CC BY
37Кайдзю второй свежести, пятой категории
Дмитрий Кралечкин
Дмитрий Кралечкин. Кандидат философских наук, независимый исследователь и переводчик.
E-mail: [email protected].
Ключевые слова: Годзилла, кайдзю, знание, катастрофа, медиа.
В статье предпринимается попытка проанализировать сюжеты о «кайдзю» (в фильмах о «Годзилле» и «Мотре») в контексте послевоенной трансформации либеральной логики функционирования знания и технологического прогресса. Появление «больших» открытий и изобретений подрывает логику постепенного фаллибилистского развития знания, параллелью к которой выступало открытое либеральное общество. Она заменяется системой дублирования, в которой одна бомба влечет другую. В первом фильме «Годзилла» (1954) описывается возможность выйти из этой системы за счет контрмеры, радикально обрывающей цепочку «больших открытий» или кайдзю. Тогда как последняя «Годзилла» (2014) показывает принципиальную неопределенность границ политики: это и катастрофа (в том числе экологическая), и враг, с которым можно бороться. Воображаемое решение состоит в превращении кайдзю в медийного союзника, выступающего гарантом благосостояния общества.
SECOND-RATE CATEGORY 5 KAIJU Dmitriy Kralechkin. PhD in Philosophy, Independent researcher and translator. E-mail: [email protected].
Keywords: Godjira, Kaiju, knowledge, catastrophe, media.
The article tries to analyze Kaiju in the context of the postwar transformation of the liberal structure of the sciences. The emergence of "great" inventions disrupts the logic of the fallibilist development of knowledge mirrored by open liberal society. That logic is substituted within the redundancy system: one bomb brings about the other. The first Gojira (or Godzilla) depicts one possibility of breaking the system, using a countermeasure which interrupts the series of big discoveries, or the Kaju. Yet the latest Gojira (or Godzilla), from 2014, demonstrates the ambiguity of political boundaries. The imaginary solution consists in turning the Kaiju into a media ally which would guarantee society's welfare.
ШО ВРЕМЕН Канта существующее определяется условиями опыта. Однако бывают настолько большие вещи, что ни в какой опыт они влезть не могут, не помещаются в нем, поэтому их стремятся не замечать, как стандартизированного слона, сведенного до чистой фигуральности. Размер — то, что не подчиняется геометризации, то есть то, что, безусловно заявляя о своем существовании, от которого отмахнуться так же сложно, как от японской Мотры, отказывается согласовываться с какими бы то ни было условиями объективного опыта. XX век открывает трансцендентальную эстетику радиации — резкого увеличения и уменьшения размера1, разрушающего привычный жизненный мир, экологичность восприятия, affordances объектов, подручность Dasein а и связи акторно-сетевого типа.
Возможно, уже Алиса в сочинениях Кэрролла пользуется не столько психотропами, сколько радиоактивными изотопами, позволяющими объективировать психоделические состояния. Различие между психоделией и радиоактивной трансцендентальной эстетикой в том, что первая обещает интенсификацию Das Mannigfaltige, многообразия, которое чудесным образом представляется абсолютно полной визуальной и перцептуальной экони-шей, в которой все без всякого зазора сливается со всем, тогда как радиация готовит нас к миру внезапного увеличения и уменьшения, диспропорциональности, полного отсутствия базовой соразмерности между отдельными компонентами чувственного пространства.
1. Примером уменьшения выступают «феи» — персонажи из фильмов про Мо-тру (см. ниже).
Дистанция между первым «Годзиллой» (Исиро Хонда, 1954) и последним (Гарет Эдвардс, 2014) ощутима прежде всего по различной конструкции решаемых проблем — и это несмотря на очевидную перекличку сюжетных и визуальных решений2. В «Го-дзилле» Исиро Хонды проблема в знании, которое производится и распространяется в соответствии с модернистскими законами: оно не просто используется, но и создает собственную логику движения, ответов и реакций. Доктор Сэридзава — наследник «ультрамодернистского» проекта Японии3, но он приходит к негативным выводам: выступая в роли своеобразного доктора Франкенштейна, он понимает, что созданное им оружие невозможно будет «остановить», что оно само создаст свой собственный дискурс («одна водородная бомба против другой»), начнет «гулять само по себе». Встраиваясь в голливудский жанр monster on the loose, Годзилла переоткрывает его странный подвид — science on the loose, казалось бы давно забытый вместе с романтической эпохой.
