Kатолицизм и буржуазный дух Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

Переводы

Кристофер Генри Доусон

УДК 94(4)

Католицизм и буржуазный дух

Вопрос о буржуазии предполагает реальный предмет обсуждения, от которого христиане не могут позволить себе уклониться. Ибо сложно отрицать, что между буржуазной и христианской цивилизацией и между духом буржуа и духом Христовым существует фундаментальная дисгармония.

Но давайте вначале признаем, что охотиться на буржуа бесполезно. Мы все — более или менее буржуа, а наша цивилизация буржуазна сверху донизу. Следовательно, не может быть и речи о том, чтобы рассматривать буржуа в ортодоксальном коммунистическом духе как банду антиобщественных рептилий, которую всем скопом сможет уничтожить

революционный пролетариат; ибо чтобы «ликвидировать» буржуазию, современное общество было бы должно «ликвидировать» само себя.

Вот в чем был неправ Маркс. Его теория нарастания обнищания заставила его предположить, что линия классового разделения будет становиться всё более острой и строже определенной, до тех пор, пока нарастающий прилив народной нищеты не прорвет дамбы и не смоет замкнутый мир привилегированного буржуазного общества. Вместо этого мы увидели, как буржуазная культура, буржуазный дух, даже буржуазные стандарты жизни продвигаются и распространяются до тех пор, пока они не рассеиваются по всему общественному организму и не начинают господствовать над всем духом современной цивилизации.

Поэтому, чтобы понять сущностный характер буржуа, необходимо на миг пренебречь той универсализированной буржуазной культурой, являющейся частью воздуха, которым мы дышим, и вернуться ко временам, когда буржуа еще был особым социальным типом, который можно было изолировать от остальных элементов общества и изучать как независимое явление.

Итак, изначально буржуа был членом небольшого и высокоспециализированного класса, выросшего в стенах средневековой городской коммуны. Далекий от среднего европейского человека, он был исключительным типом, стоявшим несколько за пределами регулярной иерархии средневекового государства, которое было прежде всего аграрным обществом, состоявшим из знати, духовенства и крестьянства. Само его существование гарантировалось хартией привилегий, которую город-коммуна устанавливал в качестве режима исключения. Таким образом, произошло резкое разделение материальных интересов и социальной культуры буржуа и селянином — разделение, углубленное в Восточной Европе, включая Восточную Германию, тем, что города зачастую были островками немецкой речи и цивилизации посреди преимущественно славянского населения. Поэтому пока крестьянин трудился, а дворянин сражался, буржуа был волен вести свою жизнь, заниматься собственным делом и богатеть в узких пределах средневековой городской экономики.

Всё это кажется бесконечно далеким от современного мира. Но мы должны помнить, что это не было столь отдаленным от того общества, к которому принадлежали основатели современного социализма — Лассаль, Маркс и Энгельс. Немецкая буржуазия только что перед этим возникла из режима корпоративных прав и привилегий, который привязывал буржуа к его корпорации, ремесленника к его цеху, крестьянина к его земле, а еврея к его гетто. Поколение, предшествовавшее Марксу, увидело, что данная структура рушится как карточный домик, так что мир внезапно распахнулся для любого человека, владевшего деньгами и предприятием,— то есть для каждого хорошего буржуа.

Таким образом, процесс, развитие которого заняло столетия в Западной Европе, завершился в Центральной и Восточной Европе в течение жизни одного поколения. В то время как в Англии и Соединенных Штатах буржуазный дух уже стал текучим элементом, пропитывавшим весь общественный организм, в Германии, Австрии или России он все еще оставался новым фактором в общественной жизни, и потому Марксу было легко отделить его от остального общества и рассматривать как отличительную черту определенного ограниченного класса.

