CC BY
61
УДК 821.161.1.09"21"
Кучина Татьяна Геннадьевна
доктор филологических наук, профессор Ярославский государственный педагогический университет им. К.Д. Ушинского
Иванова Дарья Михайловна
Ярославский государственный педагогический университет им. К.Д. Ушинского, студентка магистратуры
«КАЛЛИГРАФИЧЕСКИЕ» МОТИВЫ В ПРОЗЕ МИХАИЛА ШИШКИНА
Статья обращена к рассмотрению «каллиграфической» образности рассказов и романов Михаила Шишкина. Герои-скрипторы (Евгений Александрович из «Урока каллиграфии», Володя и Глазенап из «Письмовника»), «слово» / «буква» в качестве сквозных лейтмотивов, а также многократно повторяющиеся сцены письма - устойчивые черты прозы М. Шишкина. Человек пишущий в художественном мире писателя представлен в череде перформативных актов: выводя пером приговор, судебный писарь «казнит и милует», а Володя, отправляя похоронку родителям погибшего солдата, его воскрешает («Ваш сын погиб, но он жив и здоров»). Перо, выписывающее изгибы букв, и чистый лист метафорически соотнесены с линией жизни и тем неназываемым миром, что был до первой заглавной буквы и останется после того, как перо оторвется от бумаги, поставив финальную точку. В акте письма разрозненные «частички бытия» собираются в единый и связный экзистенциальный сюжет, в котором «все происходит одновременно - и бывшее, и еще не наступившее». Каллиграфия в прозе М. Шишкина - образцовый, доведенный до эстетического совершенства путь из текучей, преходящей, временной жизни в подлинный, созданный словами мир.
Ключевые слова: Михаил Шишкин, мотив, письмо, каллиграфия, скриптор.
Герой-«скриптор» и «каллиграфическая» образность входят в прозу Михаила Шишкина уже в одном из первых его произведений - рассказе «Урок каллиграфии» (1991; опубликован в 1993 г.). Роман «Венерин волос» (2005) продолжает тему письма в истории толмача, фиксирующего рассказы беженцев («От вас останется только то, что я сейчас запишу» [3, с. 265]). В «Письмовнике» (2010) каллиграфические мотивы появляются в сюжетной линии Володи (сам он штабной писарь, а его друг Глазенап увлеченно, всерьез осваивает искусство каллиграфии) и встраиваются в сложно структурированную систему мотивов - свободы, творчества, умирания-воскрешения, «сплавленности» слова и человека, рассказа о его жизни и самой жизни. Рассматривая соотношение «письма» и «бытия» в рассказе «Урок каллиграфии», исследователи указывают на то, что «автор выдвигает в центр повествования "пишущее сознание", характеризующее персонажа "сдвинутого", читающего "мир как текст"» [1, с. 138], что «письмо является основой жизненной философии учителя каллиграфии, доказательством взаимосвязи вещей, символом нерасторжимости бытия» [2, с. 340]. Эти тезисы верны не только для рассказа «Урок каллиграфии», но и для романной прозы Михаила Шишкина. Цель данной работы -выявить структурно-семантические связи каллиграфических мотивов с мотивами, определяющими экзистенциальное содержание произведений писателя (времени, памяти, творчества, жизни и смерти, подлинности индивидуального бытия), и охарактеризовать значимые смысловые грани «каллиграфической» образности.
Эссе М. Шишкина «В лодке, нацарапанной на стене» утверждает пишущего в роли «связки между двумя мирами: между нереальным миром жизни, где все текуче, мимолетно, смертно и исчезает
без следа... и миром достойных веры слов, которые впрыскивают эликсир бессмертия. тому живому, несмотря на смерть, человеку, чьи ноги бросились обнимать обе Марии» [4, с. 195]. Процесс письма в произведениях М. Шишкина не исчерпывается графической фиксацией текста - выписываемая чернилами на бумаге линия становится линией судьбы, уготованной герою. Сам же homo scribens становится творцом, словом которого создается действительность («Что было на так называемом самом деле - никто никогда не узнает. Но рассказанные истории, слова создают свою реальность. Важны детали. Слова рождают действительность и решают судьбу» [4, с. 194]. Поэтому важной оказывается сама манера письма героев, то, каким образом окружающий их мир отражается в слове.
И в «Письмовнике», и в «Уроке каллиграфии» мир будто рождается на глазах читателей, при этом его появление - результат письма как творческого акта: как только перо касается бумаги, зарождается жизнь. «Еще только что ничего не было, абсолютно ничего, пустота, и еще сто, тысячу лет могло бы ничего не быть, но вот перо, подчиняясь недоступной ему высшей воле, вдруг выводит заглавную букву и остановиться уже не может» [4, с. 221].
