CC BY
30Кенан АЛЛАХВЕРДИЕВ
Кандидат философских наук, доцент кафедры политологии и политического управления Академии государственного управления при Президенте Азербайджанской Республики
(Баку, Азербайджан).
КАВКАЗСКАЯ ПЕНТАГРАММА: ПРОКЛЯТИЕ ИЛИ СПАСЕНИЕ РЕГИОНА?
Резюме
В статье рассматривается динамика пяти наиболее важных факторов, влияющих на тренды развития Кавказского региона.
Эта динамика может не только оказать разноплановое воздействие на
состояние актуальных проблем, в том числе затяжных конфликтов на Кавказе, но и привести к серьезному изменению геополитического баланса сил и военно-политической конфигурации в регионе.
КЛЮЧЕВЫЕ Кавказ, кавказская пентаграмма, глобализация, СЛОВА: геополитика, этнополитика, конфессиональный
фактор, национально-стратегический фактор.
Введение
В рамках даже самого общего анализа политических исследований по кавказской проблематике нетрудно вычленить несколько ключевых нарративов, на которых они в основном построены:
— Кавказ — крайне важный в геополитическом и геостратегическом плане регион;
— в Кавказском регионе сложно переплелись разнообразные интересы глобальных и региональных акторов международной политики;
— в урегулировании постсоветских конфликтов в Кавказском регионе чрезвычайно значима деятельность многочисленных международных посредников в различных форматах и комбинациях (действующих, декларированных и потенциальных), поскольку:
а) в цивилизационном плане — не позволяет кавказским народам истребить друг друга;
б) в охранительном плане — не допускает перерастания уже существующих здесь конфликтов в «горячую фазу»;
в) в конструктивном плане — может помочь или даже принудить конфликтующие стороны к достижению некоего «компромиссного мира».
Мы не станем здесь оценивать реалистичность или, напротив, мифологичность этих тезисов. Добавим лишь, что в зависимости от текущей политической конъюнктуры в указанный ряд могут вводиться дополнительные внутренние и внешние факторы: трансформационные тренды политических режимов, миротворческие инициативы, военные конфликты (например, российско-грузинская война августа 2008 г.) или угрозы их возникновения (например, пресловутая «иранская угроза») и т.д.
Однако, помимо краткосрочных факторов, влияющих на текущее состояние кавказской повестки, имеется несколько фундаментальных, или долгосрочных, факторов, которые, по нашему мнению, и определяют ее качественные параметры: глобализационный, геополитический, этнополитический, конфессиональный и национально-стратегический.
Анализ этих пяти системных факторов кавказской реальности, совокупность которых мы условно назвали кавказской пентаграммой, и является предметом исследования в данной статье.
Глобальное измерение кавказской «политической палитры»
Прежде всего отметим, что глобализация как движение к усилению всемирной взаимосвязанности на основе коммуникационного сближения, слияния национальных экономик в общемировую, появления новых, международных форм инфраструктуры, в свою очередь, неизбежно порождает различные, в том числе взаимоисключающие, тенденции. По нашему мнению, сегодня такими сгустками противоречий являются следующие проблемы.
1. Масштабы и последствия вызовов и угроз, порождаемых глобализацией (международный терроризм и преступность, наркотрафик, торговля людьми и т.д.), — сегодня они уже во многом перекрывают уникальные возможности, открываемые ею для развития.
2. Неопределенность взаимоотношений между национальными государствами и квазигосударственными образованиями, между этносами и наднациональными инте-гриями.
3. Становление однополюсного мира и постепенное складывание факторов его отрицания. Например, устои складывающейся мировой англосаксонской гегемонии исподволь «подтачиваются» другими глобальными тенденциями: уменьшением до 7% на-
селения мира доли тех, для кого английский язык является родным, в то время как на китайском языке сегодня говорит более 20% населения мира, и т.д.
4. «Элитарный» характер глобализации, усиливающий неравенство и неравноправие региональных сегментов мира в обладании богатствами: богатые страны становятся богаче, бедные — еще беднее.
Даже этот далеко не полный перечень глобализационных процессов показывает, что они значительно обостряют проблемы развития — отношения между Севером и Югом, а также проблемы мира — отношения между Западом и Востоком. Не случайно многие аналитики подчеркивают вероятность того, что вместо нового мирового порядка есть риск получить новый мировой беспорядок.
Таким образом, как нам представляется, глобализацию можно охарактеризовать как геоисторический процесс, охватывающий с разной степенью интенсивности различные стороны общественной жизни и различные регионы мира, и соответственно в зависимости от параметров их «качественного» состояния, придающий им различные импульсы и векторы развития.
В данном контексте современные этнополитические процессы можно рассматривать в двух основных перспективах: с точки зрения влияния глобализации на собственно этнические процессы и с точки зрения форм их политической институциализации.
Большинство исследователей сходятся в том, что XXI век пройдет под знаком усиления двух противоположных глобальных тенденций: с одной стороны, этнической консолидации и этнополитической мобилизации; с другой — межэтнической интеграции и поиска новых форм глобальной общности. С этой точки зрения распад СССР оказался по своей сути отказом от одной, исторически несостоятельной глобалистской модели, который закономерно привел в действие механизмы адаптации региональных «потенциалов развития» к новой глобалистской модели.
На Кавказе, где в силу целого ряда объективно-исторических причин1 процессы этнопо-литического развития в целом и процессы национального строительства и национально-государственного устройства в частности еще не были завершены, оказалась востребованной глобальная тенденция стимулирования этнического активизма. И, соответственно, конкретные политико-исторические реалии региона заставили включиться специфический защитно-адаптационный механизм — этнонационализм, основанный на политике этнического доминирования, защите от реального или надуманного инонационального господства. В своих крайних, радикальных формах этот механизм адаптации к новым глобальным условиям приводит на первый взгляд к своей полной противоположности: национально-государственное строительство идет в русле этнократии, национального империализма, по своей природе изначально не признающего наднациональные интеграционные тенденции, отторгающего все инонациональное и т.д. Однако противоречия — это хлеб насущный для диалектики развития, и глобализация как геоисторический процесс проявляет себя не в виде однолинейного поступательного восходящего потока, а скорее в виде синусоиды, в разных точках которой находятся в разное время народы и регионы мира. В этом плане, не впадая в крайности, хочется отметить, что этнополитические процессы на Кавказе, да, наверное, и в государствах Центральной Азии, необходимо должны были пройти ряд последовательных стадий. Так оно и происходит.
Учитывая, что это стадиальное этнополитическое развитие встраивается, как мы считаем, в предлагаемое глобализацией «социально сжатое время», — наверное, можно считать закономерным и появление в Кавказском регионе зримых ростков новой стадии: доминирующий
1 К таким причинам могут быть отнесены географическая детерминация полиэтнической структуры населения; слабо выраженная экономическая составляющая этносоциального развития; отсутствие в регионе до XIX—XX веков исторически устойчивых централизованных государств или мощных наднациональных территориально-государственных образований и др.
пока этнонационализм постепенно эволюционирует в сторону плебисцитарного национализма, дающего демократические инструменты достижения межэтнического компромисса и межэтнической кооперации.
Таким образом, не следует смешивать два совершенно разных по своей природе процесса: с одной стороны, процесс образования и консолидации современных наций и этносов в Кавказском регионе и сопряженные с этим конкретные политические явления; с другой — процесс утверждения этнической исключительности путем насилия, этнических чисток, депортаций, аннексий и т.д.
Превращение планеты в так называемую «глобальную деревню» ускоряет также мощные миграционные, в том числе этнические, потоки, вследствие чего возрастает этническая мозаич-ность большинства стран мира — даже тех, что ранее были относительно гомогенными. Естественно, что в таких странах обостряется целый ряд этнополитических проблем:
— взаимоотношения между «титульными» и «нетитульными» народами, так называемым центром и этническими регионами, анклавами;
— этнический редукционизм, этнонационализм и этнорегионализм;
— права и статус этнических меньшинств;
— перемещение акцентов с политической идентичности людей на этническую и т.д.
Более того, в ряде стран в результате неконтролируемой этнической миграции даже складывается реальная угроза сукцессии, то есть процесса экстремально быстрой смены этнического состава территории. Современный пример — положение в Дальневосточном регионе РФ, где при наличии 5-миллионного постоянного российского населения количество китайских мигрантов, по некоторым данным, уже достигло трех миллионов.
Важную роль в относительно быстром изменении устоявшейся этнической структуры, способном формировать целую систему этнополитических вызовов и угроз, играет и все более глобализирующийся фактор демографических процессов среди основных этносов отдельных стран или регионов.
