Категория дискурса как объект исследований в гуманитарных науках Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

ЯЗЫКОЗНАНИЕ

УДК 070.1(571.54)

© Б.Б. Сибиданов Категория дискурса как объект исследований в гуманитарных науках

Автор делает попытку систематизировать и охарактеризовать существующие подходы в области дискурс-анализа.

Ключевые слова: язык, дискурс, фрейм, речь, коммуникативная ситуация, интертекст.

B.B. Sibidanov

Category of discourse as an object of research in the Humanities

The author makes an attempt to systematize and characterize the existing approaches in the field of discourse analysis.

Keywords: language, discourse, frame, speech, communicative situation, intertext.

Понимание категории дискурса сегодня неоднозначно. Являясь точкой пересечения многих наук, термин вобрал в себя специфику различных объектов исследования, целей и задач. Это позволяет говорить о возможности создания универсального инструментария, который способен адекватно использовать научные достижения в смежных областях. Однако на практике множество трактовок и интерпретаций создает богатое поле для эклектических конструкций, не столько создающих, сколько разрушающих единое научное представление. В частности, лингвисты порой недоумевают: термин «дискурс» практически вытеснил из употребления более конкретные и ясные понятия «речь», «язык», «стиль», «текст» [Чернейко, с. 34]. С другой стороны, в популярности данной научной категории нельзя видеть только моду. В стремлении рассмотреть проблему с привлечением широкого социального контекста, перенести изучение явления из плоскости сугубо теоретической в практическую проявляется эволюционное движение научного поиска.

В лингвистической трактовке концепт «дискурс» активно осваивает пространство «Язык - Речь -Текст». Первоначально зародившись в статье З. Харриса в 1952 г., дискурс трактуется как «речь, вписанная в коммуникативную ситуацию» [Фельдман, с. 90]. При этом для лингвистов был важен собственно смысл, рождающийся в результате подобного изучения слова, было важно «оторваться» от индивидуальной речи субъекта и в то же время иметь конкретное продолжение смысла при словоупотреблении, который терялся в пространстве человеческих взаимоотношений. Нужна была «типизация» смыслов в социальном пространстве. Язык как система, призванная передать смыслы, связанные с жизнью человека, должен погрузиться в пространство типического речемышления.

Все это привело к неожиданной постановке проблемы. Поворот от человека говорящего, т.е. «творящего», к бессубъектности речи был вызван тем, что дискурс никогда не нуждался в конкретном человеке, тогда как говорящему была необходима его помощь. Действительно, фактически любое высказывание почти всегда является повтором уже однажды сказанного. Еще В. фон Гумбольдт обратил внимание на то, что язык является не просто способом оформления мысли и средством коммуникации, а определяет духовное пространство индивида, превращая его в человека культуры: «Мы застаем каждый данный язык данной нации уже перешедшим в определенное состояние с определенными словами, формами и словоизменением и поэтому уже оказавшим на эту нацию воздействие, которое объяснялось не простой реакцией на более раннее воздействие со стороны этого народа, но самим исконным характером языка» [Гумбольдт, с. 373].

Проецируя эту мысль на проблему дискурса, будет, пожалуй, более справедливым утверждать подобное в отношении типового речемышления, растворенного в атмосфере культуры, которое формирует собственные понятийные и ассоциативные гнезда, обороты речи (а значит - и мысли), навязывая индивиду собственную реальность. Едва родившись, индивид не просто усваивает способ передачи мысли, он учится мыслить на конкретном языке, повторяя слова и обороты родителей, близких людей. Именно повтор - основа коммуникации. При этом процесс бесконечного повтора не прекращается на протяжении всей жизни. Вместе со словарным запасом формируются и услышанные обороты мысли и речи. Связь между первым и вторым настолько стирается, что уже сложно понять, где начинается одно и заканчивается другое. Словом, человек не творит, а повторяет то, чему однажды его кто-то научил. Этот «кто-то» и есть дискурс. Так дискурс «овладевает говорящим» [Ревзина, 1999, с. 27]. Продукт человеческой деятельности поднялся до роли педагога и творца коммуникации.

