CC BY
366
A.B. Кравченко
КОГНИТИВНАЯ ЛИНГВИСТИКА СЕГОДНЯ: ИНТЕГРАЦИОННЫЕ ПРОЦЕССЫ И ПРОБЛЕМА МЕТОДА
Холистическая точка зрения на язык, основанная на физикализме («воплощенной» природе разума) и понимании того, что язык является биологическим явлением, обладающим значением в связи с нашим телесным опытом, позволяет выдвинуть предположение о возникновении нового философского подхода к когннцин и языку. Эту философию можно охарактеризовать как синтез идей, развитых в когнитивной лингвистике, семиотике и биологии. Эти идеи синтезирует автоноэз - альтернативную теорию познания, которая обладает большей объяснительной силой, т.к. принимает опытную природу языка. Позволяя глубже проникнуть в смысл языка как адаптивное поведение организма, связанное с системой значений, автоноэз делает достижимой главную цель - унификацию научной теории.
1. Введение.
Слово когнитивный стало очень модным. Мы говорим о когнитивной грамматике [Langacker 1987; 1991; 2002; Кубрякова 1997; Heine 1997], когнитивной семантике [Болдырев 2001; Баранов, Добровольский 1997; Кубрякова 1999; Allwood, Gaerdenfors 1999; Talmy 2000], когнитивной прагматике [Ncmeth 2001] и, наконец, о когнитивной лингвистике [Rudzka-Ostyn 1988; Демьянков 1994; Dirven, Verspoor 1998; Кубрякова 2001; Ченки 2002; Kravchenko 2002а]. Чем отличается когнитивная лингвистика от просто лингвистики?
Современная литература предлагает несколько возможных ответов на этот вопрос, но все их объединяет понимание того, что язык есть когнитивная деятельность [Clark 1996], а поскольку способность к познанию является отличительной функциональной особенностью живого организма, когнитивная лингвистика естественным образом сосредоточивает свое внимание на человеческом факторе и когнитивных структурах, категоризованных и репрезентированных в языке.
Когнитивная лингвистика (далее КЛ) сегодня - концептуально устоявшееся направление, для которого характерны определенные познавательные установки, существенно отличающиеся от рационалистической традиции в изучении естественного языка [Берестнев 1997]. Необходимость выработки новой методологии, которая особенно остро начала осознаваться во второй половине 20 в. в связи со вступлением человечества в постиндустриальную информационную эпоху, - что повлекло
определенный кризис в основных эпистемологических установках так называемого «традиционного языкознания», - привела к такой идеологической базе когнитивной науки (далее КН) «первого поколения» [Lakoff, Johnson 1999], которая была основана на рационалистическом подходе к познанию, а именно, на центральном тезисе аналитической философии о том, что разум бестелесен и буквален. На этом этапе когнитивная наука характеризовалась сугубым дуализмом, а разум описывался в терминах его формальных функций (операций над символами) независимо от тела, служившего ему вместилищем [Gardner 1985].
С тех пор КЛ проделала большой путь в своем развитии. Начав с установок КН, выросшей из когнитивной революции середины 20-го в. и во многом продолжающей стоять на философской платформе картезианского дуализма [Lepore, Pylyshyn 1999], когнитивная лингвистика в лице своих лучших представителей обнаружила замечательную способность к внутреннему развитию. Новые горизонты познания, которые открывает когнитивный подход к языку как уникальному свойству живого человеческого организма, явились мощнейшим стимулирующим фактором в переосмыслении теоретического багажа, накопленного лингвистикой за последние 200 лет. В том числе подверглись переосмыслению (по крайней мере, частью лингвистического сообщества) и эпистемологические основания когнитивной науки так называемого «главного направления» (mainstream cognitive science). На повестку дня встал вопрос об «очеловечивании» лингвистики, о применении
исследовательских методов, учитывающих сложный характер явления, именуемого «естественным языком». Это движение, зародившееся в рамках когнитивной пауки первого поколения, официально оформилось в новую идеологию на Дуйсбургском конгрессе в 1989 г., когда была создана Международная ассоциация когнитивной лингвистики, провозгласившая своей целью «способствовать развитию и расширению исследований в русле когнитивной лингвистики» - лингвистики, исходящей из главной идеи о том, что «язык является неотъемлемой частью познания, отображающего взаимодействие культурных, психологических, коммуникативных и функциональных факторов».
С тех пор прошло 15 лет. Много это или мало? По историческим меркам, для нового научного направления, которое, по большому счету, еще находится в стадии становления, это не срок. Однако по человеческим меркам, с точки зрения влияния, которое новая идеология уже оказала и продолжает оказывать на исследователей, когнитивная лингвистика проделала огромный путь. Подтверждением этому служит тот размах, который приобрело когнитивное движение в современном мире. В крупнейших университетах США, Канады, Австралии, Новой Зеландии, Германии, Франции, Израиля и других стран созданы Центры когнитивной науки, открываются кафедры когнитивной лингвистики, создаются междисциплинарные проекты, объединяющие исследователей в области лингвистики, психологии, нейрофизиологии, социологии, философии. За последние три года созданы национальные ассоциации когнитивной лингвистики в Польше, Испании, России, активную работу ведет Американская ассоциация когнитивной славистики.
Растет число представительных международных конгрессов, посвященных проблемам когнитивной лингвистики, издаются специальные журналы и ежегодники (Cognition, Trends in Cognitive Sciences, Cognitive Science Quarterly, Cognitive Psychology, Cognitive Linguistics, Annual Review of Cognitive Linguistics, Вопросы когнитивной лингвистики и др.), ширится круг вопросов, рассматривае-
мых в связи с ролыо языка в жизни человека. Вместе с тем, в международном когнитивном сообществе заметной становится некоторая неудовлетворенность результатами, полученными за прошедший период. Знаменательной в этом отношении стала последняя, 8-я Международная конференция по когнитивной лингвистике, прошедшая в июле 2003 г. в испанском городе Логроньо и собравшая рекордное число участников (свыше 500) из более чем сорока стран. Примечательной была сама тема конференции: «Когнитивная лингвистика, функционализм, исследования дискурса: точки соприкосновения и новые направления» (Cognitive Linguistics, Functionalism, Discourse Studies: Common Ground and New Directions), недвусмысленно указывающая на то, что представители разных направлений осознают необходимость осмысления создавшегося в современном языкознании положения, вызванного отсутствием единого общетеоретического метода.
Различные перспективы видения и изучения языка, независимо от их позитивного вклада в науку о языке в целом, не могут заслонить того факта, что на сегодняшний день существует, по сути, несколько лингвистик, хотя и объединенных общим объектом изучения. Однако наличие общего объекта само по себе еще не является условием совпадения целей и задач, особенно если не определен идеальный проект языкознания [Фрумкина 1999; Кравченко 2001а]. Необходимо найти пути и способы интеграции знания о языке, полученного в рамках различных научных направлений [Залевс-кая 2002], и конгресс в Испании показал, что такой процесс начался. Показательны в этом отношении пленарные доклады «Социальная когннцня: вариативность, язык и культура» [Bernárdez 2003], «'Узусно-обусловленный' подразумевает 'вариативный'. О неизбежности когнитивной социолингвистики» [Geerearts 2003], «Когнитивная лингвистика и функциональная лингвистика, или: Что в имени?» [Nuyts 2003], «Базовые дискурсивные акты: когда язык и когниция обращаются в коммуникацию» [Steen 2003] и др. Однако, чтобы начавшийся процесс не стал очередным модным поветрием, требуется четко представлять, что
с чем нужно интегрировать, с какой целью и на какой основе. Таким образом, возникает главный, как представляется, на сегодня вопрос: «Что и с какой целью должна изучать лингвистика?» Вопрос «Что?» подразумевает необходимость определиться с пониманием языка как эмпирического феномена, и пока это не сделано, вопрос «С какой целью?» повисает в воздухе.
