CC BY
86
Т.Н. Попова
КОГНИТИВНЫЙ АСПЕКТ РУССКОГО ДИАЛЕКТНОГО СЛОВООБРАЗОВАНИЯ
Статья посвящена характеристике основных процессов именного диалектного словообразования в когнитивном аспекте. Языковая картина мира рассматривается через репрезентацию основных словообразовательных значений (nomina agentis, actionis et abstracta) путем использования как собственно диалектных, так и литературных словообразовательных типов. Высказывается идея о том, что деривационные особенности могут выступать одним из критериев типо-логизации русских народных говоров.
Ключевые слова: диалектное словообразование, словообразовательное значение, когнитивный аспект.
Языковая картина мира в сознании носителей диалектов представляется неординарной и многогранной с позиций языка литературного, нормированного и кодифицированного, в котором основные системные процессы языка, в том числе и деривационного плана, представляются сформировавшимися и зачастую завершенными. «Диалект, как и разговорная речь, располагает большими словотворческими возможностями, нежели кодифицированные формы языка» [Лю-тикова 1999: 112]. «Язык часто определяют как форму существования сознания, как средство общения и познания (сохранено авторское написание - Т. П.), как способ накопления полученного, уже готового знания. Речемыслительный (когнитивный) и коммуникативно-информационный аспекты языка признаются неотделимыми друг от друга его функциями, без предпочтения той или иной из них ни в одном из возможных прагматических устремлений» [Колесов 2002: 10]. В этом отношении диалектное словообразование представляет простор для исследователя, так как словесное творчество, экспрессия, широкий коннотативный спектр обусловливают активизацию деривационных процессов, ибо «словообразование как источник постоянного пополнения языка новыми лексическими единицами, как система, механизм которой обладает огромными возможностями лексической объективации реального содержания, является и одной из основ построения стилистических категорий в текстах разных стилей» [Николаев 1988: 330].
В философии русского слова и герменевтике «отразительное» слово трактуется как символ культуры, иначе говоря, при повышении уровня от простой констатации факта слово, дойдя до философско-символического значения, не развивает дальше свою семантику. В конечном счете, это определяет дальнейшее развитие ментально-сти и культуры народа. В свою очередь, связь языка и культуры народа-носителя бесспорна и не требует доказательств, ибо «язык воплощает и
национальный характер, и национальную идею, и национальные идеалы, которые в законченном их виде могут быть представлены в традиционных символах народной культуры» [Колесов 1999: 81]. В связи с этим изучение сугубо лингвистических процессов как в синхронии, так и в диахронии неизбежно упирается в необходимость комментирования внутриязыковых процессов с точки зрения экстралингвистической, позиций философии языка, ментального и культурного развития общества, подтверждая тем самым непреложность постулата о неразрывной связи истории языка с историей народа. «Социолингвистический подход к истории русского литературного языка показывает, что основным содержанием этого процесса является постоянное расширение социальной, материальной и стилистической сфер литературного языка» [Коле-сов 1999: 19], вследствие чего нельзя изучать эту историю без учета данных территориальных и социальных вариантов языка в их взаимосвязи и взаимовлиянии с литературным языком. Деривационные процессы занимают одно из центральных мест в процессе познания мира через единицы естественного языка, ибо «словообразование следует рассматривать как систему обеспечения потребностей в выделении и фиксации особых структур знания, в объективации и экстериоризации инте-риоризованных концептуальных структур (ментальных репрезентаций опыта и знаний человека), т.е. их «упаковки» в языковые формы, отвечающие определенным формальным и содержательным требованиям» [Кубрякова 2004: 393].
При описании системы диалектного словопроизводства важно само восприятие языковых единиц диалектоносителем, особенности мировосприятия, мышления и эмоционально-экспрессивный фон, на котором протекает сам процесс деривации. «Ярким отличием носителя диалекта как языковой личности являются диалектные особенности, суммируя которые, мы можем получить описание говора в полном составе» [Лютикова
1999: 4]. Более того, мы склонны полагать, что диалектные особенности деривационного уровня могут служить одним из критериев типологиза-ции русских говоров, а также предоставить обширнейший материал для характеристики эволюции ментальности русского народа с позиций изучения слова как единицы естественного языка, его репрезентации в узуальном аспекте, столь своеобразном, как диалектный язык.
Многочисленные исследования по дерива-тологии русского языка в диахроническом плане, изучение текстовых и стилистических функций словообразовательных форм в памятниках разных жанровых групп привели к выводу о том, что сформировавшиеся к Х1-Х11 вв. словообразовательные модели не подвергаются в дальнейшем существенным количественным изменениям, они преобразуются в основном в качественном отношении. С течением времени могут происходить изменения и в семантике производного слова, связанные с изменениями культуры. В языке русских говоров подобные изменения чаще всего обусловлены влиянием литературного языка. Однако сопоставление субстантивных систем литературного и диалектного русского языка позволяет проиллюстрировать ход этих процессов, воссоздать тем самым целостную картину их функционирования в едином национальном языке, а также выявить специфические тенденции в развитии отдельных словообразовательных типов. Интерес к суффиксальной деривации обусловлен тем, что «большинство обозначений рождается в современных языках в актах словообразования: основная нагрузка при создании новых конвенциональных знаков ложится именно на словообразование с присущими ему словообразовательными моделями, дающими образцы «упаковки» нового содержания в известные формы» [Кубря-кова 2004: 437]. Несмотря на влияние, а иногда и давление литературного языка на диалекты (особенно интенсивное в середине и второй половине ХХ в. в связи с социокультурными изменениями, возрастающим влиянием СМИ, перестройкой системы образования и т.д.), в диалектном словопроизводстве много самобытного, необычного как в плане выражения словообразовательных значений, так и в плане использования словообразовательного инструментария для их выражения. Еще в 1957 г. Л.В. Щерба отмечал: «Литературный язык меньше сам создает, чем берет созданное жизнью, а языковая жизнь бьется главным образом в русском языке отдельных человеческих группировок» [Щерба 1957: 126].
