CC BY-NC-ND
43
СОЦИАЛЬНАЯ ФИЛОСОФИЯ. ФИЛОСОФИЯ КУЛЬТУРЫ
А.И. Алешин
«КАПИТАЛ» К. МАРКСА -НЕЗАВЕРШЕННОЕ ИСПОЛНЕНИЕ ФИЛОСОФСКОГО ЗАМЫСЛА (СТАТЬЯ 3)
В статье анализируется существо использованного К. Марксом при написании «Капитала» диалектического метода. Предпринята попытка обоснования тезиса, согласно которому особенности этого метода в существенной степени обусловлены характером замысла этого труда.
Ключевые слова: К. Маркс, «Капитал», диалектический метод, идеалистическая диалектика, восхождение от абстрактного к конкретному.
Первый том «Капитала» вышел в свет в 1867 г. В нем была представлена не только политэкономическая концепция К. Маркса, но и использованный при ее изложении метод. Его характеристике с тех пор было посвящено множество трудов, в первую очередь принадлежащих его последователям. Но трудно освободиться от впечатления, что этот метод заключал в себе некое прямо-таки мистическое содержание, всецело не поддающееся вполне рациональному выражению и истолкованию. Тень загадки, заданной им, не покидала многих соратников дела К. Маркса. Частью она была обусловлена высочайшей научной оценкой «Капитала», его восприятием в качестве образцового продукта научного разума (рядом с которым и поставить-то нечего), обязанного, в первую очередь, методу, использованному при его написании. Но этот метод, суливший баснословные результаты, воплощенный в книге и, казалось бы, открытый всякому внимательному читателю, с другой стороны, никак не давался в руки. Створ между недосягаемостью научной высоты «Капитала» и одновременно открытостью использованного в нем метода, метода, который никак не обнаруживал своей чудодейственной силы в других руках, и обусловил эту таинственную загадочность. Мне не забыть искреннего и откровенного
© Алешин А.И., 2010
признания, высказанного в публичной лекции в 70-е гг. одним из функционеров от философии, о страшном сне, преследующем его время от времени. Ему снилось, что тайну этого метода удалось вполне раскрыть американским математическим (!) логикам. Хотя диалектический метод и диалектическая логика, согласно марксистской традиции, не имеют сколько-нибудь непосредственного отношения к (формальной) математической логике, самая возможность раскрытия их существа именно таким способом (с помощью этой логики) сообщала сновидению особую зловещую тревожность. Отныне главный идеологический противник был вооружен интеллектуальным методом, не знающим препятствий, методом, который хотя и принадлежал нам по праву, но так и не дался нам вполне.
Уже в одном из первых своих писем после смерти К. Маркса (П. Лаврову от 2 апреля 1883 г.), в котором упомянуты оставшиеся после него рукописи, Ф. Энгельс сообщает, что завтра «у меня будет, наконец, время, чтобы посвятить несколько часов просмотру всех рукописей, оставленных нам Мавром. Особенно меня интересует очерк диалектики, который он всегда хотел написать. Но он всегда скрывал от нас, в каком состоянии [находятся] его работы»1. Речь идет о неосуществленном замысле Маркса, высказанном им впервые в письме к Энгельсу от 14 января 1858 г.
Для метода обработки материала большую услугу оказало мне то, что я по чистой случайности снова перелистал «Логику» Гегеля <...>. Если бы когда-нибудь снова нашлось время для таких работ, я с большим удовольствием изложил бы на двух или трех печатных листах в доступной здравому человеческому рассудку форме то рациональное, что есть в методе, который Гегель открыл, но в то же время и мистифицировал (Т. 29. С. 212).
Впрочем, начало реализации этого замысла было положено во «Введении», в составе «Экономических рукописей 1857-1859 годов», которые не были опубликованы и представляли собой первоначальный вариант «Капитала». В нем была дана характеристика метода политической экономии и высказано отношение этого метода к методу Гегеля. Полагаю, что именно работа над этим текстом вдохновила К. Маркса на замысел, высказанный им в письме к Ф. Энгельсу.
