Колонизационные тексты имперских экспертов (вторая половина XIX - начало XX В. ) Текст научной статьи по специальности «История и археология»

Вестник Омского университета. Серия «Исторические науки». 2015. № 4 (8). С. 174-193.

УДК 940.2

Н. Г. Суворова, Э. Р. Кадиков

КОЛОНИЗАЦИОННЫЕ ТЕКСТЫ ИМПЕРСКИХ ЭКСПЕРТОВ (ВТОРАЯ ПОЛОВИНА XIX - НАЧАЛО XX В.)*

Подборка документов включает в себя неопубликованные или труднодоступные источники, отражающие взгляды имперских экспертов на проблемы колонизации Азиатских окраин Российской империи.

Ключевые слова: колонизация; Азиатская Россия; колонизационные тексты; имперские эксперты.

N. G. Suvorova, E. R. Kadikov

TEXTS OF IMPERIAL COLONIZATION EXPERTS (THE SECOND HALF OF XIX - EARLY XX CENTURY)

Compilation of documents includes unpublished or hardly-accessible sources, which reflects imperial experts opinions on colonization of Asian's outskirts of Russian Empire.

Keywords: colonization; Asian Russia; colonization texts; imperial experts.

Понятие «колонизационные тексты» условно, оно объединяет источники различных видов. Критерием отнесения текста к общей группе «колонизационных» текстов будет наличие в нем описания (в любом жанре) осваиваемого (присоединяемого, интегрируемого) региона. Информационная значимость колонизационных текстов (вне зависимости от вида) - наличие образов территории и населения, классификаций населения, интеграционных практик

Колонизационные тексты содержат не только сведения о колонизуемой территории (экономический потенциал региона, направления хозяйственного освоения, перспективы сельскохозяйственной и промышленной колонизации), но и задают новые классификации населения, определяют стратегии управленческого поведения в отношении различных категорий населения, исходя из их социокультурной специфики.

Высокий авторитет науки и вера в непреложность точных фактов, статистически подкрепленных моделей, делали научноисследовательские изыскания российских ученых, чиновников, общественно-политических деятелей основой для внедряемых административных интеграционных практик. Н. М. Ядринцев писал, характеризуя ситуацию: «Это было время, когда администрация и бюрократия охотно прибегали к помощи писателей, ученых, исследователей. Воздух канцелярии как бы вентилировался доступом свежего воздуха и независимого взгляда» [1]. Административные и правовые решения, исходящие только из государственных, стратегических задач, без учета хозяйственных интересов населения, без опоры на научный фундамент характеризовались в прессе как «безжизненные» и «кабинетные» [2]. Даже наличие богатого имперского опыта управления окраинными территориями

* Работа проведена при финансовой поддержке Министерства образования и науки РФ, в рамках государственного задания вузам в части проведения научно-исследовательских работ на 20142016 гг., проект № 2619.

© Суворова Н. Г., Кадиков Э. Р., 2015

174

Колонизационные тексты имперских экспертов (вторая половина XIX - начало XX в.)

и скрупулезно собираемые канцелярские сведения, по мнению экспертов, не спасали официальные программы от утопичности и формализма [3]. Роль экспертов поэтому виделась не только в сборе сведений о колонизуемых территориях, но и в создании новых классификаций населения, сценариев и механизмов хозяйственной, социокультурной интеграции и «обрусения» присоединенных территорий и населения [4]. Научные экспедиции, специальные исследовательские программы, составленные по инициативе или под контролем центральной или местной администрации, должны были выяснить экономический потенциал региона, меры по его обороне, наметить направления хозяйственного освоения, перспективы сельскохозяйственной и промышленной колонизации, выстроить стратегию управленческого поведения в отношении коренных народов с учетом их социокультурной специфики. География, этнография и история азиатских окраин, мотивированные потребностями «знания-власти», развивались под явным запросом имперской практики. В качестве экспертов, обсуждающих имперские проблемы на страницах журналов и газет, а нередко и в закрытых правительственных совещаниях и комиссиях, часто можно видеть ведущих российских ученых, которые осуществляли интеллектуальный транзит достижений западной политической и экономической науки и практики, определяя различные варианты видения Азиатских окраин.

Помимо официальных проектов, разработанных по крестьянскому вопросу во II Сибирском комитете, особую значимость в понимании его деятельности имели нереализованные проекты, раскрывающие неочевидные альтернативы, позволяющие увидеть новые факторы, влиявшие на принятие окончательного решения. В 1856 г. во II Сибирский комитет из Киевской губернии поступил оригинальный проект титулярного советника Л. Похилевича «об умножении народонаселения Русского в Сибири» [5]. Сведений об авторе, кроме имени, фамилии и чина в записке не было, поэтому можно только предположить, что титулярный советник Л. Похилевич и священнослужитель, историк, краевед Л. И. Похилевич - одно и то же лицо [6]. В 1864 г. в Киеве был издан

сборник Л. И. Похилевича «Сказания о населенных местностях Киевской губернии или статистические, исторические и церковные заметки о всех деревнях, селах, местечках и городах, в переделах губернии находящихся» [7]. Несмотря на характер издания, призванного «дать непредвзятое описание селений», позиция автора по национальному вопросу достаточно четко заявлена уже во введении, на уровне лексики. В частности, автор призывает уберечь славянский народ от вредного влияния латинистов и «враждебного ляхского племени». Новаторство колонизационного проекта Л. Похилевича заключается не в проблеме обсуждения, а в радикальности предложенных методов, не по-сибирски остро заявленном национальном интересе в колонизационных мероприятиях государства на восточных окраинах. Программы заселения и освоения Сибири к этому времени существовали уже не только на бумаге, но и активно претворялись на практике, осуществляя двуединую задачу хозяйственного развития внутренних малоземельных губерний и слабозаселенных окраин. В представленном проекте помимо хозяйственных проблем выдвигались собственно имперские задачи слияния центра и окраин, преодоления этнического, конфессионального и культурного своеобразия сибирских инородцев с целью окончательного единения их с русским населением «узами единоверия и единославия».

Чиновник Л. Похилевич создал свой проект по личной инициативе, и это стало одной из причин, по которой проект не рассматривался в комитете. Частный характер документа придает ему значимость именно как источнику для характеристики настроений в среде чиновничества западных губерний, где национальный вопрос уже проявил себя достаточно остро, а ассимиляторская и традиционалистская позиции были не только заявлены в прессе, обсуждались радикальной интеллигенцией, но и укоренились в сознании чиновника. Похилевич не только усваивает идеи о необходимости обрусительной политики в отношении западных окраин, но и предлагает аналогичный план русификации Сибири, призванный предотвратить появление здесь сепаратистских настроений. Автор предложил три способа колонизации Сиби-

175

Н. Г. Суворова, Э. Р. Кадиков

ри: во-первых, единовременное переселение в Сибирь излишнего населения Европейской России; во-вторых, периодическое переселение представителей всех сословий в виде рекрутского набора; в-третьих, своеобразный долговременный «брачный эксперимент» для русификации сибирских инородцев. Причем все направления, указанные автором, имели упреждающий характер.

Наряду с традиционной цивилизаторской лексикой в проектах 70-х гг. XIX в. можно отметить и нехарактерные прежде, по крайней мере для чиновничьего дискурса, народнические интонации и обороты. В докладной записке младшего чиновника по особым поручениям Н. Н. Балкашина цивилизация кочевников через тесные контакты с русскими земледельцами была охарактеризована как наиболее перспективная политика империи. Кочевой быт характеризовался как отсталый, костный, неустойчивый, «чуждый правильной оседлости и рационального хозяйства». Но при этом признавалось возможным, хотя и в весьма отдаленной перспективе, «самобытное достижение высшей цивилизации» кочевниками, причем «киргизской цивилизации», что указывает на очевидное влияние народнической идеологии. Второй вариант в административной практике предполагал сохранение (консервацию) кочевников (пастушьих народов) в первобытном состоянии [8].

Кочевое хозяйство считалось более примитивным по сравнению с земледелием, более зависимым от стихии природы и потому «благородная культурная миссия в Степи» связывалась также с распространением «более высокой хозяйственной культуры». Вновь освоенные земли, включенные в земледельческий оборот, назывались «культурной площадью» (возвращая тем самым понятию «культура» первоначальное значение), а новый этап отношений с кочевниками - этапом «культивизации», т. е. «продвижения степняка по пути, указанному культуртреге-ром-землепашцем», приобщения населения к «великой семье культурного человека» [9].

Массовое переселение крестьян в Сибирь даст мощный толчок аграрным исследованиям, основным инициатором и активным участником которых становится сначала Министерство государственных имуществ,

а затем Переселенческое управление. В качестве особых направлений аграрных исследований второй половины XIX - начала XX в. можно выделить изучение старожильческого, переселенческого и инородческого хозяйства, которое на сибирском материале приобретает особый, уже не сугубо исторический и теоретический, но практический характер [10]. С одной стороны, подготовка административных и поземельных реформ в сибирских губерниях, а с другой - незаконченные споры о перспективах русской общины привлекли внимание к сибирскому сельскому населению достаточно широкий и разноплановый круг заинтересованных исследователей.

Вторая половина XIX - начало XX в. в отечественной истории - период острого противостояния общества и государства. Олицетворением серьезного и трудноразрешимого конфликта, имевшего довольно глубокие корни и проявлявшегося в социальной, политической и ментальной сферах, являлись профессиональные революционеры, которым сочувствовали и симпатизировали тогда многие слои российского общества. Однако взаимоотношения революционеров и власти отнюдь не сводились к борьбе и «войне на уничтожение». Кроме конфликта имело место прямое или косвенное сотрудничество с государством, являвшимся воплощением не только самодержавной системы, но и империи. Данное обстоятельство было весьма характерно для Сибири. Именно здесь российские революционеры нередко представали в новом и на первый взгляд удивительном качестве - служителей и экспертов империи, трудившихся на ее благо, являя собой один из многочисленных примеров сотрудничества общества и власти того времени. Очень многие участники освободительного движения, начиная еще с декабристов, вынужденно оказавшись в далеком от центра регионе, вольно или невольно исполняли важнейшие функции империи, внося свою лепту в культурное, научное, общественное, экономическое развитие ее восточной окраины. В силу своей компетенции они принимали участие в исследовании обширных территорий и изучении местного населения, работали в поземельно-устроительных партиях, трудились в управлениях по постройке и эксплуатации

176

Колонизационные тексты имперских экспертов (вторая половина XIX - начало XX в.)

