CC BY
94
12. Larin B. А. О lirike kak raznovidnosti hudozhestvennoj rechi // Russkaja rech’. Novaja serij. L., 1927. Vyp. 1. S. 42-74.
13. Larin B. А. О raznovidnostjah hudozhestvennoj rechi // Estetika slova i jazyk pisatelja. L., 1974. S.
27-53.
14. Lobanov S. V. Stilisticheskije aspekty funkcionirovanija terminologicheskoj leksiki v hudozhesven-nom tekste (na materiale anglojazychnoj hudozhestvennoj prozy): Dis. ... kand. filol. nauk. М., 2003.
15. Piotrovskij R. G., Rahubo N. P., Hazhinskaja М. S. Sistemnoje issledovanije leksiki nauchnogo teksta. Kishinev, 1981. 160 s.
16. Turajeva Z. Ja. Lingvistika teksta: Lekcii. SPb., 1993. 38 s.
17. Shmidt Z. J. “Tekst” i “istorija” kak bazovyje kategorii // Novoje v zarubezhnoj lingvistike. Vyp. 8. Lingvistika teksta. М., Progress, 1978. S. 89-111.
18. Clancy T. The Hunt for Red October. USA: Berkley Publishing, 1992. 302 p.
19. Crichton M. A Case of Need. USA: Signet, 1994. 416 p.
20. Irving J. A Son of the Circus. New York: Ballantine Books, 1995. 704 p.
21. Kesey K. One Flew over the Cuckoo’s Nest USA: Penguin Books, 1999. 277 p.
22. Verghese A. Cutting for Stone. India: Random House Publishers, 2009. 552 p.
23. Warren R. P. All the King’s Men. Moscow: Progress, 1979. 448 p.
Н. П. Худавердова
КОМИЧЕСКИЙ ОБРАЗ ТРАГИЧЕСКОГО МИРА В РОМАНЕ РОБЕРТА МУЗИЛЯ «ЧЕЛОВЕК БЕЗ СВОЙСТВ»
Как часто выгорает радость и показывается неразрушимое ядро печали
Р. Музиль.
В соперничестве комического и трагического планов, возможно, кроется загадка незавершенности романа, разгадать которую помогает поэтика контрапункта. Роман, как представляется, оставлен без художественного финала вследствие невозможности для его автора совместить несовместимые эстетические оценки эпохи, представлявшейся Музилю, с одной стороны, веком фатальных заблуждений, заслуживающим сочувствия и понимания, достойным быть предметом трагедии, а с другой стороны — веком абсурда, заслуживающим злого смеха и убийственной иронии.
Ключевые слова: комическое, трагическое, роман, поэтика, эстетика, ирония.
N. Khudaverdova
THE COMIC IMAGE OF THE TRAGIC WORLD IN ROBERT MUSIL’S NOVEL «THE MAN WITHOUT QUALITIES»
Rivalry between comic and tragic plans may contain the mystery of incompleteness of the novel which can be unraveled with the help of the poetics of counterpoint. The novel seems to be left without an art final because of the author's inability to combine incompatible aesthetic assessments of the age which seemed to Musil, on the one hand, to be the age offatal delusions that deserves sympathy and understanding, worthy to be the subject of the tragedy, and on the other hand - the age of the absurd worthy of malevolent laughter and deadly irony.
Keywords: comic, tragic, novel, poetics, aesthetics, irony.
Известно, что роман «Человек без писатель Роберт Музиль (1880-1942) так и
свойств», первые наброски к которому поя- не успел закончить. Действие более чем ты-
вились в начале 1920-х годов, австрийский сячестраничного произведения происходит
в 1913 г., на что его условный «автор» — безымянный иронический рассказчик — указал в первой главе. Сюжет, таким образом, сразу оказывается помещен в исторический контекст — в этот год свершилось знаковое, по мысли Музиля, событие, открывшее трагическую страницу ХХ столетия и послужившее поводом для начала Первой мировой войны — речь идет об убийстве габсбургского престолонаследника.
Анализу духовной атмосферы этого кризисного периода истории Австрии посвящен роман. Обобщенным образом не только Австрии, но исторической европейской ситуации в целом служит вымышленное государство Какания. Несмотря на трагизм исторической ситуации, ведущим эстетическим модусом произведения автор избирает иронию, а также широко прибегает к сатире и юмору.