2. О роли и смысле компьютерной метафоры в KJ1 и КН.
Традиционное определение языка как средства коммуникации, осуществляемой посредством знаковой системы и состоящей в обмене информацией, оставляет без ответа вопрос о том, зачем нужен такой обмен [Гас-паров 1996]. В доминирующей когнитивной парадигме «первого поколения» язык по-прежнему определяется как знаковая система для категоризации,хранения,извлечения и переработки информации, а значение понимается как информация [Fodor 1998]. Такой подход естественным образом обосновывает запущенную А. Тюрингом в научный обиход компьютерную метафору «мышление есть вычислительный процесс», которая является краеугольным камнем в идеологии современной теории искусственного интеллекта и во многом определяет направление значительной части исследований в когнитивной лингвистике в духе Хомс-кого - Джекендоффа - Фодора [Chomsky 1991 ; Jackendoff 1996; Fodor 1998].
Главный принцип бинарности, на котором строится любой вычислительный сценарий для разумного поведения, исходит из посылки tertium non datur, из допущения, что человеческое мышление и процессы принятия решений всегда следуют схеме «либо А, либо В» и подчиняются законам логики. Такой подход служит эпистемологическим основанием традиционной западной (аналитической) философии с ее онтологическим разведением разума и тела, идущим от Декарта. В методологическом плане такое разведение принесло плоды, значение которых лишь только начинает осознаваться: полагание разных онтологий для разума и тела ведет к рассмотрению человека как-физической (телесной) сущности, служащей
носителем нефизической (ментальной) сущности. Вместе с тем, эти ментальные сущности находятся в нервной системе, которая является частью телесной сущности, и этот факт продолжает создавать множество проблем методологического характера как для философов, гак и для лингвистов.
В качестве физического тела человеческий организм интересует нас, в первую очередь, как вместилище разума, который наделяет тело значимостью. Однако поскольку, в соответствии с исходной установкой, тело и разум имеют разные онтологии, остается неясным, как именно возникает, откуда берегся эта значимость. Существует явный параллелизм между тем, как человек рассматривается в аналитической философии, и тем, как определяется концепт ЗНАК в семиотике: и тот, и другой предстают как бинарные структуры, объединяющие онтологически разные компоненты. Мы говорим о теле знака и его значении точно так же, как мы говорим о человеке: знаки описываются как физические сущности (например, слова естественного языка как акустические явления), содержащие в себе ментальные сущности (значения слов). В той мере, в какой это касается теории значения или лингвистической семантики, неизбежной оказывается следующая импликация: тело языкового знака создается для того, чтобы служить носителем значения, - а это, в свою очередь, ведет к логическому выводу о том, что значения существуют до того, как появляются знаки. Если принять такое допущение, то мы оказываемся перед проблемой определения значения как нефизической сущности, существующей до того, как она связывается с некоторой физической сущностью (такой, например, как языковой знак), благодаря которой мы и осознаем существование значения. Неудивительно, что такое парадоксальное в методологическом отношении положение имеет своим следствием то, что «именно в семиотике, или в «теории значения», царящий теоретический и понятийный хаос... просто поражает» [РеуШ, 51еге1пу 1999: 4].
Компьютерная метафора, на которой основано большинство современных теорий познания, чревата тем, что игнорируется самый процесс возникновения значения знака.
Языковые знаки рассматриваются как четко определенные бинарные структуры, которые можно анализировать в терминах формы и содержания; эти структуры рутинным образом используются для передачи информации благодаря тому, что и отправитель (говорящий), и получатель (слушающий) могут разложить их, следуя определенной совместно принятой процедуре, на кванты значения, извлекая закодированные в знаках значимости. Такой анализ, в соответствии с компьютерной теорией познания и языка, заключается в том, что пользователи знаков принимают последовательный ряд решений для правильной обработки закодированных значений (эти решения связаны с кодированием для говорящего и декодированием для слушающего). В общем и целом, сама идея искусственного интеллекта основана на допущении, что можно разработать алгоритм, который позволит, через применение эксплицитно сформулированных логических операций, проанализировать все возможные знаки в терминах априорно заданных множеств зна-чимостей, содержащихся в знаках. Каким бы привлекательным ни казался такой подход, он не учитывает опытной природы семиозиса как знакопорождающего процесса.
Точно так же, как разум развивается (возникает) одновременно с развитием тела в процессе его функциональных взаимодействий с окружающей средой, значение возникает в процессе функциональных взаимодействий организма с физическими сущностями, образующими эту среду. При этом не следует забывать, что знаки вообще, и языковые знаки в частности, с точки зрения эпистемологии ничем существенно не отличаются от других физических сущностей и явлений, присутствующих в непосредственном окружении организма [КгаусЬепко 2003а]. Эти сущности могут стать знаками, а могут и не стать, и зависит это от того, наделяет ли их организм значимостью, имеющей по большей мере индивидуальную, нежели чем социальную, природу. Эта значимость может в значительной степени социализироваться в результате взаимодействий людей с отдельными типами сущностей или явлений в сфере разделяемого ими перцептуального и опытного пространства, но она никогда не утрачивает до конца своего индивидуального «оттенка». Это значит, что ни все
множество возможных знаков, ни все возможные множества приписываемых им значений не будут точно и в полном объеме определены до тех пор, пока за сценой остается такой важнейший фактор, как экспериенцер - человек как субъект восприятия и опыта. Более универсальный подход к языку как знаковой системе должен учитывать человека как «концептуализатора» и мир, который он переживает [Dirven, Verspoor 1998: 14]. Как только мы становимся на эту точку зрения, информация становится не какой-то мифической и трудно определимой в рамках рационалистической традиции сущностью, а продуктом познания как биологической функции живого организма [Maturana 1978], функции взаимодействия со средой с целью адаптации к ней. В этой связи необходимо пересмотреть самый подход к языку и коммуникации как виду человеческой деятельности [Кравченко 2003а], обратившись к когнитивно-философским основаниям комплекса паук о человеке вообще, и языкознания в частности, т. е. осуществив холистический подход к языку. По меткому выражению У. Матураны [1988: 43], «мы, человеческие существа, существуем (happen) в языке, и мы существуем в языке как вид живых систем, каковыми мы являемся».
3. Когнитивная лингвистика второю поколения.
Холистический подход подразумевает рассмотрение языка как естественного биологического феномена, уникальным образом свойственного виду homo sapiens [Bickerton 1990; Pinker 1995]. Сегодня уже можно констатировать, что в развитии когнитивной лингвистики на рубеже веков наступил переломный момент, связанный с провозглашением отдельными учеными идеологии физикализма и биологизма [Devitt, Sterelny 1999; Lakoff, Johnson 1999; Кравченко 20016; Givön 2002; Zlatev 2003]. Одним из центральных принципов этой новой идеологии, названной Дж. Jla-коффом и М. Джонсоном «когнитивной лингвистикой второго поколения», является признание «воплощенной», телесной природы разума, а сама теория воплощенности (embodiment), коротко, заключается в следующих главных положениях.
