CC BY
0
Вестник Томского государственного университета. История. 2024. № 91 Tomsk State University Journal of History. 2024. № 91
Научная статья УДК 930
doi: 10.17223/19988613/91/18
Коммеморативные пространства сибирских научных городов и историческая память (об) ученых
Михаил Олегович Пискунов
Тюменский государственный университет, Тюмень, Россия, [email protected]
Аннотация. Статья посвящена формам исторической памяти отечественной науки. Автор разделяет два вида памяти об ученых - профессиональный и ведомственный. Первый связан с воспроизводством научных школ и фокусируется на профессиональных взаимоотношениях между поколениями учителей и учеников. Ведомственные же формы исторической памяти в науке связаны с советским способом функционирования науки как ведомства и отражают политическое значение своих героев. Примером подобной коммеморации являются культы академиков-основателей в сибирских академгородках - М.А. Лаврентьева, Л.В. Киренского, В.Е. Зуева. Ключевые слова: историческая память, коммеморации, академгородок, ведомства, Вернадский, Лаврентьев
Благодарности: Исследование выполнено при поддержке гранта РНФ №22-78-00177 «Академгородки и наукограды: сравнительный аспект позднесоветских городов науки».
Для цитирования: Пискунов М.О. Коммеморативные пространства сибирских научных городов и историческая память (об) ученых // Вестник Томского государственного университета. История. 2024. № 91. С. 151-160. doi: 10.17223/19988613/91/18
Original article
Commemorative spaces of Siberian science cities and historical memory of scientists
Mikhail O. Piskunov
University of Tyumen, Tyumen, Russian Federation, [email protected]
Abstract. The historical memory of science and scientists is largely overlooked by proponents of this research approach. A review of the archive of issues of the leading disciplinary journal "Memory Studies" reveals that the texts devoted to the memory of scientists were absent for over 15 years of active work by colleagues. The colleagues are primarily interested in historical narratives of states and social movements. The author is convinced that the memory of science has not only its own significance, but also methodological implications. Scientists and engineers are accustomed to operating within a context of written knowledge, and the protocols of their daily work are already structured around the idea of preserving and generalizing the legacy of their predecessors. In other words, scientists and engineers, following intuitive positivist protocols, are themselves creating different kinds of historical knowledge.
This text is based on the results of more than three years of work of the author with archives, museums and visual spaces of post-Soviet scientific cities. The thesis is that the historical memory of scientists and about scientists in our country gravitates towards two modes of commemoration: professional and departmental. In the first case, we are talking about such a representation of the profession, which is closely connected with the existence of scientific schools. The most illustrative example of this phenomenon is the cult of academician Vladimir Vernadsky, through whose biography a model example of a scientist's career is constructed. Professional representations of science are not necessarily linked to a particular organization, but rather focus on the description of relationships between teachers and students. In contrast, departmental representations of science are most often associated with specific territorial scientific and technological communities, which construct their history through the biographies of prominent founders and their relations with the state and "big" society. The most typical examples of such representations can be found in the academy towns of Siberia and the North (to a lesser extent, the science cities of the Moscow region).
Keywords: memory studies, commemorations, Akademgorodok, departments, Vernadsky, Lavrentyev
Acknowledgements: The results were obtained in the framework of the grant of Russian Science foundation №22-7800177 «Academgorodoks and Science Towns: A Comparative Aspect of Late-Soviet Science Cities».
For citation: Piskunov, M.O. (2024) Commemorative spaces of Siberian science cities and historical memory of scientists. Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta. Istoriya - Tomsk State University Journal of History. 91. pp. 151-160. doi: 10.17223/19988613/91/18
© М.О. Пискунов, 2024
Введение
Классические подходы по исследованиям исторической памяти, восходящие к работам Хальбвакса и супругов Ассманн, предполагают, что коммуникативная память, в основе которой лежат личный опыт и воспоминания человека, со временем сменяется культурной памятью, которую в своих интересах формируют в основном крупные организованные акторы, такие как государственные лидеры, политические партии, религиозные и гражданские институты [1]. Историческая наука, видимо, находится где-то в этом же ряду, отчасти способствуя «большим» формам культурной памяти (в виде школьных и университетских учебников), отчасти претендуя на собственную высшую -научную - форму организации исторического знания.
При этом историческая память науки и ученых почти не попадает в поле зрения сторонников данного исследовательского подхода. Если мы обратимся к архиву номеров ведущего дисциплинарного журнала Memory studies, то за более чем 15 лет активной работы коллег не найдем текстов, посвященных памяти ученых1. В основном исследователей интересуют исторические нарративы государств и общественных движений. Между тем, я убежден, что память науки имеет не только собственное, но и методологическое значение. Ученые и инженеры привыкли жить в мире писанного знания, а протоколы их повседневного труда уже организованы вокруг идеи фиксации и обобщения наследия своих предшественников. Иными словами, ученые и инженеры, следуя интуитивным позитивистским протоколам, сами создают разновидности исторического знания. Вячеслав Герович обратил внимание, что даже засекреченные темы вроде советской космической программы, имеющей большое значение для государственных идеологий СССР и современной России, все равно постепенно испытывают влияние голосов космических инженеров и ученых (классическая история здесь - конфликт интерпретаций советского поражения в лунной гонке между сторонниками В.Н. Челомея и В.П. Мишина) [2. P. 203-237].
Таким образом, применительно к своей истории ученые выступают как эпистемическое сообщество. С помощью этого термина, взятого из наследия Мишеля Фуко и Людвига Флека, Адольфо Эсталелья и Томас Санчес Криадо описывают ситуацию столкновения антропологов «в поле» с сообществами, чья тематическая экспертиза (в том числе по части самоописания) и зачастую культурный капитал заведомо превосходят таковые у изучающих их академических исследователей - активистами, художниками, политиками, представителями господствующих элит и пр. [3. P. 1] Иными словами, речь идет о людях, которые производят о себе такое знание, которое может и не считываться как строго научное профильными специалистами (историками, социологами, антропологами), но неотличимо от такового для остального общества. Это знание само по себе является способом существования и осмысления своего опыта такими сообществами. В случае же постсоветских научных и научно-технологических сообществ оно тем более интересно, что в советский период
за их внешнюю идеологическую репрезентацию так или иначе отвечало государство, а в постсоветский период многие из этих сообществ просто не пережили рыночного перехода.
Так, Галина Орлова продемонстрировала, как ведомственные барьеры внутри мира обнинских НИИ были проницаемы для ученых и инженеров в советское время, но после 1991 г. исчезло не только это качество, но и память о нем [4]. В наши дни в городе доминирует один исторический нарратив - принадлежащий Обнинскому физико-энергетическому институту Росатома. Несмотря на то, что в реальном научном ландшафте Обнинска ядерные физики сосуществуют с радиологами и метеорологами, для краеведов, журналистов и местных властей это город, прежде всего, минсредмашевской ядерной науки. Это обстоятельство касается не столько истории, сколько текущего соотношения политического и культурного влияния местных научных организаций.
