CC BY
66
УДК 343.988
DOI: 10.24412/2312-3184-2021-2-46-56
Жмуров Дмитрий Витальевич
доцент кафедры уголовного права, криминологии и уголовного процесса Института государства и права Байкальского государственного университета
кандидат юридических наук, доцент E-mail: zdevraz@ya.ru
Zhmurov Dmitriy Vitalievich
Associate Professor of Criminal Law, Criminology and Criminal Procedure Department, Institute of State and Law, Baikal State University
Candidate of Law, Associate Professor E-mail: zdevraz@ya.ru
КИБЕРЖЕРТВА: РЕШЕНИЕ ПРОБЛЕМЫ ТЕРМИНОЛОГИЧЕСКОЙ
НЕОПРЕДЕЛЕННОСТИ
Введение: в статье рассматриваются некоторые дискуссионные вопросы научного понимания кибержертвы, т.е. лица, пострадавшего в результате цифрового преступления. Вопрос отнесения той или иной категории потерпевших к кибержертвам представляется весьма непростым ввиду отсутствия единства в понимании проблемы, а также нехватки унифицированных методологических подходов к оценке и содержательному наполнению данного термина. Все это осложняется дефицитом нормативно-правовых ориентиров, либо избирательным вниманием законодателя к отдельным аспектам виктимизации в виртуальной среде.
Материалы и методы: концептуальную основу исследования составили научные публикации, посвященные проблемам кибервиктимологии, осмыслению места и роли виртуальной жертвы в информационных структурах современного общества. В процессе исследования использовалась совокупность методов: диалектический материализм, общенаучные и частные методы познания (наблюдение, сравнение, описание, аналогия, формальная классификация), а также традиционные логические приемы и способы.
Результаты исследования: предложено авторское определение кибержертвы, описаны ее сущностные характеристики, отличающие от традиционных жертв преступлений; произведено разграничение со смежными понятиями, например, лицами, пострадавшими на фоне персональной интернет-активности, потерпевшими от преступлений в сфере компьютерной информации. Кроме того, разработана классификация кибержертв, включающая цифровых, комбинированных и невиртуальных потерпевших.
Выводы и заключения: под кибержертвой может пониматься организация, группа или человек, пострадавшие от уголовно-наказуемых актов, реализованных преимущественно в цифровой среде. Этот специфический тип пострадавшего отличает то, что вред личности причиняется посредством компрометации ее цифровой идентичности или в ходе негативного взаимодействия с ней; акт виктимизации происхо-
дит в условно-цифровом пространстве виртуальной компьютерной реальности, а жертвы зачастую демонстрируют паттерны поведения не сопоставимые с их образом действий офф-лайн.
Ключевые слова: кибервиктимизация, жертвы в интернете, кибервиктим-ность, кибервиктимология, интернет-потерпевший, жертвы цифровых преступлений, кибержертва, личность потерпевшего в виртуальном пространстве
CYBER VICTIM: SOLVING THE PROBLEM OF TERMINOLOGICAL
UNCERTAINTY
Introduction: some controversial issues of the scientific understanding of the cyber victim, i.e. a person who is affected by a digital crime, are discussed in the article. The issue of classifying a particular category of victims as cyber victims seems to be very difficult due to the lack of unity in understanding of the problem, as well as the lack of unified methodological approaches to the assessment and substantive content of this term. It all gets complicated by the lack of laws and regulatory guidelines, or the legislator's selective attention to certain aspects of victimization in the virtual environment.
Materials and Methods: the conceptual basis of the study was formed by scientific publications devoted to the problems of cyber-victimology, understanding of the place and role of a virtual victim in the information structures of modern society. During the study a set of methods was used: dialectical materialism, general scientific and private methods of cognition (observation, comparison, description, analogy, formal classification), as well as traditional logical methods and techniques.
Results of the Study: the author's definition of a cyber-victim is proposed, its essential characteristics distinguishing them from traditional victims of crimes are described; a distinction with related concepts was made, for example, people who suffered against the background of personal Internet activity, victims of crimes in the field of computer information. A classification of cyber victims has been developed, including digital, combined and non-virtual victims.