В настоящей статье будет освещена эволюция воззрений К. Маркса на гегелевский диалектический метод в контексте его занятий политической экономией и написания «Капитала». Ближайшим образом речь пойдет об осознании самим Марксом происходящих перемен в его отношении к этому методу. Такого
рода подход исходит из предположения, что некоторые аспекты метода в его характеристике были опущены и явным образом не формулировались, что, разумеется, явится предметом специального рассмотрения в следующей статье. Здесь же отмечу, что как в перемене его взглядов на существо метода, так и в своеобразных умолчаниях относительно его примечательных возможностей главную (я бы сказал, дисциплинирующую) роль сыграл изначальный замысел дать представление буржуазного общества и его экономики в качестве превратной действительности. Поиск и обретение наиболее адекватного для решения такой задачи метода и стало основанием рассматриваемой эволюции.
Вполне естественно, что на протяжении творческой деятельности К. Маркса его представления о том, каким может и должен быть метод научного исследования буржуазной экономики, претерпели определенные изменения. Можно выделить три периода, каждый из которых заключал в себе ряд отличительных особенностей. Для первой фазы его духовной эволюции (уже в качестве родоначальника коммунистической доктрины), обнимающей период с 1843 до середины 50-х годов, характерно резкое неприятие спекулятивной (философской) интерпретации реальности и используемых при этом методов. К числу наиболее значительных сочинений этого времени относятся вместе с «Экономическо-философскими рукописями 1844» «Святое семейство, или Критика критической критики», «Немецкая идеология», «Нищета философии» и «Коммунистический манифест». Критика идеологии как ложного сознания, проникнутая признанием полноценности лишь научного постижения реальности «такой, какова она есть» и противостоящая «пьяной спекуляции», получила яркое выражение в «Немецкой идеологии».
Там, где прекращается спекулятивное мышление, - перед лицом действительной жизни, - там как раз и начинается действительная положительная наука, изображение практической деятельности, практического процесса развития людей. Прекращаются фразы о сознании, их место должно занять действительное знание. Изображение действительности лишает философию ее действительной жизненной среды. В лучшем случае ее может заменить сведение воедино ее общих результатов, абстрагируемых из рассмотрения исторического развития людей. Абстракции эти сами по себе, в отрыве от реальной истории, не имеют ровно никакой ценности. Они могут пригодиться лишь для того, чтобы облегчить упорядочение исторического материала, наметить последовательность отдельных его слоев. Но в отличие от философии, эти абстракции или схемы, отнюдь не дают рецепта или схемы, под которые можно подогнать исторические эпохи (Т. 3. С. 26).
Именно в этот период К. Маркс обращается к систематическим занятиям политической экономией с тем, чтобы его коммунистический выбор мог быть подтвержден строгим научным анализом капиталистического способа производства. Итогом пятнадцатилетнего труда стала большая рукопись «Grundrisse der Kritik der politischen Oekonomie (Rohenwurf)» - основа для подготовки в шести выпусках «Критики политической экономии». С изданием первого выпуска («К критике политической экономии», 1859) этот проект был оставлен и принят окончательный вариант подготовки экономического труда «Капитал. Критика политической экономии» сначала в трех, а впоследствии в четырех томах.
В вышедшем в свет первом выпуске был дан анализ двух первых экономических форм буржуазной экономики - товара и денег, а в «Предисловии» представлено известное историософское резюме, подводившее итоги предшествующих исследований. Здесь же упомянуто, что набросанное автором общее введение к предполагавшемуся труду было опущено, так как «всякое предвосхищение выводов, которые еще только должны быть доказаны, может помешать, а читатель, который вообще захочет следовать за мной, должен решиться восходить от частного к общему» (Т. 13. С. 5).
Такая же судьба постигла и специальный раздел о методе политической экономии, к которому Маркс больше не возвращался и идеи которого не получили своего развития, а замысел, изложенный в письме к Энгельсу, не был выполнен. Я полагаю, что все отмеченное не было случайностью. Время написания «Grundrisse...» стало временем поиска метода изложения основных результатов исследования, к которым Маркс уже пришел, а также временем начавшегося пересмотра отношения к методу Гегеля. Если Маркс в «Нищете философии», отделяя Прудона в качестве жалкого экономиста и философа от Гегеля - вершины метафизической мысли, считал все же возможным (как это было сделано в письме к Анненкову от 28 декабря 1846 г. по поводу Прудона) высказаться в том духе, что, словом, все «это - гегелевский хлам; это не история, не обыденная история - история людей, а священная история - история идей» (Т. 27. С. 493-494), то в 1858 г. он несколько иначе подходит к трактовке его метода. В «Нищете философии», цитируя гегелевскую дефиницию метода, что он есть «абсолютная, единственная, высшая, бесконечная сила, которой никакой объект не может оказывать сопротивление.» (Т. 4. С. 131), он замечает, что применение этого метода к экономическим категориям обернется всего лишь логикой и метафизикой политической экономии, переводом известных категорий на малоизвестный язык, а не ею самой. В разделе же о методе политической экономии в «Grundrisse.» он обращает вни-
мание не на собственное категориальное (метафизическое) содержание этого метода, а на становление того, что он обозначил здесь в качестве мысленной целостности изучаемого объекта и что (пусть в мистифицированной форме) и было зафиксировано гегелевским методом. Иными словами, его рациональный смысл теперь усматривался в том, что конкретная реальность, являющаяся предметом исследования, выступает как результат синтетической деятельности мышления, а не как его исходный пункт, хотя оно таковым является. Именно это обстоятельство, по убеждению К. Маркса, и выпало из внимания Гегеля.
