CC BY
46К.И. Зубков
Институт истории и археологии Уральского отделения Российской академии наук, 620000, Екатеринбург, Российская Федерация
КОЛОНИЗАЦИОННЫЙ ТРЕНД В ИСТОРИИ ИМПЕРСКОЙ РОССИИ: ДИНАМИКА «ВЫЗОВОВ» И «ОТВЕТОВ»1
Аннотация. В статье исторические особенности русской колонизации анализируются сквозь призму тойнбианской концептуальной схемы «вызов - ответ», применение которой дает возможность выявить внутренние и внешние факторы, обусловившие динамику и траектории развертывания русского колонизационного процесса на протяжении нескольких веков. На этой основе объясняются такие характеристики русской колонизации, как неравномерность, фрагментарность, постоянно возобновляемый характер. Обосновывается также критическая роль отдельных этапов колонизации в формировании российской цивилизации. Определяя «вызовы» как кризисные ситуации, угрожающие существованию общества и подразделяя их на внешние и внутренние, автор доказывает, что долговременный внешний «вызов» в виде угрозы со стороны кочевников евразийских степей предопределил на долгое время колонизационный сдвиг русского населения на относительно неблагоприятные для аграрного освоения территории. Это обстоятельство, в свою очередь, породило долговременный внутренний «вызов» в виде недостатка ресурсов и низкой нормы прибавочного продукта, что сделало колонизацию практически перманентным процессом для истории России. Данные выводы убедительно объясняют трансформацию ситуации «вызовов» применительно к колонизации восточных регионов России; они теперь сводятся главным образом к возможности компенсировать те или иные обострившиеся ресурсные потребности государства за счет экстенсивного вовлечения в оборот новых территорий. Эта тенденция объясняет как последовательность отдельных колонизационных «волн» в освоении Урала и Сибири (промысловое, горнозаводское, аграрное освоение), так и их конъюнктурную, узко функциональную направленность. Следствием этого, как доказывается в статье, явился незавершенный характер колонизационных процессов на востоке страны, который во многом сохраняется и поныне. Однако к концу имперского периода главным «вызовом» для русского правительства становится необходимость повышения экономической отдачи от приобретенных Россией огромных территорий, что дало толчок массовой аграрной колонизации зауральских земель. Такой «ответ» представлял собой переход к более глубокому и всестороннему освоению восточных территорий, опять же средствами переселения, т.е. за счет живого труда, а не капиталов. Эти обстоятельства подчеркивали исключительное значение колонизации в стратегии развития страны.
Ключевые слова: колонизация, переселение, Россия, Урал, Сибирь, пушнина, аграрное освоение, горнозаводская промышленность
K. Zubkov
Institute of History and Archaeology, Ural Branch of the RAS, Yekaterinburg, 620000, Russian Federation
COLONIZATION TREND
IN THE HISTORY OF IMPERIAL RUSSIA:
DYNAMICS OF "CHALLENGES" AND "RESPONSES"
Abstract. In this article, historical peculiarities of the Russian colonization are analyzed in the light of Toynbee's conceptual scheme "challenge - response", the use of which gives an opportunity to reveal both the internal and external factors having stipulated the dynamics and paths of development of the Russian colonization process throughout several ages. On this basis, explanations are given for such characteristic features of the Russian colonization as its unevenness, fragmentariness, regularly renewed character. Also grounds are laid for admitting a critical role of distinctive colonization stages in shaping the Russian civilization. Defining the "challenges" as the crisis situations threatening the existence of the society, the author argues that a long-lasting external "challenge" embodied in the threat from nomadic hordes of the Eurasian steppes, had predetermined for a long time the colonization shift of the Russian population to territories being relatively unfavorable for agrarian development. This circumstance, in turn, had given a birth to the long-lasting internal "challenge" concerned with the lack of resources and low norm of surplus product, and it was a factor which made a colonization practically permanent process for Russia's history. The given conclusions have a tendency to explain convincingly a transformation of the "challenge" situations as regards the colonization of Russia's eastern regions; the former now are focused mainly on an opportunity to compensate
1 Работа выполнена по проекту фундаментальных исследований Комплексной программы УрО РАН «Российские модернизации: исторические вызовы и механизмы их преодоления» (проект № 18-6-6-37).
various sharpened resource needs of the state at the expense of the extensive involvement of new territories into economic turnover. That trend explains both the succession of distinctive colonization "tides" in the development of the Urals and Siberia (trapping, mining, and agrarian ones) and their conjuncture, narrowly functional trend. As it is argued in the article, the consequence of that became uncompleted character of colonization processes in the country's east - the condition which is kept until now. Meantime, toward the end of imperial period, the chief "challenge" for the Russian government becomes the need to increase the economic output from enormous empty territories acquired by Russia, and it was a consideration giving the impetus to the mass agrarian colonization of the lands beyond the Urals. Such a "response" was, in fact, a transition toward a deeper and more multi-faceted development of the eastern territories, but again mainly by the means of resettlements, i.e. at the expense of manual labor instead of the capital funds. Those circumstances are underlining exceptional importance of colonization in a strategy of the country's development.
