CC BY
33
УДК 008
Куницкая Яна Игоревна
аспирант.
Институт стран Азии и Африки. Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова Milena.555@mail. ru Yana. I. Kunitskaya Institute of African and Asian Studies MSU Milena.555@mail. ru
«Касыда о стихотворстве» Хушхал-хана Хаттака (1613-1689): восприятие персидской классики в ранней поэзии на пушту
Khushkhal-khan Khattak's (1613-1689) qasidah about poetry writing: Persian Classics adaptation in Early Pashto Poetry
Аннотация. Статья анализирует стихотворение основателя национальной афганской литературы Хушхал-хана Хаттака, посвященное вопросам поэтической рефлексии, как яркий пример специфики развития «молодой» литературы Средневековья. Данная касыда не просто вносит вклад в формирование теоретической базы новой литературы на языке пушту, но и отражает результат творческой переработки поэтического материала «материнской» персидской литературы.
Ключевые слова: литература Афганистана, «молодая» литература Средневековья, поэтическая рефлексия, авторское самосознание
Abstract. The article analyses national Afghani literature founder Khushkhal-khan Khattak's poem, devoted to poetical reflection, as an example of 'young' Medieval literature development specifics. The qasidah not only contributes into theoretical basis formation for the new Pashto literature, but reflects the result of 'maternal' Persian literature's material conversion and adaptation.
Keywords: Afghani literature, 'young'Medieval literature, poetical reflection, author's self-consciousness
Развитие «молодых» литератур Средневековья в регионе Среднего Востока невозможно представить без их взаимодействия с классической персидской литературой. Ориентация на её образцовые сочинения, прежде всего поэтические, в той или иной мере характеризует складывавшиеся в период с XII по XVII в. литературы на многочисленных тюркских языках, языке пушту, урду, курдском и др.
Изучение этих литератур тесно связано с определением того, какие тексты выбирала в процессе формирования та или иная «молодая» традиция в качестве эталонных, в каком виде их транслировала и как трансформировала. В ряде случаев изучение этой проблемы оказывается тесно связанным с рассмотрением творчества конкретного автора, стоящего у истоков новой литературной реальности и выступающего основоположником традиции.
Для афганской литературы такой фигурой, без сомнения, может считаться Хушхал-хан Хаттак, вождь племени хаттаков, выдающийся политический деятель, первый светский поэт и прозаик, писавший на языке пушту. Среди многочисленных произведений этого автора, сохранившихся до нашего времени, можно выделить блок программных сочинений-рассуждений об искусстве поэзии, чрезвычайно важных для понимания тех основ, на которых «молодая» литература строит свой собственный канон и как представляет дальнейшее своё развитие. Одним из таких произведений является стихотворение в жанровой форме касыды - своего рода «трактат» о поэзии, в котором Хушхал-хан высказывается по целому ряду вопросов теории и стиха. При этом касыда завершается военно-политическими рассуждениями, столь актуальными для вождя хаттаков, однако в данной статье будет рассмотрена только часть, посвященная поэтической рефлексии.
Первая часть касыды посвящена порицанию поэзии в духе знаменитого персидского поэта-панегириста XII в. Анвари. Прямая отсылка к известной касыде Анвари «В порицание поэзии и поэтического ремесла и о превосходстве знания и мудрости» (Рейснер, Чалисова, 2010:201-204) содержится в самом тексте афганского поэта: И это не ложь, когда некто сказал: «Истинно, поэзия - это месячные мужей» [6, с.7]. Вслед за Анвари, Хушхал-хан в своём стихотворении декларирует полный отказ от панегирика в касыде, указав в качестве основной цели составления данной жанровой формы мудрость и советы или порицание пороков.
Однако Хушхал-хан не отказывается от восхваления в поэзии вообще. Подобно суфийским поэтам, он полагает достойными восхваления возлюбленную и Творца:
Я не восхваляю никого, кроме красавиц... Я [воспеваю] нежность прекрасного лика Творца. [6, с.10]. При этом традиционные фигуры и образную схему любовной лирики автор описывает в рамках осмеяния:
Сравниваешь лицо подруги с цветком тюльпана, Лицо подруги [подобно] тюльпану - что за пример? Измучаешь газель ради мускусной железы,
Чтобы сравнить [с мускусом] пушок и родинку подруги. [6, с.7]. Перечисление стандартных мотивов восхваления красавицы в газели, оформленных Хушхал-ханом в тоне порицания, свидетельствуют о том, что он воспринимает их как «стертые», лишенные авторской
оригинальности. Такое восприятие традиционных мотивов является яркой иллюстрацией взаимоотношений средневекового писателя и канона, которые сочетали в себе неукоснительное следование сложившимся законам и постоянное их обновление.