Похожим образом я и мои коллеги в статье о музейных нарративах Новосибирского Академгородка сфокусировались на способах локальных академических, университетских, гражданских организаций обращаться с историческим нарративом об основателе города ученых - академике М.А. Лаврентьеве [5]. Мы предполагали, что степень использования коллективами этого генерального нарратива Академгородка в собственной истории будет обратно пропорциональна символическому капиталу организации или учреждения. В реальности оказалось, что это предположение верно только отчасти, и наиболее сильные организации -в нашем случае это был Новосибирский государственный университет, претендуя на лидерскую позицию, переприсваивают себе данный нарратив и оспаривают «собственность» на Лаврентьева у Сибирского отделения РАН.
Таким образом, способ конструирования исторической памяти научного сообщества и научных организации ухватывает не только то, что эти люди хотят сказать о себе в прошлом, но и их виденье и амбиции в настоящем, в том числе способы сборки и пересборки своих и соседских научных или городских сообществ. Классический тезис Бенедикта Андресона о крупных общественных субъектах как воображаемых сообществах справедлив и для коллективов гораздо меньшего уровня - административному или экономическому объединению сопутствует или даже предшествует объединение символическое, в истории.
Данный текст написан по итогам более чем трехлетней работы автора с архивами, музеями и визуальными пространствами постсоветских городов науки. Во всех описанных организациях и поселениях я побывал самостоятельно и только применительно к Апатитам Мурманской области опираюсь на историографию и данные геоинформационных систем. Мой тезис состоит в том, что историческая память ученых и об ученых в нашей стране тяготеет к двум модусам / способам коммеморации: профессиональному и ведомственному. В первом случае речь идет о такой репрезентации профессии, которая тесно связана с существованием научных школ. Наиболее ярким примером подобной
репрезентации я полагаю культ академика В.И. Вернадского, через биографию которого простраивается модельный пример карьеры ученого. Профессиональные исторические репрезентации науки необязательно связаны с какой-то конкретной организацией, а, скорее, фокусируются на описании отношений между учителями и учениками. Наоборот, ведомственные репрезентации науки чаще всего связаны с конкретными территориальными научно-технологическими сообществами, которые выстраивают свою историю через биографии выдающихся основателей и их отношения с государством и «большим» обществом. Наиболее характерные примеры подобных репрезентаций можно найти в академгородках Сибири и Севера (в меньшей степени - наукоградах Подмосковья).
Эти способы репрезентации науки ценны не только сами по себе, но и как указание на сложную природу современного научного знания и его производителей, которые существуют не только как профессия, но и как совокупность территориальных сообществ. Как всякий очерк исторической политики и памяти сообществ, в силу постоянного воспроизводства и под-страивания интересующих меня объектов данный текст не претендует на исчерпывающую полноту. Моя амбиция в данном случае ограничивается разделением фундаментальных процессов и указанием на лакуны исторического знания.
Мандарины советской науки и память научных школ
Резкое расширение количества научно-исследовательских институтов и их организационной сложности после Второй мировой войны отражает изменения в положении науки в Советском Союзе. С точки зрения коммунистических руководителей партии и государства, ученые и инженеры должны были дать доступ к таким технологиям, которые бы обеспечили социалистической системе превосходство над ее оппонентами [6]. Министерства среднего и общего машиностроения, перестроенная как ведомство Академия наук СССР сочетали относительное уважение к внутренней групповой культуре своей научно-технической рабочей силы с общими советскими экономическими и управленческими подходами.
Научное сообщество - это один из самых сложных видов социально-профессиональных групп. Ощущающие себя членами профессиональной корпорации люди, которые на практике работают в самых разных частных и государственных организациях, отделены друг от друга сотнями километров расстояний. Группа, которая привержена меритократии и призвана постоянно изменяться, но при это возводит себя к первым научным обществам ХУП-ХУШ вв. Научные лидеры ценят свою автономию, но в то же время часто полагают общественные и государственные проблемы своими проблемами. Наконец, даже во времена атомных реакторов, космических кораблей и Интернета ученые по-прежнему видят средневековый цеховой стандарт передачи знаний от мастера (научного руководителя) к ученику способом воспроизводства профессии.
Возможно, именно отношения учителя и ученика объясняют, почему наиболее важной формой воспроизводства научного сообщества за пределами организаций все еще являются научные школы. Совместное творчество нескольких поколений исследователей, закрепленное в отношениях найма и сопутствующих академическому статусу привилегиях, производит чувство сопричастности и особую преданность членов школ друг другу, что, в свою очередь, способствует их научному успеху [7]. Несмотря на то, что на фоне государственного и рыночного измерений, в том числе и академического успеха, значение внутрипрофессиональных традиций уменьшается, быть причастным научной школе - все еще значимый фактор образования и карьеры многих исследователей [8]. Соответственно, помимо наследия исследовательской проблематики и социального капитала («эффект Матфея» [9]) научные школы отличаются воспроизводством учениками памяти о своих учителях.
Пока это возможно, память воспроизводится как коллективная память - на уровне повседневного взаимодействия, научного цитирования, семинарских занятий. Но чем более успешной становится школа, чем больше в ней поколений учеников, в том числе статусных, тем сильнее память об учителях принимает формы культурной памяти. Чаще всего речь идет о тематических конференциях имени основателя, издании собраний сочинений, организации сборников воспоминаний коллег, присвоении его / ее имени аудиториям и зданиям, установке памятников и бюстов на территории университетов и институтов, наконец, создании памятных комнат и музеев с профессиональными хранителями. В наиболее драматических случаях могут применяться неординарные способы увековечить тело родоначальника научной школы - например, прах основоположника радиоастрономии Гроута Ребера вмурован в стены десятков обсерваторий по всему миру от Австралии до Индии (в России - в Пущинской радиоастрономической лаборатории).
Немецкий историк Фриц Рингер для обозначения профессионального статуса и устойчивой политической позиции научных / университетских лидеров использовал метафору мандаринов [10]. Мандарины - это сословие китайских чиновников, которые для занятия должности и получения, таким образом, доступа в государственный аппарат должны были сдавать специальный экзамен на знание истории и литературы. Рингер, изучавший немецкие университеты в XIX - первой половине XX в., обозначил так социальную группу немецких профессоров, т.е. людей, имевших докторскую степень, пожизненно трудоустроенных в университеты, сочетавших научные изыскания с преподаванием студентам и признанных в таком качестве германским государством. Он полагал, что через сходство профессиональной и социальной позиции этих людей можно объяснить, почему именно университеты в истории Германии стали мощнейшим катализатором и распространителем консерватизма и национализма как в XIX, так и в XX в. В этом качестве консервативную сплоченность лидеров университетского сообщества не поколебали ни Первая мировая война, ни Ноябрьская революция 1918 г., ни приход нацистов к власти.