Findings and Conclusions: A cyber victim can be understood as an organization, group or person who are affected by criminal acts primarily implemented in the digital environment. This specific type of victim is distinguished by the fact that personal harm is caused through the compromise of his digital identity or in the course of negative interaction with it; the act of victimization takes place in the conditionally digital space of virtual computer reality, and victims often demonstrate behavioral patterns that are not comparable to their offline behavior.
Keywords: cyber victimization, victims on the Internet, cyber victimhood, cyber victimology, Internet victim, victims of digital crimes, cyber victim, the personality of the victim in the virtual space
Эра Интернета, вселявшая поначалу оптимистические ожидания, породила ряд серьезных противоречий. Блестящее, как казалось, будущее было омрачено человеческими пороками, которые всемирная сеть отразила словно зеркало. Парадокс ситуации проявился в том, что величайшее изобретение человечества, одновременно стало претендовать на роль «информационной помойки» и места особой опасности. Оно стало убежищем и одновременно рупором девиантов, растлителей, социопатов, душевнобольных и иных лиц. В этом смысле преступники не стали исключением - они заняли там свое «справедливое» место.
Сегодня почти половина населения Земли использует интернет [1], а значит рискует стать жертвами киберпреступников. Реальное число пострадавших измеряется миллионами людей, организаций и представителей власти конкретных государств [2]. Другая половина также не застрахована от виртуальных преступлений, особенно, если они вызовут серьёзные экономические, инфраструктурные или информационные последствия. Ведь атакуя банки, хакеры, в конечном счете, похищают деньги обычных людей, в т.ч. не являющихся пользователями глобальной сети. Приходится констатировать, что всеохватность технологий и тотальная цифровизация поставили под удар всех без исключения. Ситуация, по меньшей мере, удивляет: жертвой киберпре-ступления можно оказаться и без индивидуального использования соответствующих технологий. И что нам точно неизвестно, так это то, какая часть населения становится потерпевшими от подобных инцидентов.
Киберпреступность - широкое и неточное понятие, вместе с тем изученное довольно подробно. Контингент ее жертв, напротив, исследован менее детально и обстоятельно. В этой связи на 15-м симпозиуме Всемирного общества виктимологии в Перте (Западная Австралия) была предложена субдисциплина получившая название кибервиктимология. Ее определили как изучение форм онлайн-виктимизации, ее влияния на жертв, общество и социальные системы (Jaishankar, 2015). Это было еще одним важным шагом в углубленном исследовании корпуса жертв киберпреступно-сти.
Поскольку кибервиктимология только зарождается, вокруг ее предмета возникает много споров. Не совсем понятно, кого считать кибержертвой, чем отличается обычная виктимизация от того же процесса с приставкой «кибер...», какие формы виктимизирующего воздействия надлежит изучать: одни утверждают, что кибервик-тимизация исчерпывается кибербуллингом или киберсталкингом (Burgess-Proctor et al. 2010; Finn 2004; Hinduja and Patchin 2005, 2007, 2008, 2009, 2012; Landoll 2012; Li 2007; Lipton 2011; Perreault 2011; §ahin et al. 2012; Sakellariou et al. 2012; Schiller and Gradinger 2013); другие не ограничиваются этими рамками и расширяют границы исследуемого явления (Alshalan 2006; Halder and Jaishankar 2008, 2009, 2011, 2015; McQuade 2009; Ngo and Paternoster 2011; Roberts 2008, 2009).
Нельзя сказать, что данный вопрос интересует только зарубежных ученых. В терминологическом поле отечественных наук встречаются разнообразные варианты постановки проблемы. Исследователи то и дело обращаются к теме кибержертв (Кан, 2017; Бовть, 2019; Колесник, Новоселова, 2019; Гуляев, 2019), личности потерпевшего в интернете (Русаков, 2015; Гильфанова, 2017), потерпевшего в сфере компьютерной информации (Шустов, Шустова, 2017), жертвы противоправных посяга-
тельств в интернете (Сафуанов, Докучаева, 2015), лиц, склонных к виктимному поведению в интернет-среде (Сенченко, 2018; Данилова, Горелова, 2018), жертв компьютерных преступлений (Туктаров, Логинов, 2016; Скурихина, Ронжина, 2014), жертв преступлений в цифровом обществе (Гаджиева, Синодов, 2020), жертв ки-берпреступлений (Простосердов, 2015; Органов, 2019; Берестень, 2019) и проч. В публицистической литературе иногда встречаются понятия «цифровая жертва», «жертва цифровых преступлений», «виртуальный потерпевший», «интернет-жертва» и т.п.