Как справедливо указывает Е.С. Кубрякова, «в компетенцию словообразования входит его участие в формировании языковой картины мира, в актах категоризации, в процессах когнитивной обработки поступающей к человеку информации» [Кубрякова 2004: 394]. Словопроизводство в говорах представляется исключительно интересным для исследователя именно с точки зрения познания, ибо «словотворчество носителя диалекта в естественном своем проявлении есть чаще всего бессознательный процесс конструирования новых сочетаний из уже известных морфем, выделяемых и отождествляемых в языковом сознании носителя диалекта» [Лютикова 1999: 121]. В языковой картине мира диалектоносителя нам представляется интересным в системе субстантивного словообразования выражение основных словообразовательных значений nomina agentis, nomina abstracta и nomina actionis. В первую очередь, в плане их реализации примечательны производные, образованные суффиксальным путем при помощи невостребованных в литературном языке аффиксов. Они ярко характеризуют новообразования с точки зрения решения коммуникативных и когнитивных задач. В этом отношении центральное место занимают способы репрезентации агентивно-го значения. Диалектное словопроизводство использует порядка сорока словообразовательных типов для названия лица, причем семантика производных выходит за пределы чисто агентивной. Необходимо учитывать, что «многие слова могут создаваться бессознательно по отдельным словообразовательным моделям» [Лютикова 1999: 121]. В этом отношении следует отметить непродуктивные и в общенациональном языке суффиксальные модели на -ай (-яй), -ан, -ун, -ук (-юк), -ус, -ач. Имена на -ай (-яй) указывают на лицо - носителя признака (качества). Это могут быть наименования по внешним особенностям или характерным свойствам, причем мотивирующий признак может быть различным, ср: буклай - 'насмешливое обозначение толстого человека или животного', висляй и вихляй - 'неопрятно одетый, несобранный, нерасторопный, вялый человек', слюняй -'слюнтяй, тот, у кого изо рта постоянно текут слюни'. Производные на -ан, -ун не просто указывают носителя признака (качества), а подчеркивают максимальную его реализацию, ср.: сорван -1) 'озорник, проказник, сорванец'; 2) 'дерзкий, нахальный человек', сухан - 'худой, тощий', пузан - 'человек с большим животом', сплетун -' сплетник' и др. Имена на -ук (-юк), -ус, -ач образуются в основном от диалектных основ, переда-
вая аналогичное значение, ср.: мистрюк - 'угрюмый, сердитый человек, нелюдим', хайдук - 'нахал, озорник' (^хайдить - 'озорничать, буянить'), плакус - 'плаксивый мужчина, мальчик', сорвач - 1) 'озорник, проказник, сорванец', 2) 'удалой человек, сорвиголова', 3) 'дерзкий, нахальный человек', 4) 'человек, извлекающий из своей работы как можно больше выгоды в ущерб другим, рвач'; спинач - 'большой, крупный, широкоплечий человек'.
Экспрессивные наслоения и элементы сни-женности присутствуют в существительных женского рода на -ша, -иха, -ичка, -уха. Имена на -иха представляют довольно продуктивную модель, передающую значение «женскости». Большинство производных имеет глагольную соотнесенность. Это наименования лиц, названных по действию, которое может выполняться только женским полом, или качеству, свойственному женщинам: блюдиха - 'экономная, бережливая хозяйка' (^блюсти - 'беречь'), неродиха - 'женщина, не рожавшая детей', неубериха - 'женщина, у которой беспорядок в доме', развеиха - 'та, кто таскает из дома вещи или продукты', растащиха -
1) 'та, кто таскает из дому вещи или продукты'
2) 'о неряшливом, растрёпанном человеке и предмете', родиха - 'та, которая родила до замужества', сплетниха - 'сплетница'. Ряд производных связан с производящим словом - наименованием действующего лица мужского пола: висляи-ха - женск. к висляй - 'неопрятно одетый, несобранный, нерасторопный, вялый человек', зазнаиха -женск. к зазнайщик - 'зазнайка', почтариха -женск. к почтарь - 'почтальон' (мужчина), нем-тяриха - женск. к немтярь - 'человек, плохо говорящий, имеющий дефекты в речи', разгильдяиха -женск. к разгильдяй - 'неопрятный, небрежный в делах человек', слюняиха - женск к. слюняй -'слюнтяй, тот, у кого изо рта постоянно текут слюни'. В качестве производящей основы может быть использован и семантический дериват, ср. сорока ^ сорочиха - 'прозвище болтливой женщины'. Но если в литературном языке этот суффикс служит выразителем «женскости» при профессиональных номинациях (ср. лит. ткачиха, повариха) и не несет дополнительной эмоционально-экспрессивной нагрузки, то в диалектном словопроизводстве прослеживается тенденция, свойственная разговорной речи и просторечию. Все без исключения отмеченные производные обладают отрицательной коннотацией, характеризуя действующее лицо как носителя негативного качества. Это вполне соответствует тенденции сло-
вопроизводства в просторечии и жаргонах, где имена с суффиксом -иха также не просто служат для наименования лиц женского пола, но обязательно несут оттенок презрительности, грубости (ср. врачиха, купчиха, попиха).
