CC BY
244
Вестник Челябинского государственного университета. 2010. № 13 (194).
Филология. Искусствоведение. Вып. 43. С. 122-126.
Т. Г. Рабенко
КЛЯТВА КАК ФИДЕИСТИЧЕСКИЙ РЕЧЕВОЙ ЖАНР
В статье речевой жанр рассматривается как языковая реализация определенного типа коммуникативного поведения, сопряженного с некоторыми языковыми функциями. Исследуемый жанр клятвы связывается с магической функцией языка, основанной на вере в сверхъестественные свойства слова. В статье прослеживаются основные (вербальные, невербальные) компоненты клятвенной формулы, обусловленные фидеистической природой жанра.
Ключевые слова: речевой жанр, магическая функция языка, магическое мышление, фидеистическая коммуникация, фидеизм.
Отмеченная антропоцентрической направленностью современная лингвистическая наука помещает в центр исследовательского внимания проблему «язык и личность», в решении которой приоритетным становится пристальный интерес к продуктам речевой деятельности говорящего субъекта - речевым произведениям, всегда, так или иначе, жан-ровооформленным. Активно развивающееся в связи с этим жанроведческое направление, основанное на выделении речевого жанра (в дальнейшем РЖ) в качестве базовой единицы речи, обозначило ряд возможных аспектов исследования речежанровой организации. Среди них описание РЖ как языковой реализации некоего типа коммуникативного поведения и мышления, включающего особый образ мира [3. С. 16]. Данный аспект рассмотрения РЖ составляет один из частных моментов решения важнейшей теоретической и методологической проблемы «жанр и язык», обусловленной объективной функциональной и генетической близостью РЖ и языка, о чем писал ещё М. М. Бахтин [1. С. 161].
Организуя социальное взаимодействие и упорядочивая коммуникацию, РЖ активизируют те или иные стороны коммуникативного поведения человека, способы его мироощущения и реализуют в итоге те или иные языковые функции.
Определяя систему функций языка и речи, Р. О. Якобсон [16. С. 200] выделил среди прочих универсальных, то есть присущих любым языкам во все эпохи, функций призывнопобудительную, направленную на регуляцию поведения адресата сообщения. В качестве частного случая таковой называется магическая (заклинательная) функция, основанная на вере в сверхъестественные свойства слова.
Данная функция, по мнению Н. Б. Мечковской [8. С. 248, 10. С. 42], базируется на неконвенциональной трактовке языкового знака, представлении о слове не как некоем условном обозначении некоторого предмета, а как его части. Если слово представляет собой обязательную часть обозначаемого предмета, то, воздействуя на слово, человек может воздействовать и на сам предмет [7. С. 96], может «назвать имена действий и предметов, и тем самым вызвать их появление» [11. С. 146]. Рассуждая о мифе, об изоморфности имени и вещи, А. А. Потебня писал, что в наивном, мифологическом («простонародном») сознании «человек не только не отделяет слова от мысли, но даже не отделяет слова от вещи» [12], «между родным словом и мыслью о предмете <...> такая тесная связь, что <...> изменение слова казалось непременным изменением предмета» [13]. Ср. характерную с этой точки зрения русскую поговорку: лёгок на помине кто-л. (О том, кто появляется в тот момент, когда о нём говорят (или думают) [2. С. 490]). Оказываясь первоначальной формой человеческого мышления, магия составляла поначалу основу всей жизни человека: «.человек поначалу не умел думать иначе, кроме как в терминах магии» [11. С. 108].
В ряде философских и лингвистических концепций магическая функция языка считается основной, именно в ней видится «фундаментальное предназначение языка» [5. С. 175], ибо «язык появился <...> как носитель и средство выражения веры в то, что он несёт.». «Знаковое, символическое видение мира через звуковую реализацию может родиться только благодаря изначальной вере в исходную связь между знаком и денотатом». Установлено, в филогенезе ритуаль-
ное действие было первым семиотическим процессом, на основе коего формировался язык [10. С. 50]. «Именно ритуал был тем исходным локусом, где происходило становление языка как знаковой системы, в которой предполагается связь означаемого с означающим, выраженным в звуках» [14. С. 22]. По мнению М. М. Маковского [9. С. 10-11], «именно в лоне магического мышления развились так называемые первозначения, облеченные в определенную первоформу, которые фактически явились предшественниками разветвленной лексико-семантической системы индоевропейских языков на более поздних этапах эволюции».
