CC BY
24
А. М. Карпенко
КАЛИНИНГРАД ВО ВНЕШНЕПОЛИТИЧЕСКОМ ДИСКУРСЕ «НОВЫХ РЕГИОНОВ»1
Внешнеполитическое измерение «калининградской проблемы» во многом обусловлено разными подходами Европейского Союза и Российской Федерации к сфере международной политики и международных отношений. Внешнеполитический российский дискурс построен в неореалистских терминах сохранения собственного суверенитета и преследования государственного интереса, в то время как геополитическая озабоченность вопросами территориальной целостности не занимает центрального места в европейском «постмодернистском» (см.: Caporaso, 1996) политическом дискурсе. Для наднационального интеграционного объединения, каким является ЕС, главные риски, связанные с «маленькой Россией внутри Европы», находятся в области «мягкой безопасности».
Европейская сторона видит в анклаве потенциальный источник нестабильности в связи со значительным отставанием области от граничащих с ней стран в сферах экономического и социального развития и с сопутствующими проблемами преступности, здоровья и экологии. Федеральный центр России озабочен «латентным сепаратизмом» и возможным размыванием политической лояльности своего эксклавного субъекта. В то же время интеграция в мировое экономическое пространство является одним из приоритетов российского развития и в значительной степени определяет политику Москвы по отношению к Калининграду. Таким образом, несмотря на очевидную асимметрию подходов, обе стороны рассматривают Калининград в терминах взаимодействия и сотрудничества в различных сферах экономики и социальной жизни (см.: Кортунов, 2004, http://www.globalaffairs.rU/numbers/11/3438.html; Karpenko, 2006, р. 278-280).
Если говорить о ЕС, то необходимо отметить, что официальный дискурс Брюсселя не является единственной репрезентацией Европы во внешнеполитической среде Калининграда. Калининград включается в проекты регионостроительства на Балтике и в Северной Европе, которые, по мнению некоторых экспертов, оспаривают попытки Брюсселя, своего рода «мягкого имперского центра», поддерживать достаточно централизованную и иерархизированную версию "крепости Европа". Политические проекты «измерений» и «инициатив» являют пример подхода конструирования региона «снизу вверх», в отличие от официальных стратегий РФ и, хотя и в
© А. М. Карпенко, 2008
1 Статья написана на основе доклада, сделанного автором на VI Международной конференции Евразийской сети политических исследований (Москва, 2008 г.).
меньшей степени, ЕС (см.: Нойманн, 2004, с. 181; Browning, 2003, р. 45-71). Приведем лишь некоторые примеры — программы «Северное измерение», «Восточное измерение» (о сравнении этих европейских программ см.: Makarychev, 2004), проект «Регион Балтийского моря».
Создание региональных объединений вряд ли можно отнести к разряду новых политических явлений. В истории международных отношений хорошо известна роль региональных блоков, существовавших в условиях биполярного мира в период после окончания Второй мировой войны. С окончанием «холодной войны» и активизацией глобализационных процессов характер регионализма стал меняться. По мнению ряда исследователей, сейчас можно говорить о регионализме нового типа (Globalism and the New Regionalism, 1999). В отличие от «старого регионализма», в котором регионы формировались «сверху», по инициативе «сверхдержав», в возникновении «новых регионов» «снизу» имеется существенный элемент спонтанности и автономии игроков, не обязательно характеризуемых традиционными силовыми параметрами акторов биполярного мира.
В центре «нового регионализма» находятся такие типы регионов, где государства уже не являются главными и единственными акторами, определяющими условия сотрудничества и интеграции. «Старый регионализм» был ориентирован на решение четко очерченных задач в сферах экономики или безопасности, например на создание зон свободной торговли или военных альянсов. «Новый регионализм», по мнению исследователей, более многомерен: он включает в себя экономический, политический, социальный и культурный аспекты. В «новом регионализме» процессы регионализации и глобализации неразрывно связаны. Так же, как и глобализация, регионализация порождает схожий гомогенизирующий эффект на уровне региона, «размывая» суверенитет национальных государств и меняя их роль. «Новый регионализм» представляет собой своего рода попытку поставить транснациональные транзакции под определенный политико-территориальный контроль (см.: Hettne, 1999, р. 6-7; обзор по теме см.: Макарычев, 1999, с. 4-5).
