Коллегия иностранных дел в период правления Екатерины II Текст научной статьи по специальности «История и археология»

К 200-ЛЕТНЕМУ ЮБИЛЕЮ МИНИСТЕРСТВА ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

8 сентября 1802 г. Манифестом Александра I были образованы 8 министерств, среди которых было и Министерство иностранных дел.

К 200-летнему юбилею первого Кабинета министров России приурочено 3-томное издание «Очерки истории Министерства иностранных дел 1802— 2002», подготовка которого осуществляется МИД России, МГИМО (У), Дипломатической академией и Институтом Российской истории.

Вниманию читателей предлагается часть одной из глав, автором которой является директор Историко-документального департамента, член Коллегии МИД России, к. и. н. П. В. Стегний.

КОЛЛЕГИЯ ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ В ПЕРИОД ПРАВЛЕНИЯ ЕКАТЕРИНЫ II

П.В. СТЕГНИЙ

Историко-документальный департамент МИД России

Царствование Екатерины II (1762—1796) занимает особое место в истории русской дипломатии. Впервые после эпохи Петра I выдающиеся победы русской армии были подкреплены не менее блестящими успехами дипломатов. Кючук-Кайнарджийский мир 1774 г., определивший на десятилетия программу русской политики на черноморско-балканском направлении, эффективная посредническая роль России в ходе Тешенского конгресса 1779 г., провозглашение в 1780 г. принципа вооруженного морского нейтралитета, ставшего серьезным вкладом России в укрепление правовой основы международных отношений, присоединение Крыма и Северного Причерноморья, подписание Георгиевского трактата с Восточной Грузией в 1783 г., включение в состав Российского государства Литвы, воссоединения с ним Белоруссии и Правобережной Украины — вот далеко не полный перечень свершений екатерининской дипломатии.

Екатерининская эпоха сыграла системообразующую роль и в становлении принципов и методов осуществления российской внешней политики. В эпоху, когда нормой европейской дипломатии было создание союзов не столько для поддержания баланса сил, сколько для того, чтобы ослабить опасного соперника, лейтмотивом екатерининской дипломатии оставалась задача, сформулированная еще в Амстердамском договоре 1717 г.: «поддержание генеральной тишины в Европе».

При Екатерине Россия не только прочно закрепила за собой место одной из ведущих европейских держав, но и, по выражению крупнейшего западного специалиста по российскому XVIII в. И. де Мадриага, впервые стала «понятна Европе». Продолжив начатое Петром перенесение на отечественную почву европейского опыта строительства гражданского общества, Екатерина и в сфере внешней политики руководствовалась категориями «рационального государственного интереса», теорией «государства общего блага», «полицейского государства» (от аристотелевской «Политии»),

Внешнюю политику Екатерины II принято делить на два периода: до конца 70-х гг., когда в качестве ее главного европейского союзника выступала Пруссия, и после 1781 г., когда на фоне осложнившихся отношений с Фридрихом II был подписан русско-австрийский союз. Эта периодизация представляется достаточно условной. Дело в том, что с начала и до конца своей государственной деятельности Екатерина исходила из сложившейся у нее целостной системы представлений о государственных интересах России, в основе которой лежала та же идея, которая направляла дипломатию Петра I, — утверждение России на берегах Балтики и Черного моря. Еще в известном 36 пункте «Собственноручных заметок великой княгини Екатерины Алексеевны», составленных в период до марта

1761 г., будущая императрица писала: «Соединить Черное море с Каспийским, и оба — с Северным; направить торговлю Китая и Восточной Индии через Татарию — значило бы возвысить Россию на степень могущества, высшего, чем прочие государства Европы и Азии» [1].

Из приведенного отрывка, вышедшего из-под пера Екатерины тогда, когда она была еще великой княгиней, видно, что южное, черноморско-балканское направление рассматривалось ею как приоритетное в традиционной дипломатической «триаде» России — Швеция, Польша, Османская империя. Однако будучи политиком в высшей степени реалистичным, Екатерина стремилась выстраивать свою внешнеполитическую линию в зависимости от того, как складывался баланс сил в Европе. Вследствие этого в разные периоды ее царствования ей приходилось уделять повышенное внимание польским, германским или шведским делам. И тем не менее основной вектор ее дипломатии был направлен на юго-запад: обеспечение свободы торгового мореплавания России в Черном море с последующим выходом в Западное Средиземноморье, помощь единоверным народам Балкан и Греции оставались главными целями ее политики.

В этом, как представляется, проявилась главная особенность екатерининской дипломатии — ее ориентированность на рационально понятые государственные интересы. Как свидетельствуют исследования российских историков В.А. Уляницкого, H.H. Фирсова, Е.И. Дружининой, черноморская торговля в 1750—60 гг. XVIII в. была развита, по понятным причинам, слабо*. Тем не менее, как отмечает Г.А. Санин, заселение и освоение южнорусских земель (украинская оборонительная линия, Новая Сербия, Славяно-Сербия и др.) стимулировала стремление России выйти на берега Черного моря”. Дело в том, что торговля через Балтику во второй половине XVIII в. уже «не удовлетворяла хозяйственных нужд России. Ассортимент ввозимых товаров был ограничен: лес, руда, чугун, пенька, холст. Подзолистые и глинистые, малоплодородные почвы Севера давали скудные урожаи, едва-едва удовлетворявшие внутренние потребности. Основные зерновые районы располагались к югу. Но не на телеге же было вести рожь и пшеницу за сотни верст к замерзающему на зиму Балтийскому морю! На заседании Вольного экономического общества был зачитан доклад, в котором утверждалось, что весь регион к югу от линии Смоленск—Кострома—Воронеж кровно заинтересован к сбыту своей продукции через Черное море; сухопутные перевозки обходились тогда в пятьдесят раз дороже морских» [2].

Вместе с тем рационализм екатерининской дипломатии, ее функциональность органично сочетались во внешнеполитической деятельности Екатерины II с общепринятой дипломатической практикой эпохи позднего абсолютизма с ее стремлением к «округлению границ», ослаблению соседей. Как отмечал Е В. Тарле, рассматривая вопрос о разделах Польши, не следует «чернить сверх меры тогдашнюю русскую дипломатию за ее якобы исключительное коварство».

Дружинина Е.И. Кючук-Кайнарджийский мир 1774 г. (его подготовка и заключение!. — М., 1955, с. 55; Уляницкий В.А. Дарданеллы, Босфор и Черное море в XVIII в. / Сб. Московского Главного архива МИД, вып. 3—4. — М., 1883, с. III; XXI—XXVI; Фирсов H.H. Правительство и общество в их отношениях и внешней политике России в царствование Екатерины II. — Казань, 1902, с. 34.

«*

Санин Г.А. Проблемы черноморских проливов во внешней политике России XVIII в. / В кн. «Россия и Черноморские проливы (XVIII—XX столетия). — М., 1999, с. 51—52.

Мораль Екатерины была «общепринятой моралью (XVIII в. — авт.), и сердиться на нее за то, что ей удавалось почти всегда с необычайной легкостью побеждать даже наиболее искусных партнеров... по меньшей мере, наивно» [3]. Известное высказывание Екатерины о том, что «вся политика сводится к трем словам: обстоятельства, расчеты и конъюнктуры» («circonstances, conjectures et conjenc-tures») [4], ничем не отличается от разработанной австрийским канцлером В. Ка-уницем-Ритбергом «политикой удобных случаев» («Convenienz-Politik»),

Нельзя не учитывать и то, что формирование внешнеполитического курса России во второй половине XVIII в. происходило в весьма непростых внутренних и внешних условиях. В первые же дни после переворота 28 июня 1762 г., приведшего ее к власти, Екатерина была вынуждена незамедлительно дистанцироваться от наиболее одиозных сторон политики Петра III. Однако распорядившись о немедленном прекращении приготовлений к датскому походу, успокоив Копенгаген, она подтвердила сепаратный мир, заключенный Петром III с Пруссией в апреле 1762 г., воздержавшись только от ратификации союзного русско-прусского трактата и связанных с ним планов повернуть корпуса З.Г. Чернышева и М.Н. Волконского, находившихся в Восточной Пруссии и Померании, на помощь Фридриху. К концу 1762 г. русские войска были в основном выведены из Пруссии.

Немедленного выхода из войны требовала и тяжелая ситуация в экономике и финансах России, сложившаяся в конце Семилетней войны. На демарши со стороны австрийского посла в Петербурге Мерси д’Аржанто, требовавшего возвращения России в антипрусскую коалицию, канцлер М.И. Воронцов 6 июля

1762 г. отвечал: «Ее императорское величество по истощении народа своего от долговременной войны не изволит теперь принимать в ней участие», поскольку «посвящает все свое время на важнейшие дела, до благосостояния и порядка здешней империи касающиеся» [5]. Намечая в этих условиях летом 1762 г. контуры своей внешней политики, Екатерина, считавшая, что ей «надобно, по крайней мере, пять лет для восстановления порядка», была вынуждена, с одной стороны, как она говорила французскому послу Бретейлю, вести себя «со всеми государями Европы как искусная кокетка», маскирующая с учетом сложнейших европейских конъюнктур поворот своей внешней политики в направлении обеспечения государственных интересов России, а с другой — маневрировать между унаследованными ею со времен Елизаветы Петровны и Петра III придворными группировками.

О широком разбросе мнений относительно того, какой характер должна носить политика нового царствования, свидетельствует, в частности, подробно рассмотренные С. М. Соловьевым «мнения» возвращенного Екатериной из ссылки бывшего канцлера А.П. Бестужева-Рюмина, сенаторов И.И. Неплюева и М.Н. Волконского, канцлера М.И. Воронцова и вице-канцлера А.М. Голицына [6], представленные Екатерине в июле 1762 г. Согласившись с вынужденным обстоятельствами подтверждением мирного договора с Пруссией, заключенного Петром III, Бестужев тем не менее высказался за «ослабление короля Прусского в его силах», предложив оставить на границах с Восточной Пруссией 30-тысячную армию. Похожую позицию занял и Голицын. Неплюев, напротив, указывал на то, что содержать русскую армию за границей «будет страшно дорого, и потом этим возбудится подозрение в соседних державах». Воронцов также полагал, что реальной альтернативы «сохранению мира, каков он ни есть», не было.

Широкую, фактически единодушную поддержку получила лишь одна из идей, сформулированных императрицей — о посредничестве России в скорейшем окончании войны. Отсюда — предпринятые осенью 1762 г. попытки посредничать при заключении мира между Веной и Берлином, декларация о необходимости сохранения баланса сил в Германской империи и, наконец, высказанная Екатериной в письме Фридриху II от 17 ноября 1762 г. мысль о стремлении принести пользу «Германии вообще» [7].

Однако мир между Австрией и Пруссией был заключен 15 февраля 1763 г. в Губертусбурге без участия России. В этих условиях особое значение приобретало

укрепление позиций России в Курляндии и Польше, где ее интересы сталкивались с интересами Австрии и Пруссии. 5 декабря 1762 г. Коллегия иностранных дел приняла решение поменять правившего в Митаве саксонского герцога Карла, союзника Австрии и России в Семилетней войне, на возвращенного из ссылки

Э.-И. Бирона, вернувшего эту балтийскую страну в орбиту российского влияния [8].