Этот эпизод важен здесь как свидетельство чрезвычайной устойчивости университетских / академических сообществ, которые способны проносить свои ценности через поколения учителей и учеников, невзирая даже на чрезвычайное давление государства или рынка. В отечественной истории аналогичным примером, но с другим политическим знаком, является мрачная история лысенковщины. Разгром Трофимом Лысенко и его соратниками при содействии советского государства генетики в 1940-1950-х гг., изгнание десятков людей из профессии, физическое устранение лидера советских генетиков Николая Вавилова не привели к уничтожению сообщества генетиков. Работающие на технических позициях в совхозах и колхозах, занимающиеся наукой в смежных дисциплинах, эти люди не теряли связь друг с другом и использовали самые разные возможности для взаимной поддержки. В организациях Минсредмаша, Новосибирском Академгородке, Ботанических садах по всей стране генетика проросла и к тому моменту, когда политическая удача Лысенко кончилась, была готова к тому, чтобы перехватить инициативу. Далее сообщество советских биологов выработало довольно активистскую версию событий 1940-1950-х гг. и по сей день последовательно противостоит всяким попыткам реабилитации лысенковцев в глазах коллег и общества. Более того, на этой почве произошел один из самых ярких конфликтов в пост-лысенковской истории советской биологии - конфликт академика Н.П. Дубинина и его коллег-генетиков.
Дубинин, соратник Вавилова и стойкий оппонент Лысенко, в 1973 г. опубликовал свои мемуары под названием «Вечное движение» [11]. В этом тексте он, сталинский выдвиженец и, возможно, искренний сторонник советской власти, попытался проинтерпретировать лысенковщину как злонамеренную и избыточную реакцию на евгенические заблуждения поколения учителей Дубинина во главе с Н.К. Кольцовым. Коллеги Дубинина посчитали этот тезис предательством учителя, что вместе с прочими факторами (более широкий контекст этой истории - социально-политическая дискуссия о соотношении воспитания и генетической наследственности в человеке) послужило основанием для вторичного профессионального остракизма этого лидера советской генетики [12]. Показательно, что параллельно этой истории лидеры создающегося под Новосибирском Всесоюзного НИИ микробиологии (будущий НПО «Вектор») внутренним голосованием принимают решение дать строящемуся для Института поселку название Кольцово - в честь академика Кольцова2.
Если среди биологов преемственность и воспроизводство исторической памяти о своем сообществе пережили государственные гонения, то внутренние сообщества и школы в ядерной физике, наоборот, расцвели благодаря поддержке советского государства. Атомный проект позволил плеяде талантливых физиков и организаторов во главе с академиком И.В. Курчатовым занять главенствующее положение как в АН СССР, так и в советской науке в целом. И по сей день сеть атомных организаций тщательно пестует свою историческую идентичность и память об исторических лидерах. Но если организации Росатома в силу своей
множественной природы тяготеют к сложному ведомственному, строительному, научно-технологическому взгляду, то НИЦ «Курчатовский институт» сконцентрировался на научной части, представляя советских атомных академиков сплоченной когортой единомышленников, связанных, помимо прочего, отношениями учителей и учеников.
На сайте Курчатника есть специальные разделы, посвященные историческому наследию института, а также краткие биографии наиболее выдающих физиков ядерного проекта, которые практически совпадают с разделом с показательным названием «атомные маршалы науки»3, в который попали академики И.В. Курчатов,
A.П. Александров, Ю.Б. Харитон, И.К. Кикоин, Я.Б. Зельдович, Е.К. Завойский, М.Д. Миллионщиков, Л.А. Ар-цимович, К.И. Щелкин, Н.С. Хлопкин. Любопытно, что в этот чисто академический ряд попали и политические администраторы Л.П. Берия и Е.П. Славский. Учитывая, что других администраторов Первого главного управления и Минсредмаша в перечне «атомных маршалов науки» нет, видимо, Берия и Славский призваны своим политическим капиталом усиливать научных лидеров бывшего Института атомной энергии, а не наоборот, как это зачастую бывает в политических репрезентациях того же Берии4.
Символическим лидерством среди этой группы людей в историческом нарративе Курчатника, несомненно, обладают Курчатов и Александров. Внутри Дома ученых этой организации, который назван именем последнего, их большие портреты украшают левое и правое крылья здания, а фотографии и факсимильные копии документов за подписями академиков - холлы и коридоры этого памятника архитектуры. Наконец, именно к ним возводит преемственность своих программных и идеологических построений М.В. Коваль-чук, один из наиболее влиятельных современных лидеров Курчатовского института5. В совокупности эта организованность и нарративная мощь обеспечивают сообществу ядерных физиков - в том числе их авангарду в лице НИЦ Курчатовский институт - наиболее влиятельные репрезентации в государственном, академическом и корпоративном секторах, что коррелирует с их высоким статусом в российском обществе в целом.
Тем не менее самым мощным нарративом в области академической исторической памяти в русскоязычной традиции я бы рискнул назвать культ академика
B.И. Вернадского. Культурная память о нем объединяет, пожалуй, максимум значимых для российской (и украинской) науки, общества и государства контекстов, а со временем все больше приобретает и международное звучание. Во-первых, своей личностью он обеспечивает связь дореволюционной имперской и постреволюционной советской научных традиций. Выдающиеся личные заслуги на ниве научных исследований обеспечили Вернадского обилием учеников, значительная часть которых также сделала мощные карьеры в науке, политике и государственной службе, поспособствовав продвижению своего учителя.
Во-вторых, Владимиру Ивановичу принадлежат лавры инициатора и руководителя Комиссии по изучению естественных производительных сил (КЕПС)
страны, а также он был причастен к созданию плана ГОЭЛРО. То есть как один из крупнейших научных руководителей и организаторов СССР Вернадский непосредственно связан с важной для советской и отчасти постсоветской амбиции науки быть производительной силой и источником идей для промышленных технологий. В-третьих, в этом же амплуа академик Вернадский в 1922 г. был основателем и первым директором Радиевого института, из стен которого (наряду с Ленинградским Физтехом) десятилетием позже и вышла «курчатовская» плеяда физиков и химиков. Таким образом, зачастую историю и атомного проекта в России также начинают с имени В.И. Вернадского.
Наконец, словно этого перечня заслуг мало, сочинения Вернадского 1930-х гг. по истории и философии науки, прежде всего «Научная мысль как планетное явление» [13], обеспечили ему почтительную и одновременно скандальную популярность среди ученых и, шире, интеллигентов следующих поколений. В стране марксизма-ленинизма с его фетишизацией классовой борьбы пролетариата как двигателя истории взгляд на науку как на самостоятельную историческую силу выглядел подозрительно и по меньшей мере двусмысленно. В позднесоветский период по мере увековечивания имени Вернадского в АН СССР была создана Комиссия по разработке наследия академика, которую возглавил крупный советский геолог А.Л. Яншин, чье имя связано с поворотом советских естественнонаучных лидеров к экологической чувствительности.
Уже в перестроечные годы усилиями членов Комиссии, архивных и музейных сотрудников, были впервые для советского читателя легально изданы философские работы академика, который утвердился как одна из наиболее крупных фигур русского космизма [14]. В 1995 г. корпорациями Газпром и Новатэк создан неправительственный фонд имени Вернадского. В 2013 г. вышло собрание его сочинений в 24 томах [15]. Кроме того, по мере увеличения интереса к проблемам антропогенного влияния на окружающую среду на Западе и Востоке, перспективе осознания нашей эпохи как антропоцена наследие В.И. Вернадского начинает выступать как пионерское и в этом отношении [16]. Таким образом, жизнь и творчество Владимира Ивановича выступают как модельный научный авторитет практически для любого научного, политического или корпоративного лидера в современной России и других странах постсоветского пространства. В то же время обилие регалий героя и связанных с ним организаций практически исключает чисто ведомственную трактовку личности Вернадского и работает на усиление статуса всего академического сообщества.