1. Концептуальные структуры возникают из нашего сенсорномоторного опыта и обеспечивающих его нейронных структур.
2. Ментальные структуры по природе своей обладают значением в силу своей связи с нашими телами и нашим телесным опытом.
3. Разум существует в воплощенном виде (reason is embodied).
4. Разум обладает способностью к образности.
5. Концептуальные системы множественны, они не монолитны [Lakoff, Johnson 1999: 77-78].
Как следствие, для того, чтобы проникнуть в биологическую природу языка (и, соответственно, мышления), основные усилия ученых, по мнению Дж. Лакоффа, должны быть направлены на изучение работы нейронных механизмов мозга. Этой цели служит активно пропагандируемый им проект, осуществляемый в Институте когнитивной науки в Беркли и направленный на разработку нейронной теории языка (The Neural Theory of Language). Кстати, работа конференции в Логроньо началась его же пленарным докладом «Концепты мозга» («The brain's concepts»), в котором, по сути, снова провозглашались основные тезисы «Воплощенной философии» [Lakoff, Johnson 1999]. Отметим, что сам Дж. Лакофф считает ее манифестом новой идеологии в когнитивной науке вообще, и в когнитивной лингвистике в частности (насколько новой - вопрос отдельный). Эти тезисы отрицают три основных посылки, являющихся философским основанием когнитивной науки первого поколения, а именно:
(а) концепты имеют символическую природу, а мышление есть манипулирование символами,
(б) концепты репрезентативны (суть репрезентации внешней действительности),
(в) концепты «абстрактны» (т. е. они характеризуются в мозгу вне какой-либо связи с сенсорномоторной системой) [Lakoff 2003].
Таким образом, по мнению Дж. Лакоффа, дальнейший прогресс в области изучения языка (и мышления) возможен только при интеграции лингвистики с нейронной теорией (включая найрофизиологию и нейропсихологию), т.е. при обращении к биологическим
свойствам человека как живой системы. То, что такое обращение имело место на испанской конференции, не подлежит сомнению
- достаточно посмотреть на темы некоторых сессий и отдельных докладов: «Воплощенная конструкционистская грамматика», «Экспе-риенциальная основа вымышленного и метафорического движения», «Ситуативная воп-лощенность: социальное и биологическое основание метафорического и символического мышления», «Воплощенность в мысли и языке» и т. п. Другими словами, можно говорить о том, что необходимость интеграции лингвистики с биологическими науками не только осознается все большим числом ученых, но и уже сделаны первые практические шаги в этом направлении.
Вместе с тем, несмотря на очевидное телеологическое схождение семиотической парадигмы анализа языка с теорией концептуальной метафоры как ядром когнитивной лингвистики второго поколения (по крайней мере, так теория Лакоффа-Джонсона воспринимается на Западе), т.е. несмотря на их общие целе-установки (выявление - через язык и в языке
- принципов и механизмов познавательной деятельности человека), точек соприкосновения между воплощенной философией и семиотикой практически не наблюдается: «Исходя из того, что язык - когнитивная система, а когни-ция - семиотическая система, странно, что два важных направления исследований в современной лингвистике - одно выросшее из идей Пирса..., а другое - самоопределяемая когнитивная теория, - практически не замечают друг друга» [ОапаЬег 1998: 171]. Это не только странно, добавим мы, но и крайне неполезно для лингвистики, занимающейся проблемами человеческого познания и ролью языка в нем. Именно этот фактор явился одним из главных стимулов к написанию нашего очерка когнитивной философии языка [Кравченко 20016], в котором предлагается набросок интегрированного подхода к языку, объединяющего семиотическую и когнитивную парадигмы.
Итак, в современной науке о языке наблюдаются два направления интеграционных процессов. С одной стороны, растет понимание
того, что не может быть разных лингвистик (по крайней мере, без ущерба для адекватного понимания сущности языка как эмпирического феномена), поскольку их все объединяет общность объекта. Поэтому язык необходимо рассматривать в совокупности всех его характеристик и проявлений: функционально-дискурсивных, психологических, социальных, семиотических и т. д. С другой стороны, признание эмпирической сущности языка в сочетании с холистическим (некартезианским) подходом ставит вопрос о его физической, биологической природе, а это с неизбежностью предполагает междисциплинарность в исследованиях языка, когда на арену выходит весь комплекс наук о человеке.
Вопрос о междисциплинарности в науке не такой простой, как может показаться - не случайно в течение 2003 г. под эгидой Национального центра научных исследований Франции в Интернете проходил семинар «Переосмысляя междисциплинарность», в котором приняли участие многие известные ученые, в том числе немало лингвистов (1Шр://\ууу\у. interdisciplines.org/interdisciplinaritvy Такая необходимость вызвана тем, что, в отличие от древних, наше знание о мире и человеке в нем достигло такой степени фрагментации, что порой трудно найти точки сопряжения для знаний, полученных частными науками, даже если эти науки объединяет общность объекта изучения - как, например, в случае с (когнитивной) лингвистикой и семиотикой. Более того, самая философия (в классическом понимании этого слова), определяемая обычно как наука о наиболее общих законах развития природы, общества и мышления, страдает врожденным пороком отвлеченной созерцательности, ибо она «совершенно не имеет всеобщезначимых результатов», «в философии нет единодушия, присущего сфере окончательно познанного» [Губский и др. 1994: 481]. Да такого единодушия и не может быть, так как проблема познания в философии не может быть разрешена до тех пор, пока не разрешена проблема языкового значения [Кравченко 20016].
Эта мысль является одной из центральных в работе, вышедшей вторым изданием в 1999 г. (однако никак не упоминающейся в «Воплощенной философии»): «Язык и реаль-
ность: Введение в философию языка» [Devitt, Sterelny 1999]. Ее авторы исходят из того, что построить реалистичную философию языка можно только если рассматривать человека как часть естественного мира, поскольку люди - часть животного мира, часть биологического мира. Их подход к целеустановкам лингвистики во многом перекликается с подходом «воплощенной философии»: «Семантические понятия, такие, как значение, истина, референция могут использоваться только тогда, когда они могут быть объяснены в нелингвистических терминах; они не являются примитивами. [...] Мы можем, например, рассчитывать на то, чтобы объяснить их в терминах психологии; затем можно надеяться на объяснение психологических терминов в нейро-анатомических и биохимических терминах; а те - в физических и химических терминах» (ibid., р. 10).
