Категория одушевленности/неодушевленности: реализация в речи единиц с переносным значением Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

М. В. Русакова

КАТЕГОРИЯ ОДУШЕВЛЕННОСТИ/НЕОДУШЕВЛЕННОСТИ:

РЕАЛИЗАЦИЯ В РЕЧИ ЕДИНИЦ С ПЕРЕНОСНЫМ ЗНАЧЕНИЕМ

Категория одушевленности/неодушевленности в течение долгого времени в меньшей степени интересовала лингвистов, чем, например, категории падежа, числа, определенности. В последние годы, однако, именно категория одушевленности/неодушевленности оказалась не только в центре исследовательских интересов, но и в центре далеко идущих теоретических обобщений. В обзорной статье (Swart et al. 2008), обобщающей результаты исследований последних лет, в качестве объяснения того, почему категория одушевленности/неодушевленности оставалась в тени, приводится следующая цитата: «Animacy or the distinction between animate and inanimate entities, is so pervasive in the grammars of human languages that it tends to be taken for granted and become invisible».

В центре исследования, описываемого в данной статье, находятся закономерности оформления в категории одушевленности/ неодушевленности группы идиоматических выражений, обозначающих неживые объекты, а именно, единицы с переносным значением, появившиеся путем переноса из сочетаний одушевленных существительных с прилагательным.

Единицы рассматриваемого типа характеризуются непрототипи-ческими отношениями, складывающимися между содержанием (в сфере семантического противопоставления «живой»/«неживой») и формой (в данном случае формой винительного падежа). К разнообразным периферийным явлениям в области категории одушевленности/неодушевленности неоднократно обращались отечественные и зарубежные лингвисты в специальных исследованиях и в исследованиях общего характера; см., например, работы В. А. Иц-ковича (Ицкович 1980), Н. А. Еськовой (Еськова 1998), Г. Корбетта (Корбетт 1985, Corbett 1980, 1991), А. Тимберлейка (Timberlake 2004: 167-170)1. Многие явления такого рода, тем не менее, оказались незамеченными, в частности, практически не описанными

1 Вариативные и другие периферийные явления в выражении одушевленности и неодушевленности обычно описываются в общих грамматиках русского языка как в авторитетных (в частности, академических), рассчитанных на профессионалов, так и в школьных учебниках, пособиях для изучения русского языка как иностранного.

в указанном аспекте оказались единицы с переносным значением. Особенности оформления в категории одушевленности/неодушевленности единиц с переносным значением бегло упоминаются в грамматиках русского языка, начиная (по крайней мере) с Ломоносова. «Винительный падеж единственный в одушевленных подобен родительному, в бездушных - именительному: почитать отца; любить брата;убить быка; купить домъ; построить храмъ; обращатьязыкъ; поставить болванъ. Но ежели имена бездушных вещей приложатся к животным, в винительном кончатся на а: языка ведутъ, то есть оговорщика, посмотри на болвана, то есть на глупца; нашего мЬшка обманули» (Ломоносов 1755: § 186-187). Н. Н. Греч в грамматике 1827-го года специально оговаривает правило реализации категории одушевленности/неодушевленности в обратной ситуации, т.е. при употреблении (исконно) одушевленных существительных для обозначения живых объектов: «Некоторые имена предметов неодушевленных, заимствованные от наименований одушевленных предметов, имеют в склонении качества сих последних, например: должно помножить знаменателя на числителя, и т. п.» (Греч 1827: 57). Практически в тех же терминах и почти в том же объеме2 та же информация, что в грамматиках Ломоносова и Греча, сообщается в современных авторитетных грамматических изданиях: «Неодушевленные существительные, примененные к конкретным лицам или к живым существам, приобретают морфологические приметы одушевленности. Это отрицательно характеризующие наименования типа мешок, дуб, пень, колпак, тюфяк обычно с определяющим местоименным прилагательным: нашего мешка обманули, в этого дуба (пня) ничего не втолкуешь, видел я этого старого колпака, этого тюфяка» (АГ-80: 464). Факты, сообщаемые Гречем, несколько дополнены, в частности отмечается наличие вариативности в данной области3: «Слова, называющие одушевленные предметы, при их употреблении для обозначения неживых предметов могут сохранять морфологические признаки одушевленности. Сюда относятся: а) слова разведчик, истребитель, бомбардировщик4 <...>; б) названия

2 И частично даже на тех же самых примерах.

3 Возможно, это объясняется просто тем, что, в отличие от грамматики Греча, академическая грамматика носит скорее описательный, чем нормативно-предписывающий характер.

4 Существительные со значением действующего лица и соответствующая словообразовательная модель заимствованы в русский язык из старославянского (Воронцова 1954). Представляется, однако, что в настоящее время нет оснований трактовать существительные с суффиксами -тель, -ник, -щик и др. как одушевленные. Следует, я думаю, согласиться с

некоторых танцев и песен: казачок, камаринский (субст.) (...)» (там же). Отмечает АГ-80 и следующие «единичные (маргинальные - М. Р.) случаи»: высиживать болтуна (болтун - 'насиженное яйцо без зародыша')5; вынуть, бросить лебедя (лебедь - 'денежная купюра'): Вынул из пачки сторублевого лебедя (Леск.) (там же). Практически в тех же информационных рамках остается и более позднее академическое издание, посвященное русской грамматике, -(Краткая русская грамматика 2002: 175). В руководствах по нормативному использованию русского языка некоторые из рассматриваемых в данной статье явлений лишь бегло упоминаются, при этом остается непонятным, на чем основаны нормативные рекомендации, если таковые вообще приводятся, а не просто констатируется факт наличия вариативности (см., например: Розенталь 1997: § 151). Между тем, одушевленные существительные, употребляемые для наименования «неживых» объектов (как я надеюсь показать ниже), и неодушевленные существительные, употребляемые для наименования «живых» объектов (см.: Русакова 2008), отнюдь не ограничены двумя-тремя «единичными случаями», они представляют собой открытые классы, в которые входят давно существующие в языке лексические единицы и (сравнительно) новые единицы. К тому же, в русской речи очень часто встречаются окказиональные образования с соответствующими свойствами. Разумеется, как каталогизация закрепленных в языке переносных единиц подобного рода, так и регистрация и анализ соответствующих окказиональных единиц является необходимым компонентом грамматики русского языка. Еще важнее то, что номинативные единицы с указанными свойствами демонстрируют своеобразные закономерности при оформлении их в категории одушевленности/неодушевленности в процессе речи. Разумеется, эти закономерности должны быть исследованы в рамках антропоцентрической морфологии и семантики. Думается, что неописанность

соображениями Янко-Триницкой о том, что слова с суффиксом -тель «обозначают не столько лицо (или предмет), сколько деятеля вообще, выполняющего определенную функцию. Всегда, когда на первый план выдвигается значение деятеля значение лица или орудия, по существу, нейтрализуется, заглушается (Янко-Триницкая 1963: 92).

5 Думается, что данный пример не вполне корректен: слово болтун в указанном значении, скорее всего, произошло не от одушевленного существительного болтун (человек, склонный много разговаривать), а является окказиональным образованием от глагола болтать (взбалтывать - ср. яичница-болтунья). Факт(ы -?) употребления этого существительного по одушевленному варианту объясняются, вероятно, аналогическими процессами, вторичной, «народной» этимологизацией.

такого рода явлений представляет собой значимый пробел в описании грамматической системы русского языка: ведь именно многие нестандартные явления - те, в употреблении которых наблюдается живая вариативность, - отражают самую суть взаимоотношений формы и содержания в грамматике. Поскольку явления, связанные с вариативностью, оставляют носителям языка свободу выбора на пути «от мысли к слову» (терминологическое сочетание Л. С. Выгодского), постольку они обнажают эту суть и перед лингвистами и становятся ценнейшим материалом для лингвистического исследования. Описание какого бы то ни было фрагмента грамматической системы без опоры на факты, наблюдающиеся в естественной речи, несомненно, не отвечает ни общетеоретическим, ни методологическим требованиям современного языкознания.

Двоякая цель настоящей работы заключается в том, чтобы 1) частично восполнить указанные фактологические пробелы и 2) на основании анализа речевого материала сделать некоторые выводы относительно природы категории одушевленности/неодушевленности в русском языке.

Данная статья представляет собой корпусное исследование. Материал был сформирован путем обращения к Национальному корпусу русского языка (http://www.ruscorpora.ru), а в некоторых случаях - к поисковой системе Google. Почерпнутые из Национального корпуса примеры снабжены пометой НКРЯ, извлеченные из Google - пометой Google.

Вариативность при оформлении в категории одушевленности/ неодушевленности сочетания «лежачий полицейский». Введение в проблематику работы на примере закономерностей реализации этого сочетания в речи

Одна из единиц, имеющих указанные в начале работы свойства, - это сочетание лежачий полицейский, обозначающее объект, необходимость номинации которого по-русски появилась совсем недавно. Так называемый лежачий полицейский6 представляет собой артефакт и, следовательно, является прототипическим неживым объектом. План выражения единицы, обозначающей в русском языке этот объект, возник в результате яркой метафоры, на основе уподобления по функции неживого объекта живому. Лежачие полицейские, недавно появившись на российских дорогах, встречаются все чаще, и, следовательно, носители русского языка регулярно сталкиваются с необходимостью этот объект обозначать,

6 Низкая преграда на дороге, заставляющая водителей снижать скорость.

121

в частности использовать словосочетание лежачий полицейский в винительном падеже, а значит и (облигаторно) оформлять его в категории одушевленности/неодушевленности. Конечным этапом развития существительного полицейский (в рассматриваемом переносном значении) в аспекте категории одушевленности/неодушевленности должно стать его вхождение в класс неодушевленных, поскольку артефакты, за исключением упомянутых немногочисленных объектов типа ферзь, козел (спортивный снаряд) и т. д., обозначаются в русском языке неодушевленными существительными. Как показывают приводимые ниже данные, словосочетание лежачий полицейский в настоящее время находится очень далеко от этой конечной точки, достижение которой могло бы свидетельствовать о полной освоенности этой единицы: об утрате метафорического содержания, об окончательной идиоматизации и, как следствие, об окончательном формировании ее морфологического статуса. Несформированность последнего выражается в вариативности оформления единицы в категории одушевленности/неодушевленности.