Возможно, именно в этот момент чисто лингвистические цели привели к серьезным последствиям в области становления категории дискурса в смежных областях знаний. Именно такое понимание дискурса приводит к его популярности не только в филологии. М. Фуко был одним из первых, кто вывел дискурс на уровень общегуманитарного исследования. Благодаря его работам концепт приобрел идеологические смыслы. Обратившись к различным областям (медицина, экономика, грамматика), исследователь доказывает дискурсивную природу любого знания. Он делает практически постструктуралистское допущение об отсутствии объекта и присутствии некоего его заменителя, который имеет дискурсивную природу: «Дискурс - это тонкая контактирующая поверхность, сближающая язык и реальность, смешивающая лексику и опыт» [Фуко, 1996а, с. 49]. В результате человек имеет дело не столько с миром, а сколько с продуктом общественной мысли, с одной из интерпретаций, которая по воле случая на данный исторический момент оказалась доминирующей: «Дискурс, скорее, следует понимать как насилие, которое мы совершаем над вещами» [Фуко, 19966, с. 80].

И, конечно, во многом построения ученого продиктованы ситуацией исторического исследования. Поиск «прерывностей» в историческом потоке дискурсов, сменяющих друг друга, стремление отказаться от традиции, «влияния, обретающего плоть», «подобия и повтора», «понятия развития и эволюции» и т.д., которые в конечном счете скрывают ясно очерченные тела былых дискурсов, - все это вызвано к жизни фигурой историка, склонившегося над архивным источником. Ситуация поменялась кардинально: на месте говорящего и слушающего, находящихся здесь и сейчас и имеющих возможность влиять на происходящее, оказались историк и его источник, каждый из которых захвачен своими дискурсивными условностями. И в этот момент вся ответственность, которая обычно в равной степени разделена между говорящим и слушающим, теперь ложится на плечи историка. От его умения ориентироваться в дискурсивном пространстве зависит все. Он должен измениться, должен выйти в некое междискурсивное поле, чтобы оттуда увидеть исторического автора и восстановить его дискурс: «...идти не от дискурса к его внутреннему и скрытому языку, к некой сердцевине мысли или значения, якобы в нем проявляющихся, но, беря за исходную точку сам дискурс, его появление и его регулярность, идти к внешним условиям его возможности, к тому, что дает место для случайной серии этих событий, что фиксирует их границы» [Фуко, 19966, с. 80].

М. Фуко прорабатывает формацию объектов, формацию модальностей высказываний, предлагает установление концепта, ответственного за дискурс. Он одним из первых сталкивается с явлением дискурсной «текучести», которая стала одним из важнейших оснований более поздних теорий [Йор-генсен, Филипс]. Исследователь формирует теорию дискурса, в которой ищет главную причину, «исток, который располагается вне каких-либо исторических детерминаций» [Фуко, 1996а, с. 26]. С именем Фуко связывают понимание дискурса как социальной единицы, которая противопоставлена тексту как единице лингвистической [Хилханова, с. 18].

