CC BY
24
ЭПИСТЕМОЛОГИЯ & ФИЛОСОФИЯ НАУКИ • 2010 • Т. XXIV • № 2
гнитивные границы социологических методов в социальной эпистемологии
Н. М. СМИРНОВА
Поставленные Е. А. Мамчур вопросы служат не только прагматическому разграничению «сфер влияния» двух важнейших разделов социального познания - когнитивной социологии и социальной эпистемологии, но и по-новому ставят важнейшие теоретические проблемы общей теории познания. Их постановка привлекает внимание к проблеме условий возможности и когнитивных пределов «перекрестного» взаимодействия методов философии и когнитивных наук в структурах междисциплинарного синтеза. Именно этой стороне дела я и хотела бы уделить внимание.
Утверждение Е. А. Мамчур о том, что социальная эпистемология начинается там, где социологические методы применяют к традиционной эпистемологической проблематике (руководствуясь когнитивной презумпцией социальной детерминации познания), основано на неявном методологическом допущении, что предмет той или иной области знания конституирован не только исследовательским интересом ученого (структурой релевантностей научной установки), но и наличными методологическими средствами. Не соглашаясь с ее определением предмета социальной эпистемологии («социальная эпистемология - это направление, исходящее из того, что традиционные проблемы эпистемологии должны решаться социологическими методами и средствами»), я разделяю собственно методологическое содержание этого утверждения, а именно, положение о том, что структура предмета конституирована, по крайней мере отчасти, схемами метода, находящимися в распоряжении исследователя той или иной области знания. Метод конститутивен в отношении предмета - это
У ?
У
го ■
А
г ■
(В
Н
Н. М. СМИРНОВА
методологическое прозрение неокантианства недооценено и по сеи день. Действительность предстает перед нами в образе природы, если мы используем для ее изучения обобщающий (номотетическиИ) метод, она же становится историеИ, если мы используем индивидуализирующий (идиографическиИ) метод, полагал Г. Риккерт.
Уяснение методологических следствии этого положения важно и для уточнения когнитивных границ самоИ социологии. Так, многих исследователей творчества М. Вебера удивляло исключение им из предмета его понимающеИ социологии ценностно-рациональных, традиционных и аффективных деИствиИ, а также деИствиИ, непосредственно не ориентированных на другого (физические упражнения, сочинение стихов, молитва и т.п.), составляющих огромныИ массив социальных деИствиИ, тогда как целерациональные деИствия - предмет понимающеИ социологии - составляют лишь их небольшую часть. Методологическая констатация обусловленности предмета схемами метода позволяет понять, что сведение предмета понимающеИ социологии исключительно к целерациональным деИствиям обусловлено тем, что на основе наличных социологических средств Вебер сумел развить методологию теоретическоИ реконструкции субъективного смысла лишь тех деИствиИ, цель которых достигается минимальными средствами. Исследование же субъективноИ мотивации ценностно-рациональных деИствиИ требовало обращения к неприемлемым для него эмпатическим (для приверженца кантианских традициИ - иррациональным) методам «вчувствования» и «вживания».
На замечание же Е. А. Мамчур о том, что «социальные эпистемологи еще размышляют над тем, чем должна заниматься социальная эпистемология», можно ответить, что исторически ни одна дисциплина не начинается с огораживания своеИ территории раз и навсегда заданными границами, поначалу довольствуясь расплывчатым и неотчетливым представлением о своем предмете. Его когнитивные границы постоянно корректируются под воздеИствием уточнения основных понятиИ, содержание которых обусловлено контекстом дискуссиИ в научном сообществе (открытая теория референции), а также результа-^ тов, полученных на основе развивающихся методов исследования. М В свете методологическоИ констатации обусловленности пред-
метноИ области дисциплины наличными методами исследования утверждение Е. А. Мамчур, что «социальная эпистемология - это направление, исходящее из того, что традиционные проблемы эпистемологии должны решаться социологическими методами и средствами», в сильном варианте означает фактическое отрицание Л собственного предмета социальноИ эпистемологии. В более приемле-§ мом ослабленном варианте использование социологических (и других когнитивных наук) методов для решения проблем социальноИ эпистемологии свидетельствует либо о расширении ее предметноИ
Ы
(В
КОГНИТИВНЫЕ ГРАНИЦЫ СОЦИОЛОГИЧЕСКИХ МЕТОДОВ
сферы, например включении в нее новых предметных образований (контекст, дискурс, коммуникация, миграция смыслов и т.п.), либо о «перекрестном» взаимодействии методов в рамках междисциплинарного взаимодействия.