Такое возрастание удельного веса этнополитического компонента общественной жизни в обозримом будущем может привести к бесконечной фрагментации практически всех полиэтнических государств, к разрушению существующей системы международных отношений, бесчисленным этнополитическим войнам и конфликтам, легко способным перерасти в межгосударственные и даже региональные. В мире звучат тревожные прогнозы о «распаде мирового единства», о «взорванной этничности», о том, что «в эпоху глобализации агрессивность этнонациональных меньшинств будет возрастать из-за незащищенности их самобытности и перспектив»2.
Еще один важный аспект проблемы, актуализирующийся под влиянием глобализации, — ослабление роли национальных государств, чьи основы подрываются по целому ряду направлений:
— ломка национальных границ, формирование транснациональной экономики;
— трансформация национально-государственного суверенитета с ростом числа транснациональных институтов;
— складывание нового социального мира без информационных границ;
— усиление транснациональной миграции, нарастание плюрализма культур и этнич-ностей.
Тем самым, по определению целого ряда западных исследователей (И. Фергюсон, Р. Ман-сбах и др.), современные глобализационные тенденции подрывают государства и саму систему
2 Абдулатипов Р.Г. Этнополитология. СПб: Питер, 2004. С. 239—240.
государств. По их мнению, в результате этих процессов следует ожидать воцарения хаоса на протяжении нескольких десятилетий: подрыв авторитета международных организаций, распространение оружия массового уничтожения, интенсификация международного терроризма и преступности, рост этнической нетерпимости и этнических конфликтов, усиление экономического неравенства и экологических бедствий и т.д. 3
В то же время ряд исследователей отмечают4, что, хотя абсолютизация национального государства как единственно возможной формы государства — это ошибка, не менее глубоким заблуждением является и идея об отмирании национальных государств. В мире насчитывается до 5 тыс. этносов и около 200 государств. И, по некоторым прогнозам, через 50 лет в ООН может входить уже 400—500 государств, что показывает пролонгацию процессов образования наций и национальных государств. В этом вопросе, на наш взгляд, не все так очевидно; но даже если следовать логике сторонников данной позиции, можно признать достаточно рациональной идею, что глобализация стимулирует в этнополитических процессах разнонаправленные тенденции — интеграционные и дезинтеграционные, центростремительные и центробежные.
При этом, хотя число государств растет, очевидно, что в практической плоскости иметь свое государство могут не все народы. Вопрос этот очень болезненный для многих, если так можно выразиться, «не успевших» с созданием государства этносов и, можно смело утверждать, ключевой для понимания всей системы этнополитических и межгосударственных отношений на Кавказе. Попробуем высказать несколько соображений по этому поводу.
■ Во-первых, вне зависимости от наших политических, этнических и эмоциональных пристрастий, следует признать, что, пока существуют нации, национальное развитие и в целом национальная проблематика, вопрос о национальном самоопределении будет стоять в той или иной форме. Другое дело, что, как пишет американский конфликтолог Д. Горовиц, «национальное самоопределение — это проблема, а не решение... Есть много доводов против акцента на национальное самоопределение и за принятие концепций взаимного компромисса»5. По нашему мнению, применительно к Кавказскому региону подобные доводы «против» можно условно сформулировать следующим образом.
1. Угроза эффекта домино. Как известно, замороженные и латентные межэтнические противоречия и в «мирные периоды» продолжают набирать разрушительный потенциал. Поэтому хрупкое состояние «ни войны, ни мира» на Кавказе может быть взорвано разными способами, но прежде всего — любой более-менее последовательной попыткой реализовать новейшие стремления «огосударствить» этносы. Причем общность и взаимозависимость этнополитических процессов в кавказских республиках настолько высока, что начавшийся на почве «национально-государственного самоопределения» этнический конфликт в одной из республик неизбежно вызовет цепную реакцию (эффект домино) и в других частях региона. Причинами могут стать самые различные факторы: геополитические, экономические, ресурсные, но главная из них — это наличие по соседству «родного» этнического меньшинства, обладающего внешней статусностью, то есть такого государства, где данный этнос выступает государствообразующим или же одним из титульных.
3 См.: Уткин А.И. Геоструктура XXI века // Независимая газета, 1 сентября 2000.
4 См.: ДробижеваЛ.М. Этничность в современном обществе // Этнополитика и социальные практики в Российской Федерации, 2001, № 2.
5 Цит. по: Тишков В.А. Вступительная статья // Бюллетень № 4 Международного проекта «Урегулирование этнических конфликтов в постсоветских государствах». М., 1995. С. 16.
2. Угроза эффекта матрешки, который неизбежно дополнит рассыпающееся «домино» кавказских государств и государственных образований, создавая все новые витки и уровни этнополитической активности.
3. Угроза «большого взрыва», или «большой кавказской войны», в случае реализации указанных выше угроз. Во многих публикациях предупреждают о возможности «пяти Карабахов» на Кавказе, о тотальной войне «всех против всех», о судьбе «вторых Балкан» и т.д. Часть этих пророчеств явно надуманны (например, что Кавказ станет источником новой мировой войны), но немало их построены на экстраполяции реально происходящих сегодня в регионе процессов. К примеру, сама возможность (в целом, пока гипотетическая) достижения «независимости» Чечни или «воссоединения» Осетии — это мощнейший стимулятор военно-политической перекройки всего этнополитического пространства Кавказа, в которую будут втянуты не только все семь северокавказских автономий и Россия в целом, но и все центральнокавказские государства, а также Турция, Иран и еще бог знает кто.
■ Наше второе соображение базируется на том, что тезис о самоопределении нации или небольшого этноса в полиэтничном государстве (а такими считаются все государства, имеющие более 5% иноэтничного населения) вовсе не обязательно должен заквашиваться в формах, схваченных обручами этнического сепаратизма, экстремизма или сецессии. Ученые и политики указывают на множество других форм осуществления этого права: признание права на внутреннее самоопределение, на культурно-национальную автономию, на свободное развитие своих духовных ценностей, языка, на соблюдение своих обычаев, исторических и религиозных традиций и т.д. Однако очевидно, что пока эти возможности мало востребованы на Кавказе. Почему? Помимо политико-экономических, этносоциальных факторов, здесь мы вторгаемся в сложную область политической и этнической психологии — зарождения враждебных установок, предубеждений, страхов. В этом плане, кажется, необходимо выделить два момента.
1. Не секрет, что у государств Кавказского региона, на территории которых есть этнические меньшинства, особенно обладающие внешней статусностью, часто возникают опасения, что внешние силы или государство-покровитель могут встать на защиту меньшинства, а как крайний вариант — аннексировать населяемую им территорию. Государство осуществляет упреждающие меры, проводит соответствующую этническую политику, и тогда малые этносы действительно обращаются за «помощью». Тем самым первоначальные подозрения относительно «нелояльности» этнической группы задним числом оказываются обоснованными. В результате срабатывает механизм так называемого самосбывающегося пророчества.
2. Практический опыт многочисленных конфликтных зон на Кавказе (Нагорный Карабах, Абхазия, Осетия, Чечня, Кабардино-Балкария, Карачаево-Черкесия) демонстрирует активное использование этничности, лозунгов «освобождения нации», агрессивной защиты прав этноса в качестве средства продвижения собственных статусных интересов элиты6 данного меньшинства, часто переплетенных с интересами местных мафиозно-криминальных групп и различных кланов. В такой обстановке даже минимальное удовлетворение требований относительно развития языка, культуры данного этноса, открытия национальных университетов становится лишь прологом к эскалации этнических требований. В результате этно-
6 По этой позиции см.: ТишковВ.А. Забыть о нации // Вопросы философии, 1998, № 9.
элиты, осознанно или нет, заводят этнополитический процесс в неразрешимый тупик, исключая любые варианты его развития, кроме крайне радикальных.