Аналогичная схема — доминирование с помощью своего ставленника — представлялась оптимальной Екатерине и в отношении Польши. Состояние здоровья короля Августа III, представителя саксонской династии Веттинов, давно уже вызвало опасения у соседей Польши. Г.К. Кейзерлингу, назначенному российским послом в Варшаву 8 августа 1762 г., было предписано в случае смерти Августа III обеспечить избрание короля из поляков. В качестве кандидата на польский престол Екатериной еще в начале июля 1762 г. был избран ее бывший фаворит Станислав Понятовский, тесно связанный с могущественной «фамилией» Чарторыйских, вынашивавших планы реформирования архаичной государственно-политической системы Речи Посполитой с опорой на Россию.

Политико-дипломатическое обеспечение продвижения русского кандидата на польский престол, вступившее в практическую стадию после смерти Августа III в начале октября 1763 г., было возложено на воспитателя великого князя Павла Петровича Никиту Ивановича Панина. 27 октября 1763 г. он был назначен «первоприсутствующим» в Коллегии иностранных дел [9]. С этого времени и до своей смерти в марте 1783 г. Панин оставался главным советником Екатерины по внешнеполитическим делам.

В польских делах Панин действовал в тесном контакте с Пруссией, с которой 31 марта 1764 г. были подписаны союзный трактат и секретная конвенция, зафиксировавшая «полное согласие» в вопросе о выборе С. Понятовского и готовность сохранять «вплоть до применения оружия» действующие «конституцию и фундаментальные законы» Речи Посполитой [10]. Поддержка предложенной Россией кандидатуры С. Понятовского объяснялась как далеко шедшими видами Фридриха II на территориальные приобретения за счет Польши («гданьский коридор»), так и опасениями оказаться в изоляции — после Семилетней войны Россия была наиболее могущественным союзником Пруссии. 7 сентября 1764 г. С. Понятовский на сейме, проходившем в окружении русских и прусских войск, был единогласно избран новым королем Речи Посполитой под именем Станислава-Августа. «Никита Иванович, — писала Екатерина II Панину после избрания Понятовского, — поздравляю Вас с королем, которого Вы сделали. Сей случай наивяще умножает к Вам мою доверенность, понеже я вижу, сколь безошибочны были все Вами взятые меры» [11].

Вскоре, однако, первоначальная эйфория от столь успешно, казалось бы, достигнутой цели начала сходить на нет. Решения избирательного и последовавшего за ним коронационного сеймов показали, что партия Чарторыйских вынашивала замыслы коренного изменения государственно-политического устройства Речи Посполитой, расходившиеся с интересами России и Пруссии. Не без давления со стороны русского и прусского послов депутаты сейма сохранили губительную для Речи Посполитой привилегию шляхты, заключавшуюся в праве каждого депутата одним голосом срывать сейм (т. н. «liberum veto»). В Пакте конвента (подписанные королем условия его избрания) было включено положение, обязывающее его сохранить ограничения политических и гражданских прав диссидентов (т. е. некатоликов: православных и протестантов) в том виде, в каком они были сформулированы на сеймах 1717, 1733 и 1736 гг. [12]. Послу в Варшаве Н.В. Репнину, сменившему Кейзерлинга, скончавшегося на следующий день после избрания Понятовского, последовали указания добиваться уравнения в правах православных и протестантов с католиками. Этот вопрос обсуждался на Сейме 1764—1768 гг. в Варшаве, окруженной русскими войсками. По требованию Репнина сейм принял решение уровнять в правах диссидентов и католиков, и сеймовая комиссия 13 февраля 1768 г. заключила русско-польский Договор о вечной дружбе и гарантиях, в силу которого поддержание государственного строя

Речи Посполитой было поставлено под гарантию России. Статья III Договора гарантировала «грекам-ортодоксам (православным) и протестантам обеих евангелических конфессий» равные с католиками права как в религиозной, так и в гражданской сферах [13].

Подобная линия не в последнюю очередь была связана с усилиями российской дипломатии по формированию предложенной Н.И. Паниным в 1764 г. «Северной системы». Главная идея «Северной системы» состояла в создании союза государств Северной Европы, который должен был объединить Россию, Пруссию, Англию, Швецию, Данию, Саксонию и Польшу против католических государств юга Европы — Франции, Австрии и Испании, связанных «Фамильным пактом»

1761 г. При этом имелось в виду, как говорилось в депеше Панина русскому посланнику в Копенгагене барону Корфу, «поставить Россию способом общего Северного союза на такую ступень, чтобы она как в общих делах знатную часть руководства имела, так особливо в Севере тишину и покой ненарушаемый сохранить могла». Польшу Панин видел естественным членом «Северной системы», считая, что, «если бы торговля ее и учреждения были благоустроенней, Польша могла бы заменить для союзников Австрию, не делаясь для нее опасной».

Более того, речь Посполитая в глазах Панина была своеобразным полигоном, на котором он рассчитывал отработать взаимодействие «активных членов» своей системы, к которым относил Россию, Пруссию и Англию. Относительно того, насколько функциональной оказалась «Северная система», исследователями высказываются различные точки зрения. До начала русско-турецкой войны 1768— 1774 гг. удалось заключить союзные договоры только с Пруссией и Данией. С Англией с 1763 г. тянулись переговоры о возобновлении союзного трактата, срок действия которого истек еще в 1759 г. Переговоры продвигались трудно, поскольку в Лондоне пытались заручиться поддержкой России против традиционного соперника Англии — Франции, но брать на себя обязательства помогать России в случае ее войны с Турцией отказывались. В довершение всего в апреле 1766 г. прусский король Фридрих II передал через представителя Панина К. Сальдерна, что вступать в союз с Англией, Саксонией и, тем более, Польшей не входило в его планы.

К трудностям создания «Северной системы» добавилось и резкое осложнение внутреннего положения в Польше в результате силового решения диссидентского вопроса. 29 февраля 1768 г. в украинском городке Бар была сформирована конфедерация шляхты, объявившая «крестовый поход» в защиту католической веры, выступавшая против решений сейма о диссидентах, против С. Понятов-ского, против России. Лидеры Барской конфедерации получили поддержку со стороны Франции и Турции, со времени Бучачского договора 1672 г. вынашивавшей планы присоединения Подолии и части Волыни. Поскольку в Польше началась по существу гражданская война, Екатерина была вынуждена отменить уже отданный ей приказ о выводе войск с территории Речи Посполитой. Ситуация еще более обострилась после того, как в Украине вспыхнуло стихийное восстание казаков и крестьян против барских конфедератов, т. н. «гайдаматчина», давшее повод (инцидент в Балте) к началу русско-турецкой войны в октябре

1768 г.

Военные действия на первом этапе русско-турецкой войны ознаменовались рядом блестящих побед русских армий под командованием П.А. Румянцева и П.И. Панина. Разбив весной —летом 1770 г. при Ларге и Кагуле впятеро превосходящую турецкую армию, Румянцев, овладев устьем Дуная, обеспечил себе устойчивую стратегическую инициативу. Победы на суше были подкреплены чрезвычайно удачными действиями русского флота, направленного в Восточное Средиземноморье для блокады черноморских проливов. Общее командование экспедицией было поручено А. Г. Орлову, брату фаворита Екатерины Григория Орлова, флотом командовал адмирал Г.А. Спиридов. После того как 24—26 июня 1770 г. в знаменитом Чесменском сражении русские эскадры полностью уничтожили турецкий флот, они до конца войны безраздельно господствовали в Эгейском море.

Военные победы России вызвали сильнейшее беспокойство Франции, дипломаты которой в Константинополе фактически спровоцировали русско-турецкую войну. Руководитель французской внешней политики герцог Шуазель еще более активизировал антироссийские интриги в Польше и Швеции. К поддержке Османской империи после занятия российскими войсками Молдавии и Валахии начала склоняться и Австрия. Двойственную политику проводила и Пруссия, формально остававшаяся союзником России. «Война между Россией и Турцией перемешала всю политическую систему Европы, открылось новое поле для деятельности; надо было вовсе не иметь никакой ловкости или находиться в бессмысленном оцепенении, чтобы не воспользоваться таким выгодным случаем», — признавался Фридрих II в своих мемуарах [14].

Уже в феврале 1769 г. Фридрих II начал зондировать через своего посла в Петербурге Сольмса идею раздела Польши между Россией, Пруссией и Австрией. Одновременно австрийские войска оккупировали польский округ Ципс, находившийся на границе с Венгрией. В ходе всртеч в силезском городе Нейсе (август

1769 г.) и моравском Нойштадте (сентябрь 1770 г.) Фридрих II и Иосиф II не только обменялись заверениями о соблюдении нейтралитета в русско-турецкой войне, но и достигли договоренности о том, что не будут мешать друг другу в Польше [15].

Есть достаточно веские основания полагать, что, по крайней мере, до осени

1770 г., визита принца Генриха, брата прусского короля, в Петербург у Екатерины не было планов раздела Польши. Если исходить из того, что на шкале ее внешнеполитических приоритетов главное место занимало юго-западное, черно-морско-балканское направление, то логично предположить, что проявляя еще в 1762—1763 гг. инициативу в «гармонизации», как она выражалась, отношений России с двумя германскими государствами и продолжая, с некоторыми коррективами, апробированную еще Петром I политику косвенного доминирования в Польше, Екатерина пыталась по возможности надежно прикрыть западный фланг империи, готовя присоединение Крыма и Приднестровья, продвижение в направлении Дунайских княжеств, содействие завоеванию народами Балканского полуострова независимости от Османской империи.

Реализация этого плана натолкнулась, однако, на активное дипломатическое противодействие не только Франции и Австрии, но и Пруссии. В ходе инициированного прусским королем осенью 1771 г. обсуждения условий заключения мира, к которому под влиянием своих военных поражений начали склоняться турки, прусский король «дружески предупредил» Екатерину, что если она будет настаивать на провозглашении независимости Молдавии и Валахии, занятых русскими войсками, то Австрия и Франция начнут широкомасштабную войну против России [16]. Вероятность подобного развития событий, казалось бы, подтверждалась тем, что в июле 1771 г. Австрия подписала с Турцией так называемую «субсидную» конвенцию, в соответствии с которой брала на себя обязательства способствовать возвращению Турции всех территорий, занятых русской армией, в обмен на субсидию в размере десять миллионов пиастров. Эта конвенция, подписанная послом Австрии в Константинополе Тугутом, была дезавуирована канцлером Кауницем только после того, как в конце 1771 г. Россия официально сняла свои требования в отношении Дунайских княжеств.

Инициатива переговоров о разделе Польши окончательно перешла в руки Фридриха II. Суть дипломатической игры, которую он вел в Вене и Петербурге, заключалась в последовательном преувеличении опасности военного вмешательства Австрии в русско-турецкую войну на стороне Османской империи [17].

В этих условиях 19 мая 1771 г. на заседании образованного в начале войны Совета при высочайшем дворе было принято решение «присоединиться к Пруссии в разделе Польши» с той, однако, оговоркой, что «заинтересовав сим образом венский и берлинский дворы, скорее можно будет заключить предполагаемый мир с турками и успокоить польские замешательства» [18]. Предварительное соглашение между Пруссией и Россией по первому разделу Польши было достигнуто в начале 1772 г. Через месяц, 8 февраля, Иосиф II и Мария-Терезия

официальным актом заявили об «аналогичных» правах Австрии [19]. В ходе начавшихся весной 1772 г. русско-австрийских и русско-прусских переговоров российским дипломатам удалось отвести претензии Австрии на соляные копи в Величке близ Кракова, дававшие около трети доходов в польскую казну, Люблин, Хелмс и Владимир-Волынский, а также настойчивые требования Фридриха II о передаче ему Гданьска (Данцига) и Торна (Торуня).