железных дорог, развивали речной транспорт, возглавляли торговые предприятия, управляли редакциями газет и журналов, занимались просвещением местного населения. Деятельность их, без сомнения, оказывала благотворное влияние на край, способствовала его стремительному развитию в рассматриваемый период, расширяла ареал русской культуры, упрочивала связи окраины с имперским центром и тем самым укрепляла империю.

Исследователи, вырабатывающие и реализующие на практике колонизационные

проекты по освоению и интеграции окраинных регионов, могут быть обозначены как имперские эксперты. Используя нехарактерную для правительственного дискурса социальную, народническую, а порой и социалистическую риторику, эксперты, тем не менее, приходили к вполне приемлемым для имперских властей выводам не только о прогрессивности и закономерности российской колонизации, но и создавали модели будущего социального и административного устройства колонизуемых окраин.

Л. Похилевич

«О колонизации Сибири» [11]

1. Основываясь на законе, разрешающем каждому сыну отечества высказывать откровенно перед начальством свою мысль, хлопощуяся к общественному благу... представил свои рассуждения о средствах умножить народонаселение Сибири.

2. Мысли об умножении народонаселения Русского в Сибири в короткое время и без значительных издержек от казны.

§ 1. Есть три способа усилить народонаселение обширных, но пустынных ныне стран Сибири и прилегающих к ним с юга степей.

а) единовременно двинуть в Сибирь из Европейской России весь излишек населения (§§ 10-40);

б) периодически посылать туда на водворение определенное число д.о.п. со всех сословий Европейской России в виде рекрутского набора (§§ 42-43);

в) Принять систему браков Сибирского населения с населением Европейской России (§§ 44-56).

... § 5. Ничто так не возбудит охоту переселяться в другие страны, как уверенность в привольной там жизни и возможность приобресть там собственные земельные участки за сходную плату. В Сибири обилие привольных стран должны быть определены достаточные пространства земель разных условий и климатов для продажи их в частную собственность. подобно тому, как это соблюдается в Северной Америке (по ценам один раз определенным).

§ 6. Должны быть выделены и казенные земли для переселения тех, кто не имеет возможности приобретать землю в собственность.

§ 9. Земли изредка заселенные кочующими инородцами подлежат, как бы ни кем не занятые, к заселению переселенцами из Европейской России с ограничением, чтобы новые владельцы этих земель инородцам предоставили право и свободу продолжать свой образ жизни до определенной степени и с необходимой платою в пользу действительных владельцев землей, располагая их постепенно к оседлой жизни и к единению с русским населением узами единоверия и единославия.

§ 11. МГИ определяет, какую часть (например, десятую) каждой губернии требуется переселить и куда.

§ 12. МГИ дает указание палатам, которые должны определить, сколько именно из каждой волости будет переведено в Сибирь беднейших государственных крестьян для собственного их блага и для пользы остающихся на месте, какое будет оказано переселенцам пособие из мирских капиталов и от самих остающихся на месте.

§ 13. Волостные правления получают предписание составить именные списки лиц обоего пола, предназначенных к переселению с реестрами вещей, денег и скота, которые переселяющиеся могут взять с собой.

177

Н. Г. Суворова, Э. Р. Кадиков

§ 14. Так как остающиеся также получают выгоду, то каждая волость обязана принять на себя издержки переселения своих земляков. Пару волов или лошадей каждому семейству, если у них нет, запасное платье на два года, обувь, земледельческие орудия, семена и назначить каждому семейству небольшую сумму на дорожные издержки. Взамен того волостное общество берет в свое владение дом переселяемого, его усадьбу, поля, сады и всякую недвижимую собственность.

§ 15. Если волостное общество не в состоянии выплатить издержки, то сумма заимствуется из мирского капитала или местного приказа общественного призрения. Заимствованная сумма возвращается с рассрочкою на несколько лет, без процентов. В возврате ссуды могут участвовать и переселившиеся в Сибирь.

§ 16. В назначенный срок каждая волость посылает от себя в указанную местность Сибири десятую часть из предназначенных к переселению лиц, преимущественно не имеющих малолетних детей в виде поверенных от общества, которым поручают:

а) принять назначенную местность;

б) устроить хоть временные жилища для себя и для будущих своих земляков;

в) приобрести... кормовые запасы;

г) обсеменить часть полей и заготовить сено для скота и проч.

§ 17. В другой срок отправляются оставшиеся с земледельческими орудиями, скотом, семенами.

§ 18. При продвижении по маршруту (составленному Министерством) обыватели пользуется безденежно квартирами и пищею от обывателей, подобно воинам.

Н. Н. Балкашин

Докладная записка младшего чиновника особых поручений Балкашина генерал-губернатору Западной Сибири [12]

.Приказали мне составить программу исследования производительных сил степей Западной Сибири для разъяснения возможности водворить между киргизами русские земледельческие поселения.

Вы изволили дать мне командировку в степи, чтобы произвести означенное исследование. Относясь к подобному поручению с полною готовностью, тем более что жизнь пастушьих народов была предметом моих научных занятий, я позволил себе предварительно изложить краткий историко-экономический анализ нескольких вопросов о киргизах и, смею надеяться, что Вы усмотрите из него, насколько мне знакомо настоящее положение киргизов по теории, а также в какой степени я понял великое значение Вашего намерения сделать их верноподданными России.

Затем я изложил самую программу исследования степей. Быть может она покажется слишком широкою, но иначе не возможно было бы соответствовать важности вопроса, возбужденного во Всеподданнейшем отчете Вашем в 1874 г.

Необходимо немедленно приступить, так как потребуется много времени. Один не в состоянии справиться/ особенно занимая такую должность, которая не дозволит мне долго находиться в степи. /возложит исследование на уездных начальников, если они достаточно опытны в этом деле, или на особую экспедицию/ .принимая смелость высказать, что хотя я всего несколько недель нахожусь в Сибири, но для меня уже достаточно ясно, как легко могут оказаться несбыточными все мои предположения и относительно моих научных занятий, и относительно самой службы, вследствие чего мне остается только от души желать не утратить вашего милостивого внимания, каким я имею счастье пользоваться и заслужил ваше доверие.

Проведение дороги - переселение крестьян для эксплуатации дороги и распространения цивилизации среди киргизов.

Поставленные вопросы: окончательно умиротворены киргизы и возможно ли самобытное достижение ими высшей цивилизации и насколько выгодно эксплуатировать их в первобытном состоянии.

1. Вообще пастушии орды рознятся от оседлых народов, прежде всего потому, что все существование их основывается на обладании движимой собственностью, заключающейся

178

Колонизационные тексты имперских экспертов (вторая половина XIX - начало XX в.)

в стадах скота, которые сравнительно легко могут быть утрачены частию от неотвратимого влияния природы, частию со стороны насилия. Вследствие этого благосостояние кочевников крайне неустойчиво. И действительно, от зимней ли гололедицы, или от хищнических нападений как богатые, так и бедные могут потерять все свое состояние, а восстановить его путем усиленного труда в их подвижном быту им невозможно, и приходится или ожидать естественного размножения ничтожных остатков своих стад, и в продолжении многих лет терпеть нужду, или же в свою очередь обращаться к хичничеству, чтобы путем насилия пополнить убыль в своем имуществе. Поэтому в среде пастушьих народов не только все удалое, но и все предприимчивое охотно шло на хищничество, причем самому отчаянному грабителю представлялся случай прославиться и стяжать доблестное прозвище батыра. Отсюда понятно, почему баранта была обычным явлением между кочевниками во все времена, пока над ними не возникала мощная централизованная власть с неутомимым воителем - ханом во главе. Тогда все взрослое мужское население орды разделялось на десятки, сотни, тысячи и десятки тысяч, или тьмы, и каждый под страхом жестокого наказания обязан был беспрекословно повиноваться своим начальникам. Но замирение орды достигалось не одним только упомянутым делением, а преимущественно по той причине, что все отважное уходило вслед за воителем ханом, чтобы ограбить соседние народы, покорять их себе, облагать данью и т. д. Причем в орде из каждой семьи оставался только младший брат, называемый утчигином, т. е. хранителем домашнего очага. Таким образом, между пастушьими народами в короткое время создавались могущественные государства, в том числе величайшая империя Чингисхана, долго обливавшая кровью большую часть Азии и Европы, между прочим и Россию. Впоследствии с развитием военного искусства и учреждением постоянного войска у оседлых народов вторжение пастушьих орд престало грозить былою опасностью; кочевникам в свою очередь пришлось отступать от земледельческого населения в глубину своих степей, а государства их, с падением централизации власти при слабых потомках прежних ханов, исчезли с лица земли, не оставив после себя в степи ничего кроме смутных преданий и того же кочевого населения с его первобытными свойствами, с зависимостью в своем благосостоянии от случайного влияния природы и от хищнической баранты.

Из этих же орд, не унаследовавших от своей вековой исторической жизни никаких задатков цивилизации, более миллиона киргизов приняли подданство России. По-видимому, они довольны своей судьбою, исправно вносят ежегодную кибиточную подать, прекратили (36) между собой баранту и не грабят ни сопредельных со степями русского населения, ни по торговым путям в самих степях. Но в виду указаний истории и при экономическом строе кочевой жизни едва ли можно ручаться, чтобы после нескольких лет сряду, неблагоприятных для степного скотоводства, или по каким-нибудь другим причинам, мирные теперь киргизы не заволновались бы опять на громадном пространстве от р. Урал до китайской границы, что тем вероятнее, так как еще в недавнем прошлом между ними происходили волнения, возбуждаемые происками Кенисары, батырем Джанома Ходжей и пр., а перед тем возникали беспорядки в Букеевской орде, когда от жестокой зимы 1832 г. часть киргизов, кочевавшая у Каспийского моря, потеряла почти половину своего скота; другая же часть, кочевавшая на север, двинулась было в пределы Саратовской губернии из опасения хищничества разоренных, которое спустя несколько времени и не замедлило заявить себя такими грабежами, что необходимо было выслать войско для их прекращения. А потому признавать киргизов верноподданными лишь по названию - ближе к истине, чем проблематические рассуждения будто бы они народ мирный, способный к самобытному достижению высшей цивилизации и т. д.