■ Третье соображение связано с широким распространением в политической литературе и в массовом сознании пагубного заблуждения о тождественности процессов образования наций-этносов и национального государства. Безусловно, это близкие, взаимозависимые и взаимодополняющие друг друга процессы, но в современном мире их уже можно и нужно различать. Как образно отмечает Р.Г. Абдулатипов: «нация-государство в XIX и даже в XX веке — это чаще господство одной нации и растворение всех других во имя ее огосударствления... Нация-государство в XXI веке — это солидарное, равноправное и равнодостойное объединение этнонаций в единую политическую общность, с общей социально-политической судьбой»7. Возможна ли такая безоблачная перспектива на Кавказе? С одной стороны, в науке и политической практике уже давно сложился пессимистический подход, согласно которому «этнически плюральные общества не создают питательную среду для демократии»8. Но, с другой стороны, есть богатая практика демократических западных стран, полиэтничных и мультикультурных в своей основе. В рамках сложившихся в Кавказском регионе реалий возможность подобного баланса власти и этнично-сти, рассредоточения властных полномочий на основе принципов полиэтничной демократии сегодня представляется не слишком реалистичной. Однако, говоря об эт-нополитических процессах в контексте глобализации, и теоретически, и практически продуктивней не сосредоточиваться на факторах и процессах, содержащих конфликтный потенциал (в том числе и праве на самоопределение), а пытаться упреждать перспективы их эволюции, исследовать процессы формирования новых транснациональных мультиэтнических образований. Данный подход будет понятен, если учесть, что глобализация протягивает коммуникационную «паутину» взаимозависимостей и взаимопроникновения поверх существующих между народами границ и барьеров, создавая глобальную общность уже на цивилизационном уровне. Отметим лишь, что во многих известных футурологических сценариях, посвященных будущему этносов, ясно просматривается ослабление факторов-детерминантов формирования наций, их характерных признаков и, соответственно, деактуализация принципа этнического самоопределения, особенно в ее экстремальных формах. И тому есть объяснение. В условиях глобализации все народы, и «успевшие», и «не успевшие» с государственностью, вынуждены будут выбирать между этнической идентичностью в ее исторической данности и новой формулой гармонизации этносоциального содержания. Современные тенденции мирового развития показывают, что от этого в конце концов и будут зависеть исторические судьбы народов, их органичная «вплетенность» в глобальную цивилизацию. Как видим, и в этом отношении глобализация открывает, с одной стороны, уникальные возможности для реальной самоорганизации национальной жизни этносов на принципах гражданской солидарности и социального партнерства, с другой — ведет к санации политических и этнических мифологем в ходе реализации народами своих действительных, а не мнимых этнополитических и этнокультурных потребностей.
Безусловно, некоторые из высказанных нами соображений и перечисленных тенденций сегодня пока не состыковываются и даже, по всей видимости, противоречат сложившейся в Кавказском регионе этнополитической ситуации и стратегическим целям основных акторов этой, по образному выражению Зб. Бжезинского, «игровой площадки». В обобщенной форме это проявляется как противоречие между растущей этнической регионализацией и обуслов-
7 Абдулатипов Р.Г. Указ. соч. С. 104—105.
8 RabushkaA., ShepsleK. Politics in Plural Societies: A Theory of Democratic Instability. Coiumbus, 1972. P. 186.
ленными глобализацией объективными потребностями политической и экономической интеграции региона.
К сожалению, приходится признать и маловероятность пока компромисса парадигм у оппонирующих сторон, причем не только по вопросу о праве на национальное самоопределение, но и по целому ряду других, не менее злободневных этнополитических вопросов. Гипертрофированные формы этнизации политики сегодня привели к ситуации, когда минимум требований одной конфликтующей стороны намного превосходит максимум уступок другой. Хуже того, эти вопросы были с чудовищной безответственностью переведены в плоскость вооруженной борьбы, когда «критика оружием» очень легко заменила «оружие критики».
Поэтому, если не активировать в Кавказском регионе в соответствии с требованиями времени, выраженными в категориях глобализации, крупных интеграционных проектов, не осуществить повсеместный категорический переход к мультикультурной модели этнической политики, то рано или поздно эти противоречия могут снова принять форму открытого межэтнического противостояния. Неоспоримый факт, что государственность на Кавказе обладает заметными этнократическими чертами (один государственный язык, фактические и формальные привилегии титульных наций), может быть существенно смягчен, если государства региона будут готовы решать этнополитические проблемы на принципах концессиональной демократии. Думается, что для реалий Кавказа именно такой тип демократии позволит в контексте глобализации обеспечить наилучшую форму сохранения стабильного экономического и политического порядка, который должен базироваться, среди прочего, и на упорядоченных национальных отношениях.
Геополитическое измерение «кавказской шахматной доски»
В научной литературе накоплен большой пласт исследований по конфликтам в Кавказском регионе: объективных и ангажированных, теоретических и прикладных, и т.д. Однако, к сожалению, в большинстве из них конфликты рассматриваются в категориях антиномий: либо в плоскости этнополитического редукционизма, оставляя за скобками их геополитический контекст; либо как производные от интересов «великих мира сего» с точки зрения их включенности в глобальные геополитические процессы.
В научной и публицистической литературе в рамках последнего подхода можно выделить три ключевые парадигмы.
> Парадигма пассивной вовлеченности, согласно которой Кавказский регион не обладает собственной геополитической активностью и является лишь одной из зон глобального противостояния талассократических и телллурократических сил. По мнению аналитика «Файнэншл таймс» Изабелл Горст, Кавказ — это место, где открывается очередная глава «Большой игры»9.
Примерно на тех же позициях находится российский геополитик А. Дугин: «Любое рассмотрение Кавказского региона в геополитической системе координат предполагает конечное сведение всей многосложной картины реальной расстановки сил к глобальному геополитическому дуализму, к столкновению всегда и во всем противоположных геополитических интересов России и США (шире — стран Североатлантического союза)»10.
9 См.: GorstI. Foreign Investment: Caucasus is Scene of New Chapter in the Great Game // The Financial Times, 31 October 2007.
10 Дугин А. Кавказский вызов [http://www.arctogaia.com/public/vtor11.htm].
По-своему, через призму иерархичности геополитических субъектов, исследователи из Института Центральной Азии и Кавказа Университета Джонса Xопкинса (США) Фредерик Старр и Сванте Корнелл предлагают «концептуализацию Кавказа в рамках Большого Черноморского региона», обосновывая это таким образом: «Рассмотрение всего Кавказа через призму Большого Черноморского региона имеет смысл как политически, так и экономически. В этом контексте Кавказ является ощутимым географическим образованием в формировании важного компонента в восточной части Черного моря и, следовательно, доступа ЕС к Центральной Азии и Ирану»11.
Януш Бугайски, старший научный сотрудник Европейской программы Центра стратегических и международных исследований, полагает, что ситуация в регионе определяется тремя факторами:
■ во-первых, проблемой территориальной целостности государств (к примеру, Армения продолжает оккупировать часть территории Азербайджана, а Россия де-факто контролирует часть территории Грузии),
■ во-вторых, проблемой соблюдения международных норм (с одной стороны, международное право зачастую вступает в противоречие с местными традициями, а с другой — борьба за контроль над энергетическими и транспортными потоками приводит к конфликтам) и,
■ в-третьих, проблемой независимости Азербайджана, Армении и Грузии, которые под давлением более мощных игроков периодически бывают лишены возможности действовать самостоятельно12.
Крайней, по сути шовинистической формой парадигмы пассивной вовлеченности можно считать мнение, что «Южный Кавказ никогда в истории не играл самостоятельной геополитической роли. Поэтому выбор для него всегда состоял лишь в том, под чьей внешней властью находиться. Под покровительством северной державы (то есть России) закавказские страны неизменно были защищены от любых угроз лучше, чем находясь в зависимости от других соседей»13.
> Во-вторых, парадигма активной вовлеченности. Кавказ обладает собственной геополитической активностью и вместе с регионом Каспийского моря является самостоятельным субъектом мировой геополитики.
По мнению ряда аналитиков: А. Коэна, П. Эскобара и других, — Кавказско-Каспийский регион, с учетом его ресурсного и трубопроводного потенциала, представляет собой центральный сегмент на новых картах «Большой Игры»14. Со слов другого американского исследователя, Бей Фэнга: «Новой карте придумали и новое название: «Ступица и спицы». Роль ступицы на ней выполняет Каспийское море, от которого в разные стороны расходятся спицы — многочисленные трубопроводы, представляющие собой потенциальные маршруты для экспорта огромных нефтяных и газовых запасов, лежащих под землей»15. В этом смысле стоит признать, что геополитическое и геостратегическое значение коммуникационного потенциала Кавказа выходит за пределы Центральной Азии и Прикаспийского региона и должно рассматриваться в масштабах всей Евразии.
11 Cornell S.E., Starr S.F. The Caucasus: A Challenge for Europe. Washington, D.C., Silk Road Paper, June 2006. P. 73.
12 См.: Южный Кавказ: пути развития [http://www1.voanews.com/russian/news/Analysis-and-perspectives/Caucasus-development-2010-02-23-85151567.html].
13 Похищение Кавказа [http://russianews.ru/newspaper/20/15923].
14 См.: Cohen A. The New «Great Game»: Oil Politics in the Caucasus and Central Asia [http://www.heritage.org/ research/russiaandeurasia/bg1065.cfm], 25 January 1996; Escobar P. Oil Pipelines are the «New Great Game» [http://www. huffingtonpost.com/2009/03/24/oil-pipelines-are-the-new_n_178715.html], 24 March 2009.