В создании нового политического пространства Балтики и Северной Европы большую роль сыграло эпистемологическое сообщество интеллектуалов, специализирующихся в области внешней политики. Как пишет И. Нойманн, суть их тезиса состояла в том, что «в нынешних постмодерных условиях суверенитет государства ре-лятивизируется в пользу нового европейского средневековья, в котором разные политические вопросы решаются на разных политических уровнях» (Нойманн, 2004, с. 181). Так, регион Балтийского
моря является сферой политической активности разноуровневых акторов: во-первых, мы наблюдаем здесь деятельность крупных игроков международных отношений, таких как ЕС, США и Россия; во-вторых, активизируется взаимодействие «регионального государства» в лице ЕС и государств-членов ЕС; в-третьих, осуществляется сотрудничество на уровне «микрорегионов», или частей различных государств (областей, земель, воеводств и т. д.). Этот список дополняют менее формализованные неправительственные структуры мировой политики (см.: Williams, 2001, р. 11).
Значительную роль в воплощении проектов «новых регионов» играют «образы» и «идеи», связанные с экономикой «знакового потребления». Бренд в маркетинге представляет собой совокупность образов, представлений и обещаний о товаре или компании — это нематериальный актив, рассчитанный на эмоциональную связь с потребителем.
По мнению нидерландского исследователя П. ван Хама, европейские государства превращаются в «государства-бренды» — государства®, которые точно так же создают свой стиль и образ, как и известные производители товаров. Новые идеи-образы европейских стран и регионов представляют собой своего рода историко-географические коллажи, в них отсутствуют компоненты, пробуждающие антагонистическое чувство национальной исключительности (Ham van, 2001, p. 2-6).
По мнению К. Браунинга, и концепт бренда недостаточно отвечает новым условиям. Для понимания трансформации «нордично-сти» времен «холодной войны» в «Ганзейский проект» Балтийского региона он вводит различие между понятиями «бренд» и «идентичность». Бренд — модель для подражания. Стратегия конструирования бренда принципиально строится на отличии, задает фиксированный набор свойств, в то время конструктивистский дискурс исходит из понимания множественного, текучего, подвижного, контекстуального характера идентичности. В период «холодной войны» «нордичность» строилась в логике бренда, включавшего основные понятия мирных обществ-«строителей мостов», интернационалистского солидаризма (internationalist solidarism) и эгалитарной социал-демократии.
В период 1990-2000-х годов исключительность «нордического» бренда стала размываться, уступая место «идентичности»: во-первых, за рамки предписанных брендом конструкций стремились выйти сами Северные страны, во-вторых, основы бренда стали перениматься другими европейскими странами и потеряли в этой «европеизации» свою эксклюзивную «нордичность» (см.: Browning, 2007, р. 27-51).
«Ганзейский проект» строится, по мнению исследователей, на несколько иных принципиальных основаниях и пытается преодолеть модернистский дихотомичный стиль мышления. Он оперирует понятиями гибкости, инклюзивности и сообщества (community) и поощряет акторов «думать за пределами своих границ». По мнению О. Вэвера, такая трансформация «нордичности» в «ганзейскость» стала возможной благодаря тому, что «нордическая идентичность» была сконструирована не с помощью апеллирования к неким врожденным качествам, дающим основание группе чувствовать свое превосходство, но на категориях, требующих воплощения в практиках сегодняшнего дня (пацифизм, образцовая модель социального государства или поддержка стран третьего мира) (Waever, 1992, р. 77-102).