Но нельзя считать, что первый «Годзилла» помечает всего лишь меланхолический ответ Японии на собственную историю «преодоления модерна», то есть переводит всю нацию в режим подпольного траура, которого она была лишена в результате поражения во Второй мировой войне. Интрига в том, что после включения науки в большие государственные машины и, соответственно, ее генерализации, глобализации и институционализации появляются такие открытия, которые «больше» науки и даже целых государств, поскольку могут легко их уничтожить, по крайней мере как устойчивые политические единицы. Атомная бомба и Годзилла — не просто близнецы-братья: это случаи порождения таких сингулярностей, которые грозят нарушить гладкую структуру межвоенного модернистского универсума, тяготеющего к масштабному регулированию, калькуляции, государству всеобщего
2. Естественно, между первым и последним фильмами «Годзилла» — история превращения поначалу довольно серьезного продукта в элемент консю-меристской культуры. Однако фильм Гарета Эдвардса 2014 года является очевидным посвящением начинателю грандиозной франшизы, и тем интереснее их сравнить. Об истории упрощения, доместикации и инфантили-зации Годзиллы в американском кино см.: Guthrie-Shimizu S. Lost in Translation and Morphed in Transit: Godzilla in Cold War America // In Godzilla's Footsteps: Japanese Pop Culture Icons on the Global Stage / W. M. Tsutsui, M. Ito (eds). Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2006. P. 51-62.
3. Анализ дискуссии о «преодолении модерна» в Японии и роли Годзиллы в этих вопросах см. в: Anderson M. Mobilizing Gojira: Mourning Modernity as Monstrosity // Ibid. P. 21-40.
Дмитрий кралечкин
109
благосостояния (или, в японском варианте, к управляемой модернизации/ультрамодернизации), конвейеризации открытий, то есть к режиму знаний, в котором отдельные открытия — члены ряда, но не нечто исключительное.
В каком смысле атомная бомба и Годзилла — слишком большие сингулярности? Один из обсуждавшихся образцов социально-научного развития был представлен Поппером в его книге «Открытое общество и его враги»4. Наука выступает в качестве основания либерального общества, которое принципиально непредсказуемо, однако научные открытия всегда таковы, что они вписаны в дискурс распространения знаний и фальсификации (фаллибилизма), то есть существует четкое различие между общественным способом производства науки (который, собственно, и гарантирует то, что будущее общества остается непредсказуемым) и продуктами этой науки (как чисто теоретическими, так и прикладными). Ни одно научное открытие не может быть настолько сильным, чтобы опровергнуть всю науку, закрыть ее будущее или радикальным образом изменить саму структуру развития общества, например сделать его из либерального тоталитарным.
Непредсказуемость Поппера носит принципиально слабый или «ограниченный» характер, и это как раз признак глобального научного дискурса, который не подчиняется собственным производным точно так же, как правила языка не зависят от того, что бывают отдельные неправильные высказывания, которые никогда не смогут изменить грамматику. Наука выступает в качестве своеобразного калибровочного аппарата, который гарантирует то, что открытия и новации всегда будут достаточно большими, чтобы поддерживать непредсказуемость общества, опровергая марксистские и иные историцистские претензии, но при этом не настолько, чтобы стать проблемой для существования самой науки или общества. Непредсказуемость требует устойчивой структуры порождения значимых, но не катастрофических изменений, заранее нейтрализованных общей логикой научного дискурса. Никакого эволюционного скачка, полного вымирания видов или экологического провала: наука вынесена в сравнительно автономный регион (и в этом пункте Поппер сходится с шумпетеровской теорией инноваций5), гра-
4. Поппер К. Открытое общество и его враги: В 2 т. М.: Культурная инициатива; Soros Foundation, 1992.
5. О теории Шумпетера и ее контексте см., напр.: Phelps E. Mass Flourishing.
ницам которого, однако, практически ничто не угрожает. Ситуация «слишком большого» открытия представляется абсурдом, поскольку каждое такое открытие легко утилизируется как в теоретическом, так и в прикладном плане.