Причину упадка некогда «передового» государства Какании Музиль видит в ошибочности выбора пути, на который вступила вся западная цивилизация уже на ранних этапах своего развития. «По достоверным преданиям, началось это в шестнадцатом веке, в эпоху сильнейшей душевной взволнованности, — началось с того, что перестали пытаться... проникнуть в тайны природы и поверхностно — иначе это не назовешь — удовлетворились исследованием ее поверхности» [1, с. 346].
Изображенное в романе общество — уродливый слепок Австро-Венгрии — доведено до трагической черты начавшимся задолго до ХХ века развалом гуманистической культуры, деградацией великой цивилизации, для которой абсолютной ценностью и мерой всех вещей был человек. Жители Какании предстают односторонними фигурами, масками некогда полнокровных, а теперь утративших былую цельность индивидуумов. Все персонажи романа — Музиль ни для кого не делает исключений! — являют собой скорее психологические и сатирические гротески, нежели живые и полнокровные характеры — одни погружены в
отношения полов, другие замкнулись на личных амбициях, третьи заняты удовлетворением гипертрофированных телесных потребностей: предаются обжорству, беспорядочным связям, плетут интриги, даже не гнушаются преступлениями. Трагическую тональность усиливает присутствие в подтексте романа мотива увядания «Великого прошлого» Какании; на месте заботливо взращенного просветительской эпохой мира, где особый культурный слой создавали устремленные к вершинам духа личности, отныне остался всего лишь калейдоскоп осколков — гротескных фигур, комических марионеток; таковы предприниматель Арн-гейм («пишущий железный король»), хозяйка светского салона Диотима («античная статуя с венской примесью»), изгой и убийца Моосбругер («старался выражаться по-книжному» и вставлял в свои оправдательные речи «крохи французского и латинского»), представительница околобогемных кругов Кларисса (экстравагантная, носящая «зловещую каверну» в душе).
Значительную долю вины в упадке государства Какании автор возлагает на науку, а именно — на утрату наукой гуманистической составляющей и той познавательной и воспитательной роли, которую отводила разуму эпоха Гёте и Шиллера. В одиннадцатой и семьдесят второй главах («Самая важная попытка» и «Наука улыбается в бороду, или Первая обстоятельная встреча со злом») первой книги — они имеют вид развернутых авторских комментариев, выполнены в жанре эссе и откровенно выбиваются из сюжетной ткани романа в особый риторический дискурс — автор иронически размышляет о последствиях чрезмерного увлечения наукой, всеобщей эйфории по поводу научных достижений и полного забвения во имя чего научные открытия совершаются.
Прием уподобления семантически несовместимых понятий, один из наиболее часто встречающихся у Музиля, создает сильный сатирический эффект: «математика, мать точного естествознания, бабушка техники,
является и праматерью того духа, из которого в конце концов возникли ядовитые газы и военные летчики» [1, с. 64]. В комментариях рассказчика этот прием нередко дополняется прямыми сравнениями; условный «автор» не ограничивается ироническими намеками, а проводит прямую параллель между учеными, охотниками и торговцами; например, в семнадцатой главе в качестве объединяющих эти группы свойств названы свобода от традиционной почтительности, предприимчивость и жажда разрушать. Подобное уподобление снижает и в глазах читателя дискредитирует духовные амбиции продажной науки, ставит ее на уровень не очень чистого ремесла.
Утратив человека в качестве своей главной цели, наука, по мысли автора, уподобляется демону: «.математика есть источник некоего злого разума, хотя и превращающего человека во властелина земли, но делающего его рабом машин» [1, с. 64].
Преобладающий в упомянутых главах-эссе иронический стиль подчас сменяется откровенным бурлеском; в ряде эпизодов усилия науки описаны комически высокопарным слогом с использованием превосходной степени: «волшебство», «торжественный обряд, предполагающий величайшую силу сердца и мозга» и пр. [1, с. 63]. Автор как будто отступает перед силой собственного негодования, оставляя читателю возможность для предположений о наивном неведении ученых Какании: «В науке все происходит так же ярко, так же беспечно и великолепно, как в сказке» [1, с. 65].