Как выглядит современный «ганзейский нарратив», поддерживающий политический проект «Регион Балтийского моря»? Какие дискурсивные стратегии используются для его построения и поддержания? Для ответа на эти вопросы мы обратились к тексту, составленному известными экспертами, в главе «Историческое наследие» брошюры «Регион Балтийского моря. Динамичная треть Европы», выпущенной в Финляндии в 2004 г., сразу после «третьей волны» расширения ЕС (см.: Kivikari, Antola, 2004, p. 8). Это издание представляет результаты исследования, проведенного по заказу города Турку, одного из главных интеллектуальных центров Северной Европы. Цель издания и исследования заключается в презентации и продвижении проекта «Регион Балтийского моря» в широких политических кругах.
Стоит отметить, что Финляндия является одной из самых активных участниц «нового регионостроительства». Авторы, У. Киви-кари и Э. Антола представляют ведущие финские исследовательские и образовательные институты и являются влиятельными экспертами международного уровня. Э. Антола был вдохновителем и автором известной программы «Северное измерение», принятой ЕС по инициативе Финляндии в 1998 г., а также работал советником премьер-министра Финляндии в то время. Глава, посвященная наследию истории, представляет собой нарратив новой коллективной «ганзейской» идентичности. Небольшой по объему текст является квинтэссенцией конструктов мира «образов» и «влияний». Эти обстоятельства обусловили наш выбор текста как одного из программных политических документов, который позволил бы нам рассмотреть основные конструкты дискурса политических региональных проектов «нового типа».
Лейтмотивом образа нового региона является море, причем море не как разъединяющая водная преграда или романтическая
«бушующая стихия», а море как медиум, посредством которого обеспечиваются социальные отношения:
Веками Балтийское море объединяло страны и территории, лежащие на его побережье, и делало их более близкими друг другу и внешнему миру.
При этом подчеркивается не отвлеченно-возвышенный, «субъективный» характер связующей роли моря, а вполне материальный, экономически выгодный, земной:
Море издавна, задолго до появления наземного транспорта и авиации, обеспечивало единственный и почти всегда самый лучший способ сообщения. Балтийское море и сейчас — даже в смысле скорости — очень выгодный транспортный путь, который, наряду с другими средствами сообщения, образует основу для связей стран региона.
Новый регион необходимо сконструировать не только в пространстве, но и во времени. Апелляция к «корням», к «естественности» и «данности» «воображаемого сообщества» является одной из ключевых характеристик эссенциализирующего дискурса. «Укорененность» в веках нового конструкта «Регион Балтийского моря» достигается сочетанием использования в нарративе образов моря и янтаря как природных феноменов и торговли как социального явления.
Археологические находки — янтарные изделия, которые использовались в древней Греции для сакральных целей, доказывают, что уже в античные времена регион Балтийского моря был вовлечен в торговые контакты с внешним миром:
Использование символов «сакрального» и «мирского» в позитивистском обрамлении научных доказательств и открытий готовит читателя к центральному историческому сюжету нарратива — образу Ганзы, при описании которого активно используется современная риторика сети.
Первая действительно внутрирегиональная торговая сеть была создана в средневековые времена Лигой ганзейских городов. Она достигла расцвета в XIV-XV вв. Главная роль в Ганзейской лиге принадлежала Любеку, а другими важными торговыми городами были Гамбург, Бремен, Копенгаген, Данциг (Гданьск), Кенигсберг (Калининград), Рига и Таллин. Мы видим, как мостик из «Ганзы» в настоящее перекидывается с помощью использования названий городов региона, фактически заново созданных в период Новейшей истории, как естественных синонимов средневековых ганзейских названий (Данциг - Гданьск, Кенигсберг - Калининград). Такая включенность вряд ли бы выглядела столь само собой разумеющейся для тех, кто еще совсем недавно конструировал и воспроизводил советский нарратив Калининграда как отрицания прошлого Кенигсберга. В то же время очевидны параллели со стратегией «неразрывной нити исторической преемственности» выстраивающей ось «Семилетняя война - Вторая мировая война - советский
_ ni
УГОЯМП'Э'КС. 2008. Шом 4. № 4
Калининград - российский эксклав на Балтике».