И, наконец, нельзя не упомянуть еще одну книгу. Ее автор - признанный корифей когнитивно ориентированного функционализма Т. Гивон, а книга называется «Био-лингвис-тика» [Givon 2002], и ее появление весьма символично в контексте начавшихся интеграционных процессов в науке о языке. Сразу нужно оговориться, что понятие «био-лингвистики» в данном случае содержательно отличается от биолингвистики в понимании Н. Хомского и его последователей-генеративистов, например, таких, как J1. Дженкинс [Jenkins 2000]. Отличие это определяется тем, какие ответы даются на одни и те же вопросы, связанные с биологическим подходом к языку, а именно: 1) В чем состоит знание языка?, 2) Как у отдельного человека формируется знание языка?, 3) Как знание языка развилось у человека как биологического вида? В генеративной лингвистике, образующей становой хребет когнитивной лингвистики первого поколения, центральным понятием в ответах на эти вопросы выступает «языковая компетенция» - абстрактное идеализированное представление грамматических знаний наивного носителя языка. Но понятие «языковой компетенции» применимо как часть аналитического инструментария в теоретическом построении лишь в том случае, когда можно провести
абсолютно неоспоримую границу между так называемым «языковым» и «неязыковым» (экстралингвистическим) знанием. Однако эмпирически такая граница всегда будет условной, поскольку, в соответствии с методологическими установками когнитивной лингвистики второго поколения, язык является неотъемлемой частью человеческой когнитивной способности, и он в то же время - часть мира [Paradis 2003]. Поэтому идеализированная компетенция Н. Хомского «эмпирически абсолютно несостоятельна» [Givôn 2002: xvi]. Для Т. Гивона, биолингвистика - это изучение языка, основанное на понимании того, что, будучи уникальным свойством человека как живого организма, он биологичен по своей природе, а «при изучении биологических организмов особое значение при изучении и классификации структур имеют их соответствующие адаптивные функции» [Givôn 2002: 205].
В новой книге Т. Гивона так или иначе затрагиваются все основные вопросы, поставленные когнитивной наукой второго поколения, а ее пафос заключен, с одной стороны, в обосновании адаптивной функции языка как биологического явления и как продукта эволюционного развития в контексте социально-культурного взаимодействия индивидов, а с другой стороны, в окончательном ниспровержении центральных постулатов генеративизма. Вот названия некоторых глав из книги: «Язык как биологическая адаптация», «Границы гене-ративности и адаптивная основа вариативности», «Кончина компетенции», «Человеческий язык как продукт эволюционного развития», «Нейрокогнитивная интерпретация «контекста»: предугадывая чужую мысль» и т. п.
Итак, можно констатировать, что нарастающие в современной лингвистике интеграционные процессы свидетельствуют о становлении новой парадигмы в комплексе наук о человеческом познании, неотъемлемой частью которого является естественный язык, а именно, биологической парадигмы, в рамках которой язык рассматривается как естественный биологический феномен, связанный с адаптивной функцией человека как живого организма.
Вот, например, темы некоторых докладов на международном семинаре «Лингвистика биологии и биология лингвистики», прошедшем в 1998 г. в Мексике: «Грамматики и генная регуляция» (X. Колладо-Видес), «Роль самоорганизации в языке» (Д. Демолен), «Биология и язык» (М. Гопник), «Грамматическая формализация цепочек атомарных ДНК» (Р. Хофе-штадт) и т. д. В этой связи, новое направление в современной когнитивной лингвистике (КЛ второго поколения) можно охарактеризовать как биокогнитивное, т. е. речь идет о биокогнитивной философии языка [КгаусЬепко 2002Ь; Кравченко 20036].
4. Язык и когниция в биологической парадигме.
Биосемиотика. Будучи относительно новым в когнитивной лингвистике, это направление не так уж и ново в самой биологии, в недрах которой возникла и оформилась такая интегрированная область исследований, как биосемиотика - учение о знаках, коммуникации и информации в живых системах. Как подчеркивается в «Энциклопедии семиотики», биосемиотика — это не просто одна из частных биологических дисциплин, она скорее представляет собой определенные теоретические основания для изучения биологии: «все процессы, происходящие в живой природе на каком бы то ни было уровне, от простой клетки до экосистемы, должны анализироваться и осмысливаться в терминах их свойства являться знаковыми процессами» [Вошзвас 1998: 82]. Другими словами, предметом биосемиотики является «исследование биологической природы знаков и семиотической основы биологии» [БИагоу 1992: 345].
Тяготение биологии к семиотике было давно замечено не только биологами, изучавшими поведение животных с целью найти объяснение сложным поведенческим структурам. В 1967 г. Р. Якобсон сделал следующее наблюдение: «Полный провал механистических попыток пересадить биологические теории (напр., Дарвина или Менделя) в науку о языке или сплавить
лингвистические и расовые критерии, привели к тому, что на некоторое время у лингвистов выработалось недоверие к совместным с биологией проектам, но в настоящее время, когда и учение о языке, и учение о жизни, отмеченные непрерывным прогрессом, встали перед новыми, кардинальными проблемами и решениями, этот скептицизм необходимо преодолеть» [Jakobson 1971: 675]. И этот скептицизм был преодолен.
В1999 г. вышел в свет специальный номер журнала «Семиотика», посвященный различным аспектам биосемиотики [Sebeok, Hoffmeyer and Emmeche 1999]. Как отмечают редакторы сборника, биология и семиотика традиционно принадлежат к противоположным научным лагерям, разделенным представлениями о мире, унаследованными от картезианской традиции. Считается, что одна имеет дело с живыми системами в терминах материи и энергии, другая - с ментальными процессами означивания и коммуникации. Однако - и об этом мы уже говорили, - такое разделение не имеет под собой достаточных оснований. Организмы представляют собой изначально информационные и коммуникационные структуры, а разум всегда воплощен в теле, он кор-пореален. Все настоящие знаки в мире, в конечном итоге, зависят от биологических организмов, будь то в плане коммуникации, контроля или строения, либо на уровне клетки, организма или социума. Мы не можем до конца понять знаки, не поняв их роли в организации жизни. Таким образом, в биосемиотической концепции жизненная сфера наполнена знаковыми процессами (семиозисом) и значением: все, что бы ни ощущал организм, имеет для него значение - еда, спасение от опасности, половое воспроизводство и т. п., и, следовательно, все организмы с рождения включаются в семи-осферу, т. е. в мир значения и коммуникации [Bouissac 1998].
Познание как семиотический процесс. С учетом этого, биосемиотику можно охарактеризовать как интегрированную науку, зародившуюся на стыке двух областей знания - о живых системах и о значении/коммуникации, - и имеющую целью выработку последовательной теории семиозиса жизни и жизни как семио-зиса. Такой поворот стал возможен благодаря
достижениям современной биологии: «С открытием того, что природой используется набор символов для кодирования информации при создании и поддержании [функционирования] всех живых существ, семиотика... приобрела значимость для молекулярной биологии. Семиотика дала ученым, исследующим ДНК, новую возможность (new eye) для прочтения, позволив обосновать значимость мно-жест-венносги значений, или даже отсутствия какого бы то ни было значения, в цепочке человеческого генома» [Pollack 1994: 12]. Эта «новая возможность» позволила биологам увидеть двойное кодирование во всех живых системах, представленное парой ДНК-клетка (или геном-фенотип) [Hoffmeyer and Emmeche 1991]. По мнению Р. Поллака [Pollack 1994: 153], «можно ожидать, что будет обнаружено все больше и больше примеров богатства настоящего языка в наших клетках. ДНК и белки имеют грамматику и синтаксис, и мы уже столкнулись с типографскими ошибками, двойными значениями, синонимами и другими тонкостями». ДНК хранит знание, которое остается стабильным на протяжении нескольких поколений, она служит для организма долговременным банком памяти, чтобы уже приобретенное знание не забывалось чересчур легко.