Это объясняет, почему классовая ненависть легче приходит к восточному, чем к западному европейцу. У Кроче есть забавная история о том, как итальянскому делегату на немецком социалистическом конгрессе пришлось извиняться за недостаток классовой ненависти в итальянском социалистическом движении. «Мы не ненавидим,— признался он,— но мы очень стараемся». А в английском социализме недоставало даже воли к ненависти, несмотря на то, что пролетариат в Англии страдал от наступления индустриализма намного больше, чем пролетариат в Германии. Ибо лидеры английского социализма были идеалистами, будь то буржуазными идеалистами вроде Роберта Оуэна и Уильяма Морриса или же христианскими социалистами вроде Кира Гарди и Джорджа Лансбери.

Но хотя мы можем поздравлять себя с тем, что английская общественная жизнь не была отравлена классовой ненавистью и классовой

войной, отсюда не следует, что окончательное пропитывание английской культуры буржуазными стандартами и идеалами — это хорошо и восхитительно. Возможно даже, что победа буржуазии означает уничтожение элементов не просто ценных, но сущностных для английской жизни, поскольку английская традиция есть нечто намного более широкое и глубокое, чем машинная городская и пригородная культура, которая временно затопила ее.

На самом деле, мы должны лишь открыть глаза, чтобы увидеть, что данная критика оправдана. Опустошенные районы промышленной Англии и раковый рост пригородов не просто оскорбляют эстетическое чувство — они являются симптомами социальной болезни и духовной неудачи. Победа буржуазной цивилизации сделала Англию богатой и могущественной, но в то же время она разрушила почти всё, что делало жизнь стоящей того, чтобы жить. Она подорвала естественные основы нашей национальной жизни, так что вся общественная структура находится в опасности погибнуть.

При рассмотрении с этой точки зрения, отличительная черта буржуазной культуры — это ее урбанизм. Он влечет за собой развод человека с природой и с жизнью земли. Он превращает крестьянина в смотрящего за машинами, а йомена в лавочника, пока, наконец, сельская жизнь не станет невозможной, а самый лик природы не изменится путем разрушения сельской местности и загрязнения земли, воздуха и вод.

Это характеристика современной буржуазной цивилизации вообще, но нигде она не является столь поразительной, как в Англии. А поскольку английская культура исторически была в особенности сельской, победа буржуазной цивилизации влечет за собой более серьезный разрыв с национальной традицией и более существенную революцию в образе жизни и мысли, чем в любой другой стране Западной Европы.

Но если буржуа — враг крестьянина, он не в меньшей степени враг художника и ремесленника. Как показал Зомбарт в своем пространном исследовании исторической эволюции буржуазного типа, ремесленник, как и художник, связан органическим отношением к предмету своего

труда. «Они видят в своем труде часть самих себя и отождествляют себя с ним, так что они были бы счастливы, если бы никогда не могли быть отделены от него». Ибо в докапиталистическом порядке «производство товаров есть действие живых людей, которые, так сказать, воплощаются в своих творениях: таким образом, оно следует тем же законам, что и их физическая жизнь, тем же способом, как рост дерева или акт размножения животного, оно подчиняется в направлении, мере и конце внутренним потребностям живого организма»1. С другой стороны, позиция буржуа — это позиция купца, отношение которого к товарам является внешним и безличным. Он видит в них лишь предметы обмена, ценность которых следует измерять исключительно в денежном выражении. Нет разницы, имеет ли он дело с произведениями искусства или с дешевыми готовыми костюмами: всё, что имеет значение,— это объем транзакций и сумма прибыли, которую нужно извлечь из них. Другими словами, его позиция не качественная, а количественная.