II

Обращаясь по поводу цивилизации кочевников опять к истории, оказывается, что, действительно, многие бродячие племена, вследствие экономической необходимости сами по себе обращались к скотоводству, а потом осваивались с земледелием и достигали гражданственности. В науке даже создалась такая теория, признававшая последовательный переход от бродячей охотничьей жизни к пастушеской и дальнейшее обращение к земледелию неминуемыми фазами в развитии народов, хотя это вопрос весьма условный. Но как бы то ни было все эти бытовые перевороты происходили в те отдаленные времена, когда народы не соприкасались так близко между собой как теперь, когда застой в развитии одного народа не мог составлять тормоза к дальнейшему развитию благосостояния другого, более цивилизованного народа. На-

179

Н. Г. Суворова, Э. Р. Кадиков

против, позднейшая история наглядно показывает, что к земледелию и гражданственности обратились только те народы, которые покорили себе земледельческие государства и, заняв их, более или менее сплотились с порабощенным земледельческим населением, как, например, турки, венгры, болгары и т. д., причем болгары до такой степени слились с придунайским славянским населением, что язык их утратил свою самобытность и образовалось как бы славянское наречие. /Сами по себе в новейшее время кочевники не обращаются к земледелию/ и достигали гражданственности, да это и ожидать нельзя, потому что между ними, так же как и в среде земледельцев первичного периода хлебопашества, единственными экономическими центрами населения служили меньшинство достаточных лиц. В случае нужды бедные кочевники обращаются для займа скота, часто под высокий процент, равняющийся естественному размножению взятых займы животных. Несмотря на то, большинство бедных искони не устранялось от хозяйственного сношения с меньшинством богатых и при всех своих хищнических наклонностях не посягало разделить между собой все количество скота, имеющееся в орде, или пользоваться им сообща. Отсюда можно заключить, как сильно экономическое влияние богатых в кочевом быту на остальное население. Между тем к земледелию и оседлости могут побуждать не только самые бедные кочевники, лишившиеся своего скота и кредита у богатых, для которых, напротив, возникающие в степях хлебопашество если не служит стеснением в скотоводстве, то по крайней мере не представляется выгодным. Потому понятно, что богатые кочевники с презрением относятся к земледелию, признавая его недостойным себя и нисколько не поддерживают обратившихся к нему бедняков, вследствие чего последним остается при первой же возможности расстаться с земледельческим трудом и возвратиться к скотоводству, к обычной кочевой жизни. После чего не удивительно, что земледелие не сделало значительных успехов ни между башкирами, ни между киргизами Букеевской орды, несмотря на поощрение со стороны правительства, точно также оно не превратило в плодоносную страну черноземных степей южной России, пока там властвовали татары, хотя, по словам Барбаро, в XV ст. многие из них уже засевали пшеницу и просо среди своих кочевников. А потому и киргизы Средней орды сами по себе сделались отчасти временнокочующими из вечнокочующих домогаются, чтобы зимовки были признаны их неотъемлемой недвижимой собственностью, местами засевают поля, запасаются сеном и даже иногда воздвигают постройки, то все это еще очень далеко от оседлости и земледелия в прямом смысле, не говоря уже о гражданственности. Что же касается до России, то для нее с проведением жд и вообще с развитием торговли в Азии едва ли будет удобно выжидать столетия, когда самобытное развитие киргизов повлечет за собой более существенные результаты; равным образом киргизская цивилизация дорого обошлась бы России, если бы признано уместным не водворять в степях русских поселений, учреждать в них искусственные экономические центры в виде образцовых ферм, практических земледельческих школ и т. д. Причем русским правительством, в сущности, создавалось бы какое-то заповедное для русских киргизско-мусульманское государство. Отсюда ясно, что упомянутые во Всеподданнейшем отчете В. Высокопревосходительства ничтожность киргизского населения в гражданственности и необходимость для его постепенной цивилизации водворить в степях русских земледельцев не подлежит сомнению, тогда как доводы в пользу самобытного развития киргизов или противоречат целому ряду историко-экономических факторов, или же не совпадают с интересами России.

III

Наконец вопрос: не выгоднее ли, помимо цивилизации киргизов, эксплуатировать их в том первобытном виде, в каком они находятся? С первого взгляда, казалось бы, мог разрешиться простым расчетом, сколь собирается с них ежегодной подати и что стоит управление их, вместе с содержанием войск на случай возникновения между ними беспорядков. Но если даже в итоге такого расчета оказался излишек дохода против расхода, то при более проницательном отношении к вопросу об эксплуатации едва ли было бы возможным удовлетвориться подобным результатом, так как потребовалось бы принять еще в соображение: насколько не прочно благосостояние киргиз, чтобы возрастать соответственно увеличению их населения и доставлять средства к бездоимочному платежу податей. Приблизительно об этом можно заключить следующее: все благосостояние киргизов основывается на чисто экстенсивном скотоводстве, причем владельцы стад, пользуясь скотом и наблюдая за ним, предоставляют ему самому отыскивать себе пропитание и выносить зимнюю непогоду. Потому размножение скота в кочевом хо-

180

Колонизационные тексты имперских экспертов (вторая половина XIX - начало XX в.)

зяйстве наиболее зависит от количества и качества пастбищ и в особенности от благоприятного зимнего времени, так как гололедица и бураны уничтожают едва вероятное число (38 об) скота, например, в зиму 1855-56 гг. насчитывали, что у киргиз пало: верблюдов 33 427 голов, лошадей 179 405 голов, рогатого скота - 63 005 голов, овец и коз 710 563 гол. Сопоставляя эти цифры с гибелью в зиму 1812 г. от стужи и бескормицы 125 352 голов разного скота в Новороссийском крае, трудно предполагать их преувеличенными до невозможности. /Скот восстановится в соответствии с размерами пастбищ, но не пропорционально увеличению населения. Так в Букеевской орде с 1803 - 1840 г. Скот: от 2 млн до 2,5, потом упал до 1,9 и опять возрос до 2,07; а население с 25 тыс. д.о.п. увеличилось до 70 тыс. Допуская возможность ошибки, нельзя отрицать выводов Мальтуса. В средней орде с прекращением баранты, развитием врачебной помощи, прекращением повальных болезней население будет увеличиваться, а количества скота останется таким, каким определила его природа/. Распространяя на вышеприведенное число населения даже значительно меньшую прогрессию возрастания населения Букеевской орды, оказывается едва ли эксплуатация киргизов Средней орды может быть выгодною продолжительное время. Рассчитывать же на значительную прибыль скота в будущем тем труднее, что как на Севере, так и Юге они пытаются уже прокармливать его за пределами своих степей, именно проникают в Томскую губернию и Туркестанскую область. Следовательно, и с эксплуативною целью нет повода оставлять киргизов в настоящем их состоянии. Если между ними дано было бы место земледелию, то хотя бы под пашни и оказалось бы необходимым занять часть степных пастбищ, быть может даже самых лучших, но от этого не уменьшились бы средства для продовольствия скота в степях. Так как занятое пашнями пространство, кроме зернового хлеба, доставляло бы еще солому, которая могла бы служить частию для топлива, как Новороссийском крае, частию для корма скота и вместе с тем с накошенным сеном до известной степени обеспечивало бы скот от гибели в случае гололедицы. Со своей стороны киргизы имели бы больше возможности заменять мясную пищу хлебною, т. е. не затрачивать столько скота на свое продовольствие как теперь... /баран обменянный на муку/. Таким образом, с водворением земледелия в степях основное благосостояние киргизов, их скотоводство упрочилось бы и тем более средств представилось бы для их эксплуатации, хотя быть может не лишним было бы усилить ее и теперь, именно взамен всесословной воинской повинности, по сомнительной пригодности к ней большинства киргизов, увеличит взимаемую с них кибиточную подать, но независимо от этого, в случае военных действий на юге Туркестанской области, набирать из киргизов конные иррегулярные ополчения и высылать их в распоряжение Главнокомандующего Туркестанской армией.

Из всего вышеприведенного оказывается, что мнения, противоречащие мысли В. Высокопревосходительства относительно необходимости водворить между киргизами оседлых земледельцев, легко опровергаются в принципе и падают сами собой. Несомненно труднее определить практическую возможность устройства в степи русских поселений, так как при этом нельзя было бы пожелать, чтобы оно с самого начала 1) соответствовало естественному ходу колонизации вообще, 2) направлялось бы с двойною целью распространять между киргизами начатков цивилизации и обеспечение предполагаемой в степях жд; 3) согласовалось бы с политическою задачей поддерживать спокойствие в среде киргизов и 4) по возможности совпадало в своем развитии с экономическими интересами соседнего с ними киргизского населения или, по крайней мере, не причиняло ему вреда. Но за отсутствием исследований о производительных силах степей и о значении их в кочевом хозяйстве киргизов нет данных даже для поверхностного заключения: могут ли быть соблюдены означенные условия или нет. Остается предполагать, что так как в древние и новейшие времена земледельческое население своим естественным путем повсюду распространялось по берегам рек, то в киргизских степях оно должно будет водворяться около рек, тем более, что в средних и южных степных местностях земледельческий труд едва ли может вознаградиться иначе как орошением полей. Затем оседлое население могло бы занимать удобные для земледелия местности около станций на пути почтового сообщения между уездными городами, причем, кроме земледелия, поселенцами предоставлялись бы еще разные способы к извлечению средств для обеспечения своих потребностей, например, кустарная промышленность, мелочная торговля и т. д. На одинаковом основании они могли бы водворяться и около станций железнодорожных. Допуская вероятность подобных предположений, отчасти ввиду того, что на степном пространстве между Омском и [неразб.] русское население

181

Н. Г. Суворова, Э. Р. Кадиков

преимущественно сгущается по р. Иртышу и по пути от Семипалатинска к верному, можно заключить, что оно стало бы распространяться и по б. Ишима, а также по пути от Петропавловска в Кокчетав, Атбасар и т. д. Потом с устройством жд к пределам Туркестана, в Акмолинской области от Петропавловска или в Тургайской от Кузнецка, оно направилось бы далее к югу, сгущаясь около станций железной дороги, или же занимая побережье р. Терс-Аккана, впадающего в Ишим, равно побережья Кара-Кингира с его притоками и р. Сары-су. Результатом такого водворения оседлого земледелия в степях между прочими было бы то, что Средняя орда киргизов оказалась бы разъединена русским населением от Малой орды более действительно, чем границею, существующею теперь на географических картах и на бумагах администрации, а подобное разделение орд, несомненно, укрепило бы собою безусловную покорность их России и не могло бы не соответствовать политическим соображениям правительства относительно киргизов. Наконец, быть может, удалось бы сблизить экономические интересы земледельцев и кочевников к их взаимной выгоде. /о преимуществах небольших поселков 4 - 5 двора, так как не занимают много пространства, скорее устраиваться и обедневшим киргизам чаще представлялась возможность примыкать к земледелию, не удаляясь от своих кочевых родичей; полезны возле зимовок, так как в летнее время могли бы их охранять, а киргизы в ответ пасли бы мелкий скот/. Если бы сближение оседлого хозяйства с кочевым повлекло бы за собою взаимную выгоду и для кочевников и для земледельцев, то это не замедлило бы упрочить между ними хозяйственные сношения и наиболее поспособствовало бы постепенной цивилизации киргизов.