Для создателей региона Балтийского моря важно подчеркнуть значимость Ганзы не только как экономического, но и как политического актора:
Ганзейские города были не только экономически мощными узлами в сети региона Балтийского моря, но благодаря Ганзейской лиге стали и политически важным фактором в этой зоне.
Безоблачная эра торгово-политического сотрудничества Ганзы контрастирует с другими историческими эпохами, среди которых называется и обсуждается лишь период «холодной войны».
На протяжении большей части истории региона Балтийского моря стремления к доминированию над другими государствами вместо дружественного сотрудничества омрачали политические и экономические связи. В годы, последовавшие за Второй мировой войной, отношениям в регионе, как и во всем мире, препятствовал антагонизм между Западом и Востоком. На востоке Советский Союз, Польша и Германская Демократическая Республика применяли модель социализма, в то время как остальные страны Балтийского побережья были западными демократиями и рыночными экономиками.
Повествование подчеркивает неестественность «социалистического эксперимента» в противовес натуральному тождеству рынка и демократии, пока не называя главного «ответственного» за антагонизм, и подводит черту «мрачного» исторического периода, показывая тем не менее возвращение «экспериментаторов» на «естественный», а потому и верный путь развития:
В начале 1990-х политическая и экономическая трансформация бывших социалистических стран в демократии и рыночные экономики подвела черту противостоянию Запада и Востока в регионе Балтийского моря.
«Другой»2 принял ценности Запада, кризис инаковости был преодолен праксеологически. При этом умелое оперирование «естественностью» преимущества западных ценностей помогает решить проблему «обратной стороны» медали идентификации, а именно избежать обсуждения возможных издержек ассимиляции «Другого».
Эссенциалистская надтекстуальность нарратива призвана показать реальность, естественность нового «инклюзивного» конструкта, говорящего об «общих проблемах»:
Теперь на Балтийском побережье нет противников, есть лишь соседи, которые преследуют общий интерес и решают общие проблемы. Темные тучи войны больше не застилают горизонт; сегодняшние облака являются сигналом угрозы общему пространству и окружающей среде. Снятие торговых барьеров и другие двусторонние меры повысили степень взаимодействия в различных областях социальной и
2 Категория «Другой» широко используеися в ряде гуманитарных и общественных наук для объяснения процесса формирования субъектов.
112 _
УГОЯМП'Э'КС. 2008. Шом 4. № 4
экономической жизни. В первую очередь сейчас приковывает к себе внимание движение гражданских лиц, а не военных. Вместо различий и соперничества между системами — желание сотрудничества и стремление к общеевропейской интеграции определяют сейчас рамки взаимодействия.
Риторика «соседства» и «общего дома» не подвешена в воздухе и не апеллирует к «множественности» и «текучести», а строится на бинарной оппозиции образу «Другого», который выходит на арену как главный инициатор «грозовых туч» прошлого.
В глобальной политической и экономической географии, Советский Союз и его последователи пытались создать «Восток», также называемый «Вторым миром». Этот термин использовался для подчеркивания дистанции между ценностями и системами и различия между Западом и Востоком, между Первым и Вторым миром.
Нынешняя «единая европейская» стадия трактуется в тексте как естественная ступень линейного развития, вполне в соответствии с теорией модернизации и концепциями конвергенции и постиндустриального общества, возникшими в ее рамках (см.: Малахов, 2007, с. 24-30).
Сейчас два мира слились в единую Европу, стабильность которой уже не гарантирована противостоянием военных держав, неусыпно следящих за действиями друг друга. Возникновение «балтийского угла в европейском доме» можно рассматривать как один из итогов этих перемен. В результате коллапса социализма и расширения ЕС регион Балтийского моря сейчас стал витриной и лабораторией интеграционных процессов в Европе.
