно посредством полученных выводов, учитывающих коммуникативно-конвенциональную природу рассматриваемых элементов.
Все вышесказанное позволяет надеяться, что дальнейшее исследование проблемы качественной совместимости коммуникативного действия и языковых моделей коммуникации, как в общенаучном, так и философском ключе, имеет неоспоримые перспективы.
ЛИТЕРАТУРА
1. Почепцов Г.Г. Теория коммуникации. — М.—Киев, 2001. — С. 12.
2. Лосев А.Ф. Введение в общую теорию языковых моделей. — 2-е изд., стереотипное. — М., 2004. — С. 34.
3. Микешина Л.А. Эпистемология ценностей. — М., 2007. — С. 327.
4. Там же. — С. 329.
5. Степин В.С. Теоретическое знание. — М., 2000.
6. Там же. — С. 316.
7. Там же. — С. 316—317.
8. Лосев А.Ф. Указ. соч. — С. 22.
9. Там же. — С. 32.
10. Якобсон Р.О. Лингвистика и поэтика / Структурализм: «за» и «против». — М., 1975.
11. Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие / Пер с нем; Под ред. Д.В. Скляднева. — СПб., 2000. — С. 91.
12. Там же. — С. 91—92. 145
13. Лотман Ю.М. Избранные статьи: В 3 т. — Таллинн, 1992. — Том 1. — С. 77.
14. Там же. — С. 76.
15. Там же. — С. 78.
16. Там же. — С. 79.
17. Там же. — С. 83.
18. Там же.
19. Микешина Л.А. Философия науки: Учебное пособие.— 2-е изд., перераб. и доп. — М., 2006. — С. 127.
20. Остин Дж.Л. Избранное / Пер. с англ. Л.Б. Макеевой, В.П. Руднева. — М., 1999. — С. 295. ■