Развивая идею о магии слова и рассматривая язык с позиций виброакустики,
В. М. Зазнобин [4. С. 33] приходит к довольно интересным выводам о том, что «язык, речь действительно являются средством “магического” воздействия на мир». При этом под магией слова и магией текста понимаются «объективные возможности воздействия на течение событий в Мире». Жизнь мироздания
- это разнородные колебательные процессы, находящиеся во взаимодействии. Сам человек тоже колебательная и автоколебательная система, вследствие чего приходящие извне «вибрации» и собственные «вибрации» человека оказывают воздействие и на него самого. С этих позиций «живое слово (произносимое в акустическом диапазоне частот или произносимое человеком “мысленно” в его субъективном внутреннем мире) способно оказывать воздействие через каскад разного рода природных и техногенных переизлучений на всё, что есть в мироздании».
Феномен неконвенционального восприятия языкового знака является тем психологосемиотическим механизмом, который лежит в основе фидеистического отношения к языку (от лат. fides - вера) [10. С. 13]. Фидеистическая коммуникация, противостоящая земному, человеческому общению, сопрягается с важнейшими, нередко критическими ситуациями в жизни верующего человека. По словам М. Мосса [11. С. 214], «в основании магии существуют аффективные эмоциональные состояния, порождающие иллюзии <...> Эти состояния не являются индивидуальными, а происходят из смешения собственных чувств человека и чувств всего общества». Особый драматизм и напряженность фидеистической коммуникации связывается с обращением че-
ловека к высшим силам - во всем его превосходящим, обычно невидимым и никогда не познаваемым до конца [10. С. 77-78].
Фидеистическое общение, связанное со стремлением человека воздействовать на мир при помощи трансцедентных возможностей слова, реализуется в определенных жанровых формах. Среди РЖ, которые устойчиво ассоциируются с фидеистической коммуникацией, особое место занимает РЖ ‘клятва’. См. клятва - торжественное уверение в чём-л., обещание, подкреплённое упоминанием чего-либо священного для того, кто уверяет, обещает [2. С. 434]. Н. Б. Мечковская [10. С. 80] рассматривает данный РЖ (наряду с обетом и присягой) с учётом его преобладающей модальности в системе РЖ ‘обещания’, имеющих в своем составе глаголы, само употребление которых означает совершение соответствующего интеллектуального действия: клянусь (обещаю, присягаю). Обозначенная группа РЖ, на наш взгляд, с определенной оговоркой может быть дополнена и такими жанровыми формами, как божба и зарок. Полагаем, что вопрос о жанровых границах обозначенных форм фидеистического общения предполагает отдельное научное рассмотрение. В рамках же проводимого исследования примем в качестве исходного положения то, что божба, зарок, обет, присяга являются поджанрами РЖ ‘клятва’. О сущностной близости указанных РЖ в определенной мере свидетельствует лексикографическое описание слов, являющихся номинациями РЖ: божба
- клятва именем Бога [2. С. 87], обет - торжественное обещание, обязательство, данное из религиозных побуждений // Клятва, зарок [2. С. 667], зарок - клятва; обет, обещание не делать чего-л. [2. С. 342], присяга - официальное торжественное обещание, клятва соблюдать верность, какие-л. обязательства, поступать согласно с законом [2. С. 992].