Несмотря на интерес к заявленной проблеме, зарубежные и отечественные авторы зачастую не разъясняют используемой терминологии. Какого-либо родового понятия применительно к данной категории потерпевших пока не выработано, а те, что имеются - весьма неоднозначны.
Вместе с тем, очевидно, что терминологические трудности возникли не на пустом месте и имеют свои причины. Проблемное поле «кибержертвы» весьма обширно.
Во-первых, актуален вопрос о том, нужно ли вообще использовать этот термин (вопрос целесообразности)?
Звучат мнения, что говорить об особом типе потерпевшего в данном контексте преждевременно. Это такая же жертва кражи, мошенничества, оскорбления, домогательства и проч., но не в реальной жизни, а в виртуальной среде. Высказываются мысли о том, что общеуголовные преступления, совершаемые при помощи интернета, не могут быть признаны киберпреступностью в чистом виде, поскольку это обычные уголовно-противоправные деяния, но только происходящие в сети. К примеру, вполне обоснована точка зрения согласно которой неверно смешивать киберпреступников и террористов, использующих интернет для пропаганды и вовлечения лиц в реальные террористические преступления [3]. Следовательно, кибербуллинг, киберсталкинг, груминг и другие «модные» термины есть ничто иное, как давно знакомые клевета, угрозы убийством, развратные действия, нарушение неприкосновенности частной жизни, тайны переписки и т.д. Следуя этой логике значительная часть киберпреступ-ности - это традиционные преступления, совершаемые посредством интернета. А если так, то и кибержертва - это обычный потерпевший, получивший свой статус не на улице, а в мировой сети. Казалось бы, особых вопросов тут возникать не должно.
Вместе с тем, данная логика не всегда безупречна. Отказывая киберпреступно-сти и ее жертвам в самостоятельности, под сомнение тем самым ставится ряд других видов криминальной активности, выделенных по признаку локализации или места совершения. Что делать с пенитенциарной, транспортной, уличной и другими видами преступности? Это такие же традиционные виды криминала, происходящего в тюрьме, на объектах грузопассажирских перевозок, в общественных местах. В предмете изучения криминологии перечисленные отрасли научно самодостаточны и почему тогда возникают сомнения в киберпреступности, как общности криминальных актов, сосредоточенных в ^^пространстве. Быть может интернет - не средство, а место совершения правонарушений?
Помимо сказанного, нельзя не отметить ряд особенностей виртуальных жертв, подчеркивающих их специфику.
Первое. Процесс кибервиктимизации чаще всего - это причинение вреда физической личности посредством компрометации ее цифровой идентичности или в ходе негативного взаимодействия с этой идентичностью (в чате или социальной сети, на форуме, ином медийном пространстве). Т.е. криминальные усилия прилагаются не столько к самому индивиду, сколько к его цифровой субличности (ее визуализации; информационному полю; программному коду; образу и репутации; репрезентации в сетевом окружении; финансовым, дигитальным, личным правам; системам жизнеобеспечения). Бывает так, что цифровая идентичность напрямую привязана к человеку, обеспечивая его физическое существование (например, электронная карта пациента с назначенными ему витальными лекарствами; кардиостимулятор с беспроводной передачей данных на медицинский сервер; системы автоматического управления транспортом и проч.).
Второе. Деяние, причиняющее ущерб кибержертве, осуществляется в условно-цифровом пространстве виртуальной компьютерной реальности. Акт криминальной коммуникации выступает как двухсторонняя или односторонняя связь преступника и потерпевшего в особом топосе. Иначе его именуют ^^бытие, т.е. пространственно-временной континуум компьютерных сетей, состоящий из наборов информации и отчасти реализуемый в психике индивида.