Имена на -уха, как и производные на -иха, служат либо параллельными образованиями женского рода к производящим мужского рода (спле-туха - женск. к сплетун - 'сплетница', бормотуха - женск. к бормотун - 'болтунья', вялуха -женк. к вялун - 'медлительный, вялый, неповоротливый, неуклюжий человек'), либо называют женские профессии или род занятий (поваруха -'повариха', убируха - 'женщина, оставшаяся в избе для уборки и наведения порядка'). Используется также фономорфема -аха / -яха как для выражения «женскости» (ткаха - 'та, что ткала на стане', среднепряха - 'о женщине, которая обычно прядет ни хорошо, ни плохо'), так и для обозначения общего рода (растармаха - 'неаккуратно одетый человек; неуклюжий человек или животное'). Кроме того, суффиксы -уха, -иха служат и для оформления существительных общего рода, ср.: сопуха - м. и ж. 'о том, кто постоянно сопит', спиха - 'тот, кто долго спит, соня', неуберуха -'человек, не поддерживающий порядка, чистоты в доме и во дворе' и пр.
«Существительные на -иха, -ичка, -уха, активно образующиеся в 20-х годах, утратили в настоящее время свою продуктивность. Зато заметно возросла словообразовательная роль суффикса -ша. Легче всего входят в речевой обиход корреляты женского рода при наименовании «обыденных» профессий или профессий с преимущественной занятостью женщин: библиотекарша, билетерша, вахтерша, гримерша, кассирша, контролерша, лифтерша, парикмахерша, регистраторша, секретарша, костюмерша, кондукторша, курьерша» [Скляревская 1994: 166].
В говорах словообразовательная модель на -уша, -ыша, -ша весьма продуктивна, но характерно при этом, что лишь некоторые их них выражают значение «женскости», как это свойственно разговорному языку (рыскуша - женск. к рыскун - 'та, кто бегает без дела', приимыша -'приемная дочь', урыскуша - женск. к урыскун -'та, кто бегает без дела'). Продуктивность подобных производных перекликается с деривационными тенденциями разговорного стиля литературного языка, где женские корреляции возникают последовательнее и чаще. <...> Многие нейтральные в стилевом отношении мужские номинации имеют разговорные феминные корреляции:
фермер - фермерша (разг.), буккер - букерша (разг.). Остальные производные служат для наименования лиц общего рода, передавая агентив-ное значение или указывая на лицо - носителя качества, но обязательно с ярко выраженной экспрессией: помыкуша - м. и ж. - 'тот, кто помыкается - ходит, бегает без дела', мызгуша - 'неряха, тот, кто пачкает одежду', брызгуша - м. и ж. 'человек, который при разговоре брызжет слюной', люкша и лекша - м. и ж. 'левша'. Про распространение суффикса -ша в словах общего рода Ю.С. Азарх пишет: «крикша - результат распространения слова крикса суффиксом -/-, что характерно для славянских экспрессивов» [Азарх 1987: 155]. Встречаются производные на -ша и среди номинаций мужского пола, причем в двуосновных словах, что подчеркивает важность выполняемого действия: спиртоноша - 'человек, тайно продающий спирт в местах, где его продажа и употребление были запрещены' и др.
Результатом редупликации является распространенный в говорах суффикс -ушка (фоно-варианты -ашка, -ышка, -ишка), также служащий, во-первых, для образования наименований лиц женского пола (брякушка и побрякушка - 'болтунья', нёмушка - 'немая женщина', буклашка -ж.р. к буклай - 'насмешливое обозначение толстого человека или животного'), во-вторых, для формирования категории общего рода (спечануш-ка - м. и ж. ласк. 'печальник, заступник'; зазна-ишка - м. и ж. 'зазнайка', хвальбишка - м. и ж. 'бахвал, хвастун', глупишка - м. и ж. р. 'глупышка'). Как видим, при указании на лиц женского пола в качестве производящих используются диалектные основы, что в сочетании с редуплициро-ванным формантом усиливает экспрессию. Эти же суффиксы оформляют наименования лиц общего рода, ср.: -ишко: споришко - м. и ж. 'о человеке, любящем спорить, спорщике'.
В обиходной разговорной речи корреляты женского рода необходимы не столько потому, что «чаще приходится обращать внимание на пол лица» (Н.А. Янко-Триницкая), сколько из-за постоянного и непреодолимого стремления живой речи к удобству согласования, к унификации языковых средств [Скляревская 1994: 163]. Широкое распространение суффиксов, служащих образованию имен со значением «женскости», обусловлено и языковой тенденцией к экономии усилий: образование и употребление лексемы женского рода для называния женщины более предпочтительно, чем употребление с этой же целью лексемы мужского рода. Кроме того, в современном
языке многие разговорные лексемы и синтаксические конструкции активно переходят в язык литературный. Тем более ожидаемым становится распространение маркированных формантов (-ша, -иха и под.) в диалектном словопроизводстве.