Для визуализации бинарности двух «картин мира», прошлой и настоящей, читателю предлагается таблица, в которой еще раз акцентируются отличительные узловые характеристики системы «двух миров», существовавшей до 1990 г., и «единой Европы», начавшей складываться с 1991 г.: «противник» - «сосед»; «угроза безопасности» - «источник загрязнения», «военные» - «граждане/рабочая сила», «разные системы» - «разные стадии развития», «соревнование систем» - «кооперация, интеграция» и, наконец «другой мир» - «регион Балтийского моря». «Ганзейский дискурс» пытается тем самым вытеснить соперничающий «реалистический» дискурс «старого регионализма», который поддерживал «узко понятые» интересы безопасности (см.: Нойманн, 2004, с. 181).
Завершает текст повторное обращение к «Ганзе» как эталону исторического наследия и путеводной звезде новой ступени развития региона:
Сегодня «Ганза» — популярная историческая ссылка, используемая в названии различных событий, организаций, достопримечательностей, компаний и т. д. Она напоминает нам о реализованных возможностях создания работающих сетевых структур в обстоятельствах,
9ТОЯЗШЭ%С- 2008. Шом 4. № 4
когда обмен информацией, людьми и товарами занимал недели и месяцы, а не секунды и часы. В свете ганзейского наследия мы будем выглядеть весьма отстало, по крайней мере, до тех пор, пока не сможем создать хорошо функционирующую систему интеграции в регионе Балтийского моря.
Можно заключить, что приведенный текст является примером типичного модернистского дискурса, построенного на бинарных оппозициях, преодоление которых, собственно, и декларирует новый «ганзейский» проект. В этом нарративе переход к «общим интересам» современного региона стал возможен благодаря смене политических и экономических практик стороной, воплощавшей в недавнем прошлом антагонистичного «Другого», а не принятию «инаково-сти» «Востока» «Западом». Залог успешного развития видится в следовании исправившимся «Другим» ценностям свободной торговли. Достижению общих целей будет способствовать технологическое развитие (средства современной коммуникации). Собственно говоря, дискурсивная стратегия, используемая в тексте, находится в полном соответствии с идеологией модернизации, политической и экономической, и потому, вероятно, будет весьма успешна, по крайней мере, до тех пор, пока вновь возникший или воссозданный «Другой» — будь то Россия, русскоязычные меньшинства Балтийских государств, иммигрантские группы внутри «старых рыночных экономик» или любое другое сообщество, начавшее действовать с достаточной степенью солидарности, — не начнет оспаривать гегемонию этого дискурса. Вместе с тем приведенный пример не позволяет говорить и о том, что в «новом регионализме» используются принципиально иные по сравнению с модернистскими, например постструктуралистские, стратегии построения коллективной идентичности, предполагающие «инклюзию инаковости», «текучесть» и «текстуальность» идентификаций3.
Политические элиты Северо-Запада России в целом положительно относятся к региональным европейским инициативам (см.: Сергунин, 2004; Игнатьев, Шопин, http://kaliningradexpert.ru/node/2182). Эта тенденция была характерна особенно для 1990-х годов, когда стратегия активных двусторонних контактов западных областей России с европейскими соседями помогала «минимизировать экономический контроль со стороны "центра", то есть Москвы» (см.: Нойманн, 2004, с. 183).
А. Макарычев считает, что один из главных уроков, который может извлечь Россия из «нового регионостроительства», состоит в том, что надо перестать воспринимать Европу в качестве единого
3 0 проблемах постструктуралистского подхода к идентичности в политической практике см.: Нойманн, 2004, с. 267-278.
114 _
УГОЯМП'Э'КС. 2008. Шом 4. № 4
«цивилизационного блока», поскольку это вернейший способ оказаться исключенной из европейских политических, экономических и социальных пространств (см.: Makarychev, 2003).
Надо учитывать то обстоятельство, что, несмотря на то, что выбор средств для конструирования инаковости весьма широк, именно Россия остается «значимым Другим» многих частей как «старой», так и «новой» Европы, где имеется достаточное число влиятельных акторов, которые будут продолжать стратегию «исключения» России (см.: Neumann, 2002, р. 121-136; Neumann, 2001, р. 141-164; Browning, 2007). Однако именно находящиеся в процессе становления, открытые для обсуждения и участия североевропейские проекты дают более благоприятные возможности для проявления «субъектности» Калининградской области, выхода ее с собственными инициативами в пространство новой региональной политики.