15 ФэнгБ. Большая энергетическая игра [http://www.inosmi.ru/translation/229815.html].
> В-третьих, парадигма автономности. Среди специалистов-кавказоведов имеют широкое хождение представления о геополитической самозначимости и автономности Кавказского региона в рамках «Новой Большой Игры»:
■ Кавказ — это сложная система взаимоотношений между Азербайджаном, Грузией, Арменией, Турцией, Россией и Ираном. Поэтому условно данный регион можно назвать «Большой неделимый Кавказ»;
■ Кавказ — это субъект-носитель особой исторической миссии, и поэтому он должен стать мостом как между Севером и Югом, так и между Востоком и Западом;
■ Кавказ — это геострата, где происходит синхронизация или конфронтация геополитических проектов; и др.16
Указанные парадигмы в полной мере проявляются в попытках разрешить армяно-азербайджанский конфликт вокруг Нагорного Карабаха.
Уже упомянутый А. Дугин утверждает, что США не заинтересованы в разрешении конфликта и именно поэтому лоббировали армяно-турецкие протоколы. «Это был огромный геополитический проект американцев по перетягиванию Армении под свое влияние, что сопровождалось серьезным давлением на Турцию»17.
За последнее десятилетие было немало инициатив под звучными названиями с использованием слоганов «безопасность», «стабильность» и «сотрудничество»: всевозможные модели региональной безопасности типа «3 + 3», «3 + 3 + 2», турецкая инициатива о создании Платформы стабильности на Кавказе (2008 г.) и др. Все они оказались безуспешными отнюдь не в силу нежелания народов Кавказа жить в мире и процветании, а потому, что на поверку оказались проектами продвижения стратегических целей тех или иных «игроков» «Новой Большой Игры» на Кавказе (или их альянсов) и поэтому блокировались их «оппонентами».
Возникает вопрос: а возможно ли вообще в ситуации геополитического плюрализма, создавшего нынешнюю патовую ситуацию, совершить прорыв в решении нагорно-карабахского конфликта? Можно до бесконечности обсуждать различные варианты его урегулирования: силовые, компромиссные, промежуточные, пакетные, поэтапные и т.д., — но практического результата нет и, видимо, не будет еще долго — до тех пор, пока в сложившемся на Кавказе статус-кво не качнется «маятник» баланса сил.
В связи с этим возникает вопрос: а не является ли вообще международный миротворческий процесс политическим мифотворчеством? Деятельность международных посредников растянулась на десятилетия, из чего можно заключить, что «нагорно-карабахский конфликт в том виде, в каком он есть сейчас, не устраивает только Азербайджан. Другие страны вполне устраивает статус-кво»18.
И все же возможности международного мирного процесса по урегулированию конфликта вокруг Нагорного Карабаха пока не исчерпаны. Однако для его успеха необходимо, по нашему мнению, наличие хотя бы одного из трех очень важных условий:
— хотя бы временное совпадение геополитических интересов глобальных и региональных акторов мировой политики, прежде всего США и России, что может привести к скоординированным действиям в этом вопросе;
— серьезное изменение геополитического баланса сил и военно-политической конфигурации на Кавказе;
— серьезное изменение внутриполитической ситуации в одном из государств Большого Кавказа.
16 См.: Маисая В. Кавказская геострата — синхронизация или конфронтация геополитических проектов: соприкосновение теорий Аттали и Хантингтона? [http://cge.evrazia.org/geopolitics_10.shtml].
17 [http://www.day.az/news/politics/205632.html].
18 РарА. Трудноощутимая динамика, 28 декабря 2009 [http://www.ng.ru/dipkurer/2009-12-28/9_dynamics.html].
Вот вкратце наши собственные соображения относительно геополитических возможностей урегулирования армяно-азербайджанского конфликта.
1. К настоящему моменту по своей мотивации данный конфликт носит когнитивный характер, так как минимум требований каждой из сторон превосходит максимум возможных уступок другой: Армения настаивает на горизонтальных отношениях между Баку и армянской общиной Нагорного Карабаха, Азербайджан — на вертикальных. Отступление от этой позиции для официальных властей каждой сторон равносильно политической смерти.
2. Конфликт лишь формально имеет характер двустороннего — с самого начала носил международный характер, и сегодня, когда здесь все более откровенно обнажаются противоречивые интересы США, евро-атлантического блока, России, Турции и Ирана, становится ясно, что в действительности он имеет многосторонний формат.
3. Именно в силу региональных проявлений глобального геополитического соперничества конфликт принял столь затяжной характер. Но даже в случае реализации повторяющихся из года в год оптимистических заявлений о скором пришествии мира, введение в зону конфликта миротворческих сил без принципиального решения стержневой (когнитивной) основы конфликта в конечном счете может привести к драматическим последствиям:
■ исторические прецеденты показывают, что иностранное военное присутствие с «гуманитарными целями» обычно становится прелюдией к дальнейшему расчленению страны (например, Конго, Кипр, Югославия, Ирак — как известно, идет активное обсуждение проекта по его разделу на три отдельных государства: суннитское, шиитское и курдское);
■ введение международных сил окажется идеальным средством вовлечь Азербайджан в орбиту «Новой Большой Игры» по перекройке существующих государственно-политических границ на Кавказе и Среднем Востоке. В 1999 году П. Гобл опубликовал статью «Новые ходы на кавказской шахматной доске», в которой утверждал, что прокладка новых железнодорожных и нефтепроводных коммуникаций, которые соединят страны Центральной Азии и Закавказья с Европой «в обход России и Ирана», и связанные с этим изменения позиции на кавказской шахматной доске «в состоянии изменить геополитический ландшафт не только региона, но и Евразии в целом»19;
■ существующие механизмы по «принуждению к миру», как правило, реализуются по сценариям, имеющим весьма слабое отношение к действительным интересам конфликтующих сторон. Примером тому служат Ирак, Афганистан, Балканы, Грузия.
В этой связи возникает еще один аспект проблемы — возможность появления нового регионального центра силы. По конъюнктурным соображениям грузинские, азербайджанские и армянские политологи видят в этой роли свои страны. У азербайджанской политической и интеллектуальной элиты есть достаточно аргументов, что богатая и политически стабильная республика имеет все больше оснований претендовать на лидерство в регионе: Азербайджан — это «непотопляемый корабль», региональная держава, с которой следует считаться независимо от желания других стран.
Азербайджан показал себя самостоятельным игроком в «кавказском пасьянсе», продемонстрировав тем самым, что:
19 Goble P. New Moves on Caucasus Chessboard // Asia Times, 21 April 1999 [http://www.atimes.com/c-asia/ AD21Ag01.html].
■ тезис о том, что Азербайджан, по умолчанию, не является самодостаточным и не может самостоятельно обеспечить свои интересы национальной безопасности, безнадежно устарел;
■ азербайджанское руководство и общественность не питают иллюзий относительно намерений «игроков» «Новой Большой Игры», будь то заверения о «стратегическом партнерстве» (США, Россия), клятвы в «братской дружбе» (Турция, Иран) или какие-то другие изыски политико-дипломатической словесности;
■ страна активно использует нефтегазовую и «трубопроводную» дипломатию для целей своего национального развития и не только самостоятельно выбирает себе партнеров, но и успешно блокирует попытки «сговора» участников «Игры» за счет ее интересов.
Все это позволяет прийти к выводу о формировании нового вектора в развитии геополитической ситуации в регионе — «азербайджанского», отчего «игра в регионе Центрального Кавказа становится все более интригующей». Насколько он окажется устойчивым и в какую сторону он раскачает «маятник» в балансе сил на Кавказе, как повлияет на процесс урегулирования нагорно-карабахского конфликта, — пока трудно сказать. Однако уже очевидно, что его становление вынуждает «старых игроков» серьезно пересмотреть свои планы, значительно сужает диапазон использования фактора нагорно-карабахского конфликта в качестве инструмента давления.
На этом фоне значительно изменилась и тональность в трактовке информации об урегулировании нагорно-карабахского конфликта и о его взаимосвязи с мировой политикой. «Удивительно, но судьба Европы будет решаться не в Париже, Берлине, Лондоне или Брюсселе, а на Южном Кавказе. По этой крошечной территории проходят несколько стратегических не-фте- и газопроводов. Это единственные пути доступа в Европу энергоресурсов, которые не находятся под контролем России. А между тем, кто контролирует поставки энергоносителей в Европу, тот ею и управляет»20.
Даже столь краткое освещение отчетливо свидетельствует о перманентной борьбе за новый передел мира в глобальном геополитическом пространстве.