25 июля 1772 г. в Петербурге состоялось подписание двух секретных конвенций о первом разделе Польши: одной между Россией и Пруссией, другой между Россией и Австрией. К трем державам отошло около трети территории и сорока процентов населения Речи Посполитой. Самыми существенными были приобретения Пруссии, решившей задачу исторической важности — воссоединение Восточной и Западной Пруссии. К Пруссии были присоединены территории площадью в 36 тыс. кв. км с населением 580 тыс. человек.

Наиболее населенными и промышленно развитыми оказались австрийские приобретения — Восточная Галиция с Львовом и Перемышлем, но без Кракова — 83 тыс. кв. км с населением два миллиона 650 тыс. человек.

К России отошли Восточная Белоруссия и часть Ливонии — 93 тыс. кв. км с населением 1 млн. 300 тыс. человек [20].

Незадолго до подписания Петербургских конвенций в Фокшанах (Молдавия) начались мирные переговоры между представителями России и Османской империи, проходившие в присутствии дипломатических представителей Австрии и Пруссии.

Россию на Фокшанском конгрессе представляли Г.Г. Орлов и бывший посол России в Константинополе А.М. Обресков. Сразу же после объявления Турцией войны он был вместе с 11-ю сотрудниками российского посольства заключен в Едикуле (Семибашенный замок), однако благодаря широким связям в турецкой столице, продолжал, даже находясь в тюрьме, регулярно информировать Петербург о военно-стратегических планах турок.

Фокшанский конгресс оказался непродолжительным. После нескольких заседаний он был фактически сорван из-за неудачной тактики, избранной Орловым, в ультимативной форме потребовавшим признания Османской империей независимости Крыма.

Срочное возвращение Г.Г. Орлова в Петербург, где его в качестве нового фаворита императрицы уже сменил А.С. Васильчиков, лишь подчеркнуло сложнейший внутриполитический контекст, в котором происходил первый раздел Польши и начинались мирные переговоры с Османской империей. Дело в том, что в сентябре 1772 г. наследнику престола великому князю Павлу Петровичу исполнилось 18 лет. Наступило его так называемое «немецкое совершеннолетие», после которого он имел право вступить в управление своими наследственными владениями в Голштинии. Однако в связи с тем, что еще в ноябре 1767 г. голштинский вопрос, с 1725 г. омрачавший отношения России с Копенгагеном, был решен путем подписания предварительного трактата о передаче Голштинии Дании, 21 мая 1773 г. был заключен окончательный договор с Данией об обмене Голштинии на княжества Ольденбург и Дальменхерст в Шлезвиге.

С совершеннолетием наследника престола его сторонники связывали надежды на то, что великий князь будет допущен к более деятельному участию в государственных делах. Особенно недвусмысленно высказывался на эту тему Н.И. Панин, открыто выступавший накануне и в ходе переворота 28 июня 1762 г. за то, чтобы Екатерина была лишь регентшей при несовершеннолетнем сыне — императоре. Удаление Г.Г. Орлова, казалось бы, открывало новые возможности для реализации этих замыслов.

Однако никаких серьезных изменений в статусе великого князя после его совершеннолетия не произошло. Более того, 22 сентября 1773 г. Панин был отставлен от должности воспитателя великого князя, которую исполнял с 1760 г. Он сохранял за собой пост первоприсутствующего в Коллегии иностранных дел, но прежнего значения в государственных делах уже не имел:

Снижение влияния Панина и Орлова как бы подвело черту под первым периодом царствования Екатерины, когда она была вынуждена маневрировать между панинской и орловской «партиями», занимавшими в силу создававшейся при дворе ситуации различные, нередко диаметрально противоположные позиции по ключевым внутренним и внешним проблемам. Очень точно подметил суть этой тактики императрицы В.О. Ключевский, указавший на ее способность «пользоваться обстоятельствами и людьми так, чтобы до времени плыть по течению первых и служить видимым, послушным, но не слепым орудием в руках других. Она часто и отдавалась в руки других, но только для того, чтобы эти другие ее, как игрушку, могли донести до места, до которого она не могла дойти своими ногами» [21].

Во внешнеполитических вопросах Г.Г. Орлов под несомненным влиянием Бестужева был сторонником традиционного для России союза с Австрией и, следовательно, противником «Северной системы» Панина. Став членом Совета, он получил возможность только излагать свои взгляды и участвовать в формировании внешнеполитического курса России. После выдающихся побед русской армии в 1770 г. Орлов выступал за окончание войны путем нанесения прямого военного удара по Константинополю.

Панин, более реалистично оценивавший в целом неблагоприятную для России расстановку сил в Европе, понимал, что для закрепления военных успехов и достижения выгодного и почетного мира с Турцией была необходима активная дипломатия по широкому фронту, главная задача которой сводилась к успешному завершению русско-турецкой войны.

Однако возобновившиеся в октябре 1772 г. мирные переговоры с турками в Бухаресте также закончились безрезультатно. Впрочем, А.М. Обрескову, действовавшему в Бухаресте в качестве единственного представителя России, удалось согласовать тексты десяти статей, которые впоследствии вошли в текст Кючук-Кайнарджийского мирного договора. По сути дела, А.М. Обресков стал подлинным автором этого важнейшего для России дипломатического документа, подписание которого состоялось 10 июля 1774 г. в походной палатке главнокомандующего русской армией П.А. Румянцева.

Хотя под Кючук-Кайнарджийским договором стоит подпись Н.В. Репнина, именно Обресков сформулировал и согласовал его важнейшие статьи, определившие на длительный период действия русской дипломатии в Восточном вопросе. Право защиты интересов православных подданных Османской империи, гарантии России автономии Молдавии и Валахии, послужившие прецедентом для мотивации поддержки Россией национальной освободительной борьбы балканских народов, согласие Турции на открытие российских консульских учреждений в балканских портах и на островах Восточного Средиземноморья — все это не только содействовало интересам русской торговли, но и расширению влияния России в Причерноморском регионе.

Впрочем, Кючук-Кайнарджийский мир стал только началом длительной и упорной борьбы екатерининской дипломатии за утверждение, на берегах Черного моря. До марта 1779 г., когда была подписана Айналы-Кавакская конвенция, подтвердившая условия Кючук-Кайнарджийского договора, отношения между Россией и Турцией практически балансировали на грани войны из-за регулярных нарушений турками условий мира и, в первую очередь, положения о независимости Крымского ханства от Османской империи. Полученные Россией на восточном берегу Крыма крепости Керчь и Еникале, а также Кинбурн в устье Днепра постоянно становились объектами военных провокаций со стороны османов.

Успешное для России окончание русско-турецкой войны 1768—1774 гг. еще более укрепило ее международные позиции. В этих условиях Г.А. Потемкин, ставший с весны 1774 г. самым доверенным лицом Екатерины, в том числе по внешнеполитическим вопросам, считал, что «постоянным принципом русской политики в Центральной Европе должно быть поддержание равновесия сил между двумя германскими государствами и создание препятствий для усиления одного из них» [22]. Справедливость подобного подхода подтвердила начавшаяся

в 1777 г. австро-прусская война за «баварское наследство». Поводом к ней послужила смерть баварского курфюрста Максимилиана-Иосифа, на владения которого претендовали Пруссия и Австрия. После того как перевес в войне начал переходить на сторону Австрии, в Петербурге предложили обоим германским государствам свои посреднические услуги в заключении мира. Это предложение было подкреплено внушительной военной демонстрацией — к границам Австрии была выдвинута русская армия.

В итоге мирного конгресса, проходившего в силезском городе Тёшен, на котором в качестве посредников выступили Россия и Франция, был подписан мир, подтвердивший неизменность устройства Германской империи и фактически сохранивший австро-прусский дуализм в Германии. В ходе конгресса, решения которого фактически закрепляли за Россией роль одного из гарантов сложившейся к концу 1770-х гг. системы международных отношений, вновь ярко раскрылись дипломатические качества Н.В. Репнина, бывшего на нем главным представителем России [23].

Еще одним крупным достижением екатерининской дипломатии стало провозглашение в 1780 г. принципа вооруженного морского нейтралитета. Проблема защиты нейтральных торговых судов от нападений и грабежа воюющих сторон актуализировалась после начала войны североамериканских колоний Англии за свою независимость и вступления в нее в 1778—1779 гг. Франции и Испании, поддержавших американских инсургентов. Английский король Георг III в 1776—

1779 гг. трижды обращался в Петербург с просьбами о направлении экспедиционного корпуса для участия в совместном подавлении восстания, но каждый раз получал отказ. С конца 70-х гг. действия английских корсаров начали, однако, наносить значительный ущерб торговле морских держав, в том числе и России. Россия, Пруссия, Дания, Швеция, Голландия, Португалия и Венеция направляли Англии письменные протесты с требованием возмещения ущерба, однако практически все они оставались без ответа.

Необходимы были решительные меры.

С начала 1779 г. Россия в сотрудничестве с Данией и Швецией начала крейсирование в Северном море, с тем чтобы защитить свои торговые суда от воюющих стран (Англии, Франции, Испании) [24]. Однако инциденты не прекращались. В начале 1780 г. испанцами были захвачены голландские и российские суда, следовавшие с русским хлебом в средиземноморские порты. Это вынудило Россию прибегнуть к более жестким мерам.

28 февраля 1780 г. Екатерина II подписала декларацию о вооруженном морском нейтралитете, адресованную Великобритании, Франции и Испании, в которой излагались следующие принципы:

а) нейтральные корабли могут свободно плавать у берегов воюющих держав;

б) неприятельская собственность под нейтральным флагом, за исключением «заповедных товаров», неприкосновенна;

в) предметом военной контрабанды признается только оружие, различное военное снаряжение;

г) блокированным считается лишь порт, вход в который практически затруднен в связи с действиями военно-морских сил воюющих государств [25].

Для обеспечения торговых прав нейтральных государств Россией было отправлено 15 военных кораблей и четыре фрегата для курсирования в Средиземном море, у португальских берегов, а также в проливе Зунд и Северном море [26].

Нейтральные государства с одобрением приняли инициативу России. В 1780— 1781 гг. Россией были заключены конвенции о вооруженном морском нейтралитете с Данией, Швецией, Голландией, Пруссией, Австрией, Португалией и Неаполем. Таким образом, возник союз нейтральных держав. Франция, Испания и США также признали принцип вооруженного нейтралитета, хотя формально к нему не присоединились. Из крупных морских держав не признала декларацию лишь Англия.

Выдающийся русский юрист-международник Ф.Ф. Мартенс считал декларацию о вооруженном морском нейтралитете одним из «наиболее славных дел

екатерининского царствования». Первая Лига вооруженного морского нейтралитета просуществовала до Версальского мирного договора 1783 г., завершившего войну за независимость североамериканских колоний.