Третье. Сами кибержертвы демонстрируют паттерны поведения не сопоставимые с их образом действий офф-лайн (чрезмерная репрезентация в интернет-пространстве, противоправное поведение; несдержанность, подогретая ощущением анонимности и проч.), т.е. бытийствование человека в пе^парадигме радикально трансформирует его на онтологическом, антропологическом, социальном и аксиологическом уровнях [4]. Следовательно, мы имеем дело с индивидом, который думает и действует несколько иначе, чем в реальной жизни. Это ключевой вопрос соотношения сетевой и реальной идентичности. Первая легко корректируется и изменяется, ей доступен совершенно иной набор поведенческих стратегий, а также мнимое ощущение безнаказанности и недосягаемости. И если, проявление альтернативной идентичности в жизни чаще предмет психиатрических изысканий, то в виртуальной среде -это стандартная практика, не свидетельствующая о душевном заболевании.
Четвертое. Кибержертв, по-видимому, отличают некоторые специфические черты. Сафуанов Ф.С., Докучаева Н.В. в своих исследованиях приходят к выводу, что жертвы противоправных посягательств в интернете имеют специфический симптомо-комплекс индивидуально-психологических особенностей, включающий беспокойство, неуверенность в себе, подверженность настроению, неусидчивость, неустойчивость настроения, гневливость, и определенные способы совладания и психологические защиты в психотравмирующих ситуациях: поиск эмоциональной социальной поддержки, фокусировку на эмоциях, самоограничение и проекцию [5].
Во-вторых, если термин «кибержертва» получит признание, то кого считать таковой (вопрос содержания)?
Это достаточно сложная проблема, которая не предполагает однозначных ответов. Четкие ориентиры, позволяющие идентифицировать потерпевшего в киберпро-странстве, по всей вероятности, не сформулированы. Этой категорией жертв обозна-
чают разных людей, которым был нанесен вред в интернете, либо с его помощью, а иногда даже с самой отдаленной связью.
Трудности причисления потерпевших к категории кибержертв можно проиллюстрировать на следующих проблемных тезисах:
а) разумно ли говорить о кибержертвах применительно к лицам, пострадавшим вследствие неосмотрительного или конфликтного поведения в интернете, повлекшего неблагоприятные последствия в реальной жизни?
К примеру, недавно появился термин «facebook убийство» означающий причинение смерти из-за разногласий или конфликта, произошедшего в социальной сети1. Этой проблеме посвящена работа Э. Ярдли и Д. Уилсона. Исследователи предложили собственную классификацию, состоящую из шести типов facebook-убийц, среди которых наиболее распространенным является ответчик (reactor), неадекватно реагирующий на контент, размещенный в соцсети [6]. Последний может демонстрировать импульсивные реакции (например, в ходе разгоревшейся ссоры пробить голову мужу за публикацию фотографии с девушкой), либо продумать план мести и реализовать его постепенно (случай с затяжным конфликтом разведенной пары из Британии, когда супруг, требуя от бывшей жены удалить пост в Facebook о том, что она свободна и хочет встречаться с мужчинами, не нашел других альтернатив, кроме ее убийства [7]). В представленных случаях сложно говорить о кибервиктимизации, поскольку дело в обычных убийствах пользователей социальных сетей. Схожая ситуация наблюдается в тех случаях, когда преступник через сайт знакомств организует встречу с жертвой с целью ее изнасилования или иной сексуальной дискриминации. Подобных потерпевших вряд ли можно отнести к категории кибержертв. Скорее, это лица, пострадавшие на фоне персональной интернет-активности.
б) правомерно ли утверждать о кибержертвах тех преступлений, которые начали происходить в интернете, а закончились в объективной действительности?
В ряде случаев виртуальная активность предваряет совершение преступного акта. Например, убийству 18-летней девушки из Австралии предшествовала переписка с преступником, действовавшим под чужим именем, неоднократные свидания с ним, пока однажды прогулка к реке не окончилась трагически [7]. Этот случай явно не походит под определение кибервиктимизации. Вместе с тем, нельзя не отметить случаи мошенничества, где в интернете для «разогрева» клиента публикуются привлекательные объявления, а обман и присвоение денег происходит уже в реальности при непосредственном взаимодействии. Например, продажа несуществующих вещей или мнимая аренда недвижимости через сетевые платформы (Авито, Дром, Авто.ру, Циан) иногда выходит за пределы виртуального взаимодействия, продолжаясь в физическом измерении (включая вербальный или физический контакт, использование техник внушения, передачу «товара» и денежных средств). Приведенные случаи охватываются понятием кибервиктимизации, но не всегда. Несмотря на то, что в некоторых эпизодах интернет фигурирует, он может не являться «местом» реализации объективной стороны преступных деяний. Например, сетевая активность, проводимая