Key words: colonization, resettlement, Russia, the Urals, Siberia, furs, agrarian development, mining industry
ОСОБЕННОСТИ РУССКОЙ КОЛОНИЗАЦИИ
Феномен колонизации всегда представлял большой интерес для историков, выступая в роли ключа к пониманию национального исторического опыта ряда крупнейших стран мира и процесса складывания современной мирополитической структуры. Сегодня, вместе с возрастающей подвижностью нашего глобализирующегося мира, интенсивностью транснациональных миграционных потоков, колонизация, скорее, мыслится уже как всеобщее имманентное свойство социально-исторического развития, как его пространственно-динамическое выражение. Это дало основание Ф. Фернандесу-Арместо утверждать, что «вся история -это летопись колонизации, потому что все мы пришли туда, где находимся, из какого-то другого места» [1: 18]. Нам в главных чертах понятна форма, в которой происходила колонизация, - это переселение значительных масс людей на новые для них территории (и, что еще более значимо, в новые природно-географические среды). Мы с легкостью определяем и ее материализованные результаты - в возделанных полях, проложенных сквозь дебри путях сообщения, вновь возникших городах и заводах, в преобразованных культурными воздействиями ландшафтах, делающих жизнь человека более богатой, комфортной и безопасной. Гораздо сложнее проникнуть в механизмы социальной жизни, порождающие колонизационную активность, понять ее непосредственные причины, а, возможно, лежащие в ее основе более глубокие мотивации, делающие колонизационный инстинкт неотъемлемой частью национальной судьбы и национальной культуры. В этом вопросе однотипные социологические интерпретации уже довольно слабо улавливают индивидуальные особенности и характерные траектории отдельных колонизационных процессов, что требует применения в отношении них полноценного исторического анализа.
Колонизацию как имманентное свойство русской истории и ее «основной факт» В.О. Ключевский в свое время раскрыл в лаконичной, но очень емкой формуле: «История России есть история страны, которая колонизуется» [2: 50]. Историк предлагал не только проводить периодизацию русской истории «по наблюдаемым в ней народным передвижениям» (по-видимому, полагая, что каждый новый этап колонизации связан не только с приращением территории государства, но и видоизменением всего строя национальной жизни), но и предвидел, что даже со стабилизацией границ Российской империи колонизация продолжится - в виде
изменений пропорций численности населения, степеней хозяйственного развития и плотности коммуникационных связей между отдельными частями государственной территории [Там же: 50-51]. (XX век в истории России - уже не имперской, но советской -стал блестящим подтверждением этого предвидения, и в значительной степени оно сохраняет актуальность и в отношении современной региональной политики Российской Федерации.) Заметим, что подмеченные В.О. Ключевским особенности русской колонизации -в частности, та, что «русский народ распространялся по равнине не постепенно, путем нарождения, не расселяясь, а переселяясь, переносясь птичьими перелетами из края в край, покидая насиженные места и садясь на новые» [Там же: 50] - давал основание русским теоретикам колонизации рубежа Х1Х-ХХ вв. видеть в ней нечто особенное и исключительное по сравнению с колонизационными движениями народов Западной Европы. Если для последних колонизация означала иммиграцию, а затем водворение, поселение на новых территориях, ведущее, в конечном итоге, к потере связи с метрополией (как это произошло с английскими колониями в Северной Америке), то в России переселение с давних времен зачастую становилось «явлением внутреннего народного быта, имеющим значение простого перехода с одних мест жительства в другие» в пределах уже сложившейся государственной территории [3: 2]. Эти особенности, несомненно, сообщают русской колонизации в чем-то парадоксальный характер, воссоздавая образ страны, вроде бы уже колонизованной (коль скоро оформилась ее государственная территория) и одновременно непрерывно продолжающей колонизоваться.
Другое существенное отличие, которое необходимо констатировать, говоря о специфике русской колонизации, заключается в том, что она не вполне соотносится с классическим представлением о колонизации, в котором предполагается наличие некоторой «точки отсчета», некоего стабильного центра развертывания миграционной активности, который ее не только подпитывает, но и в полной мере пользуется ее плодами. Именно наличие такого опорного центра превращает лишенные укорененности миграционные перемещения народов в последовательное расширение сферы жизнедеятельности определенного типа хозяйства и культуры. Систематическая связь метрополии как питающего центра и колонии как форпоста расширяющегося
хозяйственно-культурного и политического ареала превращает каждый момент пространственной динамики общества в элемент построения определенного миропорядка - независимо от того, является ли эта связь материализованной или же носит только культур -но-символический характер. И в этом случае русская колонизация являет собой нечто особенное, выпадающее из этой классической модели. В.О. Ключевский, выделяя четыре периода развертывания русского колонизационного процесса (днепровский, верхневолжский, великорусский, всероссийский) [2: 53], а в еще большей степени - М.К. Любавский в своем фундаментальном обзоре истории русской колонизации [4], фактически, констатируют непрерывный характер процесса колонизации на всем протяжении русской истории - с самих ее теряющихся в глубине веков истоков. В этом непрерывном колонизационном движении тот или иной возвышающийся политический центр видится всего лишь определенной путевой вехой, временной «остановкой». Сама Москва, воспринявшая в послемонгольский период роль государственного центра объединения русских земель и, как следствие, политического центра для последующих, расходящихся в разных направлениях, колонизационных потоков, возникла как результат начавшегося уже с середины XI в. колонизационного сдвига основного центра русской жизни из Поднепро-вья на финский северо-восток, в район верхней Волги. При этом важно отметить, что колонизация в этом случае играла и роль важнейшего инструмента сдвигов в цивилизационном облике России - в смене типа политической власти (переход от quasi-«федеративного» удельно-вечевого строя Киевской Руси к патримониальной самодержавной власти великий московских князей), а с ней и основ коллективной жизни, ее культурно-психологического строя. Решительный водораздел между киевским и московским периодами русской истории был осознан русской общественной мыслью задолго до того, как «евразийцы» подкрепили этот вывод солидной геополитической аргументацией. Например, для В.Г. Белинского «колыбель» России видится уже не в Киеве, но в Новгороде, «из которого, через Владимир, перешла она в Москву, где воспитанный суровыми условиями ум «медленнее, но основательнее, чувство спокойнее, но глубже, страсти воспламеняются труднее, но действуют тяжелее» [5: 39]. Почти в унисон с ним К.Д. Кавелин подчеркивает, что в великорусском племени уже почти нет «индивидуального начала, нет поэтического характера, личной храбрости, удальства, рыцарства», освященных былинными преданиями о южно-русской государственности; оно «действует массами, не пускается в рискованное дело, выжидает, страшно выдержанно» [6: 159]. Таким образом, колонизационная динамика, видоизменяя формы управления активностью людей, их занятия и привычный образ жизни, вбирая на своем пути огромное разнообразие природных ландшафтов, этносов, религий и культур, является, по сути, непрерывным процессом трансформации цивилизационного прототипа страны. Эта особенность русской колонизации очень далека от представлений о колонизации как о простом механическом процессе естественно происходящего расселения численно растущего народа из той части государства, которая образует его историческое и политическое «ядро».