Мир «дописьменный» существует раздробленным на мелкие части или разлетевшиеся «семена», которые не перестали, однако, от этого быть одним целым. Поэтому в «Уроке каллиграфии» возникает модель мироздания, в которой все разрозненные предметы связаны друг с другом и стремятся к единой «точке сборки»: «Между всеми вещами на свете существуют эти невидимые штрихи, все ими взаимосвязано и нерасторжимо. <...> Проведенная пером линия и есть эта, как бы овеществленная связь. И буквы - не что иное, как штрихи, линии, завязанные для прочности узелками и петельками» [4, с. 223-224]. Из условного символь-
152
Вестник КГУ ^ № 3. 2018
© Кучина Т.Г., Иванова Д.М., 2018
«Каллиграфические» мотивы в прозе Михаила Шишкина
ного обозначения буква превращается в видимую глазом «соединительную» ткань бытия.
В «Письмовнике» тот же образ визуализируется в эпизоде, когда Чартков, муж Саши, объясняет дочке Сонечке перспективу в живописи: «Смотри, перспективой держится мир, как картина веревочкой, подвешенной к гвоздику» [5, с. 149]. Во время прогулки Саша отчетливо видит, как «трамвайные рельсы идут к невидимому гвоздику, на котором держится мир» [5, с. 176]. Умирающей Сонечке Саша объясняет, что после смерти каждый вернется в ту точку схода, к тому гвоздику: «Сначала ты, потом Донька, потом твои папа и мама - это не так важно, кто первый» [5, с. 279]. Все эти эпизоды иллюстрируют мысль о связи на первый взгляд разных «частичек бытия» друг с другом, однако понять и осмыслить эту связь возможно только тогда, когда увиденное отображается в слове.
Свое подтверждение эта идея находит в размышлениях судебного писаря Евгения Александровича (литературного «наследника» Акакия Акакиевича и князя Мышкина), которыми он делится с ученицам (а они, в свою очередь, оказываются сведенными в одну условную фигуру проекциями литературных героинь из совершенно разных произведений - Грибоедова, Пушкина, Достоевского, Толстого) в «Уроке каллиграфии»: герой показывает ученице, как «перо завязывает черту в форму, образ, придает ей смысл и дух, как бы очеловечивает ее. <.. .> Все происходящее в вашей жизни немедленно оказывается на кончике вашего пера» [4, с. 224]. Между внешне не связанными частями необходимо искать глубинные связи, в буквальном смысле прочерчивая линии от одной детали к другой, подобно тому как каллиграф пером соединяет буквы. Тем самым процесс письма в произведениях приравнивается к процессу воссоздания мира, возвращения ему потерянной гармонии.
Переформатировать «видимый» мир посредством слова / письма способны герои-каллиграфы. Таким персонажем в «Письмовнике» является Гла -зенап, приятель Володи, «восторженно влюбленный в язык Конфуция, Ли Бо и Ду Фу» [5, с. 122]. Сохранить ощущение красоты, сопричастности культуре чудак Глазенап пытается на протяжении всего своего пребывания на войне. Например, Володя отмечает, что мешок Глазенапа совсем не по-походному «набит книгами, свитками, воззваниями» [5, с. 122], а спать он может, «только подложив под голову свою китайскую узорную подушечку, набитую каким-то особым чаем, со специальной дырочкой для уха» [5, с. 161]. В одном из своих писем Володя рассказывает: «Когда выпадает возможность, Глазенап занимается каллиграфией» [5, с. 162]. За неимением бумаги он записывает стихотворения на китайском на доске или холстине, окуная кисточку в простую воду. Несмотря на то, что он не успевает дописывать стихотворение до
конца, потому что начало быстро исчезает от солнца и ветра, Глазенап продолжает писать, благоговея перед красотой иероглифов. Письмо растворяется в воздухе, но ощущение красоты, гармонии сохраняется. Поэтому каллиграфия Глазенапа - это именно художественное переосмысление действительности, и в этом отношении его взгляд на окружающий мир показательно сопоставлен со взглядами другого героя «Письмовника» - художника Чарткова.
Для художника так же, как для Глазенапа, мир «видимый» - и часто нелепый - противостоит миру искусства, подлинному, нефальшивому. Однако, в отличие от Володи и Глазенапа, для Чарткова пропасть между двумя мирами непреодолима. В одном из писем Саша пересказывает слова художника: «... нужно писать живой жизнью -слезами, кровью, потом, мочой, калом, спермой, а они пишут чернилами» [5, с. 119]. В его понимании «чернильные» слова не в силах уместить все главное на листе бумаги, стать «второй жизнью» реальности. В том же письме Саши есть еще одно уточнение: «Любые слова - это только плохой перевод с оригинала. Все происходит на языке, которого нет. И вот те несуществующие слова - настоящие» [5, с. 116].
Визуализация несуществующих слов и есть главное дело каллиграфа (даже если визуальную форму слова получают лишь на несколько минут и вскоре навсегда исчезают). По мысли Глазенапа, «мазок кисти не должен напоминать... ничего реального» [5, с. 162]; искусство каллиграфии как раз и заключается в изображении предмета или явления таким образом, чтобы они не имели прямых аналогов в объективном мире. «Письмо не отражение красоты, но сама красота!» - солидарен с Глазенапом Володя; для Чарткова же письмо, слово, буквы - из профанного, подвергшегося примитивизации мира: «В начале было не слово, но рисунок - алфавитные знаки представляют собой сокращенную, произвольную форму» [5, с. 227].