В чередовании разных форм комизма прослеживается внутренняя полемичность Музиля-обличителя, неокончательность приговора, выносимого автором романа обществу, частью которого ощущает себя его рассказчик. В особую группу можно выделить главы, в которых разрушение человеческой личности становится предметом специального диалога рассказчика с читателем. В главах двадцать пятой («Недуг замужней души») и сорок пятой («Молчали-
вая встреча двух горных вершин») почти дословно совпадает диагноз, поставленный Музилем персонажам своего романа и обществу в целом. Речь идет о «слове ‘душа’», которое «утрачено нынешним временем и никак не соединяется с цивилизацией» [1, с. 218]. Подобно разуму, заблудившемуся в понимании целей науки, душа, рассуждает автор, отрывается от человека, становясь не более чем абстрактной категорией. «Она [Диотима. — Н. Х.] много читала о своем недуге и открыла, что утратила нечто, об обладании чем мало что знала дотоле, — душу» [1, с. 132]. В данном случае ирония, не столько жесткая, сколько горькая, сопровождает объективный анализ трагического состояния людей, ставших жертвами собственной безответственности.
Поисками «души», загадочного, неуловимого «нечто», занят почти каждый из героев романа, и в каждом отдельном случае страх встретиться с собственной душой в реальности вызывает у автора сложное чувство насмешки и сопереживания; усилия героев пробиться в мир искренних эмоций всякий раз наталкиваются на авторскую иронию, вследствие чего угасает и доверие к героям со стороны читателя. Честный взгляд Музиля превращает кажущееся трагическим субъективное ощущение обделён-ности и жертвенности в комическую ситуацию эстетского самолюбования. Красноречивый ряд синонимов — «пустота», «большая дыра», «голая, словно моллюск», «поповская дребедень» — сопровождает интеллектуальные усилия разных персонажей дать определение «душе» — «некоему особому состоянию», что в их представлении не поддается ни рациональному постижению, ни чувственному восприятию: «Это легко выразить негативно: это как раз то, что прячется, когда слышат об алгебраических рядах» [1, с. 132].
По мере того как писатель приходит к пониманию глубины той бездны, к которой подошла цивилизация, и изменяются пропорции между разными формами комизма в
романе, можно говорить даже о смене иронии сарказмом, вытеснении мягких форм комического жесткой сатирой. Все чаще автор ставит своих персонажей в ситуации выбора между реальной, подлинной жизнью и праздной игрой в жизнь. От эстетических шалостей/игр жителей Какании остается всего лишь один шаг до ощущения вседозволенности. Персонажи-гротески продолжают играть, подойдя вплотную к черте, отделяющей обычную жизнь от преступления, и каждый оказывается в положении, когда утрачивают силу нравственные законы. Ульрих, под воздействием эмоций, ищет в кармане нож, чтобы убить промышленника Арнгейма, Агата готова убить мужа, Кларисса грозится убить Ульриха за отказ стать ее любовником. Гротескным заострением мотива вседозволенности служат сцены посещения эстетствующей компанией сумасшедшего дома, где в ожидании суда пребывает Моосбругер, и реплика о нем Клариссы: «Этот убийца музыкален».
Венцом развития мотива вседозволенности является убийство Моосбругером беззащитной уличной девушки. Символически-гротескная фигура преступника — порождение общества, играющего с нравственными понятиями. Целый ряд сатирических сцен воспроизводит этот образ как карикатурное воплощение пока еще не до конца реализованной порочности общества, которому изгой подражал. Набором деталей, напоминающим каталог с перечислением отвратительных состояний, низменных чувств и убогих мыслей Моосбругера, писатель добивается эффекта крайнего отторжения этого персонажа читателем. При этом преодолению чувства отвращения способствует издевательский, саркастический комментарий по поводу всей деградирующей цивилизации. «Человеческое существо одинаково способно на людоедство и на критику чистого разума» [1, с. 410].
Фокусом сатирических мотивов романа оказывается «параллельная акция» — сюжетообразующий мотив романа и своего рода развернутая метафора вырождающей-
ся Какании. Прослышав о замысле празднования юбилея правления германского императора Вильгельма II, правящие круги Какании задумались над проведением собственных торжеств — года «всемирной Австрии». Идеологи этого крохотного государства, существующего в состоянии постоянного соперничества с Германией, задумывают пышные мероприятия, имеющие целью «выставить полновесность богатого успехами и заботами» собственного семидесятилетия «в более выгодном свете, чем юбилей всего лишь тридцатилетний» [1, с. 105]. На первом «великом» заседании, описанию которого посвящены главы сорок вторая («Великое заседание»), сорок третья («Первая встреча Ульриха с великим человеком..»), сорок четвёртая («Продолжение и конец великого заседания.»), Диотимой выдвигается задача найти «некий великий знак», «великие общие идеи», которые «захватят сердце мира».