В отличие от литературного языка, в диалектах активнейшим образом пополняется категория общего рода путем суффиксальных образований, причем диалектоносителю подчеркнуто не важен пол лица, актуализируется характерное ему качество (свойство), непременно обладающее той или иной коннотацией. Активны словообразовательные типы на -ашка (-ишка, -ышка), -ша (-уша, -ыша), -уха (-аха, -ёха), -ня (-аня), -мень (-ень), -ёна, -яга (-уга). Единичны производные с суффиксами -ище (детище - 'дитя' Мило моё дети-що. Роспутно детищо), -уля (косуля - 'косой, косоглазый человек'. Человека могут косулей назвать, ежели бельмо на глазу. Косуля у меня подруга была, мы ее звали косулей. (^косой)), -да (бахолда - 'болтун, озорник'. Наболтала и оправ-дывацца, нахабарыздила бахолда. Верченый человек, зря много делат, хто узорничат много. (^бахолить - 'озорничать'). Имена на -ила (-ило), -ала / -ало обозначают максимально выраженную характеристику человека: сорвила - м. и ж. 1) 'озорник, проказник, сорванец', 2) 'отчаянный, смелый человек', чудила - м. и ж. 'чудак, чудачка; шутник', социло - м. и ж. 'так называют тех, которые вместо искать говорят социть', сочило -1) 'прозвище человека, у которого постоянно течет изо рта слюна', 2) 'говорун, весельчак'; спо-лохала и сполохало - м. и ж. 'человек, возбуждающий беспокойство в других, без нужды поднимающий переполох' (^сполохать - 'испугать, вызвать испуг у кого-л.'); спотыкала - м. и ж. 'часто спотыкающийся конь, лошадь', спотыкало - 'забияка, дающий другим подзатыльники'. Образования эти экспрессивны, цель их употребления -охарактеризовать лицо как носителя какого-либо признака (в том числе процессуального), половая характеристика здесь отходит на второй план.
Имена на -ня (-аня) имеют как именную (глушня - м. и ж. 'глухой', коканя - м. и ж. - 'крестная мать, крестный отец' (^кока)), так и глагольную соотнесенность (блудня - м., ж. - 'тот, кто любит бродить без дела по дворам', дрюпня (дряпня) - м. и ж. 'вялый, неповоротливый, неуклюжий человек' (^дрюпнуться - 'упасть'), размазня - м. и ж. 'неряха, неаккуратный человек'), используя в качестве производящих преимущественно собственно диалектные основы.
Имена на -мень (ень), -ёна, -яга (-уга), -ель, -оня характеризуют лицо как носителя качества даже при глагольной мотивированности. При этом признак является интенсивным, максимально реализованным, отличая его носителя от других, ср.:
- имена на -мень (ень): сорвень - 'наглец', спесень - м. и ж. 1) 'спесивый человек', 2) 'угрюмый, нелюдимый, неразговорчивый человек'; глухмень и глушмень - м. и ж. 'глухой', по 'ползень - 'ребенок, который еще не умеет ходить, а ползает'; спорышень - фольк. 'о том, кто способствует хорошему урожаю, изобилью в доме; олицетворение урожая, изобилья', срезень -1) 'о бойком, смелом человеке', 2) 'о своевольном, озорном, слишком резвом человеке (чаще о детях)';
- имена на -ёна: голосёна - м., ж. 'тот, кто любит петь песни', чистёна - м. и ж. 'чистоплотный, аккуратный человек; чистюля';
- имена на -ёха: спорёха - м. и ж. 'человек, любящий спорить';
- имена на -яга (-уга, -ига): сопяга - м. и ж. 'ворчун, ворчунья', доходяга - м. и ж. 'слабый здоровьем, слабосильный, немощный человек', съёдуга - м. и ж. 'тот, кто изводит других, придирается к другим' (^съёдать - 'изводить, придираться'), спесига - 1) 'спесивый, чванливый, высокомерный человек', 2) 'угрюмый, неразговорчивый, нелюдимый человек' (^спеситься - 'спесивиться');
- имена на -ель: сорвель - 1) 'удалой человек, сорвиголова', 2) 'дерзкий, нахальный человек';
- имена на -оня: спотихоня - 'молчаливый человек, тихоня' (^спотихать - 'затихать, стихать временно, отпускать') и мн. др.
«Носитель диалекта, создавая новообразования, не противоречит системе диалекта и строит новые слова по образцу обычных слов (ходунья, гостюнья по типу певунья). Данное расширение словообразовательной парадигмы, возникшее с выразительно-изобразительными целями, противоречит лишь традиции употребления» [Лютико-ва 1999: 122].
Необычайную активность и многообразие собственно диалектных суффиксальных словообразовательных типов, с когнитивной точки зрения, можно объяснить тем, что «при использовании одной из рассматриваемых единиц ряда всегда можно было указать на роль говорящего субъекта, его эмпатию, на выбор им особой перспективы или точки зрения на происходящее и потому - известную неслучайность предпочтенного им или же
созданного заново обозначения» [Кубрякова 2004: 436].
Примечательно, что в формировании группы агентивных имен в говорах, помимо собственно диалектных суффиксальных средств, участвуют конфиксальные структуры (например, по... ник, по...ница типа поогородник - 'мальчишка, обворовывающий огороды', подворница - 'та, кто любит бродить без дела по дворам' и др.), производные, полученные семантическим путем (типа барсук - 'вздорный, злой, сварливый человек', калмык - 'злой человек', карандаш - 'шутливое название человека маленького роста' и под.) и даже однозначно «литературный» суффикс -тель, ср.: спобыватель - 'обыватель, горожанин', спроводетель - 'провожатый', спрово-жатель - фольк. 'провожатый', спогубитель -'погубитель, губитель' (с пометой «фольк.»). Появление имен на -тель свидетельствует, что диа-лектоноситель очень чутко реагирует на речевую ситуацию, используя их либо в стилистически маркированных текстах, либо в беседах с городскими жителями или представителями сельской интеллигенции (врачами и учителями).