Академгородки и культы академиков-основателей
Территориальные научные сообщества используют разные способы репрезентировать свою историю, но магистральным процессом я полагаю складывание в них культов академиков-основателей. Так, благодаря тому что М.А. Лаврентьев был выдающимся ученым, идеологом проекта СО АН и занимал административно-политическую позицию, функционально его роль в истори-
ческой памяти Новосибирского Академгородка можно сопоставить с ролью Петра Великого в имперской историографии или В.И. Ленина в советской культуре. Именем Лаврентьева в Новосибирском научном центре назван главный проспект в институтской зоне, возглавлявшийся им Институт гидродинамики, Физико-математическая школа при НГУ, его коттедж музеефи-цирован, а бюст академика украшает точку, в которой институтская зона городка переходит в селитебную. Активная коммеморация М.А. Лаврентьева в Академгородке начинается после его смерти в 1980 г. (памятник открыт в 1988) и, пожалуй, продолжается и по сей день - всё новые объекты получают имя академика-основателя. Бывшие секретари основателя СО АН Н.А. Притвиц и З.М. Ибрагимова, опираясь на мемуары Лаврентьева и свой опыт работы с ним, в конце 1980-х гг. обобщают его научно-организационную политику в принцип «Треугольника Лаврентьева» (фундаментальная наука, высшее образование, внедрение разработок в промышленность) [17], который сразу был подхвачен руководителями НГУ, СО РАН и Новосибирской области как риторическая и содержательная характеристика их долгосрочной стратегии6.
Вышедшие в конце 1970-х гг. мемуары Михаила Алексеевича стали первым кирпичом активно складывающегося мемуарного фонда Новосибирского Академгородка. Можно констатировать, что большинство мемуаристов, создавая свои воспоминания, ориентируются и отстраивают свои тексты от воспоминаний Лаврентьева. Некоторые старожилы метафорически называют Академгородок первых лет существования «академической деревней Лаврентьевкой» [18]. Мемуаристы так или иначе вспоминают, как научные руководители пригласили их переехать в Новосибирск реа-лизовывать смелый замысел Лаврентьева либо они сами подростками приехали на стройку / учебу и встретились с кем-то из первых директоров институтов или даже с самим Лаврентьевым, и это определило их жизненную траекторию. Более того, по примеру лавренть-евского нарратива конструируются нарративы и о других основателях и руководителях СО АН, а примыкающие к тем или иным НИИ улицы постепенно начинают носить имена их директоров-основателей. В относительной близости к памятнику М.А. Лаврентьеву в 2001 г. был поставлен второй в поселении памятник руководителю - бюст академика В.А. Коптюга, возглавлявшего СО РАН в самые мрачные для Академии 1990-е гг. Тем не менее, вероятно, идеологическая несовместимость этого академика (Валентин Афанасьевич был одним из лидеров КПРФ в 1990-е гг.) с текущими политическими лидерами страны и региона мешает развиваться культу Коптюга.
В Новосибирске академгородковские способы репрезентации своих героев выходят и за пределы ННЦ СО РАН. Так, уже в начале 2010 г. в наукограде Коль-цово, расположенном между Академгородком и остальной частью Новосибирска, одна из центральных транспортных магистралей поселения стала носить имя умершего в 2006 г. основателя градообразующего для поселка центра вирусологии и микробиологии «Вектор» академика Л.С. Сандахчиева. В 2014 г. в середине
этой улицы появился бюст академика-основателя в узнаваемой по Лаврентьеву и Коптюгу манере. По сообщению местных СМИ, открывавший памятник мэр наукограда Н.Г. Красников назвал Сандахчиева «наш кольцовский Лаврентьев»7.
Уже в советское время культ Лаврентьева оказывал формирующее влияние на историческую память других академгородков. Структурно и содержательно ближе всего к нему находится культ академика Киренского в Красноярском Академгородке. Именем Киренского там также названы главная улица институтской зоны поселения и некогда возглавляемый им Институт физики. Поскольку КНЦ СО РАН меньше новосибирского собрата, то его институциональная и юбилейная историография пока гораздо меньше, но начало ей положено биографией академика-основателя и сборником воспоминаний о нем [19, 20]. В Институте физики есть посвященная Леониду Васильевичу мемориальная комната, сотрудница которой, в сущности, является единственным историографом Академгородка, занимающимся этим на постоянной основе.
Важно, однако, что коммеморация академика Ки-ренского не наследует лаврентьевской, а предшествует ей. Леонид Васильевич умер в 1969 г., когда формы репрезентации советских ученых, помимо их государственных заслуг и признания дисциплинарного сообщества, по-видимому, еще складывались. Главная улица Академгородка была переименована в течение года после его смерти, но, пожалуй, главной особенностью ранней коммеморации Киренского являются его могила и памятник, расположенные недалеко от входа в Институт физики КНЦ СО РАН. У Академии наук и старейших университетов страны и в досоветское, и в советское время были свои некрополи на главных кладбищах городов, но могила научного лидера у рабочего места, у основанного человеком института - это редкий ход, обстоятельства которого еще только предстоит реконструировать. Помимо Красноярского Академгородка аналогичные могила и памятник основателю находятся в подмосковном Пущино, где на территории Института биофизики ПНЦ РАН в 1976 г. похоронен академик Г.Б. Франк. Родство дат и форм захоронений двух академиков едва ли случайно, возможно, за этим стоит какая-то неустоявшаяся памятная традиция.
Похожая ситуация с культом основателя сложилась в Томском Академгородке. В честь В.Е. Зуева, организатора и первого руководителя ТНЦ СО РАН, названа площадь на въезде в Академгородок, где сходятся основные его улицы и стоит памятник академику, а также основанный им Институт оптики атмосферы. В Институте также есть мемориальная комната Владимира Евсеевича, которая одновременно является архивом как самого института, так и значительной части всего Томского центра РАН. Так же, как и в Красноярске, заведующая этой комнатой и архивом сотрудница держит в своих руках ключи от большей части исторических источников и материальных воплощений культурной памяти Академгородка.
Тем не менее и помимо академгородковской памяти мощная интеллектуальная среда Томска обеспечила
академику Зуеву, профессору ТГУ и выходцу из томского Физтеха, внимание со стороны как юбилейной историографии, так и профессиональных историков науки, занимающихся историей научных школ и организаций [21]. С другой стороны, та же самая насыщенная гуманитарная культура города создает ситуацию, в которой Академгородок и его основатель становятся одними из многих на фоне прочих научных героев городской и университетской истории [22, 23].