Немалое число аналитиков предполагает, что основа этой борьбы лежит в противостоянии Соединенных Штатов укрепляющейся Европе. Другая часть считает, что Вашингтон пытается задобрить Россию, дав согласие на частичное восстановление ее прежнего влияния на постсоветском пространстве (Украина, Кыргызстан, ряд интеграционных проектов: коллективные миротворческие силы, Таможенный союз) с целью создать антикитайский тандем, решить иранскую проблему и т.д. Сколько в таких рассуждениях прагматизма, а сколько иллюзий, покажет время. Однако огромная опасность для нашей страны и в целом для постсоветского пространства состоит в том, что при неблагоприятном раскладе пасьянса подобных глобальных геополитических влияний могут одновременно «проснуться» все на время затухшие было конфликтные точки.
Этнополитическое измерение «кавказской мозаики»
В возникновении этнополитических конфликтов можно выделить по меньшей мере два основных уровня: внутренний и внешний. Внутреннее измерение проблемы заключается в активном включении в политический процесс акторов-этносов. Возникает этнополитический процесс — процесс взаимодействия достаточно больших групп населения, каждая из которых характеризуется, с одной стороны, артикулированной этнической идентичностью, с другой —
20 [http://www.inosmi.ru/caucasus/20090508/248967.html].
реально наличествующими или желаемыми институтами суверенитета. Таким образом, выражаемые этими группами этнические требования немедленно становятся политическими (расширение суверенитета), а политические, экономические или гуманитарные требования приобретают этническую окраску, так что для их реализации используются механизмы этнической мобилизации21. Этнонациональные движения имеют тенденцию к эскалации требований (от этнокультурных к экономическим, а от них — к политическим, статусным и т.д.) и, соответственно, к ужесточению форм борьбы за их реализацию. При этом период паузы обычно используется не для поиска оптимальных путей выхода из конфликтов, а для накопления сил с целью их продолжения.
Внешнее измерение этнополитических конфликтов проявляется в том, что в эпоху глобализации они все больше и больше приобретают характер геополитических проблем (к примеру, конфликты в Косове, Абхазии, Южной Осетии, попытки разрешения которых приобретают характер международных прецедентов). Не случайно большинство правительств, втянутых в круговорот этнических конфликтов, часто пытаются объяснить их причины действительным или мнимым иностранным вмешательством в их внутренние дела.
Опыт мировой истории наглядно показывает, как легко этнополитический конфликт переходит из ненасильственной стадии в вооруженную. По подсчетам английского социолога-международника Э. Луарда, примерно половина случившихся в мире за период с 1400 года по настоящее время вооруженных конфликтов произошла между государствами. За четыре же послевоенных десятилетия из 127 «значительных» войн лишь 37 принадлежали к категории международных22.
Причины этнополитических конфликтов коренятся прежде всего в самой природе этно-национальных общин и объективной среде, в которой они функционируют: само несовпадение естественных географических границ расселения этнических общностей с политическими границами превращает пространства, в которых конституируются государства, в арену этнических движений и конфликтов, связанных с борьбой за формирование национальных (этнических) государств.
В современном мире живет 3—5 тыс. этнических групп, причем общая численность этнических меньшинств значительно выше, поскольку многие этносы расселены в ряде стран. 269 этносов имеют численность более чем по одному миллиону человек, 90% наций и народностей входят в состав многонациональных государств. Такое многообразие не прибавляет стабильности современному миру. Известно, что 99 стран в мире имеют 291 этническое меньшинство с «фактором риска». Более того, по выражению американских исследователей Ч. Кегли и Ю. Витткопфа, этнический конфликт является одним из «величайших убийц в мире»23. Более чем 26 млн вынужденных переселенцев спасались бегством от 50 основных этнических конфликтов, имевших место в 1993—1994 годах; при этом каждый из этих конфликтов оказывался причиной смерти в среднем 80 тыс. чел. Кроме того, треть всех международных кризисов с 1918-го по 1988 год демонстрируют этнополитическое измерение24.
Следует сразу оговориться, что какого-либо однозначного ответа на вопрос об этнопо-литическом измерении социальных процессов в научной литературе пока нет. По мнению сторонников конструктивистского (постмодернистского) подхода, этничность является специфической характеристикой основных сфер общественной жизни (политической, экономической, духовной и др.), существует в них и проявляется через них и поэтому не выступает в качестве самостоятельной субъектно-объектной области. Базовым постулатом здесь можно
21 См.: ДрагунскийД.В. Этнополитические процессы на постсоветском пространстве и реконструкция Северной Евразии // Полис, 1995, № 3. С. 40.
22 См.: Общая и прикладная политология. М.: МГСУ; Изд-во «Союз», 1997. С. 195.
23 Kegley C, Wittkopf E. World Politics: Trends and Transformation, 5th edition, New York: Saint-Martin's, 1995.
P. 498.
24 См.: Медведева М.А. Этнополитический конфликт как фактор угрозы международной безопасности. В кн.: Философия ХХ века: школы и концепции. Научная конференция СПбГУ, 21 ноября 2000 г. СПб, 2001. С. 156.
считать «тезис о фактическом отсутствии в природе этнического как такового и вытекающее из этого сведение этничности к рукотворному артефакту, либо формируемому индивидами в процессе создания собственной когнитивной картины социального мира»25. В данном контексте даже острейшие формы этнополитических конфликтов сводятся к различным комбинациям «привычных» социально-политических, экономических и иных причин. В своей категоричной форме данный подход проявляется в жестком исключении этнического фактора из числа детерминант национальной безопасности: «К основным компонентам национальной безопасности относятся военная, экономическая, социальная, экологическая, информационная безопасность»26.
Оппоненты данного подхода, прежде всего сторонники теории примордиализма, исходят из очевидной, на их взгляд, бесспорности реального функционирования комплекса этнических отношений, этнической жизни в целом со всеми сопряженными с нею свойствами (этническая история, психология, менталитет и т.д.) в качестве особой социальной субстанции — этнической сферы. Поскольку здесь речь может идти о реальном существовании этнической субстанции, то в своих крайних проявлениях примордиалистский подход приводит даже к выводу о том, что абсолютно только существование этноса. С учетом того, что демонстрация этнической идентификации и политизация этничности в последние десятилетия во всем мире приобрела угрожающий и самодовлеющий характер, внимание исследователей, по мнению примордиа-листов, должно быть сосредоточено на проблемах безопасности непосредственно в этнической сфере. Именно поэтому наиболее последовательные представители этого направления предлагают выделить новый, особый сегмент в структуре национальной безопасности — этнопо-литическую безопасность. Содержание и основные характеристики научной литературы по указанной проблеме можно в сжатом виде представить следующим образом.
■ Во-первых, используемая в этой области терминология и логико-понятийный аппарат очень часто не носят строго научного характера, а представляют собой некий набор привлекательных лингвосемантических оборотов и, соответственно, нуждаются в более глубокой категориальной разработке.
■ Во-вторых, образование наций и национальных государств — это, безусловно, процесс исторический, истоки его лежат в глубине веков. Однако столь же бесспорно, что с начала ХХ века динамика нациеобразования (nation-building) непрерывно ускоряется. Так, из существующих ныне около 200 государств в 1910 году существовало всего 15, и каждая новая эпоха геополитических потрясений (Первая и Вторая мировые войны, крах колониальной системы и мирового социализма) лишь придает этому процессу дополнительный стимул. В результате в современном мире объективно увеличивается количество разделительных линий между государствообразующими народами-нациями и этническими меньшинствами.
■ В-третьих, анализируя этнополитические процессы в контексте глобализации, нельзя сосредоточиваться на конфликтосодержащих факторах и процессах. Данный подход будет понятен, если учесть, что глобализация протягивает коммуникационную «паутину» взаимозависимостей и взаимопроникновения не только и не столько между национальными государствами, сколько поверх существующих между народами границ и барьеров, объединяя тем самым, различные этнические идентичности в глобальную общность уже на цивилизационном уровне.
■ В-четвертых, вызовы и угрозы глобализации уже сегодня ставят практически все народы (как сформировавшие собственные государства, так и остальные) перед дилем-
25 Рыбаков С.Е. Философия этноса. М.: ИПК Госслужбы, 2001. С. 8.
26 Жаде З.А. Национальные интересы и безопасность России в контексте геополитики [http://www.vestnik. adygnet.ru/ffles/2005.2/123/jade2005_2.pdf^. С. 60.
мой: либо сохранение этнической идентичности в ее исторической данности, либо поиски новой формулы гармонизации этносоциального содержания. А это значит, что ни одна страна в мире, тем более имеющая полиэтничный состав населения, не может позволить себе игнорировать этнические проблемы и противоречия в контексте обеспечения своей национальной безопасности.