Довольно легко понять, почему так должно быть. Ведь изначально буржуа был посредником, который стоял между производителем и потребителем в качестве купца, торговца, брокера или банкира. Таким образом, существует не просто аналогия, а органическая связь между ролью буржуа в обществе и экономической функцией денег. Первый — посредник, вторые — средство обмена. Буржуа живет ради денег не просто так, как это часто делает крестьянин, солдат или даже художник, но в более глубоком смысле, поскольку деньги для него — то же самое, что оружие для солдата и земля для крестьянина: орудие его торговли и среда, через которую он выражает себя, так что зачастую он получает почти бескорыстное наслаждение собственным богатством от той виртуозности, которую он проявил в своих финансовых операциях. Короче говоря, буржуа по сути является делателем денег, одновременно их слугой и их хозяином, а развитие его социального превосходства показывает, до какой степени власть денег господствует над цивилизацией и человеческой жизнью.

Вот почему св. Фома Аквинский и его учителя, как древние греки, так и христиане, столь неблагосклонно смотрели на буржуа. Ибо они

рассматривали деньги просто как инструмент, а поэтому считали, что человек, живущий ради денег, извращает истинный порядок жизни.

«Бизнесу,— говорит св. Фома,— рассматриваемому как сам по себе, свойственна определенная непристойность (шгрк^о), поскольку он сам по себе не предполагает почетного или необходимого конца».

Мы обнаруживаем, что эту критику в эпоху Возрождения повторяли гуманисты вроде Эразма Роттердамского: на самом деле, это основа аристократического предубеждения против буржуа, которое никогда не исчезало полностью и которое появляется вновь во всех видах и формах, от абсолютного идеализма до чистейшего снобизма, в самые невероятные эпохи в самых невероятных местах.

Таким образом, классическая марксистская оппозиция буржуа и пролетария — лишь одна из целого ряда оппозиций и классовых конфликтов, которые вызвал подъем буржуазии. Есть аристократическая оппозиция, о которой я только что говорил. Есть оппозиция художника, которая очень много сделала, чтобы само название «буржуа» получило дурную репутацию в XIX веке. Есть оппозиция к буржуа в той мере, в какой он является представителем и воплощением власти денег,— оппозиция, нашедшая новое выражение в движении «социального кредита». И, наконец, есть оппозиция между буржуа и крестьянином, которая является более фундаментальной и глубоко укорененной, чем любая другая из них.

Но хотя все эти оппозиции реальны, и каждая подразумевает подлинную критику буржуазной культуры, ни одна из них не является абсолютной или исчерпывающей. Однако существует еще более сущностная оппозиция, на которую указал Зомбарт и которая выходит за пределы экономики и социологии в глубину человеческой природы. Согласно Зомбарту, буржуазный тип соответствует определенным психологическим предрасположенностям. Другими словами, существует такое явление, как буржуазная душа, и именно в этом более, чем в экономических обстоятельствах, находится окончательный корень всего развития буржуазной культуры. Точно так же противоположный буржуазии полюс

находится не в частной экономической функции или интересе, например, пролетария или крестьянина, а скорее в антибуржуазном темпераменте, в типе характера, который естественным образом предпочитает скорее тратить, чем копить, скорее отдавать, нежели приобретать. Эти два типа соответствуют бергсоновской классификации «открытого» и «закрытого» темперамента, и они представляют противоположные полюса человеческого характера и человеческого опыта. Они находятся в вечной оппозиции друг к другу, и весь характер того или иного периода или цивилизации зависит от того, какой из них двоих преобладает.

Тем самым мы возвращаемся от внешнего и материального классового конфликта марксистов к концепции, которая не так уж далека от блж. Августина: «Две любви построили два града»; сущностный вопрос — не вопрос экономики, а вопрос любви. «При внимательном взгляде на вопрос,— пишет Зомбарт,— создается впечатление, что оппозиция между этими двумя фундаментальными типами основывается в конечном счете на оппозиции эротической жизни, ибо ясно, что она господствует над всем поведением человека как высшая и незримая сила. Буржуазный и эротический темпераменты образуют, как сказать, два противоположных полюса мира». Разумеется, зомбартово употребление слова «эротический» шире, чем нынешний английский термин. Каким бы ни было неудовлетворительным слово «эротический», это лучшее, что у нас есть, поскольку «милосердный» даже более жалко и неадекватно. Наша буржуазная культура свела небесное пламя вдохновленной речи апостола Павла до тусклой лампочки, которой едва ли хватит мощности осветить собрание матерей. Но Зомбарт специально отличает это понятие от чувственности, которую можно обнаружить в обоих типах темперамента. На самом деле, эротический тип, на взгляд Зомбарта, по определению — это религиозный мистик, «человек желания», подобный блж. Августину или св. Франциску.