Другой исследователь Р. Барт обращает внимание на агрессивность дискурса, выделяет основные способы самоутверждения, «типы дискурсивного оружия» [Барт, 1985, с. 538]. Эту категорию он определяет через интертекст. Дискурс включает в себя интертексты, в которых присутствует какое-то одно общее для всех свойство или признак. При этом автора в меньшей степени интересует собственно дискурс. Он сосредоточен на его последствиях. И главное из них - идеология. Р. Барт аккуратно проявляет в своих наблюдениях-негативах скользкое тело идеологии, демонстрирует ее жажду власти над человеком. Стремление рассмотреть дискурс в аспекте воздействия приводит автора к мысли о существовании идеологического монстра не только на уровне текста, но и на уровне денота-ции - коннотации. Общий итог неутешителен: «Все культурные коды, будучи составлены из множества цитаций, в совокупности образуют небольшой, диковинно скроенный свод знаний, некую нелепицу: эта нелепица как раз и образует расхожую "реальность", к которой приспосабливается и в которой живет индивид». «Будучи сугубо книжного происхождения, все эти коды - благодаря кульбиту, проделываемому буржуазной идеологией, обращающей культуру в природу, - претендуют на то, чтобы служить основанием самой реальности, "жизни". Тем самым "жизнь" в классическом тексте превращается в тошнотворное месиво из расхожих мнений, в удушливый покров, сотканный из прописных истин» [Барт, 1985, с. 205, 227]. Таким образом, исследователь обращает внимание на мани-пулятивную природу дискурса, который вынужден прибегать к ухищрениям и уловкам, чтобы представить своим пользователям естественное, «истинное» восприятие мира. Обратим внимание на то, что Барт стоит уже на иных основаниях научного поиска. Его исследовательский взгляд направлен не на диахронию дискурса, а на механизмы функционирования, т.е. на синхронию дискурса. При этом метод великого француза, в большей степени критический, направлен не на достижение истины ут-

верждения, а основан на выявлении истины опровержения. Очевидно, поэтому он не представил на суд стройной системы дискурсивного функционирования.

Словом, предложенная филологами формула «стилистическая специфика плюс стоящая за ней идеология» открыла дискурс многим гуманитарным наукам. А если учесть, что «способ говорения во многом определяет и создает саму предметную сферу дискурса, а также соответствующие ей социальные институты» [Фельдман, с. 91], то ясно видно, что объектом легко могут уже стать не только языковые или речевые единицы, но и общественное сознание, его формы, разновидности, типы.

Сама мысль о способности дискурса формировать определенные ментальные модели в большей степени присуща другому исследователю дискурса - Т.А. ван Дейку. Изучая вопрос, он рассматривает проблемы психических процессов коммуникации. В центре его концепции - конвенциональное знание. Именно оно, полагает ученый, определяет успешность речевого акта. Множество условий социально-исторического характера, социально-ролевых установлений, предшествующих теме знаний, способы вербального оформления мысли и пр. протягивают мосты взаимопонимания между говорящим и слушающим: «Дискурс не является лишь изолированной текстовой или диалогической структурой. Скорее это сложное коммуникативное явление, которое включает в себя и социальный контекст, дающий представление как об участниках коммуникации (и их характеристиках), так и о процессах производства и восприятия сообщения» [Дейк ван, с. 113]. Исследователь связывает дискурс с когнитивной теорией. Все знание о мире, которое может использовать человек, считает Т.А. ван Дейк, содержится во «фреймах», в центре которых находится тот или иной концепт. Например, концепт «вещевой рынок» активизирует целое множество различных понятий, связанных с торговлей непищевыми товарами. Среди них в различных взаимоотношениях друг с другом могут быть расположены понятия: «покупка», «товар», «товарный вид», «качество», «наличные» («деньги»), «цена», «скидка» и т.д. Другой концепт «экзамен» активизирует с собой «собственные» понятия: «учеба», «институт», «школа», «билеты» и др. Они выступают базисом для формирования стратегий и схем, и полученная информация быстро обрабатывается. Так, концептуальные фреймы организовывают поведение человека в обществе, позволяют ему ориентироваться в меняющихся ситуациях. Фреймы как психические образования, как заложенные сценарии поведения или развития ситуации неизбежно связаны с речевыми актами. Их связь осуществляется и за счет типизации самого речевого акта, и за счет знания о мире, которое необходимо человеку при порождении речи или аудировании и которое содержится во фреймах, и за счет участия в распознавании смысла «метафреймов» (неких «общих условий») [Дейк ван, с. 18]. Исследователь предлагает схему анализа социальной ситуации, которая позволяет выявить те или иные характеристики реализуемого дискурса. В самом общем виде она включает в себя тип социальной ситуации, институт, фрейм. Сам фрейм может включать в себя: а) место; б) функции; с) свойства; д) отношения; е) позиции [Дейк ван, с. 26-27]. Этот исследовательский подход сформировал понимание дискурса не просто как феномена речи с коммуникативной ситуацией, но активизировал понимание дискурса как типа «речемышления», который сегодня разрабатывается многими исследователями в рамках когнитивной теории.