С другой стороны, этот фрагмент демонстрирует знакомство Хушхал-хана с позицией Насир-и Хосрова, осуждавшего газель как развлекательный, даже развращающий жанр. Однако в отличие от Насир-и Хосрова Хушхал не только не осуждает любовную лирику как таковую, но отводит ей почетное место в поэтической системе, описывая состояние влюбленности как поэтическое вдохновение и силу, превращающую «в золото и камень, и фаянс». Такое отношение к данной жанровой форме приближает афганского поэта и к её мастерам - Саади и Хафизу, а представление о преобразующей силе поэзии отсылает ещё к Рудаки.
Критическая направленность первой части касыды продолжается описанием поэзии как занятия, не приносящего достаточный доход, а лишь обеспечивающего славу:
Бедность - спутник стихотворства, Ведь у поэта есть [только] слава [6, с.7].
Вслед за введением, выдержанным в стилистическом регистре хулы, тональность касыды меняется на нейтральную, и стихотворение наполняется трактатной тематикой: поэт рассуждает о природе совершенной поэзии и поэтического таланта.
Хушхал-хан говорит об истоках поэтического дара, заключающегося в необходимости соединения природного таланта (таби 'ат) и приобретенных навыков ('илм). Данная тема соотношения природного дара и благоприобретённых навыков зафиксирована ещё в касыде Рудаки «Мать вина», где автор исходит из обеих концепций поэтического искусства (мастерство и инспирация), указывая, таким образом, на необходимость их соединения.
Помимо этого, Хушхал-хан рассматривает проблему соотношения словесной формы (лафз) и содержания (мазмун). Поэт указывает на важность обеих составляющих стиха. При этом тяжкий труд писателя над соединением слова и смысла автор отражает в образе бессонницы:
Тайно [всю ночь] до рассвета [поэт] мучается над тем, чтобы Соединить красивую форму с интересной темой [6, с.7]. Наиболее близкой к Хушхалу позицией, таким образом, является концепция Насир-и Хосрова, соединяющая и этические, и эстетические аспекты: красота речи полагается в её мудрости. Дидактические цели, заявленные в поэзии Хушхал-хана, способствовали тому, что его высказывания о роли и назначении поэзии были чрезвычайно близки позиции исмаилитского поэта-проповедника XI в.
Помимо чисто теоретических вопросов, в касыде Хушхал-хана получили развитие и другие традиционные мотивы «поэта и поэзии». В частности, вслед за Насиром, Хушхал-хан вводит образ поэта-Творца и поэта-Пророка, которому стихи ниспосылаются свыше:
Ведомо многим, что откровения, посылаемые мне, Нисходят в мое сердце из Предвечности [6, с.9]. В многочисленных образах в касыде афганского поэта раскрывается и тема стихотворства как ремесла. Образ ювелира для классической персидской литературы является программным и появляется у всех выдающихся авторов, а вот образ поэзии как одеяния более редок. Хушхал-хан вводит его в своём стихотворении в следующем бейте: Какие ткани слов были сотканы? Кто-то ткет атлас в стихах, кто-то шаль [6, с.8]. Наиболее полно подобные мотивы развивал Фаррухи, детально описавший процесс создания стихотворения в терминах ткачества и крашения в одной из своих касыд.
Закончив общее описание традиционных законов и правил поэзии, Хушхал переходит к описанию собственной поэзии - своё творчество он полагает как образец и вершину поэзии на языке пушту: Основал я поэзию на пушту,
Хотя поэзия на пушту существовала уже не первый год... [6, с.9]. В русле самовосхваления (фахр) находится традиционное описание поэтического дивана как сада (баг), присутствующее в касыде Хушхал-хана. Изначально этот мотив восходит к оценочной характеристике совершенной поэзии. Так, Манучихри, восхваляя талант своего учителя, говорит о том, что слушатели его стихотворений «могут увидеть дивную лужайку и цветы» [4.С.171], настолько живо, ярко и красочно описывает он природу. Затем, в частности у Насира, данное представление приобретает более общий характер и переносится на процесс создания поэзии вообще. Поэт XIII в. Саади использует этот приём наиболее широко, назвав свою книгу «Садом роз», «листов которого не достигнет жестокая рука осеннего ветра» [5, с.62].
Продолжая данную тему, Хушхал-хан именует себя соловьем в своём цветущем саду и рисует географическую «карту» собственной славы через образ разросшегося цветника:
Цветники [мои] разрослись повсюду по всему государству До Кабула, до Кашмира, до Бенгалии [6, с.9].