Наконец, в своих прижизненных мемуарных и исторических публикациях В.Е. Зуев обозначил значение поддержки академика М.А. Лаврентьева для создания ТНЦ СО РАН [24], чем связал Томск и с культом Лаврентьева. Тем самым уже после смерти Зуева его собственная коммеморация как академика-основателя тоже оказалась переплетена с лаврентьевской и взаимно усилена - в том числе и памятью вне Томска. Так сложные научные, гуманитарные и мемориальные поля Томска как города знаний обеспечивают и сложное функционирование памяти о его научных героях.
Совершенно иной подход демонстрирует Иркутский Академгородок. Возможно, из-за того, что ВосточноСибирский филиал Академии наук здесь образовался еще в 1949 г., а конец 1950-х не знаменовался каким-то качественным переходом из-за перенаправления средств в Новосибирск, но в Иркутске так и не выработалась память о каком-то репрезентирующем весь региональный центр академическом лидере. Отчасти на эту роль может претендовать Л.А. Мелентьев, который энергично, но безуспешно отстаивал интересы иркутской академической науки перед Лаврентьевым и московским академическим начальством и в том числе за неуступчивость был всего через пять лет после назначения отправлен в отставку [25]. Из иркутских академических руководителей он единственный, чье имя помимо его исследовательского института носит еще и улица в Академгородке.
В целом историческая память ИНЦ, кажется, структурирована вокруг индивидуальных историй отдельных институтов и их руководителей, среди которых было немало выдающихся и харизматических лидеров - например, М.М. Одинцов из Института Земной коры, В.Б. Сочава из Института географии или Г.И. Галазий из Лимнологического института, - но которые не репрезентируют собой весь Академгородок. Наиболее ярко эта ситуация проявилась в 2018 г., когда к 55-летию Иркутского Академгородка на одной из площадей поселения был установлен монумент «Глобус мира», представляющий собой земной шар, стоящий на 11 колоннах, символизирующих 11 исследовательских институтов ИНЦ СО РАН.
Наконец, показательную роль в нашей истории играет культ А.Е. Ферсмана как академика-основателя Академгородка в Апатитах Мурманской области. Примечателен он тем, что академик Ферсман, ученик В.И. Вернадского, выдающийся российский и советский геолог, один из лидеров и организаторов АН СССР, умер в 1945 г., т.е. примерно за шесть лет до начала строительства города Апатиты и за десять до возведения Академгородка. При своей жизни Ферсман создал в 1930 г. в районе будущего города Хибинскую
исследовательскую горную станцию АН СССР «Тиет-та». Уже после войны и возвращения из эвакуации из нее вырос Кольский научный центр.
Фокусом работы кольских ученых являются геология и геохимия региона с упором на прикладные исследования в помощь его промышленному освоению, поэтому почтение к комплиментарной во всех этих отношениях фигуре Ферсмана неудивительно. Удивительно, что коммеморация его как академика-основателя начинается не сразу после смерти ученого и даже не после строительства города и Академгородка, а только в 1967 г., когда Апатиты отметили номинальные сорок лет с момента основания крошечного рабочего поселка с таким именем. По решению местного Совета главная улица города, имевшая классическое для советских академгородков название Академическая улица, была переименована в улицу Ферсмана.
В том же году на этой улице в городском парке появляется Монумент первым строителям, заказанный организацией Апатитстрой. В 1980 г. тоже в центральной части города напротив здания Горного института КНЦ появляется и памятник А.Е. Ферсману - классический академический бюст. Разные ведомства, подчеркивая значение своих представителей, как будто символически размечали территорию города. Но если для строителей было достаточно общей репрезентации профессии, то для ученых эта репрезентация носила и носит персональный характер [26].
Интересно, что несмотря на то, что как научный организатор академик Ферсман состоялся во множестве мест и организаций, в наши дни память о нем воспроизводят в основном две институции - КНЦ РАН и носящий имя академика Минералогический музей РАН в Москве [27]. Неожиданно из этого ряда заинтересованных групп выпадает Уральское отделение РАН, для которого Ферсман с большим основанием предстает в роли основателя, чем для Кольского центра за пределами «Тиетты». Так, в 1932 г. Президиум АН СССР создает в Свердловске Уральский филиал Академии во главе с А.Е. Ферсманом. Тем не менее современное значение его для уральцев, по-видимому, невелико -даже именная улица в Академическом районе Екатеринбурга появляется только в 1990-е гг. Похоже, что культурный капитал Ферсмана, который на практике представлял интересы Уральского филиала из Ленинграда и в Свердловске бывал редко [28], не очень востребован в ситуации мощной собственной уральской академической и отраслевой научной традиций.
Описанные способы коммеморации академиков- и директоров-основателей научных центров очень похожи на то, как в советский период воспроизводилась историческая память в организациях, не связанных напрямую с господствующим коммунистическим дискурсом. Речь идет о крупных промышленных предприятиях, зачастую игравших в своих поселениях градообразующую роль. По мере нормализации советского общества после Второй мировой войны и отказа от мер чрезвычайной идеологической мобилизации населения среди идеологов, руководителей и рядовых граждан постепенно распространяется представление о советском обществе как о пространстве сосущество-
вания мириад трудовых коллективов промышленных и сельскохозяйственных предприятий, членов творческих союзов и венчающих этот социологический образ работников партийных и государственных органов власти. Автор уже несколько раз обращался к реконструкции позднесоветской идеи трудовых коллективов в промышленности [29], но в данном случае нам важнее механизмы их репрезентации.
Трудовой коллектив любого крупного завода представлял собой совокупность работников предприятия -от рядового рабочего до сотрудников администрации. Считалось, что трудовой коллектив - это первый представитель всего советского народа и на этом основании владеет предприятием (уже в перестройку эта идея нашла прямое отражение в Законе о социалистическом предприятии). Экономические и социальные успехи предприятия, в том числе подвиги рабочих в годы революции и Великой отечественной войны, - это успехи трудового коллектива. История трудовых коллективов таких гигантов всесоюзного значения, как Магнитогорской металлургический комбината, Ростсельмаш, Кировский завод в Ленинграде или Завод имени Лихачева в Москве, должна была воплощать на своем уровне основные тренды советской истории в целом.
Сама идея трудового коллектива - это абстрактный и довольно поздно окончательно сформулированный концепт (по моей оценке, начало-середина 1970-х гг.). Наиболее распространенным способом репрезентации трудового коллектива предприятия являлась фигура его директора с акцентом на либо директоре-основателе, либо на человеке, при котором предприятие пережило особенно мощную реконструкцию, привлекло тысячи новых рабочих, построило новые районы жилых районов или добилось выдающихся успехов в производстве. Действительно потенциально большая власть советских директоров, на практике уравновешенная системой «треугольника» [30], в этих репрезентациях приобретала патриархальные, отцовские черты, а едва ли не все события в жизни предприятий приписывали директорскому замыслу или воле.
Для рабочих такие образцовые директора представали «своими», патронами на местах, защитниками перед Москвой, патриотами малой и большой Родины. Эти образы и по сей день можно наблюдать в заводских музеях крупных предприятий, а выдающимся директорам зачастую посвящены юбилейные биографии или сборники воспоминаний, их именами названы окрестные улицы или площади. Академики-основатели для своих территориальных научно-технологических сообществ выступают аналогичными патронами и представителями перед высшими этажами государства и общества. Парадокс в том, что в данных случаях территориальные сообщества предстают не как некоторая территориальная уникальность, а как ведомственное сообщество, ведомство науки и технологий.