Без подобного «крена» во внутреннее пространство человека, мы полагаем, было бы невозможным и формирование новейших концепций дискурса, таких как теория Эрнесто Лакло и Шанталя Муффа, которые увидели в процессе его формирования стремление человека «остановить незаметное "скольжение" знаков по отношению друг к другу и, следовательно, попытку создать единую систему значений». Само такое движение есть изменение идентичности знаков. «Физические объекты существуют, но они приобретают значение только в дискурсе» [Йоргенсен, Филипс, с. 57, 29]. В этом смысле авторы стремятся построить не просто «текучую» модель дискурса, а дискурсивную модель создания мира. Главным следствием подобного измерения реальности становится явление постоянной утраты смысла. Очевидно, именно его так чутко уловил в свое время М. Фуко, когда пытался определить ускользающий «исток». В конечном итоге это еще одна попытка ответить на вопрос о причинах возникновения и ухода в небытие многих дискурсов, оставивших свои следы в архивах и иных исторических свидетельствах. В целом модель скандинавских ученых, представивших дискурс в виде рыболовной сети, перекликается с восприятием М. Фуко. Иерархическая структура дискурса подчеркивается функционированием «узловых точек» такой сети. «Узловая точка - привилегированный знак, вокруг которого упорядочиваются и приобретают свое значение другие знаки» [Йоргенсен, Филипс, с. 56-57].

В этом смысле подход Ю. Хабермаса - моделирование идеальной коммуникации [Фельдман, с. 91]. Дискурс здесь как образец выработки коммуникативной компетенции, изучение условий взаимопонимания участников диалога представляет собой отход от целей категориального описания со-

циального мира. Только участие, полагает Хабермас, способно к настоящему плодотворному коммуникативному результату в научном исследовании: «Любая наука, которая позволяет объективировать значения в качестве части своей предметной области, должна учитывать методологические последствия, связанные с принятием на себя интерпретатором роли участника, не "придающего" значения наблюдаемым вещам, но долженствующего эксплицировать уже "данные" значения объективацией, которые можно понять только исходя из коммуникативных процессов» [Хабермас, с. 46].

Ученый отходит от неподвижной модели исследования, в которой субъект и объект изначально отделены друг от друга заданными позициями, однажды принятыми на себя ролями. Хабермас стремится изменить мир институциональных отношений: «. универсалистский правопорядок и эгалитарная общественная мораль должны примыкать к этосу общины таким образом, чтобы одно логично следовало из другого. Для такой "включенности" Джон Ролз выбрал образ модуля: этот модуль светской справедливости должен, несмотря на то, что он консолидируется посредством мировоззренчески нейтральных оснований, вписываться в считающиеся в каждом отдельном случае ортодоксальными контексты» [Хабермас, Ратцингер, с. 72].

Такой подход выдвигает на первый план коммуникативное действие, участником которого предложено быть каждому желающему. В этом контексте дискурс есть состояние погружения и обдумывания темы разговора индивидом в стремлении достичь консенсуса с собеседником. Словом, модель Хабермаса имеет стремление изменить насильственные коммуникации, предлагая достичь взаимопонимания за счет создания дискурса. В некотором смысле это стремление преодолеть социальную обусловленность дискурса личностной реализацией. Не случайно подход философа получил название «этическая теория Хабермаса». Для нас такой деятельный подход к исследованию дискурса интересен в первую очередь пластичностью и открывающимися возможностями: дискурс является не только термином описания, но и средством достижения определенных социальных целей автора (в данном случае - Ю. Хабермаса).