Атомная бомба, как и некоторые другие открытия, ставит, таким образом, проблему, довольно далекую от стандартного описания мук «научной этики»: «должны ли были участники Ман-хэттенского проекта отказаться от собственного дела?» и т. д. Большое открытие создает прежде всего очевидное искажение в ожиданиях и планах: после него все обычные открытия кажутся малозначительными и не заслуживающими доверия, буквально мелкими. От науки требуется атомная бомба, ответом на которую может стать только такая же или большая (водородная) бомба. Но это лишь начальное искажение — совершенно неоправданный масштаб открытий, которые стирают границы между теоретической наукой и военно-промышленным комплексом.
Второе искажение — это перестройка научного дискурса силами больших открытий. Поскольку само существование открытия угрожает нациям, которым оно (пока) недоступно, открытия и их продукты оказываются основными фигурантами теории игр, в которой осуществляется попытка рационализации «больших» открытий: например, допускается, что открытия уже случились, однако никто в международном сообществе не знает, кто именно ими располагает. Теорию игр в ее различных версиях можно представить как своеобразное искажение самой научной логики6, которая предполагала свободу в распространении научных знаний: применение большого сингу-
How Grassroots Innovation Created Jobs, Challenge, and Change. Princeton: Princeton University Press, 2014. P. 9 слл.
6. Связь теории игр с перспективой ядерного уничтожения описывается, в частности, в книге: Деланда М. Война в эпоху разумных машин. Екатеринбург: Кабинетный ученый; ИОИ, 2014. С. 142 слл. Деланда, однако, не рассматривает эпистемологические эффекты такой связи «единичного» научного открытия или продукта (атомной бомбы) и чисто формальных, казалось бы, теорий, выдвинувшихся на первый план. Можно предположить, что в ситуации мегаоткрытий каждое из них тянет за собой теорию-рационализацию (в том числе в психоаналитическом смысле), которая стремится перестроить под себя, мобилизовать весь режим производства знания, становясь, таким образом, трансверсальным описанием для самых разных социальных контекстов. Атомная бомба диктует метаязык теории игр, но в ином случае пара «мегаоткрытие — формальная теория» могла бы быть другой.
ДМИТРИЙ КРАЛЕЧКИН
111
лярного открытия уничтожает все дальнейшие открытия, а потому необходима теория, которая спрогнозирует вероятность такого применения в условиях, когда никто не может доверять научным механизмам нейтрализации открытий (то есть попперианскому либеральному механизму). Возникает впечатление, что либеральное сообщество ученых, центрирующее на себе потенции непредсказуемости, само по себе не является вечным и трансцендентальным: если геометрия Декарта и физика Ньютона выступали в качестве инициирующих событий, учреждающих систему свободного распространения и воспроизводства знаний, то «большие открытия» закрывают ее изнутри, запечатывают, создавая различные рационализации этого закрытия и компенсируя его. Знание (как государственный институт) начинает заниматься собственным вытеснением и подсчетом возможностей собственного неприменения. Романтическая фигура Франкенштейна извлекается в качестве элемента регрессивного репертуара, позволяющего поставить в центр индивидуального ученого, хотя он давно не способен на принципиальные решения.
Следовательно, «Годзилла» 1954 года говорит уже не столько о внутренней для Японии проблеме оборвавшегося модерна, сколько о проблеме постоянной перекройки всего режима производства знания научными открытиями, которые стали действительно непредсказуемыми, хотя и в совершенно ином смысле. Вместо генеральной структуры наращивания знания внутри либеральной науки возникает ситуация доминирования, в которой весь научный и социальный мир подчиняется очередному открытию,— разумеется, за счет массы опосредо-ваний, которые требуют принять его во внимание и «плясать» от него как от новой печки. Атомная бомба оказывается силой, которая может быть и у слабых. Более того, эта сила сразу же создает ситуацию «одна бомба против другой атомной бомбы», что радикально отличается от классического военного дискурса, оперирующего терминами «защита/нападение». Миллиарды лет биологической и социальной эволюции (до середины XX века) силы работали, по сути, в одной и той же логике — коэволюции систем защиты и нападения. Хищник нападает на жертву, которая вырабатывает множество защитных механизмов, составляющих feedback для хищника. Войска нападают на защищенную крепость, которая в какой-то момент не способна выдержать пушечного обстрела, а потому на смену ей приходит система слежения за приближающимся противником (тезис Де-
ланды7). Активные силы действуют на реактивные, но получают весьма активный отпор (Ницше).