Утверждение России на берегах Черного моря, окончательное признание Турцией в соответствии с Айналы-Кавакской конвенцией независимости Крыма, решающая роль, которую сыграла российская дипломатия в ходе Тешенского конгресса, создали предпосылки для сближения России с Австрией. Весной

1780 г. состоялось первое свидание Иосифа II с Екатериной в Могилеве, а в мае

1781 г. путем обмена личными письмами между австрийским императором и Екатериной был заключен русско-австрийский союз, означавший замену панин-ского «Северного аккорда» новой «австрийской системой». Смена внешнеполитической ориентации сопровождалась ослаблением позиции Н.И. Панина и возрастанием влияния Г.А. Потемкина и А.А. Безбородко.

Необычная форма русско-австрийского союза объяснялась, с одной стороны, неприятием австрийским императором, свято охранявшим свои феодальные привилегии, практики альтерната (порядок, в соответствии с которым на одной из альтернативных копий действующего акта подпись каждого из монархов должна стоять на первом месте —Я. С.), а с другой, — стремлением Вены обеспечить секретность достигнутых договоренностей. В их основе лежало согласие России гарантировать территориальную целостность Австрии в соответствии с Прагматической санкцией Карла VI (1713 г.), закрепившей за Габсбургами их наследственные владения в разных частях Центральной Европы и в Италии. Со своей стороны, австрийский император отдельным письмом признавал за собой и своими наследниками территориальные приобретения России в соответствии с Кючук-Кайнарджийским договором и обязывался в случае объявления Портой войны России действовать против Турции в союзе с ней [27]. В развитие этих договоренностей Екатерина II и Иосиф II обменялись осенью 1782 г. «самыми знаменитыми в истории письмами», в соответствии с которыми были согласованы русско-австрийские планы вытеснения турок из Европы и раздела Балканского полуострова. В истории дипломатии они остались под названием Греческого проекта.

В письме австрийскому императору 10 сентября 1782 г. Екатерина предложила ввиду препятствий, которые чинила Порта проходу русских судов через Босфор и Дарданеллы, подстрекательств жителей Крыма к восстанию заключить «секретную конвенцию о вероятных приобретениях, которые мы должны домогаться у нарушителя мира». В качестве основы такой конвенции Екатерина видела договоренность о создании между Российской, Австрийской и Турецкой империями буферного государства в составе Молдавии, Валахии и Бессарабии, которое она назвала античным именем Дакия. Существенно, что при этом было подчеркнуто, что Россия не претендует на это буферное государство и стремится лишь присоединить крепость Очаков на Днестровском лимане и полосу земли между реками Буг и Днестр (иными словами, речь фактически шла о тех приобретениях, которые Россия получила по Ясскому миру, завершившему русско-турецкую войну 1788—1791 гг.). В то же время в случае благоприятного развития войны с Турцией, Екатерина выражала надежду, что Иосиф II «не откажется помочь в восстановлении древнегреческой монархии на развалинах павшего варварского правления, ныне здесь господствующего, при взятии мною на себя обязательства поддерживать независимость этой восстановленной монархии от моей». На престол Греческой империи должен был взойти внук Екатерины великий князь Константин при условии, что он откажется от наследования российской короны. Великие князья Павел Петрович и его сын Александр, в свою очередь, должны были поклясться, что никогда не будут претендовать на константинопольский престол [28].

Ответное письмо Иосифа II от 13 ноября 1782 г. с достаточной ясностью обрисовывало те последствия, которые впоследствии сделали русско-австрийский союз столь шатким. В качестве своего главного противника австрийский император видел не столько турецкого султана, сколько прусского короля, усиление

которого в результате первого раздела Польши вызывало в Вене тревогу. В отношении Греческого проекта позиция Австрии была сформулирована расплывчато. Значительно более детально были изложены территориальные претензии Австрии: город Хотин для прикрытия Галиции и Буковины, часть Валахии, Северная Сербия с Белградом, часть Боснии и Герцеговины, дававшей Австрии выход к Адриатическому морю, и даже венецианские владения Истрия и Далмация (с компенсацией Венеции за счет полуострова Морея, островов Кипр, Крит и ряда других из Греческого архипелага) [29].

Мотивы, которыми руководствовались Екатерина и Иосиф, давно уже являются предметом острых дискуссий. В частности, в советской историографии утвердилась разработанная О.П. Марковой концепция, согласно которой Греческий проект был лишь дипломатической комбинацией, придуманной Екатериной, для того чтобы связать руки Австрии накануне присоединения к России Крыма [30]. Однако в российских исследованиях последнего времени фактически общепризнанной стала трактовка планов Екатерины по созданию Греческой империи и Дакии как реально отражавших присущее ей геополитическое видение задач восточной политики России [31].

В основе этой новой стратегии лежало, как представляется, стремление использовать благоприятную обстановку в Европе, связанную с глубокой вовлеченностью Франции и Англии в войну в Америке, для реализации планов Екатерины на черноморско-балканском направлении, целью которых было обеспечение не только свободного торгового мореплавания для России и прибрежных государств в Черном море, но и гарантированного прохода русских купеческих судов через Босфор и Дарданеллы в Средиземноморье. Греческую империю и Дакию Екатерина представляла себе формально независимыми, но находящимися под фактическим русским протекторатом государствами, которые должны были выполнять роль буфера в отношениях между Россией и Австрией и, в меньшей степени, между Россией и азиатскими владениями Османской империи.

Геополитический подтекст русско-австрийского союза 1781 г. вызвал не только немедленное противодействие со стороны Пруссии, увидевшей в сближении России со своим основным соперником в Европе серьезную угрозу своим интересам, но и серьезно насторожил Англию, Швецию и Голландию, создав предпосылки для формирования в последующем широкой европейской коалиции против России и Австрии. Между тем, принципиально важно подчеркнуть, что планы Екатерины в части, касающейся Балкан, несомненно, не носили завоевательного характера. В.Н. Виноградов прав, отмечая что Греческий проект в этом смысле являлся продолжением стратегии Петра I, подчеркнувшего перед прусским походом 1711 г., что «в сей войне никакого властолюбия и распространения областей своих и какого-либо обогащения не желаем, ибо своих древних и от неприятелей завоеванных земель, и городов, и сокровищ по Божьей милости предостаточно имеем». Стратегия Петра и Екатерины сводилась лишь к установлению контроля над этим важным для России регионом. Можно согласиться и с оценкой О.И. Елисеевой: «Россия не стремилась к непосредственному включению в свой состав земель, кольцом охватывавших Черноморский бассейн, а предусматривала охватить его поясом православных стран — сателлитов и союзных горских мусульманских племен» [32].

Манифест Екатерины II о присоединении Крыма от 8 апреля 1783 г. и подписание 27 июля 1783 г. Георгиевского трактата, в соответствии с которым Восточная Грузия перешла под протекторат России, стали единственными практическими шагами по реализации планов геополитического переустройства черноморско-балканского региона. Потемкин, ставший после присоединения Крыма фактическим наместником императрицы на юге России, разработал и приступил к осуществлению широкой программы освоения Таврического и Новороссийского края, развития в них внутренней и внешней торговли [33]. Первые, весьма впечатляющие результаты этой работы были продемонстрированы в ходе знаменитого путешествия Екатерины в Крым (январь—июнь 1787 г.), во время которого ее сопровождали послы европейских государств, аккредитованные в Петер-

бурге. В свите Екатерины под именем графа Фалькенштейна находился и австрийский император Иосиф II. Кроме этого, по пути в Крым у украинского города Канев на галере состоялось свидание Екатерины со Станиславом-Августом, в ходе которого польский король, явно стремясь присоединиться к русско-австрийскому союзу, предложил подписать союзный договор между Россией и Речью Посполитой.

Дальнейшие события приняли, однако, совершенно иной оборот. В августе 1787 г. турки, подстрекаемые французскими и английскими дипломатами в Константинополе, потребовали от российского посланника Я.И. Булгакова возвратить Османской империи Крым, признать недействительным Кючук-Кайнард-жийский договор и отказаться от протектората над Восточной Грузией. 13 августа Турция объявила России войну. 17 сентября 1787 г. Екатерина подписала ответный манифест.

Во второй русско-турецкой войне екатерининского царствования в качестве союзника России выступила Австрия, начавшая в марте 1788 г. военные действия против Турции. Военный перевес русских армий, которыми командовали Г.А. Потемкин, П.А. Румянцев и А.В. Суворов, предопределили взятие Очакова (декабрь 1788 г.), Измаила (октябрь 1789 г.), блестящая победа A.B. Суворова в сражении на реке Рымник против противника, имевшего четырехкратное численное преимущество. Однако международная обстановка в конце 80-х гг. складывалась для России крайне неблагоприятно. В августе 1788 г. Англия, Пруссия и Голландия сформировали так называемый Тройственный союз, имевший ярко выраженную антироссийскую направленность. Те же геополитические цели — ослабление позиций России в Прибалтике и на берегах Черного моря преследовала Швеция, объявившая в июле 1788 г. войну России. По существу, речь шла о перспективе формирования широкой антироссийской коалиции, целью которой являлось вытеснение России со всех территорий, которыми она завладела в войнах XVIII в.

В этой критической ситуации от Екатерины и ее дипломатов потребовались максимальные усилия для того, чтобы нейтрализовать возникавшие угрозы. Положение еще более осложнилось, после того как Австрия заключила в 1790 г. сепаратное перемирие с Турцией. Только стратегический талант Г.А. Потемкина, рекомендовавшего Екатерине сосредоточить внимание на нейтрализации наиболее опасного соперника — Пруссии, умная осмотрительность А.А. Безбородко, виртуозно использовавшего традиционные англо-французские противоречия, особую позицию Дании, связанной с Россией союзными обязательствами, но находившейся под сильнейшим давлением со стороны Великобритании, инициативные действия русских послов в Вене Д.М. Голицына (затем А.К. Разумовского), Лондоне — С. Р. Воронцова, использовавшего возможности «парламентской дипломатии» для предотвращения реально складывавшейся угрозы войны России с Англией весной 1792 г., В.К. Нессельроде и М.М. Алопеуса в Берлине, И.М. Симолина в Париже — позволили в конечном счете переломить крайне опасные для России тенденции и предотвратить расширение конфликта, грозившего перерасти в общеевропейскую войну. Попыткам формирования широкого антироссийского фронта европейских государств в Петербурге противопоставили план создания Четверного союза России, Австрии, Франции й Испании, который не был реализован лишь из-за начавшейся в 1789 г. Великой французской революции.

Крупным успехом российской дипломатии стало подписание мира со Швецией 3 августа 1790 г. в финской деревушке Верели. Выход Швеции из войны позволил Екатерине успешно противостоять нажиму со стороны Лондона и Берлина, пытавшихся навязать России свое посредничество в заключении мира с Османской империей на условиях status quo.

Прямые мирные переговоры с турками, приостановленные после смерти Потемкина в октябре 1791 г., завершил А.А. Безбородко. В конце конгресса, проходившего в Яссах в ноябре—декабре 1791 г., Безбородко подписал 29 декабря 1791 г. мирный договор, в соответствии с которым были подтверждены условия

Кючук-Кайнарджийского мира, акт 1783 г. о присоединении Крыма и Кубани к России и все последующие русско-турецкие соглашения, включая демаркацию русско-турецкой границы [34].