Тем не менее, впредь до обстоятельного исследования производительных сил степей всё сказанное о водворении оседлых поселенцев представляется более или менее логичным сочетанием предположений, которые в действительности легко могут оказаться неосуществимыми. Во многих степных местностях по неудобству почвы для земледелия, по отсутствию достаточного количества воды, по недостатку строительного материала. А потому предварительно необходимо выяснить:

1. Существует ли в настоящее время между киргизами какое-либо хлебопашество в окрестностях степных почтовых дорог и по р. Ишиму, Терс-Аккану, а также по Кара-Кингиру, его притокам и по р. Сары-Су. Если существует, то насколько сопряжено с орошением.

2. В каком состоянии находится хозяйство у содержателей почтовых станций и у казаков?

3. Возможно ли на основании вышеуказанных сведений вывести приблизительный расчет: какое пространство потребовалось бы средним числом в данной местности для оседлого хозяйства 1 земледельческой семьи,или 1 двора.

4. Достаточно ли в вышеуказанных местностях пригодной для хлебопашества почвы, лесу или камышу...чтобы земледельческие поселки можно было устраивать по данному направлению на расстоянии не далее 35 - 45 верст.

5. Имеются ли в тех местностях зимовки киргизов, каково их экономическое состояние, т. е. какое пространство занимают, имеются ли постройки. Могли бы разместиться рядом небольшие земледельческие поселки. Могли ли бы означенные поселки стеснить летние кочевки киргизов относительно водопоя.

6. Привести в известность направления летних кочевок, связь с зимовками, но вместе с тем устранить чересполосицу; а также определить, какое влияние имеет на летние кочевки увеличение числа юрт и количество скота в ауле.

7. В каком состоянии находятся бывшие укрепления, казацкие станицы, пикеты.

8. Сравнить орошение полей, существующее у киргизов, с вековыми ирригационными приспособлениями, какие имеются в Туркестане, Самарканде и др. подвластных России областям древнего Хуарезма.

Затем неминуемо возникнет новый вопрос: каким образом русские поселенцы освоятся с орошением полей, хотя и не особенно трудным, но однако же совсем не знакомым для них делом. .

Во всяком случае, если бы даже удалось привести в известность производительные силы степей и их экономическое значение, после чего степи перестали бы оставаться как теперь обыкновенно выражаются «загадкою», то и это было бы уже драгоценным вкладом. облегчило бы последующие административные соображения относительно киргизов.

182

Колонизационные тексты имперских экспертов (вторая половина XIX - начало XX в.)

Л. К. Чермак

Воспоминания. Разрозненные главы [13]

V. 5-я глава.

Я приехал в Атбасар последним, мои товарищи были уже там и поджидали меня, чтобы сговориться о дальнейшей работе. Так как я ехал по проходному свидетельству, выданному мне в Омске, как гос. преступнику, то я был обязан явиться к представителю местной власти, т. е. к уездному начальнику, что я и сделал утром следующего дня. Уездным начальником был молодой офицер-поляк, вполне вежливый, культурный. Между прочим он сказал мне, что согласно «открытого предписания», выданного мне, как и другим старшим работникам экспедиции, Степным ген.-губ., он, как уездный начальник, должен мне оказывать всякое содействие, а по секретному распоряжению того же ген.-губернатора он должен следить за моей деятельностью и в случае, если она будет направлена к подрыванию основ и т. д., то немедленно принять соответствующие меры до ареста и препровождения в Омск включительно. Со мною он был очень любезен и при прощании просил непременно быть у него вечером, говоря, что жена не простит ему, что он не познакомил ее с приезжим из культурных мест. «Ведь мы здесь как в ссылке, никого не видим и рады каждому свежему человеку». Несмотря на мои отговорки об усталости, ко ссылке на дорожный костюм и т. п., пришлось все-таки вечер провести у него.

По моей просьбе он рассказывал о своих разъездах по уезду и между прочим о поездке в Голодную степь, составляющую границу Атбасарского уезда с Сыр-Дарьинской обл. Ему хотелось если не пересечь ее, что представляет большие трудности (51) и возможно только ранней весной, когда жары еще не наступили и зимняя влага не испарилась, или поздней осенью, после дождей, то хоть бы подъехать к границе ее, которой считается довольно крутой подъем на плато Голодной степи. Но несмотря на то, что он поехал в конце лета, когда сильные жары уже миновали, ему не пришлось добраться до Голодной Степи, так как он поучил солнечный удар и его совсем больным привезли в Атбасар.

По соглашению с моими товарищами по работе мне предстояло обследовать южные волости уезда, но так как значительная часть киргиз-южан из рода Баганала была опрошена на северных летовках, но мне не было нужды добираться до Голодной Степи, ибо всех неопрошенных киргиз я мог захватить на их осенних пастбищах по пути к зимним стоянкам.

По мере удаления к югу от Атбасара растительный покров становился все более скудным. Березовые колки, попадавшиеся изредка к северу от Атбасара, исчезли и только по берегам пресноводных источников торчали кусты ивняка. Днем было очень жарко. В колебаниях горячего воздуха чудились группы деревьев вдоль сверкающей поверхности воды, какие-то причудливые строения и т. п., а в действительности это были невзрачные кустики тальника, или даже крупных солянок около (52) солончака, покрытого слоем блестящих солей, разрушенной зимовкой и т. п. Особенно безрадостен был ландшафт около большого соленого озера, протянувшегося на много десятков верст с севера на юг. Киргизы назвали его Денгиз, или Тенгиз, что значит море. Берега были совершенно безжизненны. Не было видно ни птиц, ни растительности. Но по отлогостям берега виднелись ракушки, что указывало, что вода озера не совершенно мертва и что возможно присутствие рыбы, хотя киргизы на вопрос о рыбе отзывались незнанием. Возможно, что попытки рыборазведения были бы не безуспешны и что некоторые породы рыб нашли бы для себя, в условиях Дениза, подходящую среду. Киргизам-скотоводам нечего было делать около Денгиза, так как его горько-соленая вода негодна для питья, а кустики солянок, разбросанных по его берегам, годны только для верблюдов.

Так, переезжая от одной стоянки киргиз к другой, мы доехали почти до Улу-Тау, что значит Большая гора и повернули назад с тем, чтобы, не задерживаясь в Атбасаре, отправиться в Акмолинск, где мы решили съехаться и откуда нам предстояло перебраться в Павлодарский уезд Семипалатинской области.

Акмолинск был крупнее и казался более благоустроенным, чем Атбасар. В нем было немало татар, торговцев преимущественно, торговавших с кочевниками, снабжая их (53) всем необходимым в домашнем и хозяйственном обиходе и покупая у них живой скот и продукты скотоводства. В конце июля в Акмолинске начиналась ярмарка, вторая по размерам оборота в Крае, на первом месте стояла т.наз. Ботовская ярмарка близ г. Каркаралинска. Раньше других открывалась Ботовская ярмарка, затем купцы, насытив спрос местного населения и закончив

183

Н. Г. Суворова, Э. Р. Кадиков

закупку скота, шерсти и проч. у киргиз, переезжали со своими товарами в Акмолинск и оттуда в Атбасар.

Ко времени нашего приезда в Акмолинск ярмарка уже подходила к концу, хотя поторговля шла еще бойко и на ярмарочной площади было много народа, почти исключительно киргиз. Характерной особенностью толпы, слонявшейся по ярмарке, было то, что она состояла из мужчин. Женщины встречались редко. По-видимому, причина этого не в отсутствии интереса у женщин к ярмарочной торговле, - мне приходилось наблюдать, с каким жадным вниманием они рассматривали товары «саудегера», т. е. тоговца в развоз, когда он распаковывал свою тележку, - а в том, что мужчины-хозяева сами занимались покупкой всего необходимого, выбирая ткани, обувь, посуду и т. п., а женщины оставались в аулах.

Кстати сказать, в кочевой жизни все работы по домашнему хозяйству лежали на женщинах. Они собирали топливо (кезек, сучья), готовили пищу, шили, стирали, доили (54) рогатый скот и овец, а при кочевках ставили и убирали юрты и т. п. Только в богатых семьях женщины предавались праздности, в средних же и бедных женщины вечно были заняты. Вероятно, благодаря условиям кочевой жизни с постоянными передвижениями, с крайним неудобством, граничащим с невозможностью изоляции от мужчин, женщины держались совершенно свободно и не только не носили туркестанской паранджи, или азербайджанской чадры, но и вообще не закрывали лица (Примечание: имело значение, вероятно, и то, что киргизы были сунниты, а сарт и азербайджанцы - шииты). Но я не раз замечал, что во время еды за столом располагались только мужчины, а женщины, если они присутствовали, сидели позади мужчин, которые от времени до времени передавали им, не оборачиваясь даже, полуобглоданную кость, а иногда и куски мяса.

В Акмолинске наша партия пробыла недолго и через несколько дней отправилась в Павлодарский уезд Семипалатинской области. По дороге, на одной из остановок для замены уставших лошадей свежими, к нам подъехал в арбе пожилой киргиз, остановился и вступил в разговор. Оказалось, что это был доктор, живший в Китае и там постигший тайны врачевания. Я спросил его, какие же болезни он лечит. Он ответил, что всякие болезни, а чтобы узнать, чем болен больной, он надевает особые очки, через которые (55) он видит, какя болезнь и где именно она находится. И он показал очки с большими круглыми слабо-дымчатыми стеклами. Окружающие киргизы выразили изумление и относились с чрезвычайным почтением к обладателю чудесных очков. Но чтобы видеть в эти очки болезнь, пояснил доктор, нужно знать, а если незнающий наденет их, то из этого ничего не выйдет.