Для определения количественных закономерностей проявления вариативности с помощью поисковой системы Google были найдены контексты, содержащие сочетание лежачий полицейский в винительном падеже. В 76-ти случаях сочетание (в единственном числе7) было оформлено как одушевленное, например:

(1) Есть ли какой-либо ГОСТ на лежачего полицейского? Google.

(2) Если же в результате наезда на лежачего полицейского был причинен вред, пострадавший вправе требовать возмещения убытков. Google.

(3) При выезде с сервиса, полтора километра спустя, он нарывается на лежачего полицейского, естественно, отрывает глушитель. Google.

В шести случаях, однако, сочетание (в единственном числе) было оформлено как неодушевленное, например:

(4) Но ретивые служаки норовят засунуть туда всех, кто 4WD, даже если это 4WD через лежачий полицейский переползает с опаской. Google.

(5) Срочно требуется сделать лежачий полицеский на Митинской возле остановки 266 автобуса «Магазин Россия». Google.

7 Для единиц исследуемого типа разница между единственным и множественным числом существенна: множественное число обычно является (статистически значимо) «более одушевленным», чем единственное. Поэтому данные в настоящей статье приводятся либо в единственном, либо во множественном числе.

Соотношение (76 - 6) указывает на то, что сочетание лежачий полицейский в настоящий момент не является в полной мере одушевленным, но, разумеется, никак не может быть охарактеризовано и как неодушевленное.

В связи с вариативностью в реализации языковой единицы естественным образом возникает вопрос о том, не свидетельствует ли это о динамичности такого ее состояния, о существовании вектора, определяющего ее дальнейшее развитие. Напрашивается, естественно, предположение о том, что вектор развития сочетания лежачий полицейский должен быть направлен от одушевленности к неодушевленности. Факты и рассуждения, приводимые в следующем разделе данной статьи, в сравнении с уже изложенными в данном разделе подтверждают высказанное предположение.

Сравнительный анализ закономерностей, проявляющихся при оформлении в категории одушевленности/неодушевленности сочетаний «солнечный зайчик» и «лежачий полицейский». Вектор мофологического развития единиц с переносным образованием

Наиболее низко в иерархии одушевленности (см.: Silverstein 1976) стоят артефакты. Солнечный зайчик (в отличие от лежачего полицейского) представляет собой объект, не являющийся артефактом, к тому же солнечный зайчик воспринимается людьми как объект чрезвычайно подвижный. Лежачий полицейский - артефакт, и в самом его названии заключена идея неподвижности. Следовательно, в континууме «живой - неживой» солнечные зайчики находятся «ближе» к левой точке и «дальше» от правой, чем лежачие полицейские. В остальных свойствах сочетания похожи: оба состоят из одушевленного существительного и препозитивного прилагательного, оба сочетания в целом и ни одна из их частей не маркированы стилистически. Если бы только собственные свойства обозначаемых объектов определяли оформление языковых единиц в категории одушевленности/неодушевленности, то следовало бы ожидать, что солнечные зайчики должны чаще, чем лежачие полицейские, концептуализироваться носителями языка как живые. Значит, следовало бы ожидать и того, что в винительном падеже сочетание солнечный зайчик должно чаще оформляться по одушевленному варианту, чем сочетание лежачий полицейский.

Статистический анализ найденных при помощи поисковой системы Google употреблений сочетания солнечный зайчик в сравнении с сочетанием лежачий полицейский показывает, однако, иное.

При оформлении сочетания солнечный зайчик в категории одушевленности/неодушевленности также наблюдается вариативность (ср. примеры 6-7 с примером 8).

(6) Репризу, в которой я когда-то ловил солнечный зайчик и уносил его в корзинке с манежа, теперь я играю иначе (Эхо планеты. 2001). Google.

(7) Абстракции позволительны Пикассо или Кандинскому, а начинающему надо так рисовать корову, чтобы она похожа была на корову, а не на солнечный зайчик (В. Войнович. Живопись). Google.

(8) Давай хрусталик разобьём и солнечного зайчика убьём (Уральская новь, 2003). Google.

Распределение форм, оформленных по одушевленному и неодушевленному варианту, для сочетания солнечный зайчик отличается от соответствующего распределения для сочетания лежачий полицейский. Однако отличие это прямо противоположно тому, которого можно было бы ожидать, исходя из высказанных соображений. Как уже было сказано, оформление сочетания лежачий полицейский в единственном числе как одушевленного встречается почти в тринадцать раз чаще, чем как неодушевленного. Зайчик и согласующееся прилагательное в винительном падеже, единственном числе оформляется по неодушевленному варианту всего лишь менее, чем в пять раз, реже по сравнению с одушевленным вариантом: на 150 случаев оформления сочетания по одушевленному варианту встретился 31 случай оформления по неодушевленному. Различие в распределении одушевленных и неодушевленных вариантов в речи для сочетаний солнечный зайчик и лежачий полицейский является статистически значимым как в единственном (применялся критерий X2, р < 0,05; см. Диаграмму 1), так и во множественном (%2, р < 0,001; см. Диаграмму 2) числе.

Диаграмма 1. Распределение форм винительного падежа сочетаний «лежачий полицейский» и «солнечный зайчик» (единственное число)

100% 80% 60% 40% 20% 0%

1 полицеискии

ЕШ оформление по одушевленному варианту В оформление по неодушевленному варианту

Диаграмма 2. Распределение форм винительного падежа сочетаний «лежачий полицейский» и «солнечный зайчик» (множественное число)

I! оформление по одушевленному варианту В оформление по неодушевленном у варианту

Лежачие полицейские и соответствующее сочетание появились в России лишь в самом конце двадцатого века. В Национальном корпусе русского языка самый ранний контекст, включающий сочетание лежачий полицейский, относится к 1997 году. Солнечный зайчик упоминается в нейтральном контексте и явно не как окказиональное образование уже в 1910-м году (пример 9). (9) Ей хотелось встать, забыть о болезни и слабости, надеть легкое веселое платье и со смехом убежать туда, в глубь зеленого сада, где непрестанно играли тысячи солнечных зайчиков, сверкала роса и, еще влажные, но уже прозрачные, таяли тени (М. П. Арцыбашев. У последней черты. 1910-1912). НКРЯ.

Сочетание солнечный зайчик, скорее всего, возникло как результат идиоматизации некогда свободного сочетания прилагательного солнечный с ныне утраченным достаточно широким переносным значением слов зайчик, зайка. В словаре Даля приведены следующие переносные значения: «Зайчик, зайка, заинька, белоголовец, беляки, белая пена на курчавой вершине волны. По Волге зайчики бегают». Пена на пиве, капусте и пр. Мелькучая искра, беглый огонек по пеплу, углям, особ. по сожжении бумажки, чем тешат детей; синее пламя, пробегающее по жару, угарный огонь. Покуда зайка по жару (в печи) бегает, трубы не кутай. Отсвет от воды, от зеркала, беглый отблеск, который блеснит или бегает по стене; детская потеха. Пойдем, я зайку покажу, он по стене бегает (жирный шрифт мой - М. Р.) (Даль 1956, т.1: 670).

Судя по всему, значение слова зайчик, с которым оно вошло в идиому, было близко к значению современного слова барашки (на гребне волны и т. д.)8. Идиоматизация сочетания солнечный зайчик, видимо, осуществилась во второй половине XIX века.

8 При свете его, беспокойном и нерешительном, через дорогу, казалось, поминутно проскакивали то белые маленькие зайчики, то быстро пробегали длинные волнистые тени; видимые обычные предметы

лежачий полицейский солнечный зайчик

Представляется очевидным, что более высокая «одушевленность» сочетания лежачий полицейский по сравнению с сочетанием солнечный зайчик объясняется тем, что последнее гораздо дольше живет в русском языке, чем первое.

Эти факты свидетельствуют о том, что исконно неодушевленные единицы, обозначающие в переносном значении неодушевленный объект, двигаются в своем развитии от одушевленности до неодушевленности. Если сочетание лежачий полицейский едва вступило на этот путь, то сочетание солнечный зайчик продвинулось по нему гораздо дальше.

«Солнечный зайчик» и «воздушный змей». Характер движения от одушевленности к неодушевленности

Следует, впрочем, отметить, что движение к окончательному результату в развитии таких языковых образований может продолжаться очень долго. В частности, и сочетание солнечный зайчик, как следует из приведенных цифр, несмотря на долгую жизнь в русском языке, не прошло и половины пути от одушевленности к неодушевленности. Интересные, на мой взгляд, факты характеризуют сочетание воздушный змей9, в употреблении которого также наблюдается вариативность (примеры 10-11). Данные для обоих сочетаний получены на сопоставимых выборках - при помощи поисковой системы Google - и дополнены данными из НКРЯ). (10) Современным ученым предстоит проверить, существовала ли когда-нибудь римская медаль с надписью «Юпитер Элиций», на которой будто бы изображен парящий над облаками Юпитер, а под облаками — этруск, пускающий для защиты от Юпите-

принимали фантастические образы, вытягивались, вырастали и вдруг исчезали (И. С. Тургенев. Конец. 1850-1860). НКРЯ.

9 Сочетание используется как целостное по крайней мере два столетия. Однако прилагательное часто опускается. Думаю, что в данном случае следует, скорее, говорить об эллипсисе, чем о распаде идиоматичности. См., например: И, наконец, последний козырь в исторической игре, которую затеяли воздушные змеи: прежде, чем поднять в воздух первый аэроплан, братья Райт всю жизнь запускали змеев (Кайтинг // «Семейный доктор», 2002) . Для задач, поставленных в данной работе, трактовка этого (лексического) явления не имеет значения. Считаю все-таки нужным отметить: данные, используемые для сравнения сочетания воздушный змей с сочетанием солнечный зайчик, включают употребления обеих единиц в их 'целостном' виде; остальные данные, полученные исключительно из НКРЯ, включают все случаи употребления слова змей в соответствующем значении.