Отечественные исследователи дискурса часто отталкиваются в своих построениях от речевой ситуации. В частности, М.Л. Макаров прежде чем разобрать структуру дискурса, предваряет свое исследование изложением теории речевого акта. При этом автор полагает, что эта теория в конечном итоге не способна «объяснить синтагматические связи между высказываниями и когеренцию дискурса, а также то, как одни типы высказываний обусловливают определенные иллокутивные функции других». Таким образом, дискурс толкуется как сложный уровень организации речи «выше предложения» [Макаров, с. 162-164, 172, 175].

Другой автор Е.С. Кубрякова, стремясь охарактеризовать концептуальную структуру дискурса в рамках когнитивной теории, в качестве исходной модели принимает коммуникативный акт. Дискурс понимается как одна из возможных версий речевого общения людей. Его коммуникативная составляющая зависит от типа дискурса, с которым связан тип социальной активности, которая, в свою очередь, определяется целью такой активности. Процесс коммуникации зависит от исторического и социального элементов. В результате дискурс, подобно речевой коммуникации, обрастает несколькими «составляющими понятия»: использованием языка как «процессуальной деятельности», «средствами осуществления» такой деятельности, результатом (текстом), «исполнителями и их целями» [Кубрякова, с. 525-526, 527]. При этом утверждается дискурсивный примат устной речи над письменной. Работа Е.С. Кубряковой дает вполне ясную картину общих взаимосвязей и дискурсивных следствий. Исследователь видит интеракциональность, адресность, интенциональность дискурса, интересно ее замечание о возможном создании идеального адресата, которое во многом близко рассуждениям Р. Барта, исследовавшего идеологию дискурса.

Близки к трактовке идеологии Р. Барта и размышления о дискурсе Ю.С. Степанова. Его выводы еще радикальней, поскольку в отличие от француза русский ученый сосредоточен на проблеме взаимоотношения языка и реальности. В сущности, речь идет даже не о языке, а о языке-мышлении человека: «. дискурс - это "язык в языке", но представленный в виде особой социальной данности. Дискурс реально существует не в виде своей «грамматики» и своего «лексикона», как язык просто. Дискурс существует прежде всего и главным образом в текстах, но таких, за которыми встает особая грамматика, особый лексикон, особые правила словоупотребления и синтаксиса, особая семантика, в конечном счете - особый мир. В мире всякого дискурса действуют свои правила синонимичных замен, свои правила истинности, свой этикет. Это "возможный (альтернативный) мир" в полном смысле этого логико-философского термина. Каждый дискурс - это один из "возможных миров". Само явление дискурса, его возможность и есть доказательство тезиса "Язык - дом духа" и в известной ме-

ре тезиса "Язык - дом Бытия"» [Степанов, с. 44-45].

Таким образом, Ю.С. Степанов отходит от попыток обличить дискурс, продираясь сквозь нагромождения идеологических догм, а принимает их как данность, как возможный (альтернативный) мир. Существование реальности и ее трактовки языком (дискурсом) фактически и создает новые миры, поскольку найти первичное в пространстве множеств высказываний - задача не то чтобы неразрешимая, но имеющая смысл только для конкретного дискурса. В рамках другого мира и решение будет другим. Так дискурс становится почти реальностью, что устраивает исследователя: «Факт есть результат представления некоторого действительного положения дел в системе данного языка <.. .> Нет фактов вне мира, но нет фактов и вне языка, описывающего данный мир» [Степанов, с. 54].