В Павлодарском уезде мне пришлось исследовать одну из волостей, расположенных по правобережью Иртыша, непосредственно за линией казачьих земель. И хозяйство, и весь быт этих киргиз заметно отличались от киргиз Атбасарск. У. и особенно вечных кочевников его южной половины. В их стаде на первом месте рогатый скот, лишь в небольшом количестве разводимый кочевниками Атбасарского уезда. Кочевки их удалены от зимних стоянок не далее 2-3 десятков верст. Все они делают запасы сена на зиму, и многие сеют хлеб. Среди них много осевших, джатаков, но эти джатаки уже не такие бедняки, как там, где кочевник, чтобы кочевать, должен иметь несколько вьючных и верховых животных и где невозможность кочевать является признаком упадка, почти нищеты и расценивается как несчастье.

Павлодарские джатаки просто осели, предпочитая спокойную, хотя и трудную жизнь оседлого земледельца приятной жизни кочевника (56), когда все идет хорошо, и полной лишений, вплоть до риска собственным существованием, когда год неблагополучен, когда гололедица (муб) и связанный с нею падеж скота (джут) превращает вчерашнего хозяина почти в нищего. Конечно, в переходе к оседлости немалое значение имеет и сравнительное малоземелье, явившееся в результате роста населения и отчуждения земель для казаков, а потом и переселенцев.

На одной из первых стоянок, в самом начале работ мне сказали, что ко мне собирается прийти один из почетных, уважаемых в волости киргиз. Я подумал, что это, вероятно, богач, но ошибся. Почетный киргиз оказался хозяином по достатку несколько выше среднего, но ученым, мало интересующимся хозяйством. При его появлении все киргизы встали с почтительными поклонами, прижимая руки к груди, и пропустили его на почетное место близ меня. Это был большого роста дородный мужчина, средних лет, крайне добродушного вида. По-русски он говорил плохо и через переводчика он спросил, может ли он поговорить со мной. Я спросил, в чем дело, и был положительно засыпан самыми разнообразными вопросами, не имевшими

184

Колонизационные тексты имперских экспертов (вторая половина XIX - начало XX в.)

ни малейшего отношения к хозяйству и быту киргиз. Пересыпая свою речь русскими словами, Абдул-Галим - так звали его - спрашивал меня о железной дороге и о (57) телеграфе о том, правда ли, что земля кругла и движется вокруг солнца, а солнце стоит, и сам рассказывал мне, что наблюдает течение небесных светил в трубу и что читал много книг и между прочим соч. Дарвина и удивляется мудрости этого ученого человека, который открыл, что человек произошел от морской девки и обезьяны. И обо многом другом, главным образом в области, так сказать, познания природы, говорил он, видимо, спеша поделиться со мною, человеком «ученым», могущим понять его, всем, что его интересовало. Присутствовавшие в юрте киргизы внимательно и почтительно следили за нашей беседой, видимо, удивляясь учености Абдул-Галима. А я думал о том, сколько радости, наслаждения могла бы доставить этому человеку хорошая научная книжка на родном языке, раскрывающая тайны природы.

Я очень пожалел, что не мог поговорить с ним на его языке, разговор же через переводчика был мало интересен, и мне удалось только выяснить, что книги, читаемые им, турецкого происхождения.

За время моих работ среди киргиз с 1897 г. по 1902 г. это был единственный «ученый», встреченный мною, интересовавшийся не столько своим личным хозяйством, сколько вопросами, далеко выходившими за пределы повседневной жизни, за пределы обычных интересов. (58)

Закончили работу уже в октябре. Снега еще не было, но было холодно, и работать в войлочной юрте, столь приятной летом, стало неудобно. Приходилось закрывать двери и задергивать тюндук /верхнее отверстие юрты/, и зажигать свечи. Степь уже потеряла свою прелесть, хотелось поскорее попасть домой, в Омск, начать разработку собранного за лето материала.

В Омске мы, участники экспедиции, жили обособленной жизнью, занятые разработкой собранного нами обширного материала о киргизском и переселенческом хозяйстве. Днем работали в нашем Бюро, вечером у себя и когда мы сходились у кого-нибудь, что бывало не редко, то разговор почти неизбежно сводился к нашей работе. Кочевая жизнь киргиз была так своеобразна, и при всем кажущемся однообразии так разнообразна, что чуть ли не каждый вопрос хозяйства и быта возбуждал споры. И только постепенно, по мере разработки материалов, собранных в различных районах, отличающихся и по природным условиям и в экономическом отношении, нам удалось подойти к более или менее полному и точному определению вопроса, что такое киргизское хозяйство. Нужно сказать, что законченное представление о нем сложилось у нас только после того, как нами были обследованы крайние восточные уезды степного края, Зайсанский и Устькаменогорский и Кустанайский и Актюбинский уезды Тургайской области, граничащие со Степным краем на западе, с густым населением, с большим числом переселенческих поселков, с более благоприятными для оседлой жизни природными условиями, чем в большинстве местностей Степного края. Сопоставление форм хозяйства и быта киргиз на обширной, обследованной нами территории позволило проследить и понять их эволюцию во времени. (59) Но это уже поздно, к концу наших исследовательских работ, а в этом году мы еще не имели отчетливых представлений о сущности киргизского кочевого хозяйства. В этом году, когда в конце зимы один из членов экспедиции В.А. Владимирский сделал доклад в зале Западно-Сибирского Географического общества о работах экспедиции, только в последовавшей беседе выяснилось, что ни у докладчика, ни тем не менее у слушателей не было отчетливого представлении о том, что же в сущности представляет киргизское кочевое хозяйство.

Зимой же в Омск приехал И. Г. Короленко и с ним проф. Дижонского университета Жюль Легра. С Иларионом Галактионовичем, братом Владимира Галактионовича я был знаком раньше. Он ехал в Томск, центр его района - он был инспектором по страхованию какого-то крупного Страхового общества - и, остановясь по делам на несколько дней в Омске, он привел ко мне Легра, который хорошо говорил по-русски, бывал несколько раз в средней полосе России, издал книжку... и теперь собирался пересечь Сибирь до Владивостока, совершая поездки в сторону от ж.д., которая в то время была оборудована только до Томска. Результаты его поездки он опубликовал в интересной книжке «En Siberie». Легра приезжал в Сибирь еще раз, помнится, уже в 1901 году и останавливался у меня. Я был в то время под впечатлением предстоящего суда над Александром Александровичем Ергиным... моим молодым товарищем по «группе народовольцев», уцелевшим при нашем провале в 1894 г. Он был тогда студентом Петербургского университета и производил чрезвычайно приятное впечатление, веселый, жизнерадостный, простой, без малейшей позы. И вот его должны были судить за убийство виновника

185

Н. Г. Суворова, Э. Р. Кадиков

Якутского расстрела политических ссыльных, в результате которого было убито несколько человек, несколько ранено, из которых потом трое были повешены. Адвокатом Ергина должен был быть присяжный поверенный Переверзев, на оплату путешествия (60) которого в Иркутск, где предстоял суд, и обратно собирались деньги, чем занимался и я. Рассказал я об этом и Ле-гра, и велико было мое удивление, когда он в тот же день передал мне 25 р. С извинением, что не может дать сейчас больше. Я изредка обменивался с ним письмами и виделся еще два раза в 1984 г. На Джанхоте /близ Геленджика/, куда он приезжал к И. Г. Короленко, и в 1917 г. в Петербурге, когда еще можно было удивляться «бескровности» русской революции.

В конце марта в Омск приехал заведывающий экспедицией Ф. А. Щербина с тем, чтобы установить нормы землепользования для киргиз Атбасарского уезда и обследованных волостей Акмолинского и выявить земельные излишки для отчуждения под переселенческие поселки. В начале мая результаты были доложены Щербиной генерал-губернатору, и после утверждения выработанных нами норм Щербина уехал в Воронеж, а мы начали готовиться к отъезду в степь. Мне предстояло обследовать южные волости Акмолинского уезда и несколько волостей Каракалинского. По просьбе одного из членов экспедиции П. А. Васильева, который, по соглашению со Щербиной, должен был всецело заняться обследованием переселенческих поселков, я взял на себя обследование переселенческого поселка Бота-Кора, расположенного на границе трех уездов: Павлодарского, Каркаралинского и Акмолинского, далеко отстоящий от прочих поселков Акмолинского уезда, подлежащих обследованию П. А. Васильева и находившихся как раз на моем пути.

Наиболее удобный и скорый путь в мой район лежал почтовым трактом через Павлодар на Каркаракалинск, не доезжая двух-трех станций до которого мне предстояло повернуть на запад и уже не на почтовых, а на киргизских лошадях ехать в Акмолинский уезд, как раз через поселок Бота-кара, переделанный переселенцами в Бутгору.

(61) Когда я приехал в поселок, в нем было с десяток дворов. Попросив домохозяев собраться, чтобы дать мне необходимые сведения, я был удивлен, видя среди собравшихся значительное преобладание женщин.

А где же мужчины? Спрашиваю. «Да коренные то жители, почитай, все собрались, одного-двух нету, а эти вот женщины приезжие, стало быть поселиться здесь желают».

А мужья их где же?

«А кто их знает», отвечал острожный сибиряк, павлодарский мещанин. «В город однако уехали»... Да вот они сами лучше расскажут» /стр. 376 и 377/.

Из них выделилась одна пожилая женщина, типичная украинка, в 62 серой свитке, несмотря на жару, в темном с цветами ситцевом платке, особенным образом повязанном.

- Здравствуйте, - поклонилась она мне

- Здравствуйте, а где же мужики ваши?

- А мужики у городи.

- Когда же они возвратятся?

- А не знаем. - проговорила она, и вдруг слезы закапали у неё из глаз.

- Что такое, в чем дело? - спрашиваю, видя, что и другие женщины тоже утирают глаза.

- Увезли наших мужиков. увезли.

- Да за что же? Что они сделали?