Саморазвертывающийся loop систем нападения и атаки представляет собой общую логику постепенного развития, которая воспроизводится также в фаллибилистской философии науки Поппера и его последователей: фальсификации можно представить в качестве атак, тогда как наука выступает в виде «крепости», системы обороны, которая постепенно наращивает свои возможности, пока не наступает момент большого скачка, аро-морфоза, перехода на следующий уровень вследствие невозможности придерживаться прошлой стратегии обороны. Логики защиты и нападения могут быть социализированы, а не сциентизи-рованы (одно поколение нападает на другое, сменяет его и т. д.). Но все дело в том, что «большие открытия» вместе с Годзиллой угрожают самому этому loop, петле положительной обратной связи, поскольку атомная бомба и Годзилла — это то, что разрушает дискурс нападения и защиты. Новые открытия настолько сильны, что они не могут рассчитывать на положительную реакцию со стороны потенциальных жертв — для этого им надо было бы в какой-то форме оставить этих жертв неприкосновенными, дать им шанс, сохранить часть популяции.
Конечно, атомная бомба дает толчок для развития глобальных систем слежения, однако принципиальным ответом являются не они, а другая, то есть такая же, атомная бомба. Нападение удваивается: его невозможно ослабить или нейтрализовать, его можно только дублировать, поставить перед ним точно такую же систему. Антилопа гну должна срочно превратиться в нападающего на нее гепарда. Теория игр и различные варианты математического моделирования — это попытка рационализации слома генеалогического древа систем защит и нападения, многовековой истории активных и реактивных сил. Древо обломилось под своим собственным, слишком тяжелым плодом. Так возникает перспектива Doomsday. Это не столько вопрос физического уничтожения, сколько уже сложившееся чувство уничтожения логического.
Позитивный feedback нападения/защиты позволяет эконо-мизировать и символизировать пространство борьбы, запускает различные миметические механизмы, но главное — порождает нетривиальные ответы. После «мегаоткрытия» все нетривиальные (или «асимметричные») ответы приравниваются
7. Там же. С. 75 слл.
Дмитрий кралечкин
113
к самоубийству. Ситуация радикально упрощается и уплощается: по сути, мегаоткрытия отменяют возможность содержательной работы внутри логики нападения/защиты (и внутри ее подвида — науки), сужая пространство возможностей до од-ного-единственного варианта — дублирования. Любая система сводится исключительно к redundancy: ее единственное значение не в том, чтобы передать какой-либо сигнал, а в том, чтобы продублировать его.
Послевоенная политика стремится к наращиванию логик дуб-лирования/redundancy, причем в обоих смыслах: необходимости дублирования каждого отдельного мегаоткрытия, каждой атомной бомбы и Годзиллы и необходимости технического многоуровневого дублирования одних функций теми же самыми — большое открытие нужно именно для того, чтобы оно было продублировано тем же самым, и только так может быть достигнута определенная иллюзия устойчивости. Дублирование в таком случае выступает не в качестве гарантии работы системы в случае отказа одной из ее подсистем, а в качестве условия бездействия каждой из этих подсистем, то есть системной нейтрализации. Кайдзю, японские киномонстры, размножаются вместе с формированием послевоенной системы сверхдержав, которые выступают не более чем экономическими базисами для дублирования. Каждое большое открытие способно создавать свою собственную систему дублирования, и Япония, возможно, еще ждет своего часа. Но Сэри-дзава в первом «Годзилле» хорошо понимает, что дублирования уже предостаточно и лучше не инициировать его повторно, не запускать новый цикл.
Сэридзава не может внятно объяснить, почему он вообще занимается своими опасными разработками «уничтожителя кислорода», он просто обречен на науку. Его проблема в том, как создать такое большое научное открытие, которое сможет противодействовать атомной бомбе или Годзилле, однако будет лишено всех уже указанных свойств мегаоткрытий. Дело даже не в том, что открытия начинают жить своей жизнью, как монстр Франкенштейна, но в том, что они радикально упрощают экологический ландшафт, редуцируя его к системе тождества и дублирования, в которой значение имеет только «еще одна атомная бомба». Иначе говоря, требуется такое научное открытие, которое, оставаясь единичным, при этом не уничтожало бы петлю положительной обратной связи, а, напротив, восстанавливало бы ее. Нужна, как сказал бы Вернор Виндж, «контрмера». Ее структура представляет существенные затруднения, которые можно обой-
ти лишь за счет обращения к архаической фигуре безумного ученого, который способен наложить вето на свои собственные открытия, не прибегая к каким бы то ни было вариантам патентования или публикации знаний.