Литература
Игнатьев А., Шопин К. Положительный опыт сотрудничества в рамках Северного измерения: перспективы использования в отношении Калининградской области // http://kaliningradexpert.ru/node/2182 / дата просмотра 20.02.2007.
Коршунов С. Калининград как ворота в Большую Европу // Россия в глобальной политике. 2004. № 6. Ноябрь-декабрь // http://www.globalaffairs.ru/numbers/11/ 3438.html; дата доступа 15.08.2007.
Макарычев А. Западные рубежи России: проблемы безопасности и транснационального регионализма. М.: Московский центр Карнеги, 1999.
Малахов В. С. Государство в условиях глобализации. М.: КДУ, 2007.
Нойманн И. Использование «Другого»: Образы Востока в формировании европейских идентичностей / Пер. с англ. В. Б. Литвинова, И. А. Пильщикова. М.: Новое издательство, 2004.
Сергунин А. Регионализация в регионе Балтийского моря: восприятие российских элит // Региональное измерение российско-балтийских отношений / Под ред. Л. Карабешкина. СПб.: «Балтийский клуб», 2004.
Browning С. S. Branding Nordicity: Models, Identity and the Decline of Excep-tionalism // Cooperation and Conflict: Journal of the Nordic International Studies Association. 2007. Vol. 42 (1). P. 27-51.
Browning C. S. The Region-Building Approach Revisited: The Continuing Othering of Russia in Discourses of Region-Building in the European North // Geopolitics. 2003. Vol. 8. N 1. Spring. P. 45-71.
Caporaso J. A. The European Union and Forms of State: Westphalian, Regulatory or Post-Modern?// Journal of Common Market Studies. 1996. Vol. 34. N. 1. March.
Globalism and the New Regionalism / Ed. by B. Hettne, A. Inotai, O. Sunkel. Basingstoke: Macmillan, 1999.
Ham van P. The rise of the brand state: the postmodern politics of image and reputation // Foreign Affairs. 2001. Vol. 80. N 5. September-October.
Hettne B. Globalization and the new regionalism: the second great transformation // Globalism and the New Regionalism / Ed. by B. Hettne, A.I notai, О. Sunkel. Basingstoke: Macmillan, 1999.
Karpenko A. Regionalization and identity: the subjectivity of Kaliningrad // UNISCI Discussion Papers. 2006. N. 10. Madrid: Compultense University. P. 278-280.
Kivikari U., Antola E. Baltic Sea Region: A Dynamic Third of Europe. Turku: City of Turku, 2004.
Makarychev A. S. Contours of Regional Identity: Testing Constructivism on Kaliningrad's Ground // The Journal of Eurasian Research. 2003. Vol. 2. N 1.
Makarychev A. S. Where the North meets the East: Europe's «Dimensionalism» and Poland's «Marginality Strategy» // Cooperation and Conflict. 2004. Vol. 39 (3).
Neumann I. B. Europe's post-Cold War remembrance of Russia: cui bono? // Memory and Power in Post-War Europe / Ed. by J.-W. Mueller. Cambridge: Cambridge University Press, 2002. P. 121-136.
Neumann I. B. European Identity, EU Expansion, and the Integration/Exclusion Nexus // Constructing Europe's Identity: The External Dimension / Ed. by L.-E. Ceder-man. Boulder (Colorado): Lynne Rienner Publishers, 2001. P. 141-164.
Waever O. Nordic Nostalgia: Northern Europe after the Cold War // International Affairs. 1992. Vol. 68. N 1. January. P. 77-102.
Williams L.-K. The Baltic Sea region: forms and functions of regional co-operation. Berlin: Humboldt University, 2001.
9ТОЯЗШЭ%С- 2008. Mom 4. № 4