Гегель поэтому впал в иллюзию, понимая реальное как результат себя в себе синтезирующего, в себя углубляющегося и из самого себя развивающегося мышления, между тем как метод восхождения от абстрактного к конкретному есть лишь тот способ, при помощи которого мышление усваивает себе конкретное, воспроизводит его как духовно конкретное. Однако это ни в коем случае не есть процесс возникновения самого конкретного (Т. 46. Ч. 1. С. 37-38).
Итак, вновь усматриваемое существо гегелевского метода теперь исчерпывается тем, что он, в сущности, есть неадекватное выражение всякого теоретического мышления, которое в целях постижения своего предмета воссоздает изучаемый предмет как мысленную цельность, восходя от абстрактных и односторонних его определений к присущему ему богатству мысленной конкретности. Заметим сразу, что такая его трактовка лишает этот метод всякой загадочности, а потому действительно делает его понимание доступным «здравому человеческому рассудку». Это и своеобразная тривиализация гегелевского метода, определенный шаг к отрицанию присущей ему содержательной логики, которая у Гегеля противостоит обыкновенной формальной логике рассудка. В такой трактовке он вполне согласуется с логикой формальной и не заключает в себе требования быть выражением какой-то особой логики, призванной выразить специфическое содержание своего предмета.
Таким образом, время работы над «Grundrisse.» можно рассматривать как следующую, вторую, фазу в эволюции отношения К. Маркса к концепции гегелевской логики. От отрицания ее притязаний на универсальность значения для любой сферы реальности, ведущей, по его выражению, к замене «логики дела делом самой логики», Маркс приходит к выводу, что в провозглашаемом Гегелем методе совершенно правомерна та сторона дела, согласно которой теоретическое постижение предмета действительно является движением от абстрактного к конкретному. Но уже при таком
понимании метода и его оценке, воодушевившим на замысел в рамках достаточно скромного объема сделать рациональное его содержание вполне понятным, оставался ряд моментов, требовавших прояснения. Как я полагаю, в конце концов они и привели к отказу от реализации самого этого замысла и пересмотру его трактовки.
Первое, что заслуживает упоминания в этой связи и что в характеристике метода политической экономии не получило во «Введении» сколько-нибудь внятного разъяснения, касается невольного сближения К. Марксом категорий реального и конкретного. Оно правомерно, если придерживаться убеждения в тождестве бытия и мышления2, влекущем за собой веру в то, что из всех возможных представлений реальности («духовных конкретностей») может быть только одно вполне отвечающее реальности. Если же подобное убеждение по тем или иным причинам ставится под сомнение и не может быть принято, то предполагаемое и как бы само собой разумеющееся «равенство» реального и конкретного оказывается по меньшей мере проблематичным. Это, в свою очередь, влечет за собой необходимость отказа от убеждения, не свободного от наивности, в том, что реальность определена в себе самой безотносительно к выбираемым исследователем способам ее описания, к тем целям и задачам, которые он преследует. В свете такого рода критической установки движение экономических категорий, мысленно воссоздающее конкретную целостность, будет подчинено не неким особенностям, исходящим от самого предмета исследования как такового, но от тех изначальных установок и верований, которыми проникнут сам исследователь.
Во-вторых, и здесь К. Маркс не ограничивается характеристикой метода Гегеля как всего лишь движения от абстрактного к конкретному, он ставит специальный вопрос об отношении той последовательности категорий, которая отвечает указанной трактовке, к тому, что он обозначил в качестве их последовательности в плане «исторического значения». В сущности, освещению именно этой проблемы и посвящена большая часть текста, характеризующего метод политической экономии. Сама постановка такого рода задачи, хотя и была инициирована безотчетной верой в тождество бытия и мышления, все же свидетельствовала об относительно реалистическом подходе к трактовке метода восхождения от абстрактного к конкретному.