Помимо этого, исследуемый РЖ граничит с такими жанровыми формами, как обещание - добровольное обязательство выполнить что-л. [2. С. 667] и уверение/убеждение: уверение - заверение в чём-л. (ради стремления убедить, уверить кого-л. в чём-л.) [2. С. 1366], убеждение - к глаголу убеждать (в 1знач.)/ убедить. Заставить поверить чему-л., уверить в чём-л. [2. С. 1362]. Принципиальное отличие клятвы от обозначенных РЖ состоит в том, что предикат ‘клянусь’ имеет на одно актантное место больше, чем предикаты ‘обе-
щаю’ и ‘уверяю’. Это актантное место может занимать некий ‘субъект’, ‘лицо’, исполняющее роль свидетеля клятвы и гаранта ее исполнения. Функцию свидетеля чаще всего выполняют божественные силы (небо/ небеса как их обитель), стоящие над временем и переменчивыми земными обстоятельствами, ибо действие клятвы почти всегда распространяется за пределы настоящего [6. С. 226]. Имя Бога, единственного свидетеля всех клятв, является ключевым компонентом клятвенной формулы. В русском языке для обозначения клятвы именем Бога имеется особая лексема ‘божба\ См. также глагол ‘божиться’, т. е. клясться именем Бога в подтверждение правильности своих слов; говорить ‘ей-богу’ [2. С. 88], и междометие ‘ей-богу’ (а также ‘ей-ей’) которое в разговорной речи употребляется для подтверждения чего-л., уверения в чем-л.; в самом деле, действительно) [2. С. 296]: - Не сказал, клянусь Богом, не сказал. Вот тебе крест...(Б. Васильев. Были и небыли), - Именем Творца, Вечного и Неназываемого, принимаю на душу свою часть ноши тех, чьей мышцей держится свод мироздания, и клянусь никогда, ни по доброй воле, ни по злому умышлению...(М. Лазарчук, М. Успенский. Посмотри в глаза чудовищ), -Я призываю в свидетели Аллаха всевышнего и его посланца Мухаммеда, да будет молитва Аллаха всевышнего над ним и мир, в чистоте моих тайных помыслов в отношении тебя и клянусь в этом Кораном... (В. Дегоев. Мирянин), -.я вам клянусь и призываю Бога в свидетели, что никогда не выйду за вашего сына без вашего согласия... (Ю. Безелянский. В садах любви), - Клянусь золотым крестом и Святым Духом (Е. Пермяк. Бабушкины кружева), - Там были такие подробности, которых она знать не могла, клянусь небом! (Э. Радзинский. Княжна Тараканова),
- Клянусь мадонной, не видел! (В. Конецкий. Начало конца комедии).
Кроме того, обозначенное актантное место может занимать некий класс объектов, называющих залог клятвы, который указывает на что-либо святое, особо ценное, дорогое для того, кто произносит клятву. Человек в качестве залога клятвы помещает то, кем или чем он дорожит и кого/чего боится лишиться в случае нарушения клятвы. В качестве залога клятвы оказываются: дети (внуки) того, кто клянётся: - Клава Ивановна, - Ефим приложил обе руки к сердцу, - клянусь деть-
ми. Даю вам честное благородное слово... (А. Львов. Двор), - ... клянусь своими двумя сыновьями (В. Шахиджанян. 1001 вопрос про это), - ... дочкой клянусь... (О. Павлов. Дело Матюшина), - Клянусь, никогда не повторится. Внуками клянусь (Б. Левин. Блуждающие огни), - Клянусь будущим своего рода... (А. Сурикова. Любовь со второго взгляда), его родители (память о покойных родителях): -Клянусь памятью отца! (Ю. Визбор. Завтрак с видом на Эльбрус), - Отцом-матерью клянусь, я его выведу на чистую воду (Б. Екимов. Житейская история), его собственные: жизнь - .клянусь своей жизнью, клянусь своей покойной мамой и здоровьем своего родного сына: это был последний раз (А. Львов. Двор), счастье - Счастьем моим клянусь! Вот тебе моя рука, назови меня тогда дрянным, бесчестным человеком, если я допущу до аукциона. Всем существом моим клянусь! (А. Чехов. Вишневый сад), любовь - Клянусь. Клянусь моей любовью к вам, великий государь (А. Архангельский. Александр І), здоровье - Если бы он умел делать ваксу, то я, клянусь здоровьем, пошел бы к нему простым сажистом... (А. Эппель. Сладкий воздух), честь
- ... я на самом деле был болен, да клянусь вам честью! (В. Высоцкий. Опять дельфины) и т. п. См. также: - Но, клянусь всем, что было у меня дорогого в жизни, я описан несправедливо (М. Булгаков. Театральный роман).
Человек может предоставлять своим судьям право выбора залога клятвы: - Клянусь тебе, клянусь, чем хочешь... (В. Шукшин. Приезжий).
Магический заряд клятвы усиливается указанием расплаты (возмездия) за невыполнение обещанного: - Клятва моя нерушима, и пусть меня и мой род покарают силы небесные, если я нарушу её по своей воле. Клянусь (Б. Васильев. Ольга, королева русов),
- Клянусь, пусть расшибет паралич, если вру (Д. Донцова. Дама с коготками), - С места этого не сойти - исправлюсь! Клянусь вам... (Н. Стаднюк. Максим Перепелица) (См. фразеологизм «не сойти мне с этого места!», который используется в качестве клятвенного уверения в своей правоте [2. С. 1231]),
- Клянусь тебе! Хоть бы мне пришлось потерять руку или ногу! (Г. Адамов. Тайна двух океанов), - И пусть отсохнет моя правая рука, если я нарушу эту клятву, пусть отсохнет в ту минуту, как только я проведу первую линию (А. Бек. Талант (Жизнь
Бережкова) (См. фразеологизм «руку даю на отсечение!», расцениваемый как клятва в истинности чего-л. [2. С. 1132], - Если бы Бог дал, если бы услышал я крик новорожденного... - не сойти мне с места, пусть Бог тут же возьмет мою душу. Клянусь, от счастья плакал бы (Ч. Айтматов. Белый пароход) и т. п. См. также: - Если я нарушу или отступлю от этой клятвы, пусть меня покарает суровый закон русской национальной революции и падёт на меня презрение всего русского народа (Д. Соколов. Фашисты снова под Москвой).