«ВЫЗОВЫ» И «ОТВЕТЫ» В ПРОЦЕССЕ РУССКОЙ КОЛОНИЗАЦИИ
Динамически-импульсивная природа колонизации, ее прерывный характер, неравномерность формирования ее основных географических векторов заставляют предполагать зависимость ее хода и траектории от воздействия достаточно сильных исторических обстоятельств и факторов, которые способны побудить к переселению огромные массы людей. Однако, как справедливо отмечает американский историк Дж. Бе-лич, общественный настрой, при котором массы людей готовы сняться с места, рассчитывая найти в переселении возможность улучшить свое социальное и материальное положение, - явление достаточно позднего происхождения, связанное с последствиями «второй промышленной революции» конца XIX - начала XX в. Именно благодаря связанному с этой «революцией» ускоренному росту магистрального транспорта, систем передачи информации и технической вооруженности человека в борьбе с силами природы произошла резкая активизация и массовизация колонизационных потоков в разных частях света, включая позднеимпер-скую Россию. Как следствие технического прогресса, рациональный выбор человека в пользу переселения как способа улучшения своего благосостояния и повышения экономической свободы был значительно облегчен. Все эти факторы, по мысли Белича, стали важнейшими составляющими глобального феномена «переселенческой революции» [7]. Во все предыдущие эпохи, как можно предполагать, выбор людей в пользу переселения или даже просто их согласие с этой участью были достаточно непростыми и требовали очень веских побудительных мотивов или даже применения принудительных методов (вроде ссылки преступников в русскую Сибирь или британскую Австралию). Ранняя история освоения Сибири запечатлела немало фактов, которые не укладываются в представления о двинувшемся на ее просторы широком потоке вольно-народной колонизации. Так, например, в 1590 г. когда русское правительство в порядке повинности обязало сольвычегодских посадских людей и крестьян выделить из своей среды 30 семей пашенных крестьян для отправки в Сибирь, последних сольвычегодцы постарались снабдить таким количеством скота, инвентаря, хлеба (с расчетом на целый год) и подъемных денег (по 110 руб. на семью), что это ясно говорило о том, насколько трудной, опасной и незавидной виделась участь будущих переселенцев [8: 16].
На наш взгляд, для изучения особенностей колонизационных движений (в том числе и русской колонизации), их динамики наиболее подходящим методом видится применение разработанной А.Дж. Тойнби концепции «вызов - ответ». Эвристическое достоинство этой концептуальной модели заключается в возможности охватить анализом и общесоциологические наблюдения по поводу механизмов колонизации, и конкретно-историческую специфику ее отдельных национально-страновых потоков. Колонизация, переселение в этом свете видятся простейшей формой «ответа» социума на исторические «вызовы» - экстраординарные кризисные ситуации, проблематизирую-щие сами основы его существования. Это не исключает
того, что «вызовы», имея в основе ситуационную природу, могут приобретать пролонгированный характер и даже превращаться в постоянный режим существования данного социума.
В истории русской колонизации довольно отчетливо можно выделить две группы «вызовов» - внешние и внутренние. Перманентным внешним «вызовом» для России с киевской эпохи и вплоть до конца XVIII в. можно считать соседство с воинственными кочевыми народами евразийских степей. Именно критическое усиление номадического натиска, начавшееся с утверждением в южнорусских степях сильных половецких орд (середина XI в.), обусловило неспособность юго-западной Руси, составлявших, по словам С.М. Соловьева, «самую благословенную часть областей русских относительно климата и качества почв», «стать государственным ядром» для России. Кочевой натиск на Приднепровье создал сильнейший «вращательный момент», приведя, с одной стороны, к «разносу» этого зарождающегося государственного центра и его деградации в «пограничное военное поселение», «страну казаков», а с другой - положив начало мощному колонизационному оттоку населения на северо-восточные окраины Руси [9: 66]. Монголо-татарское нашествие 1230-1240-х гг. и возникший в степной зоне после распада империи Чингисхана геополитический ансамбль кочевых и полукочевых государств превратили эту угрозу в постоянно действующий фактор российской истории, тормозивший расширение Российской государства на наиболее благоприятные для хозяйственной жизни южные территории. Однако номади-ческая угроза создала и мощный внутренний «вызов» развитию России, поскольку порожденный ею колонизационный отток славяно-русского населения направлялся, как правило, на территории, гораздо худшие в природно-климатическом и почвенном отношении, чем в юго-западной Руси, требовавшие несравнимо больших затрат на освоение и доставлявшие гораздо меньшую норму прибавочного продукта.
Для понимания всех последствий этого разворота русской колонизации для дальнейшей истории страны принципиально важно еще одно общесоциологическое наблюдение В.О. Ключевского, на которое историография почти не обращала внимания. Говоря об аграрной колонизации, Ключевский выделил характерные для нее две формы взаимодействия общества и природы: в первом случае человек «приспособляется к окружающей его природе, к ее силам и способам действия», во втором - «их приспособляет к себе самому, к своим потребностям, от которых не может или не хочет отказаться» [2: 78-79]. Фактически, историк говорит о противоположности двух типов хозяйства - присваивающего и производящего, которая была особенно значима на ранних этапах человеческой истории, но в какой-то части получила и своеобразное преломление в общем ходе русской колонизации. В опыте русского крестьянина - в том виде, в каком он «кристаллизовался» на неплодородных суглинистых почвах лесисто-болотистого великорусского центра в XШ-XГV вв., - устойчивость аграрного способа освоения территории как основного «кода» деятельности резко контрастировала с неустойчивостью осваиваемой природной среды, легко истощаемой и выводимой из равновесия хозяйственными
воздействиями и требовавшей для восстановления своей отдачи экстраординарных материальных и трудовых затрат [2: 88]. Вследствие этого возникал особый род хозяйственных стимулов, которые сводились к тому, что общество могло с меньшими затратами достигать сопоставимой меры материального богатства скорее колонизацией нового пространства (как вместилища разнообразных даровых и еще не растраченных ресурсов), чем прогрессом производства на старой территориальной базе. Такой перевес экстенсивных факторов хозяйствования в долговременном плане мог порождать только мощную инерцию осуществляемого «перелетами» колонизационного процесса, превращая его в основной способ разрешения перманентно присутствующего «вызова» - узости ресурсной базы хозяйственного развития.