Вместе с тем, организмы должны приспосабливаться к более быстрым изменениям окружающей среды во временных масштабах, которые гораздо короче их собственных периодов жизни, и единственной возможностью индивидуальной адаптации в индивидуально специфической среде являются фенотипические адаптации. Знание об окружающей организм среде не только должно быть сохранено в стабильной форме (в генах), но должны также быть механизмы для его обновления [Plotkin 1987]. Как отмечает Т. Векаваара, «знание сохраняется в некоторой структуре как ее порядок. Материал, из которого состоит структура, не важен, и вовсе не обязательно, чтобы она была языковой или ментальной... Однако эта структура должна быть доступной или интерпретируемой для носителя знания (the knower) — довольно часто структура является частью субъекта, хотя и не
обязательно (как, например, в случае письма). Объект представляется именно порядком структуры — порядком информации, которая может быть скопирована и трансформирована в другие структуры» [Vehkavaara 1998: 214].
Т. Векаваара называет этот тип знания структуральным знанием и допускает, что оно может также сохраняться в языковых структурах. Интересно, что здесь имеет место прямое концептуально-терминологическое совпадение с идеей разграничения структурального и феноменологического знания, высказанной и разработанной намного раньше лингвистами [Goldsmith and Woisetschlacger 1982; Кравченко 1992]. Хотя Т. Векаваара не упоминает феноменологическое знание как противоположность структуральному знанию, оно, несомненно, коррелирует с фенотипом как членом пары ДНК-клетка, так как именно клетки выступают в роли интерпретаторов структурального знания, и эта интерпретация зависит от окружающей среды отдельной клетки. «... Способ, каким закодированная в ДНК генетическая информация репрезентирует мир (или «соответствует» ему), не может рассматриваться без учета интерпретации, осуществляемой зиготой (и ее производными клетками). Именно приспособленность производного организма является «мерой» содержания знания в его ДНК» [Vehkavaara 1998: 214].
Биосемиотическая концепция знания и его организации созвучна концепции, сформулированной нами в русле когнитивной лингвистики [Кравченко 1996], и это не удивительно, потому что «наука о жизни и наука о знаках... взаимно подразумевают одна другую» [Sebeok 1994: 114], а «знаковые процессы пронизывают все тело организма. [...] Означивание является тем фундаментальным свойством живых систем, которое можно взять за определение жизни. Следовательно, биосемиотику можно рассматривать скорее как корень биологии и семиотики, нежели как ветвь семиотики» [Sharov 1998: 404-405]. Другими словами, жизнь можно определить как функциональную интерпретацию знаков в самоорганизующихся материальных кодовых системах, создающих
свои собственные миры (umwelts) [Emmeche 1998].
Подобное определение жизни включает три взаимосвязанных понятия, имеющих важное значение для ее адекватного понимания: самоорганизация как отличительное свойство живой системы, материальность этой системы, понимаемая как определенный порядок материально-энергетических конфигураций и являющаяся также системой знания и молекулярной организации, и Umwelt как субъективный мир организма как живой системы. Понятие самоорганизации и вытекающий из него принцип кругообразности в организации живого играют важнейшую роль в понимании организации и функции языка как естественной (биологической) знаковой системы. Понятие материальности знаковых явлений позволяет уйти от картезианского дуализма в понимании значения (signification) как некоторого ментального или интенционального содержания, феномен которого существенным образом отличается от феномена простого физического предмета. Вместо этого значение можно понимать как нечто, возникающее из взаимодействий организма с его нишей в окружающей среде, воспринимаемой как субъективный (т. е. выстроенный в результате таких взаимодействий) мир организма, или Umwelt [Uexküll 1909]. Понятие Umwelt'a очень близко понятию ниши, входящему в концептуальный инвентарь автопоэза как теории живого, и играет центральную роль в понимании истоков означивания и значения знаков [Кравченко 20016].
5. Биокультурная теория значения.
В одном из последних номеров журнала «Эволюция и коммуникация» опубликована статья И. Златева «Значение = жизнь (+ культура): Набросок унифицированной биокультурной теории значения» [Zlatev 2003]. В ней очерчены контуры интегративной теории значения, основанной на концепте ценность (value); этот концепт понимается как биологическая и социокультурная категория, а сама теория является синтезом идей из эволюционной психологии, психологии развития, семиотики и кибернетики. Одним из главных постулатов теории является
постулат о том, что только живые системы обладают внутренне присущей им ценностью, которая является необходимым и достаточным условием обладания категориальным значением, поэтому ставится под сомнение потенциальная способность существующих на сегодня искусственных систем к порождению значения.
Статья Й. Златева начинается с констатации того, о чем выше уже шла речь применительно к познанию, а именно, что понятие значения в современной науке подверглось сильной фрагментации, и существуют глубокие различия между разными теориями значения -менталистской, бихевиористской, (нейронной) редукционистской, (социальной) конструктивистской, функционалистской, формалистской и т. п. И это при том, что понятие значения по-прежнему остается фундаментальным как в философии, так и в лингвистике. Конечно же, с таким положением нельзя мириться, необходимо ограничить фрагментацию и кричащие противоречия в нашем понимании самих себя через разработку интегративного понятия значения. В максимально сжатом виде предлагаемое Й. Златевым определение значения выглядит следующим образом:
Значение (3) есть отношение между организмом (О) и его физической и культурной средой (С), определяемое ценностью (Ц) 3 для О
3 = Ц (О, С)
Эта теория раскрывается далее в кратком виде через шесть тезисов:
1. Значение есть отношение между организмом и средой, определяемое ценностью, которую отдельные аспекты среды (разделяемые на категории) имеют для этого организма.
Это значит, что значение является экологическим концептом в том смысле, что оно не чисто субъективно («в голове») и не объективно («в мире»), но характеризуется взаимодействием между организмом и средой. Окружающая организм среда может быть только физической, как это имеет место в случае с просты-
ми живыми существами, либо одновременно физической и культурной, как это имеет место в случае культурных животных и, конечно же, человека.
2. Значение физических аспектов (категорий), воспринимаемое через врожденную систему ценностей, основано на их роли в сохранении жизни индивида и ему подобных.
Это значит, что первичная форма «хорошего», «плохого» и «нейтрального» может определяться как относительно организма, так и относительно вида. Отметим от себя, что это положение очень хорошо иллюстрируется сферой морально-этических ценностей в человеческом обществе, для которого характерен постоянный конфликт между интересами индивида и социума.
3. Значение культурных элементов (категорий) определяется на основе конвенциональной системы ценностей, состоящей (главным образом) из знаков. Они должны быть усвоены прежде, чем смогут определять значимостное отношение для организма.
Являясь социальной по природе, система значений, усваиваясь, становится внутренней и начинает играть роль приобретенной системы ценностей, выступающей посредником между организмом и средой, т. е. как форма «семиотического посредничества».
4. И врожденная, и усвоенная система ценностей служат контролирующими системами, направляя и оценивая поведение организма и его адаптацию.
С одной стороны, внутренние системы ценностей сигнализируют организму, что необходимо предпринять какое-то действие. Тем самым они ведут к возникновению мотивации и различных степеней интенциональности в смысле целенаправленности. С другой стороны, они участвуют в оценке действий, приписывая (степени) «вознаграждения» или «наказания» и влияя, таким образом, на более адекватное поведение в будущем, т. е. они участвуют в научении.
5. Внутренне присущая ценность и, соответственно, значение самым тесным образом связана с эмоцией и чувством
и представляет необходимое, хотя и не достаточное, условие для феноменального опыта.
Внутренние системы ценностей, врожденные или приобретенные, тесно взаимодействуют с эмоциональной системой, так что в существах, обладающих (первичным) сознанием, отрицательная ценность испытывается как отрицательная эмоция, когда боль выступает прототипом, а положительная ценность - как положительная эмоция, когда прототипом выступает удовольствие.