По утверждению М. Мосса, суть клятвы состоит в том, чтобы изменить состояние профанного предмета, придать ему религиозный характер [11. С. 114]. В рамках клятвенного обещания естественный язык оказывается орудием общения человека с невидимым миром, высшей реальностью. Освящаемое клятвой обещание переводится в сферу священного, получает свидетельство со стороны высших сил. Таким образом, в клятве соприкасаются две сферы бытия: социальная, человеческая и сакральная, божественная, изначально противопоставленные в фидеистической коммуникации [6. С. 228]. С одной стороны, клятву, как и другие жанровые формы магического, можно связать с юридическим договором, поскольку и то, и другое носит ритуальный характер: в обоих случаях присутствуют «обязательные слова и жесты, облеченные в торжественные формы» [11. С. 114]. С другой стороны, клятва напоминает в некотором роде священнодействие, хотя таковой, по мнению М. Мосса, не является. Действия, сопрягаемые с клятвой, обладают особым эффектом, создают нечто большее, нежели установление договорных отношений между человеческими существами. «Они перестают быть юридическими, но становятся действиями религиозными и магическими» [11. С. 114]. Клятва оказывается религиозным актом, «хотя и весьма специфичным с точки зрения традиционной религиозности».
Современное сознание воспринимает клятву, прежде всего, как словесный ритуальный акт. Но лингвосемиотические факты говорят о том, что первоначально в основе ритуала клятвы лежало телодвижение, жест. Более того, органичная связь с невербальной коммуникацией характерна для всех устных фидеистических жанров, в том числе и клятвы. Фидеистическое слово зарождалось как
вербальная часть ритуала, и оно сохраняет эту близость. По мнению Н. Б. Мечковской [10. С. 52], в древнейших ритуалах жест и телодвижение филогенетически предшествовали слову. Слово ‘клятва’ (известное всем славянским языкам) связано с праславянским глаголом *кїопШ [15. С. 38]: славянин во время клятвы склонялся до земли, касаясь ее рукой. Общеславянское слово ‘присяга’ того же корня, что и глагол ‘сягать, то есть доставать до чего, хватать, достигать. Ритуал присяги первоначально состоял в прикосновении, символизировавшем близость, причастность к некоторому значимому предмету (обрядовому символу) - земле, священному камню, жертвенному очагу, оружию и т. п.: Он положил руку на меч, лежавший на книге, и сказал: - Обещаю и добродетельно клянусь исполнить обещанное (Л. Андреев. Иго войны), Цесаревна взяла крест, стала на колени и воскликнула: «Клянусь этим крестом умереть за вас!» (Н. Гейнце. Дочь Великого Петра). Примечательно, что ритуальный жест или телодвижение сохраняются в светских ритуалах присяги и клятвы в настоящее время (например, ритуал судебной или должностной присяги на Библии, своде законов или конституции). Прикосновение к обрядовому символу может заменять поднятие вверх правой руки:
- Клянусь! - сказал Лихонин, поднимая вверх руку. - Клянусь вам, чем хотите (А. Куприн. Яма). В христианской традиции есть такое понятие, как целовать крест, то есть, целуя крест, давать клятву, обет [2. С. 469], или крестное целование - присяга, клятва, подтверждаемая целованием креста [2. С. 469].