Активно распространяются собственно диалектные суффиксальные модели и при образовании nomina concreta и nomina actionis - той лексической прослойки, которая необходима в повседневности, так как называет бытовые реалии, предметы обихода, деятельность, род занятий крестьян и т.п. Здесь к конкретно-предметному часто примыкает деминутивное значение, как в производных на -улька: сохулька - уничиж. 'маленькая соха', -ушка: сповивушка - 'пеленка, свивальник', либо увеличительное значение: -ище / -овище: сподивовище - 'диковина, чудо, диво' (ср. в акциональных производных: споришко -'спор о чем-л.'). Среди наименований указанных семантических групп продуктивны следующие суффиксальные словообразовательные типы:
-уш, -ыш: сповивуш - 'свивальник', средыш -' камень, выступающий из воды, посреди входа в гавань', сростыш - 1) 'два сросшихся дерева', 2) 'два сросшихся плода, сросток', сседыш -1) 'простокваша', 2) 'сливки' (^сседать - 'скисать (о молоке)');
-уга, -ига: спичуга - 'повозка на двух колесах', спускнига - 'деревянная кадка на ножках, бочка для приготовления и хранения кваса, имеющая отверстие внизу для спуска сусла';
-уха / -юха (-ухи - мн. ч.): сочневухи - 'пироги из пресного раскатанного теста', сочнюха -'домашняя лапша, приготовленная из тонко рас-
катанного теста', спрятуха и спрятушка - 'о том, что спрятано, сохранено'; акциональные: спросу-ха - 'действие по гл. спрашивать, спрос', сседуха и сседушка - 'простокваша, кислое молоко' сседать - 'скисать (о молоке)');
-яха / -оха: спиняха - 'позвоночник'; спицо-ха и спичоха - 'повозка на двух колесах';
-ач: спускач - 'сеть, которую ставят вертикально на неглубоком месте в реке';
-ень: сплавень - 1) 'берег зарастающего озера, а также пространство воды под этим берегом', 2) 'мн. плавучие островки из травы'; сплывень -1) 'полоса вдоль реки, за пределы которой не выходит рыба', 2) 'берег зарастающего озера, а также пространство под этим берегом, где находится вода', срезень - 'отрезанная краюшка хлеба', срослень и сростень - 'сросшийся с другим (о суке, ветке и т.п.), сросток', ссадень - 'ссадина' (^ссадить - 'поцарапать')
-юг: сплавнюг - 'зыбкое моховое болото, трясина';
-ня: сплавня - 'рыболовная снасть, мережа', локатив средня - 'озеро, находящееся посередине леса', акциональные спорня - 'прибавление, прирост чего-л.' и спорня - 'болезнь злаковых культур, вызываемая паразитным грибком, спорынья', спросня - 'разрешение, позволение'.
Плюральные образования на -ышки, -ушки: спрятышки - мн.'игра в прятки' (n. act.), спуск-нушки - мн. 'оладьи, испеченные на специальной сковороде с углублениями' (n. concr).
Некоторые производные отмечены негативной, пренебрежительной коннотацией, как имена на -ишка: спосудишка - 'посуда', -ёшка: срядёшка -'одежда' и др.
Многие из подобных конкретных и процессуальных имен приводятся в СРНГ с пометой «фольк.» и «ласк.», что придает особую экспрессию и создает определенный настрой речи (ср., например, сретушка - фольк. ласк. 'встреча').
На наш взгляд, особенно показательна в плане яркого воздействия социокультурных процессов судьба суффиксальных моделей, оформляющих абстрактную лексику в языке русских говоров.
Для выражения значения nomina abstracta, в первую очередь, диалектоносители широко используют общенародные суффиксальные модели, среди которых имена на -ина: соромина - неодобр. увелич. 'стыд, срам', соромщина - 'о чем-либо непристойном, неприличном', спорина - 1) 'умение, ловкость в труде, обеспечивающее достаток, прибыток, благополучие в доме'; 2) 'удача, успех;
счастье', справина - 'изворотливость'; имена на -ота: соромота - ' стыд, срам' и др.
Но даже для выражения этого, казалось бы, более далекого диалектоносителю, чем конкретное, значения используются собственно диалектные суффиксальные модели (ср., например, производные на -еха: спеха - 'спелость (плодов, овощей, зерна)' и др.). Как правило, они также весьма экспрессивны, в СРНГ часто приводятся с пометой «ласк.», например, с суффиксом -юшко: спокоюшко - 'покой, тишина' (ср. конкретно-предметное справушка - фольк. 'военное обмундирование').
Языковая картина мира носителей говоров создается и через книжные суффиксы. Появление их в диалектах представляется несколько неожиданным, так как модели на -ние, -ение, -ость, -ство, -ствие издревле признаются прерогативой книжно-письменной речи. Бесспорно, активизацию их в диалектном словопроизводстве в ХХ в. можно объяснить экстралингвистическими факторами: развитие общественно-политической жизни, перестройка системы культурных отношений способствуют расширению круга употребления абстрактной лексики в диалектном языке, она начинает входить в активный словарный запас. По мере развития мышления развивается и язык, возникает потребность в выражении абстрактных понятий. Как следствие, становятся продуктивными в диалектной словообразовательной системе модели с суффиксами абстрактности. Названиями новых жизненных явлений и реалий становятся и исконно диалектные образования, созданные по общеязыковым моделям на базе диалектных основ. Потребность в возникновении и популяризации последних активно реализуется, особенно в первой половине ХХ в., путем развития в говорах продуктивности некоторых словообразовательных моделей, исконно присущих литературному языку, но имевших в прошлом ограниченное употребление (так, слова типа говенье, глумление, бедованье, оплеванье, зафиксированные И. Срезневским в его «Материалах...», отмечены в памятниках еще Х11-Х1У вв.). Таким образом, древние, еще общеславянские суффиксы абстрактности, в частности -ние, -нье, вполне отвечающие данной потребности, становятся необычайно продуктивны в названный хронологический период. Сфера их употребления расширяется, продолжая реагировать на изменения общественной жизни, постоянно.
