CC BY
10
«КРЕПЧАЙШИМИ ЦЕПЯМИ ПРИКОВАН Я К МОСКОВСКИМ БЕРЕГАМ...»
А.П. КОЗЫРЕВ
КАЖДОЕ ПОКОЛЕНИЕ ИССЛЕДОВАТЕЛЕЙ ПРОЧИТЫВАЕТ СОЛОВЬЁВА ПО-СВОЕМУ
(Беседа проф. М.В. Максимова с А.П. Козыревым, канд. филос. наук, доцентом, зам. декана философского факультета МГУ имени М.В. Ломоносова)
М. Максимов: Алексей Павлович, одно из недавних событий российского соловьевоведения - выход в свет Вашей книги «Владимир Соловьёв и гностики». Безупречный анализ истоков философии Вл. Соловьёва показал, что, во-первых, Соловьёв еще до конца не прочитан современным поколением исследователей, да как, впрочем, и прошлыми поколениями, а во-вторых, то, что Вы являетесь одним из ведущих отечественных специалистов, работающих в «соловьевском пространстве». В чем, на Ваш взгляд, смысл и ценность сегодняшнего обращения к наследию В.С.Соловьёва?
А. Козырев: Мне кажется, что каждое поколение исследователей прочитывает Соловьёва по-своему, открывает новые темы и новые интересы, но это не означает, что Соловьёв должен быть адаптирован или приспособлен к языку той или иной модной школы или модного господствующего направления, например, надо ли говорить о Софии языком постмодерна? Мне кажется, что Соловьёв - это классический философ и, несмотря на то, что появляются неклассические и постнеклассические направления в философии, классика всегда актуальна.
Классика - это культура, это репертуар непреходящих ценностей, и обращение к классике - это всегда актуализация того, что мы живем в мире, где есть смысл, где есть константы, где есть верх и низ, есть приоритеты и есть второстепенное. Может быть, в этом пространстве Соловьёв оказывается совре-
менником Платона или Плотина, Гёте или Канта, или Алексея Фёдоровича Лосева, или Льва Платоновича Карсавина, которые
1
А.П. Козырев и Н.В. Котрелёв в зале заседаний Соловьёвского семинара.
жили после Соловьёва. Я не сторонник той идеи, что философ вообще должен жить вне времени, что времени нет для философа. Времени нет для богослова, для человека, который стоит у алтаря и ожидает евхаристии, но для философа время есть, мы живем во времени, хотим мы того или нет. Соловьёв, правда, не был большим поклонником времени, говорил, что «смерть и время царят на земле, - Ты владыками их не зови...». Но, может быть для того, чтобы не звать их владыками тоже нужно сознавать, отдавать себе отчет, что мы - во времени, а время - это такая река - Лета, которая иногда стирает какие-то черты даже бесспорных авторитетов, которые жили в прошлом, иногда приносит щепки, приносит хлам, который почему-то становится
очень важен, но нам все равно приходится погружаться в воды Леты, приходится нисходить в поток времени и ощущать на себе его неизбывное присутствие. И то, что Владимир Соловьёв как классический философ обращался к этим константам философии - таким вопросам, как смысл жизни, исторические дела философии, смысл любви, смысл права и морали, природа человека -это, мне кажется, актуализирует его наследие.
К этим вопросам многие философы обращаются, но кто-то делает это более талантливо, кто-то делает менее талантливо, как же, как и в живописи, и в музыке. Есть, наверное, общие приемы творчества, но все-таки, Рембрандт отличается от какого-нибудь второстепенного мастера школы Рембрандта. Также и Соловьёв, наверное, отличается от массы соловьёвцев и тем более уж от исследователей творчества Соловьёва. И, обращаясь к нему, к его работам, его стихотворениям, его иронии, мы обращаемся к первоистоку, который дает нам силы к философскому творчеству, к философскому вдохновению, а может быть, и к жизненному творчеству, жизненному вдохновению.
Мне приходится читать лекции не только в МГУ, но и в разных других местах. Вот, например, вчера в Университете Александра Меня ко мне подошла женщина, которая сказала, что на нее очень сильное влияние оказала книга Ивана Ильина «Аксиомы религиозного опыта», что эта книга помогла ей пережить жизненный душевный кризис. То же самое мне говорили о соловьёвской книге «Оправдание добра». Если книга может сыграть такую роль, если она может спасти человека от уныния, тревоги и отчаяния, может быть, - от самоубийства - значит это не зря написанная книга, значит, ее автор не ушел в прошлое и не должен относиться нами в ряд каких-то философских аутсайдеров.