Ясский мирный договор имел исключительно важное значение. Россия утвердила за собой обладание всем северным черноморским побережьем от Днестра до Кубани, включая Крым, закрепила право прохода русских торговых судов через Босфор и Дарданеллы, усилила свои позиции на Кавказе и на Балканах. Оценивая дипломатическую деятельность Безбородко в Яссах, молодой в то время дипломат Ф.В. Ростопчин писал: «Он оказал России самую важную услугу, какую только можно сделать» [35].

Подписание Ясского мирного договора позволило Екатерине сосредоточить внимание на европейских делах, которые развивались с 1789 г. под возраставшим воздействием нового фактора — набиравшей силу революции во Франции. Воздействие это, однако, имело неоднозначный характер и сложную динамику.

Несмотря на австро-прусскую декларацию (август 1791 г.), подписанную в прусском городе Пильниц, о совместных действиях в защиту монархии во Франции, и для австрийского императора Леопольда II, сменившего умершего весной

1790 г. Иосифа II, и для прусского короля Фридриха-Вильгельма II интересы формирования широкой антифранцузской коалиции оказались менее значимыми, чем, к примеру, необходимость решить проблемы, возникшие в Австрийских Нидерландах и Бельгии, где на волне революционных событий во Франции начались массовые антиавстрийские выступления, или реализовать план прусского министра Герцберга, открыто призывавшего к «исправлению ошибок», допущенных, как он считал, Фридрихом II во время первого раздела Польши, путем присоединения к Пруссии Данцига и Торна. В начале 90-х гг. Австрия и Пруссия развернули настоящий торг о «территориальных компенсациях» на руинах разваливавшегося Старого порядка [36].

В этих условиях Екатерина была вынуждена проводить осторожную, осмотрительную политику в предельно запутанной, взрывоопасной ситуации, сложившейся в Европе после 1789 г. Понимая глобальную угрозу для европейских монархий революционных событий во Франции, она тем не менее не приняла участия в военных действиях первой и второй коалиций, ограничив поддержку роялистов финансовыми дотациями Вене и Берлину и заявлениями о том, что борьба против революции во Франции — это «общее дело всех монархов». Анализируя мотивы, определявшие ее политику, советский историк К.Е. Джеджула связывал ее со следующими факторами: финансовым кризисом России, истощенной двумя длительными войнами; активизацией как в России, так и в Польше сторонников французских идей и связанных с этим опасениями распространения «якобинской заразы» и, наконец, сохранявшейся угрозой возобновления военных действий со стороны Турции и Швеции [37].

В мае 1792 г. русские войска, возвращавшиеся из Молдавии, были введены в Польшу под предлогом просьбы от образованной незадолго до этого Тарговицкой конфедерации, представлявшей интересы магнатской оппозиции демократическим тенденциям, набиравшим силу после принятия польским сеймом 3 мая

1791 г. новой конституции, укреплявшей государственный строй Речи Посполи-той, ликвидировавшей выборность польских королей «liberum veto», и русские гарантии неизменности государственно-политического устройства Речи Поспо-литой. Быстрое продвижение русских войск к Варшаве встревожило партнеров России по первому разделу Польши — Австрию и Пруссию. После сокрушительного провала попытки прусско-австрийской армии под командованием герцога Брауншвейгского перейти Рейн и углубиться на территорию Франции прусский король Фридрих-Вильгельм официально проинформировал 25 октября 1792 г. Вену о том, что Пруссия будет готова принять участие во второй кампании против Франции только при условии, если Россия и Австрия обеспечат требуемые ей территориальные приобретения в Польше. Первая реакция Екатерины на прусский демарш была резко отрицательной: «Правилом в сем деле, кажется бы, должно отдалить дележ Польши колико можно. После бесстыдной Кампании так

приобретать, с нами же ни о чем тут не условились, мы не ведаем, что делать хотят. Без ведома венского двора не приступать к оному делу. Усилить Прусского Короля не для чего» [38].

Тем не менее логика развития ситуации в Европе и, в первую очередь, заинтересованность России в сохранении антифранцузской коалиции привели к тому, что осенью 1792 г. в Петербурге начались секретные русско-прусские переговоры, завершившиеся подписанием 12 (23) января 1793 г. русско-прусской Конвенции о втором разделе Польши. В соответствии с ней, Пруссия обязывалась продолжить войну с Францией, за что получала города Данциг, Торунь, территорию почти всей Великой Польши, часть Мазовецкого и Краковского воеводств с городом Ченстохов. Всего к Пруссии отходило 58 тыс. кв. км территории с населением 1 млн. 200 тыс. человек. Россия присоединила значительные части Белоруссии и Правобережной Украины — всего около 250 тыс. кв. км с населением около 3 млн. человек. Одновременно Россия и Пруссия обязывались при «первой возможности» содействовать обмену Австрийских Нидерландов на Баварию, «если последняя согласится присоединиться к конвенции и гарантировать Пруссии и России вновь приобретенные владения» [39].

Польский сейм, заседавший осенью 1793 г. в Гродно, после ожесточенного сопротивления был вынужден утвердить приобретения России и Пруссии по второму разделу. 4 октября 1793 г. русский посланник в Варшаве Я.И. Сивере, фактически руководивший работой сейма, добился одобрения нового русско-польского союзного договора, восстановившего единоличные гарантии Россией государственно-политического устройства оставшейся части Речи Посполитой.

Ответом польских патриотов на второй раздел Речи Посполитой стало восстание под руководством Т. Костюшко, начавшееся в марте 1794 г. В начале апреля восстание охватило и Варшаву. Российский посланник O.A. Игельстрем едва спасся, оставив казну и архив русского посольства в руках восставших. Повстанцами были захвачены несколько русских дипломатов, в том числе министр-резидент Аш и бывший представитель России при Тарговицкой конфедерации посланник в Мюнхене барон Бюлер.

Перед лицом ширившихся народных выступлений Екатерина сочла необходимым срочно восстановить взаимодействие с Австрией и Пруссией в польских делах. В Польшу были введены прусские и австрийские военные отряды, действовавшие, однако, вяло и несогласованно. Для подавления восстания пришлось вызывать A.B. Суворова, разбившего Костюшко в середине октября, а в конце октября штурмом взявшего укрепленное предместье Варшавы — Прагу.

Неудача восстания предопределила судьбу Польши. 23 декабря 1794 г. в Петербурге состоялось подписание русско-австрийской декларации о третьем разделе Польши и Акта присоединения Австрии к русско-прусской конвенции о втором разделе. К Австрии отошли земли между реками Пилицей, Вислой и Бугом, а новая граница России была определена по рекам Бугу и Неману. В тексте декларации было четко зафиксировано то обстоятельство, что инициатива «совершенного» раздела Польши исходила от Австрии и Пруссии [40].

Окончательные договоренности по третьему разделу Польши были оформлены

13 (24) октября 1795 г. двумя конвенциями, предусматривавшими присоединение Пруссии к русско-австрийской декларации от 23 декабря 1794 г. В одной из них договаривающимися сторонами являлись Пруссия и Австрия, в другой — Пруссия и Россия [41]. 14 ноября 1795 г. польский король Станислав-Август подписал Акт отречения от польской короны. Тем не менее выработка соглашения о территориальном разграничении между владениями Австрии и Пруссии в Польше потребовала еще десяти месяцев сложнейших переговоров, в ходе которых российские дипломаты выступали в роли третейских судей.

Разграничение сфер влияния России, Пруссии и Австрии в Северной Европе завершило присоединение Курляндии и Семигалии к России, решение о котором было принято курляндским сеймом 5 марта 1795 г. С января 1796 г. Курляндия превратилась в Курляндскую губернию Российской империи.

Только после этого, в конце лета 1796 г., Екатерина дала согласие на направление 60-тысячного вспомогательного корпуса русской армии на Рейн. Однако русские солдаты на французской земле так и не появились. Император Павел I, вступивший на престол после смерти Екатерины 6 ноября 1796 г., немедленно отменил все распоряжения по этому вопросу.

* * #

Во второй половине XVIII в. в структуре и методах деятельности КИД произошли серьезные изменения, отражавшие общую тенденцию усиления самодержавной власти в эпоху позднего абсолютизма. Екатерина II сама была своим министром иностранных дел. Помимо принятия стратегических решений в поле ее зрения находилась повседневная деятельность российских посольств и миссий за рубежом, работа Коллегии иностранных дел. Екатерина лично знакомилась с депешами, поступавшими от российских послов, подписывала или одобряла направлявшиеся им указания, составлявшиеся в КИД. Наряду с официальной корреспонденцией она поддерживала и личную переписку с послами России в ведущих европейских столицах — Г. Кейзерлингом, О.М. Штакельбергом, Я.И. Булгаковым (Варшава), Д.М. Голицыным (Вена), Д.А. Голицыным (Париж, Гаага), И.А. Остерманом, А.И. Морковым (Стокгольм), И.С. Барятинским, И.М. Симолиным (Париж) и др.

В первую половину царствования Екатерины право личного доклада по внешнеполитическим вопросам принадлежало первоприсутствующему в КИД Н.И. Панину и вице-канцлеру А.М. Голицыну, с 1775 г. — И.А. Остерману. С начала 80-х гг. постоянным докладчиком императрицы по внешнеполитическим вопросам становится А.А. Безбородко, член КИД и Госсовета (с 1786 г.).

Ближайшим советником Екатерины, в том числе и по вопросам внешней политики, с конца 70-х гг. и до своей смерти в октябре 1791 г. был Г.А. Потемкин. Заметную роль во внешнеполитических делах в определенные периоды играли генерал-адъютанты А.М. Дмитриев-Мамонов (в 1786—1789 гг.) и особенно П.А. Зубов (после 1789 г.), президент Коммерц-коллегии А.Р. Воронцов, неоднократно представлявшие императрице записки по внешнеполитическим вопросам.

Текущую дипломатическую корреспонденцию, включая расшифрованные депеши иностранных послов в Петербурге, императрице докладывали ее кабинет-секретари Г.В. Козицкий, затем A.B. Храповицкий, хотя вся работа по перлюстрации проводилась в КИД.

Функции Коллегии иностранных дел серьезно трансформировались после создания в ноябре 1768 г. Совета при высочайшем дворе. В первоначальное ведение Совета, созданного с началом русско-турецкой войны, входили в основном военные вопросы. Со временем, однако, в Совете начали обсуждаться важнейшие вопросы внешней и внутренней политики России. На его заседаниях зачитывалась дипломатическая переписка, присылавшаяся из КИД, выносились рекомендации по отношениям России с главными европейскими державами, обсуждались вопросы, связанные с первым, вторым и третьим разделами Польши, крымские и кавказские дела, торговые отношения с Бухарой, Ташкентом, Китаем и Японией. С 80-х гг. заседания Совета происходили три раза в неделю — по понедельникам, четвергам и субботам. Проходили они по большей части под председательством самой императрицы [42].

Первоначальный состав Совета, в котором КИД была представлена Н.И. Паниным и А.М. Голицыным, был существенно обновлен в 1787 г. (по международным делам в нем докладывали А.А. Безбородко и вице-канцлер И.А. Остер-ман). Дискуссии по внешнеполитическим вопросам носили в Совете порой весьма резкий характер, отражая борьбу придворных группировок. Так, в 1772— 1773 гг. выявились серьезные разногласия между Г.Г. Орловым и рядом членов Совета относительно возможности окончания войны с Османской империей

прямым ударом по Константинополю; в 1792 г. А.Р. Воронцов подверг на заседании Совета критике план второго раздела Польши [43].