«ВОЛНЫ» КОЛОНИЗАЦИИ ВОСТОЧНЫХ РЕГИОНОВ РОССИИ
Особенно рельефно эти особенности русского колонизационного процесса проявились в длившейся несколько столетий эпопее освоения зауральских территорий России. В отличие от юга России, где осуществляемая под прикрытием укрепленных линий земледельческая колонизация в большей степени имела характер хотя и медленного, но поступательного, сплошного расширения заселенного и освоенного ареала, а после устранения внешней угрозы (в лице османской Турции и Крымского ханства) в конце XVIII в. приобрела невиданно быстрые, почти «американские», по выражению английского географа Х.Дж. Маккин-дера, темпы [10: 433], на востоке страны переселения осуществлялись «перелетами», с громадными пространственными разрывами между участками активной колонизации, что обусловливало формирование рыхлого, сегментированного состава государственной территории. В процессе колонизации восточных регионов России тот стихийно улавливаемый крестьянским инстинктом «вызов», который состоял в постоянно ощущаемой узости ресурсной базы хозяйственного развития, своеобразно преломлялся в сознании государственной власти, которая столь же неизменно была озабочена проблемой повышения отдачи от стремительно расширявшейся территории, требовавшей для поддержания обороны, администрации и коммуникаций все возраставших затрат.
Отсюда те постоянно возобновляемые, никогда не завершающиеся и всегда функционально узкие приступы к колонизации востока, к которым прибегала российская власть. Неравномерный, волнообразный и часто фрагментированный характер освоения Урала и Сибири, на наш взгляд, наиболее полно и убедительно объяснят концепция С.В. Бахрушина. Рассматривая русскую колонизацию огромной территории от Урала до Тихого океана, он отмечал (в большей мере характеризуя деятельность правительства, чем народных масс), что на каждом историческом этапе она «направлялась и руководилась различными задачами и целями», и каждый «новый интерес», оживлявший жизнь колонизуемых окраин, вытекал из наиболее острых потребностей национального хозяйства [11: 44-45]. Поэтому данный процесс вынужденно принимал
периодически возобновляемый, повторяющийся характер, что было связано с исторической ограниченностью результатов каждой «волны» колонизационной активности и, как следствие, с относительной незавершенностью хозяйственной освоенности колонизуемой территории. По этой же причине на каждом этапе существенно изменялись территориальные ареалы активного освоения, на новой основе возвращались реалии давно минувших этапов колонизации, производя, в итоге, медленную, почти всегда только частичную «достройку» регионального хозяйства.
Исторический механизм подобной динамики русской колонизации в общих чертах ясен. В отличие от давно освоенных территорий исторического «ядра» государства, где полнота хозяйственной жизни, ее многоотраслевой характер формировались на органичной основе, путем длительных накоплений общественного богатства и естественным расширением возможностей его приложения, на колонизуемых окраинах эпохи хозяйственного оживления (и сопутствующий ему приток активного населения) были связаны в основном с избирательной эксплуатацией какого-то одного вида первичных ресурсов. Летописные восхваления открывшихся первопроходцам богатств «Сибирской земли» («дереве различное: кедри и прочая»; «зверие раз-личнии, ови подобни на снедение человеком, ови же на украшение и на одеяние риз»; «реки пространныя и прекрасныя зело»; «рыбы различьныя множество»; «дебрь плодовитая на жатву и скотопитателная места пространна зело») [12: 44], которые, казалось бы, обеспечивали возможности для широкого разнообразия хозяйственной жизни, контрастируют с тем фактом, что в течение почти полутора столетий динамика русской колонизации Сибири и вся организация ее неразвитой и довольно скудной хозяйственной жизни были подчинены целям извлечения пушных богатств - того единственного ресурса, который регион, в отличие от давно освоенных территорий, предлагал в избытке. Именно это, говоря языком современной экономической теории, сравнительное региональное преимущество могло создать достаточно сильную мотивацию для переселений в Сибирь - как добровольных (промышленные люди, «гулящие» и беглые), так и организуемых правительством (служилые люди). Свидетельство Г.К. Котошихина, описавшего деятельность Сибирского приказа, не оставляет сомнений в том, что первоначально вся система переселений в Сибирь, как и вся организация административного управления ею, были подчинены исключительно обеспечению «прихода» в царскую казну сибирской пушнины, приносившей до 600 тыс. рублей ежегодно. «А денежных доходов с тамошних (сибирских - К.З.) городов не бывает никаких, исходят там на жалованье служилым людям...», - добавляет беглый дьяк, большой знаток московских приказных дел, характеризуя бедность прочей - не связанной с добычей пушнины - хозяйственной жизни Сибири. Не проходит Котошихин и мимо того факта, что присылаемые в казну «мягкие рухляди» добывали в основном «ясачные люди, Таторовя, и Чюваша, и Вотяки, и иные» [13: 84]. Иначе говоря, добыча пушнины (если исключить из рассмотрения ее нелегальные обороты через частные руки) главным образом зиждилась на административной системе фискальной эксплуа-
тации туземного населения, которая, наследуя традиционную для народов Сибири практику данничества, тем более не вносила существенных изменений в их патриархальный хозяйственный уклад и образ жизни. Устройство же «сибирской пашни», начало которой, как упомянуто выше, было положено посылкой в Сибирь первых 30 «пашенных» семей и продолжалось в виде устройства под защитой острогов пахотных слобод, служило главным образом целям самообеспечения немногочисленного русского населения хлебом, доставка которого в Сибирь из Европейской России, ввиду плохих путей сообщений и длительных сроков, превращалась для правительства в большую проблему. Начало хлебопашества в Сибири было лишь частичным «ответом» властей на эту проблему и в первые два века освоения не развилось в массовый и имеющий самостоятельное значение экономический тренд, оставаясь, скорее, элементом инфраструктурного обеспечения главного экономического процесса - добычи пушнины.