В сюжетной линии Володи каллиграфические мотивы появляются в связи с воспоминаниями о детском увлечении ботаникой: «. больше, чем рвать растения по оврагам и засушивать их в томах Брокгауза, мне нравилось потом подписывать аккуратным почерком: "Одуванчик, Taraxacum" или "Подорожник, Plantago"» [5, с. 207]. В этом отношении он близок Евгению Александровичу, ведь для обоих героев написанное слово несет в себе красоту, преодолевающую дисгармонию. Более того, во власти скриптора - самому вершить судьбы тех, о ком он пишет. «По-прежнему перо мое скрипит, казнит и милует» [4, с. 251] - так понимает свою миссию судебный писарь. Володя же занят на службе написанием (скорее даже сочинением) похоронок, в которых канцелярские клише под его пером трансформируются из типового «с глубо-
Вестник КГУ № 3. 2018
153
ким прискорбием сообщаю Вам, что Ваш сын» [5, с. 103] (в конце этого незаконченного предложения в романе стоит точка) в разнообразные дубли с общим композиционным звеном «выполняя боевое задание дурака-командира, верный присяге» и добавлением - на выбор - «погиб» или «тяжело заболел и умер». Впрочем, Володя предпочитает не казнить, но миловать; итоговый текст, который он отправляет родителям солдата, таков: «Ваш сын погиб, но он жив и здоров» [5, с. 108]. Переместившись в сплетения букв, прерванная было жизнь обретает иную экзистенциальную форму, но продолжается, длится, не исчезает. Этот принцип верен и для самого Володи: извещение о его смерти не отменяет продолжающих приходить от него писем, и в них по-прежнему - события, встречи, разговоры, лица. Реплика же Володи о первом евангелисте окончательно отменяет все пограничные линии между жизнью и смертью: «Через слова протянулось от того человека ко мне то, что сильнее и жизни, и смерти, особенно если понять, что это одно и то же» [5, с. 217]. Обретая себя в слове и письме, жизнь уже не может исчезнуть. Не случайно и финальный эпизод «Письмовника» - это вновь «сцена письма»: «Перо поскрипывает по бумаге. Уставшая рука спешит и медлит, выводя напоследок: счастлив бысть корабль, переплывши пучину морскую, так и писец книгу свою» [5, с. 413].
Таким образом, письмо / слово - это способ связать разрозненные детали, события, судьбы в единое целое, вернуть миру первоначальную гармонию и красоту. Особенно чутко это ощущают герои-каллиграфы, получающие возможность не только отобразить свой жизненный опыт на листе бумаги, но и насладиться красотой письма, абстрагируясь от окружающего мира. Увлеченные каллиграфией, герои подвергают действительность художественному обобщению, так как каллиграфическое письмо априори не должно дублировать реальность. Поэтому, несмотря на то что каждый из героев обладает своей собственной историей, личным почерком, его жизнь оказывается вписана
в ряд уже имеющихся сценариев. Это дарует герою своего рода бессмертие, потому что он становится неотъемлемой частью вечной истории.
Библиографический список
1. Ингеманссон А.Р. Художественный мир рассказа Михаила Шишкина «Урок каллиграфии» // Известия Волгоградского государственного педагогического университета. - 2011. - № 10 (64). -С. 137-140.
2. Рогова Е.Н. Мотив каллиграфии в творчестве Дж. Джойса и М. Шишкина // Дергачевские чтения - 2014. Русская литература: типы художественного сознания и диалог культурно-национальных традиций: материалы XI Всерос. науч. конференции с междунар. участием (Екатеринбург, 6-7 октября 2014 г.). - Екатеринбург: Изд-во Уральского ун-та, 2015. - С. 338-342.
3. Шишкин М.П. Венерин волос. - М., 2006. -480 с.
4. Шишкин М.П. Пальто с хлястиком: короткая проза, эссе. - М., 2017. - 318 с.
5. Шишкин М.П. Письмовник. - М., 2011. - 412 с.
References
1. IngemanssonA.R. Hudozhestvennyj mir rasskaza Mihaila SHishkina «Urok kalligrafii» // Izvestiya Volgogradskogo gosudarstvennogo pedagogicheskogo universiteta. - 2011. - № 10 (64). - S. 137-140.
2. Rogova E.N. Motiv kalligrafii v tvorchestve Dzh. Dzhojsa i M. SHishkina // Dergachevskie chteniya - 2014. Russkaya literatura: tipy hudozhestvennogo soznaniya i dialog kul'turno-nacional'nyh tradicij: materialy XI Vseros. nauch. konferencii s mezhdunar. uchastiem (Ekaterinburg, 6-7 oktyabrya 2014 g.). - Ekaterinburg: Izd-vo Ural'skogo un-ta, 2015. - S. 338-342.
3. SHishkin M.P. Venerin volos. - M., 2006. -480 s.
4. SHishkin M.P. Pal'to s hlyastikom: korotkaya proza, ehsse. - M., 2017. - 318 s.
5. SHishkin M.P. Pis'movnik. - M., 2011. - 412 s.
154
Вестник КГУ ^ № 3. 2018