ровых стрел воздушный змей (В. П. Карцев. Приключения великих уравнений.1970). НКРЯ.

(11) Как прикрепить воздушного змея к нитке, показано на рисунке 3. (А. Шипилов. Письмо, переданное «Трамваю» Его Змеи-чеством // «Трамвай», №8, 1991). НКРЯ.

Случаев оформления сочетания воздушный змей по одушевленному варианту примерно в четыре раза больше, чем по неодушевленному (на 234 «одушевленных» употреблений приходится 59 «неодушевленных»). Самое раннее зафиксированное в НКРЯ употребление этого сочетания в его 'целостном' виде - причем употребление в нейтральном контексте, не предполагающем использование окказиональных единиц, - относится к 1846 - 49-му году (пример 12).

(12) Хотя он уже тогда был в возрасте, однако же играл со мной как ребенок, и пускал воздушного змея (Ф. В. Булгарин. Воспоминания. 1846-1849). НКРЯ.

В 'усеченном' виде единица фиксируется уже в 1792 году.

(13) Тому же, кто лучшее подаст мнение в сих важных обстоятельствах, обещаю я подарить полное собрание арабских сказок в богатом сафьянном переплете и перевод Конфуция, писанный в лист, на такой твердой бумаге, из которой можно сделать прекрасные летучие змеи (И. А. Крылов Каиб. Восточная повесть.1792).

В словаре Даля уже приводится слово змей в соответствующем значении, но не приводится идиома воздушный змей (в отличие, например, от идиомы воздушный шар)10. Различие в распределениях оформления сочетаний воздушный змей и солнечный зайчик по одушевленному и неодушевленному вариантам статистически незначимо (это относится и к формам множественного числа обоих существительных). Несмотря на то, что, судя по всему, сочетание воздушный змей возникло в русском языке как самостоятельная единица на несколько десятилетий раньше, чем сочетание солнечный зайчик, в настоящее время оно не опережает последнее на пути к неодушевленности11. Этот факт, естественно, требует

10 «Змей, змий, детская игрушка, приправленный к лучинкам лист бумаги, пускаемый по ветру на возжице, с привешенным к нему хвостом, с трещоткой и пр. Он же змеек м. змеярка ж. московка, ладейка, бумажный (выделено мной - М. Р.), ладья, полетуха, гусь, гусек, оконенка (Даль 1956: 686).

11 Интересно при этом, что имеющаяся в языке синонимия, видимо, не очень сильно влияет на рассматриваемый процесс. Так, весьма употребительное сейчас в определенных контекстах слово кайт, полностью синонимичное сочетанию воздушный змей, употребляется только как неодушевленное. Это свидетельствует о том, что, по крайней мере в случае

объяснения, которое и находится, при более пристальном взгляде на характер развития единицы. Прежде всего, следует отметить, что частотность сочетания воздушный змей существенным образом варьировала на протяжении исследуемого периода. Диаграмма 3 репрезентирует величины, характеризующие частотность употребления сочетания воздушный змей в разные периоды.

Диаграмма 3. Частотность употребления сочетания «воздушный змей» в разные периоды

□ частотность сочетания "воздушный змей"

17921917

19181960

19611988

19892006

Пояснения к диаграмме:

Количества языковых данных в НКРЯ существенным образом различаются для разных периодов. Соответствующая информация не полностью доступна. Поэтому для определения частотности употребления сочетания воздушный змей в разные периоды была применена не совсем стандартная, но, как представляется, приведшая к нужному результату процедура. За точку отсчета была принята частотность явления, частота реализации в речи которого представляется стабильной, неизменной (или изменяющейся незначительно) в зависимости от времени. Думается, что такие явления следует искать среди когнитивно фундаментальных категорий, а в период относительной стабильности грамматики системы следует выбрать явление, находящееся в центре, а не на периферии грамматической системы. В качестве такой опорной величины была использована частотность прямого дополнения при глаголах с отрицанием12. Возможно, эта величина и изменялась на протяжении исследуемого отрезка времени. Однако предположение о том, что эти изменения причинно-следственным образом связаны с закономерностями употребления лексической единицы воздушный

с воздушным змеем, форма, а не значение определяет вариативность в употреблении.

2 Способ выражения (аккузативный или генетивный) не учитывался. 128

змей, не кажется заслуживающим того, чтобы его учитывать. Следовательно, и искажениями, (возможно) вносимыми использованной статистической процедурой, можно пренебречь. Для каждого периода число, выражающее количество употреблений сочетания воздушный змей, было поделено на число, выражающее количество употреблений прямого дополнения при отрицании. Полученные величины были нормированы - за единицу было принято частное от деления, характеризующее период с 1961-го по 1988 год.

Легко заметить, что частотность употребления сочетания воздушный змей характеризуется двумя «всплесками» (в первой половине XX века и с начала «перестройки»). Эти результаты не неожиданны. Пускание змеев, аэропланов, интерес к моделированию характерен для довоенного и частично послевоенного периода (ОССОВИАХИМ, спортивно-технические мероприятия и т. д.). Резкое падение частотности сочетания приходится на время, когда интересы (советских) людей сместились в область робототехники, исследований космоса и пр. В современном мире пускание змеев -популярная забава обеспеченных слоев населения, вид спорта (кайтинг). На протяжении XIX века - пускание змея являлось привычным занятием, хотя и не столь популярным и общественно значимым, как в следующий период13.

В Таблице 1 приводятся данные о распределении форм винительного падежа сочетания воздушный змей в выделенные временные периоды.

Таблица 1. Распределение форм винительного падежа сочетания «воздушный змей»

1792-1917 1918-1960 1961-1988 1989-2006

по неодушевленному

варианту 10 39% 12 48% 5 71% 6 10%

по одушевленному

варианту 16 61% 13 52% 2 29% 54 90%

Эти данные свидетельствуют о том, что, если оформление сочетания воздушный змей в категории одушевленности/неодушевленности претерпевало изменения (имеющиеся маленькие выборки, к сожалению, не позволяют утверждать это с уверенностью), то оно двигалось в ожидаемом направлении - в сторону неодушевленности. Во всяком случае, оно, как и следовало ожидать, к концу 60-х

13 Скорее всего, это занятие стало привычным именно в конце XVIII -начале XIX, века, о чем свидетельствует тот факт, что для Пушкина слово змей в соответствующем значении носило еще оттенок новизны: Первые листы были выдраны и употреблены детьми священника на так называемые змеи (А. С. Пушкин. История села Горюхина. 1830).

годов XX века обгоняло в этом аспекте возникшее позднее сочетание солнечный зайчик. Требуется объяснить резкий поворот в обратном направлении - в сторону одушевленности, - характеризующий развитие сочетания воздушный змей в последний период. Думается, что, если к концу 60-х годов XX века какой-то узус и сложился, то он не мог поддерживаться - сочетание употреблялось слишком редко. В последний же период, очевидно, сложился новый узус. Причины предпочтения оформления сочетания по одушевленному варианту, думается, кроются в изменении его значения. В предыдущие периоды воздушные змеи были привычны, изготавливались дома, в основном мальчиками, представляли собой обыкновенную прямоугольную рамку с трещоткой, обтянутую старыми газетами, не носили ни антропоморфного, ни зооморфного характера (см. примеры 14-16), часто использовались как носители каких-либо изображений.

(14) В небе косо, как почтовая марка, стоял змей (Юрий Олеша. Любовь. 1929). НКРЯ.

(15) Пришел Андрей и показал мне змея, на котором был наклеен Эдуард VII в шотландской юбочке (Леонид Добычин. Город Эн. 1935). НКРЯ.

(16) Здесь когда-то по ночам «всякое бывало», а днем ребята пускали бумажные змеи и непременно с трещотками (Владимир Гиляровский. Москва и москвичи. 1934). НКРЯ.

Современные змеи не изготавливаются дома, не встречаются на каждом шагу, они не похожи на «марку»; в сознании современного человека восстановлено представление о восточном происхождении этого артефакта. Очевидно, современным человеком воздушный змей «осмысляется» скорее как модель змея настоящего, дракона, не как носитель изображения, а как символ, как собственно изображение одушевленного, хоть и мифологического, объекта (см. примеры 17-18; релевантные для выстраивания ассоциативного ряда фрагменты в обеих группах примеров выделены мною - М. Р.).

(17) Делали огромного, страшного змея в виде дракона или какого-нибудь сказочного чудовища, и во время боя запускали его над войском противника (Андрей Шипилов. Путешествие в Змейландию // «Трамвай», 1991). НКРЯ.

(18) А 15 января мы змеев отпускаем, перерезая веревку, чтобы вместе с ними улетели все наши беды и горести (Ирина Огилько, Ирина Подлесова. День змеи. Предприимчивые москвичи нажились на китайских сувенирах // «Известия», 2001.06.18). НКРЯ.

Фактически сочетание воздушный змей в новый исторический период сменило свой денотат, что и объясняет его поворот к одушевленности, в соответствии с правилом разрешения, согласно

которому изображения живых объектов (естественно, неживые) обозначаются в русском языке одушевленными существительными без изменения характера оформления этих существительных в винительном падеже (ср. пример 19).

(19) Так Ять получил от него фарфоровых котят в корзинке, гимназическую чернильницу-непроливайку и с особенным значением врученную соломенную шляпу (Дмитрий Быков. Орфография. 2002). НКРЯ14.

Высказанные соображения подкрепляются спонтанными металингвистическими суждениями «наивных» носителей языка. Интересен уже сам тот факт, что говорящие по-русски обращают внимание на возможность выбора одной из двух форм: это свидетельствует о том, что они самостоятельно принимают соответствующие решения в процессе порождения речи. Вот как они обосновывают основания для принятия подобного рода решений. На форуме «Класс» информационного портала «Грамота.ру» (НПр:///огыш. gramota.ru/forum/read.php?f=15&i=5268&t=5213&v=t) в 2006-ом году обсуждается предложение «Дети сделали бумажного змея»15:

A. Думаю, что оба варианта возможны. Если смотреть на летающего змея просто как на игрушку, без связи с его ползающим тёзкой, то «бумажный змей». А если как на модель змея (или дракона) — то «змея».