Этот процесс, несомненно, объясняет ту парадоксальную на фоне извлекаемых пушных богатств бедность Сибири, выражавшуюся в недостатке людей, духовных и материальных средств в первые два века колонизации. Заинтересованное в бесперебойном функционировании Сибири как своеобразного пушного «цеха» государства, русское правительство практиковало определенный минимализм в части затрат на ее освоение и крайне разборчиво относилось к привлечению в нее любых - сверх необходимости - континген-тов переселенцев. Отсюда стремление к минимизации затрат на доставку хлеба и припасов; поощрение не только устройства местной пашни, но и вообще любых форм самообеспечения (вплоть до позволения служилым людям промышлять и хозяйствовать на земле); регламентация переселений с расчетом на сведение их к минимуму и на прикрепление каждой человеческой единицы к делу [14: 20]. Неудивительно, что за первые 200 лет колонизации Сибири (к 1785 г.) русское население этой огромной территории достигло лишь 900 тыс. человек [15: 64].
Как видно уже на примере первой «волны» колонизации восточных регионов России, которая была связана с эксплуатацией их пушных богатств и напоминала своим поверхностным, минималистским подходом к освоению территорий снятие природной ренты (чем всегда пользовался и русский крестьянин-переселенец), предпосылкой колонизационной активности являлась их естественная ресурсная продуктивность, а мощным стимулом и регулятором - факторы внешнего (экспортного) и внутреннего (государственного) спроса на соответствующие виды ресурсов. Спрос же этот определялся, как правило, целым комплексом исторических обстоятельств, включая и необходимость модернизации страны. При недостаточной развитости денежного обращения в стране, сосредотачивавшиеся в руках государства запасы пушнины служили высоколиквидным «маневренным» ресурсом, с помощью которого оплачивались государственные потребности, кредитовалось купечество и, что существенно, поддерживались торговые (а вместе с ними также дипломатические и культурные) отношения с наиболее развитыми государствами Западной Европы. Даже если сама эксплуатация пушных богатств Сибири осуществлялась
посредством архаичных экономических форм, как высоколиквидный и ценившийся на европейских рынках товарный ресурс, пушнина играла прогрессивную роль в подготовке предпосылок модернизации России.
Второй, по С.В. Бахрушину, следовавшей за пушной «лихорадкой» XVII в., «волной» колонизации на востоке России стало не ускорение аграрной колонизации, но возникновение «нового интереса», имевшего стратегическое значение, - развитие горно-металлургической промышленности [11: 40, 42, 44, 45]. Два периода колонизации востока не имеют четкой разделительной грани: в то время как пушной промысел, в целом теряя свою значимость, еще продолжает свою экспансию на самых дальних восточных окраинах и в 80-е гг. XVIII в. переносится даже в Северную Америку, одновременно уже в XVII в. на востоке страны ведутся активные поиски металлических руд (железа, меди, серебра), строятся (на Урале) первые металлургические заводы. А в ходе петровской модернизации России в начале XVIII в. «осью» русской колонизации восточных регионов становятся сразу три устойчиво развивающихся и охватывающих обширные территории горно-металлургических комплекса - Уральский, Алтайский и Забайкальский (Нерчинский). По образной оценке С.В. Бахрушина, в XVIII - начале XIX вв. Сибирь вместе с Уралом из страны «соболя и чернобурой лисицы... превращается в "золотоносную" страну рудников и копей» [Там же: 47]. Вновь, как и в случае с пушниной, предпосылкой развития горной промышленности на востоке страны становятся исключительно богатые первичные ресурсы (на этот раз - рудные); дополнительным фактором, благоприятствующим этому развитию, являются нетронутые лесные массивы Урала и Сибири. Комбинирование этих богатейших ресурсов обеспечило на Урале себестоимость производства полосового железа в 2-2,5 раза ниже, чем на олонецких и подмосковных заводах [16: 105]. Ведущим же стимулом придания русской колонизации востока нового направления становятся возрастающие военные потребности государства и стремление к пополнению его валютных ресурсов. Развитие горно-металлургической промышленности на Урале и в Сибири существенно изменило роль окраин в проведении модернизации страны: теперь, при всей своей общей неразвитости и слабой заселенности, они превращаются в регионы преимущественно индустриального развития в стране, остающейся в своем базисе преимущественно аграрной.
Примерно с середины XIX в. дело колонизации восточных окраин России получает совершенно новый оборот. Третьей «волной» колонизации можно считать постепенно набиравшие силу и достигшие апогея в предреволюционные годы массовые аграрные переселения на Урал, в Сибирь и Степной край, на Дальний Восток. Если за период с 1861 по 1885 г. колонизационный поток за Урал составил около 300 тыс. переселенцев, то в следующее двадцатилетие - с 1886 по 1905 г. -в Азиатскую Россию прибыли 1 520 750 душ обоего пола. Своего пика - 2 516 075 душ - крестьянские переселения за Урал достигли в период с 1906 по 1910 г. (Средний годовой размер переселенческого движения составил: в 1861-1885 гг. 12 тыс. чел., в 1886-1905 гг. -76 тыс., в 1906-1910 гг. - 500 тыс. чел.) [17: 2].