При взгляде с этой точки зрения очевидно, что христианский этос по своей сути антибуржуазен, поскольку это этос любви. Это особенно очевидно в случае св. Франциска и средневековых мистиков,

приспособивших к своему употреблению фразеологию средневековой эротической поэзии и использовавших антибуржуазные понятия рыцарского классового самосознания, такие как «благородный», «знатный» и «аристократический», чтобы защитить духовный характер истинной мистики.

Но это не менее ясно и в случае самого Евангелия. Дух Евангелия в высшей степени «открытого» типа, который отдает, ничего не прося взамен, и растрачивает себя на других. Он сущностно враждебен духу расчетливости, духу мирского благоразумия и превыше всего — духу религиозного карьеризма и самодовольства. Ибо что такое фарисей, как не духовный буржуа, типично «закрытая» натура, человек, применяющий принцип расчета и приобретения не к экономике, а к самой религии, накопитель заслуг, рассчитывающий свои счета с Небесами, как если бы Бог был его банкиром? Именно против этой замкнутой, самодостаточной моралистической этики направлены самые гневные обвинения Евангелий. Даже грешник, обладающий зерном щедрости, способностью к самоотдаче и открытостью духа, ближе к Царствию Небесному, чем «праведный» фарисей; ибо душа, закрытая для любви, закрыта и для благодати.

Точно так же этос Евангелий резко противопоставлен экономическому взгляду на жизнь и экономические добродетели. Он учит людей жить изо дня в день, не задумываясь о своих материальных потребностях. «Ибо жизнь человека не зависит от изобилия его имения» (Лк. 12: 15). Он даже осуждает благоразумную предусмотрительность богача, которой строит планы на будущее: «Безумный! В сию ночь душу твою возьмут у тебя; кому же достанется то, что ты заготовил?» (Лк. 12: 20)

Таким образом, пока христианский идеал был верховным, буржуазному духу было трудно утвердиться. Верно, как утверждает Зомбарт, что буржуазный класс и буржуазный взгляд на жизнь уже появились в средневековой Европе, но какими бы могущественными они ни были, особенно в итальянских городах, они всегда оставались ограничены частью жизни, им не удавалось господствовать над всем обществом

или вдохновлять цивилизацию своим духом. Только после того, как Реформация разрушила контроль Церкви над общественной жизнью в Северной Европе, мы обнаруживаем возникновение подлинной буржуазной культуры. И что бы мы ни думали о тезисе Макса Вебера, касающегося влияния Реформации на истоки капитализма, мы не можем отрицать тот факт, что буржуазная культура действительно развилась на протестантской почве, особенно в кальвинистской среде, в то время как католическая среда оказалась решительно неблагоприятной для ее эволюции.

В самом деле, невозможно найти в истории более совершенный пример оппозиции двух зомбартовских типов, чем контраст культуры стран Контрреформации с Голландией XVII века и Англией, Шотландией и Северной Америкой XVIII века. Барочная культура Испании, Италии и Австрии — совершенное социальное воплощение «эротического» типа Зомбара. Дело не в том, что это было общество дворян и крестьян, монахов и священнослужителей, сосредоточенных в дворцах и монастырях (или даже в дворцах-монастырях, как Эскориал), оставлявшее сравнительно малое место буржуа и купцу. Дело не только в том, что это была неэкономическая культура, тратившая свой капитал обильно, безрассудно и роскошно, будь то во славу Божию или ради украшения человеческой жизни. Скорее, весь дух этой культуры был страстным и экстатическим и нашел свое высочайшее выражение в искусстве музыки и в религиозном мистицизме. Нужно всего лишь сравнить Бернини с братьями Адам или св. Терезу с Ханной Мор2, чтобы почувствовать разницу в духе и ритме двух культур. У буржуазной культуры — механический ритм часов, у барочной — музыкальный ритм фуги или сонаты.