Здесь можно с полным правом зафиксировать отнюдь не случайность затруднения в попытках дать общую формулу такого отношения. Обсуждение проблемы поначалу ведется под знаком противостояния классическому иллюзорному «философскому сознанию», для которого
постигающее в понятиях мышление есть действительный человек и поэтому только постигнутый в понятиях мир как таковой есть действительный мир, - движение категорий выступает как действительный (хотя, к сожалению, и получающий некоторый толчок извне) акт производства, результатом которого является мир; и это - здесь, однако, мы опять имеем тавтологию - постольку правильно, поскольку конкретная целостность, в качестве мысленной целостности, мысленной конкретности, действительно есть продукт мышления, понимания; но это ни в коем случае не продукт понятия, порождающего само себя и размышляющего вне созерцания и представления, а переработка созерцания и представления в понятия (Т. 46. Ч. 1. С. 38).
Поэтому следует иметь в виду, что хотя такая простейшая категория, как меновая стоимость, «ведет допотопное существование» (Там же), она все же предполагает наличность более конкретных реальностей: населения, форм общности, государства и т. п. Поэтому правомерным условием сопоставления логической и исторической последовательности является постоянный учет этого обстоятельства. Принимая его во внимание, Маркс приходит к следующему выводу:
Простые категории суть выражения таких отношений, в которых менее развитая конкретность могла найти себе реализацию еще до установления более многосторонней связи или более многостороннего отношения, мысленно выраженного в более конкретной категории, - в то время как более развитая конкретность сохраняет более простую категорию как подчиненное отношение (Т. 46. Ч. 1. С. 39).
Так, деньги существовали раньше капитала, банков, наемного труда и т. д., и, предположительно, в качестве простой категории они выражали собой господствующие отношения менее развитого целого, а в более развитом целом начинают играть подчиненную роль. С учетом этой постулируемой Марксом перемены можно признать, что «ход абстрактного мышления, восходящего от простейшего к сложному, соответствует действительному историческому процессу» (Там же). Однако тут же следует признание в том, что встречаются «весьма развитые, но менее зрелые формы общества», где налицо высокая степень кооперации, разделения труда и т. п., но отсутствуют деньги. В конце концов, обсуждение указанных обстоятельств склонили Маркса к признанию того, что с учетом «полноты интенсивного и экстенсивного развития» более простая категория оказывается присущей как раз более сложной форме общества, а более конкретная - менее развитой. Ярким примером этого может
послужить такая категория, как труд. Будучи древнейшей (и в качестве категории), она тем не менее была лишена «практической истинности», так как менее развитые формы общества знают труд в его преимущественно конкретных формах. В развитом, современном обществе труд «не только в категории, но и в реальной действительности, стал средством для создания богатства вообще и утратил ту сращенность, которая существовала между определенными индивидами и определенными видами труда» (Т. 46. Ч. 1. С. 41).
Таким образом, существуют основательные резоны для признания того, что самые абстрактные (и в этом смысле простейшие) категории, имеющие силу для всех эпох, «в самой определенности этой абстракции представляют собой в такой же мере и продукт исторических условий и обладают полной значимостью только для этих условий и в их пределах» (Там же. С. 42). Следовательно,
было бы неосуществимым и ошибочным трактовать экономические категории в той последовательности, в которой они исторически играли решающую роль. Наоборот, их последовательность определяется тем отношением, в котором они находятся друг к другу в современном буржуазном обществе, причем это отношение прямо противоположно тому, которое представляется естественным или соответствует последовательности исторического развития (Там же. С. 44).