B. Да не запускали, а сделали. Явная неодушевлённость. Вот если б не дети, а Змей Горыныч, то может он бы и сделал воздушного змея (со своей змеихой:-) Минка

Высказывания показывают, что носители языка считают себя вправе по своему усмотрению выбирать одну из двух форм в зависимости от того, каким они мыслят обозначаемый объект. По сути дела они признают, что используют окончание для выражения комплекса значений, связанных с концептами «живой» и «неживой».

Проанализированные факты указывают на недостаточность утверждений типа: «В паре пускать бумажного змея - пускать бумажный змей второй вариант устарел» (Розенталь 1997: § 151).

Приведенные в данном разделе факты и соображения позволяют утверждать, что в каждый период своего существования единицы исследуемого типа находятся в динамическом равновесии. Конечная

14 В противоречии с этим правилом такие существительные, как, например, статуэтка, портрет и т. д., являются неодушевленными.

15 Разбор предложения был задан на дом учительницей ребенку одного из участников форума.

точка их развития должна рассматриваться скорее как нечто близкое к пределу, в понимании математиков, чем как абсолютное завершение процесса и сформировавшееся в результате этого процесса незыблемое состояние соответствующего компонента языковой системы. Приведу еще один пример, иллюстрирующий сказанное. Начиная с 1905-го года, в НКРЯ регулярно фиксируются употребления слова ежик в значении 'короткая стрижка'. Путь к неодушевленности эта единица, видимо, прошла стремительно. 44 употребления этой единицы, равномерно распределенные между 1905-ым годом и современностью, характеризуются оформлением ее по неодушевленному варианту. В 1995-м году, однако, встретился один случай оформления слова ежик в переносном значении по варианту одушевленному (пример 20).

(20) Итак, Дитер Клемм, отец семейства, лет сорока пяти, стрижен под ежика, голубоглаз и как-то сразу располагающ <...> (Андрей Лазарчук. Все, способные держать оружие... 1995). НКРЯ.

Можно сказать, что исконно одушевленные единицы, в переносном значении обозначающие неодушевленные объекты, всегда «чреваты» вариативностью.

Об изменении статуса существительных с суффиксом -тель на шкале «одушевленность - неодушевленность»

Вероятно, некогда эти существительные оформлялись винительном падеже только по одушевленному варианту. Возможно, впрочем, что Н. Н. Греч не отразил (см. выше, с. 1) в своей грамматике реальное положение дел, а сформировал нормативное указание («Практическая грамматика» 1827-го года носит прескриптивный характер). Во всяком случае, на ранних этапах периода наблюдения, заданного возможностями НКРЯ, т. е. вплоть до 40-х годов XIX века, эти слова демонстрируют ярко выраженную вариативность в категории одушевленности/неодушевленности. Так, например, в 30-е годы или около того Н. И. Лобачевский и его неиденцифици-руемый на основании данных корпуса современник оформляют анализируемые термины по одушевленному варианту, а математик М. В. Остроградский и поэт П. А. Вяземский - по неодушевленному (Н. Н. Греч был бы недоволен)16.

(21) Теперь, предполагая, что содержание меньшей линии к большей будет дробь с числителем п и знаменателем т>п целыми, должны получить те же числа повторений одной линии в другой

16 Приводимые факты базируются, естественно, не на приводимых примерах, а на выборке в целом (объем 57 высказываний).

по порядку, какие вышли бы в частных при делении ш на п, потом всякий раз остатка на прежнего делителя (Лобачевский Н. И. Новые начала Геометрии с полной теорией параллельных. 1835-1838).

(22) Левая часть последнего уравнения является несократимой дробью; нужно, как и при интегрировании рациональных дробей, сделать несократимой его первую часть, а затем приравнять числители и знаменатели дробей (Остроградский М. В. Продолжение мемуара об интегрировании рациональных дробей. 1833).

(23) Сравнивать парижские салоны того времени с салонами Большой Миллионной было бы слишком смело; подводить под один знаменатель личности, которые встречались там, и те, которые могли встречаться у нас, было бы неловко (П. А. Вяземский. Старая записная книжка (1830-1870).

Отмечу, что в это время по крайней мере оформление термина знаменатель поддерживалось, вероятно, весьма активным употреблением слова знаменатель в значении 'знаменующее лицо'.

(24) Знаете ли, как называю я знаменателя всех страстей и всех более любви? Я называю его — любопытство! Узнали мы, испытали мы, повладели мы — и уже знание, опыт, власть нам скучны. Мы уж хотим постичь иное, изведать лучшего, завладеть большим (А. А. Бестужев-Марлинский. Фрегат «Надежда». 1833).

Наиболее показательны примеры, зафиксированные в сочинениях П. Л. Чебышева: по ним можно проследить, как изменялась морфология анализируемых слов в его индивидуальной системе. До 1855 года включительно Чебышев употребляет исключительно формы, соответствующие одушевленному варианту.

(25) Изображая вероятность этого через V, мы для определения ее, сократив одинаких производителей числителя и знаменателя (21), находим <отши1а> (П. Л. Чебышев Опыт элементарного анализа теории вероятностей. 1845).

(26) Чтобы найти значение его для х довольно большого, полагаем <отши1а>, где, сократив одинаких множителей числителя и знаменателя и собравши все производители, равные е, которых число х-1, находим <отши1а> (П. Л. Чебышев. Опыт элементарного анализа теории вероятностей. 1845).

(27) Умножая на <отши1а> числителя и знаменателя в полученном таким образом выражении V, находим <отши1а> (П. Л. Чебышев. Опыт элементарного анализа теории вероятностей. 1845).

(28) Прилагая к этому случаю общую формулу интерполирования, мы находим для выражения и полиномом какой-нибудь степени, с коэффициентами, определяемыми правилом наименьших квад-

ратов, такой ряд: </огты1а>, где </огты1а> означают знаменателей в подходящих дробях, получаемых от разложения суммы </огты1а> в непрерывную дробь вида </огты1а>, где Ь -постоянные величины (П. Л. Чебышев. Об интерполировании. 1855).

С 1859-го года появляются формы, соответствующие неодушевленному варианту.

(29) Какая из дробей вида </огты1а>, имеющих один и тот же знаменатель </огты1а>, уклоняется возможно менее от нуля между пределами х = -Н и х = +Н? (П. Л. Чебышев. Вопросы о наименьших величинах, связанных с приближенным представлением функций (1859).

(30) Таким образом, удостоверяемся, что, обозначая через </огты1а> последнюю из подходящих дробей </огты1а>, знаменатель которой имеет степень ниже </огты1а>, и откидывая общие множители функций ф (х), Ф (х), не имеющие никакого влияния на состав наших окончательных формул, будем иметь </огты1а>, где СО - постоянное количество, а отсюда, в силу (6), количества </огты1а> определяются решением уравнений </огты1а> (П. Л. Чебышев. Об интерполировании в случае большого числа данных, доставленных наблюдениями. 1859).

При этом даже в 1866-ом году формы, соответствующие одушевленному варианту, еще встречаются.

(31) Замечая же, что Q означают знаменателей подходящих дробей </огты1а>, которые получаем, останавливаясь в разложении </огты1а> на знаменателях ц, мы находим, что </огты1а> (П. Л. Чебышев. О разложении функций в ряды при помощи непрерывных дробей. 1866).

Очевидно, что стабильная «прописка» анализируемых терминов по классу одушевленных существительных в конце 50-х годов была аннулирована и они так и не нашли «постоянного места жительства» во «внутренней грамматике» П. Л. Чебышева, а это значит, что каждый раз, оформляя эти термины в винительном падеже, он должен был принимать самостоятельное морфологическое решение.

Думается, однако, что в настоящее время термины числитель, знаменатель, делитель, множитель, в отличие, например, от существительного ежик (прическа), не содержат потенциальной одушевленности.

Думаю, что слова числитель, знаменатель и др. достигли конечной точки на шкале неодушевленности, поскольку перестали быть переносными образованиями. Это произошло потому, что, как уже указывалось выше, изменил свое значение сам суффикс -тель. Существительные с этим суффиксом регулярно реферируют как к одушевленным, так и к неодушевленным объектам, а следовательно,

«автоматически», на основании только плана выражения, не причисляются носителями языка ни к одушевленным, ни к неодушевленным. Значения же рассмотренных математических терминов с суффиксом -тель на шкале неодушевленности стоят очень высоко, так что у носителей современного русского языка не осталось никаких оснований оформлять эти слова в винительном падеже по одушевленному варианту.

Сравнительный анализ закономерностей, проявляющихся при оформлении в категории одушевленности/неодушевленности сочетаний «лежачий полицейский» и «однорукий бандит». Влияние свойств денотата единицы с переносным значением на характер вариативности и скорость прохождения пути от одушевленности к неодушевленности

Идея о влиянии свойств денотата на характер и скорость морфологической адаптации единиц исследуемого типа подтверждается также сравнительным анализом оформления в категории одушевленности/неодушевленности сочетаний лежачий полицейский и однорукий бандит. Сочетания сравнимы: оба обозначают артефакты, состоят из препозитивного прилагательного и одушевленного существительного, стилистически немаркированны. Сочетание однорукий бандит находится на еще более дальнем расстоянии от «неодушевленности», чем сочетание лежачий полицейский. На 36 случаев оформления этого сочетания по одушевленному варианту встретился всего один случай оформления его по неодушевленному (см. примеры 32-34).

(32) Если вы искали однорукий бандит, бесплатно перейдите сюда. Google

(33) Депутат Госдумы Александр Лебедев подарил своим коллегам «однорукого бандита». (Lenta.ru: Экономика, 2006). Google.

