CC BY
309
УДК 1 (430) (091) "17"
ББК 87.3(4 Гем)
А.В. Кучеренко Категорический императив И. Канта и благо
В статье исследуется соотношение в этическом учении Канта содержания категорического императива с сущностью блага на примере максимы, способной войти составной частью в априорный моральный закон. Факт существования моральных норм породил антиномию, объясняющую источник их происхождения в априорной или эмпирической областях. Прослеживается связь морального закона Канта с христианскими догмами.
The paper investigates the relationship in the ethical teachings of Kant's categories of content-parameter imperative with the essence of goodness as an example of the maxim that can be considered as a part of a priori moral law. The existence of moral standards has created the contradiction, explaining the source of their origin in a priori or empirical fields. The article analyzes the relationship of Kant's moral law with the Christian dogmas.
Ключевые слова: априорное, мораль, разум, чувственность, Бог, закон, долг, антиномия.
Key words: a priori, moral, ratio, sensuality, God, the law, a duty, antinomia.
Один из властителей отослал своего наместника в провинцию исполнить поручение, которое тот добросовестно и точно выполнял, вызывая ропот и нарастающее недовольство народа. Наместник клялся, что следует только воле их общего господина, но сомневающиеся сограждане послали жалобщиков на его «бесчинства» к властителю. Господин их успокоил обещанием разобраться, открестившись от своих прежних указаний наместнику. Он подослал к нему тайных убийц и вскоре при мутном рассвете народ провинции увидел на центральной площади разрубленное на части тело наместника. Свою вину правитель взвалил на исполнителя, принеся его в жертву во имя народной любви к себе. Об этом случае нам повествует Н. Макиавелли в работе «Государь» [4].
Невозможно найти человека, не испытавшего возмущения по поводу возложенных на него напрасных обвинений. Степень соответствия используемой в общении нормы закону всегда находит внешнее выражение в эмоциональном всплеске положительных или отрицательных эмоций. Факт существования априорного морального закона подтверждается эмпирически фиксируемыми моментами одобрения или порицания того
принципа, который был использован в конкретных условиях общения. Существует «наличный феномен нравственного одобрения и неодобрения человеческого поведения с позиций нравственного закона, и это одобрение или неодобрение точно так же является реально-этическим фактом» [1, с. 571]. Можно сказать, что сквозь одобрение или порицание просвечиваются использованные в общении принципы (правила, нормы), а сквозь них, соответственно, просматривается общий моральный закон, которому эти нормы соответствуют или не соответствуют.
Но не все столь однозначно. Используя ложь, правитель может смысл своей жизни находить в заботе о благе всего народа, но время от времени совершать ошибки, не признаваясь в них. Не применив ложь и не скрыв свой грех во внутреннем раскаянии в нем, он мог бы оказаться сметен общественным волнением или отравлен заговорщиками из числа притесненных им сограждан, а на его место пришел бы мягкий, податливый правитель, угодный для всех. Благодаря своей доверчивости, честности, наивности и мягкосердечию он распахнул бы двери со всех сторон для врагов отчизны, беспрепятственно сеющих в ней раздор и разорение. В чем же благо? В самой моральной норме или в той ценности, чему эта норма может послужить? Является ли моральная норма уже благом, содержа его в себе, независимо от внешних условий ее применения?
Другой апорией с сопутствующей антиномией является решение вопроса о соотношении моральных норм и эмоциональных переживаний: эмоции, возникающие в результате опыта общения, приводят к образованию (формированию в сознании) норм морального закона или моральный закон, оставаясь универсальной мерой блага в самом себе, порождает эмоции (положительные или отрицательные)? В данном случае мнения расходятся в диаметрально противоположных направлениях.
Имеющаяся вариантность в решении вопроса о соотношении априорного морального закона и блага составляет трансцендентальную проблему этики, к решению которой так или иначе неизбежно возвращается всякий начинающий рассуждать об этике. При этом он будет вынужден занять либо одну, либо другую сторону антиномии, поскольку решения по принципу «золотой середины» она не имеет. Соответственно, возникают две группы сторонников и противников различных точек зрения.
Например, Николай Гартман считает выход на моральные нормы следствием пересечения реальных интересов, служащих материей этики. «Материальная определенность есть определенность природой, - пишет он, - а не разумом» [1, с. 167]. Это не вполне корректное определение, поскольку в одном случае, исходя из материи отношений, мы вспоминаем о норме морали (соблюденной или нарушенной), но и заранее определенная норма может определять содержание материи. «Материальная определённость» способна определяться, исходя из закона. Ведь все предписываемые государством законы, предполагающие общую норму, диктуют «материальную определённость» в поведении граждан, исходя
«из сущности блага» в системе ценностей исторического времени; то же самое касается обычаев и традиций.