Категоричность этого заключения свидетельствует, в частности, о том, что выдержать сколько-нибудь строго исходную постановку проблемы Марксу не удалось. Именно поэтому, вводя те или иные дополнения и уточнения, он приходит к прямо противоположным выводам, согласно которым налицо соответствие исторического и логического и, напротив, их порядок приходится признать прямо противоположным. Уже одно это указывает на то, что смысловая полнота того, что мы рассматриваем и фиксируем в качестве «исторического», оказывается результатом нашей же интеллектуальной (в том числе логической) деятельности. Попытка «напрямую» апеллировать к реальности в образе «исторического» оказывается, мягко выражаясь, несостоятельной, а потому оправданно оставляющей впечатление известной сбивчивости. Выдвинутый упрек не ставит под сомнение те выводы, которые получил Маркс, разбирая вопрос о методе политической экономии. Здесь обращено внимание на то, что наряду с тривиализацией метода Гегеля, истолкованного в качестве вполне правомерного научного способа восхождения от абстрактного к конкретному, Маркс, не поставив на этом точку, движется в направлении, предполагающем его трактовку в содержательно-предметном отношении. Достаточно вспомнить, что вопрос об от-
ношении логического и исторического как в своей постановке, так и в определенном решении принадлежит тому же Гегелю. Поэтому Марксу пришлось вводить (правда, по случаю) такие характеристики «исторического», как «более конкретные в своей наличности, но менее зрелые формы общности», или проводить различия значения в «интенсивном и экстенсивном отношениях» одной и той же категории, взятой в историческом ряду, и пр. Именно наличность определенно заявленного вектора движения мысли и сравнительная бедность, даже скудость, вовлекаемой в рассмотрение «общелогической» категориальной сетки (в отличие от гегелевской логики) и послужили отправным моментом для последующего пересмотра интерпретации метода Гегеля, вышедшей за границы его толкования как простого восхождения от абстрактного к конкретному. Здесь же, на этой ступени рецепции его Марксом, мы можем засвидетельствовать лишь то, что в рамках случившегося озарения и рождения замысла, высказанного им в письме к Энгельсу, такой проект не мог быть реализован, о чем и свидетельствовал отказ от переработки «Введения». Обозначившееся напряжение между формальной и (пусть слабой, но уже наметившейся возможностью) содержательно-предметной трактовками метода восхождения получит свое существенное разрешение несколько позже, во время окончательной отделки первого тома «Капитала» и, в первую очередь, главы, посвященной анализу товара, развитию форм стоимости и характеристики товарного фетишизма. Но теперь этот метод следовало трактовать более широко, не только как метод восхождения от абстрактного к конкретному, но в качестве диалектического метода. Во время поиска наиболее адекватной формы для изложения уже полученных результатов экономического исследования было осознано, что Гегелю принадлежит еще одна заслуга. Он открыл некоторые общие формы и законы всякого движения и развития, и следовательно, в его методе следует усматривать нечто большее, чем вполне правомерную характеристику того способа, к которому прибегает мышление при постижении конкретной реальности3.
Неужели же Маркс не знал этого раньше? В чем новизна вновь открывшихся для него обстоятельств?
В предисловии ко второму изданию «Капитала» (1873) Маркс делает ряд важных пояснений, касающихся метода его работы и своего отношения к методу Гегеля. После большой выписки из статьи И.И. Кауфмана, опубликованной в «Вестнике Европы» (1872. № 5), где была дана характеристика использованного им метода, он, выразив согласие с автором статьи в отношении точности характеристики существа использованного им метода, именует этот метод методом диалектическим и проводит различие между способом ис-
следования и способом изложения. В последнем случае он замечает, что лишь
после того, как работа закончена, может быть надлежащим образом изображено действительное движение (выделено мною. - А. А.). Раз это удалось и жизнь материала получила свое идеальное отражение, то может показаться, что перед нами априорная конструкция (Т. 23. С. 21).
Однако такое впечатление, согласно его суждению, ошибочно, а потому он решительно отмежевался от Гегеля, указав, что для него «идеальное есть не что иное, как материальное, пересаженное в человеческую голову и преобразованное в ней» (Там же).
Далее он пишет, что почти 30 лет тому назад, когда диалектика Гегеля была еще в моде, он подверг критике ее мистифицирующую сторону. Но именно тогда, когда он работал над первым томом «Капитала», Гегеля стали третировать как мертвую собаку, подобно тому как некогда Спинозу третировал «бравый Мендельсон». И поэтому, пишет Маркс, он открыто объявил себя «учеником этого великого мыслителя и в главе о теории стоимости местами даже кокетничал характерной для Гегеля манерой выражения» (Т. 23. С. 22). Далее отмечено, что мистификация, которую претерпела диалектика у Гегеля, не отменяет того, что именно он впервые «дал всеобъемлющее и сознательное изображение ее всеобщих форм движения» (Там же).