6. На основании понятий, выдвинутых в тезисах 1—5, можно определить четыре разных типа систем значений, образующих эволюционную и эпигенетическую иерархию.
Это такие типы систем значений, как сти-мульная (cue-based), ассоциативная, подражательная (mimetic) и символическая.
Эти системы значений далее описываются в разделах «Филогенез значения» и «Онтогенез значения», а полученные выводы обобщаются в контексте проблемы искусственного интеллекта. Автор считает, что система - живая или искусственная - может обладать значением при следующих двух условиях:
Она должна обладать внутренней системой ценностей, обеспечивающей автономный контроль за восприятием, поведением и научением.
Эта система ценностей должна быть внутренне присущей системе в том смысле, что она служит сохранению организации системы, а не внешних по отношению к системе критериев (определяемых создателями системы в случае искусственного интеллекта).
Хотя многие кибернетические системы отвечают, в разной степени, условию (1), на сегодня не существует искусственной системы, которая бы удовлетворяла условию (2), хотя ему удовлетворяет любая живая система. Следовательно, не существует искусственных систем значений даже простейшего вида, а значение коэкзистенциально жизни!
К сожалению, рамки данной статьи не позволяют остановиться на биокультурной теории значения более подробно. Тем не менее, можно видеть, что теория, предложенная Й. Златевым, представляет собой действительно интегративную теорию значения, так как в ней удачно объединены достижения семиоти-
ки и биологии с опорой на биологическую теорию познания Матураны—Варелы.
6. Биологическая теория познания и лингвистика.
Итак, мы подошли к вопросу, вынесенному в заглавие статьи, а именно, к проблеме общетеоретического метода, использование которого позволило бы лингвистике продолжить динамичное движение по пути познания языка во всей его полноте и глубине. Мы уже поднимали этот вопрос в ряде работ [Кравченко 2001а; 20016; 2003а; 20036; КгаусЬепко 2002Ь; 2003], пытаясь привлечь внимание к автопоэзу как альтернативной теории познания, позволяющей свести воедино, в рамках универсальной теоретической концепции, все то многообразие эмпирического материала, которое накоплено когнитивной наукой за последние 30 лет и которое никак не может быть объяснено в рамках традиционных воззрений на язык и познание в их взаимосвязи и взаимодействии. Основная трудность здесь вызвана тем, что отмеченное еще В. фон Гумбольдтом противоречие между языком как деятельностью и языком как продуктом представляет для традиционного языкознания серьезную методологическую проблему. Дело в том, что язык как деятельность изначально предполагает наличие своего собственного продукта - системы языковых знаков, операции над которыми и составляют суть языковой деятельности. Этот эпистемологический парадокс не может быть преодолен в рамках традиционной (картезианской) парадигмы научного знания, являющегося по большей части аналитическим.
Переход от анализа к синтезу требует принятия новых познавательных установок и, как следствие, новой эпистемологии, отличительным признаком которой является синтетизм как результат интеграции накопленных научных знаний на междисциплинарном уровне. Свойственный же традиционной теории познания дуализм исключает возможность такого синтеза в принципе. Напротив, биологическая теория познания, сформулированная У. Матураной
[Maturana 1970], характеризуется изначально присущим ей синтетизмом и потому открывает выход на новую концепцию языка. Суть этой концепции (в слегка модифицированном виде) заключается в том, что языковая деятельность человека рассматривается как определенные структуры поведения в когнитивной области взаимодействий, носящих ориентирующий характер и служащих осуществлению биологической функции адаптации организма к среде с последующим переходом к управлению ею. Такой подход имплицирует принципиальную невозможность постижения сущности языка в отрыве От человека как живой системы, характерными особенностями которой являются принцип кругообразной организации и принцип взаимной каузальной связи в системе «человек - среда».
В общих чертах, биологическая теория познания как теория самоорганизующихся систем (автопоэз) исходит из того, что самоорганизация в физическом пространстве есть основа жизни. В кратком изложении [Boden 2000], авгопоэзные системы в общих чертах определяются в терминах их организации, а не в терминах составных частей либо свойств, которыми эти части обладают. Способность к самоорганизации как определяющее свойство живой системы с точки зрения биологии первично по отношению к таким обычно выделяемым свойствам, как размножение, эволюция, рост, реактивная способность и адаптация: «автопоэз в физическом пространстве [есть] необходимое и достаточное условие для того, чтобы система была живой» [Maturana, Varela 1980: 84]. Иначе говоря, жизнь возможна только в воплощенном виде, поскольку живые существа имеют физическую природу, они обладают плотью и границами, которые сами же создают и поддерживают. Автопоэз есть особый вид гомеостазиса, при котором сохраняется не одно какое-то свойство, а организация самой системы как единого целого.
Вместе с тем, некоторые автопоэзные системы обладают самоподдерживающейся тождественностью, не существующей в физическом пространстве. Человеческое общество, например, состоит из организмов, тесно сцепленных не только физическими отношениями, но также семантической (языковой) коммуни-
кацией. Самоорганизация общества обеспечивается самосвязующей и самоподдерживающей совокупностью общественной практики, в пределах которой выделяются подсистемы интеркоммуникации, обладающие собственным автопоэзным единством. При таком определении общества, его составными частями могут быть только человеческие организмы. При этом для всех живых существ самые границы живой системы как физического единства, так же как и составляющие тело организма части, непрерывно производятся собственной деятельностью системы.
Как можно легко увидеть, новый качественный этап в развитии идей физикализма в лингвистике, связанный с перечисленными выше теориями и подходами (воплощенная философия Лакоффа-Джонсона, физикализм Девитта-Стерельного, биологизм Гивона и био-культурная теория Златева, а также наша биокогнитивная философия языка), напрямую перекликается с главными положениями авто-поэза как теории живых систем. Это отнюдь не означает, что теория автопоэза свободна от критики (впрочем, как и любое другое оригинальное теоретическое построение), которой она периодически подвергается как за рубежом, так и, насколько нам известно, со стороны некоторых отечественных лингвистов. Та же самая М. Боден подчеркивает, что «неортодоксальный биологический подход Матура-ны и Варелы представляет проблему для когнитивной науки в целом» [Boden 2000: 118], поскольку они пытаются обосновать ошибочность некоторых базовых допущений, из которых исходят большинство биологов и психологов. Так, автопоэзная биология допускает, что не всякая жизнь подвержена эволюционному давлению; тем самым, она выходит из русла дарвинизма, являющегося священным знаменем современной эволюционной биологии. Однако в этом она не одинока - можно, в качестве примера, привести эонику Дж. Лэндона [Landon 1999] как альтернативную дарвинизму теорию исторического развития. Как представляется, главная причина, по которой автопоэз подвергается критике, состоит в том, что
он по целому ряду базовых положений расходится с ортодоксальной биологией. Более того, Матурана и Варела, с одной стороны, «отвергают теоретическую терминологию, общую как для биологии, так и для психологии. С другой стороны, они ведут речь о знании и когниции часто там, где большинство когнитологов этого не делают» (ibid., р. 133). Кроме того, они «отвергают принятые в биологии информационные понятия» и т. д. Поэтому, заключает М. Боден, принятие философии автопоэза всерьез «означало бы подрыв многих понятий и теорий, известных в когнитивной науке» [ibid., р. 141], и потому их трудно принять. Данная аргументация еще раз подтверждает банальную истину о том, что ученые часто нетерпимы к теориям, изобретенным другими [Barber 1961], особенно когда такая новая теория не вписывается в рамки устоявшейся практикуемой парадигмы.