- И просто не знаем за що. приехали урядники, чи як их там, и увезли..

- Да расскажите по порядку, - вмешался сибиряк, - ты расскажи, Домна, товарищу как было дело. боятся они, - пояснил он мне.

Домна оправилась и начала рассказывать действительно по порядку. К сожалению, я могу передать ее рассказ только по-русски.

- Еще как мы на родине были, да задумали, как и люди добрые, поехать в Сибирь, так знали, что нужно ехать на Кокчетав, а оттуда на такой Тычок (Примечание: испорченное киргизское «Аты-джок». Название урочища). Ну, хорошо, купили это мы в Петропавловске коней, телеги и таки доехали в самый Тычок. Место хорошее, ну только народу там - страсть Божья и все приписки ожидают. Ну, наш кум - там в Тычке у нас кум живет - и говорит: «вот что, запрягайте Вы коней и езжайте на Бутгору, там место хорошее и свободное. Ну, мужики поговорили, поговорили, видят что ничего не сделать, запрягли коней, спросили про дорогу и поехали. Сначала как по поселкам ехали ничего было, а как выехали в чистую степь, то тут приняли муки,

186

Колонизационные тексты имперских экспертов (вторая половина XIX - начало XX в.)

что не дай Бог... Конца краю нет той степи и кроме орды никого нет. Стали орду спрашивать

(62) про Бутгору, а они по руську не знают, то туды покажут, то сюды... И без воды то мы сидели, и чуть что уже не голодать начали, а тут еще ребятишки расхворались, оспа чи-що на них напали, говорят, сыпушка высыпала. Что тут делать! Хоть ложись да помирай. И вот едем мы так, уж к ночи дело, думаем, где нам остановиться вдруг слышим колокольчики звякают. обрадовались, - то нам Господь Бог помощь посылает. Видим, едет повозка и три лошади запряжены, а кругом орды этой много и с лошадями. Вот мужики и давай кричать «стойте, добрые люди, стойте!» Остановилась повозка мужики к ней, шапки поскидали и говорят: «скажите, сделайте милость, как нам на Бутгору проехать?» А тут из повозки барин выглянул, да спрашивает, а Вы кто такие? Ну, мужики и говорят: переселенцы мы, заблудились. а барин как закричит: ах вы такие - разсякие, шляетесь тут, безбилетные бродяги.. и пошел честить и так и сяк; я говорит, Вас вон выгоню, чтоб духу вашего здесь не было!.. Господу Богу небесному известно, сколько мы страху тут приняли. Наругался барин и уехал. Ну, спасибо тут один киргиз подъехал, да и говорит: этой дорогой надо ехать, недалече и Бутгора будет. И правду недалече. Приехали мы, а тут избушки пустые были, хоть плохонькие, а все же избушки: устроились мы тут кое как с больными ребятишками, да спасибо еще дядьке Половневу - дал нам коровку доить, сам он в город уезжал; думали, что Господь даст, поправимся с дороги, а вдруг на пятый или на шестой день приезжают полицейских двое и велят мужикам в город собираться, а нас с ребятишками больными хотели с хат повыбрасывать - начальство, говорит, приказало! Насилу упросили мы: «что же, говорим, хиба на вас Хреста не мае!..

Так мы уже 5-й день без мужиков и не знаем, что и будет.» - закончила Домна свой рассказ.

(63) Пропущен лист (судя по нумерации)

передвигаясь в своих больших сапогах, приспособленных для верховой езды и неудобных для пешего хождения. Конные киргизы одиночкой и группами сновали в толпе, сопровождая навьюченных верблюдов, скрипучую арбу, или шматок овец. Все это шумело, но беспорядка не замечалось, вероятно, от того, что не было пьяных. Особой группой стояли юрты, в которых продавалась различная еда, чай, кумыс. Особым вниманием пользовались юрты, в которых сарты готовили «менты» большие пирожки с бараниной и какими-то пряностями, жареными на бараньем сале. По-видимому эти «менты» или «мянты» несколько дурманили головы.

Дорога на Каркаралинск, или Каркаралы в просторечье, идет с подъемом. Город расположен у подножья окружающих его гор, сложенных преимущественно из гранитов. Склоны покрыты сосной сильно изреженной, отчасти лиственными породами. Вершины гор скалисты. Высота над уровнем моря около 1400 метров. Город совершенно неблагоустроенный, без мостовых, без уличного освещения, с небольшими деревянными одноэтажными домами, заселен преимущественно казаками Сибирского казачьего войска. В городе находились уездные присутственные места и казачье управление. Местоположение делало его более привлекательным, чем Акмолинск и особенно Атбагар.

В Каркаралинске мне пришлось познакомиться, как представителю экспедиции, с уездным начальником, или, как было принято называть их, начальником уезда. Это был человек лет 3540, кавалерист, семейный, бросивший военную службу, как он говорил, из-за невозможности прожить с семьей на офицерское жалованье; среди киргиз он пользовался хорошей славой, а за неутомимость в верховой езде получил прозвище «темир-гет», что значит железный зад. На первых порах он принес немало тревоги киргизам, собст-

(64)

Я прожил в поселке Батакара двое суток, но мужики при мне не возвратились. Кстати сказать, основателем поселка был павлодарский мещанин Половнев, уже старик, прельстившийся хорошей водой речки Нуры, обилием сенокосов, прекрасными почвами и отсутствием поблизости не только русских поселков, но и киргизских зимовок. По рассказам (мне его не пришлось видеть), этот бодрый старик старался привлечь засельщиков на облюбованное место и мечтал, что поселок будет назван «Половневкой», но, кажется, мечты его не сбылись.

Закончив работы в Акмолинском уезде, мы отправились в Каркаралинск, но задержались на несколько дней верстах в 40 от города на урочище Кулунды, где в это время было большое скопление киргиз, приехавших на ярмарку для обмена своего скота, кож, шерсти и др. на необходимые им товары. В отличие от Атбасарской и Акмолинской ярмарок, здесь для размещения

187

Н. Г. Суворова, Э. Р. Кадиков

товаров были выстроены деревянные бараки, вытянутые в два ряда. Особо стояли дома для полицейского начальства, банка, почты. Кроме бараков торговцы помещались в юртах. На ярмарке было большое оживление. Киргизы группами слонялись от одного торговца к другому, неуклюже (далее - на 63 лист)

65

венно волостным и аульным управителям, которые, зная степные обычаи, понесли ему, когда он вступил в должность, соответствующие подарки. Подарки не были приняты, что встревожило киргиз - значит надо дать больше. Принесли больше, и опять напрасно, да еще получили внушение, чтобы вообще подарков не носили. Управители и вообще богачи этого понять не могли и забеспокоились. И разговоры об «уезднай», не берущем подарков, возникали каждый раз, когда они собирались в числе нескольких человек. Что-то нужно было сделать, а что? Они не знали. Но однажды в юрте, где шел разговор на эту тему, присутствовал старый киргиз. Слушал, слушал, а потом спросил: «А хлеб он ест?» Конечно ест.

«Ну так и подарки брать будет...»

Не знаю, осуществилось ли предсказание старика, но А. Г. Киниц не производил впечатления грабителя и был приятен в обращении и вообще производил впечатление вполне культурного человека. Он мне рассказывал об уезде и между прочим предложил поехать вместе с ним на реку Чу, куда ему нужно проехать для переучета кибиток. Предложение его мне очень понравилось. Чтобы попасть на Чу, нужно было пересечь Голодную степь, которая имеет в пределах Каркаралинского уезда около 300 в. ширины. Хотя в том месте через Г.С. проходят караванные дороги Хан-джол и Чак-чагайлы джол, по которым идет сношение с Семиречьем и Туркестанским краем, но дороги эти не годны для колесных экипажей, да если бы и были годны, то получить сменных лошадей на этом пространстве не было возможности, так как степь безлюдна, а иметь с собой чуть ли не целый табун запасных лошадей, пожалуй, еще менее возможно и во всяком случае обошлось бы очень дорого для нас и во много раз дороже для населения, которое дало бы нам лошадей. Оставался единственный способ ехать верхом и иметь вьючных верблюдов. Так (66) именно и предполагал ехать Киниц и заранее сделал распоряжение о том, чтобы к началу сентября на известном месте недалеко от границы Г.-Ст. собрались те волостные управители и писаря, которые должны были ехать с ним, проводник и подготовлено необходимое число вьючных верблюдов и верховых лошадей. Присоединиться к его каравану было очень удобно и не потребовало бы от нас больших расходов. Я принял предложение и мы условились, что закончив свою работу в намеченных к обследованию волостях Карак. уезда, я возвращусь в город, откуда вместе с Киницем мы отправимся на Чу. Поездка эта была тем более интересна, что на Чу жили оседлые киргизы, основным занятием которых было земледелие, а скотоводство было развито слабо. Весь строй их хозяйства и быта коренным образом отличался от киргиз-кочевников, живущих по эту сторону Голодной степи.

67

В ссылке. I.

Мы с женой решили, что я поеду один, а она приедет, когда я устроюсь на месте моего окончательного поселения, - Омск, резиденция степного генерал-губернатора, был только этапом, генерал-губернатор укажет мне, где я должен пробыть пять лет моей ссылки.

Если бы не расставание с близкими, без твердой уверенности снова свидеться с ними и вообще если бы не сознание подневольности этого далекого путешествия, то оно, особенно во второй половине пути, было бы весьма приятно. Я впервые забирался так далеко на восток, и для меня многое было ново и интересно. Красоты южного Урала, особенно участка от Урала до Златоуста, беспредельный простор Зауральской равнины с березовыми рощами, «колками» по-сибирски и редкими поселками, с табунами лошадей, пасущихся по снегу, своеобразная публика, с нерусскими лицами в невиданных мною одеждах на платформах редко размещенных станций, - все это привлекало внимание и я, вероятно, на 6-ые сутки, незаметно добрался до Омска. В Пб перед отъездом я зашел к Г. Н. Потанину, чтобы расспросить его о возможности иметь заработок и вообще об условиях жизни в том крае, куда мне предстояло отправиться. Потанин познакомил меня с двумя омичами, сидевшими у него: Михайловым и Николаевским, а последний дал мне записку к его жене, говоря, что я могу ехать прямо к ним, что она поможет мне устроиться с квартирой и вообще будет полезна. (68) И действительно Нина Николаевна

188

Колонизационные тексты имперских экспертов (вторая половина XIX - начало XX в.)