Как должна быть решена задача освобождения от мистификаций, свойственных гегелевской диалектике, не совсем ясно, поскольку операция переворачивания с головы на ноги применительно к ней говорит, в действительности, очень о немногом. От того, что формы и законы диалектического движения будут признаны законами и формами реального бытия, перемен для исследования действительности никаких, поскольку они, по признанию самого К. Маркса, не способны его заменить. Однако здесь уместно напомнить, что сам Маркс высоко оценивает диалектический метод именно в статусе метода изложения результатов, полученных в исследовании. Почему акцент сделан именно на этой стороне дела, будет прояснено в следующей статье. Там основным предметом для рассмотрения будет уже не эволюция рецепции гегелевского метода у Маркса, а основания для той высочайшей степени адекватности этого метода реализации того проекта экономического исследования буржуазной экономики и критики политической экономии, которые в своих основных чертах сложились уже в ходе философских изысканий К. Маркса.
Здесь же отметим, что осуществленный пересмотр значения диалектического метода оказался весьма двусмысленным - признал описанные Гегелем формы и законы движения и развития в качестве форм и законов реального бытия и одновременно отказал им в решающем значении в качестве инструмента исследования, поскольку все на свете не может быть простым воплощением этих форм и законов. В чем же тогда смысл предшествующей критики гегелевской диалектики, игнорировавшей специфику отдельных областей реальности и культуры и все укладывавшей в прокрустово ложе единой схемы «Науки логики»?
В советские времена был подготовлен и неоднократно издавался сборник писем (и извлечений из них) К. Маркса и Ф. Энгельса друг к другу, а также третьим лицам, в которых прямо или косвенно затрагивались сюжеты и идеи, имеющие отношение к истории работы К. Маркса над «Капиталом». Будучи тщательно подготовленным4, он исчерпывающим образом свидетельствует (по имевшей место переписке) о тех переменах во взглядах и оценках, которые произошли на протяжении почти полувека (1845-1895).
В заключение настоящей статьи я хочу сделать краткий обзор тех перемен во взглядах К. Маркса на гегелевский метод и его возможное применение к собственным исследованиям, хорошо документированных перепиской.
Первый раздел, согласно моей периодизации, включает в себя (по изданию 1948 г.) 25 писем, первое из которых (письмо Маркса Энгельсу) датировано 20 января 1845 г., а последнее (письмо Маркса Лассалю) 21 декабря 1857 г. Это значительный период, обнимающий собой 12 лет. Из 26 писем особого внимания заслуживают письмо К. Маркса П. Анненкову (декабрь 1846 г.), в котором дается развернутая характеристика взглядов на исторический процесс самого Маркса и основные пункты критики прудоновской «Философии нищеты», а также переписка с Энгельсом, отражающая ход экономических занятий Маркса, его вопросы к соратнику преимущественно экономико-практического характера.
Второй период, обнимающий время с 1858 по 1866 г. представлен 42 письмами. Это время, когда завершилась работа над «Grundrisse...», был издан первый выпуск «К критике политической экономии» и подготовлен к изданию первый том «Капитала» (1867). Оно отмечено все более активным приобщением к разнообразным приемам диалектической обработки уже полученных результатов. Третий период (1867-1895) проходит под знаком безусловного торжества толкования диалектического метода, предполагающего наличность форм и законов диалектики в самой объективной реальности.
Но обратимся к ключевому второму периоду. В диалектическом способе выражения результатов экономических исследований усмотрено особое достоинство мысли, могущее быть утраченным в случае вынужденного отступления от него5. Особое место заняла обработка материала первой главы «Капитала», где было дано развернутое диалектическое изложение развития форм стоимости. Обмен мнениями между Марксом и Энгельсом по поводу этой главы представляет несомненный интерес. Сравнивая соответствующие разделы в «К критике политической экономии» и в первой главе «Капитала», Ф. Энгельс замечает, что налицо значительный шаг вперед «в смысле отчетливости диалектического развития, но само изложение некоторых мест нравится мне больше в прежнем виде» (Т. 31. С. 257-258). Он советует дать эту часть текста, по примеру гегелевской Энциклопедии, в виде кратких параграфов, подчеркивая каждый диалектический переход особым заголовком и, по возможности, печатая все экскурсы и примеры особым шрифтом (Там же. С. 257). В своем ответе Маркс пишет, что он последовал его совету и
не последовал ему, желая и в этом отношении остаться диалектиком. Это значит, во-первых, что я написал добавление, в котором излагаю тот же вопрос возможно более просто и возможно более по-школьному <...>. В предисловии я советую «не-диалектическому» читателю пропустить такие-то страницы и вместо них прочесть добавление. Здесь речь идет не только о филистере, но и о стремящейся к знанию молодежи и т. п.». Далее Маркс замечает, что этот раздел «слишком важен для всей книги», поскольку он заключает в себе «всю тайну денежной формы, и тем самым, в зародыше - тайну всех буржуазных форм продукта труда» (Там же. С. 260).