Так, по мнению Е. А. Мамчур, включение И. Т. Касавиным в сферу анализа социальной эпистемологии языка не только вопросов о его происхождении и сущности, но и проблем генезиса, трансляции и рецепции смыслов в коммуникативном пространстве1 свидетельствует о том, что автор покидает предметную область собственно эпистемологии и перемещается в сферу социологического анализа языка. Я же вижу в этом свидетельство расширения предметной области социальной эпистемологии под воздействием рецепции методологических средств не только социологии, но и (главным образом) структурной, исторической и психолингвистики (концепции порождающих грамматик, теории речевых актов и т.п.). Наши отечественные философы также работают на расширение предметной области социальной эпистемологии языка, включая в нее философские аспекты интерпретации текстов (Л. А. Микешина), вопросы социального распределения языка (Н. Н. Козлова), философские проблемы перевода (Н. С. Авто-номова).
К сожалению, использование в теории познания понятийных ресурсов когнитивных наук далеко не всегда сопровождается анализом их смысловых сдвигов в собственно философских контекстах. В рамках данной дискуссии также необходимо уточнить, о каких, собственно, социологических методах идет речь? Едва ли о методах так называемой эмпирической социологии с ее анкетами, шкалами и статистикой, хотя бытующее в социологии определение науки как повседневности ученого и не исключает их использования для анализа работы исследовательских коллективов (в том числе и занятых социальной эпистемологией). Полагаю, что речь идет все же о концепциях теоретической социологии XX в., на отечественной почве нередко отождествляемой с социальной философией. Но каких именно? «Системосозидающих», занятых изучением метафизически небес-предпосылочных объектов «общество», «социальный организм», «система» и т.п., или же неклассических, апеллирующих к смыслам У человеческих действий (понимающая социология, символический интеракционизм, социальная феноменология)? Последние и в самом деле имеют предметное пересечение с социальной эпистемологией: их общая предметная составляющая - смысл. Поясню.
В отличие от общей эпистемологии, предмет которой (в десакра-лизованной картине мира Нового времени) по большей части лишен Л
--X
1 ^
1 Касавин И. Т. Текст. Дискурс. Контекст. Введение в социальную эпистемологию
языка. М., 2008. ™
у ?
У
с
В!
го
Н. М. СМИРНОВА
имманентного смысла, в социальноИ эпистемологии смысл неотделим от ее предмета и выражает его главную особенность. Мир соци-альноИ эпистемологии - это «мир, светящиИся смыслом». Но она практикует иные подходы к изучению смысла, чем названные выше социологические теории. Если феноменологическая социология, например, изучает социальные аспекты процессов седиментации (т.е. отложения в опыте индивида или культурного сообщества) значениИ, на основе которых кристаллизуется смысловая структура жизненного мира, то одноИ из задач социальноИ эпистемологии является исследование процессов формирования научных понятиИ из жизнемировых основ социального опыта. Ибо сегодня мы хорошо понимаем, что знание - не слепок с объекта, а культурно-опосредованные когнитивные паттерны, в которых запечатлены как способы операциИ с объектами, так и ценностно-смысловые установки научного сообщества. Подобные социально-эпистемологические исследования служат восстановлению связи науки с жизненным миром человека, в утрате ко-тороИ Э. Гуссерль усматривал истоки глубокого кризиса европеИских наук и европеИского человечества вообще. Именно такоИ социаль-но-эпистемологическиИ анализ жизнемировых корнеИ квантовоИ механики, на моИ взгляд, и пытался осуществить П. Форман в упомя-нутоИ Е. А. Мамчур работе «ВеИмарская культура, причинность и квантовая механика», связав вероятностныИ характер квантово-меха-нических закономерностеИ («Бог играет в кости») с умонастроением немецких интеллектуалов после поражения в ПервоИ мировоИ воИне.
Однако, как ни велико значение подобных исследованиИ, расширяющих наши представления о жизнемировых корнях научных и философских понятиИ, они остаются в рамках «контекстов обоснования», а не «контекстов открытия». Как справедливо замечает в своеИ реплике И. Т. Касавин, «сколь глубоко ни погружается философ в анализ научного (и всякого другого) знания, ему не наИти в нем ни де-мокритовых "атомов и пустоты", ни материи Платона и Аристотеля, ни картезианскоИ протяженности, ни кантовскоИ "вещи-в-себе", поскольку это абстракции высокого порядка, не данные нашеИ чувст-* венности». Добавим, что они «не даны» и когнитивным наукам, М включая когнитивную социологию. Их когнитивно-научная «избыточность» и философская эмерджентность - зримое свидетельство того, что социологических (и иных когнитивно-научных) методов Ц для анализа смыслового содержания культурных артефактов человеК ческоИ деятельности недостаточно. Эта задача была и остается преро-гативоИ социальноИ эпистемологии.