Многократно повторяющийся в тексте пышный эпитет «великий» создает целую гамму оттенков комического, от снисходительной насмешки до злой сатиры: «акция» именуется «великой патриотической», «великой отечественной», «великой идеей», а параллельно этому высокому лексическому ряду, снижая торжественность его звучания, выстраивается ряд бурлескных сочетаний — «гениальная скаковая лошадь», «великий теннисист», «великая пловчиха».
Откровенная издёвка автора-рассказчика над бессмысленными поисками «великой идеи» членами бесчисленных комитетов сопровождается предвидением трагических последствий «параллельной акции». Во второй книге появляются симметричные по отношению к главам первой книги описания первого «великого» заседания; повторяется ситуация «поисков великой идеи» и перекликаются даже названия глав, каждая из четырех — тридцать четвёртая, тридцать пятая, тридцать шестая, тридцать восьмая — начинается фразой «Готовится великое событие». Возникает эффект самопародии:
знакомые персонажи, на этот раз заметно уставшие от бесплодных надежд на появление некоего «великого знака», начинают вести разговоры о крепкой руке, якобы необходимой массам, упоминают фашистские идеи о силе инстинктов и крови; элита «последнего государства» Какании хватается в конце концов за новый лозунг — «действовать». По поводу поворота сюжетной линии романа в сторону откровенного упрощения и нивелирования различий между поведением очень не похожих друг на друга людей в критической литературе сложилось практически единодушное мнение, а именно, что «повествовательную структуру произведения в целом» «пронизывает» «тема надвигающейся войны» [3, с. 104].
Направив острие сатиры на общество, утратившее созидательную потенцию, заигрывающее с «высокими идеями» и при этом девальвировавшее ценности гуманистов просветительского века, оказавшееся беспомощным перед реальными силами, бесцеремонно использующими «параллельную акцию» в собственных интересах и уверенно приходящими к власти, писатель пытается отыскать выход из тупиковой ситуации, в которой оказались жители Какании, но, к сожалению, тщетно. Редкие, а потому особенно ценные высказывания отдельных персонажей не меняют в целом ощущения
безысходности от созданной Музилем трагикомической картины.
Сатирическому таланту Музиля явно недоставало веры в собственные оздоровительные силы. Понимание писателем неизбежной обреченности усилий, предпринимаемых малой частью общества для собственного спасения, обусловило заметный перевес в романе трагического лейтмотива — предвидения надвигающейся на Каканию катастрофы, а с нею и трагического финала истории цивилизации. В соперничестве комического и трагического планов, возможно, кроется загадка незавершенности романа, разгадать которую помогает поэтика контрапункта — благодаря последней раскрывается невероятная глубина мировоззренческого и эстетического противоречия, охватившего писателя в период работы над произведением. Роман, как представляется, оставлен без художественного финала в силу невозможности для его автора совместить несовместимые эстетические оценки эпохи, представлявшейся Музилю, с одной стороны, веком фатальных заблуждений, заслуживающим сочувствия и понимания, достойным быть предметом трагедии, а с другой стороны — веком абсурда, заслуживающим злого смеха и убийственной иронии — бесспорным объектом фарсовой комедии.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Белобратов А. В. Роберт Музиль. Метод и роман. Л.: Изд-во Ленинградского университета, 1990. 160 с.
2. Музиль Р. Человек без свойств. Роман: В 2 т. М.: Науч.-издат. центр «Ладомир», 1994. Т. 1. 751 с.
3. Музиль Р. Человек без свойств. Роман: В 2 т. М.: Науч.-издат. центр «Ладомир», 1994. Т. 2. 502 с.
REFERENSES
1. Belobratov A. V. Robert Muzil'. Metod i roman. L.: Izd-vo Leningradskogo universiteta, 1990. 160 c.
2. Muzil'R. CHelovek bez svojstv. Roman: V 2 t. M.: Nauch.-izdat. centr «Ladomir», 1994. T. 1. 751 c.
3. Muzil'R. CHelovek bez svojstv. Roman: V 2 t. M.: Nauch.-izdat. centr «Ladomir», 1994. T. 2. 502 c.