Такой масштаб крестьянских переселений свидетельствовал о качественном переломе в ходе многовековой русской колонизации востока. Впервые массовые переселения на восток имеют своей целью вовлечение в хозяйственный оборот страны главного и самого значительного ресурса зауральских территорий - ее пригодных для развития сельского хозяйства земель. Если с точки зрения стадиальной эволюции мирового хозяйства аграрная колонизация в период, когда мир стремительно переходил к индустриализации, возможно, не представляла собой вершины прогресса, то по своему общему социально-экономическому эффекту (плотность заселения, коммуникационного и социального обустройства новых территорий, глубина и сплошной характер их освоения) массовая крестьянская колонизация позднеимперского период превосходила все достижения предшествующих веков.
Первая «волна» колонизации сделала Россию обладательницей обширнейших пространств северо-восточной Евразии, но преходящий характер этой экспансионистского рывка, достигшего побережий Северного Ледовитого и Тихого океанов, быстро превратил эти пространства в экономическую пустыню. Вторая «волна» колонизации создала на пространствах Урала и Сибири «островные» очаги индустриального экономического уклада, еще довольно слабо связанные в хозяйственном отношении с окружающими их территориями. В связи с этим уже в конце XVIII - начале XIX вв. правительство столкнулось с новым «вызовом» - гораздо более сложным, чем та или иная ресурсная потребность: что делать с этими «втуне лежащими» и слабозаселенными территориями, расходы на поддержание которых значительно превосходили получаемую от них экономическую отдачу? Именно такую постановку вопроса о дальнейшей судьбе колонизуемых окраин С.В. Бахрушин обнаруживает уже в указе от 17 октября 1799 г. «О населении Сибирского края, прилежащего к границам Китайским.» [11: 48-49]. В необходимости ответить на этот «вызов», пожалуй, можно видеть главную мотивацию, которой руководствовалось русское правительство, приступая к поощрению и поддержке крестьянских переселений за Урал. В течение большей части XIX в. дело, однако, подвигалось слабо. Господство в стране крепостного права не располагало к развертыванию аграрных переселений, и последние долгое время ограничивались переводом в Сибирь небольших партий казенных крестьян.
С отменой крепостного права в 1861 г., и особенно в связи с ощущавшимся в Европейском центре страны малоземельем, формировались и социальные предпосылки для организации массовых крестьянских переселений на восток. Важно при этом отметить, что стремление правительства двинуть дальнейшее освоение восточных окраин империи в такой форме вполне объяснимо и вытекало из всей органики русской исторической жизни. Участие государства в организации и поддержке процесса колонизации Сибири не только позволяло ему частично разрешать острую проблему крестьянского малоземелья в центре Европейской России (и, следовательно, снимать там опасное социальное напряжение), но и предлагать для решения назревшей задачи освоения зауральских территорий империи наиболее простой и относительно дешевый способ,
уповая на самодеятельную жизненную силу и хозяйственную сметку крестьянина-переселенца, т.е., по существу, вкладывая в развитие востока страны не столько капиталы (которых в стране было очень мало), сколько рабочие руки [14: 13]. Отличительная черта русской колонизации - в том, что в многовековом процессе заселения и освоения экстремальных территорий, помимо прочего, выработался социальный тип чрезвычайно выносливого, неприхотливого и привыкшего к выполнению разного рода неземледельческих работ и повинностей крестьянина. Этот неисчерпаемый когда-то источник живой рабочей силы зачастую подсказывал правительству единственную и универсальную форму «ответа» на разнообразные «вызовы».
ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ:
ПРОБЛЕМА ЗАВЕРШЕННОСТИ КОЛОНИЗАЦИИ
В долговременном плане аграрная колонизация восточных регионов России имела важные экономические и социальные последствия. Аграрная колонизация Сибири на рубеже XIX-XX вв. не вела к превращению региона в «царство» мелких крестьянских хозяйств. Г.Ф. Чиркин (сотрудник Переселенческого управления, в 1916-1917 гг. - его глава), не преувеличивая темпов диверсификации экономики Сибири, в 1911 г. констатировал ее «заметный экономический подъем», который можно было рассматривать, прежде всего, как кумулятивный эффект стимулированной прокладкой Транссибирской железнодорожной магистрали интенсивности переселений. Увеличение емкости рынка сбыта (не только за счет потребностей переселенческих хозяйств, но и в связи с дислоцированием в регионе дополнительных войск) вызвало рост торговли и городов, сопровождавшийся притоком денежных капиталов (в том числе иностранных); это, в свою очередь, вело к постепенному переливу крупных купеческих капиталов в сферу промышленности, прежде всего, связанной с переработкой аграрной продукции. Важные прогрессивные изменения происходили в сфере самого сельского хозяйства. Здесь институциональные изменения (переход от крестьянского землепользования на основе оброчного держания к закреплению земли в частной собственности) шли рука об руку с техническими усовершенствованиями (использование сельскохозяйственных машин, новых приемов агротехники, переносимых в Сибирь переселенцами из разных областей Российской империи), приводя, в итоге, к образованию крупных работающих на рынок специализированных хозяйств предпринимательского типа. Созданное развитием транспорта облегчение вывоза аграрной продукции, повышая доходы крестьянской экономики, способствовало их переливу в сферу переработки сельскохозяйственных продуктов. В 1910 г. масштабы их вывоза из Сибири достигли внушительных величин: хлеба (в зерне и муке) - 40 млн пудов, мяса -2,2 млн пудов, живого скота - 61 тыс. голов, сливочного масла - на 45 млн руб. [3: 4-6]. Прогресс крестьянской экономики, таким образом, формировал предпосылки для прохождения переселенческими регионами первых стадий индустриализации, органично растущей «снизу», благодаря коммерциализации аграрного сектора экономики.