М. Максимов: Вы со студенческой скамьи интересуетесь Соловьёвым. Как возник этот интерес и как складывались Ваши любимые темы в творчестве Вл. Соловьёва?
А. Козырев: Я обратился к изучению русской философии на втором курсе именно потому, что тот сценарий, по которому читался общий курс, и те персоналии, которые там рассматривались, меня не удовлетворяли. Я понимал недостаток интерпретации истории
русской философии, исходящей из ленинской теории двух культур, и я уже слышал тогда имена блестящей плеяды русских религиозных философов начала XX века, в их числе - Алексея Фёдоровича Лосева. Начало моего занятия русской философией как раз положила книга Лосева «Владимир Соловьёв» из серии «Мыслители прошлого», которую я прочитал на втором курсе, после чего я отправился на два года в армию и там, в Нагорном Карабахе в библиотеке нашел два экземпляра этой книги. Как я потом понял, книга хотя и вышла, но не продавалась в Москве, а рассылалась в дальние гарнизоны, в книжные магазины отдаленных городов для того, чтобы столичные жители не заразились «идеалистической ересью».
Вернувшись из армии, я попал в совершенно иную среду. Это была очень творческая группа, которая жизненно интересовалась русской философией. У нас был кружок «Летописец», в котором участвовал Борис Межуев - один из известных сегодня исследователей Соловьёва, Игорь Чубаров, Олег Никифоров, которые тоже остаются в философии, занимаются философией, а также изданием философских книг. Руководил кружком Дмитрий Барам, человек очень интересный. Он преподавал в Институте физической культуры, но днями просиживал в библиотеках, актуализировал какие-то забытые страницы отечественной философии. Я помню, как мы активно читали дореволюционное собрание сочинений Хомякова, интересовались Кудрявцевым, Голубинским, философией в Духовных академиях, делали доклады. Приходил на наши заседания однокурсник Барама -Дмитрий Галковский, который давал нам читать в рукописи свою книгу «Бесконечный тупик», где есть очень пристрастные и критические оценки Владимира Соловьёва. Они будоражили, провоцировали мысль соглашаться или не соглашаться с какими-то позициями автора, находить контраргументы. Я очень тепло вспоминаю это время и очень благодарен своему студенчеству, что оно прошло не зря. И это было не только благодаря университетским профессорам, но иногда и вопреки им. Студенческие годы прошли не зря. Я в студенчестве пришел в архив, начал заниматься соловьёвскими рукописями, потому что идея была такая - нужно поднимать прошлое, воскрешать образцы русской философии.
Ещё, наверное, мое увлечение Соловьёвым связано с тем, что я очень любил и увлекался старой Москвой, московскими храмами, большинство из которых тогда было закрыто и находилось в ужасном состоянии, улочками и переулками. И вот, изучая старую Москву, гуляя по ней, занимаясь московской топографией, я, конечно, находил дома, где жили философы, дом Дворцовой конторы в Денежном переулке, где Соловьёв написал свою магистерскую диссертацию, свои ранние работы, Лопатин-ский дом в Гагаринском переулке. Это необыкновенное преимущество, - занимаясь русской философией, погружаться в ту среду, находить те места, те памятники, которые связаны с русской философской традицией, по которым мы можем находить какие-то ориентиры, какие-то следы, воскрешать живые образы. И западной философией можно заниматься личностно и творчески, воплощаться и переживать как совою собственную жизнь Кьеркегора или жизнь Данте. Но это более отдалено от нас и, как я сказал однажды на одном семинаре в «Доме А.Ф. Лосева», до Лувэна нельзя доехать на трамвае, а до соловьёвских мест в Москве, до Узкого можно доехать на метро, можно придти в Новодевичий монастырь на могилу Соловьёва.