(34) Лорд ему не нужен, разговаривать с ним о возвращении, все равно, что просить вернуть деньги «однорукого бандита» (Сергей Осипов. Страсти по Фоме. Книга вторая. Примус интер парэс. 1998). НКРЯ.

Приведенные цифры показывают, что фактически можно говорить лишь о единичных случаях оформления по неодушевленному варианту сочетаний лежачий полицейский и однорукий бандит. Различие распределений для употребления двух сочетаний в единственном числе не является статистически значимым: оформление обоих сочетаний в винительном падеже по неодушевленному варианту является слишком редким событием. Во множественном числе, однако, случаи оформления по неодушевленному варианту наблюдаются чаще. Было зафиксировано 47 (25%) случаев оформ-

ления сочетания лежачий полицейский по неодушевленному варианту и 140 (75%) - по одушевленному, для сочетания однорукий бандит - 6 (4%) и 136 (96%) соответственно. Различие между этими распределениями статистически значимо (%2, р < 0,001; см. Диаграммы 4 и 5).

Диаграмма 4. Распределение форм винительного падежа сочетания «лежачий полицейский» (множественное число)

В оформление по неодушевленному варианту

□ оформление по одушевленному варианту

Диаграмма 5. Распределение форм винительного падежа сочетания «однорукий бандит» (множественное число)

■ оформление по неодушевленному варианту

□ оформление по одушевленному варианту

Сочетание однорукий бандит, видимо, стало употребительным в русском языке в шестидесятые годы - обозначаемый этим сочетанием объект рассматривался как символ буржуазной культуры. Это определяло яркую стилистическую окраску сочетания, связанную с олицетворением объекта. Самый ранний представленный в Национальном корпусе русского языка контекст, включающий это сочетание, относится к шестидесятому году (пример 35). (35) Сыграв раза три бесперспективно, я сказал по-итальянски «баста» (я много езжу по свету, и из всех языков знаю по два, три, пять, десять слов, которые меня всегда и выручают) и, еще немного поболтав о жизни, удалился к «одноруким бандитам» (Виктор Розов. Удивление перед жизнью. 19602000). НКРЯ.

В 1966-м году, правда, Даниил Гранин еще считает нужным пояснять, что такое однорукий бандит (см. пример 36). (36) Во время ужина то и дело кто-либо из нашей компании вскакивал и бежал в эту комнату сыграть с «одноруким бандитом» - такое прозвище у автоматов (Даниил Гранин. Месяц вверх ногами. 1966). НКРЯ.

Во всяком случае, сочетание однорукий бандит на несколько десятилетий старше, чем сочетание лежачий полицейский. Следовательно, требуется объяснить, почему сочетание однорукий бандит отстает от сочетания лежачий полицейский на пути от одушевленности к неодушевленности. Может быть предложено, как мне представляется, только одно объяснение этому факту. Дело в самих обозначаемых рассматриваемыми сочетаниями объектах. При «грубом» делении всех существующих объектов на живые и неживые однорукие бандиты и лежачие полицейские, несомненно, попадают в один класс - класс неживых. Однако, несомненно, для носителей языка, а значит, и для языка в целом, релевантными оказываются более тонкие различия в свойствах объектов. И лежачие полицейские, и однорукие бандиты представляют собой артефакты. При этом лежачий полицейский - это просто доска, к тому же сама функция ее предполагает неподвижность и закрепленность в определенном месте. Однорукий бандит -сложноорганизованное устройство, он имеет свойства, похожие на те, что обычно присущи живым существам: он совершает действия и даже осуществляет псевдокоммуникацию с человеком, выступает в роли соперника в игре. Неудивительно, что говорящие оценивают однорукий(-ого) бандит(-а) как более антропопоморфный объект, чем лежачий(-его) полицейский(-ого).

Современные представления, основанные на разнообразных типологических обобщениях, заключаются в том, что наиболее актуальным в сфере семантики одушевленности/неодушевленности является противопоставление «человек - другие живые существа -неодушевленные объекты» (см., например, обзор в Yamamoto 1999). Эта трехчастная шкала релевантна и для современного русского языка - «увидел двоих мужчин - увидел двух быков - увидел два стула». Однако разнообразие занимающих разные места на шкале «одушевленный - неодушевленный» концептуализаций, закрепленных в языках мира, чрезвычайно велико. Именно поэтому в функционально-типологическом аспекте категория одушевленности/неодушевленности рассматривается как иерархическая, градуальная, континуальная, не имеющая четких внутренних границ (см. об этом, например: Swart et al. 2008: 135). Приведенные данные показывают, что эти свойства характерны и для одного языка и

могут в некоторых случаях «прорываться наружу», становиться доступными непосредственному наблюдению.

Разумеется, в процессе коммуникации каждый говорящий, которому приходится совершать речевую операцию оформления конкретной номинативной единицы в категории одушевленности/неодушевленности, может принять только одно из двух решений. Однако, чем выше сходство обозначаемого объекта с живым существом и, тем более, чем выше степень антропоморфности этого объекта, тем выше вероятность того, что говорящий пойдет по пути, навязанному метафорой, и оценит соответствующую языковую единицу как одушевленную. Следовательно, в процессе подготовки словоформы говорящие оперируют различными свойствами объекта, осуществляют сложную и разветвленную категоризацию. При этом и опора на истинные свойства обозначаемого объекта в рамках бинарного противопоставления «живой - неживой» тоже возможна - иначе такие сочетания, как однорукий бандит, солнечный зайчик, никогда не оформлялись бы по одушевленному варианту. При тонкой оценке свойств объекта однорукие бандиты отличаются говорящими от лежачих полицейских. При грубой бинарной категоризации этих объектов они не различаются. Именно этим, разумеется, и объясняется тот факт, что при грубой (категориальной) оценке два рассматриваемых сочетания в русском языке имеют один и тот же статус, - они характеризуются вариативностью в категории одушевленности/неодушевленности, но при количественной оценке, отражающей их более частные свойства, сочетания различаются весьма существенно. Таким образом, в ситуации выбора, во-первых, обнаруживается семантическая составляющая данной категории, а во-вторых, при сравнении однородных с формальной точки зрения единиц проявляется континуальный характер этой составляющей.

Наличие формальной составляющей у исследуемой категории и так не вызывает сомнений. Однако при оперировании образованиями с переносными значениями проявляется влияние (исконной) формы на содержание: никакой вариативности в категории одушевленности/неодушевленности при обозначении в речи и более сложных, и более подвижных рукотворных устройств, чем однорукий бандит и, тем более, лежачий полицейский, не наблюдается, если эти объекты не обозначаются исконно одушевленными существительными. Довольно показательным, на мой взгляд, является следующий небольшой эксперимент. Пяти носителям русского языка с высшим образованием (из них двое - с филологическим) я задала вопрос (в устном диалогическом режиме): «Что является более живым, лежачий полицейский или однорукий

бандит?» Вместо того чтобы, согласно общим современным представлениям о жизни, ответить, что оба объекта в равной степени являются неживыми, взрослые образованные люди независимо друг от друга сошлись в том, что однорукий бандит более живой, чем лежачий полицейский. Мотивировали свой ответ испытуемые соображениями типа: «Лежачий полицейский — это просто доска, а однорукий бандит действует»; «Ведь с одноруким бандитом общаешься, играешь»; «Все-такиу однорукого бандита есть рука, то есть раньше была рукоятка» «Лежачий полицейский лежит, а однорукий бандит агрессивный» и пр.

Сравнительный анализ закономерностей, проявляющихся при оформлении в категории одушевленности/неодушевленности сочетания «белые мухи» и других сочетаний с переносными значениями». Влияние стилистической окраски единицы с переносным образованием на характер вариативности и скорость прохождения пути от одушевленности к неодушевленности

Важные дополнения к уже сказанному позволяет сделать анализ сочетания белые мухи. Поскольку существительное мухи женского рода, исследовать распределение оформления сочетания как одушевленного либо как неодушевленного можно только во множественном числе. Метафорическое обозначение снега сочетанием белые мухи существует в русском языке по крайней мере столетие и продолжает быть весьма употребительным в настоящее время. Так, например, поисковая система Google позволила зафиксировать 50 разных текстов, в которых сочетание было употреблено во множественном числе, винительном падеже. Самый ранний контекст, включающий сочетание, в Национальном корпусе русского языка относится к началу двадцатого века (пример 37).

(37) Свищет ветер, летают и кружатся в воздухе белые мухи, а они сидят здесь, дрожащие, посинелые от холода, не зная, когда их будут сажать на пароход (В. М. Дорошевич. Сахалин (Каторга). 1903). НКРЯ.

Сочетание встречалось и раньше.

(38) Живем мы опять спокойно, зима идет своим порядком, по серому небу летают белые, снеговые мухи (Н. С. Лесков. Островитяне. 1865-1866) (БАС 1950, т.1: 378).

Если бы фактор общеупотребительности, освоенности, длительности существования в языке был единственным влияющим на выбор формы винительного падежа единиц с переносным значением, то следовало бы ожидать, что сочетание белые мухи далеко

продвинулось по пути от одушевленности к неодушевленности. Однако на 50 употреблений приходится всего один случай оформления этого сочетания по неодушевленному варианту (пример 39). Следует напомнить, что в целом множественное число является более «неодушевленным», чем единственное.

(39) Не успел закончить фразу, как увидел в небе белые мухи. Сначала это были отдельные снежинки, потом разыгралась настоящая пурга (Лев Дуров. Байки Дурова. 2003). Google.

Сочетание белые мухи значительно отстает в своем движении к неодушевленности от всех рассмотренных выше сочетаний. Этот факт требует объяснения.

