CC BY
16
Вестник Челябинского государственного университета. 2013. № 30 (321). История. Вып. 57. С. 61-64.
ИСТОРИКО-КУЛЬТУРНОЕ НАСЛЕДИЕ
Д. А. Будюкин
КОММЕМОРАТИВНОЕ ЗНАЧЕНИЕ ВКЛАДНЫХ НАДПИСЕЙ ХУП-ХУШ ВЕКОВ НА ПРЕДМЕТАХ ИЗ СОБРАНИЯ ЕВРОПЕЙСКОГО СЕРЕБРА РИЗНИЦЫ ТРОИЦЕ-СЕРГИЕВОЙЛАВРЫ
Автор выясняет значение вкладных надписей для установления и сохранения социальной и родовой памяти. На основе анализа вкладных предметов из собрания европейского серебра ризницы Троице-Сергиевой лавры изучается соотношение религиозного и социально-престижного аспектов церковной коммеморации.
Ключевые слова: коммеморация, память, поминовение, церковь, вклады, вкладные надписи, Троице-Сергиева лавра, европейское серебро.
Одной из основных христианских религиозных практик, долгом каждого христианина является молитвенное поминовение живых и умерших, составляющих в своей совокупности единую Церковь; при этом богослужебное поминовение действеннее частной молитвы, и важнейшим и наиболее действенным является литургическое поминовение1. Вокруг него строится совокупность практик, включающих вклады и пожертвования Церкви, религиозно и мемориально мотивированную благотворительность, храмоздательство, похоронные обряды и обустройство мест погребения, фамильные культы святых. Основная цель всех этих практик - способствовать спасению души христианина. Однако такая забота о спасении является также источником особого символического капитала, повышая престиж и социальную значимость самого вкладчика и его рода, а также транслируя память о нем будущим поколениям. Эти факторы формируют нерелигиозный, светский аспект церковной коммеморации.
Усилия, направленные на достижение спасения души, как собственной, так и умерших близких, обусловлены только силой религиозной веры и эмоциональной привязанности. Социальные и экономические факторы могут лимитировать их отсутствием средств и возможностей, но не стимулировать. Однако те же практики, имеющие целью светскую коммеморацию, социально и экономически обусловлены. В средневековом сознании религиозная и светская мотивации коммемора-тивных практик, тогда безусловно связанных с Церковью, в принципе неразделимы, и даже
после секуляризации культуры и появления в России особых светских форм коммеморации (портретов, геральдики) провести между ними четкую границу невозможно. Однако уже тогда в чрезмерном рвении к церковной коммеморации могла видеться не польза для души, а, напротив, пагубная гордость. Например, церковь Святого Владимира, возведенная в Кирилло-Белозерском монастыре над могилой умершего в 1553 г. князя Владимира Ивановича Воротынского его вдовой Марией Федоровной, сделала его первым в России частным лицом (не владетельным князем и не иерархом Церкви), погребенным внутри храма2. В своем Послании в Кирилло-Белозерский монастырь (1573 г.) Иван Грозный высказался по этому поводу так: «А вы се над Воротыньским церковь есте поставили! Ино над Воротыньским церковь, а над чюдотворцом нет. Воротыньской в церкви, а чюдотворец за церковию! <.. .> Слышах брата от вас некоего глаголюща, яко добре се сотворила княгиня Воротыньскаго. Аз же глаголю, яко не добре, по сему первое яко гордыни есть и величания образ, еже подобно царьстей власти церковию и гробницею и покровом почитатися. И не токмо души не пособь, но и пагуба: души бо пособие бывает от всякого смирения»3.
Возможность хотя бы частичного выделения нерелигиозной мотивации церковной коммеморации представляет значительный исследовательский интерес. Так, в сословном обществе престиж и трансляция памяти особенно важны и значимы для дворянской элиты. Согласно О. Г. Эксле, в осно-
ве аристократизма лежит воспоминание. Аристократические качества наследуются и прибавляются с каждым последующим поколением, и чем дальше в глубь веков уходит родословная индивида (а значит - длиннее традиция воспоминания), тем он благороднее. Поэтому аристократию формирует именно memoria - память об умерших предках, их славных деяниях - как представление и как практика4. Таким образом, выяснение степени заинтересованности социальной группы в статусно-престижных аспектах коммемора-ции может внести немалый вклад в разработку социальной характеристики этой группы.