1 Facebook murder. URL: https://en.wikipedia.org/wiki/Facebook_murder (дата обращения: 2.03.2021 г.)
с целью выманить жертву, усыпить ее бдительность, заинтересовать, убедить в чем-то, не всегда однозначно может расцениваться, как виртуальная виктимизация. Иногда действия преступников в интернете похожи на создание условий или приготовительные действия. О кибержертвах, напротив, резонно говорить, если преступное деяние целиком или фрагментарно было исполнено в компьютерной среде, т.е. именно там совершились необходимые действия, повлекшие материализацию ущерба.
в) можно ли усматривать кибержертв в лицах, пострадавших от действий интернет-преступников и не включенных при этом в процесс ^^бытия?
Показательный в этом смысле случай произошел в Сан-Мигеле (США) в 2016 г. В госпитале ордена Иезуитов состоялось первое целенаправленное убийство с использованием робота. Злоумышленник взломал программу, управляющую автоматической раздачей лекарств и перепрограммировал медицинский манипулятор на смертельную инъекцию вместо назначенного препарата [9]. Так, убийство было подготовлено и выполнено в кибернетической среде, но при этом пострадало лицо, не являющееся ее актором. В этом смысле возникает вопрос, есть ли такие категории кибер-преступлений, где жертвы всецело находятся вне сетевого пространства? Очевидно, что ответ должен быть утвердительным. К примеру, это могут быть пострадавшие от аварии удаленно захваченного автомобиля или самолета; потерпевшие от актов ки-бертерроризма, выводящего из строя системы жизнеобеспечения; люди, чьи интимные стороны жизни попали на несанкционированную видеозапись (напр., жертвы дрон-порно, гостиничного вуайеризма) и др.
г) уместно ли называть кибержертвами тех, кто пострадал от традиционных общеуголовных преступлений в интернете?
Например, многочисленные случаи вымогательств по электронной почте, вербовка в террористические и экстремистские организации, вовлечение в финансовые пирамиды, преступную или антиобщественную деятельность и др. Кроме того, звучат мысли о необходимости углубленного изучения цифрового насилия в семье, по сути, обычного домашнего насилия, но с акцентом на его виртуализацию [10]. С точки зрения принятого автором формального подхода, все указанные происшествия по признаку локализации относятся к киберпреступности, а значит статус кибержертвы у потерпевших подразумевается.
Таким образом, несмотря на дискуссионность приведенных тезисов, можно резюмировать, что кибержертва - это потерпевший от любых преступлений, осуществлённых в цифровой среде (было ли это оконченное преступление или покушение).
Ключевым моментом является то, что противоправные действия реализуются в киберпространстве, т.е. непрерывной последовательности компьютерных и сетевых технологий, организующих отношения между объектами физического мира по телекоммуникационным каналам. Лица, виктимизированные в реальности из-за своего провокационного или неосмотрительного поведения в сети, кибержертвами не являются. Однако таковыми можно признать тех, кто «попался на удочку» многоходовых комбинаций, исполнение которых началось в интернете и окончилось за его пределами. Также под определение кибержертв подпадают и те, кто, не использовав сеть лично, пострадал от действий компьютерных злоумышленников.
Отдельный вопрос касается жертв детской порнографии, являются ли они ки-бержертвами в полном смысле слова? Сегодня, сексуальное насилие над детьми считается одним из серьезнейших киберпреступлений [11]. Вместе с тем, кибержертвами их можно признать только в случае распространения в сети запрещенного контента с их участием, либо организации онлайн трансляций соответствующего содержания. Само по себе использование детей для подобных съемок является преступлением против половой неприкосновенности несовершеннолетних и вряд ли претендует на звание цифрового.