■ В-пятых, углубляется противоречие между международно-правовыми нормами, устанавливающими рамки государственного суверенитета, и процессами глобализации, создающими основу для вмешательства во внутригосударственные дела со стороны международных и региональных организаций, в том числе и по поводу межэтнических конфликтов. Это обстоятельство, в свою очередь, вызывает в адрес ведущих держав мира и международных наднациональных акторов обвинения в неоимпериализме, борьбе за передел мира, двойных стандартах и т.д.
■ В-шестых, на протяжении большей части прошлого столетия категория «безопасность» редко использовалась в политической литературе применительно к этнической сфере. И в западной, и в советско-российской научных школах, образно говоря, этносы были «растворены» в доминантных в общественной мысли XX века социально-исторических общностях: классах (марксизм), слоях населения (теория стратификации), государствах (идеология этатизма), различных идеологических конструкциях. Кровопролитные этнополитические конфликты конца XX века, показав неготовность мирового сообщества к проблемам, рожденным этнической мобилизацией, серьезно изменили и философию этнической безопасности в эпоху глобализации. Так, в докладе ПРООН за 2005 год, хотя там и продолжается лавирование между принципами «территориальной целостности» государств и «права народов на самоопределение», содержится констатация: «В плане безопасности когерентная и мирная международная система будет с гораздо большей степенью вероятности создана путем сотрудничества эффективных государств... нежели в среде хрупких, распадающихся, фрагментарных или вообще хаотичных государственных образований»27.
Таким образом, в политических науках и в политической практике конца XX — начала XXI веков прослеживается определенная трансформация представлений об этнополитическом измерении в контексте демократического транзита. В эпоху глобализации, когда трансформируется сама каузальная основа сотрясающих мир конфликтов, по сути, назрела настоятельная необходимость как смены теоретико-методологической парадигмы в осмыслении этнополи-тических процессов, так и формирования на этой основе нового исследовательского поля.
Конфессиональное измерение «кавказской мозаики»
В эпоху глобализации, когда наряду с ускорением всех аспектов развития человечества нарастает и перманентная волна насилия, этнических и религиозных конфликтов, для их реального разрешения необходимо участие всех общественных сил в самом широком формате. Только так можно преодолеть имеющиеся расколы и добиться гражданского мира и социокультурного согласия.
Известное пророчество С. Xантингтона о том, что конфликты будущего будут представлять собой «столкновение цивилизаций»28, основанные на религиозном факторе, вызвало у
27 Доклад о развитии человека 2005 года. Программа Развития ООН. Глава 5 [http://www.un.org/russian/esa/ hdг/2005/hdr05_гu_chapteг_5.pdf|. С. 182.
28 См.: Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. М.: АСТ, 2003.
многих исследователей стремление доказать их наличие уже в современной действительности, не дожидаясь наступления этого будущего. В политологических изданиях и публикациях общеупотребительным стало словосочетание «этнополитические и этноконфессиональные конфликты». При этом никто не беспокоился о том, чтобы сколько-нибудь основательно раскрыть природу и особенности этих последних. Например, авторы солидной монографии «Конфликты на Востоке. Этнические и конфессиональные» даже в ее первой, теоретико-методологической главе («Этноконфессиональные конфликты современности и подходы к их урегулированию») так ни разу и не обозначили феномен этноконфессионального конфликта в качестве самостоятельного объекта исследования. По сути, анализируется лишь сам религиозный (конфессиональный) фактор. Тем самым этноконфессиональные конфликты фактически сводятся лишь к разновидности этнополитических конфликтов29. Примерно такую же молчаливую констатацию смысловой тождественности данных категорий можно встретить во многих монографи-ях30, учебно-методических программах и учебных пособиях31.
С конца ХХ века международная общественность все чаще пытается использовать для предотвращения конфликтов наработанный многими веками потенциал мирного сосуществования народов и религий. С большим основанием можно утверждать, что одной из таких исторических зон религиозной и этнической толерантности и является Азербайджан — страна с многовековыми традициями мирного сосуществования различных народов и конфессий.
В подходе к феномену толерантности (от англ. tolerance — терпимость, в свою очередь произошедшего от лат. tolerantia — терпение) как готовности общества к принятию иных, отличных от господствующих в нем, мнений, убеждений и моделей поведения всегда присутствовало и до сих пор сохраняется определенная двойственность, колебания от однозначного позитивного отношения до активного неприятия. Так, с одной стороны, в контексте западного менталитета толерантности приписывается чудодейственная способность органичного сочетания широкой коммуникативности со свободой самоидентификации индивидов и групп — то есть в ней видят особый социокультурный способ разрешения накопившихся в обществе противоречий. С другой стороны, толерантность нередко воспринимается как фактор разрушения наций и государств, как процесс уничтожения всего того, что служит объединению индивидов на этноконфессиональной и государственной основе.
Особо следует сказать о примордиалистских представлениях о толерантности и ее различных разновидностях (социально-этнической, религиозной и др.) как об имманентном качестве, присущем всем народам. К примеру, в докладах на Всероссийской научной конференции «Проблемы сохранения толерантности в условиях полиэтничного и многоконфессионального региона» (Махачкала, март 2007 г.) утверждалось, что этническая толерантность — это особая черта любого этноса, неотъемлемый элемент структуры этнического менталитета32. К сожалению, жесткая действительность начала XXI века, в том числе и на Кавказе, не дает оснований для столь оптимистичных обобщений.
Именно поэтому становление независимой азербайджанской государственности оказалось тесно связано с целенаправленным использованием традиций толерантности. Особо в этом контексте, по мнению многих общественных и религиозных деятелей, следует отметить, что демократический вектор развития современного азербайджанского общества и государства придал еще больший импульс толерантности, прежде всего межконфессиональной.
29 См.: Конфликты на Востоке. Этнические и конфессиональные / Под ред. проф. А.Д. Воскресенского. М.: Аспект-Пресс, 2008.
30 См.: Этносы и конфессии на Востоке: конфликты и взаимодействие. М.: МГИМО, 2005.
31 См.: Травина Е.М. Современные проблемы этнокультурных и конфессиональных отношений. Санкт-Петербург, 2007.
32 См.: Дзарахова З.М. К вопросу о толерантности в этнокультуре народов Кавказа // Всероссийская научная конференция «Проблемы сохранения толерантности в условиях полиэтничного и многоконфессионального региона» (Махачкала, 2007) [http://www.ingush.ru/serdalo395_2.asp].
Взаимосвязи между религией и политикой, а также их производными: традиционной и политической культурами, ценностями, институтами — всегда были полем ожесточенных научных и политических дискуссий. Вопросу о том, как в новых условиях сосуществуют сферы религии и этнополитики, посвящено огромное количество политико-религиозной, научной и околонаучной литературы. И тем не менее, по нашему мнению, в данной проблематике все еще остается очень много белых пятен.
Особую значимость эти вопросы представляют для государств, переживающих переходный период в своем развитии (к ним можно отнести все новые независимые страны постсоветского пространства, в том числе и на Кавказе). В них, в силу незавершенности процессов этносоциального и национально-государственного развития, а также сопутствующих демократическому транзиту трудностей, возникает особая напряженность при наложении проблем политического, этнического и конфессионального характера. А это, в свою очередь, создает для этнополитической и, в целом, национальной безопасности этих государств сложную комбинацию угроз с повышенным конфликтогенным потенциалом.
Прежде всего отметим, что этничность и конфессиональность не отрицают, а скорее дополняют друг друга: происходящие в этих двух сферах негативные и позитивные, интеграционные и дезинтеграционные процессы различного типа во многом уравновешивают друг друга. В то же время точно определить механизмы взаимодействия имманентных качеств этнич-ности и конфессиональности весьма сложно, вопрос этот требует своего отдельного рассмотрения. Продуктивнее сосредоточиться на выявлении «контактных зон» такого взаимодействия. Именно в пересекающихся полях взаимодействия и возникает новая социо-антропоген-ная реальность, производная от «сплава» этничности и конфессиональности — этноконфесси-ональность. При этом конкретный вектор этноконфессионального воздействия — это своего рода равнодействующая влияний социально-этнических и религиозно-конфессиональных институтов, а также целенаправленной политики всей системы институтов по регулированию этнонациональных и государственно-конфессиональных отношений. В абстракции можно выделить четыре основных направления («вектора») этноконфессионального воздействия. Перечислим их в порядке возрастания в них потенциала конфликтогенности.
1. Этноконфессиональная толерантность (терпимость) — состояние общества, которое складывается в обществе в результате низкого уровня как этнизации, так и конфессионализации при сохранении нормальной этнической и конфессиональной идентичности.