Можно отметить, что некоторые формы церковной коммеморации имеют особое значение для коммеморации светской. Предполагая и включая в себя богослужебное поминовение, они имеют при этом особое значение для сохранения социальной памяти. В первую очередь в связи с этим нужно отметить вклады предметов с надписями. Будучи материальным обеспечением богослужебного поминовения, предмет с надписью является также непосредственным носителем памяти. В некоторых случаях вкладные надписи на церковном предмете свидетельствуют о неординарных усилиях вкладчика по установлению и сохранению памяти в ее социально-престижном аспекте. Так, княгиня Елена Алексеевна Долгорукова в память о своем умершем муже князе Юрии Юрьевиче вложила в московский Богоявленский монастырь серебряное церковное (вероятно, кутейное) блюдо5. Блюдо украшено подробнейшей вкладной надписью, которая для нас является единственным источником даты смерти князя (7 апреля 1747 г.), монограммами князя и княгини, изображением их святых покровителей и гербом Долгоруковых. Отсутствие второго герба подчеркивает то, что княгиня, будучи урожденной княжной Долгоруковой, принадлежит по рождению к тому же роду, что и ее муж, при этом блюдо - единственный в собрании произведений московских серебряников Московского Кремля предмет с изображением герба частного лица6. Очевидно, что речь в данном случае идет не просто об обеспечении ценным вкладом погребения и поминовения в монастыре, но и о сознательных усилиях по установлению социальной памяти о покойном, знатности его рода и его браке.
Полное исследование надписей на вложенных в российские церкви и монастыри
предметах, особенно относящихся к ХУШ -началу XX в., чрезвычайно затруднено по нескольким причинам. Во-первых, в советское время было утрачено так много предметов этого периода, что совокупность сохранившихся становится нерепрезентативной, тем более что главный неслучайный фактор сохранности предмета - его особая художественная ценность7. Во-вторых, сохранившиеся предметы распределены по различным музейным собраниям и большей частью не опубликованы. Научное значение анализа большинства отдельных собраний значительно снижается в силу того, что предметы в этих собраниях объединены только тем, что оказались в одном и том же месте по разнообразным случайным причинам. Одним из немногих счастливых исключений в данном случае является собрание ризницы Троице-Сергиевой лавры: абсолютное большинство входящих в него предметов находились в нем изначально. Это позволило исследователям сопоставить сохранившиеся предметы с данными вкладных и хозяйственных книг, выявив вкладные предметы без надписей8, что дает нам возможность исследовать наличие либо отсутствие надписей именно среди вложенных в монастырь предметов. При этом описанное в каталоге9 и сравнительно небольшое лаврское собрание европейского серебра имеет существенную особенность: все русские надписи были нанесены на предметы специально, отдельно от их изготовления.
Рассмотрение предметов из собрания европейского серебра в связи с наличием на них вкладных надписей показывает четкую закономерность. До середины XVII в. вкладные надписи на вложенных предметах, как правило, отсутствуют. Это относится и к первому по хронологии вложенному частным лицом предмету из собрания - кубку (№ 59)10, вложенному в 1612 г. княгиней Марией в память о князьях Михаиле Александровиче и Василии Михайловиче Рубце Масальских, и к пяти кубкам (№ 2, 11, 13, 57 и 58), входящим в богатейший вклад по князю Ивану Васильевичу Голицыну его вдовы (1627 г.)11. Первым в собрании предметом с вкладной надписью является богато декорированное португальское блюдо (№ 39), данное «ставить с кутьею на гробнице боярина князя Дмитрея Тимофеевича Трубецкова»12 его вдовой княгиней Анной Тимофеевной в 1628 г. Из восьми вкладных предметов первой половины
Коммеморативное значение вкладных надписей XVH-XIX веков.
63
XVII в. вкладная надпись есть только на этом блюде.
Между 1650 и 1710 гг. мы можем наблюдать противоположную картину. Из десяти предметов, вложенных в этот период, только один не несет на себе вкладной надписи. Это ложка, вложенная до 1701 г. стольником Василием Петровичем Головиным. Поверхность этого небольшого предмета покрыта резьбой и эмалью, и для надписи там просто нет места, что, видимо, и является причиной ее отсутствия. Среди вкладчиков предметов с надписями есть и представители монастырского духовенства - келарь и настоятель монастыря, однако купцов, даже представителей их высшего слоя - ведущих зарубежную торговлю гостей - нет. Содержание всех надписей стандартно и исчерпывается указанием имени вкладчика и / или лица, в память о котором внесен вклад, а также даты его внесения. Большая часть вкладов, как за этот, так и за предшествующий период, внесена вдовами в память о покойных мужьях, что вполне соответствует ожиданиям13. За 1710-1750 гг. в собрании нет ни одного вкладного предмета. После 1750 г. они появляются, но их небольшое число (три) не позволяет выявить какой-либо закономерности.