Идеал буржуазной культуры — поддерживать достойный средний уровень. Его максимы таковы: «Честность — лучшая политика»; «Делай то, что сделали бы и тебе»; «Наибольшее счастье наибольшего количества людей»3. Но дух барокко живет в триумфальном моменте творческого экстаза и ради него. Ему нужно всё или ничего. Его максимы таковы: «Всё для любви, и пусть погибнет мир»; «Та-да, та-да,

та-да»; «Чо ты ищешь, моя душа? Всё твоё, всё для тебя, не бери меньшего, не довольствуйся крохами, перепадающими со стола Отца твоего. Иди вперед, ликуя в славе, укройся в ней и возрадуйся, и получишь все желания твоего сердца».

^нфликт между этими двумя идеалами жизни и формами культуры проходит через всю историю Европы от Реформации до Революции и находит свое политическое соответствие в борьбе между Испанией и протестантскими державами. Едва ли будет чересчур сказать, что если бы Филипп II одержал победу над голландцами, англичанами и гугенотами, то современная буржуазная цивилизация никогда бы не развилась, а капитализм, если бы он существовал, приобрел бы совершенно другой вид. Один и тот же дух правил бы в Амстердаме, как и в Антверпене, в Берлине, как и в Мюнхене, в Северной Америке, как и в Южной, и таким образом, момент, когда Александр Фарнезе вернулся умирающим со своего марша на Париж, можно рассматривать как одну из величайших поворотных точек всемирной истории. Но даже и тогда было бы вполне мыслимо, что Европа распадется на два замкнутых мира, чуждых и противопоставленных друг другу, как христианство и ислам, если бы не вышло так, что ни одна культура не оказалась достаточно сильной, чтобы ассимилировать Францию. Некоторое время на протяжении первой половины XVII века ^нтрреформация с ее культурой брала верх над всем, но буржуазный дух во Франции также был слишком силен, чтобы быть ликвидированным, и он вступил в союз с монархией и галликанской церковью против католицизма и барочной культуры.

Хотя классицистская и галликанская культура эпохи Людовика XIV была далека от подлинно буржуазной, она содержала значительный буржуазный элемент и была очень многим обязана таким людям буржуазного класса и буржуазного духа, как Буало, Николь и даже, может быть, сам Боссюэ. Получившееся в результате изменение духа французской религии и культуры следует видеть в том «отступлении мистиков», о котором говорил Бремон4, и в победе довольно жесткого и блестящего национализма, который подготовил путь к рационализму Просвещения. Таким образом,

французская культура XVIII века стала открытой дверью, сквозь которую буржуазный дух просочился в закрытый мир барочного католицизма, сперва как закваска критики и новых идей, а под конец — как разрушительный поток революционных перемен, уничтоживший нравственные и социальные основы барочной культуры. Неэкономический характер данной культуры оставил ее бессильной противостоять высокоорганизованной финансовой силе нового коммерциалистского буржуазного общества. Это произошло таким же образом, каким эллинистический мир уступил превосходящей организации римского империализма. Тем не менее, он не сдался без борьбы, ибо повсюду, где обычные люди обладали силой организации и средствами обороны, повсюду, где религиозная традиция Контрреформации пустила корни глубоко в почву, они сражались с отчаянной решительностью и героизмом в защиту старого католического порядка5, как в Вандее в 1793 г., в Тироле в 1809 г. и в баскских провинциях до конца XIX века.