Неоспоримо ценным свойством категорического императива, высказываясь не вполне осторожно, Гартман считает его отстранённость от какого-либо блага: «этический принцип никогда не может лежать в привязанности воли к благам» [1, с. 167]. Попробуем возразить. Моральный закон, отражением которого является норма категорического императива, по мысли Канта, создан во имя блага доброй волей Бога. Воля Бога всегда направлена на благо и всегда добрая. Человеческая же воля «не всегда добрая» (Кант). Благо (как пожелание и указание Бога) заключено в самом законе и принципе категорического императива, а его исполнение должно заключать в себе, естественно, благо для всех. Поэтому так кардинально, как это сделал Гартман, отстранять моральный закон и служащий ему категорический императив от идеи блага не вполне оправданно. К отстранённости закона от блага относятся только блага, выступающие препятствием для исполнения закона. Моральный закон не противоположен благу, поскольку содержит благо в себе и создан для осуществления блага в отношениях, - ведь он в высшей степени разумен, а мудрость Бога была продиктована его доброй волей. В.А. Малахов в работе «Проблема нравственной свободы в этике Канта» пишет: «В этом требовании необходимой реализации доброй воли (которая уже и сама по себе является для Канта абсолютной ценностью) в ее продукте - высшем благе - как раз и сказалась диалектическая интуиция философа» [5, с. 114-115].
По Гартману, «благо есть ценностное качество самой воли, а не ее целей» [1, с. 167]. Это утверждение достаточно спорно. Ведь воля определяется наличием желания, требующего удовлетворения. Воля есть условие для осуществления той или иной цели, удовлетворяющей желание (потребность, интерес) в процессе преодоления препятствий, встречающихся на её пути. Воли без желания нет, - о ее чистой сущности можно рассуждать лишь в отвлеченных абстракциях. Воля предполагает устремленность к какой-либо цели. В кантовской этике разум определяет необходимость следования моральному закону, и воля (движение желания, качество которого определил разум) направлена на достижение этой цели, а именно на исполнение закона. В определении Гартмана присутствует формальный разрыв понятий «ценность», «воля» и «цель». Для воли, реализующей требование категорического императива, достижение цели есть благо. Лишать же цель ценностного качества есть достаточно смелое суждение, на которое может отважиться не каждый. Подтверждение нашего предположения мы найдем в следующем рассуждении Канта: «Высшее благо есть необходимая высшая цель морально определенной воли, истинный объект практического разума» [3, с. 446-447].
И все-таки воля есть лишь сопутствующий момент (средство) в реализации высшего блага, а потому она не имеет «абсолютной ценности».
Высшее благо обнаруживается благодаря установлению общей нормы, содержащейся в двух основных положениях христианской веры - «возлюби Бога более всего» и «возлюби ближнего как самого себя». Кант говорит о полном соответствии последней заповеди центральному принципу морального закона, устанавливающего равенство между всеми людьми (из данной заповеди извлекается принцип общегодности моральных норм). Поэтому реализация данного принципа, для Канта, есть одновременно и способ реализации христианской заповеди. Этика Канта, можно утверждать, находит свою опору в христианской вере и развивается внутри ее строго очерченных границ. Мы, согласно его взглядам, не устанавливаем «священный закон» с помощью определения нашим разумом его принципа и его норм, мы лишь подданные его, поскольку благодаря данному нам свыше общему принципу способны определять в дальнейшем по нашему разумению частные значения морального закона. Мы должны, следуя предписанному нам свыше общему принципу, найти, открыть для себя общезначимые нормы морального закона, поскольку для решения этой задачи в качестве инструмента нам дан свыше практический разум. Вот как Кант формулирует свою мысль:
«.. .мы законодательные члены возможного через свободу царства нравов, представляемого практическим разумом и побуждающего нас к уважению, но вместе с тем мы подданные, а не верховный глава этого царства, и непризнание себя низшей ступенью сотворенных существ и отказ от уважения священного закона по мотивам самомнения есть уже отступничество от него по духу, хотя бы буква закона и была соблюдена» [2, с. 499].
Если мы будем определять себя создателями морального закона с помощью чистого разума, то станем «отступниками» от истинного духа морального закона (данного нам, а не созданного нами), хотя и будем способны найти с помощью разума общие нормы, составляющие его содержание. Нам не обойтись без следующей цитаты принципиального характера, продолжающей и уточняющей кантовскую мысль, несмотря на ее значительный объем.