мне очень помогла устроиться с квартирой и обедом, помогла бы, вероятно, и заработок найти, если бы мне не пришлось выехать из Омска через 2-3 дня после приезда.

ДП обязал меня тотчас по приезду в Омск явиться к генерал-губернатору, но по совету Нины Николаевны я отправился не к самому генер.-губ., а к правителю его канцелярии Лосевскому, от которого, в сущности, зависело разрешение остаться в Омске. Лосевский принял меня весьма холодно и сказал, что он сделать ничего не может, что все зависит от ген.-губ., который принимает только утром, и что мне необходимо завтра же побывать у него. На следующий день я отправился к ген.-губ. Дежурный офицер доложил обо мне, и вскоре в приемную, где я был один, вошел высокий, немного сгорбленный, седой генерал, барон Таубе, прозванный киргизами, как я узнал позже, за свой рост и седины Ак-Тюе, что значит белый верблюд. На мою просьбу разрешить мне остаться в Омске, где я могу рассчитывать на заработок, генерал ответил отказом и сказал, что завтра же я должен выехать в Семипалатинск, в распоряжение военного губернатора Семипалатинской области. Я сказал, что ехать туда на свои средства я не могу, так как не имею денег и прошу отправить меня на казенный счет.

«Но ведь вам придется идти этапом с партией уголовных... пешком...» (69) - Что же делать, у меня нет средств ехать на свой счет.

«Имею честь кланяться» проговорил генерал и ушел в свой кабинет, а я отправился домой, раздумывая о малоприятном путешествии в Семипалатинск с партией уголовных этапным порядком. И велико было мое изумление, когда на другой день утром ко мне явился полицейский пристав отсчитал мне что-то около 30-ти рублей на уплату прогонов за пару почтовых лошадей от Омска до Семипалатинска и чаевые ямщикам по гривеннику на станцию и объявил мне, что он закажет на утро лошадей и что я должен выехать.

Мои новые знакомые снабдили меня валенками, выше колен, сапогами «пимы» по-сибирски, бараньей шубой, барнаулкой, провизией и письмом к присяжному поверенному Г. Ф. Кудрявцеву, отбывавшему в Семипалатинске ссылку. Рано утром к воротам подъехали огромные, как мне показалось, крытые сани кучей душистого сена, в котором потонули мои вещи и я сам в огромных пимах и широкой барнаулке, надетой поверх пальто. Глядя на невзрачных, малорослых лошадей, как-то понуро стоявших, я подумал, что буду тащиться трух-трух, и действительно по улицам мы ехали медленно, но выехав за город, ямщик остановился, рассказал. подобрав возжи и как-то особенно гикнув, пустил лошадей вскачь. Натягивая все туже возжи и испуская протяжное «ы... й» он пустил лошадей во весь мах, и сани только постукивали, ударяясь о твердо накатанную гладкую дорогу. Верст через 5-6 такой бешеной (70) скачки, ямщик ослабил возжи, и лошади, ускоренно дыша, пошли шагом минут через 5-10 снова протяжные «ы...й!» ямщика, и снова бешеная скачка на туго натянутых возжах.

74

... В Семипалатинск я приехал к вечеру и остановился на постоялом дворе, гостиниц там в то время не было, а на следующий день отправился к военному губернатору, генералу Карпову. Он объявил мне, что временно мне разрешается остаться в Семипалатинске, но что если за мной будет что-либо замечено, то мне придется отправиться в Каркаралинск. Никаких указаний на то, при каких условиях я могу рисковать проехать в Каркаралинск, губернатор мне не дал.

189

Н. Г. Суворова, Э. Р. Кадиков

Л. К. Чермак

По поселкам Степного края [14]

Первое знакомство мое с поселками началось зимой 1896 года. Мне предстояло проехать верст за полтораста от города в киргизские аулы, и путь мой лежал через целый ряд поселков, сначала немецких, населенных главным образом переселенцами из приволжских губерний, а затем русских.

Что меня особенно поразило на первых порах, так это то, что, только въехав на деревенскую улицу, я заметил поселок - низенькие землянки без крыш, занесенные снегом, почти не выделялись на общем однообразном фоне степи, нарушаемом только темными пятнами березовых «колков». Но самые поселки производили хорошее впечатление. На задах выделялись ометы хлеба и сена, улица, покрытая пометом, свидетельствовала о том, что скота в поселке довольно много, а в невзрачных снаружи землянках было тепло и чисто. На мой вопрос, как живется, говорили, что ничего, жить можно, только вот воды хорошей мало; рыли глубокие колодцы - и все соленая вода попадалась. Богачи, рассчитывавшие на свободные земли, были несколько разочарованы: и земли там, на родине, лучше, и пшеница по качеству выше, и цены не такие, как здесь, - «25-30 коп. за пуд - что за цена!»

Лошадей в немецких поселках мне давали скоро: кони всюду были хорошие, и я еще засветло приехал в первый русский поселок, раскинувшийся по берегу озера. Я думал тотчас же ехать дальше и попросил лошадей, но тут вышла «заминка». Писарь достал книгу и, посмотрев в нее, объявил мне, что раньше утра лошадей не будет.

- Отчего это?

- Видите ли, ваше благородие, тут народ собрался чуть не из 30 губерний, и все врозь тянут, порядку и нет никакого... Вот хоть бы насчет лошадей - ямщика мы не держим, а возим по очереди, вот теперь очередь Макаренки, а у него лошадей нет, а одни волы: «Хотишь, - скажет, - запрягай волов, а коней у меня нема.» И все они, хохлы, такие. К утру я достану лошадей.

Пришлось ночевать. Земская квартира, против обыкновения, была в избе многосемейного хозяина, и так как никого не ждали, то «чистая половина» была занята семьей, так же, как и другая - «черная», наполовину занятая русскою печью. Помещение не отличалось чистотою и, по-видимому, землянка была хуже слажена, чем немецкая, но было тепло, несмотря на порядочный мороз. Когда подали самовар, я пригласил старика хозяина присесть к самовару, и мы с ним разговорились. Оказалось, что они живут здесь уже 4-й год, а сами из Саратовской губер.; земли на родине у них было мало, и они решили переселиться сюда. Сначала было очень трудно, а потом ничего - поправились.

- Что же, по родине не скучаете? - спросил я хозяйку, подсевшую к нам.

- Как не скучать, наши-то места попригляднее будут, а только надо правду сказать, ведь тут мы и свет-то увидели. Тяжело было там-то, на родине, - вздохнула она.

- Как же можно! - поддержал старик. - Тут я сам себе хозяин; у меня хлеб, слава Богу, свой, две лошади, 2 пары волов, 3 коровы, овечки есть. Лето поработал, а пришла зима, я себе завалился на кошачьи горы, - показал он головою на печь, - да и лежу себе - пускай ребята управляются. Ну, а там лежать не доводилось.

- Как у вас урожай нынче?

- Уродил нынче, Господь, уродил, - отвечала хозяйка, и лицо ее приняло умиленное выражение. - Хорош был хлеб; я как-то, после Петрова, пошла в поле посмотреть пшеничку, давно не была - недосуг все, подошла, а она стоит, матушка, выше пояса, ровная, чистая, колос к колосу, просто не налюбоваться. и примолот хороший.

И долго мы еще беседовали на эту тему со стариками.

Впоследствии, при дальнейших моих встречах с переселенцами, мне не раз приходилось наталкиваться на ту мысль, что наиболее прочный элемент представляют именно те из них, которые на родине были в худших условиях, чем здесь; не имели земли, скота, принуждены были тяжелым батрачеством добывать средства к жизни. Если таким посчастливилось здесь, т. е. они попали на порядочный участок, получили полную ссуду, и урожай был хорош, так они довольны - они стали хозяевами - у них свой хлеб, свои овощи, свое молоко, свое мясо. Состоятельные переселенцы, жившие и у себя сравнительно недурно и рассчитывавшие в Сиби-

190

Колонизационные тексты имперских экспертов (вторая половина XIX - начало XX в.)

ри, «на вольных землях», на быстрое обогащение, нередко разочаровываются и начинают переходить с места на место; там земля не понравилась, там покосов мало, там хоть и родится хлеб, да сбыть его некуда и т. д., и в таких переходах истощают свои средства.

Заметил я также, что переселенцы первой категории терпимее относятся к коренному населению края - киргизам, чем вторые, может быть, потому, что они не так уверены в своем превосходстве перед «ордой»; или потому, что у них меньше поводов к столкновению, или по другим каким причинам. Мне не раз приходилось слышать от богачей, облюбовавших себе хороший «кусочек землицы», принадлежащей киргизам, что давно бы следовало эту «орду» вовсе прогнать, что «она только землю портит и крещеных стесняет». А с другой стороны, приходилось видеть и слышать о тамырстве, т. е. дружестве с киргизами, и именно не богачей, а таких средних хозяев. Когда я спросил старика хозяина, ладит ли он с соседями киргизами, то он ответил:

- Ничего, живем ладно. Спервоначалу-то не очень ладили, ну а теперь ничего. Дружка я тут себе завел... я его к картошке приучаю, а он меня к кумысу да к кобылятине; овечку вот подарил мне.

Конечно, и богачи заводят тамыров, не богачи-пахари, а богачи-ловкачи, которым все равно, как ни наживать деньгу, и для которых тамырство с таким же хищником-киргизом представляет просто форму соглашения для совместного обделывания своих делишек.