Когда я преподавал в лицее «Воробьевы горы», я обязательно каждый год приводил своих школьников-десятиклассников, которым я читал философию, на могилу Соловьёва. Мы покупали цветы и там, на кладбище я рассказывал, какое влияние оказал Соловьёв на символизм, на Серебряный век, как он связан с Блоком, Белым, Брюсовым, потому что эти имена в школе в гуманитарных классах больше известны. Даже какие-то забавные истории были связаны с могилой Соловьёва. Так, в день 90-летия его кончины я пришел положить цветы на его могилу и встретил там группу китайских туристов, которые на плохом русском языке стали меня расспрашивать, кто этот человек и почему и почему я принес ему цветы. Я хотел рассказать им про панмонголизм, про ту историческую роль, которую они должны сыграть, но все-таки воздержался. М. Максимов: Алексей Павлович, Вы как историк философии пошли не самым простым путем к наследию Владимира Соловьева. Темой исследования Вы избрали гностические влияния -сложнейшую проблематику. Чем был обусловлен такой выбор.
А. Козырев: Эту тему подсказал мне один из моих учителей -академик Вячеслав Всеволодович Иванов, который читал курсы на философском факультете на кафедре истории и теории культуры. Я слушал его курс по Древнему Египту и общий курс по культурологии, и вот, во время зачета он меня спросил, чем я занимаюсь, что я читал по русской философии. Я сказал, что занимаюсь Соловьёвым. Он спросил, не интересовался ли я темой «Соловьёв и гностики». Тогда, пожалуй, эта тема была весьма далека от меня, но потом, уже написав дипломную работу, которая была посвящена становлению системы понятий в метафизике Вл. Соловьёва, я, действительно, обратился к ней, уже будучи младшим научным сотрудником кафедры истории русской философии. У меня было время осмыслить важность этой темы. Когда вышла моя книга, я подарил ее, в частности, нашему уважаемому профессору Василию Васильевичу Соколову - известному историку западной философии, другу А.Ф. Лосева, кстати. Он, только увидев название книги, сказал: «Да, это правильная тема, потому что Соловьёв писал о Валентине, которого он называл величайшем философе всех времен и народов. Я, конечно, с ним не согласен, - продолжил Василий Васильевич, - но то, что Соловьёв так писал - это совершенно оправдывает тему Вашего исследования».
М. Максимов: Ваши работы о Соловьёве и его окружении отмечены глубоким интересом к личности мыслителя. И, очевидно, Вы принадлежите к тем исследователям, для которых личность философа не менее ценна, чем его сочинения.
А. Козырев: Да, с самого начала, с книжки Лосева, где большая глава была посвящена личности Соловьёва, соловьёвскому смеху, с книги Е. Трубецкого, которая также начинается с большой главы о личности Соловьёва, мне был интересен Соловьёв как человек. Я даже скажу, что мы с моим другом В.Э. Молодяко-вым в 1991 году составили сборник воспоминаний о Владимире Соловьёве. Он был не таким пространным, как тома, вышедшие в РХГА, или том Б.Аверина и Д. Базановой. Там было семь или восемь статей, воспоминания сестры Владимира Соловьёва -Безобразовой, Величко. Этот сборник мы составили, проком-
ментировали, попросили В.А. Кувакииа написать вступительную статью. Он её написал, и мы отнесли книгу в издательство «Прометей» - то самое, которое выпустило первую книжку по русской философии «Эрос и личность» H.A. Бердяева. Эта книга вышла тиражом 200000 экз. и разошлась колоссально быстро, и вот издательство даже заказало нам сборник о Соловьёве. Он там пролежал года полтора, потом нам сказали, что издавать его не будут, потому что нет бумаги, и посоветовали нам найти бумагу. Таким, свойственным началу 90-х годов, образом закончилось это дело.
Но я думаю, может быть, даже и хорошо, что этот сборник не вышел, потому что он был весьма краткий, хотя для того времени, он, наверное, сыграл бы свою роль. Вот как раз это было связано с интересом к личности Соловьёва. А вспомните, как бережно и по крупицам воссоздает духовный мир Соловьёва Сергей Михайлович Лукьянов в книге «О Вл.С. Соловьёве в его молодые годы». Это свидетельствует о том, что все, кто вообще обращается к Соловьеву, не проходят мимо его личности.
Мне кажется, что мы где-то пересекаемся с Соловьёвым, в каких-то внутренних мотивах. Мне близка Соловьёвская ирония, его ироническое отношение к жизни, мне близок его романтизм, мне близка философско-поэтическая составляющая его творчества. Я даже писал стихи, даже одно стихотворение посвятил Соловьёву, и писал как бы от его имени, что он думал, когда ехал в пролетке к Сергею Трубецкому в свое последнее путешествие в Узкое, когда он тяжело заболел. Я пытался представить мир его чувств и эмоций.