«С этим вполне совпадает возможность такой заповеди как люби Бога больше всего, а ближнего своего - как самого себя. В самом деле, как заповедь она требует уважения к закону, который предписывает любовь, а не предоставляет каждому произвольно выбирать это в качестве своего принципа. <...> Следовательно, в этой сердцевине всех законов разумеется только практическая любовь. В этом смысле любить Бога -значит охотно исполнять его заповеди; любить ближнего - значит охотно исполнять по отношению к нему всякий долг» [2, с. 499].
В заповеди любви к ближнему как к самому себе Кант видит «сердцевину» морального закона, - это наш долг, а не вопрос выбора любить или не любить, причем любить только по данному предписанию, т. е. как самого себя; он отмечает в ней лишение нас выбора кого-то любить, а кого-то нет. Кант отвлекается от чувства любви, наполняя содержание понятия любви равным отношением к другому, - как к самому себе.
Далее, следуя формальной логике, если благо заключено в принципе всеобщности (данном свыше), то оно должно заключаться и в каждой отдельной моральной норме, входящей в «священный» моральный закон, чтобы соответствовать данному принципу. Это аксиома, наполненная частным содержанием. Аксиома (положение, не требующее доказательств в силу его очевидности) звучит следующим образом: «то, что относится к целому, относится и к каждой отдельной его части». Поэтому отдельная «священная» норма должна быть неизменной, как аксиома, при любых условиях общения, если хочет соответствовать высшей нравственной (божественной) ценности морали. Здесь раскрывается источник и суть кантовского формализма в этике. Все остальное лишь прикладывается к этой схеме, в том числе и категорический императив.
В исследовательской литературе широко оспаривается мнение Канта, согласно которому соблюдение норм закона должно исполняться в силу одного только уважения к закону, без оглядки на результат от его использования. Вопрос о внутреннем благе (в законе и отдельной его норме, исходя из принципа общегодности) и внешнем (в полученном результате от его применения) Кантом решается, если можно так выразиться, хирургическим путем - игнорированием последствий от применения абсолютной нормы морали. Достаточно обладать лишь доброй волей, чтобы быть нравственным. Но это требование не вполне логично. Ведь если моральный закон создан (установлен в заповеди) Богом во благо, то это сокрытое благо должно быть не только в сущности всего закона в целом, внутри каждой отдельной его нормы, но и обнаруживаться во внешнем его проявлении. Кант уклоняется в своих рассуждениях от обнаружения идеи необходимого присутствия внешнего блага при использовании отдельной нормы и в законе как их общем совокупном значении. Отношение к закону он ограничивает лишь чувством уважения к нему. Человечество, как мы видим, нехотя и постепенно идёт к исполнению норм морального закона (уважение суверенитетов, универсальных прав человека, расширение демократии и т. д.), первоначально упорствуя на выгодах от его несоблюдения, всякий раз открывая в каждом новом малом шаге к нему то маленькое благо, которое в нём было заключено. В итоге человечество должно (в ходе эволю-
ционных и революционных процессов) превратиться в единое миролюбивое образование одного субъекта вне государственных границ, живущее по единым всеобщим законам, созданным в ходе реализации принципа общегодности.
Гартман же обнаруживает нестыковку между кантовским представлением о благе и этике, как будто это два непересекающихся значения в представлении об этическом совершенстве. Он отмечает: «кто согласен с Кантом, что только умонастроение и воля могут быть добром или злом, тот с самого начала склонен учение о благах вообще отделять от этики» [1, с. 359]. В результате Гартман приходит к заключению, что блага не чисто нравственные, а «нравственно релевантные ценности» [1, с. 359], т. е. одна и та же нравственная норма (даже такая абсолютная нравственная ценность, по мнению Канта, как «не лги»), может служить как благу, так и противостоять ему в зависимости от сложившейся ситуации. Поэтому этическая норма у Канта оказывается вне общего содержания блага (которое должно состоять из двух частей: внутреннего и внешнего значений). В силу своей априорности (совпадающей с изначальной истинностью) она должна соблюдаться при любых эмпирических условиях в ходе реального общения. Здесь мы наблюдаем механически осуществляемое Кантом действие сознания по аналогии ищущего связь между априорными формами, используемыми в процессе познания и в этике, когда априорным нравственным ценностям приписывается абсолютную ценность, как это обычно и делают богословы, всегда оставаясь непоследовательными в своих рассуждениях о них и противореча им в процессе их практического осуществления.