Кроме того, необходимо упомянуть, что смешивать кибержертву и потерпевшего от преступлений в сфере компьютерной информации также нецелесообразно. Первые выступают в качестве собирательного понятия, объединяющего всех пострадавших в кибернадстройке. Вторые - достаточно узкая категория лиц, которым был нанесен ущерб отдельными и немногочисленными видами цифровых преступлений. Эти понятия соотносятся, как общее и частное.
Опираясь на сказанное допустимо классифицировать кибержертв по нескольким основаниям. Они могут быть представлены, как:
- жертвы первого порядка (цифровые), которые подверглись виктимизации исключительно в виртуальной среде (взлом аккаунта, заражение вредоносными программами, хищение цифровой личности, кража паролей и проч.);
- жертвы второго порядка (комбинированные) фиксируемые в случаях, когда возникает многоуровневое взаимодействие с преступником: в виртуальной и в реальной средах (например, мошенничество, дополненное телефонными консультациями; несуществующее инвестирование или ложное трудоустройство, которые требуют «ведения» жертвы, физических и вербальных контактов с ней);
- жертвы третьего порядка (невиртуальные) страдающие от действий злоумышленников, предпринятых в киберпространстве, хотя сами пострадавшие в этом пространстве могут и не функционировать (объекты клеветы, фейков, доксинга, как публичного раскрытия личных и конфиденциальных данных [12] и проч.).
В-третьих, как выработать критерии единообразного понимания ки-бержертвы (вопрос унификации)?
Сегодня стандартизованного определения жертвы киберпреступлений не выработано. Эта категория лиц получает значительно меньше внимания со стороны средств массовой информации, системы правосудия, законодателя и ученых, чем интернет-преступники [13]. Вероятно, с принятием международной конвенции, посвященной кибержертвам, в существующей терминологической неопределенности будет поставлена точка. Потребность в таком правовом регуляторе назревает и, по всей видимости, это вопрос ближайших десятилетий.
Несмотря на это во многих странах предпринимаются попытки частичного от-регулирования вопросов кибервиктимизации. В основном это происходит путем законодательного закрепления типичных виктимизирующих действий, обрисовки некоторых прав и социальных характеристик потерпевших. К примеру, в США принято множество региональных актов о запрете школьной травли, дополненные положениями о киберзапугивании. Некоторые из них даже содержат его дефиницию (Канзас, Джорджия) [14]. В 2019 г. в США под запрет попали дипфейки и «порно из мести». В
Италии принято «Положение о защите несовершеннолетних от киберзапугивания и борьбе с ним» (Закон № 71/2017). Фактически это регламент действий для работников социальных служб в подобных случаях. В Германии с 2017 г. действует «Act to Improve Enforcement of the Law in Social Networks» (Акт об улучшении правоприменения закона в социальных сетях»). Этот документ направлен на обеспечение прав ки-бержертв. Он обязывает социальные сети своевременно и эффективно реагировать на жалобы пользователей, а также удалять или блокировать контент, который является незаконным. Это обязательство действует для следующих статей уголовного кодекса Германии: возбуждение ненависти (ст.130), угроза совершения тяжкого преступления (ст.241), оскорбление (ст. 185), диффамация (ст.186), умышленная диффамация (ст.187) и нарушение неприкосновенности частной жизни путем фотографирования (ст.201а). Схожие нормативные акты имеются в Японии, Австрии, Франции и т.д. В России в 2020 г. на рассмотрение федерального собрания был внесен законопроект о запрете интернет-травли. Национальный центр помощи пропавшим и пострадавшим детям выступил с инициативой ввести статью об унижении человеческого достоинства несовершеннолетнего и включить в нее несколько составов административных правонарушений1. В итоге, мы наблюдаем процесс законодательного закрепления частных аспектов кибервиктимизации. По мере накопления каузальных норм, их анализа и обобщения, будет принят общий документ, касающийся этой группы потерпевших.
Подытоживая сказанное можно отметить, что проблема кибержертв представляется нетривиальной, актуальной, имеющей самостоятельный научный потенциал. Использование этого термина вполне обоснованно. Под кибержертвой может пониматься организация, группа или человек, пострадавшие от уголовно-наказуемых актов, реализованных преимущественно в цифровой среде. При этом не столь критично находится ли сам потерпевший в этой среде; важно, что объективная сторона преступления была реализована именно там.