Наверное, есть и какие-то другие мотивы, которые сближают меня с Соловьёвым, хотя я прекрасно отдаю себе отчет в том, что его личность гораздо значительнее, он намного талантливее, намного трудолюбивее. Какая-то широта в отношении к культуре, дилетантизм. Соловьёв был, в общем-то, блестящим дилетантом, т.е., он мог писать о разных вопросах, разных вещах и это было не поверхностно, хотя, может быть, не было специально. Специалист всегда копает глубоко, а дилетант схватывает суть. И если мы сравним статью Соловьёва о Гегеле и книгу Ивана Ильина «Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека», то надо, конечно же, снять шляпу перед Ильиным. Его книга фантастически
глубока, специальна, в ней масса ссылок, реконструируется целая концепция. Но ведь для аспиранта скорее приемлемее будет обращение к соловьевской статье, если он хочет быстро повторить Гегеля и взять самые узловые места в гегелевской философии. Но я бы сказал, что статья Соловьёва и книга Ильина - конгениальны. Просто они решают разные задачи.
Есть еще одна, как мне кажется, положительная сторона у Соловьёва. Философ часто представляется нам как по уши погруженный в мир чистой мысли, критической рефлексии, абстракции. Он иногда даже не задумывается о том, вообще его философия для чего-то нужна, она к чему-то применима, или я решаю свои собственные задачи, строю философию как строгую науку и мне нет никакого дела до внешнего мира, который должен к тому же еще как-то оплачивать мою работу. Соловьёв постоянно держал в своем сознании эту мысль - для чего нужна моя философия. Начиная с преподавательской его деятельности - «Исторические дела философии» - это лекция, прочитанная в Санкт-Петербургском университете, и «Национальный вопрос в России», где он сравнивает свою работу с работой послушника, который должен выметать сор из избы.
Можно привести массу других примеров, где Соловьёв напряженно рефлектировал над своим местом в обществе, в интеллектуальной элите, потому что явно совершенно, что он сознавал свою к ней причастность. Он дерзал писать письма Государям - и Александру III, и Николаю II, не считал это чем-то непомерным, или не соответствующим своему положению в обществе. А ведь он не был даже профессором. Защитив докторскую диссертацию, он не получил профессорского звания ни в Московском, ни в Петербургском университетах. Но он был больше, чем профессор. Он претендовал на роль Пророка. И сегодня мы в смятении задаемся вопросом о том, что у нас нет общественных авторитетов, вождей, не в политическом смысле, а именно в смысле авторитетов для гражданского общества. Мы пытаемся их найти, «канонизировать». Общество расколото, тот мировоззренческий плюрализм, который есть, и не предполагает наличия таких безусловных авторитетов. Но Соловьёв, пожалуй, претендовал на место такого интеллектуального вождя для своего времени и своего поколения. И интересно, что люди разных по-
литических ориентиров, разного обустройства души, я бы даже сказал, ценили Соловьёва и обращались к нему лично. Вспомним, что с Соловьёвым все хотели встретиться: и Вячеслав Иванов к нему приходит в 1895 году, я не говорю уже о Трубецких, для которых наличие Соловьёва, его мнения по тем или иным вопросам страшно важно. С Соловьёвым все хотели встретиться, поговорить, к мнению Соловьёва были не безразличны. Поэтому сам образ философа в культуре, то место, которое Соловьёв занял, является для нас сегодня важной вехой.
М. Максимов: Действительно, целостный образ Владимира Соловьёва - философа и личности - глубок и может основательно захватить. Как раз об этом я размышлял десять лет назад, начиная работу Соловьёвского семинара. Вы связаны с семинаром практически с первых лет его существования. Исключительно значима поддержка философского факультета МГУ, кафедры истории русской философии и Ваша личная. Семинар стал за прошедшее десятилетие заметным явлением культурной жизни России. В чем Вы видите смысл деятельности Соловьёвского семинара?
А. Козырев: Во-первых, я хочу сказать, что то, что в Иванове возник Соловьёвский семинар - это необычно. В 90-е годы у нас сложилась традиция «местно чтимых святых». Если приезжает докторантка из Тулы, то она должна непременно делать доклад о Хомякове, если это Кострома, то обязательно - Розанов и Флоренский, их жизнь связана с этим городом. А в Иванове Соловьёв не был и, видимо, никак лично, биографически, с этим городом не связан, и резонно поставить вопрос: а почему, собственно, мы должны заниматься философией только в связи с тем, что кто-то родился или умер в этом городе?