Следовательно, однобоко бы выглядело представление о том, что источником абстрактной
лексики в диалектах является исключительно литературный язык и что она служит только наслоением, не свойственным говорам. Напротив, словарный материал показывает, что в большинстве случаев абстрактная лексика исконно диалектна, органична для системы говоров, развивается на подлинно диалектном материале постепенно и последовательно по четким словообразовательным моделям.
Мы легко можем проследить целые словообразовательные типы, порожденные говорами по книжным моделям на собственном материале. Так, например, модель отглагольных существительных со значением действия, созданная по образцу названных выше древних форм типа говенье, глумление, бедованье, оплеванье, пополняется в ХХ в. единицами типа бегованье - 'состязанье лошадей в беге'; бяканье - 'падение, побои'; блы-канье - 'брожение без дела'; галичанье - 'зубоскальство, передразнивание, кривлянье с целью осмеять кого-либо, разозлить, а других этим потешить' и мн. др.
Модель с суффиксом -ость, исконно обслуживавшим только книжные образования, также успешно осваивается говорами, используя в качестве производящих как литературные, так и собственно диалектные основы: списанность - ' регистрация брака', сплочённость - 'большая плотность, теснота (о населении)', сподручность - 'удобство, легкость в исполнении чего-л.', спопутность -'удобство случая, обстоятельств, дело кстати' (^спопутный - 'благоприятный, удобный, сподручный; содействующий чему-л.'), споркость и спорость - ' успешность, прибыльность, продуктивность какого-л. дела, работы и т.п.', споруч-ность - 1) 'удобство, сподручность' 2) 'о каком-л. деле, работе и т.п., удобной для выполнения', 3) 'комфорт', бездурость - 'блажь, дурь'; выраз-ность - 'ясность, отчетливость, выразительность'; большедетность - 'многодетность'; гиблость -'гибельность', недоглядность - 'недостаточный присмотр', незобливость - 'беззаботность' и др. Примечательна возникающая внутриспособная синонимия абстрактных имен на -ость // -ота: спорость // спорота - ' успешность, прибыльность, продуктивность какого-л. дела, работы и т.п.', -ость // -ота // -ень //-/(а): срамость //срамота // срамотень // срамотья - 'стыд, позор, срам'; ак-циональных имен на -ость // -ня: спорость // спорня - ' болезнь злаковых культур, вызываемая паразитным грибком, спорынья'. Проникновение суффикса -ость, изначально свойственного только книжным стилям, в диалектное словопроиз-
водство обусловлено нарушением стилистической замкнутости отвлеченных имен. Вероятно, продуктивность этого словообразовательного типа в говорах связана со спецификой самого удвоенного суффикса -ость, усиливающего абстрактную семантику слова.
Но и среди этих субстантивов в диалектах прослеживается тенденция к конкретизации значений, известная русскому языку еще с древнерусского периода, сопровождающаяся приобретением именами на -ость плюральных форм, ср.: новость - 'что-то недавно появившееся, новинка', нутренность - 'внутренние органы человека или животного, внутренности', а также в обозначении конкретных предметов: неполезность -'ненужный предмет', дурость - 'гной'.
Аналогична активизация модели с суффиксом -ство: сродство - 1) 'родство', 2) собир. 'родня, род, родственники', 3) 'сходство, близость в чем-л.', глупячество - 'глупое, неразумное поведение' (^глупяк); гальство // галенье - 'издевательство, глумление, насмешка' (^галить) и др.
Интересен и другой факт: сами говоры, освоив книжные модели, начинают от исконно книжных (церковнославянских) основ производить при помощи книжных же суффиксов новые слова, не зафиксированные в словарях старославянского и древнерусского языков. Таковы, в частности, слова белильство - 'белизна, белый цвет' от слав. бЬлила - 'белая краска'(Срезн., 1-218); бытность - 'время, период существования; обстоятельство' от бытьныи - 'существующий' (Срезн., 1-211); бескормность - 'бескормица' от бес-кърмьныи (Срезн., 1-74); блазненье - 'действие по гл. блазнеть - 'чудиться, искушать, представляться' от блазнити - 'искушать, обманывать' (Срезн., 1-103) и др.
Несомненно, помимо действия внутриязыкового закона аналогии и влияния литературной деривационной системы, важную роль в распространении имен на -ость, -ство, -ние, -тель в диалектах играет территориальный фактор. Самобытное развитие многих диалектных субстанти-вов на -ние, -ение, -ство, -ость подтверждается их значительным количеством с самым широким территориальным охватом (северорусские, среднерусские, сибирские, южнорусские, западнорусские и т.д.), разнообразием производящих основ (от церковнославянских до собственно диалектных), свободой их словообразовательных связей.
Появление, хоть и в незначительном количестве, имен на -ствие в диалектах является стремлением сельских жителей «щегольнуть об-
разованностью» (Г.Г. Мельниченко), ср.: сродст-вие - 1) 'родство', 2) собир. 'родня, родственники', плюральное производное сродствия - 'родня, родственники'. Увеличение имен на -ствие в диалектах отмечается к нашему времени, что обусловлено распространением на селе средств массовой информации, более тесным языковым контактированием литературной и диалектной речи в связи с урбанизацией, ростом престижа высшего образования, повышением общекультурного уровня и т. п.