Существенным отличием сочетания белые мухи от других рассмотренных является то, что все проанализированные сочетания представляют собой самостоятельные и единственные номинации соответствующих объектов. Сочетание белые мухи, несомненно, представляет собой самостоятельную единицу русского языка, фиксируется в словарях (например, в БАС 2004). Соответствующий ряд синонимов, состоящий из двух единиц, фиксируется уже в словаре, отражающем лексическую систему русского языка середины двадцатого века (Александрова 1969). Однако это сочетание сосуществует со своим более употребительным синонимом снег. Само появление сочетания белые мухи в языке обусловлено не потребностью обозначить новый объект, а стилистическими, часто и художественными задачами. Как и подавляющее большинство синонимов, белые мухи и снег различаются по своим лексическим значениям, при этом значение слова снег шире. Имеющаяся всегда возможность осуществить номинацию посредством единицы с прямым и более широким значением тормозит процесс стирания мотивировки у единицы со значением переносным. Именно на фоне нейтрального слова снег сочетание белые мухи обретает выразительность, то есть то свойство, которое, собственно, и оправдывает само существование этого дублирующего способа номинации. Наличие слова снег в русском языке в значительной степени определяет характер реализации сочетания белые мухи. Как в девятнадцатом веке, так и в настоящее время появляются контексты, в которых сочетание белые мухи, будучи употребленным в какой-либо связи со снегом, выступает в своем прямом значении (примеры 40-41).

(40) Потом говорено было еще многое на этот счет, между прочим смеялись, что ребенок называет снег белыми мухами (Н. И. Греч. Записки о моей жизни. 1849-1856). НКРЯ.

(41) Проснулся он от холода - бортпроводница открыла дверь, в которую вместе с холодным воздухом влетел рой каких-то маленьких белых мух, которые, коснувшись пола, сразу

исчезли.... Люди в пальто и плащах спешно покидали лайнер, а

Вальясека боязливо высунул голову в дверной проем.....На улице

было холодно и крутилось несметное множество белых мух (On-line дневник. 2005). Google.

Регулярно, в частности, в настоящее время, сочетание выступает в сравнительной конструкции так, как если бы это сравнение было личной находкой говорящего (примеры 42-43).

(42) Но вот, ровно белые мухи, запорхали в воздухе пушистые снежинки, тихо ложатся они на сухую, промерзлую землю: гуще и гуще становятся потоки льющегося с неба снежного пуха (П. И. Мельников-Печерский. В лесах. Книга первая. 1871-1874). НКРЯ.

(43) Белые мухи снежинок скрипят под ногами. Google, 2004.

В течение нескольких десятилетий регулярно происходит прояснение внутренней формы сочетания, обыгрывание переноса значения, например:

(44) Ещё вчера было противно — ветрено. А сегодня выходим на улицу и ... белые мухи. Они ожили, полетели в разные стороны. Закружились, заплясали. Проказницы-белые мухи. (On-line дневник. 2005). Google.

(45) Естественно, когда в Москве в конце января летают на улице «белые мухи». Но не комнатные, не после дезинсекции! (Статья об инсектицидах, http://pestkiller.ru/ cshest_mundira. shtml). Google.

(46) Фикус стоял на окне всегда. Здесь было светло, тепло и просторно. Правда, зимой, если Белочка забывала закрыть форточку, и холодный воздух заполнял комнату, все внутри Фикуса сжималось, а когда большие белые мухи залетали и садились на его листья, он просто замирал в страхе (С. Хуторская. Белые мухи - снег «в восприятии фикуса») НКРЯ.

Обычным (более четкие количественные данные привести затруднительно) является использование сочетания белые мухи в стилистически окрашенных контекстах (примеры 47-49).

(47) Опять эти белые мухи, /И крыши, и святочный дед, /Итрубы, и лес лопоухий /Шутом маскарадным одет (Б. Пастернак).

(48) Мычанье застоявшихся коров, / голодные, взъерошенные птицы, /метла в сенях — всё это будет длиться /от белых мух до первых комаров (Елена Галимова, Знамя, 2006). Google.

(49) Не дожидаясь «белых мух» (Заглавие статьи - М. Р.). Вопросы уборки зерна — в центре внимания областной власти. Хлеб выращен хороший, но его еще нужно убрать без потерь (Челябинский рабочий, 1997). Google.

На протяжении всего исследуемого временного отрезка говорящие (пишущие) часто считают необходимым дать пояснение значения сочетания (примеры 50-52) .

(50) Дожить на даче до белых мух (до снега) (Даль. Пословицы и поговорки русского народа)

(51) Облачность полная, холодно, температура в 1 час дня ниже нуля на 3.1° С, в воздухе кружат «белые мухи» - тонкий, сухой снег (П. К. Козлов. Географический дневник Тибетской экспедиции 1923-1926 гг. 1925-1926). НКРЯ.

(52) Но скоро все закончится... В небе появятся кружащиеся белые мухи - первые снежинки, и все заснет до следующей весны

(Сочинение лицеиста. 2001. http://www.venda.ru/gazeta/ 10-01.htm). Google.

Все эти факты говорят о том и являются проявлениями того, что, несмотря на достаточно длительное время существования сочетания, его деметафоризация не происходит, а внутренняя форма по-прежнему прозрачна и актуальна для носителей русского языка. Знак остается иконическим. А значит, даже когда сочетание употребляется для номинации снега (см. примеры 53-54), говорящие чувствуют, что осуществляют замену слова снег, и, конечно, осознают основания для переноса в значении, позволяющего осуществить такую замену, то есть тот факт, что снежинки похожи на белых мух и тоже летают.

(53) Холодный октябрь и белые мухи, кружившие в воздухе почти на всех воскресных матчах 23-го тура национального футбольного чемпионата, не очень остудили болельщицкий интерес (Белоруссия сегодня. 2002). Google.

(54) Скоро белые мухи полетят, его на Пехорку потянет, и тогда все встанет на место (Интернет форум. Google).

Фактически, говоря в таких случаях о снеге, носители языка одновременно говорят и о мухах, на которых падающий снег похож, - в этом собственно и проявляется синкретизм формы и содержания иконического образования. Если обратиться к закономерностям речевой деятельности, то можно утверждать, что в таких случаях происходит симультанная актуализация взаимосвязанных прямого и переносного значений. Суть соответствующего механизма речевой деятельности заключается в том, что, если говорящему нужно выразительно сказать о снеге, то нужно говорить о (белых) мухах. Нет ничего удивительного в том, что в абсолютно подавляющем большинстве случаев говорящие оформляют сочетание белые мухи в винительном падеже по одушевленному варианту. Можно сказать, что за по крайней мере полтора века активного использования сочетание белые мухи фактически даже не начало двигаться по пути «от одушевленности к неодушевленности».

Таким образом, единицы, возникшие путем переноса значения, гораздо медленнее утрачивают мотивировку, если они появились для создания стилистического эффекта и повышения выразитель-

ности речи, чем если они появились в языке для решения собственно номинативных задач. Это различие, естественно, не может не отразиться на закономерностях оформления двух типов единиц в категории одушевленности/неодушевленности. Сказанное касается и узуса в реализации конкретных единиц как одушевленных либо неодушевленных на одном из этапов языкового развития, и динамики в реализации категории.

Закономерности, проявляющиеся при оформлении в категории одушевленности/неодушевленности сочетаний с переносными значениями в речи одного носителя языка

Примечательным является тот факт, что вариативность при оформлении сочетаний с переносным значением, таким, что при переносе происходит изменение характера денотата по признаку «живой-неживой», регулярно наблюдается в речи одного носителя языка в один (или приблизительно один) период (см. примеры 5558). Вариативность в использовании единиц, проанализированных в данной статье, была зафиксирована при обращении к НКРЯ, например, у М. М. Пришвина, Г. Бакланова, Ивана Шмелева, Ф. Чуева, А. Шипилова, В. Берестова, К. И. Чуковского, И. С.Тургенева, И. А. Крылова. Этот (неполный) список авторов приведен, чтобы проиллюстрировать распространенность явления вариативности у одного носителя языка.

(55) Беляев дает ей змея в руки (Тургенев И. С. Месяц в деревне. 1850). НКРЯ.

(56) Беляев (смеется и снова принимается за змей) (Тургенев И. С. Месяц в деревне. 1850). НКРЯ.

(57) Воздушных змеев запускали во время праздников, торжественных церемоний, без них не обходилось ни одно веселье (Андрей Шипилов. Путешествие в Змейландию // «Трамвай», 1991). НКРЯ.

(58) А вот для устрашения врагов во время сражения воздушных змеев научились использовать быстро (Андрей Шипилов. Путешествие в Змейландию // «Трамвай», 1991). НКРЯ.

Вариативность в оформлении единиц рассматриваемого типа является очень важным для проникновения в природу категории одушевленности/неодушевленности фактом. Трактовка соответствующих данных будет осуществлена ниже, в разделе «Выводы».

Процессы, аналогичные описанным выше, наблюдаются и при реализации в речи исконно неодушевленных единиц, которые в результате переноса значения стали обозначать живые объекты. В современном русском языке имеется несколько единиц с описанными свойствами. Подробно функционирование таких единиц

будет описано в (Русакова 2008). В данной статье приведу только один выразительный пример.

Закономерности оформления в категории одушевленности/ неодушевленности сочетаний «белый воротничок» и «синий воротничок»

Непрототипические отношения между формой и значением позволяют ожидать колебаний при оформлении в категории одушевленности/неодушевленности фразеологизма белый воротничок. И, действительно, такие колебания наблюдаются в речи (примеры 59-60).

(59) Когда рабочий видит высшее начальство .завода, «белый воротничок», он никогда не удержится от злобного слова или взгляда в его адрес. Google

(60) Типа значит им лень шевелить мозгами, и проще гнуть спину на какого-нибудь белого воротничка, считающего себя большим умником? Google.

Количественные характеристики наблюдаемой вариативности таковы: на 20 случаев оформления сочетания в винительном падеже по одушевленному варианту зафиксировано (с помощью поисковой системы Google) 2 случая оформления по неодушевленному варианту.

В Национальном корпусе русского языка сочетание белый воротничок встречается 24 раза. Самое раннее из зафиксированных в корпусе употребление относится к 1993-ему году (пример 61).