В контексте изменений, происходивших в механизме принятия внешнеполитических решений в екатерининскую эпоху, роль Коллегии иностранных дел все более сводилась к предварительной проработке вопросов, выносившихся на обсуждение Совета и на решение самой императрицы. Это, однако, вряд ли можно расценивать как снижение роли КИД в формировании и реализации российской внешней политики. Екатерина регулярно запрашивала мнение КИД по тем или иным аспектам развития ситуации в Европе, консультировалась с Коллегией накануне принятия серьезных решений. В фонде «Секретные мнения КИД» АВПРИ отложились десятки «Мнений» Коллегии по внешнеполитическим делам, для которых характерна глубокая проработка вопроса, тщательная документиро-ванность, наличие ретроспективных ссылок. По крымским, польским делам и ряду других важных вопросов Екатерине представлялись и индивидуальные мнения членов Коллегии.

Важное место, которое КИД сохраняла в государственном механизме России при сохранившейся общей тенденции к ослаблению коллегиального начала и ликвидации Коллегий (за исключением КИД, Военной и Адмиралтейской), предопределяло и то, что она работала фактически под повседневным личным руководством императрицы. В частности, 31 декабря 1782 г. Екатерине докладывались: «депеши посланника Булгакова из Царьграда; депеши надворного советника Лашкарева из Бухареста; депеши посланника Веселицкого из Крыма (на полях одной из них есть пометка императрицы: посоветовать хану, «чтобы он братьев простил и общую дал всем амнистию»); «записки конференций вице-канцлера с министрами прочих дворов» от 21 и 24 декабря; депеши посланника князя Белосельского из Дрездена и поверенного в делах графа Моцениго из Ливорно (по депеше Моцениго сразу же был отдан ряд распоряжений, в частности, о приеме иностранцев, желающих поселиться в Херсоне, и их вступлении на русскую военную службу)» [44].

Лично руководя деятельностью российской дипломатии, Екатерина привнесла много нового в ее методы. Получила распространение практика ее личных встреч с европейскими государями. Австрийский император Иосиф II посещал Россию в 1780 и 1787 гг., шведский король Густав III — в 1777 и в 1782 гг., брат прусского короля принц Генрих — зимой 1770—1771 гг. Новой для своего времени была поездка российской великокняжеской четы в Европу в 1782—1783 гг.

Помимо официальных отношений с монархами Европы Екатерина широко использовала и свои семейные связи с датским королем Кристианом VII и шведским Густавом III. В 1773 г. в связи с браком Павла Петровича она даже пыталась (при посредничестве прусского короля Фридриха II) подкрепить создававшуюся Н.И. Паниным Северную систему династическими браками наследников престола Дании и Швеции с дочерьми маркграфа Гессен-Дармштадтского, на одной из которых, принцессе Вильгельмине, женился Павел Петрович.

К дипломатическим новациям Екатерины относятся и практиковавшиеся ею приглашения иностранным послам сопровождать ее в поездках по России — в 1785 г. для осмотра системы каналов из Балтийского моря на Волгу и в 1787 г. — в Крым. В ходе первой из них французский посол Сегюр начал обсуждение с Екатериной проекта франко-русского торгового договора, подписанного в 1786 г.

Для решения особо сложных и деликатных политических проблем Екатерина прибегала к услугам неофициальной дипломатии. В частности, голштинец К. Сальдерн еще до своего поступления на российскую дипломатическую службу помогал улаживать вопрос об обмене голштинского наследства великого князя. Барон Ф.-А. Ассебург, впоследствии бывший русским представителем при собрании германских имперских князей в Регенсбурге, посредничал в устройстве династических браков русских великих князей и княжон. Важное значение в предельно сложной обстановке, сложившейся в Европе в конце 80-х гг., имела миссия российского дипломата М.М. Алопеуса в Берлин, где он действовал параллельно с послом В.К. Нессельроде, обеспечивая прямой канал связи между

Екатериной и прусским королем Фридрихом-Вильгельмом II. В 1791 г. А .Я. Буд-берг, ставший при Александре I министром иностранных дел, посетил в качестве «простого путешественника» Варшаву, готовя почву для присоединения Курляндии к России.

При Екатерине фактически берет свое начало то, что впоследствии стали называть внешнеполитической пропагандой. Своей перепиской с Вольтером, Дидро, Даламбером, Гриммом и другими представителями Века Просвещения Екатерина фактически формировала общественное мнение Европы в интересах России. В результате Вольтер, как известно, поддержал ее политику в период первого раздела Польши, борьбу с Турцией за выход к Черному морю. Ф.-М. Гримм во второй половине 90-х гг. был дипломатическим представителем России в Гамбурге.

Большую щепетильность проявляла Екатерина в вопросах дипломатического этикета. Когда в 1764 г. руководитель французской дипломатии герцог Шуазель порекомендовал своим дипломатам настаивать на первенстве перед русскими «добровольно или насильственно», Н.И. Панин направил по указанию императрицы инструкцию русским послам «защищать свое место добровольно или насильственно». При этом, излагая свой подход к дипломатическому протоколу в отношениях между государствами, Панин отмечал: «Этикет, регулирующий форму их корреспонденции, тем более строг, что он служит мерилом их взаимного уважения и взаимного почтения к своим силам» [45]. В течение 6 лет, с 1766 по 1772 г., Россия вела так называемый «спор о титуле» с французской дипломатией, отказывавшейся титуловать Екатерину императрицей, ссылаясь на то, что это якобы «противно правилам французского языка». Тем не менее Екатерина настояла на своем как в этом вопросе, так и в длительных дискуссиях с австрийскими дипломатами, отказывавшимися в начале царствования Екатерины целовать руку императрице, как этого требовал российский придворный церемониал, а также в не менее сложных переговорах об «альтернате» — рудименте феодального права, в соответствии с которым подпись главы Германской империи на международных договорах всегда должна была стоять выше подписей других государей.

На официальных аудиенциях, которые со времен Елизаветы Петровны давались русскими императрицами и императорами только послам первых двух классов, разговор велся на официальном дипломатическом языке XVIII в. — французском. Уже в августе 1762 г. австрийскому послу Мерси д’Аржанто накануне аудиенции у Екатерины II было сказано, что если он заговорит по-немецки, то императрица ответит по-русски, если же посол предпочтет французский, то беседа будет вестись на этом языке. Через 4 года, в 1766 г., английский поверенный в делах Маккартни, плохо владевший французским, заучил наизусть свою приветственную речь, чтобы продемонстрировать уважение к этикету, принятому при русском дворе. Случалось, что послы, впервые представлявшиеся Екатерине в Зимнем дворце, бывали настолько потрясены пышностью и величественностью обстановки, что забывали текст подготовленных ими речей. Так произошло, в частности, с французским послом Сегюром в 1785 г. и шведским послом Ште-дингом в 1790 г.

Пожалуй, одним из самых значительных достижений екатерининской эпохи является появление в российской дипломатии целой плеяды талантливых, высокообразованных деятелей, вписавших немало ярких страниц в отечественную историю. Незаурядной личностью был Н.И. Панин, двадцать лет (1763—1783) стоявший у руля российской внешней политики. Он интересовался самыми разнообразными вопросами из области государственных знаний, был знаком со многими классическими произведениями философской литературы, блестяще говорил на нескольких европейских языках. Екатерина шутливо называла Панина «моя энциклопедия», намекая не только на его начитанность, но и на конституционные взгляды, которые он выражал открыто. Панин был автором обсуждавшегося, но не реализованного в 1762 г. проекта учреждения Совета из шести-

восьми министров, которые имели бы право голоса при принятии важнейших государственных решений.

Современники считали Панина в высшей степени порядочным, неподкупным человеком. Отмечая это, глубокий знаток екатерининской дипломатии Н.Д. Чечулин писал: «Личность Панина возбуждает к себе горячие симпатии как личность честная, гуманная и высокообразованная. В мире бессовестных интриг таких личностей, как Фридрих II и Шуазель, в мире грубой лжи и обмана он был единственным политиком, рисковавшим говорить о сострадании и человечности» [46].

Преемником Панина в роли фактического руководителя КИД был A.A. Безбородко, служивший в канцелярии Г.А. Потемкина, а затем с 1775 г. являвшийся секретарем императрицы. Определенный в КИД 24 октября 1780 г. со званием «полномочного для всех негоциаций», он принимал участие в разработке важнейших вопросов внешней политики. Его перу принадлежит знаменитый «Мемориал по делам политическим» 1780 г., в котором был изложен первоначальный план раздела Турции между Россией и Австрией, во многом предвосхитивший знаменитый Греческий проект. Член Государственного совета с 1786 г., Безбородко сыграл решающую роль в заключении Ясского мира с Турцией 1791 г., в подготовке и осуществлении второго и третьего разделов Польши. Заметный след в деятельности КИД оставили вице-канцлер А.М. Голицын (1762—1775) и особенно И.А. Остерман (1775—1796).

И.А. Остермана, сына знаменитого дипломата первой половины XVIII в. А.И. Остермана, недооценивали как современники, так и историки, видевшие в нем «фигуру церемониальную». Между тем вице-канцлер, ставший в павловскую эпоху канцлером, много сделал для упорядочения работы КИД, заведения в ней правильного делопроизводства.

Дело в том, что в середине 50-х гг. XVIII в. состояние дел в этой области в КИД оставляло желать лучшего. В феврале 1758 г. А.Р. Воронцов, сменивший на посту канцлера Бестужева, писал Елизавете Петровне: «Излишне было бы утруждать Ваше императорское величество описанием беспорядка, которым поныне в Иностранной коллегии дела производились». Несмотря на усилия, предпринятые Воронцовым, через пять лет, 21 августа 1763 г., Екатерина констатировала по существу то же самое: «Министры наши при чужестранных дворах жалуются, что на многие их реляции ответов и резолюций нет; а мне одной, прочитав реляции, нельзя столько прилежности иметь за множеством дел, чтобы всегда придумать все то, что к доброму успеху дел принадлежит; и тако сим приказывается Коллегии иностранных дел членам, каждые два месяца, по крайней мере, прочитав сряду всякого министра реляции, положить на мере, соображая с прямыми нашими интересами и собственными нашими приказаниями, все то, что оным министрам в ответ и в наставление служить может, через которую аппликацию нашей Коллегии иностранных дел мы надеемся весьма изрядного успеха в делах, ей порученных, а нам о том подастся доклад для апробации» [47].

Несмотря на столь строгую резолюцию, положение дел в КИД в течение первой половины царствования Екатерины II существенно не изменилось. Об этом свидетельствует, в частности, тот факт, что когда в 1771 г. Голицын информировал императрицу, что «Коллегия претерпевает крайний недостаток в деньгах и не имеет способа всех министров удовольствовать», то она в ответ написала: «Если не сделаете штата, если не покажете приход и расход, то век денег не достанете, ибо на вас не напасешься» [48].

Между тем численный состав КИД за полвека увеличился более чем вдвое. Если в 1718 г. он насчитывал 120 человек, то по данным на 1 января 1762 г. в Секретной экспедиции было 72 служащих, в Публичной — 36, в Московской конторе с архивом — 25, а всего, начиная с канцлера и кончая копиистами, — 261 человек [49]. На том же уровне (260 человек) штат КИД оставался и в 1773 г. [50].