Свидетельством глубокой укорененности в человеческой психике древних ритуальных движений становятся некоторые общезначимые жесты, телодвижения, позы. Среди них жест «рука (-и) у груди» (то есть на сердце) в подкрепление искренности обещания (см. вербальный эквивалент этого жеста фразеологизм «положа руку на сердце», то есть говорить совершенно чистосердечно, искренне [2. С. 1177]): - Клара Ивановна, - Ефим приложил обе руки к сердцу. - Клянусь детьми, даю вам честное благородное слово... (А. Львов. Двор), «крестное знамение» в подтверждение откровенности, правдивости сказанного (см. вербальный эквивалент этого жеста фразеологизм «вот те крест», произносимый как слова клятвы, обычно сопровождаемые крестным знамением [2. С. 469]: ...он...с
чувством воскликнул: - Богом клянусь тебе, вот святой истинный крест! (В. Катаев. Алмазный мой венец), - И вы увидите, в какой жизни будет ваша дочь... Вот клянусь вам! - И перекрестился (И. Шмелёв. Человек из ресторана), Когда все зашли по ступенькам, священник обратился к присяжным. -Правую руку поднимите, а персты сложите так вот, - сказал он медленно старческим голосом, поднимая пухлую руку с ямочками над каждым пальцем и складывая эти пальцы в щепоть. - Теперь повторяйте за мной. Обещаюсь и клянусь всемогущим Богом, перед святым его Евангелием и животворящим крестом господним... (Л. Толстой. Воскресенье), поза «коленопреклонение»: Он встал на колени, поднял, как для присяги два пальца над головой и прошептал, стиснув зубы клещами: «Клянусь всемогущим Богом, что завтра я убью этого студента, а если не убью, то застрелюсь сам» (В. Катаев. Опыт Кранца), - Богом клянусь! - Афонька рухнул на колени (В. Маканин. Голоса), устремленные к небу глаза как знак того, что небесные/ божественные силы призываются в свидетели: - Клянусь! - сказала торжественно женщина, подняв ребенка и устремив глаза к небу (Ф. Булгарин. Воспоминания).
Итак, вопрос о функционировании языка представляется онтологически релевантным для постижения природы РЖ. Реализуя те или иные языковые функции, каждая жанровая форма обнаруживает свой тип коммуникативного поведения, свой способ мироощущения, которые в итоге и определяют ее положение в речежанровом пространстве. Основанная на вере в волшебные силы слова и издревле прочно связанная с сакральной сферой общественного сознания, клятва прибывает в лоне фидеистической коммуникации, что обуславливает механизм ее реализации, ее жанровую структуру.
Список литературы
1. Бахтин, М. М. Проблема речевых жанров. Из архивных записей к работе «Проблема речевых жанров. Проблема текста» // Бахтин, М. М. Собр. соч. : в 5 т. Т. 5. Работы 1940-х - начала 1950-х годов. М., 1996. С. 181.
2. Большой толковый словарь русского языка / гл. ред. С. А. Кузнецов. СПб., 2001.
3. Дементьев, В. В. Аспекты проблемы «жанр и язык» : жанры речи и . «язык речи»? // Жанры речи. Саратов, 2009. Вып. 6. С.5-22.
4. Зазнобин, В. М. «Магия слова» : в понимании физиков // Отражение русской ментальности в языке и речи. Липецк, 2004. С. 27-44.
5. Иваницкий, В. В. Язык и вера. К основанию фидеистической концепции // Антропотекст - 1. Томск, 2006. С. 174-181.
6. Карабыков, А. В. Речевой жанр клятвы в истории культуры // Изменяющаяся Россия : новые парадигмы и новые решения в лингвистике : материалы междунар. науч. конф. (Кемерово, 29-31 авг. 2006 г.). Кемерово, 2006. Ч. 3. С. 226-231.
7. Киклевич, А. К. Притяжение языка. 0^1уп, 2008. Т. 2. Функциональная стилистика. С. 96-97.
8. Копочева, В. В. Слово в фидеистической парадигме // Юрислингвистика-6 : Инвективное и манипулятивное функционирование языка. Барнаул, 2005. С. 231-254.
9. Маковский, М. М. Язык - миф - культура. Символы жизни и жизнь символов. М., 1996. 330 с.
10. Мечковская, Н. Б. Язык и религия. М., 1998. 352 с.
11. Мосс, М. Социальные функции священного // Мосс, М. Избранные произведения. СПб., 2000. С. 107-232.
12. Потебня, А. А. Слово и миф. М., 1989. С. 206.
13. Потебня, А. А. Эстетика и поэтика. М., 1976. С. 124.
14. Топоров, В. Н. О ритуале. Введение в проблематику // Архаический ритуал в фольклорных и раннелитературных памятниках. М., 1988. С. 22.
15. Этимологический словарь славянских языков / под ред. О. Н. Трубачёва. М., 1983. Т. Х. С. 38.
16. Якобсон, Р. О. Лингвистика и поэтика // Структурализм : «за» и «против». М., 1975.
С. 197-203.