2. Этноцентризм — характеризуется высоким уровнем этничности в сочетании с относительным низким уровнем конфессионализации общества. Дискриминация в форме демонстрации «превосходства» титульного этноса и пассивной нетерпимости вытесняет остальные этнические и конфессиональные сообщества на периферию жизни общества.
3. Религиозный фанатизм — характеризуется высоким уровнем конфессионализации общества в сочетании с относительным низким уровнем этничности. Базируется на идее несовместимости любых иных религий с доминантной конфессией (в транзитных государствах может выражаться в конфликтах под лозунгами борьбы «за чистоту веры», и т.д.).
4. Этноконфессиональная нетерпимость — характеризуется высоким уровнем как этнизации, так и радикальной конфессионализации общества, в результате чего несовместимость с другими этническими и конфессиональными идентичностями принимает крайне агрессивные формы.
В этой связи возникают два вопроса: каков же механизм трансляции этноконфессиональ-ного воздействия на систему национальной безопасности и каковы особенности протекания этого процесса в транзитных государствах Кавказа?
Отвечая на первый вопрос, отметим, что рассмотренные выше четыре типа этноконфес-сионального воздействия реализуются не в форме прямого проецирования на всю систему национальной безопасности по схеме: этноконфессиональность — экономическая безопасность; этноконфессиональность — политическая безопасность и т.д. Логичней все-таки предположить наличие в системе национальной безопасности такого сегмента, который стал бы «естественными вратами» для абсорбции сложившегося в обществе основного этноконфесси-онального импульса.
Мы считаем, что таким естественным медиаторным сегментом является этнополитиче-ская безопасность, в рамках которой балансируются соотношения между конкретным вектором этноконфессионального воздействия (например, нетерпимость) и комплексом национальных интересов, обусловленных контекстом этнонационального бытия. И выбор тех или иных интересов (действительных и ложных, стратегических и сиюминутных, важных и второстепенных) в качестве национальных оказывается напрямую зависимым от своеобразного этно-политического фильтра.
Интерес к этноконфессиональной стороне проблемы толерантности появляется лишь в последней четверти ХХ века, когда обостряется целый ряд конфликтов на Ближнем и Среднем Востоке (кипрский, ливанский, курдский и др.). Именно тогда у политиков, общественных и религиозных деятелей, ученых появляется стремление распространить философию толерантности и на создание действенной системы предотвращения и нейтрализации угроз безопасности.
В условиях транзитных государств Кавказа ранее отмеченные этноконфессиональные импульсы преломляются в этнополитической безопасности не совсем так, как это происходит в европейских странах.
■ Во-первых, значимость внешнего фактора в детерминации конкретного этноконфес-сионального вектора в этнополитической безопасности в государствах Кавказского региона выше, чем в развитых демократических странах.
■ Во-вторых, шире диапазон моделей этноконфессиональности:
— в Армении — этноконфессиональная нетерпимость;
— в Грузии — тенденция этноцентризма;
— в Азербайджане — этноконфессиональная толерантность.
■ В-третьих, высок уровень инструментализации этноконфессионального фактора, когда противоборствующие этнические элиты активно используют его в качестве ресурса мобилизации или объединительной символики.
■ В-четвертых, этноконфессиональность ускоряет стирание граней между конфессиональными и этнополитическими конфликтами, а также усиливает тенденции к интернационализации региональных и даже локальных конфликтов.
Суммируя эти особенности, можно охарактеризовать роль этноконфессионального фактора в структурировании системы этнополитической безопасности транзитных государств по меньшей мере в двух плоскостях.
■ Во-первых, в отличие от этнической и конфессиональной сфер, этноконфессиональность не является самостоятельным субстратом жизни народа. Этноконфессиональ-ность представляет собой качественно новую социо-антропогенную идентичность, порожденную исторически развивающейся сопряженностью этих сфер и создающую фоновую социально-психологическую среду. В ней и происходит дальнейшее структурирование этноса путем этнонациональной имплементации религии, трансляции конфессионального содержания в этнические формы, конструирования новых системных компонентов социальной жизни этноса.
■ Во-вторых, в силу своей трансграничной природы этноконфессиональность не является непосредственной основой (причиной) для возникновения особого рода конфликтов, а лишь придает специфику и вектор этнополитическим конфликтам.
Для большинства полиэтничных транзитных государств, в том числе и кавказских, этно-конфессиональность стала прагматичной идейно-политической базой для различных конструктов национальной идеи, национальной идеологии, национального идеала (например, идея «россиянства» или идеология «азербайджанства»). Принципиальное значение здесь имеет вопрос: если видеть в развитии этносов (наций) форму движения к определенному идеалу (цели, программной идеологии), то насколько «национален» этот социальный идеал или же насколько «социален» национальный идеал? Мы полагаем, что мерилом здесь является именно этно-конфессиональность как универсальный аккумулятор исторически развивающегося этнического, социального и духовного опыта народа.
В контексте безопасности (международной, региональной, национальной) этноконфес-сиональность может играть как позитивную, так и негативную роль (что, к сожалению, случается чаще всего). При благоприятном тренде развития позитивная роль этноконфессиональ-ности в этнополитической безопасности постсоветских транзитных государств нам видится в формировании на всех уровнях и у всех субъектов системы безопасности социально-психологических установок на толерантность. Негативный аспект состоит в том, что формирующиеся на ее основе образы «избранных» и «неполноценных» народов неизбежно подталкивают этно-элиты и значительную часть этноса к агрессивным действиям. Бесконечная борьба с «народами-врагами», ведущаяся под лозунгами «свободы и безопасности» собственного этноса, как показывает история, в конечном счете приводит к вызреванию в недрах больного нетерпимостью общества новой политической тирании, которая делает уже совершенно бессмысленной понятия и свободы, и безопасности.
Национально-стратегическое измерение развития
Сегодня приходится констатировать, что в Кавказском и Прикаспийском регионах по-прежнему сохраняется негативная динамика геополитических и геостратегических угроз, вызванная как столкновением здесь интересов международных политических акторов, так и неадекватным формулированием своих национальных интересов некоторыми из участников системы отношений региональной безопасности. Прежде всего отметим удивительный парадокс, сложившийся в политических науках и политической практике: с одной стороны, общим местом стали рассуждения о жизненной необходимости для каждого современного народа и государства адекватно определить собственную модель развития, с другой — в научном и практическом дискурсе данная тема получает ничтожно малое, по масштабам проблемы, внимание. Безусловно, это не означает, что ученые и практики напрочь ее забыли, однако говорить о каких-либо более или менее ясных парадигмах и теоретических построениях пока не приходится. Общий характер рассуждений о «национальном развитии» подтверждается тем, что действительно отсутствует внятный и общепринятый категориальный аппарат: говорят о стратегии национального развития, концепциях национального развития, различных программах (проектах) национального развития и т.д.
Например, в январе 2008 года была утверждена Стратегия национального развития Молдовы на 2008—2011 годы — главный внутренний документ стратегического планирования на среднесрочную перспективу, который определял приоритетные направления развития страны и действия по реализации намеченных задач. Здесь уместно также вспомнить о широко разрекламированных национальных проектах РФ в области здравоохранения, образования, доступного жилья и т.д.
Оригинальную в этом плане композицию приводит Адиль Тойгонбаев, руководитель Экспертного центра национальной стратегии (Казахстан), выделяющий четыре полюса национального развития: культурный, политический, национальное ремесло, качественное образование и наука33.
Само понимание категории «национальное развитие» также широко варьируется в различных плоскостях:
— по субъекту его реализации (этнонациональное, этнократическое, национально-государственное, гражданско-политическое и др.);
— по сферам его реализации (экономическое, жилищное, культурное, демографическое, информационных технологий, и др.);
— по временным характеристикам (краткосрочное, среднесрочное, долгосрочное развитие);
— по степени программной концентрированности (идея, концепция, проект, модель, стратегия и т.д.);
— по масштабам охвата программ (государственное, макро-региональное, региональное, общественно-гражданское и др.);
— по «ядру» интересов, положенных в основу и инициирующих национальное развитие (геополитические приоритеты, военно-стратегические цели, национальная идея, историческое прошлое, этнополитические императивы, и т.д.).
К примеру, национальная стратегия США официально определяется как искусство и наука развития и использования для достижения национальных целей в условиях войны и мира, наряду с вооруженными силами, также политической, экономической, психологической и другой мощи. При этом два других уровня американской стратегии — стратегия национальной безопасности и национальная военная стратегия — оказываются иерархически подчиненными национальной стратегии34. Как видим, здесь под национальной стратегией фактически понимается определение целей и механизмов реализации национального развития. А для такой классической европейской страны, как Франция, акценты расставляются уже в другой плоскости — в виде Национальной стратегии устойчивого развития35.