Конечно, топонимы выбраны поэтом неслучайно: он говорит о тех областях, которые на тот момент были центрами культуры и образованности в его регионе. Многочисленные реализации мотива географии прижизненной славы можно встретить, в частности, в произведениях Саади, Хафиза и других знаменитых персидских поэтов.
Тем не менее, образец собственной поэзии не является для Хушхал-хана высшей точкой развития поэзии. Напротив, он осознает, что его основной литературной задачей является формирование теоретической и практической базы для дальнейшего развития афганской национальной письменной традиции:
В этом сотворении [основ поэзии] другие станут лучше меня, [Те], кто вступит после меня в поэтические споры [6, с.9].
Начиная с этого бейта, в касыде возникает тот присущий собственно Хушхал-хану интимный тон беседы с молодым слушателем, начинающим поэтом, которому маститый афганский поэт желает передать свой опыт. Соперничество сменяется учительством. В духе едва заметной самоиронии он делится и мыслями о том, как надо правильно распоряжаться своим временем в процессе приобретения знаний и овладения науками:
Один час сидел я за уроками, двадцать тратил на охоту.
Знания всего мира полностью были бы моими,
Если бы не был занят я охотой [6, с.8].
Постепенно легкая усмешка переходит в сетование на старость и лирическое воспоминание о былых подвигах, явно отсылающее читателя к «старческой касыде» Рудаки.
Включение подобных автобиографических деталей было для средневекового автора традиционным путем актуализации традиционных мотивов, однако в поэзии Хушхал-хана количество таких включений существенно выше, чем у его предшественников - персидских поэтов-классиков, что позволяло ему не только отразить новое содержание, но ещё и создать неповторимую атмосферу интимной беседы с читателем произведения и свой авторский стиль.
Итак, в своей касыде о поэзии Хушхал-хан стремится не только и не столько подражать персидским классикам, сколько встать с ними в один ряд и превзойти их, что полностью отвечает законам литературного творчества традиционалистского типа. Большое количество прямых и косвенных отсылок к персидской поэзии, помещенных в контекст собственно-авторских размышлений, позволяет афганскому поэту сформировать уникальное произведение, существенно преломившее канонические законы в рамках формирующейся традиции. Таким образом, ориентируясь на признанные шедевры персидской литературы X-XV вв., Хушхал-хан отводит и для себя самого роль классика, а своим сочинениям место образца для следующих поколений поэтов, которые собираются развивать поэзию на языке пушту.
Литература
1. Аверинцев С.С., Андреев М.Л., Гаспаров М.Л., Гринцер П.А., Михайлов А.В. Категории поэтики в смене литературных эпох // Историческая поэтика. Литературные эпохи и типы художественного сознания. М.: Наследие, 1994.
2. Герасимова А.С., Гирс Г.Ф. Литература Афганистана. Краткий очерк. М., 1963.
3. Пелевин М.С. Хушхал-хан Хаттак (1613-1689). Начало афганской поэзии. СПб.: Петербургское Востоковедение, 2001.
4. Рейснер М.Л., Чалисова Н.Ю. Образ поэзии в поэзии: литературная рефлексия в персидской классике X - XIV вв. (касыда и маснави). // Сб. ст. Поэтологические памятники Востока: образ, стиль, жанр. М.: «Восточная литература» РАН, 2010.
5. Саади, Муслихаддин Гулистан. Критич. текст, пер., предисл. и прим. Р.М. Алиева. М.: Изд-во восточной литературы, 1959.
6. Khoshhaal Khan Khatak Armaghan-i Khoshhaal. Peshavar, 1999. References:
1. Averintsev S.S., Andreev M.L., Gasparov M.L., Grintser P.A., Mikhaylov A.V. Kategorii poetiki v smene literaturnykh epokh // Istoricheskaya poetika. Literaturnye epokhi i tipy khudozhestvennogo soznaniya. M.: Nasledie, 1994.
2. Gerasimova A.S., Girs G.F. Literatura Afganistana. Kratkiy ocherk.
M., 1963.
3. Pelevin M.S. Khuskhal-khan Khattak (1613-1689). Nachalo afganskoy poezii. SPb.: Peterburgskoe Vostokovedenie, 2001.
4. Reisner M.L., Chalisova N.Y. Obraz poezii v poezii: literaturnaya refleksiya v persidskoy klassike X - XIV vv. (kasida I masnavi). // Sb. st. Poetologicheskie pamyatniki Vostoka: obraz, stil, zhanr. M.: "Vostochnaya literatura " RAN, 2010.
5. Saadi, Muslikhaddin Gulistan. Kritich. tekst, per., predisl. I prim. R.M.Alieva. M.: Izd-vo vostochnoy literatury, 1959.
6. Khoshhaal Khan Khatak Armaghan-i Khoshhaal. Peshavar, 1999.