Заключение
В данном тексте я развожу несколько видов исторической памяти в науке и научных поселениях. Наиболее традиционной и, вероятно, естественной является
память о научных школах и поколениях их членов. Эта память основана на естественном личном и профессиональном общении учителей и учеников, их взаимной поддержке на разных этапах своей карьеры. Соответственно, коммуникативное и культурное воспроизводство памяти об основателях и прояснение позиций членов школы по отношению друг к другу - это еще и способ обеспечить внешнюю преемственность поколений. В случаях наиболее выдающихся основателей научных школ - наиболее ярко это проявляется в культе академика В.И. Вернадского - фигура основателя приобретает такие черты, что относительно легко смыкается с «большой» памятью и «большой» историей государства и становится ролевой моделью для репрезентации профессии в целом.
Таким образом, пользуясь термином Рингера, память о научных школах - это память о мандаринах, способ воспроизводства профессиональной университетской и академической корпораций. В подобных исторических нарративах акцент делается не на административных позициях членов корпорации, их положении в обществе или влиянии на политику, а на роли в разработке проблематики и отношении к другим узловым лидерам школы. Этот вид исторической памяти относительно легко соотносится с профессиональной работой историков науки, которые закономерно разделяют с прочим научным сообществом идею важности научных школ и преемственности поколений исследо-вателей8.
Альтернативным способом существования исторической памяти в российской науке является ведомственный. Наиболее ярко он проявляется в территориальных организациях РАН, которые до реформы 2014 г. были больше всего похожи на отдельные научные ведомства. Сибирские академгородки, равно как и Академгородок в Апатитах, имеют выраженную территориальную коллективную субъектность, которая в области исторической памяти выражается в культах академиков-основателей: М.А. Лаврентьева в Новосибирске, А.Е. Ферсмана в Апатитах, В.Е. Зуева в Томске, Л.В. Ки-ренского в Красноярске. В отличие от предыдущего вида научных культов культурная память об этих ученых и организаторах науки фокусируется не на их открытиях или учениках, а на роли в организации поселения, управленческих стратегиях по сопряжению исследований и жизни людей, общем значении в жизни страны, т.е. на классических темах для биографий исторических личностей. Академик-основатель репрезентирует собой целое территориальное сообщество, а его образ и факты его биографии используются современными лидерами организаций академгородков и как риторическая стратегия для продвижения своих интересов.
Это происходит в том числе для защиты своего научно-технического сообщества от амбиций соседнего, как это происходит в наукограде Кольцово, где память об академике Сандахчиееве формируется по примеру и одновременно в пику мощнейшему нарративу об академике Лаврентьеве в Новосибирском Академгородке. Случай памяти об академике Ферсмане в Апатитах демонстрирует, что культ академика-основателя может складываться даже в отношении человека, который
прямо в основании академгородка не участвовал, но конвенционально признаваем в качестве важного лидера сообщества.
Промежуточным вариантом между территориальными культами академиков-основателей и памятью о научных школах является историческая память об «атомных маршалах науки» Курчатовского института. Плеяда крупных научных и государственных деятелей во главе с академиком Курчатовым предстает одновременно и как разветвленная научная школа, и как основатели Курчатовского института и / или корпорации Росатом, значение которых уходит за пределы чистой науки.
Культы основателей и связанные с ними нарративы в отличие от историографии научных школ не являются явлением из мира одной лишь науки. Их прямые аналоги можно увидеть в советских и постсоветских репрезентациях трудовых коллективов крупных промышленных предприятий. Эта память, как правило, связана с фигурой или фигурами директоров, на период руководства которых выпадают важные в истории предприятия события. Таким образом, память о директорах функционирует и как память обо всех составляющих промышленной социальности.
Структурно (по способу оформления нарратива) и функционально (репрезентация коллектива) память об академиках-основателях в академгородках и наукоградах тяготеет к этому ведомственному способу репрезентации организаций и сообществ. Зуев, Киренский, Лаврентьев, Ферсман и другие научные лидеры выступают как представители стоящих за ними и под их началом людей, а для сегодняшних жителей научных поселений - как собственное историческое наследие. Таким образом, подобные культы выходят за пределы механизмов воспроизводства научных сообществ и научных иерархий и на общих основаниях работают как риторические стратегии при соревновании за символические и реальные капиталы, как их понимает Бурдье, в «большом» обществе.
Этот небольшой срез исторической памяти о крупных ученых и организаторах науки в нашей стране преследовал цель продемонстрировать многообразие форм и механизмов репрезентации научной истории. Можно сказать, что способы рассказывать историю ученых столь же разнообразны, сколь разнообразны современные формы науки. Наука существует в университетах, научно-исследовательских институтах РАН, прочих академиях, научных обществах, НИОКР-отделах корпораций, министерских организациях и пр. При этом в поле зрения как профессиональных историков, так и историков-любителей попадают в основном университеты и академические НИИ, у которых достаточно ресурсов, чтобы обеспечить воспроизводство своей истории. А, скажем, советская прикладная наука (входившие в состав отдельных промышленных ведомств НИИ, чьи сотрудники в сумме превышали половину всех советских научных сотрудников [31]), в массе своей не пережившая рыночных преобразований 19902000-х гг., как отмечает К.Д. Бугров, практически не нашла отражения ни в профессиональной историографии, ни в культурной памяти ученых. Получается, что,
хотя российские ученые де факто существуют как сообщество со всеми его классическими признаками, по Мер-тону, мы не всегда осознаем социальную сложность
этого сообщества. Сознательно собирать и писать историю науки - один из шагов для консолидации интересов нашего сообщества и как историков, и как ученых.
Примечания
1 Memory Studies. URL: https://journals.sagepub.com/home/mss (дата обращения: 25.04.2024).
2 Авторское интервью с С.И. Григорьевым (Новосибирск, Кольцово, 2016)
3 Атомные маршалы науки // НИЦ «Курчатовский институт». URL: http://nrcki.ru/catalog/populyamo-o-nauke/atomic (дата обращения: 25.04.2024).
4 См., напр., статью на федеральном портале «История России», связанном с Военно-историческим обществом: Трофимов А. Лаврентий Берия. Главный атомный маршал СССР // История России : исторический портал. URL: https://histrf.ru/read/articles/lavrientii-bieriia-glavnyi-atomnyi-marshal-sssr (дата обращения: 25.04.2024).
5 Курчатовский институт рассказал о значении советского атомного проекта // РИА «Новости». 2023. 28 сент. URL: https://ria.ru/20230928/atom-1899223169.html (дата обращения: 25.04.2024).
6 См., напр.: «Треугольник Лаврентьева» станет основой концепции выставки Новосибирской области на ВДНХ // Правительство Новосибирской области. 2023. 3 авг. URL: https://www.nso.ru/news/60287 (дата обращения: 25.04.2024).