Вопрос первого «Годзиллы» — это возможность мегаоткры-тия в форме абсолютного секрета, который, однако, способен подействовать, но лишь (что принципиально) один раз. Кайдзю размножаются дублированием, зеркальным отражением: на Го-дзиллу впоследствии выйдет Мотра, Кинг Гидора и много кто еще, но все это движение находится внутри логики дублирования, а не «нападения/защиты». Следующее открытие не вытекает из предыдущего по законам опровержения (то есть атаки), оно проникает внутрь этого мира из какого-то совершенно постороннего измерения, как полностью сформировавшийся кайдзю, прогибающий своим весом весь мир сразу. Каждый кайдзю — это новый стартап в условиях, когда все приходится делать с нуля, from scratch, когда чудовища, то есть killer applications, требуют для своего развития не устойчивого фаллибилистского дискурса, а наличия «инкубатора» и, возможно, «ангельских инвесторов», а вовсе не рутинного применения modus tollens. Парадокс производства кайдзю-стартапов в сочетании двух требований: дублировать то же самое, но делать все с нуля (например, вхождение в официальный клуб стран — обладателей ядерного оружия предполагало, что каждая из них может построить цикл производства оружия собственными силами, на своем сырье и перерабатывающей промышленности, не покупая необходимые ингредиенты у соседа,— собственно, это одно из условий ограниченного членства).
Поток кайдзю разных категорий и разной степени свежести в «Тихоокеанском рубеже» (Гильермо дель Торо, 2013) можно представить в качестве аналога экстерналистского функционирования научных инноваций (описываемого Шумпетером и поддержанного в определенной мере Поппером), но уже после того, как наука была полностью колонизирована большими открытиями. Каждое следующее открытие вываливается из параллельного мира и требует перестройки всего мира «под себя», тотальной мобилизации и запуска нового витка дилеммы заключенного. Сэридзава стремится всеми силами избежать этого варианта — он выступает в качестве ультрамодернистского героя, совершающего ритуальное самоубийство: его знание должно быть принципиально неповторимым, одноразовым, невоспроизводимым и недублируемым. Это killer app в букваль-
Дмитрий КРАЛЕЧКИН
115
ном смысле — оно должно уничтожить все остальные «приложения», а потом самоотмениться. Это в каком-то смысле процедура, обратная стандартной системной самозагрузке, bootstrapping'у, мюнхгаузеновскому вытягиванию самого себя за волосы: крайнее средство самоликвидации. Одно открытие (кайдзю) попирается другим (уничтожителем кислорода), и все они — вместе с безумным ученым — растворяются в умиротворяющем меланхолическом океане. Дело Сэридзавы — производство растворителя для больших сингулярных открытий, уничтоживших либеральную структуру науки и общества.
Таким образом, побежденная Япония предлагает два контрварианта, два фиктивных решения для игры «одна бомба против другой бомбы». Первый — это секретное знание, которое, являясь сверхмодернистским, закрывает всю серию сразу. Правда, предыдущие «большие открытия» сами по себе сохраняются, «уничтожитель кислорода» просто показывает возможность завершения, обрыва цепочки. Другим вариантом является столкновение разноплановых и разнородных кайдзю. В принципе, каждый кайдзю выстраивает все пространство под себя8. Го-дзилла уникален и ведет к тотальной мобилизации. Но тут же создается воображаемое решение: пусть кайдзю борются друг с другом, а не входят в отношения со своими дублями, которые поддерживаются социально-политической системой холодной войны. Многообразие кайдзю нужно лишь для того, чтобы отвлечь от уникальности каждого и от логики дублирования, чтобы сделать вид, что возможно своеобразное восстановление экосистемы, в которой есть устойчивые враги, паразиты и жертвы. Разумеется, возникают и промежуточные решения: так, «разрушитель кислорода» сам становится кайдзю («Годзилла против Разрушителя», Такао Окавара, 1995), а ГННУСы (MOTU) в фильме 2014 года выступают в качестве радикального способа оборвать не только цепочку больших открытий и проникающих из парал-
8. Специфическое ощущение от подобного «выстраивания», весьма характерное для начала холодной войны, передается Робертом Хайнлайном в романе 1951 года «Кукловоды». Как утверждает один из героев, дело не в том, как устранить инопланетных захватчиков-паразитов, а в том, как жить в ситуации, где они уже возможны и всегда могут появиться снова. Вернуться назад, к нормальной жизни, нельзя, даже если непосредственной угрозы нет: «Ящик Пандоры открывается только в одну сторону». Иными словами, большие открытия, кайдзю, захватчики с других планет — все это агенты такого изменения трансцендентальных условий ситуации, которые могут оставлять ее содержание безо всяких изменений, всего лишь маркируя его, добавляя штрих.