(61) Как они друг с другом повязаны - белые воротнички, плюс сынки и соратники первого пахана любимой области, плюс торгово-беспорочная братия, плюс непьющие творцы общепита и автосервиса, плюс рафинированное утильсырье <...> (Владимир Рецептер. Узлов, или Обращение к Казанове. 1993). НКРЯ.

Удачным для наблюдения за категорией одушевленности/неодушевленности оказался тот факт, что современный русский язык предоставляет хорошую возможность для определения вектора развития фразеологических сочетаний рассматриваемого типа. Кроме сочетания белый воротничок употребляется также сочетание синий воротничок11. Два сочетания являются максимально однородными как по значению, так и по форме. Оба обозначают представителей профессионально-социальной группы, состоят из существительного воротничок и прилагательного-цветообозначения. Одно слово у этих сочетаний - воротничок - общее, два других -синий и белый - имеют одинаковое количество слогов и место уда-

11 Высококвалифицированный рабочий.

рения. Сочетания однородны и стилистически. Однако, хотя обе единицы обозначают реалии, ставшие актуальными для российского общества только в последние десятилетия, сочетание синий воротничок вошло в русский язык позже, чем сочетание белый воротничок, и является менее употребительным. В Национальном корпусе русского языка представлено всего шесть случаев употребления сочетания синий воротничок, причем самое раннее относится к 2000-му году (пример 62).

(62) «Синие воротнички» начинали с буровой и, пройдя все управленческие ступеньки, выбивались в начальники (Алла Храбрых. На вышке // «Карьера», 2000.02.01). НКРЯ.

Как и следовало ожидать, при оформлении сочетания синий воротничок в категории одушевленности/неодушевленности также наблюдается вариативность (примеры 63-64).

(63) Стал похож на синего воротничка и американского студента 50-х одновременно. Жутко себе не нравлюсь. Google.

(64) Круз не плох, но, извините, не похож он на «синий воротничок», ну никак. Google.

Сам факт наличия такого рода вариативности у сочетания, которое совсем недавно появилось в языке, говорит о том, что процесс формирования грамматических свойств, соответствующих содержанию, а не форме, начинается практически одновременно с появлением единицы в языке. Итак, два сравниваемых сочетания в аспекте их грамматических характеристик, как и в других аспектах, демонстрируют одинаковый статус - и то, и другое в описании грамматики русского языка должно быть охарактеризовано как «сочетание с колебаниями в категории одушевленности/неодушевленности». Однако количественные характеристики реализации вариативности у рассматриваемых сочетаний разнятся.

На 2 случая оформления сочетания синий воротничок по неодушевленному варианту приходится всего 5 случаев оформления по одушевленному (ср. 2 и 20 соответственно для сочетания белый воротничок). Таким образом, сочетание синий воротничок сравнительно чаще оформляется по неодушевленному варианту. В единственном числе эта, хотя и заметная, разница не достигает статистической значимости - в единственном числе оба сочетания вообще употребляются не очень часто.

Для того чтобы убедиться в том, что закономерность действительно существует, обратимся к распределению в речи случаев оформления сочетаний по одушевленному и неодушевленному вариантам во множественном числе. На 29 случаев оформления сочетания белый воротничок в винительном падеже по неодушевленному варианту приходится 33 случая (т. е. больше половины от общего количества употреблений) оформления по одушевленному.

На 28 случаев оформления сочетания синий воротничок в винительном падеже по неодушевленному варианту приходится всего 10 случаев (т. е. примерно четверть от общего количества употреблений) оформления по одушевленному. Таким образом, сочетание белый воротничок гораздо чаще оформляется в категории одушевленности в соответствии со своим значением (а не с формой), чем сочетание синий воротничок. Разница между распределениями статистически значима (%2, р < 0,01).

В таблице 2 приводятся, а диаграммой 6 иллюстрируются данные для двух сочетаний (количества употреблений в единственном и множественном числе просуммирорваны).

Таблица 2. Распределение форм винительного падежа сочетаний «белый воротничок» и «синий воротничок»

Одушевленный вариант Неодушевленный вариант

Белый воротничок 53 63% 31 37%

Синий воротничок 15 33% 30 67%

Диаграмма 6. Распределение форм винительного падежа сочетаний «белый воротничок» и «синий воротничок»

80% 60% 40% 20% 0%

белый синий воротничок воротничок

□ оформление по одушевле нному варианту 0 оформление по неодушевленному варианту

Единственное существенное различие между сочетаниями заключается в их неодинаковой освоенности языком - в неодновременности появления и в разных речевых частотах двух единиц. Этим различием, разумеется, определяется и продемонстрированная разница в распределениях вариантов оформления сочетаний в винительном падеже. Количественное сравнение вариантов при употреблении двух сочетаний показывает, следовательно, что производная комплексная единица с переносным значением в своем

развитии двигается от реализации категории одушевленности/неодушевленности в соответствии с исходной формой к реализации этой категории в соответствии с результирующим (производным) значением.

Основные выводы

В отечественном и зарубежном языкознании категория одушевленности/неодушевленности обычно трактуется как предназначенная отражать противопоставление «живой/неживой». Идея наполненности этой категории значением заложена, например, в отнесении ее к лексико-грамматическим разрядам (Бондарко 1976; АГ-1980). Отнесение этой категории к собственно грамматическим -классифицирующим - не отрицает автоматически признания ее семантической наполненности. «Nouns that refer to animate beings indicate the animacy of the referent by using the genitive form in syntactic contents that demand accusative <...>»18 (Timberlake 2004: 165; - курсив мой - М. Р.). И далее: «Animacy is expressed only by nouns <...>»19 (Там же, с. 166; - курсив мой - М. Р.). Трактуется категория одушевленности/неодушевленности и как функционально-семантическая (Володин 2001)20.

В языкознании, однако, существует давняя и не менее развитая (хотя и более поздняя, чем отмеченная выше) традиция трактовать одушевленность и неодушевленность в разных языках, в частности в русском, как категории формальные, семантически ненапол-ненные, как роды, согласовательные классы (Кацнельсон 1972; Зализняк, 1964, 1967; Fraser, Corbett 1994; Corbett 1980, 1991)21.

18 Существительные, реферирующие к одушевленным существам, указывают на одушевленность референта посредством использования формы генитива в синтаксических контекстах, требующих аккузатива.

1 Одушевленность выражается только существительными <...>.

20 Осмысление категории одушевленности/неодушевленности как семантически наполненной приводит некоторых исследователей к переосмыслению категории рода, к приписыванию ему семантической составляющей. Одна из тем спецкурса А. П. Володина сформулирована так: «Род как скрытая категория (выход на функционально-сематическую категорию одушевленности/ неодушевленности)» (Володин. Программа).

21Идея асемантичности рода, вообще говоря, не является особенно новой, высказывалась еще М. В. Ломоносовым: «Хотя разделение родов во многих яз'ыках употребительно, однако слову человеческому нет в том необходимой нужды. Сие явствует, первое, из того, что они беспорядочны <...>; второе, многие языки только мужеский и женский род имеют, как италиянский и французский; третие, в некоторых языках весьма мало отмены или отнюдь нет никакого родов разделения. Так, в аглинском

«Каковы бы ни были основания именной классификации в том или ином языке, повсюду она выполняет формальные функции, которые и являются «смыслом ее существования» во многих языках. Конечно, различия лиц и не-лиц или живых существ и вещей имеют под собой реальные основания <...>. Но в именной классификации они отступают на задний план, превращаясь в признаки классной принадлежности существительных. Процессы затемнения классов и их немотивированность во многих языках красноречиво свидетельствуют об этом. Главное в именной классификации - это принадлежность каждого существительного к определенному классу, а сколько в языке таких классов и как они мотивированы, не столь важно» (Кацнельсон 1972: 22).

Факты, описанные в настоящей статье, убедительно свидетельствуют о том, что в процессе оформления существительного в категории одушевленности/неодушевленности говорящие анализируют обозначаемые объекты с точки зрения отнесенности их к классу «живых» или «неживых». Если бы это было не так, то носители русского языка не оформляли бы исследованные исконно одушевленные единицы в винительном падеже как неодушевленные. Следовательно, категория одушевленности, несомненно, не является семантически пустой. Функция противопоставленных форм винительного падежа не ограничивается тем, чтобы отдавать «приказы» (формулировка А. А. Зализняка - Зализняк 1967-2002: 65, см. также: Зализняк 1964) прилагательному для того, чтобы маркировать целостность словосочетания.

Первый вывод настоящей статьи можно сформулировать следующим образом:

Противопоставление «живой»/«неживой» релевантно для носителей русского языка, значение неодушевленности с определенной регулярностью актуализируется при реализации в речи единиц рассмотренного в данной статье типа. Для выражения этого значения говорящие (пишущие) используют формальные возможности и семантический потенциал категории одушевленности/ неодушевленности.

Если исконно одушевленная единица в определенном контексте (при переносе значения) обозначает неживой объект, то «перевод» этого существительного в одушевленное может совершаться или не совершаться в процессе речи. Об этом свидетельствует наблюдаемая вариативность.

языке роды едва различаются и то в некоторых местоимениях. У турков и персов имена все одного общего рода» (Ломоносов 1755: § 62).

Представляется, что способность носителей языка по мере надобности употреблять одушевленное существительное как неодушевленное роднит категорию одушевленности/неодушевленности со словоизменительными категориями. Думается, что легкость такого «перевода» определяется не в последнюю очередь тем, как в русском языке выражается одушевленность/неодушевленность. Чтобы «переделать» существительное из одушевленного в неодушевленное или наоборот, не нужно создавать новую форму. Необходимо лишь в контекстах, требующих винительного падежа, использовать и так существующую в языке форму родительного, а не форму именительного падежа (как единственного, так и множественного числа). Подобного типа операция по переходу от значения к форме в сфере одушевленности/неодушевленности привычна для носителей русского языка, она регулярно совершается говорящими, например, при употреблении конструкций с паукальными числительными22. Словоизменительная природа исследуемой категории проявляется, в частности, в вариативности при употреблении одной единицы одним автором. Если говорящий по-разному употребляет в речи одну и ту же единицу, то, значит, эта единица не отнесена жестко к определенному типу (согласовательному классу, роду, лексико-грамматическому разряду) в его индивидуальной грамматике (языковой компетенции). Эта мысль поддерживается также наблюдаемыми даже в письменной речи колебаниями говорящих. Например:

(65) По-моему, она упоминала что-то про синие чулки. Или про синих чулков? Как правильно? - Не помню, - нахмурилась Лизавета (Елизавета Козырева. Дамская охота. 2001). НКРЯ.