Итак, мы снова возвращаемся на исходные позиции, когда прежде, чем выбрать направление дальнейшего движения, нужно определить, что такое когнитивная наука. А этого нельзя сделать, не поставив кардинальный вопрос общетеоретического метода как пути познания, прокладываемого в соответствии с выдвинутой гипотезой. Автопоэз представляет собой новую эпистемологию именно как альтернативный путь познания, и альтернатива в данном случае нужна как раз потому, что ни традиционное языкознание, ни когнитивная лингвистика первого поколения не смогли обеспечить сколько-нибудь существенный прорыв в области изучения языка и познания, а их понятийный аппарат оказался не в состоянии «обслужить» накопленные наукой эмпирические данные. Заметим также, что, как указывал Ф. Ницше [1997: 176], «убедительность результатов познавательной деятельности не определяется степенью истинности, а тем - насколько давно они были достигнуты, прочно ли усвоены и способны ли быть условием жизни». Это блестяще показал и обосновал выдающийся методолог науки 20 в. Т. Кун [Kuhn 1962]. Что же касается терминологии, которой Матурана и Варела пользуются «не так», как это принято в ортодоксальной науке, можно привести, в качестве примера, понятие атома, которое в современной науке используется, мягко говоря, не
совсем так, как это делал Демокрит. Означает ли это, что современная ядерная физика является неприемлемой наукой?
Применительно к языку, особенно важным является главный тезис биологической теории познания: «Все сказанное сказано наблюдателем другому наблюдателю, в качестве которого может выступать он сам». Это значит, что анализ любого факта живого естественного языка должен учитывать особенности говорящего человека как наблюдателя, т. е. как живого организма в физической (и социальной) среде, с которой он вступает во взаимодействия, и на изменения которой он реагирует, находясь с ней в состоянии взаимообусловленной каузации [Кравченко 20016]. Следовательно, лингвистические исследования, не принимающие в расчет особенностей (а) человеческого восприятия и эмоционального состояния, (6) накопленного в процессе жизни эмпирического опыта, влияющего на восприятие и интерпретацию, и (в) характера (физической, социальной и языковой) среды, в которой протекает жизненный процесс и которая в значительной степени предопределяет качество приобретаемого опыта, будут продолжать накапливать фрагментированное знание, не приближая нас к синтетизму в понимании феномена жизни и познания. Анализ же без синтеза в диахронии подобен тщательной инвентаризации находок при археологических раскопках, которые, при этом, не преследуют воссоздание изначальной картины того, с чем имеет дело археолог. Анализ без синтеза в синхронии подобен тщательному описанию розы ветров, донного и берегового рельефов моря, по которому никто не собирается плыть, потому что не знает, куда и с какой целью. Биологическая теория познания (по крайней мере, основные ее положения), взятая на вооружение когнитивной лингвистикой как метод, дает возможность выйти из неприятного состояния неопределенности, сопровождающего смену уходящей научной парадигмы. Процесс этот долгий и небезболезненный, но он начался, и это вселяет оптимизм.
Список литературы
Баранов А. Н., Добровольский Д. О.
Постулаты когнитивной семантики // Известия АН. Серия литературы и языка. Т. 56, № 1. 1997.
Берестнев Г. И. О новой «реальности» языкознания // Филологические науки. № 4. 1997.
Болдырев H.H. Когнитивная семантика.
- Тамбов: Изд-во ТГУ, 2001.
Гаспаров Б. М. Язык, память, образ. Лингвистика языкового существования. - М.: Новое литературное обозрение, 1996.
Губе кий Е. Ф., Кораблева Г. В., Путчей ко В. А. (ред.). Краткая философская энциклопедия. - М.: Прогресс - Энциклопедия, 1994.
Демьянков В. 3. Когнитивная лингвистика как разновидность интерпретирующего подхода // Вопросы языкознания. № 4. 1994.
Залевекая А. А. Корпореальная семантика и интегративный подход к языку // Лингвистические парадигмы и лингводидактика 7. - Иркутск: Изд-во БГУЭП, 2002.
Кравченко А. В. Вопросы теории указа-тельности: Эгоцентричность. Дейктичность. Индексальность. - Иркутск: Изд-во Иркутского ун-та, 1992.
Кравченко А. В. Язык и восприятие: Когнитивные аспекты языковой категоризации. - Иркутск: Изд-во Иркутского ун-та, 1996.
Кравченко А. В. (а) Когнитивная лингвистика и новая эпистемология (к вопросу об идеальном проекте языкознания) // Известия АН. Серия литературы и языка. Т. 60, № 5. 2001.
Кравченко А. В. (б). Знак, значение, знание: Очерк когнитивной философии языка. -Иркутск: Иркутская областная типография № 1, 2001.
Кравченко А. В. (а). Что такое коммуникация? Очерк биокогнитивной философии языка // В. В. Дементьев (ред.). Прямая и непрямая коммуникация. - Саратов: Колледж, 2003.
Кравченко А. В. (б). К биокогнитивиой концепции языка // II Международная научная конференция «Язык и культура». - Москва, 17
- 21 сентября 2003 г. Тез. докл. 2003.
Кубрякова Е.С. Части речи с когнитивной точки зрения. - М., 1997.
Кубрякова Е. С. Семантика в когнитивной лингвистике (о концепте контейнера и формах
его объективации в языке). Известия АН. Серия литературы и языка. Т. 58, № 6. 1999.
Кубрякова Е. С. Размышления о судьбах когнитивной лингвистики на рубеже веков // Вопросы филологии. № 1. 2001.
Ницше Ф. Веселая наука. СПб.: Азбука,
1997.
Фрумкина Р. М. Самосознание лингвистики - вчера и завтра // Известия АН. Серия литературы и языка. Т. 58. 1999. № 4.
Ченки А. Семантика в когнитивной лингвистике // Кибрик А. А., Кобозева И. М., Секе-рина И. А. (ред.). Современная американская лингвистика: Фундаментальные направления. - М.: Едиториал УРСС, 2002.
Allwood J., Gaerdenfors P. (Eds.) Cognitive semantics: Meaning and cognition. - Amsterdam, Philadelphia: John Benjamins, 1999.
Barber, B. «Resistance by scientists to scientific discovery». Science, 84. 1961, 596-602.
Bernárdez, E. «Social cognition: variation, language, and culture.» Paper presented at the 8th International Cognitive Linguistics Conference. Logroño. July 20-25. University of La Rioja, Spain, 2003.
Bickerton, D. Language & species. Chicago & London: The University of Chicago Press, 1990.
Boden, M.A. «Autopoiesis and life.» Cognitive Science Quarterly, 1. 2000.
Bouissac, P. (ed.) Encylopedia of semiotics. Oxford University Press., 1998.
Chomsky, N. «Linguistics and cognitive science: problems and mysteries». In A. Kasher (ed.), The Chomskyan turn: generative linguistics, philosophy, mathematics, and psychology. Oxford: Blackwell, 1991.
Clark, H. H. Using language. Cambridge University Press, 1996.
Devitt, M., Sterelny, K. Language and reality. An introduction to the philosophy of language (2nd edition). The MIT Press, 1999.