лельной Вселенной кайдзю, но и всю историю модернизации — они буквально «вернут нас в каменный век», как говорит инженер Джо Броуди.
В рамках попыток восстановить экологическую нишу силами самих кайдзю возникает возможность дополнительного расщепления прежнего feedback loop: наряду с абсолютным хищником (Годзиллой) может образоваться и абсолютная пассивность, которая в каком-то смысле даже перспективнее. В первом фильме «Мотра» (Исиро Хонда, 1961) главный фигурант — огромная бабочка, которая выступает в качестве хранителя идеальной экосистемы радиоактивного острова Инфанто. Мотра — это гигантский осколок «реактивных» сил. С ней нельзя ничего сделать не потому, что она сильна, а просто в силу ее размера. В отличие от Годзиллы и других кайдзю, Мотра совершенно пассивна, более того, она сеет разрушение самим своим присутствием: обрушение Нью-Керка (аналога Нью-Йорка) — следствие не активных действий Мотры, которая, как говорят феи, «не знает различия между добром и злом», а ее передвижения, локомоции. Взмахи крыльев уничтожают небоскребы и мост Золотые Ворота. Мотра — объект, который больше любой связи, которая могла бы с ним возникнуть, он выпадает из любой системы отношений, а потому может храниться только в сакральном контексте своего родного острова.
В «Годзилле» 2014 года проблема модернизации, больших открытий и холодной войны вытеснена. Новый концептуальный ландшафт выполнен в иных координатах, и проблемой оказывается как раз их выбор. Дублирование больших открытий и кай-дзю позволяло четко структурировать международную политику: хотя, конечно, атомная бомба была у многих стран, условными противниками выступали два геополитических лагеря, игравших роль противовесов, дублеров, запрещавших применение «оружия Судного дня». В 2014 году атомная бомба в каком-то смысле сдана в архив: она постепенно сдвигается ко все более ранним этапам технологического прогресса, вплоть до простого часового механизма, и взрывается только в финальных кадрах, когда это уже совершенно не нужно. Траектория движения бомбы по фильму—это траектория утилизации, по ходу которой не удается сделать ничего полезного. Радиация блокируется антимодернизацией, однако само по себе это не позволяет вернуться к старым вариантам социального и научного устройства — распад системы дублирования приводит к порождению неопределенности нового типа.
ДМИТРИЙ КРАЛЕЧКИН
117
Главная проблема, обнаруживаемая в связи с тремя монстрами (двумя ГННУС и одним Годзиллой), состоит в неопределенности противника и даже самого факта его существования. Самого большого за всю историю Годзиллу трудно классифицировать: неясно, что это — враг или природное явление (катастрофа). Годзилла не столько нападает, сколько, как Мотра, чудовищен в силу самого своего размера. Это квазиприродный объект, который, однако, в отличие от ураганов, землетрясений и прочего четко обособлен от природы, а потому невыносим. Это граница толерантности, определяемая устранением зазора между природой как фоном (иногда катастрофичным) и природой как «частичным объектом» неприлично большого размера. Усмиренное и замиренное после холодной войны пространство, в котором, казалось бы, уже не может быть опасной игры дублирования, как и формирования фиктивной экологической ниши кайдзю, оборачивается расщеплением природы на множество частичных объектов чрезвычайной величины. В глобальном масштабе границы политики размываются: на ее кромке природная катастрофа постоянно грозит обернуться врагом, с которым можно и нужно иметь дело, и наоборот — враги используют ресурсы кайдзю. Возможно, надо готовиться к бомбежке астероидов и метеоритов, но неясно, начиная с какой именно дистанции считать их врагами. Собственно, задача в том, чтобы найти определенный интерфейс работы с угрозами такого рода, которые выпадают из оппозиции «катастрофа-враг».