При этом допускаем условную синонимичность терминов «кибержертва», «жертва киберпреступления», «киберпотерпевший» и т.д. Фактически эти понятия консолидируют признаки одного и того же явления - индивида, который понес ущерб от преступных посягательств, реализованных посредством высокотехнологичных информационных систем и ресурсов.
Итак, сложившееся положение вещей свидетельствует о том, что кибержертва весьма неоднозначное понятие. Это современный «гомункул», результат сплава преступности и новых коммуникационных технологий. Жертвы киберпреступлений, естественно, не намного более уникальны, чем жертвы обычных преступлений, хотя у них имеются и свои отличительные особенности [15]. При этом решающее значение в оценке их статуса имеет цифровая среда, как место совершения виктимизирующих действий. Именно она является маркером, позволяющим идентифицировать ки-бержертву.
1 Совфеду предложили ввести в КоАП и УК новые статьи о травле несовершеннолетних в сети. URL: https://tass.ru/obschestvo/10044523 (дата обращения: 1.03.2021 г.)
Использование этого понятия закономерно, оно подсказано техническим прогрессом и объективным развитием человечества. Терминологическая полифония и многозначность трактовок уйдут по мере накопления научного материала.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ ССЫЛКИ
1. Шлайн Л. Половина населения планеты пользуется Интернетом [Электронный ресурс] // Голос Америки. URL: https://www.golosameriki.com/a/more-than-half-the-worlds-population-is-using-the-internet/4693064.html (дата обращения: 7.03.2021 г.)
2. Феткулин Р.Р. Преступления в сфере цифровой информации: понятие и виды / Р.Р. Феткулин, А.К. Арюков // Baikal Research Journal. - 2019. - Т. 10, № 3. - DOI :10.17150/2411-6262.2019.10(3).17.
3. Коробеев А.И. Киберпреступность в Российской Федерации: криминологический и уголовно-правовой анализ ситуации / А.И. Коробеев, Р.И. Дремлюга, Я.О. Кучина // Всероссийский криминологический журнал. - 2019. - Т. 13, № 3. - С. 416-425. - DOI: 10.17150/2500-4255.2019.13(3).416-425.
4. Беляев Д.А. Виртуальное net-бытие пост(сверх)человека [Электронный ресурс] // Logos et Praxis. 2012. №3. URL: https://cyberleninka.ru/article/n/virtualnoe-net-bytie-post-sverh-cheloveka (дата обращения: 07.03.2021).
5. Сафуанов Ф.С., Докучаева Н.В. Особенности личности жертв противоправных посягательств в Интернете // Психология и право. 2015. Том 5. № 4. С. 80-93. doi:10.17759/psylaw.2015050407
6. Yardley, Elizabeth & Wilson, David. (2014). Making Sense of 'Facebook Murder'? Social Networking Sites and Contemporary Homicide. The Howard Journal of Criminal Justice. 54. 10.1111/hojo.12109.
7. Смолин А. Facebook-убийство: преступление будущего или миф? // РАПСИ. Российское агентство правовой и судебной информации. URL: http://rapsinews.ru/publications/20141118/272607335.html (дата обращения: 1.03.2021 г.)
8. Овчинский В.С. Криминология цифрового мира [Текст]: учебник для магистратуры / В. С. Овчинский. - Москва: Норма : ИНФРА-М, 2018. - 351 с.; 22 см.; ISBN 978-5-91768896-1
9.Hodson D. Digital Domestic Abuse: The need for International Laws and Protections. URL: https://www.iflg.uk.com/blog/digital-domestic-abuse-need-international-laws-and-protections (дата обращения: 1.03.2021 г.)
10. Павленко И.В. Детская порнография в сети Интернет: состояние проблемы и мировые тенденции противодействия ей / И.В. Павленко, В.С. Егорова. - DOI: 10.17150/2500-4255.2021.15(1).133-143 // Всероссийский криминологический журнал. - 2021. - Т. 15, № 1. -С.133-143.
11. Бочкарева Е.В. Теоретико-правовые аспекты кибербуллинга / Е.В. Бочкарева, Д.А. Стренин. - DOI: 10.17150/2500-4255.2021.15(1).91-97 // Всероссийский криминологический журнал. - 2021. - Т. 15, № 1. - С. 91-97.
