CC BY
25
От редакции. Мы случайно обнаружили в архиве «Левада-Центра» письмо Б.С. Орлова, адресованное А.Г. Левинсону, с текстом предисловия к «Лекциям по социологии» Ю.А. Левады, которые явно готовились к новому изданию. Мы связались с Борисом Сергеевичем Орловым и с его согласия публикуем это свидетельство о нравах и временах становления социологии в СССР.
Уважаемый Алексей Георгиевич! Поскольку я доберусь до компьютера в ИНИОН в лучшем случае в пятницу, посылаю Вам текст предполагаемого введения к предполагаемому изданию лекций Ю.А. Левады. В тексте изложена суть проблемы. Остальное — по телефону.
С приветом Б.С. Орлов
Борис ОРЛОВ
Как пускали под нож «лекции» Юрия Левады
Юрий Александрович Левада удостоился судьбы тех авторов, произведения которых не просто запрещали (этим в России никого не удивишь), но, по распоряжению начальства, пускали под нож уже изданные. Первым, как известно, в этом списке числился Александр Радищев со своим «Путешествием из Петербурга в Москву», ознакомившись с которыми императрица Екатерина II вынесла предельно краткий вердикт: «Бунтовщик хуже Пугачева». С «Лекциями по социологии» Ю.А. Левады дела обстояли посложнее. Бунтовщиком его никто не называл, но прокремлевские ортодоксы наскакивали на него в ходе публичных обсуждений с предельным ожесточением, обвиняя во всякого рода ревизионистских грехах, так что руководство ИКСИ, где он не просто работал, но был секретарем партийной организации, чтобы прекратить всякие разговоры вокруг этих «лекций», приказало все экземпляры в институтской типографии пустить под нож. Я был причастен к изданию этих лекций как руководитель Информационного отдела института, и все этапы подготовки издания, последующих обсуждений, а также проработок проходили на моих глазах. Приказ институтского начальства по уничтожению лекций был выполнен, но еще мудрейший Салтыков-Щедрин подметил, что суровость законов, принимаемых в России, как бы смягчается необязательностью их исполнения. Так было с «Путешествием» Радищева, так было и с «Лекциями» Левады, что и открывает возможность для их переиздания.
Но по порядку. Так получилось, что после моего возвращения из Праги 23 августа 1968 года, куда я был послан корреспондентом «Известий», чтобы освещать события, и был отозван, поскольку не согласился с официальной версией нашего танкового вторжения в Чехословакию, сложилась критическая ситуация, в том числе и для меня, поскольку было очевидно, что с моей журналистской деятельностью покончено. Сложности были и у известинского руководства, которому было не ясно, как со мной поступить. Просто выгнать? Отдать под суд? Но за что? Как журналист я был в газете на хорошем счету и не раз выручал редакцию, когда возникала «дырка» в международной полосе (когда по указанию МИДа снимался какой-то материал) и приходилось срочно писать комментарий, давая отповедь реваншистским высказываниям некоторых западногерманских политиков, особенно Франца Штрауса. Разрядил ситуацию я сам. Убедившись, что никто меня арестовывать не собирается, в беседе с главным редактором Львом Николаевичем Толкуновым я сказал, что хотел бы переключиться на научную деятельность, писать кандидатскую диссертацию и работать в только что создаваемом институте социологии. Лев Николаевич ухватился за это предложение, тут же, при мне, позвонил директору института академику Алексею Матвеевичу Румянцеву и сказал обо мне всякие слова, мол, работник он неплохой, только в критических ситуациях нервы у него пошаливают. Словом, я был принят в только что созданный институт, у которого тогда даже
своего помещения не было, и со временем был назначен заведующим информационным отделом, в котором готовились к изданию работы сотрудников института в местной типографии.