«Враг» является производной от петли положительной обратной связи, описывающей взаимодействия нападающих и защищающихся (которые, естественно, являются всего лишь ролями, вполне совмещающимися в одном и том же агенте). В «натуральном» состоянии враги могут существовать, ничего не зная друг о друге, то есть специфическое признание врага не является условием его существования. Коэволюция идет медленными шагами, которые определяют место естественных врагов. Уже упоминавшийся режим «дублирования» обрывает логику коэволюции, но замещает ее другой логикой — рефлексии. Враг знает, что у него есть враг, и именно это ставит их во взаимовыгодное положение, в котором они способны поддерживать дублирующую систему неприменения (научных открытий, оружия и т. п.). Это логика рефлексивного пата. Теория игр описывала ее «правила вывода», однако ее задача заключалась именно в том, чтобы «не найти решение», а не наоборот (поскольку решение эквивалентно уничтожению не только противника, но и всей игры в це-
лом). Пат стал законом и благом ситуации. Выходом из него может быть только большая катастрофа, которая подрывает условия какого бы то ни было предвосхищающего расчета (крайне важного для дублирования).
На первый взгляд, последний фильм «Годзилла» показывает расщепление этой системы на два архаических компонента — врага/хищника и «катастрофу», которые, однако, коль скоро само дублирование уже не играет никакой принципиальной роли и постоянно затушевывается (или даже намеренно соста-ривается, как атомная бомба с часовым механизмом), выглядят достаточно безобидно и даже успокоительно. Природная катастрофа (туристы на Гавайях сначала решают, что «это землетрясение») представляется своеобразным следом вытесненной конспирации с природными силами: все уже забыли, что Годзилла является плодом ядерных испытаний, более того, эти испытания относятся к совсем иной исторической эпохе, поэтому, возможно, Годзилла — это окончательное следствие превращения сложных мутантов в природные явления, с которыми ничего делать не нужно, да и не получится. С другой стороны, если Годзилла—это враг, то с ним надо бороться. Проблема в том, что однозначность отсутствует, оппозиция смазана, выбрать из нее четкий вариант не удается. Что и демонстрирует определенную политическую неразрешимость: вооруженным силам приходится бороться и с явными врагами, и с природными силами.
Сэридзава (клон ученого из первого «Годзиллы») отстаивает принцип равновесия: с его точки зрения, кайдзю давно образовали собственную экосистему, в которую человечество просто не в состоянии вмешаться. Надо позволить всему идти своим чередом — природа возьмет свое, кайдзю из частичных объектов превратятся в устойчивую систему хищников, жертв и паразитов. Пафос равновесия опровергается перформативно — «ожидание» не является полноправным действием; если надо сложить руки, тогда ни о каком политическом или военном интерфейсе не может быть и речи. Поэтому на самом деле Годзиллу и других кайдзю нужно тревожить, бомбить, чтобы они обратили на вас внимание, только после этого с ними можно как-то иметь дело.
Раздражающий элемент в Годзилле состоит в том, что это не-довраг и недокатастрофа. В противоположность стандартному «хищнику» он не направлен на человечество, которое от него страдает (в отличие от первого и многих последующих Годзилл,
Дмитрий КРАЛЕЧКИН
119
которые в целом были ориентированы либо против человечества, либо за него, хотя и сохраняли автономию). Годзилла настолько велик и независим, что его позиция исключает, по сути, какое-либо интенциональное отношение к человеку как врагу или даже жертве. Некоторые решения фильма построены на том, что Годзилла смотрит на вас, но на самом деле не видит, его взгляд принципиально расфокусирован (за исключением обязательных финальных сцен, предполагающих одомашнивание и прославление кайдзю). Годзилла определяется как «альфа-хищник», но непонятно, кого именно он ест, если питается радиацией, и зачем ему надо непременно уничтожить ГННУСа. Возможно, он настолько «альфа», что уже никого съесть не в состоянии — его размеры так велики, что он просто может найти себе добычу по плечу. То есть в глотку ему ничего не лезет, поскольку все слишком мелкое, а до статуса кита-фильтрато-ра он пока не дорос (хотя, возможно, он как раз и фильтрует радиацию).