Таким образом, можно заключить, что лишь к концу имперского периода колонизация обширной территории России демонстрировала признаки своего завершения, но, опять же, лишь в первой стадии эволюционного экономико-технологического развития - аграрной. На этой стадии впервые стали просматриваться предпосылки и возможные траектории для органичного перехода к следующей стадии - индустриальной. Это свидетельствовало о возникновении нового качества колонизационного процесса. Вместе с тем, как показывает проведенный анализ, колонизация на всех этапах российской истории являлась достаточно гибкой и почти универсальной формой «ответа» на наиболее сложные внешние и внутренние «вызовы», которые вставали перед страной; при этом инерционные особенности колонизационных процессов (неравномерность, фрагментарность, функциональная узость и др.) при определенных условиях сами порождали новые «вызовы», что требовало не только регламентации и управления колонизационной активностью, но и комбинирования ее отдельных функциональных составляющих. Логика «ответов» и «вызовов» позволяет сформировать важное концептуальное измерение, объясняющее многие особенности российской истории и в такой же степени многие современные проблемы страны.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ / LIST OF REFERENCES
1. Фернандес-Арместо Ф. Цивилизации / Пер. с англ. Д. Арсе-ньева, О. Колесникова. М.: АСТ; АСТ Москва, 2009. 764, [4] с. [Fernandez-Armesto F. Civilizations / Transl. by D. Arsen'yeva, O. Kolesnikova. Moscow: AST: AST Moscow, 2009. 764, [4] p.]
2. Ключевский В.О. Сочинения. В 9 т. Т. I: Курс русской истории. Ч. I. М.: Мысль, 1987. 430, [1] с. [Klyuchevsky V.O. Works. In 9 vols. Vol. I. The Course of Russian history. Part I. Moscow: Mysl', 1987. 430, [1] p.]
3. Чиркин Г.Ф. О задачах колонизационной политики в Сибири // Вопросы колонизации. Периодический сборник под ред. Г.Ф. Чиркина и Н.А. Гаврилова. № 8. СПб.: А.В. Успенский, 1911. С. 1-37. [Chirkin G.F. On the tasks of colonization policies in Siberia // Issues of Colonization. Periodical collection edited by G.F. Chirkin and N.A. Gavrilov. No. 8. St. Petersburg: A.V. Uspensky, 1911. P. 1-37.]
4. Любавский М.К. Обзор истории русской колонизации с древнейших времен и до XX века / Отв. ред. А.Я. Дегтярев. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1996. 688 с. [Lyubavsky M.K. A survey of history of Russian colonization from earliest times to the 20th century / Ed. by A.Ya. Degtyarev. Moscow: Moscow University Publishing House, 1996. 688 p.]
5. Белинский В.Г. Собрание сочинений. B 9 т. Т. 4. М.: Худож. лит., 1979. 654 с. [Belinsky V.G. Collected works. In 9 vols. Vol. 4. Moscow: Fiction Literature, 1979. 654 p.]
6. Кавелин К.Д. Наш умственный строй: Статьи по философии русской истории и культуры. М.: Правда, 1989. 654 с. [Kavelin K.D. Our intellectual manner: The articles on a philosophy of Russian history and culture. Moscow: Pravda, 1989. 654 p.]
7. Belich J. Replenishing the Earth: The Settler Revolution and the Rise of the Anglo-World, 1783-1939. Oxford; N.Y.: Oxford University Press, 2009. xii, 573 p.
8. Колонизация Сибири в связи с общим переселенческим вопросом. СПб.: Изд. Канцелярии Комитета Министров, 1900. 374 с. [Colonization of Siberia in connection with the general resettlement issue. St. Petersburg: Edition of the Committee of Ministers Office, 1900. 374 p.]
9. Соловьев С.М. Сочинения. В 18 кн. Кн. I: История России с древнейших времен. Т. 1-2. М.: Мысль, 1988. 797, [1] с. [Solov'yev S.M. Works. In 18 books. Book I: Russia's history from the earliest times. Vols. 1-2. Moscow: Mysl', 1988. 797, [1] p.]
10. Mackinder H.J. The Geographical Pivot of History. The Geographical Journal. 1904. Vol. 23. No. 4. P. 421-437.
11. Бахрушин С.В. Исторический очерк заселения Сибири до половины XIX века // Очерки по истории колонизации Севера и Сибири. Вып. второй / Комитет Севера при Русском географическом обществе и Северная колонизационная экспедиция. Пг.: Ред.-изд. Комитет Народного Комиссариата Земледелия, 1922. С. 18-79. [Bakhrushin S.V. Historical essay of the Siberian settlement until the mid-19th century // Essays on the history of colonization of the North and Siberia. Second Issue / Committee of the North under the Russian Geographical Society and the Northern colonization expedition. Petrograd: Editing and Publishing Committee of the People's Commissariat of Agriculture, 1922. P. 18-79.]
12. Полное собрание русских летописей. Т. 36. Сибирские летописи. Ч. 1: Группа Есиповской летописи. М.: Наука, 1987. 382 с. [Complete collection of the Russian chronicles. Vol. 36. Siberian chronicles. Part 1: Group of the Yesipov chronicle. Moscow: Science, 1987. 382 p.]
13. Московия и Европа. М.: Фонд Сергея Дубова, 2000. 624 с. [Muscovy and Europe. М.: Sergey Dubov Foundation, 2000. 624 p.]
14. Зубков К.И. Ранняя колонизация Сибири: смыслы и уроки истории // ЭКО: Всероссийский экономический журнал. 2019. № 1 (535). С. 8-24. [Zubkov K.I. Early colonization of Siberia: meanings and lessons of history. EKO: All-Russian Economic Journal. 2019. No. 1 (535). P. 8-24.]
15. Щеглов И.В. Хронологический перечень важнейших дат из истории Сибири: 1032-1882 гг. Сургут: Северный дом, 1993. 463 с. [Shcheglov I.V. Chronological list of the most important dates from the history of Siberia: 1032-1882. Surgut: Northern House, 1993. 463 p.]
16. Опыт российских модернизаций. XVIII-XX века. М.: Наука, 2000. 246 с. [The experiences of the Russian modernization. The 18th - 20th centuries. Moscow: Science, 2000. 246 p.]