Несколько иное измерение дискурса мы находим у В.Е. Фельдмана. В центре его внимания - интертекст. Исследуя пространство Произведение - Текст - Дискурс, автор вслед за Р. Бартом акцентирует внимание на одном существенном признаке: «.дискурс есть совокупность интертекстов, объединенных по какому-либо общему признаку» [Фельдман, с. 92]. Именно в семиотическом пространстве, возникающем в результате смысловой игры, переклички произведения и культуры и реализуется дискурс. Заметим, что в данной постановке проблемы коммуникативные элементы дискурса, обеспечивающие его становление и развертывание, оказываются связанными даже не с читателем, а с отсылкой к предыдущим произведениям и феноменам культуры, цитатам и цитациям. Иначе говоря, коммуникативное пространство дискурса раздвигается до диалога в перспективе истории, традиции, культуры. Читатель становится лишь посредником для проявления смыслов, о которых автор, возможно, и не подозревал.

В центре исследования В.И. Карасика - личностно ориентированный и статусно-ориентированный дискурсы [Карасик, с. 18]. За точку опоры автор принимает дискурсивное целеполагание. Разные цели коммуникации формируют и разные особенности дискурсов. В социальном пространстве возможны две типические разновидности таких целей. Первая - связана с личностным самоутверждением индивидов, в то время как социально-ориентированный дискурс подразумевает «ограниченный набор ролевых характеристик», которые выступают «в качестве представителей определенных групп людей» [Карасик, с. 202-203]. Исследователь в большей степени стремится охарактеризовать институциональный дискурс. Наблюдение В. И. Карасика за неравноправностью участников институциональной коммуникации, а также связанной с ней иерархией участников («агент - клиент - маргинал»), на наш взгляд, имеет неплохую перспективу культурологического изучения проблемы. Например, утверждение об «авторитарности» русской культуры [Карасик, с. 197] в то же время подразумевает четкую отделенность институциональных и личностных моделей поведения в обществе. Институт воспринимается как некая внешняя сила, которая опасна: в результате индивид стремится разрушить эти институциональные условия общения, подменив их неформальными, личностными. Другой круг тем, привлекающих автора, связан с проблематикой социального статуса, который исследуется по трем направлениям: «деятельность/поведение - речевое событие/речевой акт»; «речевой коллектив - язык»; «культура/комплекс ценностей - коммуникативная сеть» [Карасик, с.30-31].

Так или иначе, при обилии трактовок и областей, в которых дискурс становится единицей измерения процессов, явлений и т.д., его определение является проблемным полем, которое моделируется в зависимости от объекта и целей изучения. На наш взгляд, достаточно убедительно представила признаки дискурса Е.С. Кубрякова: «Дискурс может быть определен как такая форма использования языка в реальном (текущем) времени (on-line), которая отражает определенный тип социальной активности человека, создается в целях конструирования особого мира (или его образа) с помощью его детального языкового описания и является в целом частью процесса коммуникации между людьми, характеризуемого, как и каждый акт коммуникации, участниками коммуникации, условиями ее осуществления и, конечно же, ее целями» [Кубрякова, с. 525].

Это определение не удовлетворяет всем требованиям. В частности, то, что дискурс отражает «тип социальной активности человека», по наблюдению В.И. Карасика, размывает границы понятия «тип дискурса»*. Но стремление раз и навсегда закрепить типы за определенными повторяющимися речевыми стилистическими социальными ситуациями неизбежно натолкнется на синхронное многообразие и диахронную изменчивость (особенно это касается журналистских дискурсов).

* Возможно, здесь будет более уместным использовать термин «дискурсивные формации» [Ревзина, 2005]. Но даже в этом случае «дискурс мыслится как субстанция, которая не имеет четкого контура и объема и находится в постоянном движении» [Ревзина, 2005, с. 66].

Таким образом, в современной науке существует множество подходов к пониманию и трактовке категории дискурса. Их систематизация - тема отдельного большого исследования. Современное же положение таково, что основанием для систематизации в основном является историко-генетический принцип [Кибрик].