Должен сказать, что в то время — а это был 1969 год, — институт по своему кадровому составу представлял собой, без всякого преувеличения, уникальное явление. Про себя я называл его «островом свободомыслия в застойном болоте». Сотрудники института условно делились на социологов и политологов. Первые группировались вокруг одного заместителя директора, Геннадия Осипова, вторые — вокруг другого, Федора Бурлацкого. Замечу, что сами эти обозначения, мягко говоря, не были в то время в ходу. Социология рассматривалась как буржуазная наука, политология тем более. Официально считалось, что для объяснения и анализа общественных процессов достаточно научной теории исторического материализма. Тот, кто выходил за рамки этой теории, подпадал под категорию ревизионистов или даже идеологических диверсантов, подкапывающихся под основы марксизма-ленинизма. Между «истматчиками» (назовем их условно так) и «социологами» шла ожесточенная борьба, иногда выплескивавшаяся на страницы журналов. Социологам приходилось завоевывать свои позиции, начиная с подвального помещения в одном из жилых домов неподалеку от Савеловского вокзала. Когда я шел на первую встречу с Г.В. Осиповым, мне запомнились длинные трубы, тянущиеся под потолком подвала. Я тогда подумал: «Вот с чего начинается советская социология, призванная объяснить, в каком обществе мы живем». С подвальных труб, в которых что-то журчит — то ли вода, то ли еще что-то другое».
Позже удалось переехать в здание бывшего СЭВа неподалеку от станции метро «Профсоюзная», но и тогда, чтобы не раздражать «ист-матчиков» и стоящий за ними Отдел науки ЦК КПСС, институт официально назывался не социологическим, а Институтом конкретных социальных исследований (ИКСИ АН СССР). Иными словами, мы фотографируем то, что видим, безо всякого там анализа. Так что не придирайтесь к нам.
Но «истматчики», у которых был развит идеологический нюх, понимали, что дела обстоят куда серьезнее и что по своему составу институт представляет собой «гнездо ревизионизма». А состав был и в самом деле примечательный: Шубкин, Левада, Грушин, Заславский, Кон, Ядов, Шляпентох, Лапин, Андреева, Колба-
новский, Кордобовский — вот лишь некоторые представители группы социологов. Частым гостем в институте была новосибирский ученый Татьяна Ивановна Заславская. А вот фамилии политологов — Галкин, Амбарцумов, Лисичкин, Карпинский, Араб-Оглы и другие. Такого средоточия интеллекта на ограниченном пространстве одного научного заведения мне не доводилось встречать ни до, ни после. Замечу лишь, что и представители школы «истмат-чиков», точнее, догматиков, в институте тоже были, и они активно дали о себе знать в более позднее время.
Будем иметь в виду, что все это происходило ровно через год с небольшим после вторжения советских войск в Чехословакию. В стране нагнеталась идеологическая напряженность. Но, что любопытно, именно в это время создавался институт, где собирались ученые, критически мыслящие в области общественных наук. А чуть позже был создан Институт научной информации по общественным наукам (ИНИОН АН СССР), куда я перешел в начале 1970-х. Предназначение этого института заключалось в том, что его сотрудники прочитывали западную литературу — книги и журналы, — реферировали ее и под грифом «для служебного пользования» рассылали в партийные инстанции и научные библиотеки по всей стране, что в корне противоречило логике существования тоталитарного режима с его железным занавесом. Отмечу, что в застойные времена в обществе, в том числе и в партийных верхах, происходили сложные противоречивые процессы, без учета которых трудно понять, почему именно в руководстве правящей и единственной партии возникла потребность в демократическом обновлении общества, обозначив это намерение такими уклончивыми лозунгами, как «перестройка» и «гласность». Интеллектуальные предпосылки к этому создавались не в последнюю очередь теми, кто работал в ИКСИ с момента его основания.
Вернемся в то время, когда Юрий Левада смог прочитать лекции в Московском университете (не уверен, что сегодня ему это удалось бы). Возникла идея издать их ротапринтным способом в типографии ИКСИ1. В этом издании на второй странице был опубликован состав редакционного совета, как бы своего рода круговая порука тех, кто брал на себя от-
1 Хочу отметить, с каким энтузиазмом готовили «Лекции» к изданию сотрудники отдела, в первую очередь мой заместитель Эмиль Ефимович Цейтлин, который взял на себя литературное редактирование текста.
Вестник общественного мнения
№ 1-2 (126) январь-июнь 2018
179
ветственность за содержание выпускаемых институтом изданий2. В какой-то степени это обстоятельство сыграло свою роль, когда, ознакомившись с содержанием изданных «Лекций», «истматчики» подняли шум, и завертелась пропагандистская машина осуждения «ревизионистской деятельности» Юрия Александровича Левады.