Таким образом, можно сделать вывод, что в середине XVII в. в мотивации вкладчиков произошли заметные изменения. Дата «перелома» (около 1650 г.) показывает, что эти изменения не стали следствием Раскола14, а, напротив, могли явиться одной из предпосылок церковной реформы. Сущность произошедшей перемены можно обозначить как стремление вкладчиков к индивидуализации своего вклада и присоединение к церков-но-богослужебному поминовению светской коммеморации через предмет и надпись на нем. Как отмечает Л. Б. Сукина, «для человека второй половины XVII в. важным было не только коллективное спасение всего рода, к которому он принадлежал, но и его индивидуальная судьба»15, что, очевидно, связано в том числе и с господствовавшими в то время эсхатологическими представления-ми16. Однако не совсем ясно, в какой мере актуализация эсхатологических ожиданий и обостренное беспокойство о своей посмертной судьбе мотивируют вкладчика, не довольствуясь записью в синодике, специально заботиться о нанесении коммеморативной надписи на вкладываемый предмет. На наш
взгляд, объяснение данного явления может лежать скорее в установлении родовой памяти демонстрации благочестия как факторах легитимации высокого социального статуса, что естественно сочетается с личной религиозностью и эсхатологическими ожиданиями.
Рассматриваемое собрание, состоящее в силу своего западноевропейского происхождения преимущественно из светских предметов, не может дать оснований для выводов о предпочтениях вкладчиков по виду вкладываемого предмета. Однако, несколько выходя за рамки исследуемого источника, можно предположить, что особое коммеморативное значение имеют блюда для кутьи - предметы индивидуальные, именные и при этом специально предназначенные для поминове-ния17. Этому предположению соответствует и блюдо - вклад по князю Д. Т. Трубецкому, первый предмет с вкладной надписью из данного собрания, и блюдо 1747 г. - вклад по князю Ю. Ю. Долгорукову с необычно подробной надписью. Таким образом, кутейные блюда и надписи на них требуют более детального изучения в связи с их комме-моративной функцией.
По послепетровскому времени троицкое собрание европейского серебра, подтверждая общеизвестный факт снижения активности вкладчиков в этот период, в силу своей нерепрезентативности не дает материала для каких-либо новых выводов. Тем не менее, в целом можно заключить, что изучение данного собрания представляет немалый интерес для изучения коммеморативной функции вкладных надписей и позволяет сделать существенные выводы, а также предположения, требующие проверки с привлечением других источников.
Примечания
1 Афанасий (Сахаров), свт. О поминовении усопших по Уставу Православной Церкви. М. : Сатисъ, 2007. С.55,85.
2 См.: Сукина, Л. Б. Человек верующий в русской культуре XVI-XVII веков. М. : РГГУ, 2011. С. 202-203; Kleimola, A. A woman's gift: the patronage of commemoration in the Russian North // Forschungen zur Osteuropдischen Geschichte. 2001. Vol. 58. P. 151-161; Soldat, C. Sepulchral monuments as a means of communicating social and political power of nobles in early modern Russia // Contested spaces
of nobility in early modern Europe. Aldershot : Ashgate, 2011. P. 103-126.
3 Послания Ивана Грозного. М. ; Л. : Изд-во АН СССР, 1951. С. 173.
4 Эксле, О. Г. Аристократия, memoria и культурная память (на примере мемориальной капеллы Фуггеров в Аугсбурге) // Образы прошлого и коллективная идентичность в Европе до начала Нового времени. М. : Кругъ, 2003. С. 38.
5 Костина, И. Д. Произведения московских серебряников первой половины XVIII века : каталог. М. : Моск. Кремль, 2003. № 325. С. 387-388.
6 Там же. С. 24.
7 См., напр.: Русское серебро XVIII века в собрании Государственного музея-заповедника «Ростовский кремль» / авт.-сост.
B. М. Уткина. М. : Север. паломник, 2009.
C. 5.
8 См.: Воронцова, Л. М. Европейское серебро из ризницы Свято-Троицкой Сергиевой Лавры : каталог. Сергиев Посад : Изд-во СТСЛ, 2011. 304 с.; Вкладная книга Троице-Сергиева монастыря / изд. подгот. Е. Н. Клитина, Т. Н. Манушина, Т. В. Николаева ; отв. ред. Б. А. Рыбаков. М. : Наука, 1987. 440 с.
9 Воронцова, Л. М. Указ. соч.
10 Здесь и далее нумерация по каталогу: Воронцова, Л. М. Указ. соч.
11 Вкладная книга Троице-Сергиева монасты-ря.С. 135.
12 Текст вкладной надписи: Воронцова, Л. М. Указ. соч. С. 197.
13 См.: Будюкин, Д. А. Гендерные аспекты коммеморации нобилитета // Женщины и мужчины в контексте исторических перемен : материалы Пятой междунар. науч. конф. РАИЖИ и ИЭА РАН (4-7 окт. 2012 г., г. Тверь) : в 2 т. М. : ИЭА РАН, 2012. Т. 1. С.219-222.
14 См.: Сукина, Л. Б. Человек верующий. С. 146.
15 Сукина, Л. Б. Князь И. П. Барятинский - донатор Троицкого Данилова монастыря (к вопросу о личности вкладчика второй половины XVII в.) // История и культура Ростовской земли. 2005. Ростов, 2006. С. 278.
16 Сукина, Л. Б. Человек верующий. С. 160161.
17 См.: Афанасий (Сахаров), свт. Указ. соч. С.114-116.