Dirven, R. and M. Verspoor (eds.) Cognitive exploration of language and linguistics. Amsterdam, Philadelphia: John Benjamins, 1998.
Fodor, J. A. Concepts: where cognitive science went wrong. Oxford: Clarendon Press, 1998.
Gardner, H. The mind's new science: a history of the cognitive revolution. New York: Basic Books, 1985.
Geerearts, D. «'Usage-based' implies 'variational'. On the inevitability of cognitive linguistics.» Paper presented at the 8th International Cognitive Linguistics Conference. Logroño. July 20-25. University of La Rioja, Spain, 2003.
Givón, T. Bio-linguistics. The Santa Barbara Lectures. Amsterdam, Philadelphia: John Benjamins, 2002.
Goldsmith, J. and E. Woisetschlaeger «The logic of the English progressive». Linguistic Inquiry, 1982, 13:1.
Heine, B. Cognitive foundations of grammar. Oxford University Press, 1997.
Hoffmeyer, J. and C. Emmeche «Code-Du-ality and the Semiotics of Nature», in M. Anderson and F. Merrell (eds.). On Semiotic Modeling. Mouton de Gruyter. 1991.
Jackendoff, R. «Conceptual semantics and cognitive linguistics». Cognitive Linguistics 1996, 7.
Jakobson, R. Selected Writings, vol. 2. The Hague, etc.: Mouton, 1971.
Jenkins, L. Biolinguistics: Exploring the biology of language. Cambridge, MA.: Cambridge University Press, 2000.
Kravchenko, A. V. (a). «Cognitive linguistics as a methodological paradigm». In B. Le-wandowska-Tomaszczyk and K. Turewicz (Eds.). Cognitive Linguistics Today. Frankfurt/Main: Peter Lang, 2002.
Kravchenko, A. V. (b). «Toward a bio-cognitive philosophy of language». Perspectives: Journal for Interdisciplinary Work in the Humanities, 1:5 (http://www.brookes.ac.uk/-/perspectives), 2002.
Kravchenko, A. V. (a). «The ontology of signs as linguistic and non-linguistic entities: a cognitive perspective. «Annual Review of Cognitive Linguistics, 1. 2003.
Kravchenko, A. V. (b). Sign, meaning, knowledge. An essay in the cognitive philosophy of language. Frankfurt/Main: Peter Lang, 2003.
Kuhn, T. S. The structure of scientific revolutions. University of Chicago Press, 1962.
Lakoff, G. «The brain's concepts». Paper presented at the 8th International Cognitive Linguistics Conference. Logroño. July 20-25. Uni-
versity of La Rioja, Spain, 2003.
Lakoff, G. and M. Johnson Philosophy in the Flesh: The Embodied Mind and Its Challenge to Western Thought. Basic Books, 1999.
London, J. World History and the Eonic Effect: Civilization, Darwinism, and Theories of Evolution. Xlibris Books, 1999.
Langacker, R. W. Foundations of cognitive grammar. Vol. 1: Theoretical prerequisites. Stanford, 1987.
Langacker, R. W. Concept, Image, and Symbol: The Cognitive Basis of Grammar. Berlin, New York: Mouton de Gruyter, 1991.
Langacker, R. W. «Theory, Method, and Description in Cognitive Grammar: A Case Study». In B. Lewandowska-Tomaszczyk and K. Turewicz (eds.). Cognitive Linguistics Today. Frankfurt/Main: Peter Lang. 2002.
Lepore, E. and Z. Py/yshyn (eds.). What is cognitive science? Oxford: Blackwell, 1999.
Maturana, U. The biology of cognition. BCL Report 9.0. Urbana, University of Illinois, 1970.
Maturana, H. R. «Biology of language: The epistemology of reality». In G. Miller and E. Lenneberg (eds.), Psychology and biology of language and thought. NY:Academic Press, 1978.
Maturana, H. R. «Reality: The Search for Objectivity or the Quest for a Compelling Argument». The Irish Journal of Psychology, 9:1.,. 1988.
Nemeth, £.(ed.) Cognition in Language Use: Selected Papers from the 7th International Pragmatics Conference, Vol. 1. Antwerp: International Pragmatics Association, 2001.
Nuyts, J. «Cognitive linguistics and functional linguistics, or: What's in a name?» Paper presented at the 8th International Cognitive Linguistics Conference. Logrono. July 20-25. University of La Rioja, Spain, 2003.
Paradis, C. «Is the notion of linguistic competence relevant in Cognitive Linguistics?» Annual Review of Cognitive Linguistics, 1., 2003.
Pinker, S. The language instinct: How the mind creates language. New York, NY: Harper Perennial, 1995.
Plotkin, H. «Evolutionary Epistemology and the Synthesis of Biological and Social
Science». In W. Callebaut and R. Pinxten (eds.). Evolutionary Epistemology: A Multiparadigm Program. D. Reidel. 1987.
Pollack, R. Signs of Life: The Language and Meaning of DNA. London: Viking, 1994.
Rudzka-Ostyn, B. (ed.) Topics in Cognitive Linguistics. Amsterdam: John Benjamins, 1988.
Sebeok, T. Signs: An Introduction to Semiotics. Toronto: University of Toronto Press, 1994.
Sebeok, T., J. Hoffmeyer and C. Emmeche (eds.) Biosemiotica (Special Issue of Semiótica, 127:1/4). Berlin, New York: Mouton de Gruyter, 1999.
Sharov, A. A. «Biosemiotics: Functional-Evolutionary Approach to the Analysis of the Sense of Information». In T. A. Sebeok and J. Umiker-Sebeok (eds.). Biosemiotics: The Semiotic Web 1991. New York: Mouton de Gruyter, 1992.
Steen, G. «Basic discourse acts: when language and cognition turn into communication». Paper presented at the 8th International Cognitive Linguistics Conference. Logroño. July 20-25. University of La Rioja, Spain, 2003.
Talmy, L. Toward a cognitive semantics. Vol. 1-2. The MIT Press, 2000.
Uexkiill, J. von Umwelt und Innenwelt der Tieren. Berlin: J. Springer, 1909.
Vehkavaara, T. «Extended Concept of Knowledge for Evolutionary Epistemology and for Biosemiotics». In G. L. Farre and T. Oksala (eds.). Emergence, Complexity, Hierarchy, Organization: Selected and Edited Papers from ECHO III. [Acta Polytechnica Scandinavica: Mathematics, Computing and Management in Engineering Series, 91]. Espoo, 1998.
Zlatev, J. «Meaning = life (+ culture): an outline of a unified biocultural theory of meaning». Evolution of Communication. An International Multidisciplinary Journal, 4: 2., 2003.
A. V. Kravchenko
COGNITIVE LINGUISTICS TODAY: IN TEG RATI ON A L PROCESSES AND PROBLEM OF METHOD
Against the background of the emerging holistic view of language based on physicalism (the embodiment of mind) and an understanding that language is a biological phenomenon rooted in semiosis as the experience of life, it is argued that a new philosophical framework for cognition and language is currently taking shape. This philosophy is best characterized as a synthesis of ideas developed in cognitive linguistics, semiotics and biology. These ideas bear directly on autopoiesis as the theory of the living which possesses a greater explanatory power as it assumes the experiential nature of language. Autopoiesis allows for deeper insights into the essence of language which is viewed as a kind of adaptive behavior of an organism involving a meaning system constituted by signs of signs, thus making unification of (humanistic) science an attainable goal.