Вдвое возросло в XVIII в. и число российских посольств и миссий за рубежом. Если в 1724 г. их общее количество доходило до тринадцати (в Голландии,

Польше, Курляндии, Пруссии, Данциге, Гамбурге, Швеции, Дании, Австрии, Франции, Испании, Турции и Бухаре) [51], не считая консулов в Бреславле, Бордо и Кадиксе и торгового агента в Пекине, то к концу XVIII в. за рубежом уже действовало 26 дипломатических представительств России. Новые миссии были открыты при сейме Германской империи в Регенсбурге, в Саксонии, на Мальте, в Сардинии, Любеке, в Королевстве обеих Сицилий, Португалии, Генуе, Франкфурте, Тоскане, Баварии и Швейцарии. Число консульских учреждений возросло до 34: генеральные консульства — Гамбург, острова Греческого архипелага, Молдавия, Остенде, Лиссабон, Лондон, Гибралтар, Салоники, Ливорно, Корфу, Сайда; консульства — Гельзинер, Триест, Отранд, Таникс, Бордо, Марсель, Рим, Синоп, Либава, Лейпциг, Кенигсберг, Любек, Киль, Амстердам, Кефалония, Зант, Анкона, Далмация, Аугсбург, Гданьск, Кандия, Феррара, Яссы [52].

14 января 1762 г. в КИД было составлено так называемое «расписание по экспедициям», представлявшее собой распределение обязанностей между секретарями Секретной экспедиции КИД и прикрепленными к ним служителями. Согласно нему, чиновники КИД делились на 14 групп, или экспедиций. В ведение первой экспедиции входил «Персидский двор, Астраханская губерния, Кизляр, Китайский двор и Сибирская губерния». Второй — «Турецкий двор и Киевская губерния. Войско Донское и Запорожское. Крепости — Святые Анны и Святые Елизаветы, також Кабардинские и прочие до турок и татар касавшиеся дела. Дела о выезде черногорцев». Третьей — переводы с английского, немецкого и французского языков. Четвертой — исправление «приходящих почт... також усмотрения переводов и при сочинении концептов». Регистраторы, подканцеляристы и копиисты этой экспедиции занимались также «разобранием цифирей и писанием набело выписок и копий с министерских реляций». Им помогал в этом архивариус. Пятой — исправление всех переводов на французском языке. Шестой — «Польский двор, по пограничным делам и комиссии пограничные, а именно: Новогородская, Псковская, Великолуцкая, Киевская, Брацлавская и две Смоленские, також Гродненская, и корреспонденция с командирами Новой Сербии». Служители седьмой экспедиции были «при хранении имянных указов, цифирей, трактатов, протоколов и государственных печатей, при исправлении разных по Коллегии дел и тех, кои независимо от расписанных выше сего экспедиций случаются. Ему ж (секретарю) поручены все секретнейшие сообщении иностранных министров и даваемые им в ответ». Секретарь этой экспедиции был «у разобрания древних лет трактатов... и при регистратуре в чтении и расшитии по корреспонденциям дел помогает, и за служителями смотрит». В этой же экспедиции находилось два архивариуса, которые наблюдали за регистрацией и отправкой почты, а также регистрировали и хранили грамоты. Канцеляристы же регистрировали входящие и исходящие документы. Секретарь 8-й экспедиции находился «при исправлении всех случавшихся в Коллегии переводов на немецком языке». Секретарь девятой был при канцлере. Секретарь десятой экспедиции исправлял переводы на латинском и польском языках. Секретарь одиннадцатой экспедиции был «при сочинении всех случавшихся по Коллегии на русском и немецком языке концептов и переводов с российского на оный. Ему поручаются Венский двор и курляндские дела, а также Аглинский и Польский дворы». Секретарь двенадцатой был «у сочинения на французском языке концептов и переводов с русского на французский». Бывший при нем переводчик должен был переписывать все документы на французском языке. Секретарь тринадцатой экспедиции находился «при сочинении концептов на немецком языке и переводов с российского на немецкий. Ему же поручаются Голштинские дела, також Дацкий двор, Регенсбург и Голландия». Помимо этих тринадцати экспедиций фуппа переводчиков находилась «при хранении и собрании всех сообщений иностранных здесь находящихся министров и сношений с ними». Специальный архивариус с подканцеляристом ведали делами Архива в Санкт-Петербурге [53].

28 января 1779 г. указом Екатерины II был утвержден новый штат Секретной и Публичной экспедиций, Московской конторы и архива КИД [54]. Предписав,

чтобы чиновники, определяемые на дипломатическую службу, были «исправные, способные и для дальнейшей службы надежные», императрица установила численность служащих КИД в 177 человек. Оставшихся не у дел предлагалось препроводить в Сенат «для определения к другим делам по их способности и желаниям». Переводчики, протоколисты и другие канцелярские чины и служители были выведены за штат. На них выделялась определенная сумма, а оклады предлагалось определять «соразмерно трудам и способности каждого, равно как и из остатков ее делать им награждения за отменное прилежание и успехи в знании, для них нужном, приобретаемые».

Число членов Коллегии по сравнению с утвержденным в 1720 г. (8 человек) увеличилось до тринадцати. КИД по-прежнему делилась на две экспедиции — Секретную и Публичную, однако Публичная экспедиция была упразднена в марте

1781 г., а состоявшие в ее ведении финансовые вопросы были переданы в государственное казначейство, почтовое дело — в ведение Сената и губернских правлений. Через полгода, 4 ноября 1781 г., в рамках губернской реформы 1775 г. была закрыта и Московская контора КИД.

С упразднением Московской конторы был выделен в самостоятельное учреждение Московский архив КИД. До 1757 г. архив, в котором находились важнейшие дипломатические документы, располагался в доме коллежской конторы в Кремле. В 1768 г. для него был приобретен дом фельдмаршала А.М. Голицына за Покровскими воротами, где он и размещался до 1804 г. Управлявшие архивом во второй половине XVIII в. Г.Ф. Миллер, H.H. Бантыш-Каменский и А.Ф. Малиновский были выдающимися историками и археографами. Во многом благодаря им Московский архив первым в России начал публикацию документов по отечественной истории. В 70-е гг. XVIII в. он доставлял документы для знаменитой «Древней российской вивлиофики», издававшейся Н.И. Новиковым.

«Расписанием Коллегии иностранных дел Секретной экспедиции», утвержденным 10 июня 1781 г., число ее подразделений было сокращено с 14 до 9: при европейских делах, при азиатских делах, при французской экспедиции, а также для переводов с английского, французского, немецкого, голландского, итальянского, латинского языков; при немецкой экспедиции, при переводах (с турецкого на французский, других восточных языков, с польского, латинского и греческого, персидского, китайского, маньчжурского языков); по казенному департаменту (ведение финансовых дел); при внутренних делах (поддержание внутреннего порядка в Коллегии, делопроизводство); при архиве; при «черном кабинете», которым заведовал статский советник Эпинус [55].

Поскольку дипкурьерской службы в XVIII в. еще не существовало, для осуществления фельдъегерской связи к КИД прикомандировывались офицеры в чине не ниже сержанта, назначавшиеся по именному указу. В екатерининскую эпоху их было примерно тридцать человек [56]. Кроме того, дипломатическую почту было принято отправлять с оказией как с российскими, так и с иностранными дипломатами.

На содержание Коллегией ее московских учреждений было определено 157 680 руб.; на содержание «министерских постов» за границей — 357 983 руб. Таким образом, весь годовой бюджет Коллегии в начале 80-х гг. XVIII в. равнялся 515 663 руб. [57] (для сравнения укажем, что в 1759 г. на содержание заграничных учреждений отпускалось 85 200 руб.). Соответственно увеличивалось и жалование сотрудников КИД. «Первый министр, управляющий иностранными делами», должен был получать 19 тыс. руб. (вместо прежних 14 тыс.), вице-канцлер был оставлен при прежнем окладе в 12 тыс. руб.

Одновременно со штатом КИД Екатериной был утвержден «штат постам министерским вне государства». В соответствии с ним ранг посла первого класса был присвоен лишь российскому дипломатическому представителю в Варшаве, большинство же других представителей, в том числе в Вене, Париже, Лондоне, Берлине, Стокгольме, Мадриде и Константинополе были т. н. «министрами второго класса», или посланниками. Дипломатические представители в Венеции, Эйтине, Митаве именовались министрами, в Гданьске и Гамбурге — резидентами

(все они считались «министрами третьего класса»). Вторыми лицами в российских дипмиссиях за рубежом в XVIII в. были «советники посольства», далее шли — титулярные советники, переводчики, один или два студента. На содержание миссии отпускалось от десяти до 18 тыс. руб. Самым дорогостоящим было содержание миссии в Константинополе, при которой помимо дипломатических представителей состояло два драгомана с двумя помощниками, «судья для купеческих дел», секретарь посольства, десять студентов, восемь рейтар и толмачей, восемь гребцов на шлюпках, доктор, лекарь. На содержание этой миссии ассигновалось 37 тыс. руб. в год [58].

За утверждением нового штатного расписания последовал ряд других мер по регламентированию работы КИД. 15 марта 1781 г. Екатерина своим указом Коллегии подтвердила действовавшие еще с петровских времен ограничения на контакты «чинов департамента иностранных дел» с иностранными дипломатами. Посещать посольства и резиденции послов разрешалось лишь канцлеру (или первоприсутствующему в КИД), вице-канцлеру и членам Секретной экспедиции. Одновременно были подтверждены предпринятые еще в 1758 г., в начале Семилетней войны, меры по обеспечению секретности делопроизводства КИД. После Великой французской революции порядок контактов чиновников КИД с иностранными дипломатами был еще более ужесточен указом Екатерины II от 3 августа 1791 г. С этого времени все поступавшие на работу в КИД, а затем в МИД России давали письменное обязательство соблюдать положения этого указа.

После того как осенью 1781 г. Н.И. Панин окончательно отошел отдел, только формально оставаясь первоприсутствующим в КИД, Екатерина указом от 13 февраля 1782 г. предписала, чтобы доклады и рескрипты, готовившиеся в КИД, подписывались всеми членами Секретной экспедиции, а циркулярные депеши и копии указов, направлявшиеся в посольства, — одним из ее членов. Усиливая коллегиальный порядок управления внешними делами, Екатерина стремилась, очевидно, ограничить полномочия первоприсутствующего в КИД, отсутствие должной регламентации которых нередко приводило к конфликтам между ней и

Н.И. Паниным.

Важное значение для российской дипломатической службы имел указ императрицы от 3 декабря 1788 г., в соответствии с которым всем «природным российским» дипломатам за границей предписывалось писать донесения на высочайшее имя и в Коллегию, а также использовать в переписке между собой только русский язык, «исключая только тот случай, где существо дела, предстоящего к донесению, взыскивать будет точное сохранение слов, употребленных при трактовании оного» [59].