12. Wall, D. S. (2005). The internet as a conduit for criminal activity. In A. Pattavina (Ed.), Information technology and the criminal justice system (pp. 78-94). Thousand Oaks, CA: Sage Publications
13. Голованова Н.А. Проблемы борьбы с буллингом: законодательное решение // Журнал российского права. 2018. № 8 (260). С. 113-123.
14. Jaishankar K. Cyber Victimology: A New Sub-Discipline of the Twenty-First Century Victimology // An International Perspective on Contemporary Developments in Victimology pp 319. 30 June 2020
BIBLIOGRAPHIC REFERENCES
1. Shline L. Half of the world's population uses the Internet [Electronic resource] // Voice of America. URL: https://www.golosameriki.com/a7more-than-half-the-worlds-population-is-using-the-internet/4693064.html
2. Fetkulin R.R., Aryukov A.K. Crimes in the Sphere of Digital Information: Concept and Types. Baikal Research Journal, 2019, vol. 10, no. 3. DOI: 10.17150/2411-6262.2019.10(3).17 (In Russian).
3. Korobeev A.I., Dremlyuga R.I., Kuchina Ya.O. Cybercrimes in the Russian Federation: criminological and criminal law analysis of the situation. Vserossiiskii kriminologicheskii zhurnal = Russian Journal of Criminology, 2019, vol. 13, no. 3, pp. 416-425. DOI: 10.17150/2500-4255.2019.13(3).416-425 (In Russian).
4. Belyaev D.A. Virtual net-being post (over) human [Electronic resource]// Logos et Praxis. 2012. №3. URL: https://cyberleninka.rU/article/n/virtualnoe-net-bytie-post-sverh-cheloveka
5. Safuanov F.S., Dokuchaeva N.V. Personal characteristics of victims of illegal attacks on the Internet [Elektronnyi resurs]. Psikhologiia i pravo = Psychology and Law, 2015. Vol. 5, no. 4, pp. 80-93. doi:10.17759/psylaw.2015050407.
6. Yardley, Elizabeth & Wilson, David. (2014). Making Sense of 'Facebook Murder'? Social Networking Sites and Contemporary Homicide. The Howard Journal of Criminal Justice. 54. 10.1111/hojo.12109.
7. Smolin A. Facebook-murder: a crime of the future or a myth? // RAPSI. Russian Agency for Legal and Judicial Information. URL: http://rapsinews.ru/publications/ 20141118/272607335.html
8. Ovchinsky V.S. Criminology of the digital world: a textbook for MA course/ V. S. Ovchinsky. - Moscow: Norma: INFRA-M, 2018. - 351 p. ISBN 978-5-91768-896-1
9.Hodson D. Digital Domestic Abuse: The need for International Laws and Protections. URL: https://www.iflg.uk.com/blog/digital-domestic-abuse-need-international-laws-and-protections
10. Pavlenko I.V., Egorova V.S. Online child pornography: problem overview and global trends in counteraction. Vserossiiskii kriminologicheskii zhurnal = Russian Journal of Criminology, 2021, vol. 15, no. 1, pp. 133-143. DOI: 10.17150/2500-4255.2021.15(1).133-143. (In Russian)
11. Bochkareva E.V., Strenin D.A. Theoretical and legal aspects of cyberbulling. Vserossiiskii kriminologicheskii zhurnal = Russian Journal of Criminology, 2021, vol. 15, no. 1, pp. 91-97. DOI: 10.17150/2500-4255.2021.15(1).91-97. (In Russian).
12. Wall, D. S. (2005). The internet as a conduit for criminal activity. In A. Pattavina (Ed.), Information technology and the criminal justice system (pp. 78-94). Thousand Oaks, CA: Sage Publications
13. Golovanova N.A. Challenges to Combat Bullying: a Legislative Response // Journal of Russian Law. 2018. № 8 (260). С. 113-123.
14. Jaishankar K. Cyber Victimology: A New Sub-Discipline of the Twenty-First Century Victimology // An International Perspective on Contemporary Developments in Victimology pp 319. 30 June 2020.