Кант ставит превыше блага в эмпирических условиях чисто формальное соблюдение установленной (предполагаемой) разумом нравственной ценности, объявляемой им абсолютной. Но существует ли вообще хоть одна такая абсолютная нравственная ценность или они могут проявлять свою сущность лишь в ограниченных условиях, тогда как в других станут своей полной противоположностью? Г артман, как это ранее делал Сократ, возвышает благо над нравственной нормой. По мнению Г артмана, любая нравственная норма внутри себя содержит противоречие и в зависимости от условий способна проявлять то одну сторону своего противоречивого целого (например, положительную), то другую (соответственно, отрицательную), служа добру или злу (будучи подобием двуликого Януса). Изменчивость содержания моральной нормы зависит от условий, наполняющих ее априорный принцип конкретным содержанием в процессе проявления ею своей сущности.
В рефлексии, используя абстрагирование в рассудочной деятельности, мы с помощью рационального заключения на завершающем этапе входим в область веры, принимая наши представления о действительно-
сти общения за ее истинное и исчерпывающее отражение. О том, что действительность (в нашем случае действительность общения) при ее осмыслении создает области различных вер, высказывается Гуссерль:
«.постоянная почва действительности всегда доступный источник того, что принимается на веру, к которому мы и как практические люди, и как ученые обращаемся как к само собой разумеющемуся» [6, р. 122].
Столкновение мнений в области этики как раз и демонстрирует столкновение разнообразных вер, достаточно основательно рационально обоснованных. Расхождения мнений по поводу источника нравственности между Кантом и Гартманом, а также разнообразные трактовки одних и тех же положений Канта - все говорит в пользу суждения Гуссерля и служит его своеобразной иллюстрацией. Но это лишь отголосок кантовского положения, определяющего, что философия не может содержать в себе аксиом.
Вера и разум есть две области, которые стремился четко разделить между собою Кант (отметим, не вполне удачно). Знаменитый принцип ограничения разума ради освобождения места для веры тоже способен вызвать сомнение, поскольку его теологические доказательства возможности существования Бога, свободы и бессмертия изначально имеют своим источником веру, а рассудок Канта, выстраивающий рациональные доказательства их существования из этических догм, находится у нее уже в услужении. Нам не потребуется значительных усилий, чтобы это доказать. Попытка Канта исключить из рассмотрения отдельных норм этики, входящих в априорный моральный закон, спекулятивный разум кажется неубедительной, противоречивой даже в самих его рассуждениях. Сама опора на логику в утверждениях порождена мистической верой в ее всемогущество, поскольку рассудок чаще всего действует в границах положений, уже принятых на веру, лишь способствуя укоренению ее в нашем сознании. Обратимся еще к одному высказыванию, указывающему на второстепенную роль рассудка по отношению к чувству. Оно принадлежит М. Шелеру:
«Эмоциональное начало в духе (чувство, предпочтение, любовь, ненависть), равно как и волевое, также имеет первичное априорное содержание, в котором нет ничего из “мышления” и которое этика выявляет совершенно независимо от логики» [7, s. 82].
Продолжая рассуждения, вернемся к примеру о властителе из «Государя» Макиавелли, вспомнив максиму (моральную норму, соответствующую категорическому императиву), способную войти в моральный закон согласно принципу общегодности, а именно «нельзя обвинить че-
ловека в том, чего он не совершал». Данная максима даже еще более радикальна, чем отрицание права на ложь. Она так же проста и очевидна, как если бы мы сказали «нельзя белое объявлять черным». Можем ли мы признать абсолютное значение этой нормы относительно ее пригодности для всех условий? Преследуя какое благо, она все же может быть принесена в жертву? Как соотнести чистоту моральной нормы и право использования ее в качестве средства для достижения внешнего по отношению к ней блага? Ответы на эти вопросы будут способствовать решению проблемы о статусе априорной ценности моральных норм.
Список литературы
1. Гартман Н. Этика.- СПб.: Владимир Даль, 2002.
2. Кант И. Критика практического разума // Кант И. Соч. в 4 т. на нем. и рус. яз. Т. 3. - М.: Моск. филос. фонд, 1997.
3. Кант И. Соч.: в 6 т. Т. 4. Ч.1 - М.: Мысль, 1965.
4. Макиавелли Н. Государь: Сочинения. - М.: ЭКСМО-Пресс; Харьков: Филио, 2001.
5. Малахов В.А. Проблема нравственной свободы в этике Канта / Критические очерки по философии Канта. - Киев: Наукова думка, 1975.
6. Husserl Е. The Crisis of European Sciences and Transcendental Phenomenology / Trans. by D. Carr. - Northwestern university press. Evanston, 1970.
7. Scheler M. Max Scheler Gesammelte Werke / Hrsg. von Maria Scheler und Manfred S. Frings, Bern-Bonn: A. Francke AG Verlag, Bouvier Verlag Herbert Grundmann, Bde. 1-15: Bd.2: Der Formalismus in der Ethik und die materiale Wertethik. Bern: A.Francke AG Verlag, 1980.