В царствование Павла I в структуре КИД были произведены новые изменения. Поскольку после ликвидации Публичной экспедиции Коллегии все равно приходилось заниматься финансово-хозяйственными делами, а также иметь обер-церемониймейстера и церемониймейстера для протокольных мероприятий, в 1796—

1797 гг. была фактически восстановлена Публичная экспедиция. Кроме того, в контексте мероприятий, предпринятых Павлом по регламентированию прав и привилегий императорской семьи, в КИД в ноябре 1796 г. была учреждена особая экспедиция «для исправления дел голштинских, ангальт-цербстских и зверских» [60], обязанностью которой было обеспечение династических интересов и управление собственностью Романовых в Германии. В конце февраля 1797 г. эта экспедиция была преобразована в департамент [61]. 26 февраля 1797 г. в составе КИД была создана экспедиция, «касающаяся до азиатских народов», из которой позже вырос Азиатский департамент Министерства иностранных дел [62].

Окончательное восстановление Публичной экспедиции было утверждено в новом штатном расписании КИД от 6 января 1800 г. Состав руководящего органа КИД — «Присутствия» — был ограничен тремя членами — канцлером, вице-канцлером и одним из членов Коллегии [63]. Коллегия вновь была разделена на две экспедиции — Секретную, занимавшуюся европейскими делами, и Публичную, в состав которой входили три департамента: фамильных дел, азиатских дел и казенных и текущих дел. Штаты центрального аппарата и загранпредставительств

КИД были серьезно сокращены, однако дипломатам и служителям было увеличено жалование. Расходы на все нужды КИД были увеличены вдвое и составили миллион двести тысяч рублей [64].

В соответствии с новым штатным расписанием министров второго ранга начали официально называть посланниками. При Павле послы были назначены в Вену и Стокгольм; посланники — в Берлин, Лондон, Копенгаген, Мюнхен, Лиссабон, Неаполь, Турин и Константинополь (в Париже, Мадриде и Гааге в год утверждения нового штатного расписания русских дипломатических представительств не имелось). В Регенсбурге министр был заменен резидентом; в Дрезден и Гамбург были назначены поверенные в делах, а в Данциг и Венецию — генеральные консулы [65]. В ноябре 1800 г. по инициативе Ф.В. Ростопчина был введен новый порядок хранения архивов в КИД. Все документы прежних лет по

1762 г. включительно были отправлены в Москву, дипломатические бумаги, оставленные в Петербургском архиве, разделялись на две категории — секретный и публичный архивы. Это дало возможность возобновить начатую еще при Петре I работу по «сочинению исторических выписок», которые начали более широко использоваться в процессе принятия внешнеполитических решений [66].

Ростопчину также принадлежала идея учреждения в феврале 1801 г. при Коллегии иностранных дел Дипломатической школы, которая должна была давать основательные познания «в языках и свободных науках». В программу обучения входило преподавание русского, французского и немецкого языков, всеобщей истории и статистики, географии, права, шифровального дела. Преподавателями назначались опытные дипломаты. Изучение языков имелось в виду производить на газетном материале, для чего к школе присоединялась Газетная экспедиция, а также на базе старых архивных документов, которые ученики должны были переводить на изучаемые языки. Курс должен был длиться один год и завершаться выпускным экзаменом [67].

В феврале 1801 г. в Дипломатической школе успешно прошли приемные экзамены. Однако император Александр I без объяснения причин указом от 30 декабря 1801 г. повелел «Дипломатическую школу при Коллегии иностранных дел... в действие не приводить» [68].

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Бумаги императрицы Екатерины II, хранящиеся в Государственном Архиве МИД. Т. 1. - СПб., 1871, с. 99.

2. Виноградов В.Н. Дипломатия Екатерины Великой // Новая и новейшая история. — № 3,

2001, с. 140.

3. Тарле Е.В. Екатерина II и ее дипломатия. Ч. I. — М., 1945, с. 5.

4. Памятные записки А. В. Храповицкого, статс-секретаря Екатерины II.

5. АВПРИ, ф. «Внутренние коллежские дела», оп. 2/6, д. 846, лл. 6 об., 7 об.

6. Соловьев С.М. История России с древнейших времен». Кн. XIII. — М., 1965, с. 156—159;

История России с древнейших времен. Кн. XIII. — М., 1965, с. 156—159.

7. Интересно, что сравнение опубликованного текста этого письма (Сб. РИО. Т. XX. —

СПб., 1877, с. 154) с черновым вариантом, написанным самой Екатериной (АВПРИ, ф. «Сношения России с Польшей», оп. 79/6, д. 1847, лл. 46—47 об.) показывает, что фраза о стремлении помочь «Германии вообще» — позднейшая вставка, осуществленная, по имеющимся признакам, после обсуждения проекта письма с Н.И. Паниным.

8. АВПРИ, ф. «Внутренние коллежские дела», оп. 2/6, д. 822, лл. 7об. 8.

9. АВПРИ, ф. «Внутренние коллежские дела», оп. 2/6, д. 241, л. 1.

10. Мартенс Ф.Ф. Собрание трактатов и конвенций, заключенных Россией с иностранными державами. — СПб., 1883, т. VI, № 218, с. 11—25; № 219, с. 25—33.

11. Чечулин Н.Д. Внешняя политика России в начале царствования Екатерины II. — СПб., 1896, с, 258-259.

12. Kaplan Н. The First Partition of Poland. — New York, 1962, p. 44.

13. АВПРИ, ф. «Трактаты», on. 2, д. 276.

14. Euvres posthumes de Frederic II, Roi de Prusse. Mémoires. — Amsterdam, 1789, p. 32.

15. История внешней политики России. XVIII век. — М., 1998, с. 119.

16. Санин Г.А. Разделы Речи Посполитой // История внешней политики России. XVIII век, с. 182.

17. См., в частности, «Заседание Государственного совета 21 февраля 1771 г.» — «Архив Государственного совета. Царствование императрицы Екатерины II» (далее —АГС). — СПб., ч. I, ст. 75; от 27 июня 1771 г. — там же, ст. 90—91; 6 октября 1771 г. — там же, ст. 112-114.

18. Сб. РИО, т. 97, с. 41.

19. АВПРИ, ф. «Трактаты», д. 466а, № 53.

20. АВПРИ, ф. «Трактаты», д. 466а, 349, № 61.

21. Ключевский В.О. Курс русской истории. Ч. V. — М., 1937, с. 15.

22. Елисеева О.И. Геополитические проекты Г.А. Потемкина. — М., 2000, с. 15.

23. Нересов Г.А. Политика России на Тешенском конгрессе. — М., 1988.

24. АВПРИ, ф. «Сношения России с Швецией», оп. 96/6, д. 1057, лл. 14—16.

25. АВПРИ, ф. «Дела о вооруженном морском нейтралитете», оп. 20/1, д. 10, лл. 18—20 об.

26. О вооруженном морском нейтралитете. — СПб., 1859, с. 8—10.

27. Русский архив. T. I, 1880, с. 249—253.

28. Там же, с. 281—291.

29. Там же, с. 298—299.

30. Маркова О.П. О происхождении так называемого «Греческого проекта» // История СССР, 1958. -№ 4.

31. Арш Г.Л. Предыстория «Греческого проекта» // Век Екатерины II. Дела балканские. — М., 2000, с. 209—213; Виноградов В.Н. В водовороте международных дел // Там же, с. 204—209; он же. Самое знаменитое в истории личное письмо // Там же, с. 213—219; он же. Дипломатия Екатерины Великой // Новая и новейшая история, 2001, № 4, с. 124—134; Елисеева О.И. Геополитические проекты Г.А. Потемкина. — М., 2000.

32. Елисеева О.И. Переписка Екатерины II и Г.А. Потемкина периода второй русско-ту-рецкой войны 1787-1791 гт. — М., 1997, с. 13.

33. Екатерина II и Г.А. Потемкин. Личная переписка. 1769-1791 / Под ред. B.C. Лопатина. - М., 1997, с. 210-211.

34. АВПРИ, ф. 163 «Трактаты», оп. 2, д. 452.

35. Цит. по «История внешней политики России. XVIII век», с. 135.

36. АВПРИ, ф. «Сношения России с Австрией», дд. 201, 204, 206.

37. Джедджула К.Е. Россия и Великая французская буржуазная революция конца XVIII века. — Киев, 1972; цит. по «Внешняя политика России. XVIII век», с. 138.

38. Резолюция Екатерины II на записке Остермана от 29 октября 1792 г.—АВПРИ, ф. «Внутренние коллежские дела», 1792, оп. 202/6, д. 900, л. 358.

39. АВПРИ, ф. «Трактаты», оп. 466а, д. 368.

40. Мартенс Ф. Ф. Собрание трактатов, заключенных Россией с иностранными державами. T. II, с. 236.

41. АВПРИ, ф. «Трактаты», оп. 2, № 268, 370, 371.

42. Архив Государственного совета. Совет в царствование императрицы Екатерины II. T. I. - СПб., 1869, с. VIII.

43. Там же, ст. 906—912.

44. АВПРИ, ф. «Внутренние коллежские дела», 1782, оп. 2/6, д. 830, лл. 321—321 об.

45. История дипломатии, т. I. — М., 1959, с. 371.

46. Чечулин Н.Д. Внешняя политика России в начале царствования Екатерины II, с. 49.

47. Очерк истории Министерства иностранных дел, 1802—1902. — СПб., 1902, с. 63.

48. Там же, с. 66.

49. АВПРИ, ф. «Внутренние коллежские дела», оп. 2/6, д. 49, л. 205. Именной список Коллегии иностранных дел.

50. Там же, д. 49, лл. 359—373.

51. Очерк истории МИД. 1802—1902, с. 66.

52. АВПРИ, ф. «Внутренние коллежские дела», оп. 2/6, д. 34, лл. 219—220.

53. Там же, д. 79, л. 1—4. См. прил. I, таб. 7.

54. Там же, д. 16, лл. 1—7 — копия указа.

55. Там же, д. 79, л. 25—31.

56. Там же, д. 81. Списки курьеров.

57. Очерк истории МИД. 1802—1902, с. 68.

58. Там же, с. 70.

59. АВПРИ, ф. «Внутренние коллежские дела», д. 548, л. 1-1 об.

60. Полный свод законов Российской империи, 1830 г., № 17555.

61. Там же, № 17843.

62. Там же, № 14844.

63. АВПРИ, ф. «Коллегия иностранных дел», оп. 506, д. 3, л. 162.

64. Там же, л. 163.

65. Очерк истории МИД. 1802—1902, с. 70.

66. АВПРИ, ф. «Административные дела», У1-53, 1800, д. 1, лл. 75—76.

67. Там же, 1У-53, 1801, д. 1, лл. 4—10 об. План учреждения Дипломатической школы, составленный первоприсутствующим в КИД Ф.В. Ростопчиным!

68. АВПРИ, ф. «Административные дела», 1У-54, 1801, д. 1, л. 11.

THE BOARD OF FOREIGN AFFAIRS UNDER KATHERINE II

P.V. STEGNY

The Documentary Department Ministry of Foreign Affairs of the RF

8th September, 1802 there were founded 8 Ministries (the Ministry of Foreign Affairs included) by Alexander I’ Manifesto.

To the 200n anniversary of the first Cabinet of Russia there was edited the 3-volume publication «History of the Ministry of Foreign Affairs: 1802—2002», the Ministry of Foreign Affairs of the RF, the Moscow State Institute of International Relations, the Diplomatic Academy, the Institute of Russian History are involved in the work to be done. The extract of one of the chapters of this book is illustrated. The author, P.V. Stegny, is the head of the Documentary Department of the Ministry of Foreign Affairs of the RF.