Второй вывод настоящей статьи заключается в том, что категория одушевленности/неодушевленности номинативных единиц демонстрирует черты, характерные для словоизменительных категорий.

В то же время, несмотря на легкость «перевода» одушевленной единицы в неодушевленные, на словоизменительный по сути характер этой операции, говорящие вовсе не обязательно следуют по пути от концептуализации объекта как живого к выбору оформ-

22 При этом, кстати, тоже регулярно проявляется незафиксированная грамматиками вариативность: Говорит Иван, - продайте / Златогривых два коня, /Да возьмите ж и меня. / Братья больно покосились,/Да нельзя же! согласились. / Двух коней, коль хошь, продай, / Но конька не отдавай <.. .> (Ершов. Конек-горбунок). Вариативность в счетных конструкциях, однако, в отличие от типа вариативности, который находится в центре внимания в данной статье, связана с нарушениями нормы.

ления соответствующей конкретной единицы с переносным значением в винительном падеже по неодушевленному варианту. Свойства исконной единицы могут удерживать говорящего от непосредственного выражения значения одушевленности. Тот факт, что носители языка с определенной регулярностью не следуют по пути «новый смысл (значение) - новая форма», роднит категорию одушевленности/неодушевленности с категориями классифицирующими. Сравним в рассматриваемом аспекте категорию одушевленности/неодушевленности с классической словоизменительной категорией - категорией числа - и с классической классифицирующей категорией - категорией рода. Прототипические 8ш§и1апа 1апШш - это имена собственные, реферирующие только к отдельным индивидуумам, такие, например, как Зевс, Коперник и т. д. В русском языке23, однако, регулярно актуализируется модель переносного употребления этих существительных для обозначения множества лиц: В этой гимназии хотят вырастить Ломоносовых. Независимо от регулярности оперирования в речи конкретным существительным по указанной модели, носитель языка обязан (и безоговорочно выполняет свои обязательства) реализовать словоформу множественного числа. Никакой вариативности в этом фрагменте русской грамматики не наблюдается. Напротив, изменения рода - прототипической классифицирующей категории - в подобных ситуациях не происходит, этот фрагмент русской грамматики также не характеризуется вариативностью24.

Третий вывод настоящей статьи заключается в том, что категория одушевленности/неодушевленности номинативных единиц демонстрирует черты, характерные для классифицирующих категорий.

Наблюдения над оформлением в категории одушевленности/ неодушевленности единиц в переносном значении указывают на то, что в связи с этим существительным следует говорить скорее о привычке говорящих оперировать этими словоформами (при необходимости оформить их в винительном падеже) определенным образом, а не о жестко зафиксированной принадлежности конкретной единицы к классу единиц со строго определенным типом словоизменения.

Можно, следовательно, сделать четвертый вывод, заключающийся в том, что природа категории одушевленности/неодушев-

23 Как и во многих других языках.

24 Если, конечно, не считать языковой игры или случайных оговорок.

ленности в русском языке двойственна, что эта категория занимает промежуточное положение в континууме «словоизменение -классифицирование», представляет собой в этом аспекте своего рода 'тянитолкая' (или тянитолкай?).

Наблюдения показали, что при употреблении исконно одушевленных единиц в переносных значениях в невысокочастотных контекстах носители языка должны самостоятельно выбирать одну из двух возможных словоформ винительного падежа. При этом говорящий может реализовать привычную модель словоизменения, но может осуществлять категоризацию и принимать решение в соответствии с новыми свойствами, появившимися у единицы в результате переноса значения. Наличие у каждого говорящего большего числа возможностей, чем одна, и приводит к вариативности. При регулярном переносе, реализующемся в частотных контекстах, у носителей языка вырабатывается та самая привычка, о которой говорилось выше, - привычка оформлять словоформу винительного падежа определенным образом, а именно, по одушевленному варианту.

Можно, следовательно, говорить (и это пятый вывод настоящей работы) о постепенности и стадиальности развития нового способа оформления в категории одушевленности/неодушевленности конкретной единицы при развитии у этой единицы нового регулярно актуализирующегося значения. Отсутствие вариативности при реализации грамматического значения и корреспондирующей ему формы в ситуации, когда в принципе имеется более одной возможности решения конкретной грамматической «задачи», свидетельствует о том, что в языке сформировался новый узус или даже норма, появилось новое «правило разрешения», т. е. закрепилась одна из двух возможных форм.

На основании приведенных в данной статье фактов можно сказать, что существуют такие различия при употреблении номинативной единицы в переносном значении в винительном падеже, которые определяются степенью окказиональности переноса значения.

Наконец, шестым выводом этой статьи является то, что на закономерности оформления единиц с переносным значением в винительном падеже влияет характер переноса, его функция. Создание путем метафоры новой единицы, призванной обозначить новый, не вычлененный ранее, концепт сопровождается движением этой единицы от одушевленности к неодушевленности или наоборот. Единицы-дублеты, входящие в язык исключительно для создания стилистического эффекта, напротив, тяготеют к сохра-

нению исконного места в противопоставлении «одушевленность/неодушевленность».

Литература

Corbett 1980 - Corbett G. G. Animacy in Russian and other Slavonic languages: where syntax and semantics fail to match // Chvany, C.V., Brecht, R. D. (eds.). Morphosyntax in Slavic. Columbus, OH: Slavica Publishers. P. 43-61. Русский перевод - (Корбетт 1985).

Corbett 1991 - Corbett G. G. Gender. Cambridge: Cambridge Univ. Press (reprinted 1995).

Fraser, Corbett 1994 - Fraser N., Corbett G. G. Gender, animacy, and declensional class assignment: a unified account for Russian // Geert Booij, Jaap van Marle (eds.). Yearbook of Morphology 1994. Dordrecht: Kluwer, 1995. P. 123-150.

Silverstein 1976 - Silverstein Michael. Hierarchy of features and ergativity // Dixon, R.M.W. (ed.), Grammatical categories in Australian languages. Canberra: Australian Institute of Aboriginal studies, p. 112-171.

Swart et al. 2008 - Swart., Lamers M. and Lestrade S. Animacy, argument structure, and argument encoding. // Lingua, Vol 118, No 2, Elsevier Ltd.

Timberlake 2004 - Timberlake A. A Reference Grammar of Russian. Cambridge: Cambridge Univ. Press.

Yamamoto 1999 - Yamamoto M. Animacy and Reference: A Cognitive Approach to Corpus Linguistics. John Benjamins. Amsterdam/Philadelphia.

АГ-1980 - Русская грамматика. Т. 1. М.

Александрова 1968 - Александрова З. Е. Словарь синонимов русского языка: Практический справочник. М. 2-е изд. 1969. М.

БАС - 2004. Большой академический словарь русского языка (под ред. Горбачевича К. С.), т. 1, СПб., 2004.

БАС - 1950. Словарь русского литературного языка в 17-и томах. Т. 1, М., 1950.

Бондарко 1976 - Бондарко А. В. К интерпретации одушевленности -неодушевленности, разрядов пола и категории рода (на материале русского языка) // Славянское и балканское языкознание. М. С. 25-39.

Володин 2001 - Володин А. П. О функционально-семантическом поле одушевленности / неодушевленности // Исследования по языкознанию. К 70-летию члена-корреспондента РАН Александра Владимировича Бондарко. СПб. С. 36-43.

Володин. Программа - Володин А. П. Типология грамматических категорий. Программа спецкурса // http://www.genling.nw.ru/Ethnolin/DOC/ Grammkat.doc.

Воронцова 1954 - Воронцова В. Л. Образование существительных с суффиксом -тель в древнерусском языке // «Труды Ин-та языкознания АН СССР», т. V. М.

Греч 1827 - Греч Н. Н. Практическая русская грамматика. СПб.

Даль 1956 - Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. М.

Еськова 1998 - Еськова Н. А. Пестрые заметки о категории одушевленности в русском языке // Филология. Международный сборник научных трудов (к 70-летию Александра Борисовича Пеньковского). Владимир. С. 45-56.

Зализняк 1964 - Зализняк А. А. Категория рода и одушевленности в русском языке // Вопросы языкознания. № 4. С. 25-40.

Зализняк 1967-2002 - Зализняк А. А. «Русское именное словоизменение» с приложением избранных работ по современному русскому языку и общему языкознанию. М.

Ицкович 1980 - Ицкович В. А. Существительные одушевленные и неодушевленные в современном русском языке (норма и тенденция) // Вопросы языкознания. N4. С. 84-96.

Кацнельсон 1972 - Кацнельсон С. Д. Типология языка и речевое мышление. Л.

Корбетт 1985 - Корбетт Г. Г. Одушевленность в русском и других славянских языках: пример расхождения между синтаксисом и симантикой (sic - М. Р.) // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 15. Современная зарубежная русистика. М. С. 388-406.

Краткая русская грамматика. Под ред. Н. Ю. Шведовой и В. В. Лопатина, изд. 2-е, М., 2002.

Ломоносов 1755 - Ломоносов М. В. Российская грамматика.

Розенталь 1997 - Розенталь Д. Э. Справочник по правописанию и стилистике, СПб.

Русакова 2008 - Русакова М. В. Почему белый воротничок одушевленней, чем синий воротничок? (о семантической наполненности категории одушевленности/неодушевленности в русском языке) // Мир русского слова. В печати.

Янко-Триницкая 1963 - Янко-Триницкая Н. А. Закономерность связей словообразовательного и лексического значений в производных словах // Развитие современного русского языка. М. С. 83-97.