С уходом барочной культуры из западной цивилизации выпал жизненно важный элемент. Там, где ее традиции дожили до XIX века, как в Австрии, Испании, частях Италии и Южной Германии, чаще чувствуется, что жизнь имеет более богатый аромат и более живой ритм, чем в странах, где торжествует буржуазный дух. К сожалению, разрыв с прошлым кажется для Европы слишком большим, чтобы восстановить утраченную традицию, даже когда буржуазная цивилизация становится упадочной и истощенной. Люди ищут альтернативу не в гуманной культуре недавнего католического прошлого, а в бесчеловечной массовой цивилизации России или варварских традициях германского язычества, в то время как в нашей собственной стране мы бросаем соревновательный эгоизм раннего капитализма только для того, чтобы усвоить буржуазную версию социализма, вдохновленную гуманитарной политикой социальной реформы, производной от либерально-демократической традиции. Она направлена не на пролетарский революционный идеал коммунистов, а скорее на распространение буржуазных стандартов жизни и культуры среди всего населения — на универсализацию буржуазного типа рантье.

Каким бы ни было будущее данных движений, едва ли можно сомневаться, что они отмечают важное изменение в истории буржуазной цивилизации и что век свободного и триумфального прогресса западного капитализма закончился. Капитализм вполне может выжить, но это будет контролируемый и социализированный капитализм, нацеленный, скорее, на поддержание общего стандарта жизни, чем на безрассудное умножение богатства отдельными индивидами. Однако простое замедление темпа экономической жизни, трансформация капитализма из динамического в статическую форму сами по себе не изменят дух нашей цивилизации. Даже если это влечет исчезнование буржуазного типа в классической форме XIX века, его может заменить только постбуржуазный тип, в котором не менее доминируют экономические мотивы, хотя он более механизирован и меньше управляется духом соревнования. Это может и не быть, как полагают многие континентальные критики английского общества, буржуазный капиталистический порядок в старческой и упадочной форме. Как мы уже отметили, характер культуры определяется не столько формой ее экономической организации, сколько господствующим в ней духом. Социализация и требование общего стандарта экономического благосостояния, каким бы оправданным это ни было, не влекут за собой существенного изменения в духе культуры. Даже пролетарская культура коммунистического типа, несмотря на открыто признаваемую ненависть к буржуазии и всем ее трудам, скорее постбуржуазна, чем антибуржуазна. Ее духовная составляющая отрицательная — дух революции, и когда дело разрушения будет завершено, он неизбежно будет склоняться к падению обратно в традиции буржуазной культуры, как, кажется, и происходит в России в настоящее время. Таким образом, хотя западный коммунизм все еще крайне идеалистичен и представляет собой духовный протест против буржуазного духа и реакцию против победоносного промышленного капитализма недавнего прошлого, русский коммунизм действительно делает для России то, что промышленная революция сделала для Западной Европы, и пытается превратить крестьянский народ в современное городское промышленное общество.

Никаких экономических перемен не будет достаточно, чтобы изменить дух культуры. Пока пролетарием управляют чисто экономические мотивы, он остается буржуа в своем сердце. Только в религии мы найдем духовную силу, способную совершить духовную революцию. Истинную оппозицию к буржуазии следует искать не в коммунисте, а в религиозном человеке — человеке желания. Буржуазия должна быть заменена не столько другим классом, сколько другим типом человечества. Верно, что уход буржуазии влечет за собой пришествие рабочего, и не может быть и речи о возвращении к старому режиму привилегированных каст. Маркс ошибался не в диалектике социальных изменений, а в узком материализме в его интерпретации, исключавшем религиозный фактор.