Несколько иную официальную трактовку сущности национального развития можно встретить у другой наращивающей экономический и геополитический потенциал державы — Китая. «Стратегия национального развития является сердцевиной всей теории Дэн Сяопина и покоится на двух фундаментах: теории социализма начального периода и социалистической рыночной экономики. Коротко суть этой стратегии заключается в следующем. Главная долгосрочная цель китайского народа — превращение страны в процветающее, сильное, демократическое и цивилизованное социалистическое современное государство. Путь к достижению этой цели делится на три этапа. Первый этап, 1981—1990 годы, предполагал удвоение ВНП и решение проблем питания и одежды... Второй этап, 1991— 2000 годы ориентирует доведение ВНП до 1 трлн долл. с доходом на душу населения от 800 до 1 000 долл. Реализация планов данного периода должна привести Китай к «относительному процветанию». Третий этап, 2001—2050 годы, нацеливает на достижение уровня развитых стран и реализацию основных целей модернизации»36.
Для большинства стран постсоветского пространства в силу сложностей переходного периода и немалого числа так называемых замороженных этнополитических конфликтов по-
33 См.: Тойгонбаев А. Четыре полюса национального развития [http://www.dialog.kz/?lan=ru&id=93&pub=303].
34 См.: Султанов О. Эволюция военно-стратегической концепции США (1945—1997). Баку, 2000. С. 4.
35 См.: Service des Affaires Internationales EU sustainable development networking event (14—15 July 2005, Windsor, UK) [www.developpementdurable.gouv.fr].
36 Арин О. О Внешнеполитической стратегии КНР // Независимая газета, «НГ-сценарии», февраль 1999.
нятие «национальное развитие» оказалось совмещенным, с одной стороны, преимущественно с проводимыми в этих странах социально-экономическими реформами, с другой — с проблематикой безопасности. Первую тенденцию демонстрирует обращение к национальным стратегиям стран Центрально-Азиатского региона. В этих стратегиях, являющихся, по существу, общенациональным планом действий, намечены приоритеты, средне- и долгосрочные задачи, в основном социально-экономического развития. Например, Стратегия развития Казахстана до 2030 года, Стратегия экономического, политического и культурного развития Туркменистана на период до 2020 года и др.37
Вторая тенденция больше присуща государствам Кавказа. Например, утвержденный в 2007 году в Армении основной программный документ в этой области провозглашает, что «стратегия национальной безопасности Республики Армения представляет систему обеспечения стабильного развития и безопасности государства, общества и личности, государственной политики сохранения армянской самобытности»38. То же преломление философии развития через призму безопасности лежит в основе программных документов Грузии последнего времени — Национальной концепции безопасности и основанной на ней Национальной военной стратегии страны на период до 2010 года.
По мнению российских политиков, исходной основой для построения стратегических программ является геополитическая составляющая. «Поэтому в основе определения внешней и внутренней политики государства, концепции его национальной безопасности и в целом стратегии национального развития должна лежать оценка реального геополитического положения государства. Обязательность такой оценки особенно актуальна сегодня для России»39.
Азербайджан в этом плане имеет некоторую специфику. Xотя для страны крайней актуальными остаются вопросы безопасности (главный из которых — восстановление территориальной целостности), в целом приоритет отдается пониманию национального развития именно как проведению реформ для достижения высоких темпов экономического роста, формирования социально ориентированной рыночной экономики и всесторонней модернизации общества.
Так, в основе Концепции развития «Азербайджан — 2020: взгляд в будущее» лежит задача обеспечить всестороннее экономическое развитие, в результате которого статус Азербайджанской Республики вырастет с положения государства — лидера региона до обладающего высокой конкурентоспособностью участника системы международных экономических отношений40.
Таким образом, даже столь беглый абрис проблемы показывает обилие толкований сущности национального развития, которое интерпретируется в очень широком диапазоне: от геополитических и военно-стратегических трактовок до необходимости совершенствования морально-психологических аспектов жизни нации и борьбы против так называемого культурного империализма (по определению, культурный империализм — это империализм, который захватывает большие территории тем, что подчиняет себе сознание, образ мышления, образ жизни)41.
Мы полагаем, что, хотя понятие «национальное развитие» используется очень широко, его категориального определения, по сути, не существует. Ведь национальное развитие, рассматриваемое в качестве определенной системы, не должно рассматриваться как какая-то жестко детерминированная результирующая международного «баланса сил» и точно так же не должно определяться на основе эмоциональной патетики, целеполагания на основе неких априорно утверждаемых ценностей. Безусловно, в национальном развитии присутствуют и
37 [http ://www. cagateway. org/ru/topics/19/71/].
38 [http://www.ra.am/?num=2007022303].
39 Жириновский В.В. Стратегия национального развития России [http://www.viperson.ru/wind.php?ID=238034].
40 См.: Концепция развития «Азербайджан — 2020: взгляд в будущее» [www.president.az/files/future_ru.pdf].
С. 11.
41 См.: Рубанов В.А. Средство защиты мира и безопасности? (Материалы круглого стола) // Безопасность Евразии, январь — март 2001, № 1. С. 230.
будут присутствовать и «вульгарный материализм» международной политики, и аксиологический компонент. Однако действительная реализация провозглашаемых целей национального развития будет во многом обусловлена адекватным определением вызовов и потребностей государства, созданием собственного «меню» возможных ответов, реалистичной оценки и распределения национальных ресурсов.
На наш взгляд, в системе, называемой «национальное развитие», обязательно должно присутствовать понимание трех моментов:
— система как совокупность элементов должна обладать обратным воздействием как на отдельные ее составляющие, так и на среду формирования;
— национальное развитие не может и не должно сводиться к определенной декларативной номенклатуре национальных целей и установлению субординации между ними — этому должна предшествовать количественная и качественная параметризация сложившихся условий и критериев;
— необходимо детально анализировать всю совокупность путей, методов и средств достижения поставленных целей, включая альтернативные.
С этой точки зрения стратегию национального развития можно рассматривать не только как совокупность политически важных документов, но и как стадиальный процесс: оценка существующей действительности и назревших потребностей, определение основных направлений развития, разработка его программного и ресурсного обеспечения, реализация, обратная связь и корректировка стратегического курса на основе полученных результатов. Каждая из этих стадий стратегии имеет свою последовательность этапов с собственным алгоритмом действий.
Мы полагаем, что в условиях, когда жизнеспособности государств все больше угрожают разного рода внешние вызовы, ответы на них должны строиться не в русле эмоциональной и идеологической мобилизации, и уж тем более не посредством номенклатурно-бюрократиче-ской машины, а путем рационального выбора такого сценария, механизма и способов достижения, который обеспечил бы интеграцию и координацию (горизонтальную, вертикальную) целенаправленной деятельности личности, общества и государства. Таким образом, исследуемый феномен можно определить в следующей формулировке: стратегия национального развития — это политика наращивания интегрального потенциала страны на основе манифестации ее среднесрочных и долгосрочных перспектив, реализуемая всеми акторами политического участия на принципах взаимозависимости всех аспектов развития, оптимизации текущих тактик и процедур, тесной связи с международными целями развития человечества.
В указанном контексте научная корректность в понимании национального развития должна, по нашему мнению, основываться на учете:
— сформировавшихся локальных устойчивых сфер его реализации;
— индикаторов, характеризующих параметры состояния основных сфер через раскрытие локальных внутрисистемных связей;
— трендов развития, позволяющих дать именно процессное описание национального развития как системы;
— активной «проводящей» связи между локальными сферами.
Как нам представляется, при рациональном выборе модели стратегии национального развития следует не руководствоваться набором кем-то и когда-то принятых идеологем, которые могут создавать искаженные и дезориентирующие представления о содержании и смысле «национальных целей», а исходить исключительно из прагматических аргументов на базе исторически сложившихся и актуальных в настоящий момент потребностей. Поэтому в эпоху глобализации успешными могут быть только те стратегии национального (государственного) развития, в которых учтены как собственные «опоры» самостоятельности общества, так и специфические для данной страны пути ее интеграции в современную цивилизацию.
Заключение
Таким образом, проведенное исследование позволяет нам сделать ключевой вывод о том, что складывающаяся в XXI веке под влиянием глобализации неопределенность относительно старых форм государственности неизбежно будет порождать новый формат геополитических и этноконфессиональных процессов и, соответственно, интенсифицировать поиск стратегических моделей национального развития. Кавказский регион еще не раз будет возвращаться к болезненным проблемам становления нового глобального порядка. А это означает, что ответ на вопрос, вынесенный в заголовок данной статьи, все еще находится за горизонтом обозримого будущего.