На наш взгляд, реализация дискурсивного анализа происходит в следующих системных координатах:

Словарно-лингвистический подход М. Фуко «Социальный» подход

Как видим, все подходы реализуются в смежных областях: лингвистика и общество - М. Фуко; лингвистика и психология познания - Т.А. ван Дейк и его многочисленные последователи; общество и психология массового сознания - П. Серио и Ю.С. Степанов. И лишь на правах прародителя феномена дискурса в пространстве дискурсных исследований остается словарно-лингвистический подход, не желающий выходить за границы традиционной лингвистики. В этом смысле работы по исследованию дискурса условно можно разделить на две части: лингвистические и производные от лингвистических. Речевой материал, лежащий в основе любого дискурс-анализа, уже обладает определенными базисными характеристиками, которые влияют на функционирование любых социальных аспектов исследования.

Данное положение вещей хорошо иллюстрируется в работе А.А. Кибрика. Он, в частности, указывает на существование в языке особых дискурсных фрагментов, которые обладают «устойчивыми морфосинтаксическими и лексическими характеристиками». Они обозначены как «типы пассажей» или «типы изложения». Среди них выделяют нарративный (повествовательный); дескриптивный (описательный); объяснительный; инструктивный и увещевательный; убеждающий (аргументированный) [Кибрик, 2003, с. 23]. Именно эти элементы лежат в основе любых дискурсных явлений. Например, новостной дискурс будет содержать большое количество нарративных элементов, в то время как рекламный - сосредоточит внимание на других типах пассажей. Подобное положение вещей еще раз дает представление о роли лингвистических концепций в социальных исследованиях, в том числе и работах по массовой коммуникации.

Литература

1. Барт Р. Избранные статьи: Семиотика. Поэтика. - М., 1994.

2. Барт Р. S/Z. - М.: Культура; Ad Marginem, 1994.

3. Гумбольдт В. ф. Язык и философия культуры. - М.: Прогресс, 1985.

4. Дейк ван Т.А. Язык. Познание. Коммуникация. - Благовещенск: Изд-во БГК им. И. А. Бодуэна де Куртенэ, 2000.

5. Йоргенсен М.Й., Филипс Л.Дж. Дискурс-анализ. Теория и метод: пер. с англ. - 2-е изд., испр. - Харьков: Гуманитарный центр, 2008.

6. Карасик В.И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс. - Волгоград: Перемена, 2002.

7. Кибрик А.А. Анализ дискурса в когнитивной перспективе: автореф. дис. ... д-ра филол. наук. - М., 2003.

8. Кубрякова Е.С. Язык и знание: На пути получения знаний о языке: Части речи с когнитивной точки зрения. Роль языка в познании мира. - М.: Языки славянской культуры, 2004.

9. Макаров М.Л. Основы теории дискурса. - М.: Гнозис, 2003.

10. Ревзина О.Г. Язык и дискурс // Вестн. Моск. гос. ун-та. Сер. 9: Филология. - 1999. - № 1.

11. Ревзина О.Г. Дискурс и дискурсивные формации // Критика и семиотика. - Новосибирск, 2005. - Вып. 8.

12. Степанов Ю.С. Альтернативный мир, Дискурс, Факт и принцип Причинности // Язык и наука конца ХХ века: сб. ст. - М.: Изд-во Рос. гос. гуманит. ун-та, 1995.

13. Фельдман В.Е. Дискурс и дискурсивность // Вестн. Новгород. гос. ун-та. - 2003. - № 25.

14. Фуко М. Археология знания. - Киев: Ника-центр, 1996а.

15. Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет: пер. с фр. - М.: Касталь, 19966.

16. Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие / пер. с нем. Д.В. Скляднева. - СПб.: Наука, 2000.

17. Хабермас Ю., Ратцингер Й. (Бенедикт XVI). Диалектика секуляризации. О разуме и религии: пер. с нем. - М.: Изд-во Библ.-богосл. ин-та святого апостола Андрея, 2006.

18. Хилханова Э.В. Дискурс прессы как объект лингвистического исследования. - Улан-Удэ: Изд-во Бурят. госуниверситета, 1999.

19. Чернейко Л.О. Термин «дискурс»: поиски означаемого // Вестник Моск. гос. ун-та. - 2006. - № 2.