В ходе дальнейшего обсуждения возможностей улучшения труда Энгельс предлагает Марксу упредить возможные возражения со стороны фабрикантов и вульгарных экономистов, касающихся объяснения происхождения прибавочной стоимости. Ведь
если капиталист платит рабочему за его двенадцатичасовой рабочий день только цену шести часов, то отсюда не может возникнуть никакой прибавочной стоимости, ибо тогда каждый рабочий час фабричного рабочего считается равным лишь получасу работы - в соответствии с тем, как он оплачивается, - и входит в стоимость продукта труда лишь как стоимость получасовой работы (Там же. С. 264).
Это предложение Энгельса не ставило под сомнение ту концепцию, которую развивал К. Маркс (он ее разделял). Оно было
продиктовано прочно утвердившимися в практике формулами экономического сознания (а соратник Маркса принадлежал к тому кругу лиц, где эти формулы практиковались). Тем не менее Маркс отказался от того, чтобы предупредить это возможное возражение. Значительный интерес представляет та аргументация, которой он воспользовался. Во-первых, он отметил, что показал
превращение, скажем, дневной стоимости рабочей силы в заработную плату или цену дневного труда (это было сделано в V главе. - А. А.). Во-вторых, было «показано превращение прибавочной стоимости в прибыль, прибыли в среднюю прибыль и т. д. Это предполагает предварительное изображение процесса обращения капитала, так как при этом играет роль оборот капитала и т. д. Поэтому данная проблема может быть изложена лишь в третьей книге (том второй содержит вторую и третью книги). Здесь обнаружится, на чем основывается характер представлений филистера и вульгарного экономиста; а именно на том, что в их мозгу всегда отражается лишь непосредственная форма проявления отношений, а не их внутренняя связь. Если бы, впрочем, последнее имело место, то зачем вообще нужна была бы тогда наука?
Если бы я захотел бы предупредить все такого рода возражения, то я бы испортил весь диалектический метод исследования. Наоборот, этот метод имеет то преимущество, что он ставит этим господам на каждом шагу ловушки и тем самым вынуждает их преждевременно обнаружить их непроходимую глупость» (Там же. С. 266).
Ловушка, однако, была поставлена Марксом самому себе. Заинтриговав экономистов тем, как ему удастся (избежав противоречия в рассуждениях) обосновать положение, согласно которому цены производства управляются, в конечном счете, законом стоимости (в его версии), он фактически отложил завершение своей работы (подготовку к печати 2-4 тома «Капитала»), препоручив ее публикацию после своей смерти своему соратнику. Здесь необходимо напомнить, что сам Маркс неоднократно указывал в переписке самым различным корреспондентам о фактическом завершении своей работы. Так, в письме к Ф. Энгельсу от 31 июля 1865 г. Маркс пишет:
Что же касается моей работы, то я хочу сказать тебе об этом всю, как есть, чистую правду. Осталось написать еще три главы, чтобы закончить теоретическую часть (первые три книги). Затем еще нужно написать 4-ю книгу, историко-литературную; это для меня относительно более легкая часть, так как все вопросы разрешены в первых трех книгах, а последняя является поэтому больше повторением в истори-
ческой форме. Но я не могу решиться что-нибудь отослать, пока все в целом не будет лежать передо мной. Какими бы ни были недостатки в моих сочинениях, у них есть то достоинство, что они представляют собой художественное целое; а этого можно достигнуть только при моем способе - не отдавать их в печать, пока они не будут лежать передо мной целиком. Этого не достичь методом Якоба Грима, который вообще больше подходит для сочинений, не представляющих собой диалектически-расчлененного целого (Т. 31. С. 111-112).