Дело в том, что сам Маркс был недовольным буржуа, а его доктрина исторического материализма — это похмелье после попойки буржуазной экономики и буржуазной философии. Он не был ни великим любовником, ни «человеком желания», а только человеком узкого, завистливого, непрощающего темперамента, ненавидевшим и клеветавшим на своих друзей и союзников. Следовательно, он искал движущую силу трансформации общества не в любви, а в ненависти, и не смог осознать, что общественный порядок не может быть обновлен, кроме как новым принципом духовного порядка. В этом отношении марксистский социализм бесконечно уступает старому утопическому социализму, ибо Сен-Симон6 и его последователи, при всех своих причудах, по крайней мере уловили эту существенную истину. Они потерпели поражение не потому, что были слишком религиозны, а потому, что были недостаточно религиозны и ошибочно приняли тени идеализма за реалии настоящей религии. Хотя мы должны признать, что Церковь тех дней с ее реакционным галликанством и ее официальным альянсом со светской властью дала некоторое оправдание их концу.

Сегодня христиане сталкиваются с не менее тяжелой ответственностью. Для религии всегда существует соблазн объединиться с существующим порядком, и если сегодня мы объединимся с буржуазией, потому что враги буржуазии часто являются одновременно и врагами Церкви,

то мы повторим ошибку, которую галликанские прелаты совершили во времена Людовика XVIII. Христианская Церковь есть орган духа, предопределенный канал, через который спасительная энергия божественной любви изливается и преображает человечество. Но от христиан определенного поколения, как индивидуально, так и корпоративно, зависит, придет ли этот источник духовной жизни в соприкосновение с жизнью человечества и с потребностями современного общества. Мы можем копить наши сокровища, можем зарыть наш талант в землю, как человек в притче, который думал, что его хозяин — человек суровый, и боялся рисковать. Или, с другой стороны, мы можем избрать сложный и рискованный путь творческой духовной активности, то есть путь святых. Если век мучеников еще не наступил, то век ограниченной, самозащищающейся, буржуазной религии завершился. Ибо Царство Небесное силой берется, и употребляющие усилие восхищают его (Мф. 11: 12).

Перевод с английского и послесловие М. В. Медоварова;

примечания автора и переводчика.

Послесловие

Кристофер Доусон (1889-1970)— пожалуй, крупнейший католический историк и социолог XX века, позиционировавший себя как убежденного традиционалиста и противника мира Модерна во всех его проявлениях. Благодаря тому влиянию, которое он оказал на многих великих современников и особенно на позднего А.Дж. Тойнби, Доусон давно стал признанной фигурой как в католическом академическом сообществе (на далекой Тасмании существует даже Центр социальных исследований его имени), так и среди правых и ультраправых консерваторов в англоязычном мире. В России, к сожалению, Доусон до сих пор малоизвестен, хотя на русский язык переведены две его книги (из трех десятков им написанных) и две отдельные статьи. Перевод еще одной статьи мы представляем впервые.

Программная статья «Католицизм и буржуазный дух» была написана в 1935 году (первая публикация: Dawson C. The Dinamics of World Hiftory. N.Y., 1956. P. 200-212), что само по себе многое говорит о контексте ее появления. На тот момент Доусон бросал ею вызов всем трем идеологиям Модерна: прежде всего либерализму, но также и коммунизму, и нацизму. Спустя два десятка лет статья вошла в наиболее известный сборник Доусона «Динамика мировой истории» (1956). В очередной раз (без примечаний) статья перепечатывалась в католическом журнале «Crisis» в 1996 году и на авторитетнейшем американском ресурсе «The Imaginative Conservative» в 2012 году, оба раза вызывая ожесточенную полемику в англоязычном мире. Апологеты либерализма и мондиа-лизма (Джеффри Такер, Джон Змирак, Джон Питер Фам) реагировали на «Католицизм и буржуазный дух» чрезвычайно агрессивно и резко, но у позиции Доусона нашлись и последовательные защитники (более умеренный Джеральд Русселло и особенно радикальный правый Джаред Стодт7). Как можно видеть, далеко не каждая статья способна вызывать столь жаркие споры спустя восемьдесят лет после написания.