7 Открыт памятник академику Сандахчиеву // Наукоград-Пресс : лента новостей наукограда Кольцово. 2014. 20 сент. URL: http://www.naukogradpress.ru/ nauka/2014/09/20/otkryt-pamyatnik-akademiku-sandahchievu/ (дата обращения: 25.04.2024).
8 Отличный пример того, как потребность университетского сообщества в коммеморации удачно сочетается с исследовательской программой историков, - томская школа историков науки и образования С.Ф. Фоминых.
Список источников
1. Erll A. Memory in Culture. Palgrave Macmillan, 2011. ix, 209 р.
2. Gerovitch S. Creating Memories: Myth, Identity, and Culture in the Russian Space Age // Remembering the Space Age / S.J. Dick (ed.). NASA, 2008.
xi, 465 с.
3. Experimental Collaborations. Ethnography through Fieldwork Devices / T.S. Criado, E. Adolfo (eds.). Berghahn Books, 2018. 236 р. (EASA Series;
vol. 34).
4. Орлова Г.А. Город институтов. Заметки о ядерной топологии // Социология власти. 2017. № 4. С. 68-103.
5. Пискунов М.О., Бугаев Р.С., Маклаков М.И. Бриколаж музейных нарративов Новосибирского Академгородка: как работают акторы коллек-
тивной памяти среднего уровня // Вестник Томского государственного университета. История. 2022. № 79. С. 74-83.
6. Бокарев Ю.П. СССР и становление постиндустриального общества на Западе, 1970-1980 годы. М. : Наука, 2007. 382 с.
7. Козлова Л.А. «Научная школа» в научной политике и социальном исследовании // Вестник Института социологии. 2014. № 3 (10). С. 46-65.
8. Попова И.П. Научные школы в представлениях ученых // Социологические исследования. 2023. № 12. С. 32-43.
9. Мертон Р. Эффект Матфея в науке. II: Накопление преимуществ и символизм интеллектуальной собственности // THESIS. 1993. № 3.
С. 256-276.
10. Рингер Ф. Закат немецких мандаринов: академическое сообщество в Германии, 1890-1933. М. : Новое литературное обозрение, 2008. 645 с.
11. Дубинин Н.П. Вечное движение. М. : Полит. лит., 1973. 447 с.
12. Шалимов С.В. Проблемы социальной истории отечественной генетики в «позднесоветский» период (1970-е - первая половина 1980-х гг.): на материалах Новосибирского научного центра // Вопросы истории естествознания и техники. 2015. № 4. С. 665-697.
13. Вернадский В.И. Философские мысли натуралиста. 2-е изд. М. : Акад. проект, 2014. 412 с.
14. Вернадский В. И.: pro et contra : антология литературы о В.И. Верандском за 100 лет (1898-1998). СПб. : Изд-во РХГИ, 2000. 831 с.
15. Вернадский В.И. Собрание сочинений : в 24 т. М. : Наука, 2013.
16. Oldfield J., Shaw D. V.I. Vernadsky and the noosphere concept: Russian understandings of society-nature interaction // Geoforum. 2006. Vol. 37, is. 1. P. 145-154.
17. Ибрагимова З.М., Притвиц Н.А. «Треугольник» Лаврентьева. М. : Сов. Россия, 1989. 336 с.
18. Таран И.В. Из истории Центрального сибирского ботанического сада СО РАН. Новосибирск : Гео, 2015. 164 с.
19. Чистяков Н.С., Смолин Р.П. Леонид Васильевич Киренский (1909-1969). М. : Наука, 1981. 169 с.
20. Леонид Васильевич Киренский / отв. ред. В.Ф. Шабанов. Новосибирск : Изд-во СО РАН, 2009. 367 с.
21. Матвеев Д.М. История академических учреждений Сибирского отделения Академии наук СССР г. Томска: от Института оптики атмосферы до научного центра (1968-1991 гг.) : дис. ... канд. ист. наук. Томск, 2006. 202 с.
22. Фоминых С.Ф. и др. Профессора Томского университета. Томск : Изд-во Том ун-та, 2001. Т. 3: 1945. 530 с.
23. Фоминых С.Ф. Зуев Владимир Евсеевич // Энциклопедия Томской области. Томск : Изд-во Том ун-та, 2008. Т. 1. С. 244-245.
24. Зуев В.Е. История создания и развития академической науки в Томске. Новосибирск : Изд-во СО РАН, 1999. 80 с.
25. Куперштох Н.А. Кадры академической науки Сибири (середина 1950-х - 1960-е гг.). Новосибирск : Изд-во СО РАН, 1999. 150 с.
26. Клюева В.П. Гений места и / или градообразующее предприятие: научный центр как точка сборки (на примере г. Апатиты) // Вестник археологии, антропологии и этнографии. 2020. № 4 (51). С. 249-256.
27. Павлова Т.М. Научные чтения имени академика А.Е. Ферсмана. История. Хронология // Новые данные о минералах. 2018. № 2 (52). С. 60-68.
28. Колосова Е.Н., Филатов В.В. К истории создания Уральского филиала АН СССР (1932-1939). Неюбилейные заметки // Уральский геологический журнал. 2007. № 4 (58). С. 1-123.
29. Пискунов М.О. Перестройка и производственная демократия в СССР: трудовой коллектив Выборгского целлюлозно-бумажного комбината в 1987-1989 годах // Вестник Пермского университета. История. 2018. № 1 (40). С. 189-199.
30. Ульянова С.Б. Формирование «треугольника» на советских предприятиях в первой половине 1920-х гг. // Новейшая история России. 2013. № 2. С. 169-184.
31. Аллахвердян А.Г. Динамика научных кадров в советской и российской науке: сравнительно-историческое исследование. М. : Когито-центр, 2014. 262 с.
References
1. Erll, A. (2011) Memory in Culture. Palgrave Macmillan.
2. Gerovitch, S. (2008) Creating Memories: Myth, Identity, and Culture in the Russian Space Age. In: Dick, S.J. (ed.). Remembering the Space Age. NASA.
3. Criado, T.S. & Adolfo, E. (eds) Experimental Collaborations. Ethnography through Fieldwork Devices. Berghahn Books.
4. Orlova, G.A. (2017) Gorod institutov. Zametki o yadernoy topologii [City of Institutes. Notes on Nuclear Topology]. Sotsiologiya vlasti. 4. pp. 68-
103.
5. Piskunov, M.O., Bugaev, R.S. & Maklakov, M.I. (2022) Bricolage of Novosibirsk Akademgorodok Museum Narratives: How Collective Memory
Actors Work at the Middle Level. Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta. Istoriya — Tomsk State University Journal of History. 79. pp. 74-83. (In Russian). DOI: 10.17223/19988613/79/9
6. Bokarev, Yu.P. (2007) SSSR i stanovlenie postindustrial'nogo obshchestva na Zapade, 1970—1980 gody [The USSR and the Formation of Post-
Industrial Society in the West, 1970-1980]. Moscow: Nauka.
7. Kozlova, L.A. (2014) "Nauchnaya shkola" v nauchnoy politike i sotsial'nom issledovanii ["Scientific School" in science policy and social research].