Однако Маркс изменил высказанному в письме к Энгельсу собственному решению и, подготовив к печати первый том своего труда, фактически (в последующие годы) не продвинулся сколько-нибудь существенно в развитии и обосновании своей экономической концепции. Об этом свидетельствует многое. Последующее изучение им материалов по земельной ренте в США и России, обильных по объему, отнявшее много времени и часто упоминаемое в переписке с различными лицами, не завершилось новыми теоретическими разработками. Но нас интересуют не история и судьба экономических трудов К. Маркса, но те перемены в рецепции гегелевского метода, которые естественным образом обусловливались исходным (в сущности, философским) замыслом - представить капиталистическую экономику в качестве воплощения превратной действительности. В начале своей творческой деятельности (в качестве коммунистического мыслителя) К. Маркс одновременно был одним из самых радикальных критиков гегелевской диалектики. Но по мере реализации того замысла, который складывался у него в это же время (в первой половине 40-х годов), происходит постепенный пересмотр этого отношения. Его вехи были нами обозначены. Метод и сама стилистика гегелевского мышления оказались удобными средствами для решения той задачи, которая была им поставлена. Подготовка к печати первого тома «Капитала» стала завершающей в этом отношении. В движении экономических категорий на передний план вышли процессы «превращения», придающие ранее выдвинутой версии метода (как восхождения) более конкретный смысл. Одновременно с тем К. Маркс порывает с любыми попытками оригинальной трактовки диалектики как духовного феномена, что отличало его раннее творчество. Теперь диалектика, открытая в своей всеобъемлющей форме Гегелем, стала учением о наиболее общих формах и законах развития бытия. И сам замысел изложить ее рациональный смысл, доступный «обыкновенному человеческому рассудку», имевший смысл в 1858 г., перестал быть сколько-нибудь актуальным. В самом деле, что таинственного и требующего специальных пояснений в том, что, как оказалось, все
явления мира, пребывающего в постоянном движении и развитии, подчинены действию неких всеобщих законов и универсальных отношений? В это можно только поверить. Спустя десятилетия эта задача была поставлена и выполнена «вождем всех народов» («О диалектическом и историческом материализме») как раз в том самом скромном объеме, который планировался самим Марксом, и выполнена успешно, принимая во внимание ее общественно значимые результаты.
Перемена в рецепции гегелевского метода, который стремительно пошел в ход по мере завершения работы над рукописями «Капитала» (всех его предполагавшихся четырех томов), по-своему закрыла и одновременно создала загадку метода. «Закрыла» в том смысле, что утвердившееся его толкование на этой стадии рецепции (полагаю, вполне бессознательной) сняло саму проблему рациональной трактовки гегелевского метода. «Создала» в том смысле, что такого рода трактовкой метода была извращена его действительная роль в решении задачи, поставленной и решенной Марксом. Об этом реальном методе - удобном средстве для утверждения и развития идей, появление которых упредило подступ к действительно незаинтересованному научному исследованию (идеал, неоднократно заявлявшийся самим Марксом), речь пойдет в следующей статье.
Примечания
1
2
Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 36. С. 3. Далее ссылки на работы К. Маркса и Ф. Энгельса будут даны в тексте с указанием тома и страниц этого издания. «Основным принципом логики, применяемой в "Капитале", является принцип соответствия мышления действительности» (Ильенков Э.В. Диалектическая логика: Очерки истории и теории. М.: Политиздат, 1984. С. 207). Отмечу, что именно такая интерпретация этого метода (а вместе с тем и самого метода «Капитала») была развита в отечественной литературе в кандидатской диссертации А.А. Зиновьева, посвященной раскрытию этой темы. Эту интерпретацию отличал отказ от признания существования особой содержательной логики, которую следует противопоставлять логике формальной. В сущности, образ метода восхождения от абстрактного к конкретному, развитый в данном случае, лишался всякой особой «диалектической» специфики и трактовался в качестве общенаучного. Такого рода его характеристика была своеобразной де-сакрализацией его облика. Иной характер имело исследование Э.В. Ильенкова, выполненное в то же время. В нем последовательно развивалась идея особой диалектической логики, противостоящей логике формальной. Я пользовался изданием этих писем, вышедшим в свет в 1948 г. в издательстве «Политическая литература». Сборник был составлен на основе первого из-
3
дания сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса, но от этого нисколько не утратил своей репрезентативности.
См., правда, более позднее по времени сетование Ф. Энгельса по поводу французского текста первого тома «Капитала». «На этом современном, трафаретном французском языке выразить идею все более и более немыслимо. Уже самая перестановка предложений, чуть ли не всюду диктуемая педантизмом формальной логики, обесцвечивает и мертвит изложение. Я счел бы большой ошибкой положить в основу при английском переводе французский текст. На английском языке ... неизбежный ущерб в части подлинно диалектического изложения некоторых мест будет возмещен в других местах большей силой и лаконичностью английского языка.» (Энгельс - Марксу. 29 ноября 1873: Соч. 2-е изд. Т. 33. С. 62).