Признаться, я впервые был свидетелем того, с какой злобной активностью выступали на обсуждениях в Институте философии, в Высшей партийной школе все эти «истматчи-ки», среди них Константинов, Попов, Митин. Академика Марка Борисовича Митина в кулуарах называли не иначе как Мрак Борисович. И он действительно нагонял мрак на весь ход этих, с позволения сказать, «дискуссий». Но достойно вели себя сотрудники ИКСИ. Энергично и убедительно выступал Федор Михайлович Бурлацкий. Но больше всех по-хорошему меня удивил Александр Абрамович Галкин. Обычно взвешенный и сдержанный, слушая гневную тираду Попова в адрес Левады на обсуждении на специально собранном идеологическом совещании, он громко заметил: «Может быть, милиционера позвать?» Попов от неожиданности оторопел, а зал бурно реагировал. Позже Александр Абрамович рассказывал мне, что на каком-то приеме академик Константинов подошел к нему и сухо заметил, что Галкин на обсуждении вел себя неподобающе и что отныне он ему руки не подаст. «Сочту за честь», — парировал Галкин. Для конца 1960-х ответить так почти самому главному идеологическому начальнику в стране — это был гражданский поступок. Как и поступок самого Левады, который не видел в своих лекциях никакой крамолы и вовсе не собирался каяться.
Как уже было сказано, оставшиеся в типографии лекции Левады решили уничтожить, чтобы как-то ублажить жаждущих крови «ист-матчиков». Что и было сделано, хотя один экземпляр в двух выпусках я, конечно, припрятал. С него и воспроизводится текст, который читатель держит в руках.
Размышляя сегодня над тем, почему стоило переиздать лекции Левады, я полагаю, что это, прежде всего, документ, свидетельствующий о том, что даже во времена, когда еще не осе-
2 Вот состав редколлегии, указанный в первом выпуске «Лекций» (№ 5, 20): В.В. Колбановский, Л.А. Воловик, И.В. Бестужев-Лада, В.Г. Васильев, Б.А. Грушин, Т.И. Заславская, В.Ж. Келле, И.С. Кон, О.С. Кордобовский, В.Н. Кудрявцев, Н.И. Лапин, Ю.А. Левада, Н.С. Мансуров, И.В. Павлов, З.И. Файнбург, В.А. Ядов. Во втором выпуске (№ 6, 20) в составе редколлегии назван и я - Б.С. Орлов.
ла пыль, поднятая гусеницами танков на дорогах Чехословакии в августе 1968 года, в стране были самостоятельно думающие люди, имеющие представление о происходящем в мире. А.И. Солженицын охарактеризовал тех, кто получал образование в стране при Сталине и сразу после его смерти, «образованщиной». Эта характеристика не может быть распространена на всех. Во всяком случае, на тех, с кем я имел возможность общаться в ИКСИ в конце 1960-х — начале 1970-х годов. Не их вина, а беда, что они родились и воспитывались в условиях тоталитарного режима. Но они находили в себе мужество в непростых обстоятельствах осмысливать происходящее, уходя от пропагандистских догм, и искать выход из создавшегося положения. Одни размышляли в рамках критического марксизма, другие шли дальше. Но именно такого настроя люди подготавливали почву для переосмысления деятельности правящей партии в рамках перестроечного процесса, без которого были бы невозможны политические и экономические реформы начала 1990-х годов. Такой вот сложный и извилистый путь к выходу из тоталитарного режима. И в начале этого пути среди текстов, пробуждающих сознание советского общества, были и «Лекции» Левады, которые привлекли к себе внимание и содержанием, и по факту скандального обсуждения, вернее, осуждения властями.
Тема отдельного разговора: почему сегодня утратили роль властителей дум многие из тех, с кем мне довелось встречаться в ИКСИ, в первые ельцинские годы, почему они не приняли участие в формировании влиятельного демократического движения, оставляя пространство для силовых структур, которые стали определять ход событий в конце 1990-х и в первом десятилетии 2000-х. В этом смысле резко выделялся Юрий Александрович Левада. Он возглавил ВЦИОМ, а когда власти, недовольные объективностью проводимых им опросов, стали давить на него, нашел в себе силы и мужество уйти со своей командой и в непростых, прежде всего финансово, условиях создать собственный аналитический центр. И при нем, и после его смерти «Левада-Центр» стал символом объективного, взвешенного анализа. И в этом смысле Юрий Левада был и остается одним из главных авторитетов российского общества на пути к его гражданскому созреванию. Того самого пути, который прокладывал вместе с другими Ю.А. Левада в самом начале 1970-х своими «Лекциями», с которыми читатель может ознакомиться сегодня.