Имена на -ость, -ство в говорах уступают в количественном отношении дериватам на -ние, ибо конкретное значение более близко специфике диалектного языка, нежели абстрактное, характерное образованиям на -ость, -ство, -ствие. Лингвогеографические данные показывают, что особенно активно распространились имена на -ость, -ство в западнорусских говорах. Мы полагаем, что этому способствовало влияние не только русского литературного, но и польского языка. Примечательно, что зачастую дериваты, возникшие в западной группе говоров, не фиксируются в русском литературном языке, но имеют соответствия в современном польском, что свидетельствует об их заимствованном характере, ср.: рус. диал. поваженье - 'уважение, почет' (пск., смол., 1919-1934) - польск. ром>агате - 'уважение, почет'; научитель - 'учитель, наставник' (смол., 1914) - паыаав!; особливость - 'особенность, отличительное свойство' (смол., 1914) - озоЫтокс -'особенность, своеобразие, необычайность'; забой-ство - 'драка, убийство' (зап., брян.) - 2аЫорШо -'убийство'; малженство/малжонство - 'супружество, брак' (зап., Сл. Акад. 1931) - та!йетШо -'супружество, брак'; блазенство - 'шутовство, балагурство, повесничание' (Зап., смол. 1853) -Ы1а2ет^о - 'шутовство'. Многочисленные случаи параллелизма в польском языке и русских говорах вполне объяснимы как с точки зрения экстралингвистической, так и внутриязыковой, ибо, по утверждению В.В. Лопатина и И.С. Улуханова, «в словообразовательных системах таких близкородственных языков, как славянские, сходных черт, естественно, неизмеримо больше, чем черт различных, и различия эти касаются более или менее частных и периферийных сторон этих систем. Основной фонд способов словообразования, формантов и выражаемых ими словообразовательных значений, составляющий центр этих систем, в славянских языках един» [Лопатин, Улуха-нов 1983: 169]. Такие слова или являются исконно диалектными, или возникли в говоре под влияни-
ем литературного языка, но в соответствии с нормами говора. В обоих случаях они показательны для словообразовательных норм говора.
Таким образом, материалы проведенного исследования позволяют утверждать, что своеобразие диалектной лексики с суффиксами абстрактности -ние, -ение, -нье, -ство, -ость заключается прежде всего в том, что по сравнению с литературным языком в говорах отмечается большая свобода и широта словообразовательных связей. Это подтверждается бытованием в диалектном языке таких слов, которые отсутствуют в литературном: добрость, доверность, длинность, дет-ность, домачность, договорность и т.п. Вероятно, их отсутствие в литературном языке связано с тем, что по литературно-языковым нормам данные основы сочетаются с другими суффиксами абстрактности, либо аналогичные образования возможны только от других (непроизводных) основ, либо в другой фонетической оболочке (ср. диалектное домачность, богатество и др.). Преобладание собственно диалектных основ в качестве производящей базы производных с так называемыми «книжными» суффиксами подтверждает, что «в своей словотворческой деятельности носитель диалекта идет на нарушение правил сочетаемости морфем и делает это свободно и ярко» [Лютикова 1999: 132].
Помимо собственно словообразовательных связей, следует отметить и семантическую специфику абстрактной лексики в говорах. Если какие-то элементы или цельные лексемы и заимствуются из книжного языка, то, как правило, не противоречащие словообразовательным нормам диалекта и претерпевшие переосмысление, употребленные в другом, чаще более конкретном, значении. Таким образом, имена на -ость, -ство, -ние служат базой для семантического словообразования: справедливость - ' верность; искренность', средство - в средстве - 'в годах, зрелый, пожилой кто-л.' бедность -1) 'несчастье, беда'; 2) 'обида, огорчение, досада'; бездушность - 'отсутствие запаха', божество - 'иконы, образа', вредительство - 'повреждение; рана', глупость -' незначительное, небольшое количество чего-либо'. В некоторых случаях появляется собирательное значение: вязанье - 'вязаные рукавицы и чулки', варенье - 'вареная еда' и т.д.
Все отмеченные особенности в образовании и употреблении субстантивов с суффиксами абстрактности позволяют говорить об их самобытном развитии в русском диалектном языке. Очевидно, что на определенном этапе развития системы го-
вора (как мы указывали, 1-я половина ХХ в.) вполне закономерным представляется появление в нем отвлеченных существительных. С развитием мышления, обогащением представлений и понятий обогащается и язык, вследствие чего увеличивается число обсуждаемых субстантивов, расширяется и сфера их употребления. По отношению к литературному языку исследователи неоднократно отмечали, что чем более развит язык, тем больше в нем появляется образований на -ние, -ение. Полагаем, что этот тезис вполне применим и к деривационной системе русских говоров. В любом случае можно утверждать, что в современном диалектном языке идет процесс словообразовательного поиска.
Описание концептосферы диалектного языка, полной языковой картины мира диалектоноси-теля было бы неполным и несостоятельным без ответа на вопрос - что побуждает носителя диалекта создавать новые слова? Ответ следует искать в причинах как объективного, так и субъективного характера. «Существующая языковая система, как бы богата она ни была, может не всегда удовлетворить потребности выражения по причине отсутствия в ней средств для передачи нетривиального содержания» [Лютикова 1999: 120]. Главная причина, на наш взгляд, заключается в том, что «образование новых слов обусловлено неповторимостью говорящей личности, которая имеет такую «привилегию» - думать, чувствовать и говорить по-своему» [ibid.].
Как и любая деятельность человека, создание новых слов имеет свои мотивы, действия и операции, т.е. ономасиологический процесс включает в себя необходимость создания нового слова (мотива), самого словопроизводственного процесса и словопроизводственной модели. Кроме этого, важна установка говорящего на производство нового слова, которая сложилась в сознании носителя диалекта, а также цель, которая определяет функции вновь созданного слова в том или ином случае. [см.: Лютикова 1999].