17. Переселение и землеустройство за Уралом в 1906-1910 гг. и Отчет по переселению и землеустройству за 1910 год // Переселенческое Управление Главного Управления Землеустройства и Земледелия. СПб.: Тип. М.П. Фроловой, 1911. [5], 501 с., 68 л. ил., карт. [Resettlement and system of land tenure beyond the Urals in 1906-1910 and the Report on resettlement and system of land tenure for 1910 // Resettlement Administration of the Chief Administration of Land Tenure and Agriculture. St. Petersburg: Printing House of M.P. Frolo-va, 1911. [5], 501 p., 68 ill., maps.]
Статья поступила в редакцию 10.12.2019, принята к публикации 20.12.2019 The article was received on 10.12.2019, accepted for publication 20.12.2019
РЕЦЕНЗИЯ
на статью кандидата исторических наук, доцента К.И. Зубкова «Колонизационный тренд в истории имперской России: динамика "вызовов" и "ответов"»
Статья кандидата исторических наук К.И. Зубко-ва, давно и плодотворно изучающего исторический опыт русской колонизации Урала и Сибири в широких хронологических рамках, представляет собой оригинальное, отмеченное научной новизной исследование проблемы, принципиально важной для понимания особенностей русского исторического процесса и сохраняющей актуальность для современной России -как страны, во многом еще продолжающей осваивать свои необъятные пространства. На основе творческого осмысления и обобщения достижений русской дореволюционной и современной историографии, рассматривающей мировой феномен колонизации и его роль в российской истории, а также ряда работ зарубежных авторов, автор развивает собственную систему концептуальных взглядов, которая трактует колонизацию не просто как процесс, сопутствующий истории России, но как важнейший компонент формирования государственного и социального организма страны, самой российской цивилизации с самых ранних ее истоков. Автором выделен ряд особенностей исторической динамики русской колонизации, которые существенно отличают ее от аналогичного опыта других крупных государств мира, - прежде всего, ее фрагментированный,
прерывный и незавершенный характер при одновременном, беспрецедентно глубоком воздействии на все структуры развивающейся национальной жизни. Вчитываясь в эти авторские наблюдения, начинаешь очень хорошо понимать корни многих современных проблем в развитии России.
Автор очень точно схватывает главную проблему в современном изучении русской колонизации - необходимость предметного, конкретно-исторического изучения геополитических и социальных механизмов, лежащих в основе развертывания колонизационных процессов, комплексов причин и факторов, которые влияли на изменявшуюся с течением времени интенсивность и географическую направленность колонизационных потоков. В статье убедительно доказывается, что только на этом пути возможно преодоление абстрактного социологизма в понимании колонизации, стереотипных представлений о ней как о последовательном и, по большей части, механическом расширении территориальных пределов государства, подобном расходящимся по поверхности воды кругам. В этом контексте предлагаемое К.И. Зубковым для объяснения темпов и траектории колонизационной динамики применение тойнбианской теории «вызов - ответ»
видится очень удачным концептуальным решением и может считаться безусловной творческой находкой автора. В этом свете колонизация предстает не только как чередование единовременных «вызовов» и «ответов», но и как непрерывное их порождение. Примененный автором концептуальный подход, в частности, хорошо объясняет вечную драму русской колонизации: внешние угрозы создали для страны такой «вызов», что «ответом» на него мог быть только спасительный колонизационный отток населения, направленный на неблагоприятные в почвенно-климатическом отношении территории, что, в свою очередь, формировало новые, уже перманентные, внутренние «вызовы» развитию, требовавшие продолжения колонизационной эпопеи. По сути, автор тем самым дает подлинно научный, диалектично сформулированный ответ на один из ключевых вопросов русской истории - почему Россия в процессе своего развития стала обладательницей такой громадной, несопоставимой с другими странами, территории.
Особый интерес вызывает и данное в статье объяснение неравномерности темпов расширения колонизационных ареалов в разных географических направлениях, а также трактовка автором процесса колонизации восточных регионов России. Привлекая для реконструкции этого процесса уже изрядно подзабытую концепцию С.В. Бахрушина об этапности освоения Сибири, автор показывает, что эта концепция удачно соотносится с применяемой методологической схемой
«вызов - ответ» и через обращение к последней может быть даже серьезно усилена. Давая сжатый очерк, содержащий объяснение логики чередования этапов освоения востока России (промысловый, горнозаводский и аграрный) в имперский период, автор вводит в анализ, наряду с народными массами, и еще одного важного актора колонизационного процесса - Российское государство. Государственные потребности в ряде стратегических ресурсов, остро необходимых для развития страны, стали тем «вызовом», который не только подстегивал колонизационный процесс, но и в существенной степени регулировал его. В авторском прочтении колонизация востока предстает как последовательность функционально сориентированных «ответов» на ресурсные «вызовы», что убедительно объясняет причины постоянно возобновляемого процесса освоения Урала, Сибири и Дальнего Востока.
Статья К.И. Зубкова, таким образом, представляет собой ценный вклад в научную разработку темы колонизации в истории России и будет интересна не только профессиональным историкам, но и практикам государственного управления, поскольку поднятые автором проблемы и сегодня сохраняют свою актуальность. Автор продемонстрировал в данной статье высокий уровень научно-теоретического анализа, широкую историческую эрудицию, смелость и аргументированность выводов.
Статья рекомендуется к публикации в журнале «История и современное мировоззрение».
Доктор исторических наук; профессор кафедры гуманитарных наук и технологий Тюменского индустриального университета В.П. Карпов (специальность 07.00.02)
СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРЕ / ABOUT THE AUTHOR
Зубков Константин Иванович, кандидат исторических наук, доцент; заведующий Центром методологии и историографии Института истории и археологии Уральского отделения РАН. Екатеринбург, Российская Федерация
Konstantin IvanovichZubkov, candidate of Science (History), associate professor; head of the Centre of Methodology and Historiography at the Institute of History and Archaeology, Ural Branch Russian Academy of Sciences. Yekaterinburg, Russian Federation