Впрочем, я не настаиваю на этих выводах, основанных лишь на случайных наблюдениях. Нужно сказать, что тамырство с киргизами - явление, во всяком случае, не общее, а частное, в общем же переселенцы, и особенно новоселы, почти всегда становятся во враждебные отношения к киргизам, иногда сами вызывая их, иногда отвечая на настроение киргиз. Причин этому много, как общего, так и частного характера. Прежде всего, кочевник не может быть равнодушен к тому, что у него отбирают земли, имеющие для него иной раз большое значение, и отрезка которых представляет незаменимую утрату, когда, напр., отрежут брод через реку, или озеро, служащее водопоем на обычном кочевом пути для многих киргиз и т. п. И, конечно, киргизы более южных районов, где переселенцы появились только в последние годы, особенно недружелюбно относятся к ним, говоря, что тесно, кочевать нельзя, Русь стеснила. Стеснение это в большинстве случаев только кажущееся, но на первых порах оно раздражает киргиз и, как всегда бывает, неудовольствие их обрушивается на ближайшую причину - переселенцев, и начинаются стычки. Ввиду этого мне казалось бы, что в новых районах следовало бы на первых порах располагать участки крайне осторожно, осмотрительно и как можно реже, постепенно приучая киргиз, наиболее сохранивших здесь привычки номада, к русскому оседлому населению. Очень плохо влияет некоторая неровность в отношении начальства к обеим сторонам - то оно принимает сторону крестьян, и тогда киргизские главари засаживаются в холодную и дело решается в пользу крестьян, то наоборот, и тогда сидят крестьяне, а киргизы торжествуют. Пока же идет такое разбирательство со стороны начальства, враждующие стороны сами по-своему решают дело драками, отрезыванием хвостов у лошадей, задержанием пойманного на потраве скота и чуть не калечением и убийством. Можно себе представить, до какого озлобления доходят переселенцы, когда при самом начале их устройства у них угоняют лошадей, вытравляют их посевы, увозят накошенное сено. Я не хочу обвинять киргиз, я только констатирую факт и думаю, что при более внимательном отношении к делу можно было бы избежать подобных столкновений, надолго порождающих неприязненные чувства в обеих сторонах. К сожалению, в недавнем прошлом устройства переселенцев в Степном крае внимательное, беспристрастное к той и другой стороне отношение со стороны лиц, ведающих дело, встречалось только в виде исключения, зато как часты были взятки, подкупы, подлоги! О них говорят вслух, авторов их называют полными именами. Таков, напр., деятель позднейшей формации крестьянский начальник Шевченко, дело о котором, находящееся в омском суде уже несколько лет, не может быть завершено за неотысканием г. Шевченки. Этот деятель взимал с переселенцев за приписку по 3, 5 и больше рублей, глядя по состоянию. Он же, говорят, измучив переселенца, приходящего за ссудой, «завтраками», вымогал расписки на большую сумму, чем выдавал. Он же взимал дань натурой и т. д. Да и он ли один?..

Я приведу здесь, ради иллюстрации «попечительного» отношения к переселенцам одного из власть имеющих, следующий эпизод.

191

Н. Г. Суворова, Э. Р. Кадиков

В 1898 году мне пришлось быть в поселке Бота-Кара, тогда еще самовольном и состоявшем не более как из десятка дворов, считая в том числе и основателя поселка Половнева, древнего, но еще бодрого старика, мечтавшего о том, что когда на этом месте возникнет настоящий поселок, так он будет назван Половневкой; кажется, мечта эта не сбылась, и имя Половнева не увековечено в названии основанного им поселка. Поселок этот расположен почти на границе 3-х уездов: Акмолинского, Павлодарского и Каркаралинского. Задумав сделать описание поселка, я попросил собраться его жителей, по одному от хозяйства, чтобы дать мне необходимые сведения, и был очень удивлен, когда среди собравшихся преобладали женщины.

- А где же мужики?

- Да коренные-то жители, почитай, все собрались, одного-двух нет, а эти вот женщины -приезжие, стало быть, поселиться здесь желают.

- А мужья их где же?

- А кто их знает, - отвечал осторожный сибиряк, павлодарский мещанин. - В город, однако, уехали... да вот лучше они сами расскажут.

Из баб выделилась одна пожилая женщина, типичная хохлушка, в серой свитке, несмотря на жару, в темном с цветами ситцевом платке, особенным образом повязанном.

- Здравствуйте, - поклонилась она мне.

- Здравствуйте, а где же мужики ваши?

- А мужики у городи.

- Когда же они возвратятся?

- А не знаем. - проговорила она, и вдруг слезы закапали у нее из глаз.

- Что такое, в чем дело? - спрашиваю, видя, что и другие бабы тоже утирают глаза.

- Увезли наших мужиков. увезли.

- Да за что же? Что они сделали?

- И просто не знаем, за що. приехалы урядники, чи як их там, и увезли.

- Да вы расскажите по порядку, - вмешался сибиряк, - ты расскажи, Домна, барину, как было дело. Боятся они, - пояснил он мне.

Домна оправилась и начала рассказывать действительно по порядку. К сожалению, я могу передать ее рассказ только по-русски.

- Еще как мы на родине были, да задумали, как и люди добрые, поехать в Сибирь, так знали, что нужно ехать на Кокчетав, а оттуда на такой Тычок [испорченное киргизское Аты-джок, т. Е. «без имени»]. Ну, хорошо, купили это мы в Петропавловске коней, телеги и таки доехали в самый Тычок. Место хорошее, ну только народу там - страсть Божия, и все приписки ожидают. Ну, нам кум - там, в Тычке, у нас кум живет - и говорит: «Вот что, запрягайте вы коней и езжайте на Бутгору, там место хорошее и свободное». Ну, мужики поговорили-поговорили, видят, что ничего не сделать, запрягли коней, спросили про дорогу и поехали. Сначала, как по поселкам ехали, ничего было, а как выехали в чистую степь, то тут приняли муки, что не дай Бог. Конца краю нет той степи, и кроме орды никого нет. Стали орду спрашивать про Бутгору, а они по-руську не знают, то туды покажут, то сюды. И без воды-то мы сидели, и чуть что уж не голодать начали, а тут еще ребятишки расхворались, оспа чи що на них напали, горят, сыпушка высыпала. Что тут делать! Хоть ложись да помирай. И вот едем мы так, уж к ночи дело, думаем, где нам остановиться, вдруг слышим, колокольчики звякают. мы и обрадовались, - то нам Господь Бог помощь посылает. Видим, едет повозка и три лошади запряжены, а кругом орды этой много, и с лошадями. Вот мужики и давай кричать: «Стойте, добрые люди, стойте!» Остановилась повозка, мужики к ней, шапки поскидавали и говорят: «Скажите, сделайте милость, как нам на Бутгору проехать?» А тут из повозки барин выглянул, да и спрашивает: «А вы кто такие?» Ну, мужики и говорят: «Переселенцы мы, заблудились.» А барин как закричит: «Ах вы такие-рассякие, шляетесь тут, безбилетные бродяги.» - и пошел честить и так и сяк. «Я, - говорит, - вас вон выгоню, чтоб духу вашего здесь не было!..» Господу Богу небесному известно, сколько мы страху тут приняли. Наругался барин и уехал. Ну, спасибо, тут один киргиз подъехал, да и говорит: «Этой дорогой надо ехать, недалече и Бутогора будет». И правду, недалече. Приехали мы, а тут избушки пустые были, хоть плохонькие, а все же избушки; устроились мы тут кое-как с больными ребятишками, да спасибо еще дядьке По-ловневу - дал нам коровку доить, сам он в город уезжал; думали, что, Господь даст, поправимся с дороги, а вдруг на пятый или на шестой день приезжают полицейских двое и велят мужи-

192

Колонизационные тексты имперских экспертов (вторая половина XIX - начало XX в.)

кам в город собираться, а нас с ребятишками больными хотели с хат повыбрасывать - начальство, говорит, приказало! Насилу упросили мы: «Что же, - говорим, - кабы на вас хреста не мае...» Так мы уже 5-й день без мужиков, и не знаем, что и будет... - закончила Домна свой рассказ.

Я прожил двое суток в поселке Батакари и мужиков не видел, больше мне уже не пришлось быть там, и какая судьба их постигла - я не знаю. Впрочем, я вряд ли ошибусь, если скажу, что, отсидев в худшем случае несколько суток в каталажке, они были отпущены с приказанием убираться вон «из моего уезда». Но почему же холодная, и почему же вон? - спросит читатель. А просто потому, что, по взгляду этого администратора, переселение - зло, переселенцы - бродяги, попрошайки, идущие за казенной подачкой, в общем, неспокойный элемент, и чем меньше их будет, тем лучше. А так как, несмотря на все его доклады, в этом смысле, высшему начальству, переселение шло своим порядком, так он и проводил в жизнь свои взгляды на переселение вышеописанным образом. Должен, впрочем, прибавить, что, по мнению сведущих людей, не совсем бескорыстные соображения руководили этим администратором в его отношениях к переселенцам, а эти последние так прямо и указывали, что киргизы не оставались в долгу за столь ревностное охранение их интересов.

ЛИТЕРАТУРА

1. Ядринцев Н. М. К моей автобиографии // Литературное наследство Сибири. - Новосибирск, 1979. - Т. 4. - С. 328.

2. Остафьев В. Колонизация степных областей в связи с вопросом о кочевом хозяйстве // Записки Императорского Географического общества. - Кн. XVIII. - Вып. 1-2. - Омск, 1895.

- С. 10.

3. Чиркин Г. Землеотводное дело в Киргизской степи и необходимость землеустройства киргиз // Вопросы колонизации. - № 3. - С. 71.

4. Кадио Ж. Лаборатория империи: Россия/СССР, 1860-1940. - М., 2010.

5. РГИА. Ф. 1265. Оп. 5. Д. 73.

6. Артамонова С. Краевед и историк Лаврентий Похилевич // Купола. - Киев, 2006. - Вып. 3.

- С. 48-52.

7. Похилевич Л. Сказания о населенных местностях Киевской губернии или статистические, исторические и церковные заметки о всех де-

ревнях, селах, местечках и городах в пределах находящихся. - Киев, 1864.

8. ИсАОО. Ф. 3. Оп. 7. Д. 11587. Л. 81.

9. Шкапский О. Некоторые данные для освещения киргизского вопроса // Русская мысль. -1897. - № 7. - С. 43.

10. Семенов П. П. История полувековой деятельности Императорского русского географического общества. 1845-1895. - СПб., 1896. -С. 912.

11. РГИА. Ф. 1265. Оп. 5. Д. 73. Записка титулярного советника Лаврентия Похилевича, 1856 г. Л. 1-22.

12. ИсАОО. Ф. 3. Оп. 7. Д. 11587. О водворении в степи русских поселений, 1873. Т. 1. Л. 3342 об.

13. РГАЛИ. Ф. 1337. Оп. 2. Д. 67. Собрание мемуаров и дневников. Рукопись и машинопись. 1930-е гг. 273 с.

14. Сибирские вопросы. - 1905. - № 1.

193