Отношения с врагом, в том числе естественным, требуют определенной «соразмерности». Логика «дублирования» оказалась просто последним, существенно сокращенным и упрощенным изводом такой соразмерности, которая нарушается Годзил-лой: разница между возможностями человечества и Годзиллой настолько велика, что никакого интерфейса борьбы выстроить не удается. В то же время Годзилла не настолько «велик», чтобы не опознаваться в качестве «интенциональной системы» (в терминах Дэниела Деннета). Он явно чего-то хочет и к чему-то стремится, двигается вполне осмысленно и описывается в терминах ментального словаря. Это не чисто физическое явление вроде урагана, но он уже близок к нему, поскольку разрушения, которые сеет Годзилла, носят физический характер. Эта неопределенность в статусе — между рациональным врагом и стихийным явлением — производит в фильме комический эффект. В отличие от первой версии, здесь Годзилла двигается в городе достаточно «осторожно» и «вежливо», пытаясь отличиться от слона в посудной лавке: он не крушит все подряд (что было бы «рационально» как для стихийной катастрофы, так и для «врага общества»), а старается пробираться по улицам города, следуя за своей собственной целью. То есть, опять же, малые разрушения могут объясняться как тем, что Годзилла не замечает архитектуру, так и тем, что он ее замечает (и старается сохранить). Годзилла выступает в качестве урбанистического неразрешимого элемента—
совершенно неясно, за или против он встретившейся ему городской застройки.
В конечном счете неопределенность с Годзиллой разрешается достаточно двусмысленно: это не враг и не катастрофа, а союзник. Следует позволить кайдзю разбираться друг с другом, но лишь для того, чтобы потом присвоить себе Годзиллу в качестве главного союзника, своеобразного старшего брата. Политика поиска сильного союзника принципиально отличается от работы в оппозиции «враг-катастрофа». Она более характерна для послевоенной Японии (которой такой большой брат был навязан), чем для современной Америки. Кооперация с постфактум-ным сильным союзником гарантируется еще и тем, что теперь Годзилла воюет с теми, кто желает оставить Америку без электричества и связи.
Если согласиться с тезисом Марка Андерсона9, утверждающим, что первый «Годзилла» — это фильм о системе медиа, демонстрирующий свое собственное воздействие, то есть мобилизующий нацию за счет зрелища Годзиллы и постоянного перехода от плана показа самого чудовища к показу кадров и сообщений о нем, то новый Годзилла борется с ГННУС, похоже, именно для того, чтобы остаться в кадре. Он знает, что давно стал знаменитым, и кайдзю неопределенного вида угрожают именно его ста-тусу—тем, что он останется без media coverage. Годзилла не согласен с Маршаллом Маклюэном: медиум — это, конечно, месседж, но подобным месседжем должен быть Годзилла. Таким образом, союз заключается с основным месседжем, который моментально обрастает всеми функциями, для него необходимыми: он хранит саму систему медиа, поддерживает семейные ценности, приходит на выручку в самую последнюю секунду и вообще рубаха-парень. В краткое мгновение непосредственного контакта Го-дзилла обращает внимание на человека, они смотрят друг другу в глаза, и тем самым подтверждается давно ожидавшееся решение — кайдзю и атомные бомбы вполне могут быть знаменитостями, мирно уживающимися друг с другом и с нами в универсуме глобальных медиа (если, конечно, присматривать за ними со спутников). Здесь есть место как для Малыша, так и для Карлсона, а все отколовшиеся от природы частичные объекты находят место на полке для игрушек.
9. Anderson M. Op.cit. P. 24.
ДМИТРИЙ КРАЛЕЧКИН
121
REFERENCES
Anderson M. Mobilizing Gojira: Mourning Modernity as Monstrosity. In Godzilla's Footsteps: Japanese Pop Culture Icons on the Global Stage (eds W. M. Tsutsui, M. Ito), Basingstoke, Palgrave Macmillan, 2006.
De Landa M. Voina v epokhu razumnykh mashin [War in the Age of Intelligent Machines], Ekaterinburg, Kabinetnyi uchenyi, IOI, 2014.
Guthrie-Shimizu S. Lost in Translation and Morphed in Transit: Godzilla in Cold War America. In Godzilla's Footsteps: Japanese Pop Culture Icons on the Global Stage (eds W. M. Tsutsui, M. Ito), Basingstoke, Palgrave Macmillan, 2006.
Phelps E. Mass Flourishing. How Grassroots Innovation Created Jobs, Challenge, and Change, Princeton, Princeton University Press, 2014.
Popper K. Otkrytoe obshchestvo i ego vragi: v 2 t. [The Open Society and Its Enemies: in 2 vols], Moskva, Kul'turnaia initsiativa, Soros Foundation, 1992.