Исследование диалектной лексики представляет уникальную возможность обобщения словообразовательных процессов, протекавших в русском национальном языке на разных стадиях его эволюции. Г.Я. Симина отмечает, что «современный говор, насколько бы он ни был архаичен и как бы самобытно ни складывался, представляет собой живую развивающуюся языковую систему, где наряду с элементами древними, унаследованными от прошлых эпох, прослеживается отражение новых процессов, происходит дальнейшее
усовершенствование системы в полном соответствии с языковыми законами общерусского языка и данного диалекта» [Симина 1969: 82].
«Осознав противоречие между системой языка и его нормой, носитель диалекта выработал установку на создание нового слова. Словотворчество носителя диалекта свидетельствует об его языковом чутье и конструктивном мышлении, а также об умении «схватить» и осознать состав слова. носитель диалекта предстает перед нами творцом, по-своему познающим мир и демонстрирующим словообразовательные возможности русского языка. При этом лингвистическая техника и мыслительное содержание новообразований имеют ментальную основу, определяемую диалектом. Причины создания носителем диалекта новообразований можно объединить в два типа: причины номинативного характера и причины экспрессивного плана, те и другие действуют избирательно» [Лютикова 1999: 132].
В результате мы можем уверенно утверждать, что деривационные процессы и их характерные особенности не менее важны для построения и описания языковой картины мира, нежели лексико-фразеологические или стилистические. Изучение же словообразовательных процессов в когнитивном аспекте необходимо ввиду того, что «когнитивные аспекты подавляющего большинства словообразовательных явлений оказываются не просто составляющими их отличительных черт - они выявляют главные признаки системы словообразования как таковой, служащей объективации структур знания, их хранения, их использования в дискурсивной деятельности» [Кубрякова 1988: 142].
Список литературы
Азарх Ю.С. Однокоренные синонимичные существительные в частной диалектной системе // Русские диалекты. Лингвогеографический аспект / отв. ред. Р.И. Аванесов, О.Н. Мораховская. М.: Наука, 1987.
Апресян Ю.Д. Дейксис в лексике и грамматике и наивная модель мира // Избранные труды. Т. 2. М., 1995.
Вендина Т.И. Русская языковая картина мира сквозь призму словообразования. М., 1998.
Колесов В.В. Русская диалектология. М.: Высш. школа, 1998.
Колесов В.В. Философия русского слова. СПб.: ЮНА, 2002.
Кубрякова Е.С. Язык и знание: На пути получения знаний о языке: Части речи с когнитивной точки зрения. Роль языка в познании мира /
ИЯз. РАН. М.: Языки славянской культуры, 2004. (Язык. Семиотика. Культура).
Кубрякова Е.С. Роль словообразования в формировании картины мира // Роль человеческого фактора в языке. Язык и картина мира. М.: Наука, 1988. С. 141-173.
Кубрякова Е.С., Шахнарович А.М., Сахарный Л.В. Человеческий фактор в языке: Язык и порождение речи / отв. ред. Е.С. Кубрякова; АН СССР. Ин-т языкознания. М.: Наука, 1991. 239 с.
Кубрякова Е.С.Языковая картина мира как способ репрезентации образа мира в сознании человека // Вестн. Чуваш. гос. пед. ин-та. Чебоксары, 2003. № 4 (38).
Лопатин В.В., Улуханов И.С. Сходства и различия в словообразовательных системах славянских языков // Славянское языкознание (IX Междунар. съезд славистов: докл. советской делегации). М., 1983.
Лютикова В.Д. Языковая личность и идиолект. Тюмень, 1999.
Маркарьян Н.Е., Николаев Г.А. Сопоставительное словообразование и формообразование русского и польского языков. Казань: Изд-во Ка-занск. ун-та, 1990.
Моисеенко М.Ф. Словарь русских говоров Волжско-Свияжского междуречья. Казань: Изд-во Казан. ун-та, 2002.
Николаев Г.А. Теоретические проблемы русского исторического словообразования. Казань, 1988.
Николаев Г.А. Формы именного словообразования в языке XII в. // Древнерусский язык домонгольской поры. Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1991. С. 155-162.
Николаев Г.А. Очерки по историческому словообразованию русского языка. Frankfurt am Main: Beiträge zur Slavistik, 1994.
Роль человеческого фактора в языке: Язык и картина мира / Б.А. Серебренников, Е.С. Кубрякова, В.И. Постовалова и др. М., 1988.
Симина Г.Я. Развитие абстрактной лексики в современных севернорусских говорах // Лексика. Грамматика. Материалы и исследования по русскому языку. Уч. зап. № 192. Пермь: Изд-во Пермск. гос. ун-та, 1969. С. 82-106.
Скляревская Г.Н. Соотношение коррелятов мужского и женского рода при обозначении лица женского пола в кодифицированном литературном языке и разговорной речи // ЛАРНГ (материалы и исследования). 1992. СПб.: Наука, 1994. С.161-169.
Словарь русских народных говоров. СПб.: Наука, Вып. II, 1966; Вып. III, 1968; Вып. V, 1970; Вып. VI, 1970. Вып. 40, 2006.
Человеческий фактор в языке. Коммуникация. Модальность. Дейксис. М., 1992.
Щерба Л.В. Избранные работы по русскому языку. М., 1957.
T.N. Popova
COGNITIVE ASPECT OF RUSSIAN DIALECTAL WORD-BUILDING
The article is devoted to description of main processes of nominal dialectal word-building in cognitive aspect. Language world picture is considered through representation of basic word-building meanings (nomina agentis, actionis et abstracta) involving both dialectal and literary word-building types. The idea is lodged in derivation peculiarities which can be one of the criteria of typology of the Russian dialects.
Key words: dialectal word-building, basic word-building meanings, cognitive aspect.