Философией занимаются потому, что ищут ответы на смысложизненные вопросы. Соловьёв уже был в начале XX века такой фигурой, которая объединяла вокруг себя интеллектуальное пространство и в Москве, и в Петербурге, где было Религиозно-философское общество памяти Вл.Соловьёва, т.е., это был такой маяк, был знаковый философ. Это было знаковое имя. И собственно философское общество может возродиться где угод-
но, и не обязательно в Москве. Мы знаем, что в Париже Соловь-ёвское общество очень активно работает благодаря Бернару Маршадье, моему другу, который ежегодно проводит семинары, в École des hautes études, посвященные разным философам, разным книгам, разным текстам, и Ваша идея воссоздать соловьев-ское сообщество в Иванове мне представляется совершенно логичной, ясной и мне кажется, что она очень продуктивно работала и работает и для самого Иванова, потому что на новый качественный уровень поднялась работа ивановских философов и гуманитариев.
И это - одна задача, задача позиционирования философии в самом Иванове, в университетском пространстве города и региона. Другая задача - в связи с тем, что действительно, семинар стал заметным явлением в масштабах страны, но я бы сказал не только страны, но и мирового интеллектуального пространства, потому что туда стремятся, приезжают из разных городов, из разных стран. Люди, даже не зная ничего о семинаре, обращаются к тетрадкам «Соловьёвских исследований», обращаются к сайту семинара, стараются найти какие-то определенные номера, потому что там публикуются и архивные материалы, и библиография. То есть, это продолжение жизни семинара за рамками университетских аудиторий Ивановского энергоуниверситета. И, видимо, это - орган, который собирает вокруг себя соловьёвских исследователей, как, вообще говоря, любой журнал является, если он состоялся, таким органом. Таким органом были и «Вопросы философии и психологии», и теперь они являются, таким органом является кафедра и философское сообщество, объединяемое Соловьевским семинаром, имеющим статус российского научного центра по изучению наследия B.C. Соловьёва.
Мне кажется, что на семинар должны обратить внимание не только представители университетской общественности, но и власти города и области, которые, наверное, заинтересованы в том, чтобы в регионе было хорошее образование и какие-то свои, отличающие Иваново от других городов, научные и культурные центры. Вот Соловьёвский семинар действительно объективно стал таким брэндом, характеризующим культурную жизнь Иванова. Это, я считаю, один из лучших брэндов, которые сущест-
вуют в Иванове. Соловьёвский семинар должен стать предметом попечения городских и областных властей.
М. Максимов: Алексей Павлович, благодарю Вас за содержательную беседу.
Б.В. МЕЖУЕВ
канд. фнлос. наук, доцент кафедры истории русской философии МГУ имени М.В. Ломоносова
РУССКИЙ ЕВРОПЕИЗМ КАК ПРЕДМЕТ ИСТОРИКО-ФИЛОСОФСКОГО РАЗОБЛАЧЕНИЯ
С именем «Владимир Соловьёв» я впервые столкнулся году в 1983 или же в 1984 г. В библиотеке моего отца на одной из нижних полок хранилась книга в ярко-красном матерчатом переплете (обычно матерчатым переплетом без имени и автора и заглавия на корешке оборачивалась какая-то запрещенка типа Солженицына и Набокова). Это был один из томов Льва Шесто-ва, сборник его критических трудов из парижского издательства «УМСА-Рге88» под названием «Умозрение и Откровение». Из этой книжки я впервые открыл для себя существование неизведанного континента — «русской религиозной философии». Поскольку советский атеизм вызывал у меня еще со времен школы стойкое неприятие, то, конечно, имена плеяды религиозных мыслителей звучали для меня сплошной музыкой: Розанов, Вяч. Иванов, Гершензон, Бердяев. К тому времени я, правда, знал о существовании только двух из них: учителя Циолковского Федорова и Бердяева, фамилию которого я подхватил из разговора взрослых. Гершензон сразу привлек мое внимание — в классе первом-втором я очень любил книжку про Робина Гуда, ее автором тоже был Михаил Гершензон. Скоро, однако, выяснилось, что это был другой Гершензон — не Осипович, но Абрамович (собственно, сын младшего брата М.О — Абрама Осиповича), однако, это неожиданное соотнесение большой взрослой литературы с миром детства впоследствии оказалось одной из причин