Vestnik Instituta sotsiologii. 3(10). pp. 46-65.
8. Popova, I.P. (2023) Nauchnye shkoly v predstavleniyakh uchenykh [Scientific schools as viewed by scientists]. Sotsiologicheskie issledovaniya. 12.
pp. 32-43.
9. Merton, R. (1993) Effekt Matfeya v nauke. II: Nakoplenie preimushchestv i simvolizm intellektual'noy sobstvennosti [The Matthew Effect in Science.
II: Accumulation of Advantages and the Symbolism of Intellectual Property]. THESIS. 3. pp. 256-276.
10. Ringer, F. (2008) Zakat nemetskikh mandarinov: akademicheskoe soobshchestvo v Germanii, 1890—1933 [The Decline of German Mandarins: The Academic Community in Germany, 1890-1933]. Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie.
11. Dubinin, N.P. (1973) Vechnoe dvizhenie [Eternal Movement]. Moscow: Politicheskaya literatura.
12. Shalimov, S.V. (2015) Problemy sotsial'noy istorii otechestvennoy genetiki v "pozdnesovetskiy" period (1970-e - pervaya polovina 1980-kh gg.): na materialakh Novosibirskogo nauchnogo tsentra [Problems of the social history of Russian genetics in the "late Soviet" period (1970s - first half of the 1980s): Based on materials from the Novosibirsk Scientific Center]. Voprosy istorii estestvoznaniya i tekhniki. 4. pp. 665-697.
13. Vernadskiy, V.I. (2014) Filosofskie mysli naturalista [Philosophical Thoughts of a Naturalist]. 2nd ed. Moscow: Akad. Proekt.
14. Yanshin, A.L. (ed.) (2000) Vernadskiy V.I.: pro et contra: antologiya literatury o V.I. Verandskom za 100 let (1898—1998) [Vernadsky V.I.: pro et contra: an anthology of literature about V.I. Verandsky over 100 years (1898-1998)]. St. Petersburg: RKhGI.
15. Vernadskiy, V.I. (2013) Sobranie sochineniy: v 24 t. [Collected Works: in 24 vols]. Moscow: Nauka.
16. Oldfield, J. & Shaw, D. (2006) V.I. Vernadsky and the noosphere concept: Russian understandings of society-nature interaction. Geoforum. 37(1). pp. 145-154.
17. Ibragimova, Z.M. & Pritvits, N.A. (1989) "Treugol'nik" Lavrent'eva [The Lavrentiev's triangle]. Moscow: Sov. Rossiya.
18. Taran, I.V. (2015) Iz istorii Tsentral'nogo sibirskogo botanicheskogo sada SO RAN [From the history of the Central Siberian Botanical Garden of the SB RAS]. Novosibirsk: Geo.
19. Chistyakov, N.S. & Smolin, R.P. (1981) Leonid Vasil'evichKirenskiy (1909-1969). Moscow: Nauka.
20. Shabanov, V.F. (ed.) (2009) Leonid VasilievichKirenskiy. Novosibirsk: SB RAS.
21. Matveev, D.M. (2006) Istoriya akademicheskikh uchrezhdeniy Sibirskogo otdeleniya Akademii nauk SSSR g. Tomska: ot Instituta optiki atmosfery do nauchnogo tsentra (1968-1991 gg.) [History of academic institutions of the Siberian Branch of the USSR Academy of Sciences in Tomsk: From the Institute of Atmospheric Optics to the Scientific Center (1968-1991)]. History Cand. Diss. Tomsk.
22. Fominykh, S.F. et al. (2001) Professora Tomskogo universiteta [Professors of Tomsk University]. Vol. 3. Tomsk: Tomsk State University.
23. Fominykh, S.F. (2008) Zuev Vladimir Evseevich. In: Entsiklopediya Tomskoy oblasti [Encyclopedia of the Tomsk Region]. Vol. 1. Tomsk: Tomsk State University. pp. 244-245.
24. Zuev, V.E. (1999) Istoriya sozdaniya i razvitiya akademicheskoy nauki v Tomske [History of the Creation and Development of Academic Science in Tomsk]. Novosibirsk: SB RAS.
25. Kupershtokh, N.A. (1999) Kadry akademicheskoy nauki Sibiri (seredina 1950-kh — 1960-e gg.) [Academic Science Cadres in Siberia (Mid-1950s -1960s)]. Novosibirsk: SB RAS.
26. Klyueva, V.P. (2020) Geniy mesta i / ili gradoobrazuyushchee predpriyatie: nauchnyy tsentr kak tochka sborki (na primere g. Apatity) [Genius of the Place and/or City-Forming Enterprise: Scientific Center as an Assembly Point (a case of Apatity)]. Vestnik arkheologii, antropologii i etnografii. 4(51). pp. 249-256.
27. Pavlova, T.M. (2018) Nauchnye chteniya imeni akademika A.E. Fersmana. Istoriya. Khronologiya [Scientific Readings Named after Academician A.E. Fersman. History. Chronology]. Novye dannye o mineralakh. 2(52). pp. 60-68.
28. Kolosova, E.N. & Filatov, V.V. (2007) K istorii sozdaniya Ural'skogo filiala AN SSSR (1932-1939). Neyubileynye zametki [On the history of the creation of the Ural branch of the USSR Academy of Sciences (1932-1939). Non-anniversary notes]. Ural'skiygeologicheskiy zhurnal. 4(58). pp. 1-123.
29. Piskunov, M.O. (2018) Perestroyka i proizvodstvennaya demokratiya v SSSR: trudovoy kollektiv Vyborgskogo tsellyulozno-bumazhnogo kombinata v 1987-1989 godakh [Perestroika and industrial democracy in the USSR: The labor collective of the Vyborg Pulp and Paper Mill in 1987-1989]. VestnikPermskogo universiteta. Istoriya. 1(40). pp. 189-199.
30. Ulyanova, S.B. (2013) Formirovanie "treugol'nika" na sovetskikh predpriyatiyakh v pervoy polovine 1920-kh gg. [The formation of the "triangle" at Soviet enterprises in the first half of the 1920s]. Noveyshaya istoriyaRossii. 2. pp. 169-184.
31. Allakhverdyan, A.G. (2014) Dinamika nauchnykh kadrov v sovetskoy i rossiyskoy nauke: sravnitel'no-istoricheskoe issledovanie [Dynamics of scientific personnel in Soviet and Russian science: A comparative historical study]. Moscow: Kogito-tsentr.
Сведения об авторе:
Пискунов Михаил Олегович - кандидат исторических наук, доцент Антропошколы Института социально-гуманитарных наук Тюменского государственного университета (Тюмень, Россия). E-mail: [email protected]
Автор заявляет об отсутствии конфликта интересов.
Information about the author:
Piskunov Mikhail O. - PhD in History, Associate Professor, Anthtoposchool, Institute for Social sciences and Humanities, University of Tyumen (Tyumen, Russia). E-mail: [email protected]
The author declares no conflicts of interests.
Статья поступила в редакцию 30.04.2024; принята к публикации 12.09.2024 The article was submitted 30.04.2024; accepted for publication 12.09.2024