Для современной России статья «Католицизм и буржуазный дух» (хотя некоторые ее мотивы повторяются в известной русскому читателю книге «Боги революции») особенно ценна указанием на происхождение западной буржуазии, которую Доусон ненавидел всей душой,— не от традиционного третьего сословия, а от внесослов-ных люмпенов, своеобразных чандал. Именно эту мысль высказывает французский «новый правый» Ален Сораль8, именно ее акцентировал в беседах с ним Александр Дугин9. Кристофер Доусон намного раньше предвосхитил эту убийственно точную мысль, проложив путь к построению Четвертой политической теории. Наступает время воздать ему должное за это. Вторую же основную мысль Доусона — в развитие идей Зомбарта, мысль о противопоставлении буржуа как «скопческого», духовно кастрированного типа человека, одержимого деньгами, «эротическому» типу пассионариев — читатель пусть оценит по достоинству самостоятельно.

Список использованной литературы

1. Блуа Л. KpüBb бедняка: Избранная проза. М., 2005.

2. Зомбарт В. Буржуа. М.: Наука, 1994.

3. Зомбарт В. Собр. соч. В 3-х т. Т. 1. СПб., 2005.

4. Сораль А. Понять Империю. Грядущее глобальное управление или восстание

наций? М., 2012.

5. StaudtJ. R. Chriftopher Dawson and Bourgeois Mind // The Imaginative Conservative.

URL: http://www.theimaginativeconservative.org/2018/03/chriftopher-dawson-bourgeois-

mind-jared-ftaudt.html

Примечания и библиографические ссылки

1. Зомбарт В. Буржуа. С. 25-27 французского издания. (Прим. автора) Данный отрывок мы перевели с английского текста Зомбарта самостоятельно, поскольку существующий русский перевод с оригинального немецкого текста существенно отличается: «Производство благ есть осуществление деятельности живых людей, которые „вкладывают свою душу" в свое творение; эта деятельность поэтому в такой же степени следует законам плоти и крови этих индивидуальностей, как процесс роста дерева или половой акт животного получают направление, цель и меру соответственно внутренним необходимостям, управляющим этими живыми существами». См.: Зомбарт В. Буржуа. М.: Наука, 1994. С. 17; или: Зомбарт В. Собр. соч. В 3-х т. Т. 1. СПб., 2005. С. 44. Дальнейшие цитаты из Зомбарта Доусон приводит без точных ссылок. (Прим. переводчика)

2. Братья Адам — шотландские архитекторы XVIII века, работали в стиле классицизма. Ханна Мор (1745-1833)— английская писательница и благотворительница. (Прим. переводчика)

3. Ср. с потрясающим сатирическим разбором буржуазных максим в работе Леона Блуа «Толкование общих мест»: Блуа Л. Кровь бедняка: Избранная проза. М., 2005. С. 137-200. (Прим. переводчика)

4. Анри Бремон (1865-1933)— французский иезуит, автор десятков исследований по истории религии и культуры во Франции и Англии. (Прим. переводчика)

5. Эти народные восстания можно сравнить с крестьянскими восстаниями против Реформации в Англии XVI века. В кажлом случае именно обычные люди, а не привилегированные классы были оплотом сопротивления. (Прим. автора)

6. Сам Сен-Симон — крайний пример «эротического» типа Зомбарта со всеми его недостатками и слабостями. (Прим. автора)

7. Staudt J. R. Chri^opher Dawson and Bourgeois Mind // The Imaginative Conservative. URL: http://www.theimaginativeconservative.org/2018/03/ chri&opher-dawson-bourgeois-mind-jared-&audt.html (Прим. переводчика)

8. Сораль А. Понять Империю. Грядущее глобальное управление или восстание наций? М., 2012. С. 19-20, 73-74. (Прим. переводчика)

9. Там же. С. 213-220. (Прим. переводчика)